"Рожденная в Техасе" - читать интересную книгу автора (Гулд Джудит)

III 1911 ЭЛИЗАБЕТ-ЭНН И ЗАККЕС

Квебек, штат Техас

Было уже далеко за полдень, когда поезд из Браунсвилля остановился в Квебеке. Заккес выставил чемодан на платформу и спрыгнул вслед за ним. Поезд дал свисток и медленно, тяжело двинулся дальше. Заккес оглядел маленькую станцию. Никто здесь не сошел и никто не сел на поезд. Только он. Ничто не потревожило царившую вокруг дремотную атмосферу.

Заккес рывком поднял тяжелый чемодан с Библиями и засеменил с ним к окошку начальника станции. Изобразив на лице дружелюбную улыбку, он поздоровался:

— Добрый день, друг.

Пожилой седовласый начальник станции — он же кассир и телефонист, — прищурившись, проговорил:

— Сегодня поездов уже не будет, только завтра утром.

— Для меня это неплохо, — весело ответил Заккес. — Не подскажете ли, где здесь гостиница.

— Настоящей гостиницы у нас нет, но в городе есть дом, где сдаются уютные комнаты. Хозяйка его — мисс Клауни, ей помогают две племянницы. Она сдает комнаты по неделям, но может сделать исключение, если есть свободная комната. — Начальник станции пристально посмотрел на Заккеса и добавил: — И если сочтет вас достойным, она женщина строгих правил. Очень порядочная, и ее племянницы тоже.

— И как туда добраться?

— Обойдите здание и подождите конку, она отправится через двадцать минут. До города ехать минут пятнадцать. Выйдите у большого розового дома на Мейн-стрит. Этот дом вам и нужен. Но советую сначала заглянуть в кафе «Вкусная еда», что через улицу. Там очень хорошо готовят. Мисс Клауни проводит в кафе почти весь день. Ей принадлежат оба заведения. — Для большей выразительности мужчина кивнул.

— Огромное вам спасибо. — Заккес широко развел руки и, придвинувшись к окошку, добавил с торжественным видом: — Вы, друг мой, поступаете как истинный христианин.

— Я вам не друг, и вас я не знаю, — подозрительно прищурился начальник станции.

Увидев, что его пристально разглядывают, молодой человек отодвинулся от окошка и обезоруживающе улыбнулся. Ему исполнился двадцать один год, к этому времени он превратился в рослого молодого мужчину, но при этом не казался слишком высоким. В нем подкупали дружелюбие и открытость. Яркие голубые глаза освещали его лицо, обрамленное волнистыми волосами, над верхней губой виднелась тонкая полоска светлых усов. Он выглядел франтом в светло-кремовых широких брюках, полосатом пиджаке с галстуком-бабочкой из материала в горошек и шляпе-канотье. Вид у него был щеголеватый, но большие сильные руки с широкими запястьями говорили о том, что молодой человек был хорошо знаком с тяжелым физическим трудом.

— По вашей городской одежде и объемистому чемодану, — хмыкнул начальник станции, — могу предположить, что вы — коммивояжер. Чую их за версту. Должен вас огорчить: я ничего не покупаю.

— А кто сказал, что я продаю что-либо? — усмехнулся Зак.

— Я это говорю, — с уверенностью произнес начальник станции, — так что отправляйтесь отсюда.

— Хорошо, хорошо. — Заккес поднял руки вверх. — Благослови тебя Бог.

— Не нуждаюсь ни в благословении, ни в Библиях. В прошлом году один тип по имени Осгуд всучил одну моей жене. — Начальник станции осуждающе покачал головой. — Я ее предупредил: позарится еще на товар заезжих торговцев — прибью. И что бы вы думали? На прошлой неделе возвращаюсь домой и вижу — шлепанцы. Мимо проезжал очередной надувала, и она купила шлепанцы мне и детям. Красные, в крупный черный горох. Вылитые божьи коровки. В жизни ничего омерзительнее не видывал. — Он грустно покачал головой.

Заккес его не слушал, он думал о своем. При имени Осгуда его охватил гнев. В издательстве ему даже не намекнули, что Осгуд уже здесь побывал. Почему-то получалось так, что везде, где он появлялся, Библию до него уже продавали. Он повсюду опаздывал.

— Когда, вы говорите, идет первый поезд? — робко спросил Заккес.

— В девять тридцать, в Ларедо, — ответил начальник станции, глядя внимательно на молодого человека. — Значит, все-таки Библия?

Заккес с улыбкой отвернулся. Давно пора было сменить товар, может быть, на шлепанцы в горошек. Что угодно, только не Библия. Он никогда не думал, что будет так трудно убедить людей купить эту книгу. Зак уже устал от постоянных отказов. Стоило ему назвать свой товар, и перед его носом захлопывались двери.

— У нас нет денег, чтобы прокормить семью, где уж тут книги покупать!

Что мог он им возразить? Ему самому часто приходилось голодать, и он без сомнения предпочел бы Библии полный желудок.

Зак еле-еле сводил концы с концами. Денег едва хватало, чтобы не свернуть на кривую дорожку. Но все же это было лучше, чем то, что он совершил когда-то. После побега из тюрьмы Заккес твердо решил вести честную жизнь. Может, надо было немного хитрить или мошенничать? Возможно, для этого ремесла он был слишком честен. Не случайно же, обойдя за прошедшую неделю добрую сотню домов, он продал всего пять книг.

Заккес поднял чемодан и поволок его вокруг здания к остановке местного трамвая — конки. Там он опустил чемодан на землю и с облегчением вытер платком пот. Стояла нестерпимая жара, и Заккесу страшно хотелось выпить чего-нибудь прохладного.

В город вела дорога, прямая и пыльная, по центру ее были проложены два узких рельса. Город виднелся вдали, проступая сквозь марево знойного техасского полдня, до него, как прикинул Зак, было с четверть мили.

Молодому человеку вдруг захотелось пройтись до него пешком, однако он тут же отказался от этой мысли, решив отдохнуть в тени и подождать трамвая, который ходил по кругу. Зак снял пиджак, перекинул его через плечо, затем развязал галстук и расстегнул ворот рубахи. Он сидел в тени минут пятнадцать, когда услышал мерную поступь тяжело нагруженной лошади. Взглянув налево, Заккес увидел конку.

Старая лошадь серой масти, вся в поту, тащила старомодного вида небольшой железнодорожный вагон, выкрашенный веселой голубой краской. Вагон-платформа был переоборудован в пассажирский экипаж. Стоявшие в ряд, сбитые из реек четыре скамьи были обращены вперед, обе их стороны были открыты, что облегчало вход и выход из трамвая. Металлический навес, укрепленный на стальных опорах, защищал пассажиров от палящих лучей солнца.

Уплатив за проезд пять центов, Заккес втащил чемодан и уселся на скамью сразу за спиной водителя. Сиденье из реек было неудобное, зато навес давал благодатную тень. Лучше путешествовать так, чем идти пешком и тащить за собой неподъемный чемодан.

Щелкнули поводья, лошадь тронулась с места, и колеса медленно завертелись.

Мейн-стрит в Квебеке почти ничем не отличалась от множества центральных улиц, которые ему пришлось повидать. Только зелени здесь было маловато. Растениям нужна вода, а где ее взять в здешних краях? В глубине пыльных маленьких двориков стояли старые дома с красивыми, отделанными резьбой парадными крылечками, с ними соседствовали жилища, нуждавшиеся в хорошем ремонте. Первые этажи многих домов были заняты магазинами или конторами. Они проехали магазин скобяных товаров, потом галантерейный, дальше — бакалею, почту, кинотеатр. Собаки встречали трамвай лаем и делали вид, что собираются броситься вдогонку, но для этого было слишком жарко, и, тявкнув несколько раз, они затихали, в изнеможении растягиваясь на земле. У почты стояла группа женщин. Строгий покрой длинных светло-голубых платьев подчеркивал их чопорный вид, шляпы с полями защищали лица от палящих лучей. Заккес вежливо приподнял шляпу, и в ответ они скупо улыбнулись. Было слишком жарко, чтобы обмениваться обычными в таких случаях любезностями. И тут взгляд молодого человека остановился на нарядном трехэтажном здании розового цвета. Он наклонился и спросил у возницы:

— Это дом мисс Клауни?

— Точно, он, — последовал краткий ответ, и экипаж плавно остановился.

— Благодарю вас. — Заккес легко и проворно соскочил на землю, оказавшись на пыльной, прокаленной беспощадным солнцем улице. Трамвайчик продолжил путь, а он стоял с чемоданом в руках и смотрел на дом. Здание, хотя далеко не новое, имело аккуратный и ухоженный вид. Во всем чувствовалась заботливая рука. Опоры веранды обвивали мощные побеги жимолости, рядом, радуя глаз, живописно располагались другие великолепные, растения, названий которых Заккес даже не знал. Но поистине великолепной была цветущая глициния с роскошной листвой — ее могучие стебли, казалось, поднимались вверх без всякой опоры, достигали крытой дранкой крыши веранды и, закрепившись там, устремлялись выше, обвивая рамы и цветочные ящики с буйно цветущими растениями. Достигнув крыши, плети глицинии ползли по ней дальше и останавливались, нежно прильнув к большому кирпичному дымоходу, величественно красовавшемуся на фоне безоблачного неба. Этот дом, как оазис в пустыне, притягивал к себе взор утомленного путника, обещая покой и прохладу среди беспощадного жара улицы. Скромная табличка, полускрытая пышной зеленью глицинии, говорила о предназначении этого райского уголка. Сама вывеска имела овальную форму. По розовому, в тон зданию, фону шла красивая зеленая надпись вязью, наполовину закрытая вьющейся глицинией:

Мисс Клауни

Комнаты вна…

Оплата по неде…

Заккес обернулся и взглянул на другое здание, что было через улицу. Будничное, простое, оно не шло ни в какое сравнение с живописным розовым чудом. Это был двухэтажный приземистый дом с плоской крышей и длинной узкой верандой, с большой вывеской над входом, где на белом фоне черными буквами было выведено:

КАФЕ «ВКУСНАЯ ЕДА».

Заккес пересек улицу, поднялся по ступеням и вошел, дверь за ним захлопнулась с громким стуком. В маленькой уютной столовой было шумно. Все вокруг сияло чистотой, продумана была каждая мелочь. Вокруг покрытых клетчатыми скатертями квадратных столов стояли стулья с выгнутыми спинками. Домашнюю атмосферу усиливал приглушенный тон темно-вишневых обоев. Стены украшали картины в стиле викторианской эпохи, в тяжелых рамах, отделанных багетом. Несмотря на преобладание темных тонов, зал не казался мрачным, напротив, он располагал к веселью, о чем свидетельствовали оживленные голоса посетителей. Может, все дело было в маленьких букетиках, стоявших на каждом столе, в домашнем виде укрепленной в углу газетницы, куда заботливая рука положила несколько свежих номеров местной газеты.

— Чем могу служить? — Женский голос прозвучал вежливо, но решительно.

Заккес заученным движением снял шляпу и, прижимая ее к груди, оглянулся.

Голос принадлежал молодой, очень симпатичной молодой женщине, в красоте которой было что-то вызывающее. Ее круглое, слегка заостренное книзу лицо обрамляли блестящие темные волосы, заплетенные в две косы, перехваченные темно-синими, в тон глазам, лентами. На девушке было длинное платье с высоким воротником, покроем напоминавшее халат, большой карман у талии отвисал под тяжестью гремевших монет.

— Я ищу мисс Клауни, — пояснил Заккес. — Мне сказали, что она сдает комнаты.

Дженни закусила нижнюю губу, кивнула и бросила взгляд на дверь кухни.

— Вам придется немного подождать. Тетя занята на кухне. Она освободится, когда закончится обед. Присядьте пока… рядом с кухней есть свободный столик. Хотите перекусить?

Заккес отрицательно покачал головой.

— Можете оставить чемодан у дверей, его никто не тронет.

Он улыбнулся, глядя ей в глаза, но чистая поверхность зрачков оставалась непроницаемой.

Девушка внимательно смотрела на него, откинув голову. Заккес разглядел у нее на носу едва видимую россыпь веснушек.

— Мне нужно убирать столики. Тетя подойдет, как только освободится, я ей передам, что вы ее ждете.

— Спасибо. — Заккес сел и стал терпеливо ждать, наблюдая за девушкой, которая сновала по залу то с подносом, уставленным тарелками с аппетитно дымящейся тушеной говядиной, то спешила на кухню с горой пустой посуды. Из того, что он видел, Заккес сделал вывод, что кафе приносило приличный доход, принимая во внимание небольшие размеры городка. Каждый раз, когда за его спиной раскрывались двери, до него долетали стук и звяканье кухонной посуды и отменные ароматы готовящихся блюд. Временами Заккес слышал уверенный, властный женский голос, иногда до него доносились отрывистые, словно пулеметные очереди, фразы, которые произносила другая женщина по-испански, по-английски она говорила медленно, с трудом. Закончив обед, посетители уходили, оставляя деньги на столе.

Прошло почти двадцать минут, когда Эленда Ханна Клауни наконец освободилась, вышла из кухни, вытирая руки полотенцем, и окинула столовую внимательным взглядом. На ней была кремовая блузка с глухим воротом и узкими рукавами, украшением ей служила брошь с камеей, приколотая у самого ворота. По подолу юбки шли оборки, достававшие до пола. В ее каштановых волосах светилось много серебряных нитей, но фигура сохранила стройность и изящество. Обводя по-хозяйски зал, ее глаза остановились на Заккесе.

— О! Вас не обслужили! — охнула она от удивления.

— Нет-нет, мадам, все в порядке, не беспокойтесь, — поспешно проговорил Заккес и быстро встал. — Вы — мисс Клауни?

Эленда утвердительно наклонила голову.

— Я пришел не обедать, мне сказали, что вы сдаете комнаты.

— Понятно, — проговорила Эленда и, помолчав, добавила: — И как долго вы рассчитываете здесь пробыть?

— Одну ночь.

— Гм, — поджала она губы, — как правило, я сдаю комнаты только постоянным клиентам с оплатой по неделям.

На лице Заккеса отразился испуг.

— Прошу вас, мадам. В городе нет гостиницы, а я очень устал. Поезд отправится только утром. Начальник станции сказал, что иногда вы делаете исключение.

— Согласна, — кивнула она, — оставайтесь на одну ночь.

Но задержался он здесь не на одну ночь.

Убедившись, что Дженни со всем справляется, Эленда и Заккес вышли из кафе.

— Очень красивый дом, — заметил молодой человек, когда они переходили улицу.

Эленда остановилась, тоже взглянула на дом, и губы ее тронула едва заметная улыбка.

— Правда, хорош, но мало кто это замечает. Он здесь очень давно, всем примелькался, и я тоже стала к нему относиться как к чему-то обыденному, даже забываю, что у него есть свое имя.

— Неужели? — взглянул на женщину Заккес. — И как же он называется?

— «Причуда Макмина» — вот как мы его между собой называем.

— А почему? Наверное, из-за всех этих редких растений?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — рассмеялась Эленда, — но дело не в этом. Все связано с его историей. Дом этот сначала был построен Ниландом Макмином в Миссури, затем его разобрали, перевезли сюда и вновь сложили; и все это лишь для того, чтобы его невеста не чувствовала тоски по дому, а затем…

— Она его оставила! — горячо воскликнул Заккес.

— Верно, — глядя на него с удивлением, проговорила Эленда. — А откуда вы знаете?

— Я… я ничего не знал об этом, — заикаясь, ответил Заккес, внезапно заливаясь краской. — Я просто догадался, — проговорил он, глядя в сторону.

— Понимаю, — мягко сказала Эленда, коснувшись его руки. — Известно, что женщины… порой бывают недобрыми. — Глаза ее затуманились, ей вспомнилась собственная трагическая молодость. — Да и мужчины не лучше, — добавила она после паузы и хлопнула в ладоши, желая показать, что лучше переменить тему разговора. — Давайте пройдем в дом. Вам повезло: есть одна свободная комната, но высоковато, скажу я вам, и боюсь, что не очень большая.

Комната оказалась на третьем этаже в круглой башенке. Заккес осматривал комнату, а Эленда, скрестив руки, наблюдала за ним, и то, как он это делал, чрезвычайно ее поразило. Обычно постояльцы ощупывали матрацы, заглядывали в гардероб. Но не этот молодой человек. Этого привлекли архитектурные детали, особенно расположенная по кругу лепная отделка потолка. Не оставил он без внимания и три окошка, выходившие на улицу.

— Мне здесь очень нравится, — воскликнул Заккес.

Верная себе, Эленда, будучи женщиной практичной, заметила:

— С вас два доллара, оплата вперед.

Он кивнул и отсчитал деньги. Она спрятала их в карман и улыбнулась.

— Ужин в кафе подается с пяти часов.

— Я не голоден, — быстро ответил Заккес, стараясь заглушить урчание в желудке. Денег на ресторан у него не было. Комната и без того стоила достаточно, но была настолько уютна, что он не жалел потраченных денег.

— Конечно, вы голодны, — позволила себе улыбнуться Эленда. — В стоимость комнаты входит питание: завтрак, обед и ужин.

— А нельзя ли мне пообедать сегодня? — робко улыбнулся он. — Завтра мой поезд уходит рано утром.

— Тогда идите прямо сейчас в кафе, пообедайте, вечером поужинаете, ну а утром вас будет ждать завтрак. Вещи распакуете после.

В кафе было уже пусто. Заккес выбрал место у окна, чтобы видеть розовый дом. Из кухни доносились характерные звуки: там мыли посуду после обеда.

— Чем могу служить? — раздался мелодичный негромкий голос.

Заккес обернулся: на этот раз в роли официантки выступала другая девушка. С первого взгляда он понял, что она была полной противоположностью первой. На вид ей можно было дать лет шестнадцать. От красоты первой девушки веяло холодом, взгляд ее был жестким и непроницаемым. От девушки, стоявшей перед Заккесом, исходили тепло и нежность, но в то же время в ней чувствовались скрытая сила и целеустремленность. Ее волосы цвета спелой пшеницы были собраны сзади в пышный пушистый хвост, а зеленовато-голубые глаза были настолько прозрачны и чисты, что он почувствовал, как погружается в их бездонную глубину. На ней был такой же халат с большим карманом, что и на той девушке, только другого цвета, в тон глазам — цвета морской волны. Несмотря на жару, руки ее скрывали ослепительно белые перчатки.

— Мисс Клауни сказала, что я могу пообедать.

— Я скажу Розе, чтобы подогрела мясо, — кивнула Элизабет-Энн. — Будете тушеную говядину?

— Еще как буду, — улыбнулся Заккес. — Мне сейчас все подойдет. — Он посмотрел на нее нерешительно.

— Хотите что-либо еще?

Он опустил глаза и забарабанил пальцами по столу.

— Я хотел спросить, — он взглянул на девушку и покраснел, — вы тоже племянница мисс Клауни?

Его ясные голубые глаза смотрели заинтересованно, и Элизабет-Энн скромно потупилась. Когда она заговорила, голос ее звучал мягко и нежно.

— Можно считать, что я ее племянница, она взяла меня к себе много лет назад, когда мои родители погибли от несчастного случая.

— Мне очень жаль, извините, что спросил.

— Ничего, — печально ответила девушка, но потом на лице ее появилась улыбка, и она, как бы украдкой, протянула ему руку в перчатке.

— Меня зовут Элизабет-Энн.

Заккес встал, и они пожали друг другу руки. Молодой человек был поражен, насколько сильным было ее рукопожатие.

— Очень красивое имя, — сказал он, пристально глядя в прозрачные родники ее глаз. — А меня зовут Заккес Хо… Хейл. — Он чуть было не назвал ей своего настоящего имени, но вовремя спохватился. После истории в Сент-Луисе он взял себе фамилию Хейл.

— Вы наш новый жилец? — живо спросила девушка, когда он сел.

— Да, но завтра я уезжаю.

— Ясно. — Уголки ее губ напряглись, и в голосе послышалось явное разочарование. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Ей пришло в голову, что в молодом человеке было что-то весьма привлекательное, нечто необычное; она сначала не могла понять, что это, но почувствовала возникшее в глубине его души волнение, которое, как ему казалось, он сумел подавить. Этот молодой человек ни на кого не был похож, он резко отличался от всех знакомых Элизабет-Энн.

— Через минуту я подам вам обед, — быстро проговорила девушка, словно испугавшись своей откровенности. Она нервно оправила платье и, грациозно повернувшись, заспешила на кухню.

Заккес провожал ее взглядом, пока она не скрылась в дверях. Он подумал, что Бог послал мисс Клауни самых прелестных племянниц, которых могла пожелать женщина.

Его вдруг охватило странное томление. Каким необычным местом оказался этот техасский городок! И эти две молоденькие племянницы, обе красавицы и такие разные, как ночь и день. Красота одной напоминала твердый, сверкающий холодным огнем бриллиант, другая, подобно красному рубину, излучала теплоту и нежность, Розовый дом — воплощение сказочной мечты, которая обернулась кошмаром для давно ушедшего из жизни человека по имени Ниланд Макмин. И эта комната в башенке, которую он снял на одну ночь, такая милая и уютная. Заккесу захотелось поселиться в ней навсегда. Мисс Клауни… очень деловая, но в то же время приветливая и располагающая к себе женщина, строгость и деловитость не скрывали доброту ее чуткого сердца. И, наконец, сам Квебек, маленький, погруженный в дремоту, лежавший вдали от больших городов и оживленных путей, существовал он только благодаря близости реки, на широком берегу которой был когда-то построен; здесь Заккес мог не опасаться, что кто-то узнает о его далеко не безупречном прошлом. Все это делало Квебек тем местом, где впервые за годы скитаний ему захотелось наконец остановиться и потихоньку начать новую жизнь.

В жаркой духоте кухни Элизабет-Энн, тихонько напевая, наблюдала за Розой, поварихой-мексиканкой. Зачерпнув большой ложкой рис из котла, Роза точным движением вывалила его дымящейся горкой прямо в центре тарелки. Фарфор отозвался тихим чистым звоном. Удовлетворенно кивнув, Роза ловко уложила вокруг риса толстые ломтики тушеного мяса, придирчиво следя, чтобы ни одна капля подливки не запятнала снежную белизну риса.

Что-то недовольно ворча себе под нос, повариха подала тарелку Элизабет-Энн. Девушка взяла еду и вдруг неодобрительно поморщилась, что случалось с ней крайне редко. Она понимала, что все сделано как надо: блюдо было красиво подано и аппетитно пахло, но ей вдруг захотелось по-своему украсить его, сделать особенным…

Ее вдруг охватило приподнятое состояние, сходное с вдохновением. Быстро поставив тарелку на стол и выбрав из корзины на полу самый спелый помидор, Элизабет-Энн разрезала его пополам так, что получились зубчатые края. Одну половинку она положила на край тарелки, обсыпав листьями петрушки. После этого Элизабет-Энн очистила вареное яйцо и аккуратно нарезала его кружочками. Большие кружки с яркой желтой серединкой она уложила вокруг лежащего горкой риса, так что они слегка заходили друг за друга.

Роза издалека наблюдала за девушкой, и, хотя лицо ее оставалось бесстрастным, в глубоко посаженных темных глазах отражалось понимание. Роза потихоньку подошла к двери, слегка приоткрыла створку и посмотрела на симпатичного незнакомца, удовлетворенно кивая в такт своим мыслям. Еще сегодня утром Элизабет-Энн была ребенком — сейчас в ней проснулась женщина.

На следующее утро Роза совсем не удивилась, узнав, что вчерашний симпатичный приезжий решил задержаться в их городе.

Приезд Заккеса стал для Дженни и Элизабет-Энн как бы точкой отсчета в смертельной схватке. Давнее их соперничество резко обострилось. Обе без памяти влюбились в молодого незнакомца, назвавшегося Заккесом Хейлом. И на этот раз Элизабет-Энн не собиралась уступать Дженни ни в чем. Как два заряда динамита, несколько лет жили они под одной крышей. Недоставало запала, чтобы произошел взрыв, и их вражда вырвалась наружу.

Сейчас запал не только появился, он был еще и подожжен.

В этой борьбе девушки старались превзойти друг друга. Раньше они работали в кафе по очереди: одна в обед, другая в ужин. Элизабет-Энн относилась к своим обязанностям серьезно и выполняла их охотно. Дженни работа в кафе была ненавистна, и она считала часы, когда закончится ее смена. Сейчас же обе были в кафе и на обеде и на ужине, причем каждая старалась обойти соперницу и получить возможность подавать Заккесу еду, владея его вниманием. Дженни старалась взять напористостью, полагалась на свою красоту и прибегала к разным женским хитростям. От Элизабет-Энн веяло спокойной деловитостью, в ее манерах были мягкость и милая застенчивость. Она рассчитывала на свое умение представить будничные вещи по-особенному. Но одно было для них общим. Появление Заккеса пробудило их к новой жизни: глаза засияли с еще большей силой, кожа стала более гладкой и упругой. Они словно таяли от одной его улыбки, по телу пробегала дрожь, ноги становились ватными.

От Эленды не укрылась растущая напряженность в отношениях девушек, однако она решила не вмешиваться. Женское чутье подсказывало ей — пусть события развиваются естественным путем, в сложившейся ситуации любое вмешательство со стороны способно лишь ее усугубить, сделать конфликт неуправляемым.

Заккес тоже видел повышенное к себе внимание девушек. Не заметить это мог только слепой и бесчувственный человек, а Зак им не был. Однако он слишком хорошо помнил, как был пленен Фиби Флэттс, и слишком поздно осознал, что в своем отношении к нему она преследовала корыстные цели. А теперь две прелестные девушки соперничали между собой, чтобы добиться его внимания. Все это напоминало гром среди ясного неба, льстило ему, но и вызывало смутную тревогу. Заккес не знал, как поступить, но впервые после предательства Фиби почувствовал себя польщенным и ощутил потребность в женском обществе.

Интерес к себе со стороны такой красавицы, как Дженни, будил в молодом человеке чувство самодовольства. Большинство мужчин предпочли бы именно эту решительную и уверенную девушку, найдя ее более чувственной, — ее лицо и грациозная фигура обещали многое.

Элизабет-Энн он воспринимал иначе — она затрагивала чувствительные струны его души. Заккес видел, что жизнь этой девушки была нелегкой, она много страдала, но при своей внешней скромности держалась по-особому гордо, с достоинством. Зак-кесу удалось разглядеть в ней сильную натуру, а это было дано немногим. Какое-то внутреннее чувство подсказало ему, что перед ним девушка особой судьбы. Он подсознательно чувствовал, что необходим лишь заряд доброты, чтобы пробудить присущую ей уверенность в своих силах.

Вечером, как только он вошел в кафе и сел за столик, обе девушки тут же устремились к нему и столкнулись. Отвернувшись, чтобы он не видел ее лица, Дженни прошипела Элизабет-Энн: «Убирайся!» Затем обернулась к Заккесу и с милой улыбкой подошла к столику.

— У нас сегодня чили[9] по-техасски, — бархатным голосом пропела она и добавила: — И вообще все, что пожелаете.

Заккес взглянул на Дженни, одновременно краем глаза наблюдая за Элизабет-Энн. Он видел, как она стояла, кусая от досады кулачок. Поймав его взгляд, девушка проворно скрылась в кухне.

Ясные голубые глаза Заккеса смотрели теперь только на Дженни.

— Все, что мне нужно, так это узнать, где можно взять напрокат машину.

— О! — Лицо ее вытянулось от огорчения. — Машину здесь вы не достанете, а вот кабриолет можете нанять в платной конюшне. Это в двух кварталах отсюда по Мейн-стрит, рядом с магазином скобяных товаров Питкок.

— А в котором часу они открываются?

— Думаю, в шесть, — слегка поколебавшись, ответила Дженни. — Что еще желаете?

— А еще, пожалуйста, порцию чили.

Дженни облизнула губы и заторопилась выполнять заказ.

На следующее утро Заккес нанял кабриолет и отправился продавать Библию.

Прошло пять дней. Солнце уже перевалило за полдень, когда в городской церкви закончилась служба, и прихожане дружно потянулись к выходу из храма, деревянного, с облупившейся краской здания. Раскаленное добела солнце нещадно палило утрамбованную пыль улицы.

От яркого света Дженни на мгновение зажмурилась, затем, приставив к глазам ладонь козырьком, огляделась. Как обычно, публика прогуливалась у церкви, обмениваясь последними новостями. За Дженни вышла Эленда в длинном черном платье строгого покроя, шляпа на ней была в тон платью, и лишь белое кружево воротника несколько смягчало мрачную строгость ее туалета. За Элендой появилась Элизабет-Энн, ее платье в цветочек когда-то было самым любимым платьем Дженни, но она из него выросла, и теперь платье носила Элизабет-Энн. Эленда и Элизабет-Энн остановились поговорить с сестрами Бэрд, а Дженни, пробормотав извинение, вернулась к покосившемуся белому забору, которым была обнесена маленькая церковь. Прислонившись к забору, девушка не отрываясь смотрела на Заккеса. Молодой человек стоял на крыльце и беседовал с отцом Драммандом.

