"Конец пути" - читать интересную книгу автора (Барт Джон)

Глава одиннадцатая

На следующий день, рано утром, глаза мои вдруг открылись сами собой

На следующий день, рано утром, глаза мои вдруг открылись сами собой, и я вскочил с кровати в холодном поту с ужасным ощущением, что Ренни умерла. Я тут же позвонил Морганам и не поверил своим ушам, когда трубку сняла Ренни собственной персоной.

– Извини, что разбудил тебя, Ренни. Черт, я вдруг испугался, что ты уже застрелилась.

– Нет, я не застрелилась.

– Послушай, – умоляющим голосом попросил я. – Обещай, что не станешь этого делать, хотя бы некоторое время.

– Я ничего не могу обещать, Джейк.

– Но ты обязана, черт тебя побери!

– С какой стати?

– А с такой, если уж до всего остального тебе дела нет, что я тебя люблю. – Это была неправда, по крайней мере в том понимании, в котором любая лишенная смысла фраза правдой не является, как не является она и неправдой. Я даже не уверен, что я, собственно, имел в виду, когда поставил Джо в известность о своих нежных чувствах к Ренни, и уж во всяком случае в теперешнем моем заявлении смысла не видел никакого.

– Вот и Джо говорит то же самое, – съязвила в ответ Ренни.

– Да, замечательно, давай на том и порешим: он так сильно тебя любит, как я никогда и никого любить не смогу. Он так тебя любит, что готов позволить тебе стреляться за милую душу, а мне ты настолько безразлична, что и стреляться я тебе тоже не дам.

Ренни повесила трубку. Я набрал номер еще раз. На сей раз у телефона был Джо.

– Ренни не хочет с тобой говорить. То, что ты сказал минуту назад, глупость

– или откровенная провокация.

– Извини. Слушай, Джо, ты думаешь, она покончит с собой?

– А мне откуда знать?

– Побудешь сегодня с ней дома, а? И проследишь, чтоб ничего такого не случилось? Всего один день, пожалуйста,

– И не подумаю. По одной простой причине. Если я начну ее пасти, завтра она точно застрелится.

– Значит, ты этого не хочешь, ведь правда?

– Это к делу не относится.

– Всего один день, Джо! Понимаешь, я, кажется, смогу кое-что для нее придумать, если ты не дашь ей сегодня отправиться на тот свет.

– У тебя есть знакомый специалист? Почему ты вчера ничего не сказал?

– Я не уверен. У меня-то у самого нет, но я знаю несколько человек в Балтиморе, у которых вполне может оказаться знакомый доктор. И я хочу побыстрее до них дозвониться. Заставь ее пообещать, что она не станет дергаться, пока я все не выясню.

– Ренни моим приказам не подчиняется и подчиняться не станет.

– Еще как станет, и ты это прекрасно знаешь. Скажи ей, что доктор у меня есть, но мне нужно с ним созвониться и обсудить условия.

– Нет, с нами этот номер не пройдет.

– Всего один день, Джо!

– Не вешай трубку, – сказал он. – Ренни? – Я услышал, как он ее позвал.

– Ты собиралась сегодня стреляться?

Я услышал, как Ренни спрашивает, зачем мне это знать.

– Хорнер говорит, что у каких-то его балтиморских друзей может быть знакомый специалист по абортам, – сказал Джо. Я был готов убить его за то, что он сказал ей правду. – Он собирается им звонить и что-то там выяснять.

Ренни ему ответила, но я не расслышал.

– Она говорит, что ее все это не интересует, – сказал Джо.

– Слушай, Джо, я обзвоню всех, кого только смогу. Может быть, аборт даже и не понадобится. Я постараюсь раздобыть немного эрготрата. Самый простой и надежный способ. Скажи ей, что мне нужны на это сутки и что я либо привезу ей эрготрат, либо наверняка с кем-нибудь договорюсь.

– Ладно, скажу, – согласился Джо и повесил трубку.

Теперь: это была не то чтобы правда – честно говоря, это была совсем неправда, – что у меня в Балтиморе есть друзья, которые могут знать специалиста по абортам, потому как друзей у меня не было ни в Балтиморе, ни в других местах. И вот я начал обзванивать всех по очереди вайкомикских врачей, в алфавитном порядке. Первому из них я сказал: "Здравствуйте. Меня зовут Генри Демпси. Мы не так давно приехали в ваш город и личным врачом обзавестись пока не успели. Ну, короче говоря, моя жена попала в очень неприятную историю: у нас уже есть двое детей, а она, кажется, опять забеременела. Она у меня дама здоровая – с физической точки зрения никаких проблем, но, видите ли, с психическим здоровьем у нее не все в порядке. Если честно, то она состоит под наблюдением у психиатра. И я, право слово, думаю, что еще одни роды – это для нее будет слишком.

– Да что вы говорите? – ответил мне доктор. – А как фамилия вашего психиатра?

– Вы его, наверное, не знаете, – сказал я. – Он из Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк, где мы жили раньше. Банкс. Доктор Джозеф Банкс.

– А ваша жена что, ездит на свиданья с психиатром в Уайт-Плейнс? – доктор был сама невинность.

– Я ведь уже сказал вам, доктор, мы только что переехали и не успели еще подыскать себе нового психиатра.

– Ну, это не моя специальность.

– Я знаю, сэр; да, в общем, не о том и речь. Я боюсь, как бы из-за этой беременности она не покончила с собой, пока я найду другого психиатра. Она в жутком состоянии. Если честно, я думал, может, вы выпишете ей эрготрат или еще что-нибудь этакое. Я знаю, так не полагается, но случай уж больно отчаянный. Вот пройдет годик-другой, она придет в себя, и будут у нас тогда еще и дети – все будет; мы, знаете ли, не хотели заводить большую семью, но три, даже четыре ребенка это, по-моему, в самый раз. А вот эта ее беременность, она может нам все поломать.

– Мне очень жаль, мистер Демпси, – ледяным тоном сказал доктор. – Но я этого сделать не могу.

– Ну пожалуйста, доктор! Я же не прошу вас выходить за рамки закона. Я привезу вам аффидевит от доктора Банкса из Уайт-Плейнс, заверенный по всей форме. Этого будет достаточно? Он возьмет на себя всю ответственность.

– Нет, мистер Демпси, я понимаю, вы попали в весьма затруднительную ситуацию, но я вам ничем помочь не могу.

– А разве не сказано в законе, что вам разрешено принимать должные меры, если жизнь женщины под угрозой?

– Боюсь, это не в законе так сказано: это люди в городе привыкли считать, что в законе так сказано, и, если уж на то пошло, здешние жители настроены против искусственного прерывания беременности, так же как и я сам, и не важно, медикаментозный это аборт или хирургический. Кроме того, если проблемы у вашей жены по психической части, я бы не стал так уж категорически утверждать, что речь идет о жизни и смерти.

– Именно так! Доктор Банкс вам подтвердит!

– Извините, мистер Демпси. Всего хорошего.

