"Граф Вальтеоф. В кругу ярлов" - читать интересную книгу автора (Даймоук Джульетта)

Глава 3

Но прошло много месяцев прежде, чем она действительно состоялась. Вальтеоф остановился в страшный зимний холод у Сиварда Варна, ожидая, пока к ним присоединиться Госпатрик, и говорили они о том, что нужно было бы сделать, когда придет весна. Редкие новости попадали к ним с юга, но они знали, что королева родила сына, Генри. «Они называют его английским принцем», – сообщил посланец, и Вальтеоф подумал, что должно быть нечто большее, чем просто место рождения, чтобы сделать сына Вильгельма англичанином.

Наконец, как-то вечером, когда снег поутих, послышался звук копыт, и на двор владений Сиварда въехала кавалькада. Все в доме насторожились. Почти всегда ожидали нормандцев, хотя их и не было видно с той страшной январской ночи; но в дом вошел не нормандец – кузен Вальтеофа Госпатрик в сопровождении могучего Мэрсвейна и хрупкого Эдгара Этелинга.

Вальтеоф бросился через залу с протянутыми руками, они с кузеном обнялись.

– Вальтеоф! – Госпатрик отстранил его. – Мы не виделись больше восемнадцати месяцев, и, клянусь святым Кутбертом, в тебе ничего не осталось от мальчишки. Мой кузен – настоящий воин!

Вальтеоф рассмеялся, не скрывая удовольствия.

– Как славно увидеть человека, родного по крови. Как поживает твой ребенок, которому дали мое имя?

– О, он растет крепышом, и новый братец составляет ему компанию. А вот мой господин Эдгар и твой друг Мэрсвейн.

Вальтеоф повернулся, чтобы их приветствовать. Этелинг тоже изменился, с тех пор как они были в Нормандии, он вырос, в нем мало осталось детского, но выглядел он все таким же хрупким.

– Мы приехали с большими планами, – сообщил он, – но они все тебе расскажут. – Это было похоже на него – оставлять объяснения другим.

– Да, – Мэрсвейн тепло приветствовал Сиварда и Вальтеофа. – Но вначале расскажите, что здесь случилось. Правда, что нормандцы никогда и не входили в Дюрхем? Мы думали, что они будут мстить за убийство своих людей, но ходят странные слухи…

– О том, что святой защитил свой город? – спросил Вальтеоф. – Это верно, нормандцы вылезают из Йорка, но они едва ли вступят на землю как ее покрывает белая мгла так, что они не видят дороги. Пока она стоит, они не рискнут выйти.

– Это действительно великий святой, – вставил Барн. – Епископ вернул его мощи снова в Дюрхем, потому что ветер изменился, и пламя не коснулось церкви, так что она цела. Бог велел, и огонь остановился, это чудо.

Они все сидели теперь за столом, перед ними были вино и еда, и Сивард выслал всех домашних так, чтобы они могли поговорить. Он наклонился к гостям:

– Итак?

Госпатрик начал очень тихо:

– Мы согласны. Видно, что англичане больше не управляют своей землей, более того, все дела отошли к нормандцам, и даже то, что мы занимаем свои уделы, ничего не значит. Но мы ничего не можем сделать, не объединившись. Эдвин и Моркар провалились прошлым летом…

– А Эдрик Гилда похож на жужжащий улей, его укус безвреден, потому что он один, – вставил Мэрсвейн.

– Но если мы все объединимся и атакуем во главе с одним вождем, тогда мы сможем победить.

Вальтеоф резко подался вперед:

– С одним вождем? Одним из нас? – Среди них не было человека, который мог бы встать над всеми. Только Этелинг мог справедливо притязать на трон. Вальтеоф быстро взглянул на него: да, он мало похож на лидера. О Боже, сюда бы Гарольда Годвинсона!

– Нет, – прервал его Госпатрик, – никто из нас. Я – частично датчанин, и ты тоже, мой кузен. Есть только один человек, король Дании – Свейн. Он племянник Кнута, который не был нам плохим королем, и он племянник Годвина.

– Да, – согласился Мэрсвейн. – Попросим Данию о помощи и предложим ему корону Англии.