— Дженни! — Громкий шепот донесся из-за угла церкви.

Девушка обернулась и увидела Лоренду Питкок. Теперь это была рослая полногрудая девица с крупным и грубоватым лицом красноватого цвета. Над верхней губой небольшого, с тонкими узкими губами рта едва заметно проглядывали усики.

— Как ты смотришь на то, чтобы устроить сегодня пикник? — с надеждой в голосе предложила Лоренда. — Ты, я и Ред Бререр могли бы вместе поехать на реку.

— Вообще-то не знаю, — лениво ответила Дженни, снова бросая взгляд в сторону Заккеса. На лице Лоренды отразилось разочарование.

— Мы тебя долго не видели, — сказала она с упреком. — Ты стала какая-то невеселая.

— Все наладится, Лоренда.

— Чем ты все это время занималась? — проворчала Лоренда.

— Работала, — совершенно искренне ответила Дженни.

— А я всегда думала, что ты ненавидишь работу, — рассмеялась Лоренда.

— Так оно и есть, но иногда работа дает некоторые выгоды.

— К примеру, новый постоялец, — с притворной скромностью промолвила Лоренда.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Дженни.

— Слухами земля полнится, — пожала плечами Лоренда.

— Не советую тебе об этом распространяться, — с угрозой в голосе предупредила Дженни. — Если начнешь трепаться, я тоже молчать не стану.

— Ты это о чем?

Дженни хитровато и многозначительно ухмыльнулась.

— Никто тебе не поверит, — с вызовом проговорила Лоренда.

— Ред любит хвалиться.

— И что из этого? Все знают, что он болтун.

— Конечно, но все поверят мне.

— Ну ладно, ладно, — отступила Лоренда.

— А теперь уходи, Лоренда, мне некогда.

— Я не собиралась…

— Я занята, — повторила Дженни, но на этот раз не так резко, и добавила: — Я зайду к тебе завтра.

— Ну конечно, — буркнула Лоренда и ушла, угрюмо потупившись.

Дженни облизнула губы и, дождавшись, когда ее лучшая подруга скроется из виду, торопливо направилась к кафе. Перепрыгивая через две ступеньки, она вбежала на второй этаж, который они теперь занимали, после того как Эленда выкупила дом. Девушка быстро переоделась в более открытое платье в мелкий цветочек. Оно очень ей шло. Дженни подошла к зеркалу и придирчиво себя оглядела. Она взбила волосы, раздумывая, не сделать ли новую прическу, но, недовольно поморщившись, отказалась от этой идеи и снова пригладила волосы.

Ее рот медленно растянулся в улыбке. Сегодня она не будет работать в кафе ни в обед, ни за ужином. Она предоставит заниматься этим Элизабет-Энн. Лоренда, сама того не подозревая, подсказала ей прекрасную мысль. Сегодня она отправится на пикник с Заккесом Хейлом, хотя он об этом еще не знал.

Услышав неуверенный стук в дверь, Заккес быстро пересек маленькую комнату и открыл дверь. На лице его отразилось удивление: перед ним стояла Дженни, держа перед собой большую корзину, прикрытую салфеткой.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— Тетя разрешила мне взять кабриолет, — кокетливо улыбаясь, сказала она. — И вот я приготовила все для пикника. Мы договорились с моей подругой Лорендой Питкок. Все готово, а она заболела… может быть, вы… Я хотела сказать… — Она наклонила голову и скромно опустила глаза. — Здесь так скучно, и мне не хочется ехать одной на пикник.

— Вообще говоря, — Заккес поджал губы и оглянулся, — я вообще собирался…

— Для меня это так важно, — торопливо проговорила Дженни, ища его взгляд. — Пожалуйста, только сегодня, тетя сказала, что она не против, если я поеду с вами.

— Ну хорошо, — улыбнулся Заккес, — подождите меня внизу, я сейчас спущусь.

Они миновали пустырь Герон-Филдз и направились на север вдоль причудливо извивающегося русла реки. Они ехали мимо молодых посадок цитрусовых деревьев и бесконечных полей хлопчатника. Правила лошадью Дженни. Наконец она остановила кабриолет у невысокого обрыва.

Вдали поблескивали зеркальной поверхностью заводи. Не чувствовалось ни малейшего движения воды.

— Давайте расположимся здесь, — тихо сказала Дженни. — Это одно из моих самых любимых мест. Посмотрите, там вдали видна Мексика.

— Я всегда представлял себе Рио-Гранде несколько иначе, — медленно проговорил Заккес. — Мне казалось, что это большая река.

— Как Миссури?

— Ну, что-то в этом роде.

— Да, конечно, — кивнула Дженни, — она превращается иногда в большую, настоящую реку. Особенно весной, когда на севере начинают таять снега. Несколько лет назад она так сильно разлилась, что затопила половину Мексикана-Таун.

— Трудно в это поверить.

— Согласна с вами, если бы я сама не видела, тоже вряд ли поверила. — Дженни достала из кабриолета одеяло и расстелила его на траве. — Вы проголодались? — спросила она, ставя на одеяло корзину с провизией.

— Да нет, могу и подождать.

— Хорошо, я тоже подожду. — Она встала на колени и расправила одеяло.

Они сели и, обхватив колени, стали смотреть за реку в сторону Мексики.

Полдень был жаркий, располагающий к лени. Они откинулись на одеяло, разомлев на солнце.

Дженни закинула руки за голову и, удовлетворенно вздохнув, спросила:

— Откуда вы приехали?

— Я путешествовал, побывал во многих местах, — уклончиво ответил Заккес.

— Я тоже хотела бы путешествовать, — с легкой завистью проговорила Дженни. — Я нигде не бывала дальше Браунсвилля. — Она подвинулась, и он медленно повернулся к ней, почувствовав, как она провела пальцем по его груди. Затем она неожиданно перекатилась ближе к нему, встала над ним на колени и, обхватив его за плечи, крепко сжала.

— Мне кажется, я в тебя влюбилась, — хрипло прошептала она.

— Но… но вы меня так мало знаете! — вырвалось у Заккеса, и он резко сел.

Она обняла его за шею.

— Это не имеет значения. О! Заккес, Заккес, я чувствую, что мы созданы друг для друга.

Он внимательно посмотрел на нее. При безжалостно ярком свете дня Дженни выглядела не так, как в помещении. Кожа ее не была такой гладкой, как вначале казалось, а глаза смотрели жестко и расчетливо. И все-таки она была очень хороша, однако что-то в ней настораживало и даже пугало его. Возможно, ее бесстыдная бесцеремонность.

Он чувствовал, как она все ближе склонялась к нему и вдруг крепко прижалась. Он осторожно взял ее за руки и слегка оттолкнул. Потом поднялся и медленно проговорил:

— Я думаю, нам пора вернуться.

Ее сузившиеся глаза на мгновение сверкнули, потом она пожала плечами:

— Хорошо, если ты этого хочешь, — сказала она.

— Да, именно этого я и хочу, — тихо подтвердил он.

Она встала и без всякого выражения на лице наблюдала, как он взял неоткрытую корзину, одеяло и положил их в кабриолет. Потом он помог ей сесть и пошел отвязывать лошадь. Заккес приготовился забраться в кабриолет, но в этот момент Дженни изо всех сил дернула поводья и крикнула: «Но!»

Лошадь рванула с места, и Заккес едва успел отскочить в сторону. Какое-то время он стоял, озадаченно почесывая затылок, и задумчиво смотрел на клубившуюся пыль, поднятую умчавшимся экипажем.

— Ад — это ничто по сравнению с яростью женщины, которой пренебрегли, — процитировал Заккес.

Затем, настраиваясь на долгий пеший путь в город, снял пиджак и перебросил его через плечо.

Почему, почему так? Он с грустью покачал головой. Почему женщины, которые ему встречались, поступали с ним подло и низко? Наверное, ему везло на жестоких и злобных созданий.

Дженни остановилась перед спальней Эленды, чтобы собраться и перевести дух. Неяркий свет бра отбрасывал на ее лицо зыбкие тени. Когда уверенная улыбка вновь тронула ее губы, она решительно постучала.

— Войдите, — громко сказала Эленда. Освещенная светом двух ламп, она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы.

Дверь медленно распахнулась, и в комнату проскользнула Дженни.

— Тетя… — нерешительно начала она.

— Да, дорогая, хорошо провела время?

— Я… я должна тебе признаться, тетя, — тонким, пронзительным голосом выпалила Дженни.

Эленда перестала причесываться и взглянула на отражение Дженни в зеркале.

— Слушаю тебя.

Дженни прижала руки к бокам.

— Мистер Хейл был сегодня со мной на пикнике.

— Вот как, а мне помнится, ты уверяла меня, что едешь с Лорендой.

— Да, так я и собиралась сделать, — закусила губу Дженни, — но в последнюю минуту она не смогла поехать.

— Понимаю. И ты пригласила мистера Хейла, несмотря на мой запрет ездить куда бы то ни было с молодыми людьми без моего ведома.

— Ах, нет, тетя! — быстро проговорила Дженни. — Все было не так, честное слово. Он пригласил меня пройтись, а так как корзина для пикника была собрана, я подумала, подумала… — Голос ее прервался.

— Что же было дальше?

— Тетя, — чуть слышно заговорила Дженни, голос ее задрожал, она обхватила себя руками, — это было ужасно! Просто ужасно! Он пытался меня поцеловать. Он… он обнял меня и…

Эленда выронила гребень, и он с громким стуком упал на туалетный столик. Она резко обернулась к Дженни: в глазах ее горел мрачный огонь.

— Если — я подчеркиваю это особо, Дженни Сью Клауни, — если мистер Хейл действительно попытался тебя поцеловать, значит… я очень сомневаюсь, что в том была его вина. Только ты во всем виновата. По моему глубокому убеждению, он человек порядочный, настоящий джентльмен. Ты поехала с ним на пикник без моего разрешения. Но хуже всего то, что ты вешаешься ему на шею самым бесстыдным образом. Не знаю, что это на тебя нашло, но позволь тебя предупредить, — она погрозила Дженни пальцем, — я вижу все.

Лицо Дженни стало пунцовым.

— Я считаю, тебе пора образумиться и перестать кидаться на шею молодым людям, будь это мистер Хейл или кто-то другой. Еще один подобный случай, и ты вообще из дома не выйдешь.

— Я больше не ребенок! — с вызовом выпалила Дженни. — Ты не можешь меня запереть. Мне уже восемнадцать лет.

— Это мы еще посмотрим, что я могу, а что нет!

— Я убегу, и ты меня никогда не найдешь!

— Прекрати! — неожиданно крикнула Эленда и добавила, понизив голос: — Не будь ребенком.

— Может, я не буду вести себя как ребенок, если ты перестанешь ко мне относиться как к маленькой.

— Поговорим об этом в другой раз, — устало вздохнула Эленда, — когда успокоимся. А пока иди спать. Завтра тебя ждет долгий трудовой день.

— Долгий день? — вопросительно посмотрела на нее Дженни.

— Именно так, — поджав губы, проговорила Эленда. — Ты не послушалась меня и завтра будешь работать в кафе и в обед, и в ужин. И так будет две недели.

У Дженни рот открылся от удивления.

— Но, тетя… — запротестовала она.

— И никаких возражений, если не хочешь неприятностей, — холодно отрезала Эленда. — Спокойной ночи.

Разговор был окончен. Дженни пробормотала что-то себе под нос.

— Ты что-то сказала? — резко спросила Эленда.

— Я пожелала тебе, тетя, спокойной ночи. — И Дженни с угрюмым видом вышла из комнаты.

Когда она ушла, Эленда вернулась к прерванному занятию. Она причесывалась, глядя в зеркало невидящим взглядом. Да, это грустно, но девочки изменились. Больше они не были детьми. Они осознали себя женщинами. Дженни исполнилось восемнадцать, Элизабет-Энн двумя годами моложе, но скоро обе перешагнут порог взрослой жизни. Кто знает, как долго будут они прислушиваться к советам тех, кто старше и, как принято считать, умнее и мудрее. «Нет, совсем не мудрее, если на то пошло», — печально думала Эленда. Это доказывало ее собственное прошлое, а ведь Дженни была ее родная кровь, хотя она не могла открыто сказать об этом. Скоро она не сможет быть им судьей, советчиком, перестанет влиять на их сердечные дела, их будущее. Возможно, еще некоторое время ей и удастся подталкивать их в том направлении, которое она считала правильным, но Эленда остро чувствовала, что скоро девушки выйдут из-под ее опеки. Сердце молодой женщины — очень сложный и тонкий инструмент, часто он глух к голосу рассудка.

И тут она снова услышала стук в дверь. Стучали внизу, у входа. Эленда медленно подняла голову, встала и, надев расшитый халат, вышла в прихожую. Она открыла дверь: на пороге стоял Заккес.

— Мистер Хейл? — удивилась Эленда.

Заккес снял шляпу и, прижав ее к груди, сказал:

— Мне неудобно беспокоить вас, мисс Клауни, в такой поздний час, — сказал он смущенно, — но я считаю, что нам нужно поговорить.

— Никакого беспокойства, пожалуйста, входите. — Эленда провела Заккеса в маленькую гостиную. — Садитесь, мистер Хейл. — Заккес уселся на диван, Эленда села в одно из кресел. — Слушаю вас, — сказала она.

Заккес откашлялся и начал:

— Мне бы хотелось поговорить о вашей племяннице Дженифер.

— Да, — сказала Эленда, чувствуя, как глаза словно закрывает пелена.

— Она попросила меня поехать с ней на пикник.

— Я знаю.

— Мисс Клауни, — кивнул головой Заккес, — не знаю, вправе ли я говорить об этом, но… — Он сжал губы и стал пристально разглядывать свои руки.

— Она вела себя нескромно?

— А как вы узнали? — удивился Заккес.

— Я видела, что к этому шло. Дженни очень своенравная и чересчур смелая. Здешняя жизнь кажется ей скучной. Простите ее, мистер Хейл. Я уверена, что вы вели себя как джентльмен.

Он кивнул и грустно улыбнулся.

— Спасибо, что вы мне обо всем рассказали, — тепло поблагодарила Эленда. — Думаю, будет лучше, если мы забудем об этом малоприятном происшествии.

— И еще одно, мисс Клауни.

— Да?

— Я еще хотел сказать…

— Да…

— Это касается другой вашей племянницы. Прошу вашего разрешения сводить ее в кинотеатр.

— Элизабет-Энн! Это чудесно! — Эленда хлопнула в ладоши от радости, и лицо ее словно осветилось. — Вы и не представляете, как много это для нее значит. Видите ли, судьба была к ней очень неласкова.

— Я так и подумал. — Он помолчал. — Я все хотел спросить… почему она постоянно носит перчатки?

— Пусть то, что я вам скажу, останется между нами, мистер Хейл.

— Ни единая душа об этом не узнает, — торжественно пообещал Заккес.

— Уверена, что так и будет. Дело в том, мистер Хейл, что в раннем детстве ей пришлось стать свидетелем трагической гибели родителей в огне пожара. Ее руки тоже сильно пострадали, были все в шрамах. Даже теперь, когда все зажило, она не может на них смотреть.

— Я никогда никому об этом не расскажу, — с грустью глядя на Эленду, сказал Заккес.

— Ценю вашу порядочность. — Эленда встала, за ней Заккес. — Спокойной ночи, мистер Хейл.

— Спокойной ночи, мисс Клауни.

Элизабет-Энн критически оглядела себя, стоя перед зеркалом, затем поправила прическу и нахмурилась.

Она чувствовала себя скованно и неловко. Собственное отражение в зеркале ее сильно удручало и не вызывало ничего, кроме мучительного стона.

«Он будет надо мной смеяться, — с горечью повторяла она про себя. — А еще хуже, если совсем не придет. Ну почему я согласилась с ним пойти? И подумать только, сколько хлопот было у тети со мной: сделала прическу, ушила платье, чтобы сидело как следует. И все зря. Ничего хорошего не вышло. Вид у меня неважный, да и чувствую я себя неприятно. Видно, мне на роду написано остаться старой девой».

На Элизабет-Энн было белое хлопчатобумажное платье с двумя рядами пуговиц, обтянутых материей. Застежка шла от воротника до самого подола. Пышные длинные рукава застегивались на пуговицы у запястий. Покрой платья подчеркивал ее стройную фигуру и тонкую талию. К лицу ей была и широкополая шляпа. Белые ленты тульи спускались на спину. Белые туфли, которые ей отдала тетя, слегка жали пальцы (слава Богу, у нас с тобой один размер обуви, радовалась Эленда). Этот наряд казался Элизабет-Энн каким-то карнавальным костюмом. Она не привыкла так тщательно наряжаться и чувствовала себя стесненно; непривычна была и новая прическа — ее золотистые волосы были взбиты и заколоты, отчего голова стала казаться значительно больше, а ко всему еще новая шляпа. Элизабет-Энн решила, что стала выглядеть взрослее, и это ее пугало.

Когда внизу постучали, она почувствовала, как в груди у нее все сжалось от страха. «Он уже здесь! Ой, Господи!» Она проворно захлопнула дверь, взгляд ее затравленно заметался по комнате, словно ища возможность скрыться. Она услышала шаги Эленды. Бежать было некуда.

Пути отступления были отрезаны.

Услышав голоса, Элизабет-Энн набрала в легкие побольше воздуха и задержала дыхание. Шаги приближались. Она медленно выдохнула. До нее долетали обрывки фраз, потом прозвучал мелодичный смех тети и зазвенело стекло бокалов.

«Я не могу даже двинуться с места, — простонала бедная девушка. — Ноги словно ватные. Господи, провалиться бы мне лучше на этом месте! Лучше умереть, чем так мучиться!»

Она снова услышала шаги Эленды, затем в дверь легонько постучали. Заглянув, Эленда с порога воскликнула:

— Ты чудесно выглядишь!

— Нет, тетя, наоборот, — закапризничала Элизабет-Энн.

Неожиданно Эленда нахмурилась.

— Ох! — только и смогла вымолвить она.

— Что такое?

Эленда влетела в комнату, проворно закрыла за собой дверь и стала расстегивать платье на Элизабет-Энн. Девушка недоуменно оглядела себя. Она очень нервничала и не заметила, что ворот платья перекошен: она пропустила одну петлю, и все двадцать пуговиц были застегнуты неправильно.

— Тетя, я так нервничаю, можно я останусь дома?

— Стой спокойно.

— Давай скажем, что я больна или еще что-нибудь. Я и правда больна. Все в животе крутит, и в туалет я часто хожу.

— Это все нервы, — тихо шептала Эленда. Она ободряюще улыбнулась, оглядела Элизабет-Энн и удовлетворенно кивнула. — Не волнуйся так. Мистер Хейл очень приличный молодой человек, и он не кусается. Сними шляпу и выйди в гостиную. Я приготовила пунш.

— Ой, тетя! — Девушка неуверенно сняла Кляпу.

— И чтобы я не слышала никаких «ой, тетя!» — погрозила Эленда пальцем. — Уже слишком поздно. Ты не маленькая школьница, которая от страха язык проглотила. Ты — девушка и должна себя соответственно вести. — Она поправила прическу Элизабет-Энн. — Ты замечательно выглядишь. — Подчиняясь внутреннему порыву, она поцеловала Элизабет-Энн в щеку, потом крепко взяла за руку и повела за собой.

Элизабет-Энн неохотно подчинилась.

— Расслабься, не будь такой скованной, — прошептала Эленда. — А знаешь, он тоже переживает, как и ты, — добавила она с улыбкой.

— Разве и он тоже волнуется? — удивилась Элизабет-Энн.

— И еще как. А теперь ступай, входи медленно и плавно, как принцесса. — Эленда отступила в сторону и, взяв Элизабет-Энн за талию, слегка подтолкнула вперед.

Девушка почти ввалилась в маленькую гостиную.

Представшая перед ней картина навсегда врезалась в память. За то время, пока она одевалась, Эленде удалось преобразить гостиную. Она застелила стол белой кружевной скатертью, успела принести цветы из гостиной и расставила их повсюду, так что комната благоухала. На буфете их ждала хрустальная чаша с пуншем и шоколадный торт.

А еще там был Заккес.

Как только Элизабет-Энн вошла в комнату, он вскочил, сжимая в руке букетик маргариток. Она сразу заметила, как нервно двигался у него кадык. Как ни странно, при виде его волнения она успокоилась, всякая неловкость прошла, она почувствовала себя свободно. Сняв шляпу, Элизабет-Энн легкой походкой пересекла комнату и, подойдя к молодому человеку, протянула ему свою руку в перчатке.

— Мистер Хейл, — несколько официально проговорила она, — вы оказали мне честь своим приходом.

— Благодарю вас, что позволили мне прийти, — сказал он, пожимая протянутую руку. Словно невидимые искры пробегали между ними, оба почувствовали это и были поражены.

— Садитесь, прошу вас, — словно очнулась Элизабет-Энн.

— Это вам, — сказал Заккес, протягивая ей букет.

— Благодарю, — промолвила Элизабет-Энн, и щеки ее зарделись. — Какая прелесть. — Она некоторое время смотрела на цветы, затем снова перевела взгляд на молодого человека. — Извините, я отлучусь, чтобы поставить их в воду, садитесь, пожалуйста.

Заккес сел, а она торопливо вышла в коридор и чуть не столкнулась с Элендой, которая лукаво ей подмигнула. Она уже держала вазу с водой. Элизабет-Энн быстро опустила туда цветы, взяла вазу и быстро вернулась. В гостиной она поставила вазу на крышку пианино и отступила, оценивающим взглядом окидывая композицию.

— Боюсь, что цветами вас не удивить, здесь их так много, — сказал Заккес, оглядывая комнату.

— Что вы, — рассмеялась Элизабет-Энн, — цветов не может быть слишком много. А ваши мне очень дороги. — Она села, он вежливо приподнялся.

— Осмелюсь заметить, — мягко проговорил Заккес, — вы прекрасно выглядите.

— Спасибо, — любезно ответила она. — Не хотите ли пунша?

— Мисс Клауни меня уже угостила. — Заккес кивнул в сторону столика из красного дерева. На мраморной крышке стоял бокал.

— Да, вижу. — Она улыбнулась и, хлопнув в ладоши, предложила: — Может быть, кусочек торта?

— Спасибо, немного погодя.

Эленда в коридоре улыбнулась. Все шло даже лучше, чем она ожидала. Оправив ладонями юбку, она вошла в гостиную.

— Элизабет-Энн может вам сыграть на пианино, — сказала, садясь, Эленда. — Она прекрасно играет. До сеанса в кинотеатре еще час, если хотите, она нам что-нибудь исполнит.

— Мне кажется, мистеру Хейлу совсем не интересно слушать мою игру, — застеснялась Элизабет-Энн.

— Напротив, — искренне запротестовал Зак-кес, — вы окажете мне честь.

— Ну, если вы так настаиваете, — пробормотала Элизабет-Энн.

— Да, пожалуйста, сыграйте.

Она поднялась, медленно подошла к инструменту, отодвинув стул, села и заиграла сонату Шопена.

Время летело незаметно. Час в гостиной промелькнул, словно несколько минут. Заккес просил Элизабет-Энн играть еще и еще и был удивлен уверенностью ее исполнения. Потом молодые люди отправились в кино, где посмотрели пятую часть еженедельного сериала. Когда они прогуливались по Мейн-стрит, Заккес купил мороженое.

— Вкусно, — сказала Элизабет-Энн, аккуратно слизывая клубничное мороженое и внимательно следя, чтобы не запачкать перчатки.

Заккес улыбнулся.

— Тетя не разрешает нам часто есть мороженое, говорит, это для того, чтобы мы не избаловались.

— Она очень мудрая женщина.

— Может быть, — сдвинула брови Элизабет-Энн. — Но иногда нам хочется, чтобы нас больше баловали, особенно Дженни. — Она искоса посмотрела на Заккеса. — Она ведь меня совсем не любит.

— Да что вы? — Он старался казаться безразличным, не выдать своих чувств.

— Это началось давно, еще в детстве, — покачала головой Элизабет-Энн, — когда тетя меня приютила. Дженни решила, что я хочу занять ее место в доме.

— Она и сейчас так считает? — удивился Заккес.

— Боюсь, что так, — нахмурилась она и вздохнула. — Дженни не хочет понять, что я не представляю для нее никакой опасности. Но она не может с этим согласиться.

Некоторое время они шли молча, потом заговорил он.

— Знаете, мне кажется это странным.

— Что?

— Я познакомился с вами совсем недавно, а у меня такое чувство, что мы знакомы очень давно.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Я хотел сказать… не хочу вас смущать… я имел в виду, что с вами я чувствую себя свободно и легко. Мне кажется, что вы очень славный человек.

Элизабет-Энн раздраженно облизнула губы.

— Так все и считают. Славная. — Она недовольно поморщилась. — Все находят меня славной. Ко многим понятиям подходит это слово. Оно такое емкое и в то же время какое-то безликое. Какую-нибудь пустую безделушку можно назвать славной.

— Но я не это хотел сказать, — быстро проговорил Заккес, приведенный в некоторое замешательство ее горячностью. — Я имел в виду, что вы особенная. И больше ничего.

— Спасибо, — сдержанно ответила она.

Наступило неловкое молчание. Заккес пытался найти тему для разговора.

— Вам нравится здесь, в Квебеке? — наконец заговорил он.

— Вообще говоря, нравится, — Элизабет-Энн сдвинула брови, — но иногда… — Она остановилась и повернулась к нему, щеки ее порозовели. — Наверное, это звучит смешно, но мне порой хочется оказаться в большом городе.

— В каком-то конкретном городе?

— Нет, но я помню тетины рассказы об отеле, в котором она однажды останавливалась в Браунсвилле. Это мой самый любимый рассказ. Другим детям нравится слушать сказки, а для меня сказочным замком был этот отель. — Она тихонько рассмеялась.

— Может быть, вы его когда-нибудь увидите.

— Нет, нет, мне бы этого не хотелось.

— Но почему?

— Потому что в своих мечтах я построила другой отель, совсем не похожий на тот, о котором рассказывала тетя. Он у меня еще больше и прекраснее. А если я его увижу, то думаю, что очень разочаруюсь. — Глаза Элизабет-Энн отвлеченно смотрели куда-то вдаль. — Отель Гарбе, — медленно выговорила она, — вот как он назывался. — Она тряхнула головой, словно освобождаясь от наваждения, и взглянула на своего спутника.

— А вам не приходилось там останавливаться?

— Нет, я там не бывал, — покачал головой Заккес.

— А Дженни с тетей там были как раз перед тем, как меня встретить. И с тех пор у тети появилась мечта иметь большой отель. Этого никогда не будет, и она знает об этом. Но все равно, по ее мнению, мечтать — совсем не плохо.

— Я совершенно с этим согласен. А вы… вам бы хотелось стать хозяйкой большого отеля?

— Да, конечно. — Глаза Элизабет-Энн засверкали от возбуждения, и она заговорила горячо и торопливо: — Мне нравится наш дом, в котором мы сдаем комнаты, и кафе тоже. Мне доставляет удовольствие общаться с людьми, и я стараюсь, чтобы они чувствовали себя как дома. Но если исходить из того, что рассказывала мне тетя об отеле Гарбе, то, конечно, мне бы хотелось иметь такой отель. — Она улыбнулась и рассудительно добавила: — Но это несбыточная мечта.

— Не надо так говорить! — резко заметил Заккес.

— Почему? — спросила она изумленно.

— А потому, — серьезно ответил он, — что нет ничего невозможного. Можно сказать, что мечты очень тесно связаны с реальностью. Я тоже мечтал, и мои мечты стали сбываться, но… — Он внезапно осекся.

— И что же? — глядя на него внимательно, спросила Элизабет-Энн.

— Многое смешалось в моей жизни, — ответил Заккес, глядя в сторону, — мне не хватило решимости и целеустремленности. Я позволил другим увлечениям сбить меня с пути. — Он тяжело вздохнул, но тут же лицо его прояснилось: — Мне приходилось останавливаться во многих гостиницах.

— Правда?!

Он утвердительно кивнул.

— Расскажите мне о них, — загорелась Элизабет-Энн, — пожалуйста, все, что помните.

— На это уйдет много дней, — рассмеялся Заккес, — а то и недель.

— Ну, тогда я готова слушать вас неделями, — тихо проговорила она.

— Боюсь, вам это скоро надоест.