Я обкатал эту историю на всех врачах, которые значились в телефонной книге

– вернее, на тех, кто вообще стал меня слушать, – вот только мифического моего психиатра я переселил из Уайт-Плейнс в Филадельфию, на случай, если придется туда ехать, чтобы поставить настоящий штемпель на письме с фальшивым свидетельством. Кроме того, сверившись с филадельфийским телефонным справочником в холле гостиницы "Полуостров", я изменил имя психиатра с Джозефа С. Банкса на Гарри Л. Зигриста, самого настоящего практикующего психиатра, которого я выудил из этой самой книги. Но мне отказали все до единого. Нервы у меня начали сдавать: мне так хотелось действовать в рамках законности и я, как правило, настолько боялся дурного мнения о себе даже самых случайных людей, которых я знать не знал и на которых мне по большому счету было глубоко плевать, что правдоподобно рассказать свою продуманную до мельчайших подробностей историю я смог, по-моему, всего один раз, и с каждым следующим отказом повторять ее становилось все труднее.

Доктор номер семь, однако, к моему невыразимому облегчению, отнесся к этой моей байке более или менее благосклонно. Звали его Мортон Уэллек, и, судя по голосу, он был несколько моложе прочих своих здешних коллег.

– Итак, мистер Демпси, – сказал он мне, когда я оттарабанил свой монолог,

– вы отдаете себе отчет, что врач, который согласился бы помочь вашей жене, взял бы на себя колоссальную ответственность?

– Да, конечно, доктор Уэллек. И если существует законный способ принять ответственность целиком на себя, я сделаю это с радостью.

– К сожалению, такого способа нет. Я, однако, весьма вам сочувствую, а закон гласит, что, в случае серьезной угрозы для жизни пациента, могут быть предприняты определенные шаги – по усмотрению лечащего врача. Вы признаете, что физическое здоровье миссис Демпси беспокойства не вызывает, следовательно, весь вопрос в том, действительно ли ее психическое состояние настолько серьезно, насколько это представляется вам. Такие вещи бывает необычайно трудно доказать, если кому-нибудь взбредет в голову сделать из этого проблему, а я могу сказать вам по секрету, что кое-кто из моих старших коллег здесь, в Вайкомико, – им только дай возможность раздуть скандал из случая вроде вашего. Я, честно вам скажу, по характеру не камикадзе.

Но я уже уловил в тоне доктора Уэллека проблеск надежды.

– А, скажем, нотариально заверенный аффидевит от доктора Зигриста не мог бы сыграть роль волшебной палочки? – умоляющим тоном спросил я. – Он обещал мне всяческую помощь.

– Не исключено, – согласился доктор Уэллек. – Конечно, я должен сперва сам обследовать миссис Демпси, хотя бы просто для того, чтобы убедиться, что она и в самом деле беременна! – Мы оба рассмеялись, я – более натянуто, чем он. – И еще я, пожалуй, задал бы ей несколько вопросов, хотя я, понятное дело, не психиатр.

– Разумеется. Я немедленно отправлю ее прямо к вам в приемную. – Я поднял очи горе, истово надеясь, что доктор Уэллек в городе недавно.

– Так и сделаем, – сказал он, – и, будьте любезны, попросите доктора Зигриста позвонить мне из Филадельфии. Мы решим, нужен ли аффидевит, и, надеюсь, он детально опишет мне случай миссис Демпси.

Перспектива мчаться с места в карьер в Филадельфию и изображать из себя психиатра привела меня в ужас, но это, судя по всему, был единственный выход.

– Хорошо, – согласился я, – я позвоню ему, как только освобожусь, и попрошу перезвонить вам.

– Вот и славно, – сказал доктор Уэллек. И помолчал немного. – Надеюсь, вы понимаете, мистер Демпси, я ничего не могу обещать. Вайкомико и хренова туча других таких же городишек горой стоят за матушку-природу. В основном, конечно, виноваты здешние врачи, все это старичье: тут, наверное, лет сто уже не делали абортов, по крайней мере легальных. Если забыть на время о профессиональной этике, они, между нами, просто шайка старых пердунов. И если вся эта свора плюс кое-какие местные религиозные сообщества пронюхают что-нибудь насчет такого вот дельца, они же с того бедолаги, который, в смысле, сделает аборт, с живого шкуру сдерут. Мы не всегда имеем возможность быть настолько либеральными, насколько некоторым из нас того хочется.

– Я прекрасно вас понимаю, доктор, но речь действительно идет о жизни и смерти.

– Ну что ж. Посмотрим, что я смогу для вас сделать.

Манера, в которой говорил со мной доктор Уэллек, давала некоторые основания надеяться, что его не сложно будет обвести вокруг пальца. Во-первых, он чересчур разговорчив: трое из моих собеседников вообще отказались что бы то ни было обсуждать по телефону, а прочие – по части болтливости – и рядом с доктором Уэллеком не стояли. Дальше: из того, как сложился наш разговор, я заключил, что в конкурентной борьбе с более старшими местными врачами ему приходится нелегко, может быть просто потому, что он в городе недавно. А с профессионалом, который в телефонном разговоре с совершеннейшим незнакомцем начинает вдруг проезжаться на счет своих коллег, возможны, я так понимаю, самые неожиданные сделки.

Но вот Филадельфия! Одно дело фальшивое письмо – в письме я могу быть кем угодно, – однако даже сыграть по телефону роль Генри Демпси мне оказалось едва-едва по силам: что уж говорить о Гарри Л. Зигристе? Но и времени тоже не было: на часах уже десять, а Филадельфия в двух с половиной часах езды от Вайкомико. К счастью, день был субботний – занятий нет, а библиотека в колледже открыта. Я тут же заехал в библиотеку, взял первый попавшийся под руку учебник по патопсихологии и помчался в Филадельфию. Не успел я проехать и десяти миль, как мне пришло в голову: если придется отправлять аффидевит из Филадельфии, его непременно нужно будет отпечатать на машинке, а найти в чужом городе пишущую машинку дело почти невозможное. Я развернулся и, не обращая внимания на дорожные знаки, рванул назад, к себе на квартиру. Добрался я туда уже после одиннадцати.

Всем, кого это может касаться, писал я, отчаянно лепя на ходу фразы: Сьюзен Бейтс Демпси, двадцати восьми лет, жена Генри Дж. Демпси из города Вайкомико, Мэриленд, являлась моей пациенткой с 3 августа 1951 года по 17 июня 1953 года включительно; вскоре после означенного числа мистер и миссис Демпси выехали из Филадельфии на постоянное местожительство в Вайкомико. Миссис Демпси стала моей пациенткой по настоянию ее мужа и ее лечащего врача, доктора Эдварда Р. Раиса, Филадельфия, после часто повторявшихся приступов тяжкой депрессии. Будучи в подавленном состоянии, дважды угрожала покончить жизнь самоубийством, а один раз даже порезала себе кухонным ножом запястья. Обследование выявило в случае миссис Демпси явные тенденции к маниакально-депрессивному психозу, тем более опасные, что в течение периода обострения объектом враждебного отношения со стороны пациентки неоднократно становились двое ее малолетних детей, хотя в обычное время она и выказывает себя как вполне компетентная и даже образцовая мать. Миссис Демпси страдает навязчивой идеей, выражающейся в страхе потерять привязанность супруга: во время депрессивной стадии уверена, что рождение двух сыновей нанесло непоправимый ущерб ее женской привлекательности, что проявляется в негативном отношении к детям. Тем не менее, поскольку речь идет именно о враждебном отношении, а не об открытой агрессии и поскольку периоды депрессии чередуются с периодами интенсивной и даже радостной жизнедеятельности, в диагнозе я склоняюсь скорее к неявной форме маниакально-депрессивного психоза, нежели к паранойе.