Долгое время спустя Вальтеоф удивлялся, неужели никто из них не видел, что корона в этот момент в руках человека, чье упорство не имеет границ. Но тогда, в полутемном доме, далеко от двора, где королева укачивала новорожденного сына, и нормандец восседал на троне, принадлежавшем когда-то великому Альфреду, это казалось возможным. Пока они строили свои планы, он наполовину отключился. Вдруг он вспомнил, что до той ссоры из-за Эдит Вильгельм ему почти нравился. Определенно, он его уважал, понимал его преимущества и видел в нем человека столь же энергичного и сильного, как и он сам. Но отказ Вильгельма отдать ему Эдит все изменил. Теперь у него был шанс отомстить Вильгельму за тот разговор в кабинете. Ему было все так же больно при воспоминании об этом и о замечании Вильгельма: «Кто победил при Гастингсе?»

Кубки были наполнены. В зале появились люди, так что всякая надежда на сохранение тайны пропала. Пир продолжался всю ночь, и Вальтеоф, пьяный от вина и полузабытого воодушевления, развалился на своем месте рядом с кузеном, протянув длинные ноги под столом. В этот решающий вечер Сивард вынес свой последний засоленный на зиму кусок мяса; здесь были и жареные каплуны, и огромные пироги, и окорока, которые свисали с балок в доме, так что они могли есть все это до тех пор, пока не насытятся, и даже более. Вино и эль лились рекой, и Вальтеоф чувствовал, что ноги его стали ватными, а лицо горит. Вино отшибло у него всю память о прошлом и прогнало все сомнения. Он не видел ни лица де Руля, ни улыбки Фиц Осборна, ни комического отчаяния Малье, не мог разглядеть никого из своих новых друзей. Пусть снова придет Ворон, пусть он летит над всей этой землей! Он сын Сиварда Датчанина, в нем нет нормандской крови.

– Пусть приходит дан, – кричал он, поднимая кубок. – Он нашей крови. Пусть он придет.

И прозвучал давний клич:

– Смерть нормандцам! Смерть захватчику.

Вальтеоф отчаянно надрался. Смерть им всем, и свободу Англии. Но мог бы он крикнуть все это в лицо Незаконнорожденному?

Наутро у него страшно болела голова, но надежда и весна рождались снова.

В конце лета датчане, грабя по пути, высадились на берег; теряя время и людей, они, наконец, попали в Камбер. Там Вальтеоф, Госпатрик, Сивард Барн, Мэрсвейн и Эдгар встречали их во главе огромной армии. Все было омрачено новостью о смерти архиепископа Альфреда в Йорке. Измотанный своими усилиями сохранить мир и, сознавая, что будет пролито еще больше крови, он умер, похороненный нормандцами и саксами, и в этот замечательный день Вальтеоф жалел, что старик не сможет увидеть, что свобода должна и может вернуться вновь.

Англичане подняли всех, кого могли, и послали гонцов к Эдрику Гилда на запад, чтобы он поддержал их со своей стороны внезапной атакой; люди пришли даже с самого дальнего юга, из Сакса, где один из оставшихся в живых телохранителей Гарольда проделал огромный путь на север, чтобы к ним присоединиться. Только Эдвин и Моркар все еще колебались, всякое желание борьбы в них погасло.

Вальтеоф послал Осгуда в Рихолл, и тот вернулся со всеми, кого смог собрать; он принес графу известие, что у Альфивы родился сын, которому дали имя отца, но он умер через две недели после рождения; расстроенное лицо Осгуда ясно говорило о горе Альфивы.

Он ехал один в сумерках. У него был сын, его собственный ребенок, и он умер раньше, чем граф его увидел. Все время, пока он гулял, он пытался покориться Воле Божией, чего никак не мог сделать, не поняв ее, и когда, наконец, он вернулся в лагерь, то твердо знал, что его отношения с Альфивой закончились, он уже к ней не вернется и не причинит ей больше горя. Он найдет ей мужа, хорошего парня, который подарит ей много ребятишек, крестьянских деток; они будут ползать у ее ног и наполнят ее жизнь большим смыслом, чем может это сделать знатный любовник и мертвый бастард. Никакой грех ее больше не коснется. И действительно, когда они ехали навстречу данам, он все забыл, потому что люди Нортгемптона и Хантингтона были со своим графом, все до одного.

Оти, как всегда, тенью следовал за своим господином, его скуластое лицо ничего не выражало; Хакон женился на своей девушке, но оставил ее, чтобы снова нести знамя своего графа; Осгуд опять командовал дружиной; и Ульф, которому теперь исполнилось пятнадцать, впервые нес оружие.

