"Цветок в пустыне" - читать интересную книгу автора (Голсуорси Джон)

XXI

Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжёг корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощённый своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил её ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоём. Зачем же отстраняться и делать её несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил её и унёс с собой.

– Я никогда не бывала на дерби, – сказала Динни. – Съездим?

Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.

Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряжённых осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четвёркой, ни разносчиков, ни торговок – один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.

Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита «Дерби» и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.

В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал:

– Мы сделали глупость, Динни, – нас кто-нибудь да увидит.

– Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.

Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.

– Они все такие красивые, – вполголоса заметила она. – Для меня они все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне её спина.

Уилфрид заглянул в программу:

– Это фаворит.

– А мне всё равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая – до хвоста ровно, а потом сразу вниз.

– Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.

– Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.

– Тогда подожди, пока я присмотрюсь.

Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.

Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади неё.

– Не лошадь, а сущая свинья, – объявил кто-то слева от Динни. – Ни за что не поставлю больше на эту клячу.

Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким.

Дама, сидевшая на раскладной трости справа от неё, негодовала:

– Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла.

Рука Уилфрида легла на плечо девушки.

– Мне нравится вон тот жеребец – Бленхейм, – шепнул он. – Пойдём поставим на него.

Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.

– Побудь здесь, – попросил Уилфрид. – Я только положу яичко и назад.

Динни остановилась, глядя ему вслед.

– Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.

– Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.

Помните?

– Ну как же! Вы – мистер Масхем.

Сердце девушки учащённо забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида.

– Сестра пишет?

– Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару.

– Выбрали, на какую поставить?

– Нет ещё.

– Я не связывался бы с фаворитом, – не вытянет.

– Мы хотели на Бленхейма.

– Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у её владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы – новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний вид, а именно индивидуальность.

– Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся:

– Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь.

– А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.

– Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль.

– Но я не знаю, какая это была лошадь, – призналась Динни.

– Очень странно.

Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице

Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За её спиной раздался голос

Уилфрида.

– Ну, я поставил десятку.

– Пойдём на трибуну и посмотрим скачки.

Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо её собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперёд, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", готвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.

– Я запомнила – зелёный и шоколадный, как конфеты. Фисташки – моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?

– Послушаем.

В общем шуме они различили слова:

– Бленхейм – восемнадцать против одного.

– Сто восемьдесят! – воскликнула Динни. – Вот замечательно!

– Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идёт не из конюшен.

Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зелёном и шоколадном двое. Вторая из лошадей – наша.

Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.

– Нравится он тебе, Динни?

– Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше?

– Нет, неправду.

Лошади повернули и лёгким галопом проскакали мимо трибун.

– Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?

– Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?

Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.

Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:

– Фаворит ведёт!.. Фаворит ведёт!..

Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлёбываясь, переменил мнение:

– Паша… Паша возьмёт!.. Нет, Фаворит… Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!..

Уилфрид стиснул руку Динни.

– Наш! Смотри – вон там! – бросил он.

Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зелёный. Обошёл, обошёл! Они выиграли!

Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш – знамение!

– Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.

Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить её от себя!

На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.

Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.

Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и лёгким загаром на щеках. Её дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал:

– Пробеги её, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы – тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся.

Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:

ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.

НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.

ПРИЗНАНИЕ.

Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда

– Да, – печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, – дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, – и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем ещё утешаться!

– Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать всё, что ему заблагорассудится.

Сэр Лоренс кивнул:

– Чем крупнее червяк, тем больше он убеждён в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдёт англичанина имя и честь". Такие ещё попадаются.

– Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?

– Он хорошо воевал.

– Кто же помнит о войне!

– Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? – печально усмехнулся сэр Лоренс. – Пусть небрежно взглянет на неё и закурит сигарету. Умнее ничего придумать не могу.

– Вчера я видела мистера Масхема.

– Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:

– Джек убеждён, что ты – жертва.

– Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!

– Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.

Динни безнадёжно рассмеялась.

– Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.

Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг неё лает, как собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.