За время лечения амплитуда маниакально-депрессивного цикла у миссис Демпси выказала явственную тенденцию к снижению, угрозы самоубийства, как и угрозы в адрес детей, прекратились вскоре после начала регулярных психотерапевтических процедур. С балансированное лечение обещает в данном случае весьма положительные результаты, и в случае продолжения оного состояние больной, вероятнее всего, должно стабилизироваться. Когда чета Демпси покидала Филадельфию, я рекомендовал продолжить начатое печение, однако в личном разговоре с мистером Демпси объяснил, что срочности здесь никакой нет. Тем не менее я рекомендовал также избегать беременности до полного излечения миссис Демпси, поскольку именно предшествующие предродовые и постродовые периоды во многом и стали причиной ее теперешнего состояния.

Я считаю, что в данный период времени незапланированная беременность может иметь результатом критический рецидив заболевания: больная вполне в состоянии вернуться к навязчивой идее самоубийства как к альтернативе вынашиванию плода; я уверен также, что она способна привести угрозы в исполнение, даже при немедленном возобновлении психиатрического вмешательства. Я со всей категоричностью рекомендую, в целях сохранения здоровья как детей миссис Демпси, так и ее собственного, прервать ее беременность на возможно более ранней стадии.

Я подмахнул письмо: Гарри Л. Зигрист, Д. М., сунул его в конверт и скатился вниз, к машине. По дороге я остановился только один раз, съесть ленч и подзубрить насчет маниакально-депрессивного психоза; в самом начале четвертого я уже стоял в телефонной будке в аптеке "Пенн-Велан" на Уолнат-стрит в Филадельфии и набирал по междугородней вайкомикский номер доктора Уэллека. Руки у меня тряслись; я был мокрый как мышь. Когда я услышал голос секретарши доктора Уэллека и оператор велел опустить шестьдесят центов, я уронил четвертак на пол, и у меня едва хватило духу подобрать его и попросить к телефону доктора Уэллека.

– Прошу прощения, доктор Зигрист, – сказала секретарша, как только я представился. – Доктор Уэллек сейчас в клинике.

– Экая досада! – доктор Зигрист был разочарован, и он был хамоват. – А связаться с ним вы, понятное дело, не в состоянии.

– Боюсь, что нет; сегодня после обеда он в хирургии.

– Черт знает что! – я испытал невероятное чувство облегчения, я готов был прыгать от радости, что мне не придется с ним говорить, но в то же время мой план был под угрозой срыва.

– Если хотите, я попрошу его перезвонить вам, как только он вернется из клиники.

– Ну уж нет, так дело не пойдет, – сварливым тоном сказал я. – У меня сегодня первый день отпуска, и мы с миссис Зигрист намерены весь октябрь провести на Бермудах. Слава богу, мистер Демпси успел до меня дозвониться – мы уже запирали парадное! Еще бы часок – и ищи-свищи. Вы понимаете, дело, конечно, отлагательств не терпит, но у меня самолет через два часа, а где я буду эти два часа, одному богу у известно, доктор Уэллек, он ведь выпишет эрготрат, не правда ли? Иначе все может очень плохо кончиться.

– Ему нужно сперва переговорить с вами, доктор Зигрист.

– Да знаю, знаю. Ладно, слушайте, я велю своей секретарше отпечатать аффидевит, пока я здесь, – дело-то плевое, сами понимаете. – заверю его у нотариуса, отправлю вам срочной почтой, и все такое. Чччерт, поговорить бы, конечно, с вашим доктором Уэллеком! – сказал я раздраженно. – Случай настолько серьезный, что ждать можно чего угодно. Миссис Демпси, она, знаете ли, может выглядеть абсолютно нормальной, а через минуту вышибет себе мозги, если уже этого не сделала. Я со всей ответственностью заявляю, что доктор Уэллек обязан дать ей эрготрат, и чем скорее, тем лучше. Сегодня же вечером, если будет такая возможность; в крайнем случае, завтра утром. Я уже договорился с мистером Демпси, что он передоверит свою жену заботам одного из моих коллег, пока я не вернусь, но сперва придется разобраться с этим.

– Я сразу же обо всем сообщу доктору Уэллеку, – сказала секретарша, и, судя по голосу, впечатление я на нее произвел.

– Будьте так любезны, а завтра утром он непременно получит мой аффидевит.

– Сэр, а не могли бы вы дать мне ваш бермудский адрес, на случай, если доктор Уэллек захочет с вами связаться?

Вот черт!

– Мы с миссис Зигрист остановимся в "Принс-Джордж-отеле", – сказал я, искренне надеясь, что такой там есть.

– Так, "Принс-Джордж". Спасибо, сэр.

– И пожалуйста, передайте доктору Уэллеку, чтобы он этот эрготрат затолкал в миссис Демпси как можно скорее. Я из-за этакой дури пациента терять не намерен. Человек, конечно, должен быть осмотрительным, но, честное слово, будь я на его месте, она бы уже сейчас отдыхала после аборта. Ежу понятно, что у нее маниакально-депрессивный психоз, и суицид там – из каждой щели. Ну, до свидания.

Я повесил трубку и чуть не упал в обморок. Так, с этим справились, но впереди-то еще того хуже. Нотариуса я разыскал в помещении ломбарда, двумя кварталами ниже по Уолнат-стрит (которая, боже упаси, тоже ведь могла оказаться участком настоящего доктора Зигриста), и сразу же переступил порог, пока мои нервы окончательно не разыгрались. Такая уж у меня судьба, я всегда выгляжу чуть старше собственного возраста, но не знаю, кем нужно быть, чтобы принять меня за дипломированного психиатра. К тому же разыгрывать из себя невесть кого лицом к лицу с человеком, которого обманываешь, куда труднее, чем заниматься этим по телефону. И наконец, я не был уверен, что нотариусы не требуют какого-нибудь удостоверения личности, прежде чем перейти непосредственно к печатям и клятвам. Я принял самый светский вид, на какой только был способен, и спросил у клерка, где тут, собственно, нотариачьная контора: он тут же перенаправил меня к столу заместителя директора в другой конец комнаты.

– Оч-приятно, – улыбнулся мне замдиректора, коренастый лысый мужичонка с жеваной сигаркой во рту и в очках с металлической оправой.

– Моя фамилия Зигрист, – добродушнейшим образом начал я, – Гарри Зигрист. Где-то у меня тут должна быть бумажка, которую надо бы заверить, если я, конечно, не оставил ее в приемной, – я улыбнулся и начал не спеша перебирать карманы. – Ага, вот ты где, пакость такая мелкая, – я выудил письмо из внутреннего кармана пальто, развернул и наскоро его просмотрел. – Ммм-хмм. Теперь ваша очередь, сэр.