— О нет! — воскликнула она. — Это? Никогда. А вот что думаете делать вы? Меня расспрашиваете, а о себе ничего не говорите. Чем бы вы хотели заниматься?

— Еще не решил. Мне бы хотелось остаться здесь, если найдется работа.

— Я думаю, с этим будет нелегко, — рассудительно заметила Элизабет-Энн.

— Знаю, но я попытаюсь.

— Я слышала, вы продаете Библии.

— Да, здесь трудно что-либо утаить.

— Город наш небольшой… и у всех Библии уже есть.

— Знаю, мне придется подумать о чем-либо другом, чтобы не нужно было разъезжать, и я бы мог здесь остаться.

— Вам не нравится путешествовать? — удивилась Элизабет-Энн.

— Нравится, но пришлось ездить слишком много. Пора уже оставить кочевую жизнь.

— Я спрошу у тети насчет работы, — пообещала она, — если кто-нибудь что-то и знает, то это моя тетя. В кафе «Вкусная еда» можно узнать обо всем, что делается в городе. Вы даже не представляете, как болтливы люди за едой. И я буду прислушиваться к разговорам.

— Очень вам признателен.

Некоторое время они шли молча, дойдя до конца Мейн-стрит, повернули и пошли обратно.

У Заккеса было легко на душе. Как он и предполагал, Элизабет-Энн не походила ни на Фиби, ни на Дженни. Ее застенчивость не тяготила, ею владели мечты и честолюбивые помыслы, скрытые от посторонних глаз внешней кротостью и робостью. Они познакомились недавно, но Заккес чувствовал, что на этот раз ему повезло и он встретил достойного человека. Может быть, он не до конца расстался с мечтами… и кто знает, не смогут ли они вместе их осуществить.

Повинуясь неожиданному порыву, он решительно взял ее за руку и сразу почувствовал, как она напряглась и взглянула на него как-то рассеянно и немного испуганно. Затем расслабилась и застенчиво улыбнулась.

Но эта улыбка была лишь слабым отражением охвативших ее чувств. В душе ее поднялась настоящая буря, все мелко дрожало, словно тысячи бабочек махали своими крылышками. И еще она чувствовала, как в ней растет и крепнет неведомое до этого чувство. Ничего подобного раньше она не испытывала. Ей удалось сдержать свои чувства, не позволить им вырваться наружу, так что внешне она осталась спокойной и невозмутимой.

— Похоже, упустила ты вашего постояльца, — ехидно заметила Лоренда Питкок, кивнув головой в сторону приближавшейся пары.

Они стояли вдвоем с Дженни в тенистой аллее за кафе «Вкусная еда». Наступила пауза между обедом и ужином, и у Дженни был перерыв. Лоренда и зашла к ней, чтобы поболтать.

Зло сощурив глаза, Дженни наблюдала, как Заккес и Элизабет-Энн, рука в руке, медленно шли в их сторону, увлеченные беседой.

«Видно, что они поладили, — в ярости подумала она. — А уж какое лицо у Элизабет-Энн… раньше я такого выражения у нее не замечала. Она прямо вся светится».

— Похоже, твоя карта бита, — хихикнула Лоренда. — Он предпочел тихоню.

— Заткнись, не язви, — резко обернувшись, прошипела Дженни. — Он мне совсем не нужен. Я с ним порвала.

— Ну уж конечно. То ты по нему с ума сходила, а теперь говоришь, что прогнала. — В голосе Лоренды звучала насмешка. — Смирись, Дженни. Ты его потеряла.

— Да?! — Дженни застыла, сжав кулаки. — А кто сказал, что он мне был нужен?

— Да ладно, Дженни, будут еще другие, богатые, не то что этот нищий продавец Библий. Поживет здесь немного и дальше поедет. Помяни мое слово, ты скоро о нем забудешь.

— Точно, — рассеянно ответила Дженни.

— А вообще… с другой стороны, если он не твой, почему он должен достаться кому-либо другому?

— Ты о чем? — уставилась на нее Дженни.

— Ах, дай мне только время все обдумать, — важно изрекла Лоренда. — Уж мы-то с нашими способностями придумаем, как разлучить эту парочку. Верно?

Дженни молча внимательно слушала. Затем на ее губах появилась коварная усмешка.

— Да, уж мы постараемся.

Как только их четверка вышла из магазина, Дженни поморщилась.

— Чем теперь займемся? — проворчала она.

Ред[10] Бререр поддел ногой камешек и стал следить, как тот запрыгал по дороге, вздымая облачка пыли. Ред был небольшого роста, коренастый, прозвище свое получил из-за копны ярко-рыжих волос, выбивавшихся из-под кепки. Вид у него был вечно недовольный.

— Может, в кино податься? — предложил он.

Дженни посмотрела через улицу на розовый дом и покачала головой.

— Тетя разрешает нам смотреть фильм только один раз, а мы его уже видели. Кроме того, я уже истратила свои карманные деньги. Тетя дала денег на содовую при условии, что я возьму с собой ее. — И она кивнула в сторону Элизабет-Энн.

Ред посмотрел на нее украдкой.

— Ты ведь работаешь в кафе, ну и оставляла бы себе кое-что, тут немного, там немного.

— Шутишь? — качнула головой Дженни. — От тети ничего не утаить. Она всегда знает, сколько должно быть денег, если я не додам хоть одну монету, она все равно узнает. Не понимаю, как это ей удается. Но это правда.

По лицу было видно, что Ред разочарован.

— Надо придумать, чем заняться, — пробормотал он.

— Я знаю, что мы будем делать, — сказала Ло-ренда, беря Дженни за руку.

— Тихо, — оборвала ее подруга и повернулась к Элизабет-Энн, стоявшей поодаль.

— Водой я тебя напоила, моя миссия на этом заканчивается. А теперь иди отсюда, ты нам не нужна.

Элизабет-Энн посмотрела по очереди на каждого. Только Ред, казалось, немного смутился. Она пожала плечами и медленно пошла прочь, засунув руки в карманы и опустив голову. За ее спиной послышался шепот и взрывы смеха.

Девушка почувствовала, как лицо ее вспыхнуло. И тут, словно ее что-то подтолкнуло, она подняла голову и посмотрела на розовый дом. От ее смущения не осталось и следа. Она гордо подняла голову и уверенно направилась к кафе, в ней проснулось чувство собственного достоинства.

Заккес стоял у окна и смотрел на улицу, одной рукой он придерживал занавеску, а другую заложил за спину. Внизу на улице стояли юноша и две девушки, с ними была и Элизабет-Энн, от которой они явно хотели отделаться. У него сжалось сердце, когда он увидел, как она одиноко шла по улице, руки в карманах, вся поникшая, словно увядший цветок.

Взгляд его, полный сочувствия, был устремлен на девушку. Голубые глаза подернулись влагой и стали еще ярче. Заккесу нестерпимо хотелось броситься вниз, чтобы обнять ее и успокоить.

Он сказал бы ей: «Забудь о них, у тебя есть я».

Но сейчас он не мог позволить себе этого. Его ждало важное дело, и нельзя было терять времени.

Взглянув на свои карманные часы, Заккес решительно захлопнул крышку. Следовало поторопиться, он ни в коем случае не должен был опаздывать: мисс Клауни приложила столько усилий, чтобы состоялась сегодняшняя встреча. Кроме того, успокаивал он себя, они увидятся с Элизабет-Энн, когда он вернется. Свидание было назначено в маленьком парке, у эстрады, в конце Мейн-стрит. А теперь времени оставалось ровно столько, чтобы принять ванну. Его ждали для беседы на ранчо Секстонов. Найти работу здесь, на юго-западе Техаса, было большой проблемой даже для образованного человека.

Когда спустя двадцать минут Заккес ехал по проселочной дороге в кабриолете, который одолжила ему Эленда, он заметил Дженни и ее знакомых — они направлялись в противоположную сторону, к полуразвалившейся лачуге на краю города. Еще через полчаса он подъехал к просторному дому Секстонов за пять минут до назначенного часа.

Привязав лошадь и отряхнув одежду от пыли, Заккес легко поднялся по ступеням. Тяжелую двустворчатую дверь открыла ему прислуга-мексиканка и бесконечными прохладными коридорами провела его к кабинету Текса Секстона. Открыла перед ним резную дверь из мореного дуба и пропустила в комнату.

— Мистер Секстон скоро вернется, он на охоте. — Она вышла, закрыв за собой тяжелую дверь.

Заккес остался один.

Его поразили переполнявшие кабинет запахи: причудливая смесь кожи, дерева, кубинских сигар, различных масел и воска для седел. Заккес пересек кабинет и посмотрел в окно. За сараями и амбарами мирно пасся скот. Больше он ничего не увидел: послышался тяжелый конский топот, и во двор въехали несколько всадников. Они проворно соскочили на землю. Одна лошадь без седока тащила волокушу с тушей оленя.

Значит, так. Действительно, часть своей земли Текс Секстон заселил дичью и использовал как охотничьи угодья, о чем говорили в городе. Заккес смотрел, как несколько рабочих подошли к волокуше, отвязали оленя и потащили в сарай. Затем за его спиной открылась дубовая дверь, и он медленно обернулся.

— Сейчас займемся вами, — сказал Текс Секстон без всякого приветствия, словно отметая все церемонии взмахом мозолистой руки. Обмена рукопожатиями ждать не приходилось.

Заккес стоя наблюдал, как Текс налил себе в стакан бербона[11], выпил, глубоко вздохнул и с размаху поставил стакан на буфет. Пройдя к одной из обитых черной кожей и украшенных блестящими гвоздями кушеток, он с разгона уселся на нее, закинув ногу на валик, и молча, пристально уставился на стоявшего перед ним молодого человека. Тело его расслабилось, но взгляд проницательных глаз оставался сосредоточенным и цепким.

Заккес, в свою очередь, изучал хозяина кабинета. Его удивило, как он одет — мешковатые брюки из плотной шерстяной ткани, заштопанная рубаха в красную клетку с накладными карманами и сильно изношенные ботинки. Меньше всего одеждой походил он на владельца богатейшего ранчо.

Секстону было уже под пятьдесят, но он сохранял свойственные молодости живость и энергичность. Седина заявила о себе лишь у висков, тронув его темные, густые, зачесанные назад волосы. Текс был высок ростом и широк в плечах, однако двигался легко и быстро. Узкое его продолговатое лицо было темным от загара, мелкие морщинки избороздили кожу, плотно обтягивавшую скулы, уголки большого рта были слегка приподняты, а тонкие губы трогала насмешливая улыбка. Чуть оттопыренные уши придавали его лицу обманчиво простоватый вид. Этот человек производил впечатление на окружающих, держался он свободно, надменно и самоуверенно, взгляд его больших, темных, глубоко посаженных глаз был взглядом хищника. Этот человек знал себе цену и мог за себя постоять. Сидевший перед ним человек олицетворял собой понятие «власть», и Заккес это чувствовал.

— Итак, вы и есть тот молодой человек, которого мне рекомендовали? — наконец заговорил Текс, растягивая слова. — Ваше имя?

— Заккес Хейл, сэр.

— Акцент выдает в вас северянина, вы из Кентукки?

Заккес не смог скрыть удивления.

— Из Теннесси, — солгал он.

— Значит, Теннесси. Обычно по акценту можно довольно точно определить, откуда человек. Бывает очень полезно, между прочим. Но у вас он нечеткий, такое впечатление, что вы много ездили.

Заккес внутренне напрягся. «Текс Секстон совсем не так прост, как выглядит на первый взгляд. Он очень проницательный человек. Нужно следить за каждым своим словом».

— Вот что я скажу тебе, парень. Обычно я не нанимаю чужаков из других штатов, разве что эмигрантов-мексиканцев. Но тебе дал очень хорошую рекомендацию Джесси Аткинсон, а он не только мой друг, но и президент моего сберегательного банка. Ему о тебе рассказала хозяйка местного пансиона.

— Мисс Клауни.

— Думаю, это она и есть, — кивнул Секстон. — Как правило, меня не интересуют приезжие. Но тебя так высоко рекомендовали, кроме того, ты продаешь Библию. В общем, я решил… что честный человек — всегда редкость. — Он прищурил свои темные глаза. — Считать умеешь?

— Да, могу складывать, вычитать, умножать, делить, знаю проценты.

— А читать и писать умеешь?

Заккес утвердительно кивнул.

— Я объясню, что мне нужно, и ты скажешь, подойдут ли тебе мои условия. Человека с хорошей головой найти непросто, а мне сказали, что мозги у тебя работают. У меня полно знающих бухгалтеров, юристов, управляющих и тому подобной публики. Но у меня много разных предприятий, и мне нужен преданный смышленый молодой человек, который сможет постоянно быть в курсе всех дел, чувствовать назревающие сложности; он должен держать все под своим контролем, не вовлекая в это других. Мне требуется человек, который даст мне возможность видеть положение дел в целом. Подробности мне не нужны. Только общая картина. Понимаешь меня?

— Другими словами, сэр, вам нужно как бы связующее звено между вами и теми людьми, что руководят вашими фирмами и разного рода предприятиями.

— Связующее звено, — задумчиво повторил Текс. — Хорошо сказано, — кивнул он. — Как раз выражает то, что мне нужно. Но кроме всего, тебе придется также улаживать конфликты. Ты должен будешь присматривать за всеми моими служащими и рабочими и следить, чтобы не создавалась угроза моим интересам. Теперь ты видишь, как много от тебя требуется, сколько ума и расторопности потребует от тебя эта работа. Думаю дать тебе шанс. А ты как считаешь, справишься?

— Не хочу быть шпионом, — спокойно сказал Заккес.

Секстон расхохотался, откинув голову.

— А мне и не нужен шпион. У меня их и без тебя полно. Мне нужно… как это ты назвал? — Он хитро прищурился, явно забавляясь: — Связующее звено. Я хочу иметь полную картину положения дел: вместо того чтобы слушать отчеты двенадцати человек, мне будет достаточно выслушать тебя одного. Каждую неделю я жду письменного отчета о наиболее важных событиях. Вкратце, без лишних подробностей. Моя мысль ясна?

— Почему бы вам не нанять кого-либо из местных жителей? — сказал Заккес, с удивлением глядя на Секстона. — Кого-либо, кому вы можете доверять?

— А потому, — терпеливо объяснил Текс, — что те, кому я доверяю, уже у меня работают. Здесь очень многие меня недолюбливают. Они спят и видят, чтобы мне навредить. У них обо мне предвзятое мнение. А ты человек новый, ни с чем здесь не связанный, и будешь беспристрастен. У тебя нет причины ненавидеть меня.

— Но я намерен здесь остаться. Почему вы уверены, что будете мне доверять, после того как я поживу здесь некоторое время?

— Черт возьми, парень, мне хобо[12] ни к чему. Мне нужен тот, кто здесь обоснуется.

— И вы мне доверяете, даже ничего обо мне не зная?

— Я доверяю интуиции.

Заккес промолчал.

— Интуиция, парень, — это талант, который позволяет распознать человека. И сейчас чутье подсказывает мне, что ты — честный человек.

— Полагаю, что и за мной будет надзор?

— Обязательно. — Секстон вздохнул и широко улыбнулся. — Ну, что скажешь? Согласен на такую работу?

Заккес с минуту колебался, затем сказал:

— Хочу попробовать, мистер Секстон, и, если это будет плохо, я могу всегда уйти.

— Ты прав. — Секстон проворно вскочил на ноги и хлопнул Заккеса по спине. — Скажу тебе, парень, так. Приходи завтра к шести и сразу приступишь к делу. С этой минуты ты у меня в штате.

— Да, сэр.

— И еще…

— Сэр? — взглянул вопросительно Заккес на Текса.

— Мы здесь обходимся без формальностей. Все называют меня Текс, понял?

— Ясно, сэр, Текс, — широко улыбнулся в ответ Заккес.

— Так-то лучше, — удовлетворенно заметил Секстон. — Теперь отправляйся домой, а завтра — сюда. Уверен, ты справишься, разрази меня гром.

На окраине Квебека недалеко от железной дороги стояла полуразвалившаяся лачуга, в ней жил Вилли Кэмбелл. Он был не совсем нормальный, и все звали его не иначе, как Вилли-дурак. Дети всячески издевались над ним и дразнили его. Чаще всего он жил в одиночестве, но порой ему составляли компанию его жена и дочь, которую в городе прозвали Рыжей потаскушкой за цвет волос и привычку уезжать с хобо. Пропадала она иной раз целыми неделями. Горожане сторонились этой семейки. Матери пугали ими своих непослушных детей:

— Не уходи далеко от дома, а то попадешься дураку Вилли.

Вилли и его семья были далеко не такими опасными, как их принято было считать. Они просто отличались от всех. Их беды были результатом кровосмешения, происходившего на протяжении нескольких поколений. Они не представляли бы совсем никакой угрозы для окружающих, если бы их оставили в покое. Но к сожалению, им постоянно досаждали, провоцируя ответные действия.

Дженни подходила к хибаре пригнувшись, чтобы ее не увидели ни Вилли, ни женщины, случись они в это время дома. Подобравшись к самой лачуге, она выпрямилась и, прижавшись к стене, осторожно заглянула внутрь сквозь заросшее грязью оконное стекло. Дженни удовлетворенно кивнула, заметив в комнате одного Вилли. Он сидел в старом кресле-качалке, что-то напевая себе под нос. Никого из женщин видно не было. Дженни это тоже устраивало. Ей нужно было застать Вилли одного: от этого зависел успех ее плана.

Она слегка отодвинулась от окна и сделала знак своим спутникам. Те, пригибаясь, побежали к ней через высокий бурьян.

— Кто там внутри? — прошептала Лоренда.

— Только дурак Вилли.

— А ты уверена?

— Еще бы, конечно, — раздраженно проговорила Дженни.

— Ну и дальше что будем делать? — поинтересовалась Лоренда.

— Мы его выманим из хибары, вот что мы сделаем.

Лоренде такой ответ явно пришелся не по душе. Она беспокойно поджала губы.

— Очень надо, чтобы он за мной погнался, — сказала она, поеживаясь.

— Не беспокойтесь, — заверила Дженни. — Если он побежит за кем-то из нас, остальные его отвлекут, поняла?

Ред и Лоренда неохотно кивнули.

— Если я закричу, бегите к дому. Ты, Ред, стой у окна и наблюдай. Если у меня получится что-то не так, как я задумала, я рассчитываю целиком на твою помощь.

— А разве ты его не боишься? — В голосе Реда чувствовался благоговейный страх.

— Нет, не боюсь, просто хочу его немного расшевелить. Не переживайте за меня. Просто сделайте то, что мы наметили.

— А потом что? — настаивал Ред.

«А потом, — с коварством подумала Дженни, — я наобещаю ему златые горы». Но вслух она этого не сказала, чтобы не отпугнуть Реда и Лоренду. И добавила про себя: «Я пообещаю встретиться с ним в парке, у эстрады, когда стемнеет. Только меня-то там и не будет. Туда пойдет Элизабет-Энн».

Заккес вернулся с ранчо Секстона в хорошем настроении и поднимался к себе, бодро насвистывая, но, увидев подсунутый под дверь комнаты конверт, умолк. Затем поднял письмо, разорвал конверт и нахмурился, несколько раз пробежав глазами короткое послание. Составлено оно было слегка витиевато.

«Заккес!

Надеюсь, что вы меня извините, но я не смогу встретиться с вами сегодня, как мы условились, поскольку мне немного нездоровится.

Элизабет-Энн».

Заккес задумчиво похлопал себя письмом по ноге, тяжело вздохнул и выглянул в окно. Напротив, через улицу над кафе «Вкусная еда», мягко светились окна. За одним из них была Элизабет-Энн.

Ему захотелось навестить девушку, но, поразмыслив, он решил, что если она заболела, то не захочет никого видеть.

Заккес бросился на кровать и, закинув руки за голову, угрюмо уставился в потолок. Он чувствовал себя очень одиноко. С удивлением молодой человек отметил про себя, что Элизабет-Энн незаметно вошла в его жизнь, оказывая на нее все большее влияние.

Когда стемнело, Элизабет-Энн поспешила в парк, где они договорились встретиться с Заккесом. Хотя уже спустились сумерки, оделась она с особой тщательностью. Собирался дождь, и она захватила с собой зонтик.

Выйдя из дома, Элизабет-Энн взглянула вверх на окно в башенке. Оно светилось мягким светом, но движения в комнате заметно не было. Девушка нахмурилась. Она подумала, что Заккес перед уходом должен был погасить свет.

На минуту она заколебалась. Но потом решила, что он не выключил свет, торопясь увидеть ее. Должно быть, он уже ждал ее в условленном месте.

Взгляд ее скользнул вдоль улицы. В пяти кварталах от нее находился парк, где ей предстояло встретиться с Заккесом.

Девушка заторопилась. Шла она упругой и легкой походкой, на душе было светло. И все же она сильно волновалась: ей не терпелось узнать, чем закончилась его беседа с Тексом Секстоном. От этой встречи зависела их судьба.

Она уже почти добралась до условленного места, когда первые капли дождя зашлепали по пыльной дороге. Девушка пробежала оставшиеся несколько метров и укрылась под навесом эстрады. Дождевые капли звонко барабанили по жестяной крыше. Элизабет-Энн огляделась: он стоял, облокотившись о перила. Темная фигура была почти незаметна на темном фоне. Она невольно улыбнулась. Он стоял к ней спиной, делая вид, что не замечает ее. Тихонько ведя зонтиком по перилам, Элизабет-Энн, осторожно ступая, двинулась в его сторону и, подойдя почти вплотную, мягко сказала:

— Я увидела в твоем окне свет и подумала, что ты еще дома. — Она протянула руку и тронула его за плечо, с удивлением почувствовав, что на нем грубая на ощупь рубашка. Одновременно ее поразил исходивший от него неприятный запах.

Внезапно грубые руки скользнули по ее плечам, и сильные пальцы больно сдавили грудь.

— Ой! — вскрикнула, стараясь освободиться, Элизабет-Энн. Она ткнула ему в лицо растопыренными пальцами, силясь другой рукой оттолкнуть его. Наконец ей это удалось, она отшатнулась и в ужасе уставилась в темноту.

Ее глаза встретились с жестким взглядом поблескивавших в ночи глаз.

По щекам девушки текли горячие слезы. В голове у нее все смешалось: «В чем дело, что случилось, он всегда был таким ласковым со мной и чутким. Никогда он не вел себя со мной так грубо, никогда не причинял боли. Что же с ним произошло?»

Яркая вспышка молнии осветила все вокруг, и Элизабет-Энн смогла отчетливо разглядеть стоявшего перед ней человека. От страха у нее в глазах помутилось, а в ушах загремели слова дразнилки, с которой дети приставали к дураку Вилли.

Кто там за тобой следитИ схватить норовит?Это Вилли, дурак Вилли.А его старуха с дочкойЗатащить в подвал вас хочет.

За короткие секунды при свете молнии Элизабет-Энн успела подробно рассмотреть жуткое создание, стоявшее перед ней: в его глазах горел дикий огонь, из полуоткрытого рта бежала слюна, но что повергло ее в неописуемый ужас, так это вид его возбужденной плоти, выглядывавшей из расстегнутых брюк.

— Ты мне сказала! Ты говорила, что хочешь меня! — завывал Вилли. — Ты мне обещала!

Элизабет-Энн почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. На минуту ей показалось, что она теряет сознание.

«Держись! — твердила она себе. — Не смей падать в обморок. Тогда ты не сможешь убежать. А тебе надо обязательно от него убежать!»

Усилием воли она заставила себя сделать неуверенный шаг назад, затем еще и еще. Снова сверкнула молния, потом темнота еще больше усугубила происходивший кошмар. Но и в кромешной тьме девушка ощущала Вилли рядом с собой: ботинки его громко стучали по доскам настила. Он медленно приближался.

Элизабет-Энн отскочила и вдруг почувствовала спиной неожиданную преграду: перекладины и поручни эстрады. Крик замер на ее губах.

Вилли метнулся к ней: она ощутила его зловонное дыхание. Его грубая щетина колола ей лицо, сильные руки вновь схватили ее, стали безжалостно щипать и тискать. Она отчаянно старалась освободиться, но силы были слишком неравные. В голове у нее пронеслась мысль: «Все ненормальные наделены необычной силой. Если не можешь его одолеть, не трать сил зря, — сказала она себе. — Притворись, что падаешь в обморок. Он разожмет руки, и ты сможешь освободиться». Она заставила себя полностью расслабиться и услышала, как он охнул от удивления, но из рук ее не выпустил. Элизабет-Энн сделала глубокий вздох, собрала все свои силы и резко откинулась назад, увлекая за собой Вилли. Ломая ограждение эстрады, они полетели вместе на землю в грязь.

От сильного удара у нее внутри что-то ухнуло.

Она лежала, потрясенная случившимся, полной грудью жадно вдыхая свежий воздух. Потом медленно села, обирая с волос паутину. Все тело ныло, но самое главное — она была вне опасности. Под ней распростерлось тело Вилли, он был без сознания. Элизабет-Энн стала медленно подниматься.

И вдруг, когда она считала, что спасена, кто-то снова схватил ее. Она отшатнулась.

— Нет! — выкрикнула бедная девушка и зарыдала. — Не прикасайтесь ко мне, умоляю вас! — Она пыталась уползти к эстраде, тело ее сотрясала дрожь.

Но на этот раз прикосновения чужих рук были осторожными и ласковыми.

Заккес, бережно поддерживая, поставил Элизабет-Энн на ноги.

— Что случилось? — мягко спросил он.

Но девушка неожиданно накинулась на него, изо всех сил мутузя его кулачками в мокрых грязных перчатках.

— Отпусти меня! — кричала она. — Отпусти! Отпусти!

Он ухватил ее за руки и пытался успокоить, но она отчаянно зарыдала.

— Это я, Заккес! — настойчиво повторял он, слегка встряхивая ее. — Это я, Элизабет-Энн, ты в безопасности.

— Пусти, пусти!

И тут Заккес понял, что девушка была в шоке. Он резко ударил ее по лицу. С минуту она что-то невнятно бормотала, потом подняла голову и с удивлением посмотрела на него.

— Заккес?! — всхлипнула она. — О Заккес! — Обхватив его руками, она прижалась к нему всем телом и с облегчением разрыдалась, приговаривая: — Слава Богу, это ты! О Господи, как это было ужасно!

— Шш! — приговаривал Заккес, успокаивающе гладя ее по спине. — Потом все расскажешь. Пойдем.

— А куда мы пойдем? — Девушка вопросительно посмотрела на него.

— Туда, где тепло, где тебе ничто не будет угрожать, там тебе будет хорошо. Мне невыносимо было дома одному. Слава Богу, что я решил выйти на улицу… а знаешь, хоть это и странно, но мне показалось, что здесь я буду ближе к тебе. Вот я и решил пойти сюда. Мы должны были здесь встретиться, мне думалось, что это наше место.

— Больше уже нет.

— Возможно, и так, — тихо сказал он, — пойдем.

— А как он… что с ним? — Элизабет-Энн указала на неподвижную фигуру.

Еще раз сверкнула молния. Заккес увидел лежавшего на земле Вилли Кэмбелла. Он застонал и неожиданно сел, осуждающе глядя на Элизабет-Энн. Искаженное до неузнаваемости, его лицо походило на маску.

— Ты говорила, что не против, ты обещала, сама приходила в мою хибару и обещала! — Он покачал головой и зарыдал, как ребенок.

В этом жалобном вопле слились воедино разочарование, обида, неудовлетворенное желание, физическая боль и гнев. Он встал на четвереньки и поспешно уполз в темноту, до них донеслись его причитания:

— Я знал, знал, что меня снова обманут…

Элизабет-Энн тихонько шла по Мейн-стрит, поддерживаемая Заккесом. Она шла, словно в оцепенении, но дрожь немного унялась. Дождь не переставал, но они его не замечали. Свет в окнах домов, мимо которых они проходили, резал ей глаза.

Заккес повел ее не к кафе, а направился к гостинице. Элизабет-Энн вся напряглась, в глазах снова мелькнул страх.

— Но мне не сюда, — сказала она, глядя на своего спутника.

— Тсс, — прошептал он. — Послушай меня. Я знаю, что делаю. — Он слегка пожал ее руку и ободряюще улыбнулся. — Доверься мне.

Она закусила губу, потом молча кивнула.

— Ты должна мне верить, несмотря на то, что произошло.

— А что же произошло? Я… не понимаю. Я считала, что ты… — Она замолчала, с удивлением глядя на Заккеса.

— Кто-то сыграл с нами злую шутку. — В голосе у него звучали горечь и гнев. — Впрочем, догадываюсь, кто это мог сделать.

— Шутку? — машинально повторила Элизабет-Энн, и он кивнул.