– Помни своего отца и держись молодцом, – подбодрил его граф. – Ты больше не паж, ты воин на моей службе.

Ульф, напряженный от возбуждения, хорошо сидел в седле; с горящим лицом, он сжимал копье так, как будто уже видел врага. «Он становится очень похож на Альфрика», – подумал Вальтеоф.

Англичане встретились с датчанами на их корабле. Это было ясным сентябрьским днем, солнце пригревало с летней щедростью, и Вальтеоф вспомнил, что прошло почти три года с тех пор, как на их землю пришел Харальд Норвежский, а сам он в то время отправлялся на свою первую битву при Стамфорде. Тогда Датский ворон был их врагом. Теперь, когда он стоял на палубе корабля, это все промелькнуло в его голове, и ему внезапно захотелось узнать, радуется ли дух его отца этому дню.

Датские хёвдинги вышли им навстречу. Самый старший из них представился как ярл Асбьёрн, брат короля, а двое помоложе, как Харальд и Кнут – сыновья короля Свейна. Раздались приветствия, чаши пошли по кругу, всюду были смех и улыбки, но англичане тщетно искали самого Свейна.

Торкель мрачно нахмурился.

– Короля здесь нет, – тихо сказал он Вальтеофу. – Он сошел с ума? Как он может рассчитывать на верность народа, если он сам не пришел?

– Ты уверен, что он не пришел? – Вальтеоф осмотрел палубу, все больше гневаясь. – Сидеть дома и посылать сыновей – это не путь к короне.

– И более того, – прибавил Торкель, – этот корабль нагружен награбленным добром – английским добром.

– Думаю, мы должны заплатить свою цену. Не дай Бог, чтобы мы променяли плохого правителя на еще худшего.

Но сейчас они ничего не могли сделать, а Асбьёрн выглядел опытным воином, и оба хёвдинга во главе датского войска жаждали боя.

Даны высадились на берег на следующий день, и вся армия двинулась к Йорку, все больше людей присоединялось к ним по дороге, а вечером подъехал отряд во главе с врагом Вальтеофа, человеком из дома Карла. Магнус заносчиво сидел в седле рядом со своими братьями, Эдмундом и Сомерледом. Его глаза встретились с глазами Вальтеофа, но он ничего не сказал. Как всегда, к Вальтеофу подъехал Кнут.

– Мы снова вместе в бою, Вальтеоф.

– По прошествии времени, – холодно согласился граф. – Но после нашего визита в Нормандию, ваш брат будет моим врагом, даже если бы не было между нашими семьями пролитой крови.

Кнут вздохнул:

– Если бы можно было, я смыл бы эту вражду своей собственной кровью, но обещаю что удержу своих братьев, пока мы сражаемся вместе.

Всматриваясь в его красивое лицо и большие задумчивые серые глаза, Вальтеоф вспомнил рассказы, которые он слышал о популярности Кнута, его преданности Святой Церкви, его милосердию к бедным, и удивился, как один человек может произвести на свет такого агнца среди выводка вепрей.

– Ловлю на слове, – наконец сказал он, – но ты не должен удерживать Магнуса. Когда-нибудь мы обязаны решить нашу ссору.

– Да, думаю, обязаны, – грустно сказал Кнут, – и Эдмунд и Сомерлед так же горячо желают этого. Они считают меня слишком мягким, – он слегка улыбнулся, – и говорят, что я должен был бы стать монахом.

Вальтеоф пожал плечами.

– Если каждый, кто испытывает сострадание, выбреет тонзуру, то этот мир достанется худшим из людей, не думаю, что Бог того хочет.

– Конечно, нет, – Кнут выпрямился. – Я должен вернутся к своим родным.

В этот вечер в лагерь, в десяти милях от города, пришло несколько человек и сообщили командирам, что в городе пожар.

– Пожар? – воскликнул Мэрсвейн. Кто из христиан способен это сделать?

– Нормандцы, – мрачно сказал один из вестников. – Они знают, что вы придете. Подожгли несколько домов на правом берегу рядом с замком. Думают, что мы можем найти там убежище. Не хотят дать нам подойти ближе к стенам города.

– Идиоты, – презрительно рассмеялся Магнус Карлсон. – Неужели они думают, что смогут остановить такую силу, как наша?

– Горожане готовы подняться и бороться вместе с нами, – продолжал другой. – Они только ждут, когда вы придете.