Замдиректора так же бегло прочитал документ.

– Вот блин, – сказал он. – Да она настоящая ведьма, а, док?

– У нас еще и не такие попадаются, – ухмыльнулся я.

– Ха! – сказал нотариус. – Видели бы вы, какие сюда дурики забредают. Вы бы на них себе состояние сделали.

Я все ждал, когда же он попросит меня удостоверить личность Гарри Л. Зигриста.

– Вот уж, право слово, – сказал нотариус, задумчиво и отстраненно. – Черт-те что там у них в головах творится. Н-да… – он начал рыться в ящике стола. -Вам не трудно будет чуть-чуть приподнять правую руку, а, док?

Я поднял, он тоже.

– Ну, короче говоря, клянетесь ли вы перед Богом и бла-бла-бла, и все такое? – спросил он, продолжая шарить другой рукой в столе.

– Клянусь.

– Оно, в общем, без разницы, клянетесь вы или нет, если я не найду эту чертову печать, – радостно сказал он. Перед глазами у меня поплыло – найти в чужом городе нотариуса настолько циничного и настолько доверчивого и после этакой удачи споткнуться о самый что ни на есть пустяк?

– А, вот она где, – сказал он, едва не по плечо ушедши в стол. Он шлепнул на мое письмо положенный штемпель и расписался закорючкой. Потом подозвал двух близсидящих клерков, чтобы те расписались за свидетелей. – И нечего всякую дрянь читать, глаза сломаете, – сказал он им. – Поставьте ваши "Джон Каля-маля" где положено, и свободны. – Они поставили. – Ну, доктор, вот и все дела: с вас полтора бака.

Я вынул бумажник, расплатился, стараясь, чтобы мое собственное удостоверение личности не попалось ему на глаза, и вышел вон с письмом в руках; письмо я опустил в первый же почтовый ящик. Филадельфией я был сыт по горло: времени четыре часа, и нужно срочно ехать домой. В общем и в целом я был восхищен свершенными мною деяниями, но четыре вещи не давали мне покоя. Во-первых, я не знал, поверит ли доктор Уэллек в мой на живую нитку сшитый аффидевит, в котором, насколько я мог судить, любой человек с высшим медицинским образованием, не дай бог со степенью, сразу же обязан углядеть подделку; во всяком случае было весьма вероятно, что, зародись только у него какие-никакие сомнения, скоропалительный отъезд доктора Зигриста тут же превратит сомнения в скепсис, а если подозрительности у него хватит на то, чтобы взять да и набрать номер приемной настоящего доктора Зигриста, я пропал. Во-вторых, я умышленно не оставил Уэллеку собственного номера, а в вайкомикском телефонном справочнике, естественно, никаких Генри Демпси не было и в помине; невзирая на тот факт, что существуют в мире люди без телефонов, сама невозможность связаться со мной, буде ему еще до моего повторного звонка этого захочется, также может навести его на подозрения. Третье неизвестное было хуже всего: даже если все пойдет как надо и Уэллек согласится выписать эрготрат, может так оказаться, что в городе он отнюдь не новичок и знает Ренни. И наконец, пусть и здесь все сойдет гладко, существовала еще одна опасность: во всем, что касается абортов, я полный профан, но нельзя ведь исключить возможность, что ему потребуется по той или иной причине поместить Ренни в клинику, раз уж операция у нас легальная, и даже если он сам ее ни разу в жизни в глаза не видел, кто-нибудь из персонала наверняка с ней знаком.

Едва добравшись до квартиры, я тут же позвонил Уэллеку, прямо домой.

– Ах, это вы, мистер Демпси, – в голосе был неприятный холодок, – а я уже пытался до вас дозвониться.

– Извините меня, доктор. Мы еще не успели обзавестись телефоном, и приходится использовать хозяйский. Я бы и раньше вам позвонил, но вот решил свозить жену на природу, ей, знаете ли, не мешает иногда отвлечься.

– Тут доктор Зигрист звонил из Филадельфии.

– Правда? Вот здорово! Я едва успел его перехватить, он уезжает куда-то в отпуск. Он вам все объяснил?

– Мне с ним переговорить не удалось. Я был в хирургии. Он говорил с моим секретарем и обещал прислать аффидевит. Насколько я понял, он самым настоятельным образом рекомендует аборт.

– Фу-ты, – и я рассмеялся. – Вы представить себе не можете – как камень с души.

– Да-да. Он что-то такое говорил моему секретарю насчет сегодняшнего вечера, но, боюсь, я не смогу дать вашей жене эрготрат, пока не буду иметь на руках аффидевит. Если он отправил его срочной почтой сегодня днем, самое позднее к понедельнику, к утру, он будет у меня.

– Ну и прекрасно.

– Дайте мне номер вашего домовладельца, и, как только придет аффидевит, я тут же дам вам знать; доставите миссис Демпси ко мне в приемную.

– Видите ли, мой домовладелец не слишком любит, когда мне звонят по его телефону, да к тому же это и не его ума дело. Лучше, чтобы он вообще ничего не знал, такой, знаете, сплетник. Может, лучше я вам позвоню?

– Наверное, вы правы. Оно, конечно, ничего незаконного, но лишний шум ни к чему. Позвоните мне в понедельник часов около двенадцати, и, если будет аффидевит, я назначу вам на после обеда.

– Чудесно.

– Да, и еще. Есть такая официальная форма на случай стерилизаций, абортов и так далее. Вам с женой придется обоим ее подписать и заверить у нотариуса. Если хотите, можно сделать это в понедельник, в первой половине дня. Формы возьмете у меня в приемной, у секретаря.

– Хорошо. Договорились. Доброй ночи, доктор.

Еще один документ, еще один нотариус, еще одна проблема на мою задницу – но к этому времени мне было уже все равно. Усталый и торжествующий, я отправился к Морганам, чтоб доложить о своих успехах. Уже на пороге меня вдруг пробрал холодок: я целый день черт знает где мотался – а вдруг уже слишком поздно? Дверь открыл Джо.

– А, привет, Джейк. Неважно выглядишь.

– С Ренни все в порядке?

– Она все еще с нами, если ты об этом. Давай заходи. Ренни натирала воском кухонный пол. Меня она едва заметила.

– Ну, думаю, дело улажено, – сказал я, старательно изображая невозмутимость. – Если ты не передумала насчет аборта, Ренни, можешь получить свой укол эрготрата в понедельник после обеда.

Джо никак на эту новость не отреагировал, Ренни, с навощенной тряпкою в руках, вышла в дверной проем и прислонилась к косяку.

– Хорошо. Куда нужно ехать? В Балтимор?

– Не-а. Прямо здесь, в городе. Только не говори мне, что ты знакома с доктором Мортоном Уэллеком.

– Доктор Уэллек. Нет, я его не знаю. А ты, Джо?

– Что-то слышал. Приехал года два назад. Хочешь сказать, что этот говнюк занимается абортами?