— Когда я вернулся, под дверью лежала записка. В записке говорилось, что тебе нездоровится и ты не сможешь встретиться со мной.

Наконец до нее дошел смысл его слов.

— Дженни! — только и смогла выговорить Элизабет-Энн.

— Возможно, — вздохнул Заккес.

— Но почему, почему? — покачала она головой.

— Дженни явно ревнует. Но не беспокойся, теперь все позади.

— Нет, — сказала тихо Элизабет-Энн, с сомнением качая головой. — Боюсь, что ничего не закончилось. Разве что только на время. Нет, это еще не конец. — Она вздохнула и содрогнулась, вспомнив, что ей пришлось пережить. — Как все было ужасно, Заккес! — Голос у нее от волнения прервался. — Просто ужас! — повторила она.

— Все в прошлом, успокойся, пойдем наверх. Она посмотрела на него и словно прочла его мысли.

— Сначала он хотел… а теперь ты? — У нее не было сил продолжать.

— Да, родная. — В голосе его были ласка и понимание. Элизабет-Энн подумала, что так обращается он к ней впервые. — Да, я хочу этого, но совсем по другой причине. Я хочу быть с тобой, потому что люблю и хочу, чтобы этот ужасный случай не обеднил и не отравил твою жизнь, сделав невозможным чудо любви. Ты должна понять, что ничего общего не имеет с любовью то, что было в парке.

— Но мы… мы ведь еще не женаты! — неуверенно проговорила Элизабет-Энн.

Он взял ее лицо в ладони и поцеловал.

— Мы обязательно поженимся. Завтра я поговорю с тетей и его преподобием. А теперь пришла пора узнать, что такое любовь, и забыть все твои огорчения.

Глаза ее прояснились, они медленно взошли по ступеням и на цыпочках поднялись наверх, в башенку.

Это была волшебная ночь, ночь откровений. Они вошли в комнату. Заккес взял ее руки в мокрых перчатках в свои и смотрел на нее не отрываясь. Потом он наклонился и поцеловал ее в нос.

Она почувствовала, как напряглись ее плечи, а по спине, покалывая, пробежал легкий холодок. Казалось, время сначала замедлило свой бег, затем поползло и, наконец, остановилось. Для нее каждый вздох, каждое движение были исполнены какого-то важного смысла. Все было как во сне, и в то же время она отчетливо все видела и слышала. Элизабет-Энн инстинктивно почувствовала, что началась прелюдия к любви, и с облегчением и благодарностью подумала, что ее ждет не исступленная примитивная пляска, но медленный и грациозный вальс. Не важно, что его па были ей незнакомы, партнер вел ее осторожно и бережно.

Их взгляды слились: два оттенка голубизны, светлый и морской волны. Они молчали, глаза их были красноречивее слов. Под его взглядом зрачки ее глаз стали расширяться, лицо загоралось возбуждением.

— Я люблю тебя, — нежно шепнули его губы так тихо, что она сначала подумала, что ей это послышалось. Она смотрела на него не отрываясь, и губы ее слегка подрагивали. Он отпустил ее левую руку и взял обеими руками правую.

Элизабет-Энн коротко вскрикнула, когда он начал тихонько снимать перчатку.

— Нет, — зашептала она в паническом страхе. — О-о, прошу, нет! — Она вырвалась, но он снова еще нежнее взял ее руку и поднес к своим губам. Она с беспокойством наблюдала, как он ее целовал. Элизабет-Энн испытывала двойственное чувство: ей было приятно прикосновение его губ, и в то же время она с ужасом ждала момента, когда он увидит обезображенную кожу руки.

Он склонил голову набок и смотрел на нее торжественно и серьезно, продолжая держать ее за руку.

— Не бойся, — зашептал он. — Я люблю тебя, люблю тебя всю.

Дрожащими губами она попыталась улыбнуться.

Он снимал перчатку медленно и осторожно, словно боясь причинить ей физическую боль. Она отвернулась и зажмурилась, чтобы не видеть жуткого зрелища.

Он поцеловал ее пальцы один за другим, затем ладонь снаружи и внутри. Она медленно повернула голову и открыла глаза.

— Я хочу, чтобы все во мне тебя радовало, — сказала она. — А эти руки… — Она замолчала, не в силах говорить от душевной боли, затем подняла руки вверх.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть, милая, — улыбнулся он и ласково погладил ее по волосам. — Я люблю твои волосы. — Он коснулся указательным пальцем ее носа. — Люблю твой нос. — Заккес наклонился и поцеловал ее руки. — Люблю твои руки, они твои, поэтому я их люблю, понимаешь?

Она нерешительно кивнула.

— Но я не могу… не могу их никому показывать, — горячо зашептала она.

— Но почему?

— Потому… потому что они такие уродливые. Они так обезображены.

— О чем ты? — удивился он. — О чем ты, черт возьми, говоришь?

Она нахмурилась и через силу подняла руку к глазам и внимательно осмотрела. Она была поражена.

— Боже… да ведь все прошло, они нормальные, — выдохнула она. — Заккес, с руками все нормально.

— Я тоже так считаю.

— Но когда же они стали такими?

— А когда ты последний раз на них смотрела?

Неожиданно из ее глаз градом покатились слезы.

— Это было очень давно, несколько лет назад. Ох, Господи, если бы я только знала…

— Но ты теперь об этом знаешь. И это самое главное.

— Все эти долгие мучительные годы я прятала руки. — Она с отчаянием покачала головой. — Если бы я только знала. — Тело ее сотрясали рыдания.

— Ну, что ты, — ласково сказал Заккес, — разве ты не рада, что с руками все в порядке?

Она кивнула и всхлипнула.

— Тогда почему же ты плачешь?

— А потому, дорогой мой, что я тебя сильно люблю. И в первый раз в жизни я так ужасно, невероятно счастлива.

А про себя подумала: «Никогда больше не стану носить перчатки, даже если будет очень холодно». И от этой мысли она снова заплакала. Слезы переполнили глаза и ручьями стекали по щекам.

Он снова склонился к ней и нежно, по одной, слизнул слезинки с ее щек. Затем его губы легонько прошлись по нежному пушку ее щек, отчего она ощутила во всем теле легкую дрожь, словно его губы, коснувшись нервных окончаний, передали им волнение, плавно прокатившееся по всему телу, — точно невидимые пальцы нежно трогали струны арфы. Рот ее полуоткрылся, и она тихонько чувственно застонала. В ней пробуждалась страсть.

Он положил ей руки на плечи и, наклонившись, вдохнул нежные запахи ее тела. Она закрыла глаза и крепко прижалась к нему. Его руки плавно скользнули по ее плечам, рукам, пальцы нежно ласкали кожу, и она ощущала, как ее охватывает волнение; оно тоже шло волнами, но более мощными и частыми, это уже не были легкие трепещущие звуки арфы, но могучие аккорды рояля.

«Это невероятно, — думала она, — я в его руках, словно необычный музыкальный инструмент, на котором он играет нежную мелодию».

Его губы ласкали ее шею, а пальцы коснулись пуговиц на платье. Она стояла, выгибая спину в такт его прикосновениям. Он опустился на одно колено, зарывшись лицом в ее одежду. Затем взял платье за подол и, медленно встав, осторожно поднял его и снял.

Он помог ей освободиться от белья. Она тряхнула волосами. Теперь Элизабет-Энн стояла перед ним обнаженная. Заккес отступил на шаг и взглянул на нее. Горло у него перехватило от волнения. Она неловко прижала руки к телу и словно застыла, сомневаясь, достаточно ли она хороша. Глаза ее сверкали, будто драгоценные камни. Он подумал, что видит перед собой самую желанную женщину в мире. Ее золотистые волосы, освобожденные от шпилек, рассыпались по плечам, густые и блестящие. При свете единственной свечи, горевшей на столе, гладкая матово-белая кожа напоминала ему фарфор. Ее тело было упругим, кожа лишена изъянов, живот подтянут. Бедра плавно круглились, высоко вздымалась совершенной формы грудь с выпуклыми темными сосками, нежные светлые волосы покрывали лобок.

Он наконец отвел от нее взгляд и освободился от одежды. Она молча наблюдала за ним. Раздевшись, он направился к тумбочке и выдвинул ящик. Ее это немного удивило и вызвало легкое раздражение, оттого что он не подошел к ней сразу, не прижался к ней атласной кожей своего мускулистого тела. Но вот он обернулся к ней, в руке его сверкнула серебряная нить, в центре которой в стеклянном футляре, вставленном в серебряную оправу тонкой работы, находилась нежная анютина глазка.

Элизабет-Энн шагнула навстречу Заккесу и, словно угадав его желание, повернулась к нему спиной. Она подняла подбородок и ощутила на шее нежное прикосновение его пальцев. Цепочка и медальон холодили кожу. Она снова обернулась к нему. Заккес посмотрел на нее долгим взглядом и улыбнулся. В первый раз этот медальон, символ его любви, принадлежал достойному человеку. Медальон смотрелся замечательно. Заккес удовлетворенно кивнул, когда она коснулась пальцами стеклянного корпуса. Для нее это было совсем новое ощущение, ведь на руках у нее уже не было перчаток.

— Спасибо, — прошептала она.

— Это я должен тебя благодарить, — ответил он. Его сильные руки крепко обняли ее, и губы требовательно прижались к ее губам. Ласковые прикосновения его пальцев, нежное покусывание возбуждали ее, и ее руки отвечали тем же. Желание все больше охватывало все ее существо, неожиданно для себя она почувствовала странную влагу на ногах, это подсказало ему, что приближался решающий момент. Он нежно взял ее за руку и повел к постели.

— Мне будет больно? — спросила она дрожащим голосом. — Я никогда раньше…

— Я буду осторожен. — Он поцеловал ее в белое, гладкое, словно из фарфора, плечо: сначала в одно, потом в другое. — В первый раз почти всегда бывает больно, — объяснил он, — но потом боль уходит, ее сменяет ни с чем не сравнимое, прекрасное чувство. — Он помолчал и улыбнулся. — Не нужно бояться. Я не буду делать резких движений, не хочу причинять тебе боль. Никогда, до конца жизни.

Она погладила его по щеке.

— Если должно быть больно, пусть все случится быстрее, потому что мне хочется доставить тебе радость и удовольствие, мой любимый. Я хочу дать тебе все, на что способна женщина, и даже больше.

Это была великолепная ночь. Она слышала исполненные тайного смысла и значения вздохи, по-станывания, вскрики — все то, что сопровождает пробуждающуюся страсть и взаимное влечение. Ночь эта навсегда осталась в их памяти.

Медленно, постепенно они познавали друг друга. Он заметил родинку у нее на бедре. Она открыла для себя все в нежных волосках небольшое пятно у него на пояснице. А еще он как-то по-особенному чувственно двигал мускулами, когда поднимал руку. Каждую минуту они узнавали что-то новое. Ее переполняли новые ощущения. Волны страсти вздымали ее с каждым разом все выше и выше.

Колебания его тела становились все сильнее и настойчивее, она как бы растворялась в нем. Словно горячая волна прошла по ней, заставила вскрикнуть, ее тело откликалось плавными, чувственными толчками, она все теснее прижималась к нему, требовательно сжимая его в объятиях; страсть заполнила ее до краев.

Все завертелось у нее перед глазами. Она зажмурилась, и перед ее мысленным взором предстала прекрасная цветущая роза, но вот она словно рассыпалась, и лепестки легко закружились, подхваченные ветром.

— Мой любимый, любовь моя, — плыл по комнате ее голос, уносясь к самому потолку.

Его голос напрягся, и их голоса слились, растворяясь друг в друге. Заккес почувствовал, как мир вокруг него сжался и тотчас же расширился, и в этот момент он глубоко и сильно вошел в нее и ощутил, как сладостная боль пронзила тело. В это же мгновение произошло извержение семени.

В эту чарующую, удивительную и неповторимую ночь был зачат их первый ребенок.

Элизабет-Энн прекрасно понимала, что Заккес не сможет купить ей перстень ко дню помолвки и два обручальных кольца. Она знала, что сбережений у него не было, а работа его у Секстонов только началась. Девушка она была рассудительная, а потому, когда Заккес купил в кредит перстень с бриллиантом в четверть карата и преподнес ей, предвкушая ее восторг, она решительно покачала головой и закрыла футляр.

— Мне он нравится, и даже очень. Но мы не можем его себе позволить.

— Но я его купил в кредит, — запротестовал Заккес. — Я распределил платежи на двадцать четыре месяца! Этот кредит не стеснит нас.

— Кредит — вещь хорошая, — заметила Элизабет-Энн. В ней проснулась практичность, которая в будущем станет ее отличительной чертой. — Я не против кредита. Но думаю, что более разумно взять его позднее, под что-то действительно важное. Со временем нам многое может потребоваться.

Заккес был явно разочарован, и это было видно по его лицу.

— Да и зачем мне вообще перстень? Ведь у меня есть мой медальон, — сказала она с улыбкой и дотронулась до стекла футляра. — Для меня он дороже любого перстня.

— Но невесте полагается дарить ко дню помолвки кольцо с камнем.

— А этой невесте оно не нужно, — решительно проговорила Элизабет-Энн, затем мило улыбнулась и поцеловала Заккеса, а потом протянула ему футляр с кольцом.

Перстень вернулся в магазин, а они остановили свой выбор на двух золотых обручальных кольцах: для него — широкое простое кольцо, а для нее — потоньше, с изящной насечкой. Элизабет-Энн пришла в восторг и не могла дождаться того дня, когда оно окажется на ее пальце, чтобы остаться там навсегда.

Эленда была счастлива и строила планы относительно предстоящего торжества. После церемонии в церкви она предполагала отпраздновать свадьбу в кафе «Вкусная еда».

— Там значительно просторнее, — объясняла она, — всем хватит места. На протяжении многих лет она строила грандиозные планы будущих свадебных церемоний. Ей не пришлось выйти замуж, поэтому она хотела, чтобы для ее девочек вступление в новую жизнь прошло торжественно и пышно.

— Но, тетя, — энергично запротестовала Элизабет-Энн, — я не хочу богатой шумной свадьбы и Заккес тоже. — Она взволнованно шагала по гостиной, сжимая и разжимая руки. — Пусть будет все скромно, мило и по-семейному. Кроме того, у нас нет близких друзей, которых мы могли бы пригласить.

— Но ведь есть еще соседи, знакомые, — обиделась Эленда. — И потом, замуж выходят один раз в жизни.

— Знаю, но прошу, тетя, сделай так из уважения к нам. — Элизабет-Энн села рядом с Элен-дой. — Давай насколько можно сузим круг приглашенных. И здесь в гостиной будет намного уютнее и приятнее, чем внизу, в кафе, среди множества гостей. Мы обсудили это с Заккесом, и он думает так же.

— В тебе нет никакой романтики, — огорчилась Эленда. — Но если вы так хотите, почему я должна возражать? — Она тяжело вздохнула. — Теперь мы с тобой отправимся к сестрам Бэрд, нужно купить ткань, а потом пойдем к миссис Веласкес в Мексикана-Таун. Говорят, что она шьет замечательные свадебные платья.

— Тетя! Мне не нужно свадебное платье.

— Что?! — Эленда была окончательно сражена.

— Правда, тетя, мне бы хотелось просто новое выходное платье. Я надела бы его на церемонию и потом могла надевать по воскресеньям. Это гораздо практичнее, чем сделать что-то для одного случая. Симпатичное новое платье, а к нему туфли и шляпка — вот что мне хотелось бы.

Эленда в изнеможении обмахивалась сложенной газетой. Ее мечтам о пышной свадебной церемонии не суждено было сбыться.

— Если так, то мне ничего не остается, как уступить тебе, если ты не хочешь делать по-моему, — поджала губы Эленда. — Пусть все будет скромно. Кого же ты хочешь пригласить?

— Тебя и Дженни.

— А еще кого?

— Это все, — спокойно взглянула на нее Элизабет-Энн.

— Но… но ведь Заккесу нужен шафер.

— Он никого здесь не знает достаточно хорошо, а свидетель подойдет?

— Думаю, что да. Теперь о вашем медовом месяце…

— Заккес только начал работать, тетя, — стараясь не обидеть Эленду, сказала Элизабет-Энн. — Он не может брать отпуск. Мы решили перенести медовый месяц на следующий год. У него будет две недели свободных.

— Вот так? — Эленда неодобрительно покачала головой и поцокала языком. — Что же это будет за свадьба?

— Как раз для нас, — сказала Элизабет-Энн и тут заметила на лице у Эленды недовольное выражение. — Что ты такая грустная?

— Да так, ничего, вот только очень уж ты практичная.

— Значит, я вся в тебя, — широко улыбнулась Элизабет-Энн.

— Возможно, ты и права, но ты позволишь мне сделать одну вещь, ведь правда?

— А что?

— Я хочу, чтобы твоя фотография вместе с объявлением о помолвке появилась в нашей газете.

— Это будет очень мило, — улыбнулась Элизабет-Энн. Она вдруг наклонилась и сердечно обняла Эленду и тут же в испуге отодвинулась. — А почему ты плачешь?

Эленда всхлипнула, улыбнувшись сквозь слезы, потом достала кружевной платок и насухо вытерла глаза.

— Я плачу от счастья и от печали.

— А почему от печали?

— Я не думала, что так скоро придется с тобой расстаться.

— Расстаться со мной, тетя! — вскрикнула Элизабет-Энн. — Ну как тебе не стыдно. Ты не только меня не теряешь, у тебя теперь будет еще зять. А потом, подумай о наших будущих детях. У тебя будет большая семья!

Элизабет-Энн сфотографировалась, после чего довольная Эленда торжественно отправилась в редакцию «Квебек газетт». В следующем номере должно было появиться объявление о помолвке. Свадьба была назначена на ближайшее воскресенье.

— Завтра, после того как закончится праздник, мы сразу отправимся в наш дом, — как бы между прочим заметил за обедом Заккес.

— Ты нашел для нас дом? — Элизабет-Энн перестала есть, отложив вилку и сразу позабыв о жарком. — А где он находится?

Заккес и Эленда обменялись многозначительными улыбками.

— Ну, рассказывайте, — нетерпеливо постучала по стакану Элизабет-Энн.

— Мне что-то нездоровится, — пробормотала Дженни, отодвигая тарелку.

— Что-нибудь серьезное? — внимательно посмотрела на нее Эленда.

— Нет, — ответила Дженни хмуро. — Ничего серьезного, просто живот заболел. Можно мне встать из-за стола?

Эленда кивнула, и Дженни, резко отодвинув стул, быстро вышла из комнаты. Закрыв дверь гостиной, она прислонилась к стене, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Ее трясло от ярости. Больше она не могла выдержать! Ненависть к Элизабет-Энн и Заккесу достигла критической точки. Ей пришлось выйти из комнаты, иначе она бы себя выдала. Ей до смерти надоело выслушивать их нескончаемые планы, видеть их влюбленные взгляды. Она просто с ума сходила от бессильной ярости.

Дженни сердито поджала губы. Она была уверена, абсолютно уверена, что ей удастся развести их, что осуществится ее блестящий план. Но что-то пошло не так. В итоге она добилась того, что подтолкнула их в объятия друг друга. А еще хуже было то, что никто и словом не обмолвился о происшествии у эстрады. Они вели себя так, словно ничего не случилось. Однако, без сомнения, они знали, чьих рук это было дело. Почему они ничего не сказали ни ей, ни Эленде?

Руки Дженни так сильно тряслись, что ей пришлось крепко сжать кулаки, чтобы унять дрожь и успокоиться. О! Это было выше ее сил. Но что особенно бесило ее и выводило из себя, так это сознание того, что Элизабет-Энн, которая была моложе ее на два года и вовсе не такая красивая (как считала Дженни), заманила себе мужа раньше, чем это сделала она. Несмотря на все невзгоды, выпавшие на долю этой уродки из цирка, для нее скоро зазвучат свадебные колокола. И кто ей помог? Она сама помогла ей, не желая того.

Тут уж было от чего заболеть! Сквозь закрытую дверь до нее доносился оживленный разговор в комнате. «Ах, какая счастливая парочка», — с отвращением подумала Дженни. Она решила, что с нее достаточно, слушать дальше она не будет.

Но что-то подсказало ей, что нужно остаться. Дженни прильнула ухом к двери и стала прислушиваться. Скоро она поздравила себя с тем, что осталась.

— Я знаю, что это нельзя назвать настоящим домом, — говорил Заккес, отодвигая от себя тарелку.

— А не пора ли вам рассказать мне толком, что это за дом? — настаивала Элизабет-Энн, разыгрывая раздражение.

— Он здесь, в городе, — уклончиво сказал Заккес. — И по тому, что сказала мне мисс Клауни, прошу прощения, тетя, мне кажется, что ты будешь в восторге.

— Неужели, неужели это коттедж сестер Бэрд? — с удовольствием предположила Элизабет-Энн.

— Ты права, — ответил Заккес.

Дженни плотнее прижалась к стене. Сестры Бэрд были довольно эксцентричными особами. Обе — старые девы, обе близнецы, причем абсолютно похожие, одевались они одинаково и говорили одинаково. Их почти невозможно было различить. Им принадлежал магазин тканей на Мейн-стрит, и они в нем вместе работали. Ходили слухи, что когда-то в молодости обе сестры были влюблены в одного молодого человека, но ни одна не хотела причинить боль другой, и обе остались одинокими. До настоящего времени Саманта Бэрд жила в коттедже, а ее сестра Сюзанна — в квартире над магазином.

— Я знаю, дорогая, как вы с Заккесом любовались этим коттеджем, — довольным тоном проговорила Эленда. — Артрит Саманты обострился, и Сюзанна хочет, чтобы сестра переехала к ней, тогда она смогла бы за ней ухаживать. Саманта не хочет продавать коттедж: с ним связано много воспоминаний, там они родились, поэтому она хочет его сдать.

— Я все еще не могу в это поверить! — воскликнула Элизабет-Энн. — Мне он всегда так нравился.

— Лучше всего то, — сказал Заккес, — что она сдает его с мебелью. Мисс Бэрд оставляет в наше распоряжение кастрюли, сковородки, разную посуду, постельное белье.

— Столь ценимое вами чувство бережливости удовлетворено, — сухо промолвила Эленда.

— О, конечно, тетя! Я так взволнована, просто ужас!

В коридоре за дверью Дженни скорчила гримасу и передразнила Элизабет-Энн: «О тетя! Я прямо лопну от радости!» Никто не видел, как она зло прищурилась, какая угроза мелькнула в ее глазах.

— А поскольку ты отказалась от пышной свадьбы, — продолжала тетя, — то те деньги, которые я копила на этот случай, я прибавляю к моему свадебному подарку. — Она сделала многозначительную паузу и продолжала: — Арендная плата внесена за год…

— Ах, тетя, ну зачем же!

Дженни снова сделала гримасу и беззвучно повторила: «Ах, тетя, ну зачем же!»

Заккес откашлялся звонко и многозначительно. Дженни сразу почувствовала, что за этим последует нечто важное.

Эленда взглянула на него, затем некоторое время рассматривала рисунок на скатерти.

— Дорогая, — начала Эленда, водя пальцем по рисунку.

— Да, тетя, — посмотрела на нее через стол Элизабет-Энн.

— Сегодня утром… — У Эленды от волнения перехватило горло. Она нервно откашлялась и, оторвав взгляд от скатерти, грустно посмотрела на Элизабет-Энн. — Сегодня утром мы откровенно поговорили с Заккесом. Он рассказал мне некоторые подробности своей жизни… он сомневался, рассказывать ли тебе об этом или нет, поэтому и пришел за советом ко мне. Я посоветовала ему оставить все как есть и ничего тебе не говорить, но он решил, что ты должна это знать. Если он настаивает…

— В чем дело? — Элизабет-Энн переводила взгляд с Эленды на Заккеса, на лице ее отразилась тревога. — Что-нибудь серьезное?

— Я считаю, что у жены и мужа не должно быть секретов друг от друга, — тихо сказал Заккес. — Я хочу, чтобы в основе нашей женитьбы была честность, если даже это ставит под угрозу наш брак и может расстроить свадьбу.

— Расстроить свадьбу?

— Видишь ли, мне хочется, чтобы, перед тем как мы станем мужем и женой, ты узнала кое-что о моей жизни.

— Что именно должна я узнать? — удивленно смотрела на него Элизабет-Энн. — Ты храпишь? Не любишь брокколи? Не моешь за ушами? — Она старалась шутить.

— Это серьезные вещи, — сказал он. — Они касаются моего прошлого.

Услышав это, Дженни за дверью холодно усмехнулась, Ее охватило сладостное волнение, она предчувствовала, что услышит что-то необычное.

— И что же с твоим прошлым? — спросила Элизабет-Энн. — Ну, Заккес Хейл! Ты такой серьезный, не будь таким мрачным, не пугай меня! — Она сдавленно рассмеялась. — Не говори, что ты многоженец и у тебя почти в каждом штате по жене. Мне это безразлично. Я все равно тебя люблю.

— Возможно, будет лучше, если я вас оставлю одних, — деликатно заметила Эленда.

Элизабет-Энн сначала кивнула, затем передумала и, перегнувшись через стол, крепко сжала руку Эленде.

— Нет, не уходи, тетя. Ты ведь все равно все знаешь, так какая разница. — Голос ее дрогнул, и она отвернулась. — Я не хочу оставаться одна, если мне придется услышать нечто, что разобьет мое сердце.

Эленда вздохнула резко и протяжно.

— Ты не будешь одна, с тобой Заккес. Могу поклясться, что это не повлияет на ваши отношения. Я ведь не стала относиться к нему иначе, потому что он честный человек. Я уверена, что у него сильный характер. — Она помолчала и добавила: — Ведь он мог мне ничего и не говорить. Все мы в жизни совершаем ошибки, о которых потом сожалеем. Бог знает, на моем веку их тоже было больше чем достаточно.

— У тебя? — удивилась Элизабет-Энн.

— Тем не менее это правда, — коротко рассмеялась Эленда. — Пожалуй, я зажгу несколько ламп, что-то здесь темновато.

Дженни слышала шаги Эленды. Она быстро покинула свой пост и на цыпочках подошла к соседней двери, укрывшись за ней и несколько минут выжидая. Эленда не вышла в коридор, и Дженни вернулась на свое место.

— Но перед тем как мы перейдем к этому серьезному вопросу, — сказала Эленда, — я хотела бы поговорить о не менее важном деле. — Она прямо взглянула на Элизабет-Энн. — Это касается тебя, дорогая.

— Меня? — удивилась Элизабет-Энн.

— Да, тебя. Пришла пора сказать тебе об этом. Заккес тоже должен знать. Возможно, он прав. Все, что касается вас обоих, должно быть прояснено до конца, чтобы не осталось никаких недомолвок. Только тогда ваш брак не будет омрачен никакими тайнами. Вы начнете свою жизнь, как говорится, с чистой страницы.

— Да, слушаю, — медленно проговорила Элизабет-Энн. Ее приподнятое настроение очень быстро сходило на нет. У нее появилось тягостное чувство, что их любовь уже не представлялась такой совершенной.

Эленда сложила руки на столе, с минуту она сидела молча, рассматривая пальцы, затем заговорила:

— Сегодня утром я беседовала с доктором Пуриссом.

Элизабет-Энн смотрела на нее не отрываясь.

— С тобой все в порядке? — быстро проговорила она.

— Нет, нет, — Эленда подняла голову и отрицательно кивнула, — речь не обо мне. Поскольку вы с Заккесом решили создать семью, я сочла за лучшее посоветоваться с доктором.

— Но о чем? — нетерпеливо проговорила Элизабет-Энн. — Я никогда не жаловалась на здоровье.

Эленда подняла свой стакан с водой, потом опустила.

— Элизабет-Энн, ты мне словно родная, поэтому я желаю тебе только добра, мне ведь не нужно об этом напоминать?

Элизабет-Энн покачала головой. Эленда посмотрела ей в глаза.

— Помнишь, после того трагического случая в детстве ты не могла спокойно спать, тебя мучили кошмары и ты просыпалась в холодном поту?

Элизабет-Энн инстинктивно поежилась.

— И на ночь я стала тебе давать по крошечной дозе настойки опия. Я считала, что это безвредно, но время шло, и дозу пришлось увеличить. Настойка помогала тебе крепко спать, и кошмары больше не повторялись.

— Да, это помогло и сейчас помогает, — согласилась Элизабет-Энн.

— Доктор Пурисс сказал мне, — Эленда секунду колебалась, — что ты долго принимала опий и это вошло в привычку.

— Но я не понимаю… — начала Элизабет-Энн.