– Боже, только бы церковь святого Петра не сгорела, – Вальтеоф помолился. – Пусть Альдред лежит в мире.

– В мире пребывают только мертвые, – Асбьёрн обнажил зубы в кровожадной улыбке. – Для живых только бой и грабеж.

– Это наша земля, – резко сказал Вальтеоф. – Вспомни об этом, ярл Асбьёрн. Мы наступаем не на вражеский город, а только на врага, засевшего там. – Но Асбьёрн только рассмеялся.

Госпатрик встал:

– Мы должны атаковать на рассвете, надо воспользоваться тем преимуществом, какое дает нам пожар, и освободить город, пока он не сгорел. Он не спрашивал согласия. Казалось, в этом не было необходимости.

Ночью, урвав несколько часов отдыха, Вальтеоф почувствовал, как в нем поднимается гнев, гнев на их новых союзников, которые, он чувствовал, пришли сюда не с добрыми намерениями и потому не привели с собой своего короля; гнев за Йорк, подожженный этой ночью город, в котором он родился, гнев на нормандцев, которые были всему причиной; гнев, направленный против Вильгельма; потом его гнев обратился к Сангелаку и Стамфорду и даже обрушился на короля Эдуарда, который, может, и был святым, но был и глупцом, оставившим свое королевство такому шакалу. Этот гнев пожирал его, горел в его мозгу, и когда, наконец, он заснул, это был тяжелый сон со страшными картинами и страшными людьми. Он проснулся весь взмокший и не мог дождаться, когда этот гнев изольется в битве, которая утолит его жажду мести, растравлявшую душу, подобно яду. Еще до того, как на небе появились первые лучи солнца, он вооружился, надел кольчугу и шлем и снова взял в руки боевой топор.

Весь лагерь уже был на ногах, нортумбрийцы, которые в эту долгую зиму забросили свои дома и жили в палатках на земле Сиварда Варна для того, чтобы закалить себя, уже встали, готовясь к бою. Даны, которые всю ночь пили, не так торопились и двигались со стоном, держась за головы. Но, наконец, вся армия двинулась к Йорку, ведомая англичанами. Даны следовали за ними со своим развивающимся флагом с христианским крестом с одной стороны и Вороном на другой. Они наполовину язычники, подумал Вальтеоф и заметил Торкелю, что их союзники, очевидно, сочтут, что делают неправильно, присоединяясь к Лебедю. Но он чувствовал себя тяжело, осознавая, что за спиной развевается языческий символ, и не мог освободиться от мысли, что Локи, злой дух, о котором он помнил еще по детским рассказам, снова припыл на его землю.

Вскоре они увидели город, покрытый густыми клубами дыма. Вальтеоф тихо выругался и поддал пятками в бока Баллероя, чтобы взобраться на маленький холмик, откуда все происходящее было бы лучше видно. Теперь он увидел горящие дома по обоим берегам реки и пламя над башней церкви святого Петра. Он галопом скатился вниз к своим спутникам.

– Ради Бога, – закричал граф, – начнем быстрее!

Они обрушились на город с такой яростью, что у нормандцев было мало шансов их удержать, даже если бы они остались под защитой своего замка. Но они неразумно выскочили наружу для того, чтобы сразиться в горящих руинах домов на берегу реки.

Вальтеоф повел своих людей к замку на восточном берегу реки и расчистил себе путь через горящую улицу к воротам; весь гнев, накопившийся прошедшей ночью, вновь вспыхнул с такой силой, что глаза ему застилал багровый туман. На башнях замка он увидел множество нормандцев, тогда как еще один отряд направлялся к воротам. Он вместе со своими людьми яростно обрушился на них. Наконец-то переживания многих месяцев нашли себе выход. Даже юный Ульф, никогда раньше не видевший битвы, размахивал своим топором как зрелый воин, выкрикивая графский боевой клич: «За Бога и святого Гутласа!»

Среди шума и крика полузадохнувшиеся от дыма англичане уничтожали нормандцев. Вальтеоф обрушивал свой топор со смертельной точностью. Кровь врага забрызгала его с головы до ног, сам же он благодаря ловкости не получил ничего, кроме небольшой царапины.

Его люди кричали:

– За сына Сиварда! За графа Вальтеофа!