– Ничего подобного, – сказал я не без гордости. – У него совершенно открытая частная практика, и врач он, насколько я знаю, не из худших. И все будет сделано строго в рамках законности. Никакой партизанщины, все просто и по правилам.

– Ну, и как же ты все это умудрился устроить спросил Джо

– Признаться, я не говорил ему почти ничего, кроме правды. Я сказал, что у тебя уже двое детей и ты была бы не против – потом – завести еще, но сейчас настолько подавлена беременностью, что приходится опасаться, как бы ты чего над собой не сделала. Хотя, конечно, легенда слегка пообросла подробностями.

– Какими подробностями, Джейк? – озадаченно спросила Ренни.

– Ну, в общем, пришлось помутить воду. Начнем с того, что ты теперь моя жена – на время, конечно. Миссис Генри Дж. Демпси, из филадельфийских Демпси.

– Что?

День, полный приключений, бродил в моей крови, и я рассыпался соловьем, расписав им во всех подробностях телефонные звонки, поездку в Филадельфию, письмо, перевоплощения доктора Зигриста и, на сладкое, замдиректора ломбарда. Они внимали удивленно.

– Итак, все, что осталось теперь сделать мистеру и миссис Демпси – подмахнуть в понедельник утром эту самую бумажку, заверить ее у нотариуса, и дело в шляпе. Ни суеты, ни маеты, получишь свой укол и можешь смело обо всем забыть.

Джо с интересом воззрился на Ренни.

– Бред какой-то, – тут же сказала она.

– Правда, фантастика? – осклабился я, все еще надеясь, что мои уши лгут.

– Это просто чудовищно!

– Но ведь ты согласна, да?

– Конечно нет. Без вариантов.

– Без вариантов! Боже ты мой, Ренни, да я сегодня наизнанку вывернулся, чтобы все это устроить, а ты говоришь: без вариантов. Ничего не случится, я тебе клянусь!

– Не в этом дело, Джейк. Я просто не стану больше лгать. Даже если бы не нужно было ничего подписывать и говорить, все равно это ложь. Тебе стоило бы догадаться, что для меня такие вещи неприемлемы.

И вся конструкция рухнула. Джо даже бровью не повел, но я почувствовал, сколь велико единение их душ. В котором для меня места не было.

– Ну и хрен с тобой, стреляйся тогда на здоровье! – заорал я. – Я для нее носился весь день как проклятый, а она, видите ли, еще не решила, делать ей аборт или нет. Тогда не хрена было вчера оперетту разыгрывать.

Ренни улыбнулась.

– Джейк, я и в самом деле застрелюсь, как только станет ясно, что аборта ты устроить не в состоянии. Это было не актерство. Мне не важно, кто это сделает, и где, и как все это будет выглядеть, но я не стану врать, и принимать участие во вранье, и притворяться кем-то другим тоже не стану. Я никого не знаю, Джо тоже. И если бы ты не сказал, что у тебя кто-то есть на примете, я не стала бы так долго ждать. – Она провела рукой по животу, туда и обратно. – Я не хочу этого ребенка, Джейк. Он может оказаться твоим.

Она говорила совершенно искренне. Я в отчаянии обернулся к Джо, но Джо глядел уклончиво. Я снова ощутил меж ними вязкую субстанцию единства. Мне вдруг пришло в голову: а что, если напасть на них прямо сейчас, предъявить им обвинение в романтизме, поднять на смех их идиотское чувство чести – видит бог, оно того заслуживает, – и преизрядная часть моей души уже готова была с радостью ринуться в бой, но больше я в такую тактику не верил: они уже приняли решение, и решение это от моих наскоков, чего доброго, станет только тверже.

– Ты пока этого не делай, а, Ренни, – устало сказал я. – Я еще что-нибудь соображу.

– Что еще ты можешь сообразить, Джейк? Если бы у тебя и в самомделеняшняя, а? Ты считаешь, если достаточно долго будешь тянуть резину, я передумаю? Ты ошибаешься, Джейк.

– А как насчет мальчиков? О них ты подумала, или им тоже светит по дырке в голове?

– Ты задаешь вопросы, на которые не имеешь права, – сказал Джо.

– Джейк, хватит в игрушки играть, – сказала Ренни. – У тебя на самом деле что-то есть, или ты опять врешь?

– Есть, – твердо сказал я. – У меня есть одна знакомая, здесь, в городе, и у нее были аборты, один или два. Не будь я на нервах, сразу бы о ней и вспомнил. Завтра же ее разыщу и выясню, где она их делала.

– Я тебе не верю, – сказала Ренни.

– Чистая правда, клянусь.

– Тогда – как ее зовут? И давай без фокусов.

– Пегги Ранкин. Учительница, английский в средней школе. Ренни тут же подошла к телефону и сверилась со справочником.

– 8401, – сказала она. – Я ей сейчас позвоню и сама все узнаю.

– Ты что, с ума сошла? Она не замужем. И станет незнакомому человеку рассказывать такие вещи по телефону?

– Тогда звони ты. Прямо сейчас. Вы с ней, видно, неплохо знакомы, раз ты в курсе.

– Ты требуешь невозможного. С женщинами так нельзя – с остальными женщинами, по крайней мере. Я встречусь с ней завтра, и к вечеру ты все будешь знать.

– Мне кажется, ты опять финтишь, Джейк.

– Протри глаза, чтоб не казалось! Тебя что, так тянет к пистолету, что ты не в состоянии подождать двадцать четыре часа? – Я был в таком отчаянии, что, казалось, вот сейчас меня разорвет на куски, но Джо наблюдал нас все так же бесстрастно. На письменном столе у телефона лежали раскрытые книги – блокноты и книги: он продолжал работать над диссертацией!

Ренни задумалась на несколько секунд.

– Я подожду до завтра, до вечера, – сказала она и снова принялась натирать в кухне пол.

Ренни попала в самую точку, заподозрив меня в тактике проволочек и саботажа, но больше на эту карту ставить смысла не было. Я, конечно, и понятия не имел, делала ли Пегги Ранкин хотя бы раз в жизни аборт, более того, у меня не было ровным счетом никаких оснований надеяться, что она захочет мне помочь, даже если сможет, потому как с того самого раза, в начале сентября, я ее и в глаза не видел. Она мне звонила – тон был сперва окрыленный, потом оскорбленный и, наконец, умоляющий – за последнюю пару недель не раз и не два, но я был тверд как кремень. На следующее утро, в воскресенье, я ей позвонил.

– Это Джейк Хорнер, Пегги. Мне нужно увидеться с тобой по очень важному делу.

– А я тебя видеть не желаю, – сказала она в ответ.

– Пегги, но это и в самом деле чрезвычайно серьезно, поверь мне, пожалуйста.

– Ага. Ровно месяц прошел, правда, забавно?

– Послушай, речь вовсе не о том. Я пытаюсь помочь одному человеку, которому эта помощь очень нужна.

– Да, ты же у нас специалист по гуманитарной помощи.

– Пегги, ради бога! Я не стану притворяться, что думал о тебе днем и ночью, но положение и впрямь отчаянное. Я понимаю, что у тебя нет причин оказывать мне какие бы то ни было услуги.

– И при этом ты говоришь, что на сей раз все будет честно?