— Заккес, Элизабет-Энн! — Эленда взяла молодых людей за руки. — Девочка моя, я давала тебе это средство, не ведая, что совершаю ошибку, может быть, самую тяжелую в моей жизни. Доктор Пурисс говорит, что пристрастие к наркотикам очень опасно. Но особенно это опасно, если женщина ждет ребенка. Поэтому, если вы хотите иметь детей, ты, Элизабет-Энн, должна немедленно отказаться от этого лекарства.

Элизабет-Энн в испуге смотрела на тетю.

— Знаю, знаю, — печально проговорила Эленда, поднимая руку и предвосхищая ее вопрос, — знаю, что отказаться от этого будет очень сложно. Твое тело будет протестовать и…

— И что?

— Могут даже вернуться кошмары, — сказала Эленда, пристальна глядя на Элизабет-Энн.

Девушка в испуге смотрела на тетю, затем повернулась к Заккесу.

— Мы вместе справимся с этим, — улыбнулся он ободряюще и ласково обнял ее за плечи. — Вместе мы сможем сделать все, что захотим. Для нас не будет преград до тех пор, пока мы вместе.

— Да, — искренне сказала Элизабет-Энн, — вместе мы сможем победить. Знаю, что у нас все получится, я хочу, чтобы у нас были здоровые дети, Заккес. Я думаю, что смогу побороть кошмары.

— Доктор Пурисс просил передать, что со своей стороны готов помочь тебе и что сделает все, что в его силах. Дверь его дома открыта для вас в любое время дня и ночи. — Эленда вздохнула. — Это первая серьезная проблема, которую вам предстоит решить.

— А вторая? — испугалась Элизабет-Энн.

Эленда кивнула Заккесу, и, как ни было это ему мучительно трудно, он рассказал Элизабет-Энн все. Он говорил долго, чуть ли не всю ночь, ничего не утаил: ни болезни матери, ни ограбления магазина, рассказал о том, как ему удалось бежать и что он числится в розыске.

Дженни за дверью затаила дыхание. На ее лице отразился восторг. Сердце ее неистово колотилось. «Значит, Заккес — вор, — подумала она, пьянея от радости. — О! Как это чудесно! Как превосходно!» Она представила себе картину: священник спросит, есть ли причина, по которой молодые люди не могут соединиться в браке, и тут она крикнет: «Его разыскивает полиция за совершение ограбления!»

Но она так не поступит. Это слишком просто. Она сохранит этот дорогой секрет и ничего не будет предпринимать сейчас. Она будет терпеливо ждать своего часа, может быть, годы, если понадобится. А когда они меньше всего будут готовы к этому, когда у них будет уже что терять, когда они почувствуют себя наиболее защищенными и уверенными в себе, вот тогда, и только тогда, она захлопнет капкан.

Некоторое время из гостиной не доносилось ни звука, затем Заккес нарушил молчание.

— Означает ли это, что я больше тебе не нужен, Элизабет-Энн? — спросил он нерешительно.

Она посмотрела на него долгим взглядом, казалось, прошла целая вечность.

— Нет, совсем не значит. — Она взяла его руку, крепко сжала и поцеловала. — Я люблю тебя, — сказала она немного хрипло, — так же, как и ты сказал, что любишь меня. Если бы ты от меня все утаил, а я бы сама узнала, тогда все было бы по-другому. Но я ценю твою честность. Я люблю тебя.

— И ты выйдешь за меня замуж? — взволнованно спросил Заккес.

— Да, дорогой мой, да, да, да! — Она крепко обняла его.

Дженни подняла голову, коварно усмехнулась и на цыпочках прокралась в свою комнату.

Коттедж сестер Бэрд для Элизабет-Энн был самым счастливым и плодотворным периодом ее жизни. А какой это был милый, очаровательный, романтический уголок! Настоящий приют молодоженов, скрытый от любопытных глаз. Здесь появились на свет ее дети.

И пусть в дальнейшем ей довелось уехать из этого места, пусть суждено было занять высокое положение в обществе, иметь внушительные банковские счета — этот дом олицетворял для нее все самое дорогое и важное в жизни. Здесь были истоки ее самостоятельности. И если бы стены могли говорить, Элизабет-Энн готова была слушать их без конца. Они могли бы поведать о многом: о любви, обретенной и утраченной, о счастье и печали, о болезнях и выздоровлении, о минутах торжества и поражениях, о стойкости, терпении, о веселье и горестях.

Ее и раньше привлекала чарующая прелесть этого уютного домика, но началом прекрасной сказки стал для нее тот самый момент, когда Заккес подхватил ее на руки и, пройдя через скрипнувшую калитку, зашагал с ней к дому по выложенной каменными плитами дорожке мимо аккуратного белого заборчика. Она счастливо смеялась и шутливо вырывалась. И как только он переступил с ней через порог, дом превратился для нее в рай, в храм Она и не подозревала, что к дому можно относиться с благоговением.

Но самое главное — это был их дом.

— Заккес! Я все еще не верю! — воскликнула Элизабет-Энн, когда он осторожно опустил ее на пол в маленькой прихожей. Она крепко обняла его за шею и горячо поцеловала. — Элизабет-Энн Хейл, хорошо звучит?

— Мне кажется, великолепно.

— А вот не отпущу тебя никогда, — шутливо пообещала она, сомкнув руки на его шее. — Никогда-никогда! Ни за что на свете!

— Лучше отпусти, — весело откликнулся Заккес, глаза его смеялись, — иначе не увидишь наш дом.

Она сразу разжала руки и стала молча осматривать прихожую. От восторга у нее перехватило дыхание, слова куда-то исчезли. В эту секунду Элизабет-Энн решила про себя: «Ничего здесь менять не буду. Было бы кощунством разрушать это великолепие».

Она схватила Заккеса за руку и потащила за собой. Они переходили из комнаты в комнату, весело болтая. Элизабет-Энн старалась ничего не пропустить, всматривалась в каждый укромный уголок, внимательно разглядывая убранство комнат, их планировку.

— Мне здесь очень нравится, — сказала она.

— И мне тоже, — Заккес был счастлив, видя ее радостное возбуждение. Ему подумалось, что на глазах у него Элизабет-Энн еще похорошела.

— Заккес, закрой глаза и вдохни. — Она сама закрыла глаза и вдохнула полной грудью. У коттеджа был свой запах. В нем пахло фруктами и цветами, а еще орехами и медом, дополнял этот букет аромат трав.

Маленькая гостиная была отделана деревянными панелями, на стенах висели гравюры. Пол устилал ковер ручной работы. Мебель была обита ситцем с розами. Все вокруг было проникнуто духом Англии, но без излишней чопорности и строгости, главными принципами оформления дома оставались уют и комфорт. Женщины чувствовали бы себя здесь превосходно, но и мужчины нашли бы его удобным. На кружевных занавесках повторялся рисунок обивочной ткани — прекрасные махровые розы. Прозрачная ткань смягчала палящие лучи техасского солнца. Живописный ансамбль представляли собой три стола, стоявшие у камина: большой, отделанный красным деревом, маленький сервировочный столик в стиле королевы Анны и еще один небольшой стол, покрытый черным лаком. Повсюду в изобилии были хрустальные вазы, фарфоровые блюда ручной работы из Богемии, расписанные кобальтовой синью изделия из стекла, красивые китайские кашпо и диванные подушки, искусно расшитые самой Самантой Бэрд. Везде в вазах стояли со вкусом подобранные букеты крупных розовых пионов и нежных роз.

— Эти цветы — подарок тети, — пояснил Заккес. — Знаешь, что она сказала: «Не напрасно я ухаживала за цветами все эти годы — вот они и пригодились».

— Ее нужно обязательно поблагодарить. А это что? — спросила Элизабет-Энн, указав на диван, где лежал объемистый сверток, упакованный в светло-сиреневую бумагу и перевязанный такого же цвета лентой, обшитой по краям белым кружевом.

— Не знаю, что это. — Заккес медленно поднял сверток. Он был необычайно легкий, Заккес слегка сжал его — пакет был мягкий. Тут он заметил маленький конверт, прикрепленный к свертку, и передал его Элизабет-Энн. Она распечатала конверт и достала открытку — в ее левом углу акварелью была нарисована фиалка, по центру шла надпись, выполненная вязью переливчатыми синими чернилами:

«Пусть этот маленький сувенир послужит залогом вашего счастья.

Сестры Бэрд».

— Это подарок! — ахнула Элизабет-Энн. Медленно и осторожно развернув бумагу, она вскрикнула от восхищения. Это была диванная подушка с вышитым на ней коттеджем и надписью:

Где бы ни были те,Кто покинул сей кров,Пусть вернутся опятьВ этот ласковый дом.

— Какое чудо! — На глаза Элизабет-Энн навернулись слезы. — Я всегда буду хранить этот подарок.

— Мы еще не все посмотрели. — Заккес едва сдерживал возбуждение. — Пойдем дальше.

Элизабет-Энн прижала подушку к груди и вернулась за ним в коридор, откуда проследовала в залитую солнцем столовую. Светлился в нее через большие окна и широкие двери. И повсюду стояли ящики с папоротниками. Их было много, разных сортов и размеров — от могучих серовато-зеленых оленьих рогов до нежных адиантумов.

Между гостиной и столовой находилась кухня, поражавшая своими размерами: она занимала почти весь первый этаж. Пол был выложен терракотовой плиткой, а потолочные перекрытия потемнели от дыма. На крючках висело бесчисленное множество чугунных сковород, медных кастрюль, дуршлагов. На полках стояли деревянные миски и глиняные кувшины. Центр кухни занимал длинный обеденный стол весь в царапинах и щербинах, а вокруг него — шесть стульев с сиденьями из тростника. У одной из стен стояла печь, отапливаемая дровами, две большие оцинкованные раковины были встроены в деревянный каркас: воду нужно было приносить со двора, накачивая ее из колодца, находившегося за домом. Еще одна стена была целиком увешана полками, на которых размещалось невероятное количество всевозможных тарелок, блюдец, чашек. Еще там стояла старинная клетка для птиц, выполненная в виде причудливого замка, но назначение ее было чисто декоративное.

— В следующий раз, когда в Мексикана-Таун будет ярмарка, я куплю тебе канарейку, и тебе не будет скучно, пока я на работе. — Он обнял ее и добавил: — Но это только до тех пор, пока не родится малыш, тогда уж скучать тебе явно не придется.

Однако самое большое впечатление на Элизабет-Энн произвела комната на втором этаже — в ней совсем не было мебели.

— Это же детская! — воскликнула она. Заккес сжал ее руку, давая понять, что и он того же мнения.

Спальня предстала перед ней как нечто неземное. Светло-зеленые стены контрастировали с темной мебелью. На металлической кровати с подвижной спинкой красовалось множество отделанных кружевом подушек. К вязаному покрывалу были пришиты кисти, достававшие до пола. В головах кровати висел портрет. По обеим его сторонам строго одна над другой располагались гравюры с изображением цветов. У стены вместо тумбочки стоял небольшой письменный столик с лампой и письменными принадлежностями. Складная крышка стола сверху была обтянута выделанной кожей. На окнах висели кружевные занавески с причудливым цветочным рисунком, и проходивший сквозь них свет смягчался, окутывая комнату романтической дымкой.

Элизабет-Энн влетела в комнату перед Зак-кесом, они столкнулись и одновременно свалились на кровать, утонув в пышных подушках. Кровать протестующе застонала.

— Если уж мы здесь… — прошептала Элизабет-Энн.

— То давайте будем терять даром времени, — закончил ее мысль Заккес. Он обхватил ее податливое тело своими сильными руками и счастливо улыбнулся в предвкушении минут наслаждения. Пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее платье.

Она мечтательно взглянула вверх и непроизвольно вскрикнула.

— Что с тобой? — спросил он, нежно погладив ее по щеке.

Элизабет-Энн с трудом села, едва вырвавшись из мягких объятий роскошной постели, он повернулся и проследил за ее взглядом.

К потолку как раз над кроватью был приклеен большой красный Валентин[13] в форме сердечка, а к нему прикреплена их свадебная фотография. Но это не был символ любви. Он был разорван посередине так, что Элизабет-Энн и Заккес оказались разделены.

Сначала они потрясенно молчали, буквально парализованные таким проявлением неприкрытой ненависти, потом Заккес зло стиснул зубы и раздраженно покачал головой. Ему не нужно было гадать, он знал, чьих рук это было дело. Он крепко обнял Элизабет-Энн, стараясь защитить ее от этого ужаса.

— Постарайся об этом забыть, — успокаивал он ее. — Это больше никогда не повторится. — Но взгляд Элизабет-Энн, полный душевной боли, словно говорил, что впереди их ждут тяжелые испытания. Слишком долго была она жертвой коварных козней Дженни.

— Ты плохо знаешь Дженни, — прошептала Элизабет-Энн, — и не подозреваешь, как далеко она может зайти, чтобы разлучить нас, и вот тому доказательство. — Она снова посмотрела на потолок и содрогнулась.

Заккес сорвал с потолка изуродованный Валентин, вместе с ним отстала краска, и на потолке осталось пятно в форме запятой. Он смял разорванное сердечко и швырнул его на пол.

— Дженни со временем успокоится. — Заккес старался быть убедительным. — По крайней мере она не будет вмешиваться в нашу жизнь.

— А если будет?

— Ей нужно устроить свою жизнь, выйти замуж, родить детей. У нее появится много других забот, поважнее нас с тобой.

Элизабет-Энн посмотрела на Заккеса и серьезно кивнула.

— Наш брак будет безупречным. — Он немного помолчал и, проведя по ее лицу невидимую линию от лба через нос к губам, добавил: — Ты увидишь, ничто не сможет нас разлучить. Никогда. Даже Дженни. Никто и ничто не в силах это сделать. Наш брак благословили небеса.

Он был прав. Чувствуя поддержку Заккеса и собрав всю свою волю, Элизабет-Энн отказалась от опия. Возможно, ей помогал материнский инстинкт, заложенный, как она считала, во всех женщинах, а может быть, придавала силы мысль, что она носит под сердцем ребенка Заккеса. Как бы то ни было, ее усилия были вознаграждены: через девять месяцев она произвела на свет милую здоровенькую девчушку.

Прошло пять лет со дня свадьбы Заккеса и Элизабет-Энн. Срок достаточный, чтобы оглянуться на прожитые годы и подвести своеобразный итог.

Их семейная жизнь складывалась удачно. Спустя тринадцать месяцев после рождения их первенца — Регины появился на свет второй ребенок, тоже девочка, назвали ее Шарлотт-Энн. А спустя три года родилась Ребекка Эмалин Хейл.

У Заккеса дела тоже шли хорошо. Они и не предполагали, что все пойдет так удачно. Заккесу исполнилось двадцать семь лет, его уже три раза повышали по службе. По меркам жителей Квебека, он получал роскошное жалованье. Когда Заккес только начинал работать у Текса Секстона, его встретили настороженно, даже со страхом: все знали, что нельзя доверять людям Секстона, особенно занимающим важные посты, но Заккесу удалось преодолеть людскую подозрительность, завоевать доверие и уважение, причем он совсем не изменился, не поступился своими принципами. Впервые люди поняли, что у них есть доверенное лицо, человек, которого Секстон выслушает, если возникнут спорные вопросы. Заккес на деле доказал, что может отметить тех, кто этого заслуживал, или поддержать их интересы перед Тексом или его братом Роем, которого боялись не меньше самого Текса. Заккес стал своеобразным буфером между жителями города и Секстонами. Недоверие к нему быстро прошло. Все убедились: он не шпионит в пользу Текса, ему близки их интересы. В то же время сам он не стал ни самодовольным, ни чванливым. Насколько мог, Заккес выступал против несправедливостей, чинимых людьми Текса, и он пока благосклонно сносил вмешательство Заккеса, так как ценил его безукоризненную честность. Благодаря его усилиям, спорные вопросы успешно разрешались, узелки развязывались, у людей не было прежнего озлобления и раздражения. Текса привлекало в Заккесе и то, что он был первым человеком, кого не подавляли ни финансовое могущество Секстонов, ни их власть. В довершение всего Заккес, как и сам Текс, был чрезвычайно трудолюбив и предан делу.

Но настоящим героем Заккес стал в глазах тех, кому требовалась помощь. Когда Абнер Мейсон не мог своевременно внести плату за воду для орошения, только благодаря ходатайству Заккеса шлюзы не были перекрыты.

В другом случае ему удалось помочь семье Па-ласисов. Их всех уволили с хлопковых плантаций, и они потеряли заработок. Это произошло из-за того, что Луис Паласис хотел объединить сборщиков хлопка в профсоюз. Для него Заккес не смог ничего сделать, но добился, чтобы других членов семьи вновь приняли на работу.

Помог он и Тому Ребину. Этого человека, который арендовал у Секстонов землю, постигла беда: в результате несчастного случая он потерял троих сыновей. Теперь он терял урожай и мог лишиться своей фермы. И лишился бы ее, если бы не Заккес.

Когда Рой Секстой выразил недовольство по поводу низкой производительности труда сборщиков хлопка, Заккес предложил ему поднять оплату, а после сравнить результаты. Рой неохотно пошел на это, но поставил условие: он повышает жалованье, если через неделю каждый будет собирать хлопка на один бушель больше. Заккес поговорил со сборщиками, пообещал прибавку и вознаграждение тому, кто соберет за день больше всего хлопка. В результате за неделю все прежние показатели были перекрыты. Рой под большим нажимом выполнил обещание, деваться ему было некуда — ежедневный сбор хлопка увеличился ощутимо.

В семье у Хейлов все тоже обстояло хорошо. Дети были для них постоянным источником радости и удивления. Регина и Шарлотт-Энн всегда были готовы на шалости, особенно Регина. Шарлотт-Энн удивляла и сердила родителей тем, что будила их среди ночи, чтобы рассказать свои сны. У малышки Ребекки было свое амплуа, соответствующее ее возрасту. С большим нежеланием Элизабет-Энн пошла на то, чтобы пригласить вдову-мексиканку, добрую, заслуживающую доверия женщину, присматривать за детьми в течение дня. Сама Элизабет-Энн снова стала помогать Эленде в кафе.

Теперь каждая минута была у нее на счету. Дня всегда не хватало. Ведь она была женой, матерью, хозяйкой в доме и одновременно работала. Ей исполнилось двадцать два года, и она сладостью несла на своих плечах груз всех этих обязанностей. Как могла она оставить работу, зная, что Эленда сильно рассчитывала на ее помощь.

Эленда старела, силы у нее были уже не те. Ей было всего сорок три года, но чувствовала она себя неважно. Элизабет-Энн всегда относилась к Эленде с любовью и уважением, но сейчас к ее чувствам стала примешиваться грусть. С каждым днем Эленда все труднее выполняла работу, которую раньше делала легко и быстро. Она страдала от острого артрита, суставы и мышцы ее были постоянно воспалены, с трудом сгибались и разгибались. Однако она не сдавалась и, несмотря на боли, выполняла свои обязанности. Она уже не могла работать с прежней быстротой, поэтому удлиняла себе рабочий день, стойко переносила физические страдания и никогда не жаловалась.

Элизабет-Энн видела ее мучения, но она никогда не предлагала тете оставить работу или отказаться от каких-либо дел. Без работы в гостинице и кафе Эленда не мыслила своей жизни. Для нее было одно и то же — что бросить работу, что перестать дышать. Оставался один выход — затрачивать меньше усилий, умирать постепенно. И хотя Эленда накопила приличную сумму, ей нужен был постоянный доход, который приносила ее работа. О том, чтобы удалиться от дел, не могло быть и речи.

Эленда Ханна Клауни считала себя счастливой по многим причинам. У нее было два надежных источника дохода и замечательная помощница — Элизабет-Энн, которая стала прекрасной женой, матерью и хозяйкой. Эленда всем сердцем любила Заккеса, во внучках души не чаяла и, конечно, баловала их, закрывая глаза на все их проказы.

Однако существовала еще Дженни — источник ее огорчений и разочарований. С возрастом характер ее стал еще более скверным. Она стала совсем мало работать в кафе и гостинице. Эленду это огорчало, а у Элизабет-Энн вызывало смешанное чувство. Конечно, работы у нее прибавлялось, но в то же время они меньше сталкивались.

История с разорванным Валентином стала последней злобной выходкой Дженни, и Элизабет-Энн была ей за это благодарна. Она решила, что Заккес оказался прав: Дженни нашла себе другое занятие, у нее появились новые интересы, но чем она занималась, Элизабет-Энн не знала. У нее и без того хватало забот, только бы ее оставили в покое. Самым важным были мечты о будущем. Элизабет-Энн и Заккес жили очень экономно и аккуратно копили деньги, откладывая большую часть на счет в банке.

— Когда-нибудь представится возможность, — считала Элизабет-Энн, — мы заведем свое дело, тогда нам и понадобятся эти деньги.

Жизнь вошла в спокойное, привычное русло.

Все кончилось в мае 1918 года.

Дженни ждала своего часа. Никто и не подозревал, насколько глубоко коренилось в ней недовольство жизнью и какую опасность это сулило. Ей не нравился Квебек, она считала его провинциальным болотом; ей ненавистны были люди, которых она знала и считала ничтожествами; она презирала работу в кафе и гостинице как недостойную себя. Себя Дженни ставила выше всех. Так же относилась она к молодым людям, с которыми встречалась. Они тоже ее не стоили, и нечего было тратить на них время. Ей уже исполнилось двадцать пять — реальная перспектива остаться старой девой. Дженни втайне мечтала о богатстве, роскоши, дорогих, красивых вещах, но больше всего она жаждала власти. В ее представлении власть была сложным понятием и могла осуществляться в разных формах, одной из них Дженни считала информацию. Она неустанно следила за всеми событиями, накапливая всевозможные слухи и сплетни. Подслушанной исповеди Заккеса не было цены. Сведения о его темном прошлом стали жемчужиной ее коллекции пикантной информации. Но Дженни не торопилась распылять свои сокровища. Власть следовало применять умело, выбирая момент, чтобы произвести наибольшие разрушения.

Власть. Одна только эта мысль возбуждала Дженни, подталкивала ее кровь. Но чтобы получить власть, ей следовало в первую очередь сменить фамилию. Ей нужен был муж, уже обладавший реальной властью. Тогда ее сведения плюс те, что она еще сможет собрать, помноженные на могущество мужа… Тогда ей не будет равных по влиянию среди женщин, которых она знала. Она будет властвовать безраздельно, оставаясь неуязвимой… Но осуществить эту мечту можно было только двумя путями — или расстаться с Квебеком и уехать в Даллас или другой большой город, или найти такого человека в Квебеке. Человека, который соответствовал бы ее запросам.

В этой части Техаса имелись лишь две подходящие кандидатуры: Текс Секстон и его брат Рой. Текс был не только старше, но и могущественнее.

Ей нужен был только Текс.

Было около восьми часов утра. Дженни нагрузила на свою лошадь все, что было ей необходимо для осуществления задуманного. Свой заказ из Браунсвилля она получила. Дженни ловко вскочила в седло.

— Мне кажется, тебе лучше взять коляску, — крикнула ей Эленда с веранды. — Ты уверена, что она тебе не нужна?

Дженни притворилась, что не слышит, натянула поводья и, пришпорив коня, умчалась, оставив за собой облако пыли.

— Не понимаю я ее… — Эленда обернулась к вышедшей на веранду Элизабет-Энн. — Дженни никогда не любила рисовать. Не знаю, что ей вздумалось заняться этим сейчас?

Не придя ни к какому заключению, они стояли и молча смотрели, пока Дженни не скрылась из виду.

Дженни выбрала для остановки такое место, чтобы ее было видно от ранчо Секстонов. Расположенный на небольшой возвышенности за искусственным водоемом, дом занимал господствующее положение среди пастбищ, обнесенных изгородью, — казалось, он стоял как часовой, наблюдая за всем, что происходило вокруг. Само здание нельзя было назвать шикарным. Первоначальное белое здание в стиле греческого Ренессанса постоянно достраивалось с обеих сторон, каждое новое крыло было короче предыдущего, в результате ранчо приобрело конфигурацию, вытянутую, словно труба.

Дженни осмотрелась. Ей требовался живописный уголок в непосредственной близости от дома. Она остановила свой выбор на весьма прозаическом пейзаже: в этом месте сходились изгороди, разделяющие четыре пастбища. Подобрав натуру, Дженни спешилась, привязала лошадь к изгороди и распаковала вещи. Встряхнула одеяло, установила этюдник и приколола к нему лист бумаги для акварелей. Задумчиво облизнув губы, сдвинув брови и сосредоточившись, Дженни попыталась сделать карандашный набросок. Спустя несколько минут она придирчивым взглядом окинула свою работу.

Если сюжет не представлял совершенно никакого интереса: четыре изгороди, мельницы вдалеке, а еще дальше — пасущиеся стада, то сам рисунок оказался еще хуже. Дженни недовольно поджала губы.

«Старайся сделать свое неумение не таким явным. И не спеши, будь терпеливой. Если твой рисунок попадется кому-либо на глаза, в особенности Тексу, он сразу почувствует подвох, ведь ты даже прямую линию не можешь провести. Если же твой обман раскроется, можешь распрощаться со своими мечтами и планами».

Она с раздражением сорвала бумагу, скомкала ее и начала все сначала, но на этот раз более старательно.

Дженни сознавала, что никакой она не художник, что несколько осложняло дело. Оставалось только надеяться, что ей простят отсутствие таланта. К тому же она знала, что момент удачный: Зак-кес уехал куда-то по делам.

И все же она понимала, что весь ее хитроумный план висит на волоске и на две трети зависит от случая.

Время тянулось невыносимо медленно. Дженни опротивело ее занятие: ей надоело рисовать и писать красками. Работа была кропотливой и утомительной, но она не сдавалась. Нельзя было допустить, чтобы монотонность работы помешала осуществлению разработанного ею блестящего плана.

«Я все ближе к цели, — повторяла она себе, — а это самое главное, остальное не имеет значения».

Но все же она не могла не думать о том, сколько часов, а может, дней и даже недель пройдет, пока Текс проявит к ней интерес.

Дженни не стоило так сильно переживать о сроках, поскольку Тексу сразу же доложили, что за домом на западном пастбище какая-то женщина что-то рисует. Он вышел на веранду и посмотрел в ту сторону, где трудилась Дженни, но устроилась она достаточно далеко, и Текс ничего не смог рассмотреть.

Он усмехнулся и покачал головой. С тех пор как умерла его жена Иоланда, от женщин не было отбоя. Одни не скрывали своих намерений, другие пытались устроить «случайные» встречи. Так или иначе, у них на уме было только одно — интриги, но еще ни одна не додумалась до того, чтобы прийти к его дому под предлогом занятий живописью.

— Оригинально, — пробормотал Текс, — очень своеобразно.

Он взглянул на небо. Было около половины четвертого. Через три часа солнце зайдет. Она не сможет рисовать в сумерках, интересно в таком случае, что предпримет дальше.

Текс послал за одним из работников.

— Иди и посмотри, что она собирается делать, — велел Текс. — Но не говори, что я здесь.

— Мне ее выпроводить? — спросил молодой ковбой.

— Зачем? — удивился Текс. — Здесь, у моего дома, женщина, я должен использовать эту возможность наилучшим образом.

Работник ушел, а Текс подумал: «Все женщины одинаковы, все глупые и всегда их видно насквозь. Все от меня чего-то ждут, но никому еще ничего не перепало, разве что шлюхам из Мексикана-Таун. По крайней мере они честны в своих намерениях. Может быть, эта воображает, что она другая? Если так, то ее ждет сюрприз».

Но сюрприз ждал его, он и предположить не мог, что ему противостоит человек с таким же, как у него самого, коварным и злым умом.

Время шло, а у Дженни так и не было уверенности, что сегодня ей удастся встретиться с Тексом Секстоном. Она начала сознавать, что план ее оказался весьма уязвимым и зависел от множества случайностей, устранить которые она была не властна. К примеру, ее мог прогнать любой работник Текса, Один к ней уже подходил, но она намекнула о полученном разрешении. Он что-то пробормотал в ответ, посмотрел на рисунок, на который она наносила краски, и, почесав озадаченно затылок, зашагал обратно к дому. У Дженни появилась надежда, что он приведет Текса Секстона.

В начале шестого Текс снова вышел на крыльцо и посмотрел вдаль. Женщина продолжала свое занятие.

Текс подозвал одного из работников.

— Пойди и передай женщине мое приглашение вместе пообедать, — сказал он. — И предупреди Кармен, чтобы поставила еще один прибор.

Работник кивнул. Спустя пятнадцать минут он постучал в кабинет Текса.

— Она отказалась, — доложил он, растягивая слова.

Текс встал и принялся задумчиво расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

В других случаях приглашение в дом действовало безотказно. Неужели она действительно отличалась от других женщин?

