"Пылающий камень (ч. 2)" - читать интересную книгу автора (Эллиот Кейт)

ДВОРЕЦ КОЛЕЦ

Если бы Захария знал, как долго им придется идти до дворца спиралей, он бы скорее всего не пошел за ней. Летом они пересекли западные пограничные земли, а теперь, когда начались осенние дожди, они пробирались по Вендару и старым дорогам герцогств Фесс и Саония, направляясь к древнему королевству Варр, которым ныне правили короли Вендиша. Они видели башни Отуна, но ни разу не зашли в какой-нибудь город или поселок. Они охотились на мелких животных и собирали коренья в лесу, голодать им не приходилось. Да и лошади пока хватало травы вдосталь.

Иногда в деревнях они обменивали шкуры убитых животных, корзины или волшебные амулеты, сплетенные Канси-а-лари, на муку, соль или сидр. Однажды хозяйка дала им теплую одежду в обмен на амулет от бесплодия. Молодая фермерша хотела ребенка, но долгожданный малыш все не появлялся. Захария поразился, увидев, насколько живо Канси-а-лари откликнулись на ее беду. Ради этой несчастной женщины она прервала их путешествие на целый месяц, в течение которого беспрерывно потчевала фермершу тертыми лесными орехами, чаем из майорана и разными маслами и зельями из крапивы и жасмина. Захария внимательно наблюдал за ней. У него была хорошая память, и он старался запомнить все ее действия, потому что Канси-а-лари знала и умела делать то, что давно уже запретила Церковь. Травы Канси-а-лари помогли, и вскоре женщина забеременела. В благодарность она сшила им верхнюю одежду, что значительно облегчило путешествие. Теперь от них не шарахались как от бродяг. А когда кончались припасы, они могли попросить приюта на ближайшей ферме, не опасаясь, что на них спустят собак.

В Кандлмесе они отдали паромщику два медяка и средство от бородавок за то, что он переправил их на противоположный берег Олиара. Зато теперь они оказались в Салии. Захария изумился, обнаружив, что Канси-а-лари говорит на салийском наречии едва ли не лучше, чем на вендийском.

Здесь дожди выпадали редко, а снега вообще никогда не было. В такие солнечные дни путешествовать — одно удовольствие, но на лицах встречавшихся им людей ясно читалось отчаяние: если дождь не польет землю в ближайшее время, урожая не жди. Крестьяне здесь были суеверны и не хотели впускать в свои дома чужестранцев, поэтому Захария и Канси-а-лари каждую ночь устраивались на ночлег в лесу. Впрочем, ничего страшного в этом не было. Было тепло, и пусть Захарии иногда не хватало эля, воды в окрестных ручьях можно было набрать сколько угодно.

Наконец через горы они вышли к морю. Захария слышал рассказы о море, но никогда не видел его. По правде сказать, он не мог представить себе такой реки, у которой не видно противоположного берега. И вот теперь море лежало перед ним. Скалистые утесы сменились мягким песком, волны лениво накатывались на берег, оставляя на нем кружевную пену. Захария восхищенно смотрел на горизонт и заходящее солнце, неумолчный рокот волн завораживал его.

— Скоро мы отправимся туда, — сказала Аои, глядя на запад и прикрыв глаза рукой.

Солнце окрашивало волны в розовый цвет и отражалось в них, разбиваясь на тысячи осколков. Но только ли солнце блестело там, далеко на горизонте?

— Чурендо, — пояснила Канси-а-лари.

На берегу появились козы, они подозрительно принюхались к чужакам, а потом по очереди напились из ручья.

— Придется ждать полнолуния, — объявила женщина. Они разбили лагерь в небольшой ложбине, заросшей низким кустарником. Захария натаскал камней и соорудил из них грубые стены, а Канси-а-лари сплела из водорослей нечто вроде циновки, из которой они устроили крышу. Прошло несколько дней, за это время он уже привык к шуму моря, но не перестал удивляться таинственной регулярности приливов и отливов. Они охотились на диких коз, пили воду из ручья и ели оставшийся хлеб. Захария нашел даже несколько старых сморщенных редисок и дикий лук, которыми приправил жаркое.