– Именно.

– Ты меня не любишь.

– Я никого не люблю. Но я достаточно долго прожил холостяком, и, даже если забыть об этой операции, столько тебе задолжал, что хватит не на год и не на два.

Пегги стряхнула мои руки с плеч и принялась качать головой, ни дать ни взять Ренни Морган.

– Ну почему с тобой всегда так, а, Джейк? Даже когда ты добрый, ты все равно ставишь меня в дурацкое какое-то, унизительное положение.

– Погоди, погоди, успокойся. Давай я сам сделаю тебе предложение. Я решил, что хочу на тебе жениться. И если когда-либо в жизни я говорил искренне, так это сейчас.

– Но ведь ты никогда раньше не был искренен со мной, разве нет?

– Был, только что. Я бы сегодня на тебе женился, если бы в воскресенье можно было где-нибудь оформить документы. Мы их оформим завтра, а в среду поженимся.

– Ты сказал, она будет ждать только до вечера.

– Сказал. Тебе придется всего лишь сообщить ей, что ты знаешь нужного человека. Можешь прямо сейчас ей и позвонить. Я думаю, этого будет достаточно. Скажи, что по личным причинам, или там еще по каким, ты не сможешь назвать его имени до среды. Если она согласится ждать, я буду на седьмом небе от счастья.

– А если не согласится, что тогда?

Еще один ключевой вопрос, но тут за правильным ответом далеко ходить не нужно.

– Если она не согласится, что ж, я больше ничего не смогу для нее сделать, но я не вижу, как это может повлиять на мои перед тобой обязательства. Ты сделаешь все, о чем я просил, и я сделаю все, что обещал.

Тут Пегги, изнуренная борьбою чувств, ударилась в слезы.

– Я женюсь на тебе и буду любить тебя так, как только смогу любить женщину, – до самой смерти, – я произнес слова присяги.

Она все плакала и плакала, пока я не начал беспокоиться. Нужно было сделать что-то еще, и немедленно. Скажем, если ее обнять: это решит дело или, наоборот, окончательно все испортит? Я отчетливей некуда понимал, что сейчас любое сказанное мною слово, любой жест – или не сказанное слово и не сделанный вовремя жест – могут убедить ее вдруг в полной моей искренности – или неискренности. Пегги Ранкин! Черт подери это мое дурацкое воображение, слишком богатое, чтобы использовать его в практических целях, для предугадывания человеческих поступков: независимо от того, сколь глубоко и долго я знал своих ближних, я мог представить и обосновать самые что ни на есть противоположные их реакции на одни и те же – почти любые – раздражители. Вот вроде как с этим поцелуем: сочтет она его доказательством того, что я безбожно переигрываю, или, наоборот, симптомом глубочайшей искренности – того, что мне уже плевать, заподозрит она меня во лжи или нет? А если я не двинусь с места, примет ли она мое бездействие как свидетельство того, что я отказываюсь дальше тянуть дурацкую эту волынку и настолько уверен в собственной победе, что не желаю даже снизойти до еще одного маленького жеста, – или же что в порыве глубочайшей искренности я боюсь даже пальцем пошевелить: а вдруг она таки примет мое предложение за гнусную уловку?

Я взял ее лицо обеими руками и притянул к себе. На долю секунды она замешкалась; потом ответила на долгий нежный поцелуй.

– Слава богу, ты поверила мне, Пегги, – тихо сказал я. -Нет.

– Что?

– Я не поверила ни единому твоему лживому слову, с той самой минуты, как ты переступил порог. И почему я сразу не повесила трубку, когда услышала твой голос? Сделай милость, убирайся вон.

– Но, боже мой, Пегги! Ты просто обязана мне поверить!

– Если ты не уберешься, я буду кричать. Я не шучу.

– Ты что, не веришь, что Ренни Морган собирается пустить себе пулю в лоб? – закричал я.

Она и в самом деле завопила во весь голос, и мне пришлось зажать ей ладонью рот. Она лягалась, молотила меня кулаками и попыталась укусить за руку. Я толкнул ее обратно в кресло и сел – верхом – ей на колени, чтобы нейтрализовать ноги, а свободной рукой схватил за горло. Силенок ей было не занимать, и я едва-едва удерживал ее на месте – с Ренни у меня и этого бы не вышло.

– Все гораздо серьезней, чем тебе кажется! Я сказал, что женюсь на тебе, и я не шутил, и готов это повторить, хотя, честное слово, сию же секунду задушу тебя к чертовой матери, если ты откажешься мне помочь.

Глаза у нее стали совершенно круглыми, я отнял руку и, едва она опять принялась голосить, как следует сжал ей глотку – без дураков, вогнав большой и указательный пальцы в ямки по обе стороны горла.

– Перестань! – просипела она. Я тут же убрал руки, испугавшись – а вдруг у нее и в самом деле что-нибудь там сломается. Она хватанула воздуха, со скрежетом, на всхрипе.

– Как зовут специалиста? – я не дал ей опомниться.

– Да не было, не было специалиста, – держась за горло, сказала она. – Не знаю я никаких специалистов! Я просто хотела…

Я врезал ей от всей души и выбежал вон.

Все, полный тупик: был я с ней честен или нет, врала она сама или говорила правду, не имело теперь никакого значения. Я поехал домой и уселся в кресло-качалку. Была уже половина двенадцатого. Соломинок, за которые имело смысл цепляться, не осталось ни одной, силы у меня кончились, я был опустошен и выжат как тряпка. Я было попытался напрячь воображение и выдумать еще какую-нибудь лихую комбинацию, но в голову шла одна только Ренни, как она молча направляется из гостиной в чулан, и до сцены этой осталось не то десять, не то восемь часов. Джо, вероятнее всего, будет сидеть за письменным столом, уткнувшись в тетрадку. Наверное, он услышит, как Ренни отложит в сторону – газету? – и пойдет к чулану. А он так и будет тупо смотреть в тетрадку, не видя ни слова, или, может статься, повернет голову и проследит, как она откроет дверь в чулан. Мальчики спят себе в дальней комнате. Ренни, конечно же, не станет возвращаться в гостиную. Там, в чулане, где от Джо ее отделит приотворенная дверь, она возьмет с полки кольт, снимет с предохранителя, приставит дуло к виску и тут же спустит курок, прежде чем металлический холодок ствола чуть правей и выше глаза успеет вызвать у нее рвотный рефлекс. Да, а сначала она, скорей всего, сядет на пол.

Дальше моя фантазия отказывалась меня пускать, потому что мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть убитого человека- в луже крови, и все такое. Часа, наверное, два – где-то до половины второго – эта сцена раз за разом прокручивалась у меня в голове, до точки взрыва. Крутые меры: я мог отправиться туда и – что, ворваться в дом и схватить пистолет? И что я с ним буду делать? Они даже с места не встанут, просто будут сидеть и смотреть на меня, а Ренни вечером выдумает что-нибудь другое. Скрутить Ренни руки и, если получится, удерживать силой? Что, всю жизнь? Позвонить в полицию и сказать им, что женщина вот-вот покончит жизнь самоубийством? А они что смогут сделать? Ренни тихо-мирно сидит дома и читает газету, Джо трудился за письменным столом. Сказать ей, что я договорился насчет аборта – с кем? На когда? Сказать ей – что?