Было уже шесть часов, быстро сгущались сумерки. Снова появившись на пороге, Текс взглянул на небо и удовлетворенно кивнул. Смеркалось, края облаков порозовели, солнце садилось, и тени стали длиннее.

Он задумчиво смотрел в сторону Дженни. Сначала он хотел подождать до темноты и посмотреть, что она станет делать, но неожиданно для себя почувствовал необходимость в женском обществе. Отказ от приглашения пообедать мог означать или то, что она очень хорошо играла свою роль, или то, что он на самом деле ее не интересовал, в чем он сильно сомневался.

Удивительно, но ее присутствие странным образом волновало его. Две недели у него не было женщины. В этот день он намеревался послать в Мексикана-Таун за одной из проституток, но, узнав, что в его владениях появилась женщина, изменил свое решение.

Засунув руки в карманы, Текс зашагал через двор, обогнул пруд и направился туда, где продолжала упрямо рисовать Дженни. Она стояла, гордо выпрямившись, одна рука на бедре. Даже издали Текс разглядел, что она стройна, — этого не мог скрыть даже простой покрой ее костюма для верховой езды.

Дженни решила, что не станет играть роль кокетки, она знала, что многие выбрали эту тактику и не добились успеха. Нет, она будет держаться гордо и независимо, будет стоять к нему спиной и обернется только в последний момент. Вот тогда он увидит ее лицо и оценит.

Когда за спиной у нее раздались шаги, сердце ее екнуло. «Неужели он все-таки пришел, — подумала она, — или это опять кто-либо из рабочих?»

Дрожащими руками она взяла кисть, обмакнула ее в банку с водой, набрала немного красной краски и, подняв руку с кистью, готовилась сделать мазок, как вдруг…

— Вы вторглись в частные владения, — раздался за ее спиной низкий голос, прозвучавший с нарочитой медлительностью.

— О! — Дженни изобразила на лице удивление, словно не слышала его шагов, и одновременно провела кистью по влажной бумаге. На рисунке остался широкий красный, словно кровавый след. — О нет! — воскликнула она и, уперев руки в бока, мрачно оглядела рисунок. — Ну вот, посмотрите, из-за вас я все испортила.

— Рисунок не очень-то удался, — хмыкнул Текс.

Дженни резко оглянулась, стараясь не показывать, что знает, кто перед ней, и дерзко вскинула голову.

— А что вы понимаете в живописи?

— Я думаю, что вопросы следует задавать мне, — сказал Текс, удивленно подняв брови, ситуация его явно забавляла. Он окинул ее взглядом с головы до ног. Когда Текс шел через поле, ему пришла в голову мысль, что молодая женщина действительно приехала, чтобы писать этюды, хотя в это верилось мало, одежда ее, однако, подтверждала его мысль. Она была на редкость хороша и обольстительна: на лице горел румянец возмущения, темно-синие глаза, опушенные густыми длинными ресницами, казались загадочными на фоне красноватых закатных лучей, подчеркивающих ее привлекательность. Дженни была хорошо сложена. Ее клетчатая с высоким воротом блуза была расстегнута до груди, что могло показаться неприличным, если бы не кружевной носовой платок, которым она предусмотрительно ее прикрыла.

Взгляд Текса остановился на ее груди. Девушка казалась молоденькой и незащищенной, очень женственной и в то же время агрессивной. Сверкающие ее глаза не оставили его равнодушным. У других женщин в его присутствии глаза становились круглыми от страха и заискивающими. Они постоянно льстили ему, но эта девушка вела себя совсем иначе. И Текс неожиданно почувствовал, что его неудержимо влечет к ней, как ни к кому раньше.

Она отвернулась, заметив, однако, вспыхнувшие в его глазах огоньки, и, склонив голову набок, критически оглядела погибшее творение.

— Возможно, вы и правы, рисунок не очень удался. — Дженни сорвала свой неудавшийся этюд и смяла его. — Мне кажется, у меня совсем нет таланта.

— Тогда зачем вы продолжаете рисовать?

Она медленно обернулась к нему.

— А чем еще здесь можно заниматься?

— Можно найти много занятий… — он красноречиво посмотрел на нее.

— Ха, — рассмеялась Дженни. — Я совсем другое имела в виду, и если вам доставит это удовольствие, то приношу свои извинения, что вторглась в ваши владения. А теперь мне пора, уже темнеет. — Дженни стала быстро собирать вещи.

Неожиданно она почувствовала, как сильные пальцы словно тисками сжали ее запястья. Он повернул ее лицом и крепко прижал к себе.

— Пустите меня! — отчаянно вырывалась Дженни.

Текс засмеялся, сжал ее еще сильнее и поцеловал, она крепко закусила губы. Когда он отпустил ее, Дженни отступила на шаг, покачнулась и крикнула, вытирая рот:

— Животное! Грубое животное!

— А разве вы не этого хотели? — фыркнул от смеха Текс.

— Откуда вам знать, что я хотела!

— Все очень просто. Вы пришли сюда, хотя не могли не заметить предупреждающие таблички. — Он говорил, а сам не сводил с нее глаз. — Я мог бы вас застрелить.

— Вы бы не посмели. — Она вызывающе вздернула подбородок.

— Даже очень посмел. Это мои владения. Я — Текс Секстон.

— А я — Марта Вашингтон! — огрызнулась Дженни, дерзко глядя на него.

Текс повернулся и пошел к дому. Дженни облизнула губы, оценивая ситуацию. Она чувствовала, что наступил решающий момент. Сейчас или никогда. Такой возможности больше не представится. Если Текс не заметит, что несчастный случай подстроен, дело будет сделано. Дженни чувствовала, что возбудила Текса, и довольно сильно. «Только не оглядывайся, — внушала она ему. — Иди, Текс Секстон, и не смотри назад».

Медленно, не сводя с него глаз, Дженни достала из кармана колючки и положила их под седло, затем села на лошадь, та протестующе брыкнула задними ногами. Дженни сжала губы и вонзила шпоры лошади в бока.

Все произошло так быстро, что она ничего не успела сообразить. Позднее она осознала, что лошадь взвилась на дыбы и понесла, но это было потом, а в первую секунду единственным ее стремлением было удержаться в седле.

Дженни видела все как в тумане. Она успела заметить, что Текс резко обернулся, и в следующую минуту уже во весь опор неслась к изгороди, окружавшей загон, комья земли из-под копыт ее лошади летели во все стороны.

Дженни с ужасом видела, как забор надвигался на нее со стремительной быстротой. В эти минуты прекрасный план, осуществленный с таким блеском, был позабыт. Она думала лишь о том, чтобы остановить лошадь пока не поздно.

Но испуганное животное имело на этот счет свое мнение. Колючки впивались в кожу, а шпоры еще больше усилили боль.

Изгородь неумолимо приближалась, и тут лошадь прыгнула, стараясь перескочить через выкрашенные в белый цвет планки. Казалось, что ей это удастся.

Но это была не скаковая, а обычная лошадь, она привыкла возить коляску по ровной дороге. В прыжке задними ногами она задела изгородь и потеряла равновесие. Дженни подавила крик и старалась освободить ногу из стремени, но левый ботинок застрял, и лошадь рухнула на землю, увлекая девушку за собой. Ее отбросило от лошади, она сильно ударилась плечами, внутри у нее что-то ухнуло. Левая нога ее была неловко повернута, тело пронизывала острая боль, но Дженни не издала ни звука.

Лошадь попыталась встать на ноги, но снова упала, заржав от боли.

Текс не терял ни минуты. Как только лошадь взвилась на дыбы и понесла, он бросился вдогонку. Через несколько мгновений он оказался рядом с лежавшей на земле Дженни. Текс присел на корточки и, приподняв юбку, осмотрел ногу, слегка ее пошевелив. Она отвернулась, сжавшись в комок: боль тысячами игл пронзила тело, но Дженни даже не вскрикнула, усилием воли подавив стон. Текс осторожно поднял ее на руки.

— Куда вы хотите меня нести? — побледнев от боли, спросила Дженни.

— Чертова дура! Тебе что, убиться захотелось?

Дженни ничего не сказала и закрыла глаза.

— Лошадь придется пристрелить — у нее сломаны обе ноги. Зато у тебя нога вроде в порядке.

— Не сломана? — шепнула Дженни, открыв глаза.

Текс кивнул и заглянул в ее подернутые дымкой, бездонные глаза. Как он ни старался, мысли ее остались скрытыми от его проницательного взгляда. Текс не мог даже определить, была ли она испугана.

Дженни ни разу не крикнула, и он по достоинству оценил ее самообладание.

И Текс понял, что он встретил себе достойную пару.

Прошло несколько недель. В кафе «Вкусная еда» наступил час обеда, все столики были заняты. Слышался стук ножей и вилок, по залу плыли звуки музыки.

Элизабет-Энн поставила тарелку с едой перед шерифом Паркером и с удивлением взглянула на вошедшую Дженни, которая презрительным взглядом окинула кафе, не обращая на нее никакого внимания.

— Привет, Дженни, — поздоровалась Элизабет-Энн.

— Тетя здесь? — наконец удостоила ее взглядом Дженни.

— Да, она на кухне.

— Будь добра, попроси ее выйти ко мне, — сказала Дженни, сложив на груди руки и нетерпеливо постукивая по полу ногой.

Элизабет-Энн удивленно посмотрела на нее, потом пожала плечами и вытерла руки о фартук.

— Хорошо. — Она толкнула дверь кухни и вошла.

У большой, пышущей жаром плиты стояла Роза и разливала по тарелкам с рисом горячую мясную подливку. Наклонившись над столом, Эленда взбивала венчиком белки.

— Сколько еще порций? — спросила она через плечо, услышав шаги Элизабет-Энн.

— Семь или восемь, — отозвалась Элизабет-Энн и мягко добавила, помолчав: — Тетя!

— Да, дорогая?

— Там пришла Дженни.

— Дженни… — Эленда отложила венчик и улыбнулась. — Очень хорошо, сегодня на удивление много народу, лишняя пара рук не помешает. — Она вздохнула и устало потянулась.

— Не думаю, чтобы она пришла помогать, — сказала Элизабет-Энн бесстрастным голосом.

— Вот как! — Эленда замерла, не распрямив до конца спину.

— Она хочет поговорить с тобой.

— Но я же здесь.

— Но она хочет, чтобы ты к ней вышла, — с ударением проговорила Элизабет-Энн.

Роза отвернулась от плиты и выразительно повела глазами, со стуком поставив на стол тарелку, которую держала в руках.

— Будто дел других нет, все бросай и беги, когда их величество зовет.

— Хорошо, — сказала Эленда, оставив замечание Розы без ответа, — передай ей, что я сейчас выйду.

— Если молодая леди хочет вас видеть, то почему она не придет сюда? — настаивала Роза, покачивая половником в такт своим словам.

Элизабет-Энн улыбнулась и взяла три тарелки с дымящейся едой. Держа в каждой руке по тарелке и ловко подхватив третью, она направилась к Двери, движением бедра открыла ее и вышла в зал.

— Ну? — требовательным тоном спросила Дженни.

— Сейчас подойдет.

— Хорошо, — улыбнулась Дженни. — Я бы предпочла, чтобы ты присутствовала при нашем разговоре и слышала, что я хочу сообщить.

Элизабет-Энн рассеянно кивнула и прошла с тарелками через зал. Одну она поставила перед мистером Макэлви, две другие — перед сестрами Бэрд, потом подняла голову и увидела выходящую из кухни Эленду.

Сердце Элизабет-Энн защемило от боли. Она видела, что в этот день у Эленды обострился артрит, и ей было тяжело смотреть на тетины страдания. Элизабет-Энн беспокоило и то, что Эленда сильно похудела. Она всегда одевалась очень элегантно, теперь же одежда, которой она так гордилась, болталась на ней, как на вешалке. Походка ее тоже изменилась. Ходила она медленно, осторожно, маленькими шажками, с трудом передвигая ноги в комнатных туфлях.

— Кушайте на здоровье, — улыбнулась она сестрам Бэрд и заторопилась, чтобы присоединиться к Эленде и Дженни.

— Можем мы сейчас поговорить? — осведомилась Дженни.

— Мы сейчас очень заняты, Дженни, — сказала Эленда, окидывая взглядом обеденный зал. — Нельзя ли перенести разговор?

— Это очень важно, — выразительно сказала Дженни. — И времени много не займет.

— Ну хорошо. — Эленда через боковую дверь вышла в коридор, Дженни жестом позвала за собой Элизабет-Энн. Эленда через силу, медленно поднималась по ступеням. Сердце Элизабет-Энн разрывалось от жалости.

Они вошли в гостиную, Эленда тихо прикрыла дверь и вопросительно посмотрела на Дженни.

Дженни оставалась внешне спокойной, но в глубине ее глаз горел огонь. Неожиданно она взяла Эленду за руки, чего не делала уже много лет. Пораженная Эленда смотрела на нее с немым удивлением, но, когда Дженни наклонилась и поцеловала в щеку, губы ее дрогнули, а на глаза навернулись слезы.

— Итак, — наконец проговорила Дженни, выпуская руки Эленды. — Никто не хочет меня поздравить? — Она повернулась к тете, не в силах больше сдерживать свое торжество.

— С чем же тебя поздравить? — не поняла Эленда.

— Я выхожу замуж, — объявила Дженни, хитро улыбаясь.

— Замуж? — Эленда судорожно глотнула воздух и подозрительно на нее посмотрела. — Но это так неожиданно! — воскликнула она. — Просто как гром среди ясного неба.

— Разве ты не рада за меня? — с неожиданной горечью спросила Дженни.

— Ну, почему, конечно, рада, — торопливо проговорила Эленда, сжимая от волнения руки. — И кто же счастливый избранник?

— Отгадайте, даю вам три попытки! — Глаза Дженни торжествующе сверкнули.

— Это Текс Секстон, правда? — тихо спросила Элизабет-Энн.

— Как ты узнала? — Глаза Дженни сразу же погасли. — Ах, да, конечно, — рассмеялась она. — Я совсем забыла. Твой муж рассказал тебе, что я встречаюсь с Тексом.

— Но ты ведь его мало знаешь, — сказала Эленда, не отрываясь глядя на Дженни. — Я хотела спросить, как же вы познакомились, я совсем ничего не знала… — Она повернулась к Элизабет-Энн. — Что сказал тебе Заккес?

— Только то, что Дженни и мистер Секстон часто видятся. И больше ничего.

— И никто из вас мне ничего не сказал? — На лице Эленды появилось обиженное выражение.

Элизабет-Энн прикусила губу. Что она могла сказать Эленде? То, что Дженни много времени проводит на ранчо Секстонов? Но она ей не нянька. И ее не касается, если у Дженни роман с Тексом. Она достаточно взрослая и в надзоре не нуждается.

— Мы женимся сегодня же, — вздернула подбородок Дженни. — Текс хотел подождать, чтобы подготовиться и устроить пышную свадьбу, но мы с ним все обсудили и решили вместо этого поехать завтра утром в Даллас. Все пройдет очень скромно. На церемонии будем только мы и свидетель, так что вас мы пригласить не сможем.

Новость ошеломила Эленду.

— Это будет завтра утром? — переспросила она, пораженная.

— В Далласе мы обвенчаемся и пробудем там несколько дней. Я возьму с собой кое-что из вешей, но немного. Текс хочет купить мне весь гардероб. — Она задохнулась от счастья. — И еще мне нужно мое свидетельство о рождении, тетя.

— Тебе нужно твое… — испуганно повторила Эленда.

— В чем дело? Оно ведь у тебя есть, правда?

— Я… о… конечно, есть.

— Тогда что ты так волнуешься? — резко бросила Дженни. — Отдай мне его.

Эленда кивнула, лицо ее стало мертвенно-бледным. Итак, наступил момент, когда Дженни должна узнать, что она не ее племянница, а дочь. Она понимала, что Дженни рано или поздно должна будет узнать правду, но все же надеялась, что сможет ее к этому подготовить. Однако подходящей возможности так и не представилось. Своим поведением Дженни не располагала ее к такой беседе, она всегда была своенравная, резкая, раздражительная.

Эленда мысленно перенеслась на много лет назад, снова почувствовала весь ужас тех страшных ночей в Бостоне на Бикон-Хилл. Проходили годы, она своими руками построила новую жизнь для себя и Дженни, упрятав в глубинах памяти эти тягостные воспоминания.

Теперь прошлое снова напомнило о себе.

«О Господи! — молила Эленда. — Помоги Дженни все понять и не винить меня. Я была всего лишь скромная молоденькая горничная, без крыши над головой, без гроша в кармане, опозоренная и презираемая. Времена были иные. Мне ничего не оставалось делать, как только выполнять приказания сына моих хозяев. Разве можно меня за это винить?»

«Можно и должно», — отвечала ей неумолимая совесть с мучительной прямотой.

— Подожди здесь, я схожу за ним, — сдавленным от волнения голосом проговорила Эленда.

Дженни кивнула, провожая ее глазами. Поведение тети ее явно озадачило. Эленда вышла из гостиной и по коридору направилась в свою спальню. Дженни вопросительно посмотрела на Элизабет-Энн:

— Интересно, что тут за секрет. Ты случайно не знаешь?

Элизабет-Энн отрицательно покачала головой. Хотя она и не знала причины, но чувствовала, что тетя испытала сильное потрясение: побледнела она как смерть.

Прошло несколько минут. Дженни скрестила руки и нетерпеливо забарабанила указательными пальцами по локтям.

— И что это она так долго? Я не могу ждать целый день.

Прошло еще немного времени, и появилась Эленда с конвертом в руках. Держалась она с особым достоинством, которое, как знала Элизабет-Энн, служило для нее своеобразной формой защиты.

— Дженни, дорогая, присядь, пожалуйста, — сказала Эленда дрожащим голосом. — Разговор у нас будет долгий, хотя должен он был состояться гораздо раньше.

— О чем? — удивилась Дженни.

— О прошлом.

— О нашем прошлом? — недоуменно прищурилась Дженни. — О чем это ты?

— Это давняя история, — устало проговорила Эленда. — Пожалуйста, выслушай меня.

— У меня нет времени. — С этими словами Дженни ловко выхватила конверт, и Эленда сдавленно вскрикнула.

— Послушай меня, Дженни, пожалуйста! — в отчаянии молила она. — Можешь никогда потом не слушать меня, но теперь выслушай, перед тем как увидишь свое свидетельство!

Но Дженни уже доставала бумагу из конверта. Сложенный листок пожелтел от времени, был слегка помят и имел потертый вид, словно к нему часто прикасались. Неожиданно Дженни испустила пронзительный вопль.

— Ах ты сука! — орала Дженни. — Проклятая сука!

— Дженни! — ахнула Элизабет-Энн. — Как ты можешь так разговаривать с тетей!

Дженни резко обернулась в ее сторону, полные слез глаза ее горели неистовой яростью.

— Значит, я не могу так разговаривать, да? — Она уперла руки в бока и мерила Элизабет-Энн взглядом с головы до ног. — Да кто ты такая, чтобы указывать мне, как я должна разговаривать с этой двуличной, лживой сукой?! — Она швырнула свидетельство Элизабет-Энн. — На, посмотри сама!

Дрожащими руками Элизабет-Энн взяла листок и прочитала, не веря своим глазам.

— Дженни, пожалуйста, — шептала Эленда. — Дженни, дорогая…

— Ты подумай, что говоришь! — злобно выкрикнула Дженни. — «Дженни, дорогая», — передразнила она Эленду, качая головой, и зашпась истерическим смехом. — Это просто восхитительно! Моя родная мать обращается со мной все эти годы как с племянницей! — Она вскинула руки и заметалась по комнате, выкрикивая проклятия. — И это моя мать, моя треклятая мать!

— Дженни! — молила Эленда, постаревшая сразу на двадцать лет. — Дженни!

— Я ухожу, — неожиданно сказала Дженни. — Вы слышите меня? Я ухожу навсегда. И никогда больше не вернусь. Никогда. До конца моей жизни не хочу больше тебя видеть. — Она со злостью вырвала свидетельство из рук Элизабет-Энн.

— Пожалуйста, Дженни, — продолжала умолять Эленда. — Ты ведь моя дочь. Не будь ко мне так жестока. Ты разбиваешь мне сердце. — Она протянула руку, желая коснуться щеки дочери, но та отшатнулась. — Дженни, ты моя дочь. Не отворачивайся от меня.

— Тогда почему, скажи, пожалуйста, я не была твоей дочерью? Зачем ты заставила меня поверить, что моя мать умерла, а ты заботишься обо мне по доброте душевной?

— Такое было время. Одинокая женщина…

— Будь все проклято, проклято, проклято! — выкрикивала Дженни, ударяя себя кулаками по голове. — Оставьте меня в покое!

— О, не говори, что никогда не вернешься, Дженни, — тихо плакала Эленда. — Ты будешь меня навещать, придешь со своим мужем, детьми…

— Как бы не так! Я не желаю тебя больше никогда видеть. Разве я не ясно сказала? Мне ничего от тебя не надо. Ни твоей поганой любви, ни грязных россказней. И мне не нужно никакого наследства после твоей смерти, которой я жду не дождусь.

— Дженни! — крикнула Элизабет-Энн. — Господи, Дженни! Не смей так говорить! Скажи, что не хотела так говорить!

— Не смей называть меня Дженни, ты, уродка! — выпалила она, резко обернувшись к Элизабет-Энн.

— Ты очень расстроена, дорогая. Это можно понять, — сказала Эленда, делая отчаянную попытку успокоить Дженни. — Ляжешь спать, а завтра, может быть, почувствуешь себя по-другому, и мы поговорим еще, когда ты снова придешь…

— В одном ты права, — рассмеялась Дженни. — Я сильно расстроена. Но я ничего не собираюсь забывать. Я тебе не нужна. И никогда не была нужна. Этим все сказано. Ты сама себе выбрала дочь. Вот она, обнимай, целуй ее. — С этими словами Дженни схватила Элизабет-Энн за руку и с нечеловеческой силой швырнула ее в объятия Эленды. — И запомни, — пригрозила Дженни, стоя на пороге, — не пытайся увидеть меня. А если ты сделаешь подобную глупость, я прикажу в тебя стрелять за вторжение в чужие владения. — С этими словами она гордо вскинула голову и, громко топая, вышла из комнаты, при этом так хлопнув дверью, что затряслись стены и на пол сорвалась картина.

Эленда крепко обхватила Элизабет-Энн и, заглядывая ей в глаза, повторяла:

— Она ведь это только со зла, правда, она так не думает?

— Ну конечно, конечно, — старалась ободрить ее Элизабет-Энн. — Она не думала, что говорит, — повторяли ее губы, а в глазах, смотревших поверх головы тети, совсем не было в этом уверенности.

— Она помирится со мной, — рыдала Эленда, с трудом глотая воздух. — Вот увидишь. Она просто была сильно расстроена и раздражена. Вот и все.

— Да, — согласилась Элизабет-Энн, крепко обнимая Эленду. — Она придет в себя и образумится.

— Конечно, все изменится к лучшему, — сказала Эленда.

Но ее надежды не оправдались. Дженни не образумилась, ничего не забыла и не простила. И уж конечно, использовала первую же возможность, чтобы посыпать соль на рану. Когда родился их первенец, наследник состояния Секстонов, она позаботилась о том, чтобы сообщение об этом было помещено на первой полосе «Квебек викли газетт», что было совсем не сложно, так как владельцем газеты был Текс.

Эленда купила несколько номеров этого выпуска и читала заметку медленно, слово за словом, несколько раз, пока не выучила наизусть. Потом осторожно вырезала из двух газет портреты внука и вставила их в рамочки. Одну поставила на тумбочку в своей спальне, а другую повесила в кухне в кафе.

Она купила подарок, оделась с особой тщательностью и отправилась на ранчо Секстонов.

В дом ее не впустили, но, вернувшись в город, Эленда стала всем рассказывать, какой чудесный у Дженни малыш и как она ему понравилась. На следующий день Эленда опять поехала на ранчо и вновь была отвергнута. Чем дольше она не видела внука, тем подробнее и красочнее становились ее рассказы. Каждый день на протяжении пяти недель Эленда ездила к Секстонам в безуспешной надежде увидеть ребенка, но всякий раз ее прогоняли.

И когда на исходе пятой недели она умерла, Элизабет-Энн не сомневалась, что сердце ее разорвалось от горя.

Было далеко за полдень. Похоронная процессия медленно двигалась в сторону кладбища, сначала по Мейн-стрит, а затем дальше, мимо полей хлопчатника. Элизабет-Энн посмотрела на Шарлотт Энн и, желая подбодрить, улыбнулась ей.

Девочка подняла на мать глаза, полные растерянности и смятения. Пятилетнему ребенку трудно было понять происходящее. Девочку утомил долгий путь и размеренное движение процессии, мать крепко держала ее за руку, чтобы она не отстала. По другую сторону от Элизабет-Энн шла Регина. Маленькая Ребекка дремала на руках отца.

Все были в черном, и Шарлотт-Энн это тоже не нравилось. Она отчаянно зарыдала, когда мать заставила ее надеть черное платье, мрачный цвет которого угнетал девочку. Если бы мама позволила, она с удовольствием надела бы любимое голубое платьице. Все говорили, что оно очень подходит к ее глазам. В этот день Мейн-стрит выглядела очень тихо и пустынно, но Шарлотт-Энн заметила, что каждый раз, когда процессия проходила мимо кого-либо из жителей городка, мужчины останавливались, снимали шляпы и торжественно прижимали их к сердцу. Девочка обернулась: сзади, в нескольких шагах от них, шли мэр и шериф. Оба тоже в черном, за ними шли горожане. Казалось, к процессии присоединился весь город.

Шарлотт-Энн снова посмотрела вперед. В нескольких метрах от нее двигался автомобиль, он был великолепен: его черная гладкая поверхность сверкала на солнце, окна прикрывали бархатные занавески. Сквозь заднее окно девочке виден был черный полированный гроб. Мать сказала, что в нем спит тетя, но Шарлотт-Энн не могла понять, как можно было спать в таком узком, неудобном ящике.

Девочка повернулась к матери и дернула ее за руку:

— Тете нужно кровать пошире, — громко и отчетливо прозвучал ее голосок. — В этой маленькой ей будет неудобно.

Элизабет-Энн от неожиданности даже остановилась, потом взглянула на дочь и вдруг охрипшим голосом ответила:

— Тете здесь удобно.

— А ты точно знаешь?

Элизабет-Энн кивнула и ободряюще пожала ей руку.

— Да, — отводя в сторону глаза, тихо проговорила она, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания.

Шарлотт-Энн стала смотреть по сторонам. Они миновали поля и приближались к кладбищу с его покосившимися надгробиями и устремленными вверх крестами. Девочка снова потянула мать за руку.

— Мама?

Элизабет-Энн взглянула на дочь.

— Как ты думаешь, смогу я навещать тетю каждый день? А может, даже спать с ней в ее кровати?

Влажные глаза Элизабет-Энн были полны жалости. Она не сразу нашла в себе силы, чтобы ответить.

— А разве хорошо будить людей, когда они спят?

Шарлотт-Энн задумчиво наморщила лоб. Она об этом не подумала.

— Не-е-е-т, — протянула девочка. — Это совсем нехорошо. Я терпеть не могу, когда меня будят.

— Ты умная милая девочка, Шарлотт-Энн, — с гордостью проговорила Элизабет-Энн, благодарно улыбнувшись. — Не все это понимают.

Девочка осталась довольна похвалой. Она сумела правильно ответить.

Но вот гроб опустили в могилу, и комья земли застучали по крышке. В этот момент ужас охватил Шарлотт-Энн, и она зарылась лицом в юбку матери. Смотреть она боялась, но не могла не слышать стук падавших в могилу комьев. В этих звуках была какая-то безысходность.

Неожиданно все заглушил дикий, нечеловеческий вопль, от которого, казалось, кровь застыла в жилах.

Шарлотт-Энн робко выглянула из-за юбки матери. Она увидела, как кухарка Роза рухнула на краю могилы, отчаянно выкрикивая:

— Санта Мария! Санта Мария!

Круглое лицо Розы заливали слезы и пот. Она била себя кулаками в грудь, которая тяжело поднималась и опускалась. Но вот силы оставили ее, и крики отчаяния сменились несвязным бормотанием.

Элизабет-Энн крепко прижала к себе дочку, тщетно стараясь скрыть от нее горе Розы. Но это еще больше испугало девочку. Она никогда не видела, чтобы Роза была такой жалкой и несчастной. Она всегда была решительной и сильной.

«Наверное, она расстроилась, — подумала Шарлотт-Энн, — что тете придется спать в таком тесном ящике под землей». Тут она вспомнила случай из своей маленькой жизни.