В тот день, когда по подсчетам Канси-а-лари на небе должна была появиться полная луна, женщина сказала, что им необходимо привести себя в порядок. День стоял прохладный — лето уже давно миновало, а вода просто обжигала холодом, но Канси-а-лари была непреклонна: в чурендо нужно идти чистыми. Они привыкли друг к другу за время долгого путешествия, и она, не стесняясь его наготы, принялась мыть Захарию. Она вымыла его с ног до головы, обследовав буквально каждый сантиметр его тела — уши, глаза, кожу между пальцами, тщательно вычистила грязь под ногтями, промыла рану, нанесенную Булкезу. Захария чувствовал себя жертвенным животным: еще в детстве ему довелось видеть, как его бабушка подобным образом мыла ягненка, прежде чем принести его на алтарь богов плодородия, чтобы они послали хороший урожай. Но когда Канси-а-лари так же тщательно стала мыть себя, он понял, что это часть особого ритуала и что туда, куда они идут, не принято являться с немытыми ушами и траурной каймой под ногтями. Канси-а-лари, судя по всему, не видела в нем мужчину, потому что совершенно спокойно мылась перед ним и даже попросила вымыть ее сзади, сказав, что очень неудобно мыть спину себе самой. Он чувствовал влечение к ней, и это было совершенно естественно — перед красотой Канси-а-лари не устоял бы ни один мужчина. Впрочем, Захария понимал, что подобные порывы лучше сдерживать.

Вопреки ожиданиям, когда он оделся, она не разрешила ему обуться в сандалии, зато на запястьях и щиколотках нарисовала белые браслеты, которые больше всего походили на кандалы для строптивых рабов. Свою собственную одежду и обувь она спрятала в седельную сумку.

До самого вечера он наблюдал за ее приготовлениями. Прежде всего она натерла свое тело маслом, потом достала из сумки не меньше дюжины маленьких мешочков, в которых хранились разные краски, семена и снадобья. После чего принялась разрисовывать себя странными знаками: ярко-оранжевые спирали украсили ее живот и грудь, на бедрах появились желтые ромбы, а ноги расчертили голубые зигзаги. На пальцы рук и ног она нанесла белые полоски, похожие на когти леопарда. Затем она надела свою кожаную юбку, завязала на лодыжках и коленях тесемки с кисточками, на шею повесила два ожерелья из полированных кабаньих клыков, а в волосы воткнула острую костяную иглу и три разноцветных пера — золотистое, как солнце, зеленое, как весенняя трава, и черное, как ночь. Копье она украсила лентами, а к древку привязала колокольчики.

Уже в сумерках они в последний раз напились пресной воды из ручья и наполнили две кожаные фляги. Канси-а-лари дала Захарии проглотить три семечка, одно из них оказалось горьким, другое сладким, а третье безвкусным. Потом она взяла под уздцы лошадь и повела ее к морю, велев Захарии идти следом. Колокольчики на копье легонько позванивали, а на каждом пятом шаге женщина потрясала копьем, чтобы их звон разносился вокруг.

Начался отлив, и море отступило так далеко, что казалось, что какое-то неведомое чудовище в глубинах открыло пасть, решив выпить всю воду. Они шли все дальше и дальше. Море еще никогда не отступало так далеко, и когда Захария оглянулся, то с ужасом увидел, что утесы, на которых они провели столько дней, остались далеко позади, и теперь до них не добежать, если море вернется.

Когда-то давно он умел плавать, в озерных краях дети с малолетства учатся плавать, ловить рыбу, находить съедобные коренья и собирать хворост. Но он так долго прожил среди кочевников, которые считали плохой приметой заходить в воду, что, наверное, сейчас не сможет проплыть и четверти лиги. Его захлестнут холодные волны и утянут вниз…

Что с ним тогда будет? Попадет ли его душа в Покои Света? Вряд ли. Теперь ему нет места среди праведников его народа. Или, может, его путь лежит в преисподнюю, на вечные муки? Что ждет того, кто перестал бояться и любить Бога?