Амплитуда кресла сошла понемногу на нет. Кроме образа Ренни с кольтом у виска и образа свинцовой блямбы, затаившейся в глубине железного своего дупла, – и это был даже не образ, а некая физическая напряженность, вроде жужжания или гула за ушами, – ничего другого в голове не осталось. Мой мочевой пузырь был переполнен: надо было бы сходить в ванную, но я не пошел. Через какое-то время в ванную идти перехотелось. Я попытался запустить Пепси-кола в точку бьет, но после первого куплета забыл начать второй. Желание помочиться вернулось – и куда сильней, чем прежде. Я никак не мог решиться встать.

Внизу кто-то врубил радио, и я вскочил. Было три часа: мне казалось, я не мог себя заставить встать и отправиться в ванную полминуты, не больше, а прошел час с четвертью! Минутой позже я скатился с лестницы и прыгнул в машину; я пронесся мимо дома Морганов на скорости шестьдесят миль в час – из города, вон, в сторону Вайнленда и дальше, на Ферму. В холле миссис Доки увязывала шпагатом какие-то коробки из гофрированного картона.

– Где Доктор? Я должен видеть его прямо сейчас.

Она мотнула головой в глубь дома. Я прошел через приемную – там были свернутые рулонами ковры, составленная в кучу мебель и снова коробки, коробки, коробки.

– Вы чем-то расстроены, – едва меня увидев, проницательно подметил Доктор. Одетый в черный шерстяной костюм, он читал воскресную газету на задней веранде, которая с наступлением холодов превращалась в некое подобие солярия. К счастью, он был один: пациенты в большинстве своем либо грелись на солнышке у переднего крыльца, либо сидели в приемной. – Присаживайтесь.

– У меня сегодня днем опять было что-то вроде приступа, – сказал я.

– Обездвиженье? – Он отложил газету и посмотрел на меня более внимательно. – Значит, вы манкируете терапевтическими курсами.

– Да нет, я бы вам сразу так и сказал. Хотя – последнее время я был очень занят.

Снаружи было прохладно, пожалуй что даже и холодно, но солнце сияло вовсю, и над заболоченной речушкой позади дома неподвижно висела поймавшая встречный ветер большая скопа. Я не знал, с чего начать.

– Если это и в самом деле так, – недоверчиво сказал Доктор, – тогда я отказываюсь понимать, с чего это вы вдруг потеряли способность двигаться.

– Я, кажется, могу вам объяснить. Я был занят тем, что пытался разрешить две-три возникшие в последнее время проблемы.

– Н-да. На сей раз, боюсь, мне придется ознакомиться с сутью этих ваших проблем, поскольку они возникли уже после того, как мы начали курс лечения. Может, переместимся в Комнату Директив и Консультаций?

– Я все могу вам рассказать прямо здесь. Это не займет много времени.

– Нет. Мы пойдем в Комнату Директив и Консультаций. Идите вперед – заглянете по пути к миссис Доки, чтобы она была в курсе, где мы, – а я сию минуту вас догоню.

Я так и сделал; чуть погодя он вошел в комнату и сел напротив меня. Он переоделся в белую докторскую тужурку.

– Ну, выкладывайте.

Я поставил колени прямо, руки скрестил на груди и рассказал ему о моем скоротечном романе с Ренни и тех последствиях, к которым он привел. Получалось это у меня на удивление гладко – до той поры, пока я придерживался фактов и непытался вникать в чьи бы то ни было мотивы. Труднее всего было с глазами: Доктор, как обычно, наклонился вперед и, гоняя из угла в угол рта незажженную сигару, все время пялился мне прямо в лицо; я попытался сосредоточиться сперва на его левом глазе, потом на правом, потом на лбу, на переносице, на кончике сигары – и мне было жутко неудобно, оттого что я не в состоянии удержать взгляд на одном и том же месте больше чем на несколько секунд. Я в деталях рассказал ему, как искал врача, – даже о свидании с Пегги Ранкин и то не забыл. Выговорился, и словно гора с плеч упала.

– О том, что Ренни передумает, нечего и мечтать, – наконец подытожил я. – Если я не смогу ей сообщить ничего определенного, она покончит с собой сегодня же вечером, а я исчерпал все возможности сегодня к половине двенадцатого утра. После этого, собственно, и наступил паралич, и длился примерно час с четвертью, покуда кто-то на первом этаже не включил радио на полную громкость. Она застрелится через пять-шесть часов!

– Такие, стало быть, у нас представления о тихом и спокойном образе жизни, да? – раздраженно рявкнул Доктор. – Я говорил вам, чтобы вы избегали всяческих сложностей! Я говорил, я особо настаивал на том, чтобы вы не связывались с женщинами! Вы что, думали, я тут с вами в бирюльки играю? Вы развлекаться сюда ко мне ездили?

– Я не знаю, сэр.

– Знаете, еще как знаете. Вы с самого начала считали меня шарлатаном, чудиком или еще того хуже. Мне это было ясно с первого нашего свидания, но я позволял вам держать ваше мнение при себе, покуда вы делали все, что вам скажут, потому что в вашем случае подобный аттитюд сам по себе не лишен терапевтического смысла. Но как только вы начали пренебрегать моими рекомендациями, данный аттитюд стал более чем опасен, что мы, собственно, в настоящий момент и наблюдаем,

– Так точно, сэр.

– Вы хоть понимаете, что, делай вы все, как вам было сказано, вы бы тут сейчас не сидели? Если бы вы штудировали свой "Всемирный альманах", не думали ни о чем, кроме уроков грамматики, и свято следовали правилам Левосторонности, Первоочередности и Алфавитной Последовательности – особенно в том случае, если бы вы считали их абсурдными и тем не менее соблюдали, – ничего бы с вами не случилось, и не было бы никаких проблем.

– Доктор, если честно, я в последнее время больше думал о Морганах, чем о себе.

– И что из этого вышло! Я не велел вам заводить друзей! Вам не следовало думать ни о чем, кроме вашего ступора.

Самое бы время сказать ему о причине моего визита, но он все говорил и говорил.

– Совершенно очевидно, что перед нами иной, чем прежде, тип паралича. Тогда на вокзале, вас обездвижила невозможность сделать выбор. Этот случай меня заинтересовал, и я его лечил. Но теперь вы просто-напросто загнали себя в тупик

– вульгарное, идиотское положение, даже никакая и не дилемма, и, нате вам, из-за этого идет насмарку вся проделанная работа.

– Доктор, я прошу прощения – женщина собирается покончить жизнь самоубийством.

– Если ее муж после этого пристрелит еще и вас, вам это пойдет только на пользу. Мифотерапия… Мифотерапия избавила бы вас ото всех возможных видов вовлеченности, если бы вы только дали себе труд неукоснительно ее практиковать. Собственно говоря, этим вы и занимались, но только выбрали себе – как последнии идиот – самую невыгодную роль. Даже роль негодяя и то бы подошла, но только настоящего, без страха и упрека! Но вам взбрело в голову играть кающегося грешника, причем именно тогда, когда посыпать голову пеплом уже не было никакого смысла, – а лучшей роли, чтобы вогнать вас в полный паралич, я и представить себе не могу. Вот уж воистину! – вскричал он, разойдясь не на шутку. – Ваш случай был самым любопытным за годы и годы моей практики, а вы мне все изгадили!