Шарлотт-Энн зарыла во дворе у коттеджа маленького утенка, вырезанного из куска мыла, зарыла тихо, незаметно, чтобы никто, кроме нее, не мог его найти. Прошло несколько дней, ей захотелось с утенком поиграть, но она забыла то место, где его закопала. Два дня отчаянных поисков не дали результатов. Утенка она так и не нашла.

А теперь и тетя исчезнет, как и ее утенок.

Они медленно возвращались домой, оставив тетю там, где было много крестов. Страх очень долго не отпускал Шарлотт-Энн, потом все стало еще более непонятным, когда мать заметила стоявшую поодаль длинную сверкающую машину. Девочке еще не приходилось видеть такого большого автомобиля. Колеса с белыми ободами поблескивали хромированными спицами. Еще одно колесо было укреплено между крылом и подножкой.

Родители переглянулись, и мать сказала:

— Да как она только посмела! — В ее голосе звучала тихая ярость. — Сама убила ее, а теперь пришла позлорадствовать. Она ведь не должна была приходить, правда?

— Не расстраивайся, — решительно сказал отец, обнимая мать, — со временем она получит все, что заслужила.

Шарлотт-Энн потянула мать за руку и своим звонким и чистым голоском спросила:

— О чем вы говорите?

— Ничего особенного, дорогая, — глухо ответила мать. — Это разговор для взрослых.

Но Шарлотт-Энн понимала: это был не простой разговор. Иначе почему ее мама обернулась и посмотрела на эту новую большую машину с такой ненавистью и отвращением?

Из окна автомобиля Дженни наблюдала за окончанием похорон.

— Вот и все, — громко проговорила она.

Текс подался вперед, отпустил сцепление и осторожно нажал на акселератор. Машина плавно тронулась с места, Дженни заметила, что Элизабет-Энн повернулась к Заккесу, затем внезапно обернулась и зло посмотрела на автомобиль.

Дженни усмехнулась. Даже на расстоянии она видела, что Элизабет-Энн очень рассержена, — и душа ее наполнилась дикой радостью и злорадным удовлетворением. В первый раз за многие недели она почувствовала себя по-настоящему счастливой. Дженни поняла, что прогремел первый залп битвы, которой суждено было затянуться надолго. И от этого почувствовала себя еще лучше.

— Поехали домой, — сказала она Тексу. — С меня довольно.

Текс кивнул. Некоторое время они ехали молча. Дженни поставила локоть на кожаный подлокотник и подперла кулаком подбородок. Она смотрела в окно на проплывавшие мимо поля и рощицы и была благодарна Тексу за это молчание. Внутренним чутьем он угадывал, когда нужно говорить, а когда лучше помолчать. Это была одна из черт, которые она в нем особенно ценила. Они понимали друг друга.

— Текс, — нарушила молчание Дженни.

Он повернулся к ней.

Она протянула руку, и пальцы ее ловко скользнули вниз по его бедру.

— Помнишь, — спросила она, — ты хотел знать, какой подарок я хочу за рождение Росса?

— Помню, — ответил Текс и снова стал смотреть на дорогу.

— Ты сказал, что я могу просить все, что захочу, а я ответила, что подумаю. — Она глубоко вздохнула. — Ну вот, я наконец придумала, теперь я знаю, что мне нужно.

— И что же это? — Текс облизнул губы и заставил себя сосредоточиться на дороге. Он чувствовал расслабляющее удовлетворение, и в то же время прикосновения ее пальцев возбуждали его, будили желание.

Ее взгляд уперся ему в пах.

— Мне ничего не нужно из вещей. — Она сдвинула брови. — И тебе это ничего не будет стоить.

Текс повернулся и подозрительно посмотрел на жену. Он прекрасно знал, что значили для нее вещи и во что обходилось ему ее пристрастие. Последней причудой Дженни было обновление их дома. Она наняла трех садовников, которые теперь были заняты разбивкой вокруг пруда роскошного сада. Одновременно переделывался интерьер самого здания. И ему уже в приличную сумму обошлись купленные ею картины старых мастеров и разный антиквариат. Но самой большой ее страстью была одежда, на которую она тратила огромные деньги. Большую часть вещей ей даже некогда было носить. В итоге туалетов накопилось так много, что плотнику пришлось переделать для них одну из спален.

— Так что же ты придумала?

— Я решила, что мне нужна не вещь, а человек. — Она помолчала. — Он работает у тебя. Я хочу знать обо всем, чем он занимается, и иметь решающее слово в вопросах, которые его касаются.

— Ты просишь слишком много. Ты просишь власти.

— Да, но только над двумя людьми, — быстро проговорила Дженни.

— И кто первый?

— Заккес Хейл.

— А кто же второй? Я?

— Не шути так, — раздраженно бросила она. — Ты прекрасно понимаешь меня. Второй человек — жена Хейла.

Текс задумчиво молчал. После рождения сына в порыве великодушия он пообещал выполнить любое ее желание, а он слов на ветер не бросал. Однако Заккес Хейл был ценным работником, которому он больше всех доверял.

— Хейл много значит для меня. Ему удалось разрешить проблемы, с которыми до него не мог справиться никто. Я во многом полагаюсь на него. — Текс скосил глаза на Дженни. — Зачем он тебе?

— Хочу его уничтожить, — ответила она страстным шепотом.

Текс пристально посмотрел на нее.

— Осторожно! — вскрикнула Дженни.

Текс бросил взгляд на дорогу и резко повернул руль, едва избежав лобового столкновения с рейсовым автобусом Браунсвилль — Ларедо. Сердито взревела сирена, и автобус пронесся в нескольких сантиметрах от их машины.

Дженни с облегчением вздохнула и потерла пальцами лоб. Голова ее гудела, и сердце гулко колотилось в груди. Постепенно напряжение спало, и она успокоилась.

— Ты хочешь, чтобы я уволил Хейла? — неожиданно спросил Текс.

— Совсем нет, — бросила Дженни, резко поворачиваясь к мужу, глаза ее сверкнули. — Я хочу его уничтожить.

— Но как?

— Не знаю, — солгала она, умолчав о том, что уже рассчитала каждый свой шаг на пути к этой цели.

Единственное, что она еще не наметила, так это сроки. Она лишь твердо знала, что должен наступить подходящий во всех отношениях момент. Если нужно, она могла ждать годами, ведь требовалось время, чтобы сплести железную паутину, из которой невозможно будет вырваться. Зачем портить торжество победы ненужной спешкой? Разящий меч должен обрушиться на Элизабет-Энн и Заккеса в тот момент, когда они меньше всего ждут и ущерб будет наибольшим. Тогда она испытает непередаваемое наслаждение.

— Ты абсолютно уверена в том, что хочешь именно этого?

Она утвердительно кивнула.

— И еще одно, — сказала Дженни, стараясь, чтобы в голосе ее не прорвалось волнение. — Перед тем как нанести удар, я тебя предупрежу. Ты будешь иметь достаточно времени, чтобы найти подходящую замену.

— Даже не знаю, — медленно проговорил Текс. — Заккес — нужный для меня человек. Как я буду обходиться без него?

— А разве не ты говорил мне всего несколько дней назад, что незаменимых людей не бывает?

Текс пробормотал что-то в знак согласия.

— Ну, тогда и Заккеса Хейла можно тоже заменить.

— Положим, что так, — вздохнул Текс.

— А действительно, — медленно проговорила Дженни, — будет только справедливо, если ты предоставишь ему самому подобрать себе помощника. Если бы ты смог устроить так, чтобы он нашел себе замену, даже не подозревая об этом! Если Хейл настолько умен, как ты считаешь, я уверена, его выбор будет удачен.

— А знаешь, ты сущий Макиавелли[14].

Она пожала плечами.

— Нет, беру свои слова обратно. Ты все-таки не Макиавелли.

— Тогда кто же я?

— Саломея[15].

— И, видимо, Заккес станет моим Иоанном Крестителем?

— Да, если я позволю тебе заполучить его голову, — подчеркнул Текс.

— Это очень важно для меня, Текс, — медленно проговорила она. — Очень важно. — Ее рука вновь легла ему между ног.

— Но скажи по крайней мере, почему ты так против него настроена?

— Тут нет секрета. — Ее проворные пальцы нащупали под одеждой его член и почувствовали, как он стал напрягаться. Дженни про себя удовлетворенно улыбнулась. Рука ее начала делать плавные круговые движения, усиливая возбуждение. — Я настроена так против него потому, что он мне не нравится, кроме того, я презираю его жену.

— Но ведь вы вместе росли, — откликнулся Текс, прилагая все больше усилий, чтобы следить за дорогой. Но это становилось все труднее. Он облизнул пересохшие губы. Сознание его как бы разделилось на три части. Одна все больше подчинялась нарастающему сексуальному возбуждению, вторая следила за дорогой, а третья поддерживала разговор. — Вы же одно время были… были как сестры?

— Сестры! — презрительно фыркнула Дженни, рука ее на мгновение замерла, но потом снова продолжила движение. — Господи, да нет! — Она зло рассмеялась. — Я ее не могла выносить с самого начала. Она влезла в мою жизнь, украла у меня любовь тети, а сейчас преспокойно заполучит то, что по праву должно было принадлежать мне, — мой дом.

— Помню, ты говорила, что тебе не нужен этот дом.

— Да, не нужен, но мне невыносимо видеть, что он достался ей. — Пальцы ее задвигались быстрее и настойчивее, и Текс застонал, чувствуя, как возбужденную плоть сдавили два слоя одежды.

— Я хочу этого сейчас, Текс, — зашептала Дженни. — Давай займемся этим прямо здесь, в машине. — Ее глаза горели желанием.

— Ты в своем уме? — проворчал Текс, чувствуя в то же время, как его член еще больше напрягся, готовый приподнять ткань брюк. — Черт возьми, Дженни! — Он ударил по тормозам и съехал на обочину, остановил машину и посмотрел в зеркало заднего вида, затем осмотрел дорогу впереди. Они были одни. — Хорошо, — сказал он тихо, резко оборачиваясь к Дженни, — ты добилась своего, хотя это и против моей воли.

— И что же? — спросила она. В ожидании его решения голос ее подрагивал.

— Его ты получишь потом, а сейчас — меня.

Внезапно она обхватила его за шею и крепко прижала к себе.

— Спасибо, Текс, — зашептала она ему в ухо, дыхание ее было теплым, свежим и приятным.

Он заглянул ей в глаза, в который уже раз тщетно стараясь проникнуть в их туманную глубину.

— Почему ты меня благодаришь? — ответил он. — Ты ведь миссис Текс Секстон, и у нас очень много общего, не так ли, Дженни? Мы оба хотим одного и того же.

Она кивнула и, прильнув к его губам, стала их жадно покусывать, потом раздвинула их языком. Страсть, неуемное желание захватили ее целиком. Такого сильного порыва она еще не испытывала: вот и влага появилась между ногами. Ей пришло в голову, что удовольствие от физической близости многократно усиливается от сознания своей безраздельной власти над чьей-либо судьбой. Секс и власть. Соединенные вместе… именно слитые воедино, они давали ей ощущение всемогущества.

Она медленно отодвинула его от себя, пальцы ее проворно расстегивали его брюки. Протянув руку, она освободила от одежды его фаллос.

Он дрогнул в ее руке, плотный и напряженный, с резко обозначившимися венами. Она смотрела на него, жадно сверкая глазами, затем отвела назад крайнюю плоть, обнажив влажный гладкий кончик.

С непостижимой быстротой она наклонила голову и захватила его губами, голова ее заходила вверх и вниз, губы издавали чмокающие звуки. И все время в мозгу ее кружился вихрь мыслей о власти. Она почувствовала, что вот-вот должно произойти извержение семени. Услышала сдавленный вскрик Текса и в порыве всепоглощающей страсти насколько могла вобрала в себя его плоть, уткнувшись носом в завитки волос у основания фаллоса.

Сперма изливалась бурно, и Дженни торопливо поглощала ее, глоток за глотком, пьянея от сознания, что пьет из родника обретенной ею власти.

Лишь после похорон Эленды, став ее единственной наследницей по завещанию, Элизабет-Энн до конца осознала всю глубину утраты.

До чтения завещания все для нее было словно окутано дымкой, представляясь чем-то нереальным. Кроме того, отвлекали всевозможные заботы, связанные с организацией похорон, — нужно было заказать службу в церкви, сделать распоряжения насчет цветов. Так как Дженни порвала все связи с Элендой, все дочерние обязанности легли на плечи Элизабет-Энн. Она принимала друзей и знакомых, приходивших выразить свое искреннее соболезнование, но в итоге, как ни странно, она успокаивала и ободряла их, как и они ее. Общее участие несколько смягчало болезненную остроту свалившегося на нее горя, помогало преодолеть горечь и отчаяние первых тяжелых дней.

Элизабет-Энн поразило, сколько людей пришло на похороны. Она и не подозревала, какое высокое место занимала Эленда в обществе, и только после ее смерти стало ясно, скольким людям она была небезразлична. Искренность их чувств не вызывала сомнений, не была лишь простым сочувствием чужому горю. И если не все любили Эленду Ханну Клауни, то абсолютное большинство уважало и восхищалось ею.

Когда читалось завещание, Элизабет-Энн во всей полноте осознала горечь утраты. После водоворота событий первых дней она ощутила себя словно в вакууме. Боль была жестокой и мучительной. Эленда была для нее матерью, наставником, лучшим другом, поэтому свою утрату переживала она втрое сильнее, сознавая, что потеряла все сразу.

Чтобы собраться с силами, Элизабет-Энн еще больше сблизилась со своей семьей, стараясь так превозмочь свою боль. К своему удивлению, она обнаружила, что тетино наследство больше всего смягчает ее горе. Элизабет-Энн многие годы помогала Эленде в кафе и в гостинице, но теперь она почувствовала, что это совершенно разные вещи — просто работать или быть хозяйкой обоих заведений. Они забирали у нее все силы и все время, и она была рада этому. Элизабет-Энн боялась, что печальные воспоминания будут постоянно терзать ее душу, но в действительности ей пришлось забыть обо всем и целиком погрузиться в дела. И это было то, что нужно. Чем больше энергии отнимали у нее дела и повседневные заботы, тем меньше времени оставалось на то, чтобы предаваться горестным размышлениям.

Заккес предложил оставить свою работу у Текса, чтобы помочь ей, но она отказалась, чем и огорчила и обрадовала его.

— По крайней мере тебе не нужно уходить с работы сейчас, — пыталась она объяснить ему свой отказ. — Мне нужно, чтобы у меня не оставалось свободной минуты.

Но что поразило их больше всего, так это значительная прибавка к жалованью, которую предложил Текс в тот момент, когда Заккес собрался увольняться. Никто в здравом уме не мог отказаться от такой прибавки.

— Ты видишь сам, — сказала Заккесу Элизабет-Энн, — это судьба. — И впервые за многие недели одарила его мимолетной, чуть натянутой улыбкой. — У тебя своя работа, у меня — своя. Кроме того, если мы будем работать вместе, то кто из нас будет старшим? Ты или я? — На лице ее снова появилась слабая улыбка, она взяла его за руки. — Мы начнем ссориться, и дело закончится взаимной неприязнью. А мне этого совсем не хочется. — Она покачала головой. — И вообще для молодой четы даже вредно все двадцать четыре часа в сутки находиться рядом. И еще: когда ты возвращаешься домой после рабочего дня, я чувствую себя так, словно мы только что поженились.

Заккес посмотрел на жену сверху вниз. И хотя лицо у него оставалось серьезным, глаза и губы улыбались.

— Мама, — мягко сказал он, впервые так обращаясь к ней, — ты стала совсем другой, знаешь об этом?

Она внезапно рассмеялась, и этот смех после стольких грустных и тяжелых дней прозвучал музыкой в его ушах. Заккес тоже счастливо засмеялся и крепко обнял ее.

— А теперь иди, — сказала она, шутливо хлопнув его пониже спины. — Твой рабочий день, Заккес Хейл, закончен, а мой еще нет. Далеко нет.

Он улыбнулся и ушел, а она смотрела на него любовно и думала: «А почему бы ему не быть довольным, да и мне тоже? Давно пора критически взглянуть на жизнь. Мы многое пережили вместе, многое, от чего другие браки неминуемо распались бы. У нас подрастают три умные, милые дочки. Регине уже семь. — Элизабет-Энн нахмурилась. — Возможно ли? Как быстро пролетело время».

Потеря Эленды заставила по достоинству оценить все хорошее, что было в их жизни, что раньше принималось как должное.

Никто из них не жаловался на здоровье. Они были счастливы. В целом, несмотря на проблемы, с которыми ежедневно приходилось сталкиваться Заккесу, и разные ситуации, требовавшие напряжения сил, работа его была успешной — об этом свидетельствовала очередная прибавка жалованья. А важнее всего было то, что дело ему нравилось. Считалось, что работать на Секстонов невыгодно, однако выходило так, что Заккес, единственный из его служащих, мог опровергнуть это мнение. В Квебеке говорили: «Секстоны богатеют, а остальные беднеют». Но семья Хейлов пожаловаться на это не могла. Заккес много времени проводил на ранчо, однако видел Дженни крайне редко. По молчаливому уговору они избегали друг друга. А если встречи все же не удавалось избежать, она намеренно не обращала на него внимания, словно он был пустым местом, и проплывала мимо, как королева, с высоко поднятой головой. Заккеса это вполне устраивало.

Смерть Эленды явилась для всех тяжелым ударом, в остальном же их жизнь складывалась удачно, шла ровно и спокойно. Порой Элизабет-Энн думала, что все слишком уж гладко.

Они получили в наследство два дома и приличные сбережения. Конечно, не целое состояние, но не так уж и мало — вместе с их собственными накоплениями сумма выглядела вполне солидно. Их нельзя было назвать богатыми, но они являлись весьма состоятельной семьей с устойчивым финансовым положением. Им не надо было платить по счетам, и у них не имелось причин для беспокойства о черных днях. Сбережения позволили бы пережить трудные времена, если бы, не дай Бог, такое случилось. Ренту они тоже больше не платили. Хотя коттедж и обходился им дешево, они переехали в квартиру Эленды над кафе.

Каждый год был лучше предыдущего.

А потом стали поговаривать о строительстве нового шоссе. Предполагалось, что оно свяжет Браунсвилль с Ларедо, пройдя через поля в двух милях к северу от Квебека. Эта дорога должна была соединиться с другой магистралью, идущей от Ларедо к расположенному на побережье залива городу Корпус-Кристи.

Ничто не влияет так благотворно на торговлю, как развитие транспортных путей. Поэтому понятно то возбуждение, которое охватило жителей Квебека. Даже противники строительства в итоге превратились в его горячих сторонников. Не проходило и дня, чтобы кто-либо из жителей Квебека не приобретал автомобиль. Все меньше оставалось владельцев конных повозок, таких как Элизабет-Энн и Заккес. Вскоре эре гужевого транспорта суждено было закончиться навсегда. А причиной этому послужило появление новых крупных автомагистралей.

Со своего высокого сиденья в кабриолете Заккес оглядел окрестности. Ранний закат представлял собой живописное зрелище. Заходящее солнце окрасило небо во все оттенки оранжевого, желтого и красного, потратив на перистые облака более нежные пастельные тона — розового и лилового. Пожалуй, впервые он остался равнодушен к красотам заката.

Вокруг тоже не было ничего интересного. Большое поле, у которого его попросила остановиться Элизабет-Энн, сплошь заросло кустарником и высокой, по пояс, травой и, наверное, служило пристанищем лишь жукам да, возможно, змеям.

— Ну и как? — спросила Элизабет-Энн, подавляя волнение, как школьница перед экзаменом.

— Что как? — обернулся Заккес к жене. — Я ожидал увидеть какое-то особенное место. Но это… — Он махнул рукой, словно подчеркивая этим жестом невзрачность открывшейся ему картины. — Я вижу только поле, которому очень нужен полив…

— Нет, Заккес, — сказала она так серьезно, что он не рискнул продолжать, — это не простое поле, оно особенное. — Элизабет-Энн вышла из кабриолета и, стоя среди высокой травы, внимательно посмотрела на него.

Заккес остался сидеть неестественно прямо, на лице его отразилось смущение.

— Закрой глаза, — внезапно сказала она.

— Что? — не понял Заккес, вопросительно глядя на жену. Шутит она, что ли?

— Заккес, закрой, пожалуйста, глаза.

— Ну хорошо, — снисходительно улыбнулся он, сделав то, о чем его просили. — И что дальше?

— А теперь попытайся представить себе все, о чем я буду говорить.

Заккес кивнул и непроизвольно вздохнул.

— В пятнадцати ярдах от тебя проходит новое широкое шоссе. По ровному асфальтовому полотну в обоих направлениях мчится множество машин. — Она немного помолчала. — Ты слышишь этот шум?

— Если честно, то ничего не слышу, — нахмурился Заккес и отрицательно покачал головой.

Она что-то нетерпеливо пробормотала и подняла глаза к небу.

— Тогда представь, что слышишь, как идут машины.

Он кивнул, чтобы не расстраивать ее.

— Теперь можно открыть глаза?

— Нет, подожди. Слушай. Мимо тебя проносятся машины, но не только легковые. По шоссе движутся грузовики и автобусы. — Она повернулась, он догадался об этом, потому что голос зазвучал с другой стороны. — Ты их видишь?

Заккес с сомнением кивнул.

— Поле вокруг тебя преобразилось: сорняков больше нет, вместо них — аккуратно скошенная трава… за тобой — большое здание, выходящее фасадом на дорогу… оно одноэтажное и очень длинное, можно сказать, что это не одно, а несколько зданий вместе. — Голос Элизабет-Энн опять сменил направление: она не стояла на месте. — Каждый отдельный блок состоит из комнаты, ванной и крытой стоянки для автомобиля, а в центральной части общего здания располагается контора управляющего. Как раз там, где ты сейчас, дорога ответвляется. Слева установлен большой щит-указатель, освещаемый ночью. На нем написано: «Гостиница для туристов».

Заккес открыл глаза.

— Тебе нравится эта идея? — спросила она с надеждой в голосе, подходя к кабриолету. Глаза ее сияли.

— Да, идея неплохая, — кивнул он, соглашаясь.

— Ты только представь, какой доход станет приносить это предприятие. — Она внимательно взглянула на него. — Как ты думаешь, ведь это неплохое место для туристической гостиницы?

— В этом что-то есть, — осторожно ответил Заккес.

— Только подумай! На несколько сот миль вокруг другой гостиницы не будет. Дело, без сомнения, стоящее. Но для того чтобы все это осуществилось, мне нужно убедить одну из заинтересованных сторон.

Заккес сдвинул брови.

— И кто же эта вторая сторона?

— А ты угадай!

— Боюсь что-либо предположить.

— Ты же знаешь, — улыбнулась она, — я не из тех, кто зря тратит деньги. Но в этом случае дело стоит того, чтобы вложить в него средства. Заккес, это та возможность, которой я ждала. Такой шанс выпадает раз в жизни.

— Да, все правильно, но на этом можно и разориться. То, что ты предлагаешь, потребует целого состояния.

— У нас есть деньги, — тихо проговорила Элизабет-Энн.

— Ну, просто не знаю, — задумчиво сказал Заккес, потирая подбородок. — Нам нужно все хорошо обдумать. Мы не можем совершать безрассудные поступки. Нужно очень многое учесть. Расходы на строительство, финансирование, покупка земли.

— Последний пункт уже выполнен, — спокойно проговорила она.

— Что?!

— Земля наша, Заккес… Я ее уже купила.

— Я думал, что мы все вопросы решаем вместе, — удивленно посмотрел на нее Заккес. — Ведь мы так договорились.

— Да, но я… — Она резко отвернулась и вскинула руки. — Я ведь, черт возьми, хотела сделать тебе сюрприз!

— И ты его сделала, — сказал он, спрыгивая на землю.

— Ты говоришь таким тоном, словно получил удар в спину, — сердито сверкнула глазами Элизабет-Энн. — Как будто я тебя обманула.

— Ты уже все сама решила. — Заккес обиженно поджал губы.

Она кивнула.

— Молю Бога, чтобы все сбылось. — Губы его дрожали, но дрожь в голосе ему удалось унять.

— А что может этому помешать?

— Все произошло… так быстро. — Он взял ее руки и порывисто сжал. — Элизабет-Энн, дело не в том, что я против. Поверь, все совсем не так просто… мне кажется, ты приняла поспешное решение.

— Когда появляется шанс, им надо успеть воспользоваться, — упрямо сказала Элизабет-Энн. — Но такие возможности выпадают не часто.

«Что сделано, то сделано, — подумал он, щеки его нервно подергивались. — Надо смириться с тем, что есть. В противном случае может произойти раздор, который непоправимо испортит отношения. А это была бы слишком дорогая цена. Никакие деньги не стоят счастья и спокойствия». Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и спросил:

— А чья это была земля?

— Текса Секстона, конечно. — Она коротко рассмеялась. — Кто еще владеет землей в наших краях?

— А комиссия по строительству уже купила землю под дорогу?

Она отрицательно покачала головой.

— Они как раз этим занимаются.

— А где граница нашего участка?

Она указала.

— А дорога? — Он с надеждой смотрел на нее. — Она пройдет по нашей земле?

— Если тебя интересует, собирается ли комитет купить у нас землю под строительство, то отвечу — нет. Вся территория вокруг принадлежит Сексто-нам, и шоссе пройдет по их владениям. — Она рассмеялась. — Уж не думаешь ли ты, что Текс упустил из рук такой лакомый кусок и дал нам шанс легко заработать на продаже? Такого подарка от него не жди. Комитет хорошо платит за отторгаемые земли. Ну и Текс Секстон не упустит выгодное дело.

«Стрижет их как баранов», — подумал Заккес.

— И сколько ты заплатила за землю?

— Сто пятьдесят долларов.

— Только сто пятьдесят? — не поверил Заккес своим ушам.

— А что такого, почему ты так на меня смотришь? Ведь это очень дешево.

— Как раз это меня и смущает, — сухо ответил Заккес, пристально глядя на жену. — А не кажется ли тебе, что это подозрительно дешево. — Внутренний голос подсказывал ему, что это было так не похоже на Текса: продать дешево землю, когда цены на нее неизмеримо вырастут со строительством дороги. И еще Заккеса смущало то обстоятельство, что Секстоны продали землю. Ничего подобного раньше они никогда не делали. Сделка не укладывалась у него в голове.

— У тебя, конечно, есть оплаченный счет и договор о купле-продаже?

— За кого ты меня принимаешь, — рассмеялась Элизабет-Энн, — за дурочку? Все бумаги в порядке. Я консультировалась у Эблина Киза, он занимается составлением документов.

«Это адвокат Секстона», — подумал Заккес и вздохнул. Но выбирать не приходилось. Пришлось бы очень долго искать и далеко ехать, чтобы найти адвоката, не работающего на Секстона. Заккес заставил себя на этом остановиться. Он подумал, что его подозрения ничем не обоснованы и являются лишь плодом воображения. Если подумать, то у него сложились неплохие отношения с Тексом Секстоном. И прибавки жалованья следовали одна за другой. Да и Дженни держалась на расстоянии. Так стоило ли беспокоиться?

— Ну хорошо, дорогая, — хрипловато сказал Заккес, проглотив стоявший в горле ком, — если эта стройка так важна для тебя и ты уверена, что все формальности соблюдены, смело приступай к делу. А я буду тебе помогать, насколько смогу.

— Ты это серьезно?

Он утвердительно кивнул, и она обняла его за шею.

— Я добьюсь своего, дорогой! — взволнованно воскликнула Элизабет-Энн. — Вот увидишь, ты не пожалеешь ни о чем! Это будет самая большая и самая доходная гостиница во всем Техасе!

На длинном обеденном столе, застеленном дорогой красивой скатертью, серебряные подсвечники в стиле короля Эдуарда ощетинились рядами ярко горящих белых свечей, английский фарфоровый сервиз, расписанный кобальтовой синью, пламенел золотым ободком, плотные салфетки из кремового ирландского полотна были помечены вышитой монограммой «С», столовые приборы, каждый из цельного куска серебра, были своего рода произведением искусства. Еда не уступала богатой сервировке. Подавали гигантских креветок, пойманных утром в заливе, и жареную рыбу, выращенную в пруду за домом.

Дженни чуть отклонилась, чтобы прислуга-мексиканка поставила перед ней чашу с колотым льдом и четырьмя розовыми креветками, но на еду она не обратила внимания, а, положив локти на стол, нетерпеливо забарабанила по губам, глядя на Текса.

Он чувствовал ее взгляд, невозмутимо накалывая креветку. Его худощавое, туго обтянутое кожей лицо и всегда внимательные глаза оставались бесстрастными. И не глядя на жену, он ощущал ее волнение — оно словно волнами накатывалось на него.