Встав на колени и начертив несколько символов на песке, Канси-а-лари начала молиться на своем языке, кланяясь сначала на север, потом на восток, затем на юг и, наконец, на запад. Достав из сумки раскрашенные камушки, она разложила их в понятном только ей порядке: зеленый — на север, красно-оранжевый — на восток, темно-коричневый — на юг и белый — на запад. В свете луны песок таинственно мерцал. Издалека доносился ровный гул моря. Неужели они пойдут дальше? Скоро начнется прилив.

— Мы прошли половину пути, — сказала она, поднимаясь с колен. Откупорив флягу с водой, она сделала три глотка и дала отпить Захарии. — Надо продвигаться быстрее.

Лошадь нервно зафыркала. Налетел легкий ветерок, и снова все стихло. Они пошли дальше.

— Научи меня молиться своим богам, — неожиданно сказал он.

Прошло немало времени, прежде чем она ответила:

— Мои боги не похожи на твоих, и мы не молимся им так, как это делаете вы. Если ты не можешь молиться небесному богу своего народа, тебе надо найти других богов. Ты рассказывал мне о своей бабушке, по-моему, она была мудрой женщиной. Молись тем богам, которым молилась она. Тогда ты будешь счастлив, и, возможно, они защитят тебя.

Перед ними лежала неширокая полоска воды. Канси-а-лари перебралась через эту преграду, едва замочив ноги, Захария следовал за ней. Но чуть дальше снова разливалась вода, а за этой преградой была еще одна. Каждый ручей оказывался глубже предыдущего, и, переходя через последний, женщине пришлось высоко поднять юбку, чтобы не замочить ее. Под ногами плеснула невидимая рыба. Захария снова обернулся — теперь берег превратился в узкую темную полосу на горизонте. Лошадь фыркала и мотала головой. Вода начала прибывать, чудовище морских глубин выдохлось, ему не удалось выпить море — начался прилив.

— Далеко еще? — встревоженно спросил Захария.

— Уже пришли, — ответила она.

Перед ними возвышалось каменистое плато. Захария посмотрел наверх и полез вслед за Канси-а-лари. Камни вздымались вверх, как башни занесенного песком древнего города. Море возвращалось, затапливая дно, по которому Захария и Канси-а-лари только что прошли, не замочив ног. Высоко в небе стояла полная луна.

— Бабушка называла ее Белым Охотником, — неожиданно вспомнил Захария. — Я взываю к тебе, Великий Охотник, — смущаясь, прошептал он. — Дай мне силу, поделись со мной своим могуществом.

Они остановились перед огромной мраморной стеной, рядом с воротами. Но они не вошли, а повернули налево и направились по тропинке, выложенной черными каменными плитами. Вода начинала медленно подниматься.

— А если она поднимется еще выше? — нервно спросил Захария.

Канси-а-лари ничего не ответила, она молча шла дальше. Он попытался припомнить молитвы своей бабушки, но их слова стерлись из памяти, остался лишь образ мудрой женщины, старой, но еще крепкой и наделенной чувством юмора. Она долго не соглашалась молиться перед алтарем Единого Бога, а когда это наконец произошло, Святое Братство устроило пир для целой деревни, чтобы отпраздновать ее обращение. Но он видел, как она втайне от всех прятала вырезанную из дерева фигурку бога мудрости и изобилия, и каждый раз, опускаясь на колени перед образами Святой Матери и Отца Жизни, на самом деле она молилась прежним богам.

Они, казалось, уже целую вечность шли по выложенной черными плитами тропинке, а когда снова вернулись к черным воротам, то увидели, что вода не доходит до них всего на пару метров. И она все еще продолжала подниматься.

— Вот теперь мы пришли, — сказала женщина. Достав нож, она слегка надрезала кожу на ладони и вытерла кровь о створку ворот, потом то же самое она проделала с Захарией. Даже лошадь не избежала общего кровопускания — Канси-а-лари уколола ее в плечо и тоже мазнула ее кровью по воротам.