Он полных две минуты молча жевал сигару и глядел на меня в упор злыми черными глазами. А я физически ощущал, как утекает время.

– Не могли бы вы…

– Молчать! – раздраженно рявкнул он. – Если она и в самом деле покончит с собой, на вас это окажет крайне антитерапевтическое воздействие. Пожалуй, даже катастрофическое. Во-первых, вас может убить ее муж или, чего доброго, вы сами застрелитесь, рецидивчик-то у вас не из приятных. Обе эти возможности я мог бы предотвратить, оставив вас на Ферме, но он может пустить по вашему следу полицию, как только обнаружит, что вы исчезли, а мне тут только полиции не хватало. Как же вы все испакостили! Два года работы псу под хвост – из-за дурацкой какой-то интрижки!

– А вы не могли бы сделать ей укол эрготрата, а, Доктор'? – быстро спросил я. Доктор даже вынул на секунду сигару изо рта, чтобы поуничижительнее на меня глянуть.

– Дорогой вы мой, из каких таких соображений я стал бы держать здесь эрготрат? Вы что, всерьез считаете, что эти леди и джентльмены совместными усилиями способны кого-нибудь зачать?

Я покраснел.

– Ну… может, вы могли бы выписать рецепт?

– Не пытайтесь выглядеть большим идиотом, чем вам это на роду написано. С тем же успехом вы его можете выписать собственноручно.

– Господи. Я не знаю, что делать.

– Хорнер, перестаньте валять дурака. Вы приехали сюда просить меня сделать ей аборт, а не болтать об иммобилизации.

– А вы сделаете? – умоляющим голосом спросил я. – Я заплачу любые деньги.

– Вздор. А если я запрошу семь тысяч долларов? Вы хотели сказать, что готовы отдать долларов, ну, скажем, в пределах пятисот. А поскольку, едва я закончу операцию, вы тут же забудете о необходимости расплатиться, реальная сумма, скорее всего, сведется к сотне, ну, к двум. Если я не ошибаюсь, у вас ведь на руках больше-то и нет?

– У меня сейчас около двухсот семидесяти пяти долларов, Доктор. И я вам с радостью их отдам.

– Хорнер, я не занимаюсь подпольными абортами. За всю свою жизнь я их сделал, наверное, не больше десятка, и это было очень давно. Согласившись, я поставлю на карту, во-первых, это вот мое заведение, во-вторых, будущее благополучие моих пациентов и, в-третьих, собственную свободу. И что, по-вашему, ради двухсот семидесяти пяти долларов стоит рискнуть? Или ради пяти тысяч, если уж на то пошло?

– Мне больше нечего вам предложить.

– Есть, и если вы это сделаете, я сделаю барышне аборт.

– Я согласен на любые условия.

– Еще бы. Другое дело – собираетесь ли вы сдержать свое слово. Я намерен переменить дислокацию Фермы – вы, конечно, обратили внимание, какой у нас в холле и в приемной бардак. В виде исключения мы на сей раз переезжаем по собственной воле, а не потому, что нас к этому вынуждают; я нашел местечко получше, в Пенсильвании, и в среду мы отсюда снимемся. Миссис Доки должна была с вами завтра связаться – но раз уж вы все равно здесь… Если бы не переезд, насчет аборта можно было бы и не заикаться; но поскольку нас все равно здесь скоро не будет, я сделаю его сегодня же ночью.

Меня от неожиданности прошибла слеза, и я ни с того ни с сего рассмеялся.

– Лучше всего было бы просто дать вам для барышни катетер. Она бы походила с ним денек-другой, начались бы схватки, и – выкидыш обеспечен. Плюс, конечно, сильное кровотечение, но тут уж ни одна больница ей в приеме не откажет, в порядке экстренной медицинской помощи. А нравится мне этот вариант потому, что ей не нужно было бы сюда приезжать; однако дело это нескорое, схватки могут начаться только в среду, а катетер в матке доставит ей такие незабываемые ощущения, что она, глядишь, и без того пустит себе пулю в лоб. Привезете ее сегодня ночью сюда, я вычищу зародыш, и все дела.

– Привезу, конечно, привезу. Господи, как здорово!

– Ничего здорового. Дело это грязное и неприятное до крайности, но я возьмусь за него – как за последнюю возможность спасти ваш случай. Взамен вы не только отдадите мне все ваши деньги – этот переезд вылетит мне в копеечку, – но и сами уволитесь с работы и поедете с нами. Мне это нужно по двум причинам: во-первых, и это главное, для того, чтобы успешно вернуть вас в график терапевтических процедур, я должен иметь вас под рукой двадцать четыре часа в сутки; во-вторых, мне понадобится молодой мужчина – пока мы окончательно не устроимся на новом месте, у нас будет масса тяжелой физической работы. Это и будет ваш первый терапевтический курс. Трудотерапия. Может, цена чересчур высока?

Я вспомнил о старичках в дормитории.

– Не тяните резину, Хорнер, – сурово сказал Доктор, – я ведь могу и передумать. Ваш случай – это мое хобби, и я им увлечен, но не до одержимости, а вы раздражаете меня едва ли не чаще, чем забавляете.

– Я согласен, – сказал я.

– Превосходно. Сегодня ночью я сделаю ей аборт. По случаю воскресенья деньги отдадите чеком. Завтра скажете в колледже, что уходите с работы, а в среду утром будьте на вайкомикском автовокзале, терминал "Грейхаунд", в восемь тридцать. Там встретитесь с миссис Доки и кое с кем из пациентов – и отправитесь с ними вместе на автобусе.

– Хорошо.

– Стоит вам объяснять, что я могу сделать, чтобы принудить вас сдержать слово или по крайней мере заставить горько раскаяться, если вы его все-таки нарушите?

– Нет необходимости, Доктор, – сказал я. – У меня больше просто нет сил. И слово я сдержу.

– Вот и мне тоже так кажется, – он улыбнулся, – безотносительно к силам. Ну что ж, на том и порешим. – Он встал. – Пациенты ложатся в девять. Барышню доставите в половине десятого. Не светите фарами в окна и не поднимайте шума, а то вы мне весь дом перебудите. И чек привезете вместе с банковской книжкой, чтобы я мог убедиться, что он выписан на всю имеющуюся сумму. До свидания.

Я вышел; в холле миссис Доки все так же флегматично увязывала шпагатом картонные коробки.

– Доктор мне объяснил насчет переезда, – сказал я ей. – Похоже, я еду с вами, по крайней мере на какое-то время.

– Ясно, – рыкнула она, даже не подняв ко мне лица. – Встречаемся ровно в восемь тридцать. Автобус отходит в восемь сорок пять.

– Буду, – сказал я и почти бегом кинулся к машине. Дело шло к пяти.