И он наслаждался чувством своей силы, опьяненный воодушевлением своих людей. Нет больше стыда поражения, наконец-то битва, бой, который сотрет память о нормандском высокомерии и нормандском насилии над любимой землей. Он снова взмахнул топором, увидел голову, упавшую с плеч и откатившуюся к стене, с прикушенным языком. Он взмахнул снова, отсек руку и увидел, как нормандец, шатаясь, карабкается к обгоревшим руинам, огонь охватил его целиком.

Это был час страшного отмщения, и когда все кончилось, он провел своих людей дальше за ворота, во внутренний двор замка. Здесь горстка солдат еще держалась, но люди Вальтеофа напали на них, уверенные в победе. Никто не должен был выжить в этот день, и Вальтеоф убил двоих, пытавшихся ускользнуть по ступенькам. Группа его людей окружила нескольких оставшихся нормандцев, и когда они занялись ими, он услышал нормандский боевой клич: «Дэкс э! Дэкс э!»

Он с ужасом повернулся, услышав этот голос, и затем бросился туда, крича своим людям, чтобы они не убивали нормандца, чтобы они оставили его в живых. Нормандец еще дрался, в его руках был меч, весь красный от крови, но люди Вальтеофа подчинились господину: выхватив у него оружие, они повалили его на землю, едва не задушив при этом, и связали ему руки.

– Отпустите его! – закричал подбежавший Вальтеоф, – Отпустите его. Он мой заложник.

Он посмотрел на оглушенного и распростертого человека и потянулся, чтобы развязать его.

– Ты мой заложник, – повторил он. Потный, задыхающийся, неописуемо грязный и окровавленный Ричард де Руль снял шлем и отшвырнул его в сторону. Он был в бешенстве оттого, что его люди бежали от англичан. Он оттолкнул руку графа, длинно выругавшись.

– Я не могу в это поверить, – сквозь зубы проговорил он, – Мы все не могли поверить, когда услышали, что ты примкнул к восстанию. Святой Иисус! Что тобой овладело?

Вальтеоф на это не отреагировал.

– Где Малье? – спросил он. Гнев уже оставил его: были все-таки нормандцы, которых он не хотел убивать. – Где Малье? Ради Бога, скажи мне.

– Он в доме, – мрачно сказал Ричард. – Он пошел защитить свою жену и детей – защитить от твоих кровожадных головорезов-союзников. – Он резко дернул головой в сторону двери, в которую ввалился ярл Асбьёрн, в руке его был окровавленный меч, за ним следовали даны. Вальтеоф сбежал по ступенькам, его люди проталкивали Ричарда с собой, так что в дом они вошли первыми, орущая толпа данов следовала за ними.

На возвышении стоял Малье вместе с леди Хизилией и двумя испуганными девочками. Он был бледен, с мечом в руках, но когда он увидел Вальтеофа, то вздохнул с облегчением и бросил с грохотом оружие.

Вначале казалось, что даны, не обращая внимания на Вальтеофа и его людей, убьют нормандцев на месте, но Асбьёрн перекрыл своим криком шум боя, сказав, что за Малье они получат хороший выкуп, и Вальтеоф поставил своих людей охранять пленников. Для этого было достаточно и нескольких человек. Рассматривая диких людей с Севера, как саранча налетевших на дом, Малье повернулся к Вальтеофу:

– Ты сошел с ума, мой господин, если присоединился к этому восстанию. Вильгельм придет, и вы не сможете его победить.

Асбьёрн, уже раздобывший куриную ногу, с двумя золотыми кубками под мышкой и кувшином вина в руках, громко расхохотался, и хвастливо заявил:

– Пускай Незаконнорожденный приходит. Мы с ним справимся. Ворон может побороть и нормандского Льва.

Вальтеоф ответил Малье:

– Ты плохо меня знаешь, если думаешь, что я буду сидеть дома, пока моя страна в огне войны.

Но было бы слишком глупо терять время на разговоры и, оставив пленников на попечение Осгуда, он вышел осмотреть остальную часть замка. На другом берегу реки Госпатрик занимался своим делом. Там горело все, что только могло гореть, крепостные стены и башенки с флюгерами были разрушены – никогда уже нормандцы не найдут здесь приюта. Датские воины, хватая все, что было ценного, остальное предавали огню и мечу, так что к вечеру Йорк превратился в страшные, оскверненные и тлеющие руины. Все, что народ когда-то создал здесь, теперь не существовало, потому что огонь и даны сделали свое дело. Даже церковь святого Петра они разграбили. Весь город был разрушен, но зато враг был изгнан с их родной земли.