— Так ты все устроил? — спросила она, не в силах побороть нетерпение.

Он не отвечал, сосредоточенно жуя.

— Ты говорил с Джесси о ссуде?

Не торопясь, Текс расправился с креветками и потянулся к массивному хрустальному кубку с белым вином, заставляя ее ждать и усиливая растущее в ней напряжение. «Просто удивительно, — думал Текс, — когда она чего-либо сильно хочет, то готова идти на все, чтобы получить желаемое, позабыв о гордости, и если надо, то и подавив отвращение».

И теперь он выжидал, пока она не дойдет до нужного состояния. Когда она упомянула о том, чтобы он переговорил с Джесси о предоставлении Элизабет-Энн и Заккесу крупной ссуды, ответа не последовало, он заставил ее вариться в собственном соку, созреть для того, чтобы пойти навстречу его требованию. И только после того когда она позволила ему соединиться с ней сзади, подобно животным, а не как приличествует мужу и жене, только тогда он дал это согласие. Она ни разу не вскрикнула, несмотря на явную боль, притворяясь, что получает удовольствие, и он не мог бы с уверенностью сказать, что в действительности она испытывала.

Дженни не походила ни на одну из женщин, которых он встречал. И даже после четырех лет совместной жизни ему порой казалось, что он ее совсем не знает. Во многом они походили друг на друга, но во многом и расходились, оставаясь чужими. Их физическая близость отличалась яростью, силой, мощью, лишь одного в ней не было — любви. И он хорошо это понимал.

Текс смотрел на Дженни через стол изучающим взглядом. На ней было легкое голубое платье с глубоким вырезом, плечи оставались открытыми. Серебристая бахрома, украшавшая платье, поблескивала в свете свечей. Ему не очень нравился этот новый стиль «ревущих двадцатых», который она переняла во время своих путешествий. Текс считал, что это не ее стиль.

Дженни ждала, едва сдерживая нетерпение. Глядя на нее, Текс видел пантеру, готовую броситься за куском мяса.

— Так ты говорил с Джесси? — снова спросила она. — А что Рой? Ты сказал ему, чтобы он повысил цены и задерживал поставки?

— Не торопись, — притворно ласково улыбнулся Текс. — А как дорого ты ценишь эту услугу?

Она сделала губами движение, словно растирала только что нанесенную помаду.

— Что ты за это хочешь, Текс?

— Покажи мне язык, — сказал Текс, промакивая губы салфеткой.

Дженни быстро оглянулась, чтобы удостовериться, что слуг нет и няня не ведет Росса, чтобы он пожелал им спокойной ночи. Никого не было, кроме девушки, прислуживавшей за столом, но она на них не смотрела. Дженни глазами указала на девушку, Текс пожал плечами.

— Давай посмотрим на твой язычок, — повторил он.

Дженни приоткрыла рот и показала ему влажный розовый язык.

— Ты знаешь, где он еще не побывал? — сказал Текс с умышленной жестокостью.

Она быстро убрала язык и закрыла рот.

— Ну?

Дженни покорно вздохнула.

— Так ты готова это сделать?

Она взглянула на него с неожиданным отвращением, затем согласно кивнула.

— Но ты должна показать, что тебе это нравится, — сказал он вкрадчиво. — Ты должна пообещать, что получишь от этого удовольствие.

Она через силу улыбнулась, справляясь с подступающей тошнотой.

— Да, мне это доставит удовольствие, — выдавила она.

Но позднее, когда его обнаженный зад оказался перед ее лицом, ее затошнило. Когда все закончилось, она метнулась с постели в ванную.

После того как ее всю вывернуло наизнанку, Дженни в первый раз осознала, до какой степени она презирает своего мужа.

Они обратились в принадлежавший Секстонам сберегательный банк Квебека за ссудой на сумму в десять тысяч долларов.

— Черт возьми, — проявил великодушие Текс, обращаясь к Заккесу, — передай Джесси, чтобы он увеличил ссуду до двенадцати тысяч. Когда принимаешься за строительство, всегда могут появиться непредвиденные расходы. Ничего хорошего не выйдет, если чувствовать себя стесненным в средствах. Мне приходилось быть свидетелем того, как многие удачные проекты гибли из-за недостатка денег.

— Двенадцать тысяч — это целое состояние, — сказала Элизабет-Энн, когда они с Заккесом вышли из банка. — Может быть, нам не следовало так много занимать. Ведь у нас накоплено восемь тысяч.

— Я думаю, Текс прав, — сказал спокойно Заккес. — Кроме того, мы всегда можем вернуть излишки, если таковые окажутся.

— Но я не могу понять, почему в качестве залога они выбрали кафе, а не гостиницу, которая стоит больше? — спросила Элизабет-Энн. — Ведь совершенно естественно, что они должны защищать свои интересы.

— Сам не пойму, — пожал плечами Заккес. — Но не волнуйся, мама, — сказал он, беря ее за руки, — может быть, они хотят дать нам благоприятную возможность, тебе это не пришло в голову?

«Нет, не пришло, — с беспокойством подумала Элизабет-Энн, — Секстоны никогда не считаются с другими».

На ранчо Секстонов Дженни отметила новость о ссуде, взятой Элизабет-Энн и Заккесом, бокалом контрабандного французского шампанского. Для Секстонов «сухого закона» не существовало.

— Я все же не могу понять, почему ты хочешь, чтобы они заложили кафе, а не гостиницу, — спросил Текс, — ведь кафе представляет меньшую ценность как собственность?

— Все очень просто. Видишь ли, гостиница не так дорога ей, большую часть времени она проводит в кафе. Квартира их тоже там, над кафе. Кроме того, оно приносит больший доход. — Она улыбнулась. — Потеря его будет для них большим ударом.

Тем временем была произведена съемка местности для строительства шоссе и подготовлены чертежи туристической гостиницы. Для Элизабет-Энн и Заккеса подготовительный этап завершился — началась настоящая работа.

И с этого времени каждый день задолго до рассвета они отправлялись на строительную площадку, чтобы посмотреть, что было сделано накануне. Иногда с ними ездили и девочки. Дорогой они, конечно, дремали, но на стройке сон с них как рукой снимало. Лучшего места себе для игр они не нашли, неодобрительно думала Элизабет-Энн, глядя на перепачканных и исцарапанных дочек. Когда она пожаловалась Заккесу, что девочки растут сорванцами, он только рассмеялся.

— Очень скоро они перерастут свои игры, вот увидишь. И через несколько лет ты пожалеешь, что они выросли.

Ни Элизабет-Энн, ни Заккес не смогли бы объяснить, как им удалось все успевать. Работы было так много, что просто голова шла кругом. Нужно было наблюдать за каждым этапом строительства. Заккес предложил, чтобы работы проводила строительная компания Секстона, но у Элизабет-Энн были на этот счет свои планы, и она повела дело так мудро, что Заккес сам высказал ее мнение.

Когда еще до начала работ они обсуждали планы строительства, Элизабет-Энн заметила:

— Тебе не кажется, что все идет хорошо? Знаешь, и девочки помогают, и мне не пришлось просить Розу, чтобы она приходила пораньше. Только представь: она увидела, как мы заняты, и теперь приходит на два часа раньше.

— Роза просто сокровище, — согласился Заккес и рассмеялся: — Сокровище весом в две сотни фунтов, не меньше.

— Нехорошо это, — толкнула его в бок Элизабет-Энн, — Роза нам так преданна. Я не перестаю благодарить Бога, что она у нас есть.

— Извини, мама, — сделал Заккес серьезное лицо. — Она действительно золото. И большинство мексиканцев — хорошие люди. Жаль, что возможности их ограничены. Говорят, что они ленивы, но это не так. Дело в том, что никто не хочет дать им настоящее дело из опасения, что они отнимут рабочие места у белых.

— Ой, Заккес, — воскликнула Элизабет-Энн, — какая превосходная идея! — Она в восторге захлопала в ладоши.

— Какая еще идея? — Он недоуменно сдвинул брови.

— Ты только что сказал, что хорошо было бы нанять мексиканцев и дать им шанс показать себя. И как я сама до этого не додумалась. У Розы есть племянник, Карлос Кортес, он — инженер, а работы по специальности у него нет. Я слышала, он очень толковый инженер. Ему можно было бы поручить строительство, он же нанял бы рабочих, тоже мексиканцев. Тогда они будут работать хорошо. Как ты сказал, они постараются показать, на что способны. — Она радостно вздохнула: — Как хорошо ты это придумал! Как я счастлива! Я так горжусь тобой!

«Что после этого остается? — уныло подумал Заккес. — Только претворять в жизнь „свое“ предложение. — Он сразу сообразил, что его провели. — До чего же умна у меня жена», — подумал Заккес.

Несмотря на то что работать приходилось много, жизнь дарила им новые радости и заставляла удивляться.

У их шестилетней Ребекки появился друг — мальчик по имени Джентри Оливэнт[16]. Сестры безжалостно дразнили ее:

— Что за имя у него такое странное, да и уши, как у слона, а еще он щербатый.

— А мне кажется, он красивый, — отстаивала друга Ребекка.

Регине исполнилось одиннадцать лет, и Элизабет-Энн устроила для девочки настоящий праздник, пригласив в кафе всех ее школьных друзей.

Элизабет-Энн и Заккес подумывали о покупке машины, но рассудительность взяла верх. Оба сошлись на том, чтобы отложить покупку, пока строительство не будет окончено и гостиница не начнет приносить прибыль.

Элизабет-Энн навсегда запомнила весну 1923 года. Ее радости не было границ: она снова ждала ребенка.

— На этот раз родится мальчик, — пообещала она обрадованному Заккесу. — Я это точно знаю.

— А мне все равно, — счастливо объявил он. — Сын, дочь, близнецы — я буду любить их одинаково.

— Меня вот только беспокоит, — призналась Элизабет-Энн, — что сейчас для этого не очень подходящее время. Ребенок меня свяжет, и я не смогу быстро со всем управляться, а дел так много!

— Мама, — рассмеялся Заккес, — за двенадцать лет нашей совместной жизни я что-то не припомню случая, когда что-либо заставляло тебя работать медленнее.

Какими счастливыми были эти месяцы, и как быстро они проходили. Горизонт еще не омрачили тучи, и ничто не подсказало им, что Дженни методично плела вокруг них свою паутину.

Однажды, когда они всей семьей были на стройке, Элизабет-Энн сказала Заккесу:

— А дело двигается. Посмотри, уже заложена часть бетонного основания. На следующей неделе начнут устанавливать деревянный каркас. Удивительно, правда?

Они одновременно посмотрели на север, туда, откуда, еще невидимое за горизонтом, медленно, но верно, ярд за ярдом, миля за милей тянулось к ним от Браунсвилля полотно шоссе. Оно становилось все ближе и ближе.

Наступило лето, а с ним и первые признаки надвигавшейся беды.

Всей документацией, расчетами, оплатой счетов занимался Заккес, поэтому он первый заметил сгущавшиеся над их головами тучи. Некоторое время он выжидал, не говорил ничего Элизабет-Энн, не желая ее пугать. Кроме того, Заккес хотел лично удостовериться в своих подозрениях.

Но это был лишь вопрос времени. Спустя несколько недель он уже не мог скрывать правду.

Тот день начался для Элизабет-Энн как обычно, у нее не было никакого дурного предчувствия. Проснулась она в уверенности, что все идет хорошо. Утро было чистым, звезды казались ярче и ближе к земле, чем обычно.

Как всегда, Карлос Кортес ждал их на строительной площадке. Он всегда приезжал первым, если только они не опережали его на несколько минут, он же последним уезжал вечером. Элизабет-Энн убедилась, что они сделали правильный выбор, взяв на работу Кортеса. Нельзя было найти более преданного делу человека.

— Не верю своим глазам, — удивилась Элизабет-Энн, глядя на возникший перед ней призрачный силуэт, — уже половина каркаса готова.

— Мои люди работают быстро, — согласно кивнул головой Карлос.

— Верно. — Элизабет-Энн взяла Заккеса под руку. — Пойдем, дорогой, посмотрим все хорошенько. — Она в изумлении покачала головой: — Я и не думала, что гостиница будет такой большой! Теперь, когда поднялись деревянные опоры, она представляется просто огромной!

— И очень дорогой, — тихо добавил Заккес.

Она почувствовала недоговоренность в его голосе и внимательно посмотрела на него. Это был первый случай, когда он заговорил о расходах на строительство.

— Что случилось? — спросила Элизабет-Энн.

— В общем, ничего особенного, но если сравнить затраты с тем, что мы планировали, то они значительно выросли, — я этого не предусмотрел.

— Ты хочешь сказать, что расходы превышают бюджет? — улыбнулась она. — Не беспокойся. Думаю, нам не придется возвращать дополнительные две тысячи долларов. — Она помолчала: — А мы на много превысили бюджет?

— Не могу сказать точно, — осторожно заметил он, — но боюсь, что двух тысяч будет мало. Придется брать из накоплений.

Ее пальцы крепко сжали его руку, но она ничего не сказала. Да ей ничего и не нужно было говорить: сила, с которой она сжала его руку, была красноречивее слов.

— Строить сегментами обходится дороже, — объяснил Заккес. — Особенно дорого стоят водопровод и электропроводка. Было бы дешевле строить единое большое здание, но тогда это будет обычный отель, а не гостиница для туристов. Вот на что идут деньги, да плюс к этому рост цен.

— Хорошо, что у нас есть деньги в банке, — сказала Элизабет-Энн.

— Надеюсь, что этого будет достаточно.

— Достаточно? — удивленно посмотрела на мужа Элизабет-Энн.

— На этой неделе мне придется вместе с Кортесом просмотреть все расчеты и счета, но хочу тебя предупредить, — Заккес помедлил, не решаясь продолжать и глядя туда, откуда к ним двигалось шоссе. — Я бы сказал раньше, но не хотел беспокоить тебя, пока не уверился во всем сам.

— И теперь ты уверен?

— Да, — кивнул Заккес.

Летние дни тянулись медленно, но вскоре события последовали одно за другим. Было начало августа, со дня их свадьбы прошло тринадцать лет. И неустойчивое колесо фортуны повернулось, повинуясь задуманному Дженни коварному плану.

Нещадно пекло полуденное солнце, и рабочие-мексиканцы укрылись от него за штабелями строительных материалов. В это время к стройке на «форде» Секстона подъехал Заккес. Строительная площадка казалась пустынной.

Заккес заглушил мотор, и наступившая сразу тишина показалась ему гнетущей. Он видел, что рабочие из своего укрытия удивленно наблюдают за ним.

— El jefe.

Босс. Так они его называли. Заккес заметил устремившегося к нему широким шагом Карлоса Кортеса.

— В вашей записке вы просили меня приехать немедленно, — сказал Заккес, выходя из машины.

— Si, сеньор Хейл. Дело очень срочное. Давайте пройдем туда и поговорим. — Карлос указал рукой в дальний конец стройплощадки. — Некоторые рабочие понимают по-английски, а мне не хочется, чтобы нас услышали.

— Хорошо. — Заккес кивнул. В полуденной тишине его голос прозвучал неестественно громко.

Они пошли по широкой, протоптанной за последние недели дорожке, ведущей к основанию завершающего блока гостиничного комплекса, и сели на возвышавшееся крыльцо. Кортес достал пачку сигарет и учтиво предложил Заккесу, но тот покачал головой. Кортес взял сигарету, зажег и глубоко затянулся.

— Дело неладно, — негромко проговорил он.

— А что случилось? — внимательно посмотрел на него Заккес.

— Да ничего хорошего, — невесело усмехнулся Кортес. — «Койот Билдинг Сеплайз» все время поднимает цены. Сроки поставок не соблюдаются. Некоторые заказы приходится ждать неделями. — Карлос помолчал и продолжал: — Вы ведь работаете у сеньора Секстона. Поговорите с ним об этом.

— По его словам, он ничего не может сделать. Он сказал, что компанией руководит его брат Рой.

Темные, подернутые влагой глаза мексиканца сверкнули гневом. Взгляд Заккеса был устремлен в поля.

Кортес с минуту молча курил, затем заговорил снова:

— Но есть вещи, которые меня беспокоят еще больше.

Заккес резко обернулся к нему. Кортес каблуком погасил окурок.

— Нам всегда не хватает материалов. То, что прибывает, тщательно регистрируется, но потом, — он недоуменно пожал плечами, — когда требуется что-то из привезенного, оказывается, что многого недостает.

— Вы хотите сказать, что кто-то ворует у нас стройматериалы? — Голос Заккеса прервался от волнения.

Лицо мексиканца осталось бесстрастным.

— Я был здесь прошлой ночью, сеньор Хейл. Я хотел сам все увидеть.

— И вы видели, что кто-то пришел сюда воровать? — Вопрос прозвучал как утверждение.

— Да, — кивнул Кортес, — они приехали после полуночи. Два грузовика и пятеро мужчин. Я не стал вмешиваться. Их было слишком много, а я — один.

— Глупо было бы даже пытаться, — согласился Заккес. — Они вас видели?

— Нет, сеньор. Но я узнал двоих и грузовики.

Заккес не отрываясь смотрел на Кортеса. Карлос молчал.

— Это были люди Секстона, ведь так? — настойчиво спросил Заккес. Его яркие голубые глаза потемнели от гнева, взгляд стал жестким. — Так оно и должно быть.

— А грузовики принадлежат «Койот Сеплайз», мне очень жаль, сеньор.

— Мне бы следовало раньше подумать об этом, — с горечью проговорил Заккес. — Сначала они продают нам материалы, затем крадут и вновь продают.

— Это плохие люди, сеньор.

— Я знаю, — вздохнул Заккес. — И я один из них.

— Вы, сеньор?

— Я работаю на Секстона. Или, лучше сказать, работал. Сегодня я увольняюсь.

— Правильно, — одобрительно посмотрел на него Карлос и, помолчав, спросил: — А что вы будете делать с кражами?

— Когда прибудет большая партия стройматериалов? — думая о своем, осведомился Заккес.

— По плану — завтра днем.

— Это значит, они могут появиться завтра ночью, — поднимаясь, проговорил Заккес. — Я буду здесь. Мне придется пойти на это.

— Тогда и я с вами, сеньор Хейл, — мягко сказал Кортес, пристально глядя на Заккеса. — От этих людей хорошего ждать нельзя.

— Нет, — покачал головой Заккес, — я должен сделать это сам.

— Но будьте осторожны, сеньор, и если передумаете, то я…

— Нет, спасибо, — улыбнулся Заккес. — Вы смелый человек, сеньор Кортес. Немногие в этом штате осмелились бы на такой поступок.

— De nada, — пожал плечами Кортес. — Что здесь такого. Они — воры, и их нужно остановить.

— Я это и сделаю.

— Вы тоже смелый человек, сеньор Хейл, — грустно улыбнулся Карлос, — но, надеюсь, что не безрассудный.

— О, нет, — волнуясь проговорила Элизабет-Энн. — Надвигались сумерки, они стояли с Заккесом на веранде кафе. — Нет, Заккес, я против этого. Не нужно этого делать. А если ты туда собираешься сегодня ночью, лучше пригласить и шерифа Паркера.

— Не беспокойся так, мама, — улыбнулся он. — Я собираюсь только спрятаться и наблюдать.

— Я очень боюсь за тебя, Заккес.

— Не нужно так волноваться, — снова улыбнулся он. — Я не собираюсь изображать из себя героя. Но нам нужно точно знать, кто стоит за всем этим. Как иначе можем мы положить конец кражам?

— И все же мне очень не хочется тебя отпускать. — Элизабет-Энн пристально смотрела на мужа.

— Я должен пойти, и ты это знаешь.

Она кивнула и прижалась к нему, он обнял ее и тоже прижал к себе, насколько это было возможно при ее выступающем животе. Чувствуя, как она дрожит, Заккес с нежностью посмотрел на жену.

— Пожалуйста, не будем волноваться и пойдем наверх, у меня еще час в запасе, и я хочу провести его с пользой.

Элизабет-Энн против воли рассмеялась.

— Ребенок может тебя толкнуть.

Она прижалась к мужу, глядя на заходящее солнце, висевшее над крышей гостиницы огромным оранжевым шаром. Оно медлило, медлило, затем вдруг сразу заскользило вниз, осталась лишь золотая дуга, но скоро и она исчезла. Заккес потянул ее за руку.

— Но как же девочки? — слабо запротестовала Элизабет-Энн.

— Роза их займет. Пойдем. Это наш последний шанс до самого завтрашнего утра.

Она чувствовала тепло его тела и ощущала в себе ответное волнение. Поцелуй его был долгим и настойчивым.

— Время уходит.

— Да, ты прав, — сказала она, неотрывно глядя ему в глаза.

Миновала полночь. Уже несколько часов Заккес провел на строительной площадке, сидя в траве и по-турецки поджав ноги, рядом стояла бутылка с холодным сладким кофе. В нескольких футах от него лежали привезенные днем лесоматериалы, медные водопроводные трубы, огромные катушки с электрическим кабелем — их черные силуэты выделялись на фоне неба.

С полей веяло смутной тревогой, стояла тишина. Ночь выдалась темная и безлунная. В высокой траве сновали полевые мыши. Вдали завыл койот. Кузнечики и цикады наполняли воздух своими ночными песнями.

Около часа ночи до Заккеса долетело отдаленное ворчание приближавшихся грузовиков. Когда они подъехали поближе, насекомые и животные прервали свой ночной концерт. Три пары фар то поднимались, то опускались в такт движению машин по неровной грунтовой дороге.

Заккес перебрался поближе, чтобы лучше видеть, и притаился за колючим кустом. От непривычно яркого света он замигал и буквально окаменел, когда грузовики, свернув с дороги, двинулись прямо на него. Заккес разглядел впереди легковую машину. Это был совершенно новый, блестевший хромированными частями «кадиллак». Сердце Заккеса бешено заколотилось, словно тамтамы дикарей. Он узнал автомобиль. Другого такого не было во всей округе. И принадлежал он Рою Секстону, младшему брату Текса. Как же он не догадался обо всем раньше!

Послышался визг тормозов и хлопанье дверей. Фары остались включенными, освещая стройплощадку. Рабочие стали открывать борта грузовика. Рой вышел из машины, потянулся и засунул большой палец руки за пояс, к нему заспешили остальные. Это были рабочие с ранчо Секстона.

— Кто его знает, — протянул один из рабочих, — может, они и оставили кого здесь присматривать. Наверное, заметили пропажу.

— Не трусь, Билли, — насмешливо проговорил Рой. — Эти Хейлы такие болваны, они и синицы от дятла не отличат. — Послышался смех. — Кроме того, — продолжал Рой, — у них все рабочие — мексиканцы. Обнаружится недостача — подумают на них. — Рой глухо рассмеялся и презрительно сплюнул.

Заккес едва сдерживался, чтобы не выскочить из укрытия. Глаза его горели, как угли, все существо охватил неудержимый гнев. Так вот, значит, какого они мнения о Хейлах! Ничего, скоро придется его изменить. Кража была хорошо подготовлена, все делалось по плану. Главным здесь был, конечно, Рой. Он подвел людей к материалам и показал, что нужно взять. Из своего укрытия Заккес наблюдал, как рабочие, разбившись на пары, стали носить их к грузовикам.

На все ушло не более получаса. Потом Рой крикнул:

— Хватит!

Рабочие подняли борта и забрались в машины.

— Ты едешь, Рой? — крикнул из кабины один из рабочих, заводя мотор.

Рой махнул рукой, чтобы они уезжали.

— Похожу здесь немного, уезжайте, я вас догоню.

Тяжело нагруженные машины двинулись в обратный путь. Свет фар запрыгал по дороге, но теперь в обратном направлении. В воздухе повис запах выхлопных газов.

Рой остался один и стал расхаживать по стройплощадке в лучах мощных выпуклых фар своего «кадиллака».

С минуту поколебавшись, Заккес поднялся и направился к Рою. Ярость слепила его, а сердце и пульс бешено стучали.

— Рой! — В царившей тишине имя прозвучало, словно выстрел.

Рой Секстон обернулся и натолкнулся на убийственный взгляд Заккеса. Он увидел худое загорелое лицо Роя с почти черными злыми маленькими глазками, мощной челюстью и раздвоенным подбородком. И уже в который раз Заккесу почудилось, что от подтянутой, жилистой фигуры Роя исходила грубая животная сила.

— И давно ты у нас тут воруешь, Рой? — с издевкой спросил Заккес.

Услышав свое имя, Рой весь подобрался, теперь же он позволил себе слегка расслабиться.

— Собираешься что-нибудь предпринять? — усмехнулся он.

— Хочу, чтобы ты вернул то, что принадлежит нам.

Даже не взглянув на Заккеса, Рой со скучающим видом отвернулся.

— Ты, Секстон, сукин сын, — зло бросил Зак-кес. — Все вы воры, лгуны и вымогатели, но ты, сукин сын паршивый, хуже всех.

— На твоем месте я бы попридержал язык, продавец Библии, — с угрозой сказал Рой, медленно поворачиваясь к Заккесу. — Еще одно слово — и можешь не появляться завтра на работе. — Он издал неприятный смешок. — Можешь снова возвращаться к своим Библиям.

— Ты что же, собираешься уволить меня?

— Очень может быть.

— Я вчера уволился, — рассмеялся Заккес, — ты, наверное, не слышал. А теперь садись в машину и убирайся с моей земли. Не хочу, чтобы такой трусливый вор, как ты, осквернял ее своим присутствием.

Внезапно Рой бросился на Заккеса с кулаками. Тот едва успел увернуться. Он обхватил Роя руками, оба полетели на землю и стали по ней кататься. Секстон изогнулся и, сбросив Заккеса, вскочил на ноги. Взгляд его упал на лежавший на земле обрезок трубы. Схватив его, он стал угрожающе размахивать им перед Заккесом, его злобные глазки горели диким огнем.

Заккес уже был на ногах. Он внимательно следил за движением трубы в руках Роя, но в то же время не упускал из виду его глаза, говорившие яснее оружия, когда он собирался нанести удар.

И вот Рой сделал бросок. Заккес увидел летевшую трубу и метнулся в сторону. Патрубок упал туда, где за несколько секунд до этого лежал Заккес. Он стал осторожно обходить Роя.

Приняв стойку, Секстон, смеясь, поворачивался к Заккесу лицом, и, сделав несколько обманных движений, он поднял другую трубу и, не давая противнику приблизиться, замахнулся и ударил.

Заккес отскочил в сторону, но все же удара ему избежать не удалось, он пришелся по плечу, раздался неприятный хруст: острая боль пронзила руку, прошла через грудь, он покачнулся.

Рой, смеясь, наступал на Заккеса, размахивая трубой, тесня его к штабелям лесоматериалов. Взгляд Заккеса панически заметался, он не мог теперь отскочить назад, положение стало критическим.

Стиснув зубы и превозмогая боль в плече, Заккес взобрался на штабель и оттуда взглянул вниз на Роя, потом быстро побежал по десятифутовому бревну.

За его спиной Рой забросил трубу на штабель и вскарабкался вслед за ней. Подхватив свое оружие, он погнался за противником.

Рядом, в нескольких футах, был еще один штабель, пониже. Заккес прыгнул на него, и под его тяжестью сложенные бревна стали смещаться. Он соскочил на землю и отбежал в сторону.

Через несколько мгновений за ним последовал Рой. Но ему не повезло: прыжок оказался роковым. Бревна под тяжестью Заккеса опасно сдвинулись, равновесие их было нарушено, и, как только Рой прыгнул, штабель под ним стал рассыпаться. Младший Секстон начал валиться на спину, отчаянно размахивая руками.

— Какого… — пробормотал Рой, и это было его последнее слово. Он полетел вниз и ударился головой о торчавшую из земли трубу.

Внезапно наступила тишина.

С сильно бьющимся сердцем Заккес подошел к Рою. Фары «кадиллака», прорезая тьму, освещали зловещую картину.

— Рой, — шепотом позвал Заккес. Ответа он не услышал, но при виде страшной картины его прошиб холодный пот. Рой Секстон смотрел на него невидящими глазами. Из разбитого черепа обильно лилась кровь.

Заккес почувствовал спазмы в животе. Он вскинул голову и отвернулся, зажав рукой рот, чтобы подавить приступ тошноты. Несколько мгновений спустя он набрал в легкие побольше воздуха и снова взглянул на тело, пощупал пульс.

Пульса не было. Рой Секстон, младший брат Текса, был мертв.

Заккес выпрямился и побрел, словно во сне, к машине Роя. Он прислонился спиной к открытой дверце и, тяжело дыша, стоял так несколько мгновений, показавшихся ему очень длинными. Неожиданно навалилась на него огромная усталость. Заккес закрыл глаза.

Он знал, что ему придется сделать, что может он сделать, чтобы выйти из этого сложного положения.