Что удивительного в том, что Вальтеоф, Госпатрик, Мэрсвейн и их солдаты были пьяны от радости победы! А Вальтеоф, к своему удивлению, оказался героем дня за свои деяния в воротах города. Когда вожди собрались под разрушенными крепостными стенами, его приветствовали восторженными возгласами, и один из людей Госпатрика сказал, что более ста нормандцев погибло, когда Вальтеоф брал ворота.

– Сейчас их тела пожирают вороны, – закончил он довольно. Сострадание было забыто в этот день, день мести.

Когда в лагере загорелись огни, Торкель вместе с другими датскими скальдами слагал песни о его доблести, и гул одобрения всюду встречал его. Солдаты же водрузили Вальтеофа на груду камней, хором выкрикивая здравицы в его честь и поливая его вином из своих кубков. Однако он оставил их и направился к группе пленников, чтобы поговорить с Ричардом де Рулем. Но когда он подошел к де Рулю, оказалось, что им не о чем говорить.

– Когда я приехал в Дипинг, я думал, что между нами мир.

– Мир?! – воскликнул Вальтеоф. – Если бы мы захватили твою землю, был бы мир?

Ричард устало покачал головой. Но затем прибавил:

– Но с тобой я хотел бы быть в большем мире сегодня.

– Ты все еще мой друг, – ответил Вальтеоф. Он взглянул на данов – рядом с каждым лежала груда награбленного – и внезапно удивился тому, что их тоже он называет своими друзьями. Но это было время не для горьких мыслей, и минуту спустя он снова находился среди своих людей из Рихолла и Белместорпа, Хантингтона и Нортгемптона, пьяных от гордости и радости.

Они притащили вина из города – кто в чем мог, и всю ночь напролет шло пиршество и звучали песни.

И только отвратительные, обезглавленные трупы были молчаливы, да безутешная группка пленников – Гилберт из Гента, Малье и его семья, Ричард де Руль, сидевшие в сторонке под охраной Вальтеофовых воинов.

Король Вильгельм охотился в лесах Дэна, куда и принес ему вести о захвате Йорка задыхающийся гонец. Человек бросился к его ногам и выпалил всю историю о том, как высадились даны, и о том, как огромная армия атаковала город.

– Пришел каждый из селян, господин, – сказал он. – Там нас ненавидят больше, чем где-либо еще. Твои замки разрушены, твои воины – мертвы. Только горстка людей бежала.

Вильгельм остановился. В этот серый осенний день было холодно, и дыхание его превращалось в пар. Он сидел верхом, с луком в руках. Лицо короля потемнело, и окружающие увидели знакомую складку у рта и судорожное подергивание мышцы.

– Что с моими рыцарями? – наконец спросил он.

– Фиц Осборн мертв, сир. Вильгельм Малье и Гилберт из Гента вместе с Ричардом де Рулем в плену и еще один – два человека из служилых.

– Они все еще в Йорке? – Королевская лошадь вскинула голову, и он резко натянул узду. Вокруг него собрались люди, ожидая, что он будет делать.

– Нет, господин, даны укрепили остров Акхольм и держат там наших людей вместе с награбленным добром.

– Кто руководит англичанами?

– Граф Госпатрик, Мэрсвейн – шериф Линкольна, принц Эдгар и граф Вальтеоф.

– Граф Вальтеоф? – повторил Вильгельм. Странное выражение промелькнуло на его лице, а Фиц Осборн и Мортейн переглянулись.

Гонец рассказывал о том, что произошло, о том, как каждая деревенька изгоняла завоевателей, и лицо Вильгельма снова напряглось, покрываясь краской.

– Великий Боже! – прорычал он. – Они за это заплатят. Это мой удел, мое королевство, и клянусь Господом Иисусом, я был с ними мягок до сих пор. Эта земля и этот народ утонут в крови за то, что сделали.

Он кинул лук слуге, и, пришпорив лошадь, поскакал через лес, низко пригнувшись к седлу, чтобы избежать удара о нависающие ветви. Все кинулись за ним следом, хорошо зная, что он не ослабит поводий до тех пор, пока не достигнет Глочестера.

Под звуки строительных работ он въехал в замок и в доме выслушал уже другого гонца, который как раз собирался следовать к нему в лес, чтобы рассказать дальнейшие новости о восстании на юго-западе. Там восставшие осадили новый замок Роберта Мортейна, были неприятности и в Мерсии, так как Дикий Эдрик напал на Шрюсбери. В первый раз после победы при Гастингсе его корона была в опасности – и он понял, что она никогда не была завоевана.

Он немедленно собрал военный совет.

– Мои люди возьмут Монтакуту, если у тебя нет для меня другой работы, брат, – заявил Мортейн.

Вильгельм кивнул:

– Ты и мой кузен из О[4] сразу поедете в Линкольншир и остановите продвижение данов к югу от Гамбера.

– Позволь мне сразиться с Эдриком, – вставил Фиц Осборн, – Он – прирожденный боец, но не знает стратегии. Я пошлю к тебе гонца, когда возьму его.

Сам король двигался со своей обычной стремительностью, казалось, что в него вселился демон. Он, взяв только конницу, пронесся по центральной Англии, разгромил восставших при Стаффорде и в нескольких других местах и гнал данов до самого Гамбера, оставив Мортейна и О сторожить Линкольншир, сам отправился дальше на север. Там до него дошли сведения, что Фиц Осборн сдержал слово и принудил Эдрика сдаться. Дикарь приехал в Шрюсбери и поклялся быть вассалом Вильгельму.

Глаза короля вспыхнули, и он обнажил зубы в удовлетворенной улыбке.

– Теперь в Йорк, – сказал он. – Видит Бог, я буду в короне на Рождество.

Это оказалось легче, чем он ожидал. Огромная армия, которую он думал там встретить, вся разбрелась. Даны были загнаны на остров Аксельм и отсиживались на своих кораблях; нортумбрийцы же, по своему обыкновению, сделав то, что собирались, оказались не в состоянии довершить свою победу и, радостные, вернулись домой, вопреки уговорам своих вождей. У них была свобода, добыча, нормандцы бежали – какой еще резон оставаться в неудобном лагере вместо того, чтобы пировать в своих домах? Вильгельм пересек Эр и двигался дальше беспрепятственно. Из Дюрхэма епископ Ателвин снова отправился на Линдсфарне в сопровождении Госпатрика, которого разбили одной легкой атакой. Сыновья Карла вернулись домой с награбленной добычей, а Мэрсвейн уехал в Шотландию на бракосочетание сестры Эдгара с королем Малькольмом, и только граф Вальтеоф, как слышал Вильгельм, готов был сражаться. Он въехал в оскверненный город Йорк, где народ деловито отстраивал свои сожженные дома, и там надел свою корону, как и поклялся, в разоренном соборе на Рождество. Произведя должное впечатление на народ, он послал Асбьёрну вежливое предложение присоединиться к королевским войскам, оставив себе все награбленное добро вместе с предложенным в качестве подарка золотом. Взамен он должен был, во избежание в дальнейшем неприятностей, вернуться домой весной. Вероломный датчанин, вполне довольный своей добычей, согласился без разговоров и освободил пленных. Только Ричард де Руль, как он сказал, находился на севере, у графа Вальтеофа. В замке, на правом берегу реки, Вильгельм созвал своих рыцарей, пока его люди восстанавливали разрушенные стены.

– Этот народ Нортумбрии, – сказал он, – произошел от викингов так же, как и я, и они ближе нам по крови, чем саксонцы. Они хорошо знают, что сделали. В этом городе не осталось ни одного дома, ни единой постройки. Сожжено все, что поддерживало бы жизнь. – Он оглядел удивленные лица. – Не убивайте, если вам не сопротивляются, но вы должны опустошить эти места так, чтобы люди могли видеть и осознавать, что значит неповиновение своему помазанному монарху. – Он осмотрел собравшихся. Это были закаленные воины, привыкшие и к жизни во дворцах, и к тяготам войны, однако сейчас они смотрели на него угрюмым взглядом. Даже те, кто был с ним в Алансоне раньше, где жестокость его не знала пределов, слушали его с ужасом.

– Сир, – вступил Вильгельм де Варенн, – сейчас зима. Люди погибнут от голода.

– Разве это моя вина? – резко спросил Вильгельм. – Они сами этого хотели. – Он встал, закончив разговор, и отпустил карту – она сама свернулась, как будто показывая, что Йоркшир должен был быть стерт с лица Англии. – Я сам, – добавил он, – пойду на графа Вальтеофа.