Потом женщина начала медленно ощупывать все выпуклости и неровности на поверхности стены. Найдя рычаг, она нажала на него, и дверь бесшумно раскрылась. Канси-а-лари переступила порог, и Захария тотчас последовал за ней, опасаясь, что она исчезнет, и тогда он останется один. Они оказались на такой же тропинке, как и та, по которой они шли вдоль стен. Лошадь сначала было заартачилась, но когда вода стала подбираться к копытам, она решилась и быстро скользнула в проем.

Канси-а-лари захлопнула створки ворот, преграждая путь наступающей воде. Захария тревожно посмотрел наверх, пытаясь выяснить, не хлынет ли вода через высокие стены. Потом он опустился на колени и дотронулся до земли — она оказалась такой сухой, словно даже дождей здесь никогда не было. Теперь они повернули направо и через некоторое время снова вышли к черным воротам.

— Теперь мы внутри, — сказала женщина.

У Захарии болела рука, и он очень хотел пить, но Канси-а-лари запретила ему прикасаться к воде. Он прислонился к стене — последние события окончательно измотали его.

— Внук.

— Кто тут? — резко обернувшись, спросил он. — В этом камне кто-то есть! Он говорит со мной голосом моей бабушки!

— Здесь нет никого, кроме нас, — уверенно отозвалась женщина. — Мы вступили в чурендо — дворец колец. Здесь сходятся воедино три мира. Не удивляйся тому, что увидишь или услышишь.

— Какие три мира? — спросил он, но она уже шагала вперед. Захария последовал за ней, таща за собой лошадь. — Какой смысл в хождении по кругу? Мы что, не можем подняться по той тропинке?

Канси-а-лари остановилась, и один ее взгляд заставил его замолчать.

Они шли по пыльной тропинке, увязая в песке. Еще раз обойдя вокруг холма, они опять оказались перед воротами, но на сей раз не черными, а из светло-розового камня. Почувствовав, что у него голова идет кругом, Захария посмотрел вниз и увидел, что внизу плещется море, а вглядевшись внимательнее, он рассмотрел и черные ворота, которые теперь почти скрылись под водой. В небе стояла луна, но, несмотря на то что они ходили уже не меньше часа, она так и не поднялась над горизонтом. Захария снова прислонился к стене и сквозь розовый кварц увидел другое море, вернее, широкую реку, за которой виднелись вздымающиеся холмы.

Словно привидения, корабли поднимались по узкой и бурной реке. Нос переднего корабля украшала голова дракона. Существа, похожие на людей, задавали такт гребцам, на солнце блестели каменные и железные наконечники копий. Впереди вокруг нескольких столбов, торчавших из воды, бурлили водовороты. Корабли неминуемо напоролись бы на них.

Но гребцы спустили якоря и сошли на берег, все сжигая на своем пути и убивая жителей. Разрушенные деревни и поселки представляли собой ужасное зрелище: солнце, низко стоящее над горизонтом, освещало пепелища и трупы. Костры усеяли склоны и долины, но не могли разогнать темноту.

Канси-а-лари скрылась за поворотом, Захария сильнее потянул за собой лошадь, он боялся отстать. Идти стало труднее, тропинка все круче забирала вверх.

Следующие ворота светились бледным металлическим блеском, вода плескалась где-то далеко внизу. Небо на востоке светилось — там вставало солнце. Но над головой по-прежнему сияли звезды. Луна скрылась. Захария наклонился и оперся рукой о ворота.

В кресле с резными подлокотниками в виде гуивров сидела женщина. На шее у нее висело золотое ожерелье — знак королевского рода, а на голове сверкала небольшая корона. Седина в волосах и морщины на лице выдавали не столько возраст, сколько выпавшие на ее долю испытания. Комната, в которой она находилась, была богато убрана драгоценными тканями и резной мебелью, но у входа стояли стражники — женщина находилась в заключении. Знаком она приказала монахине сесть, а потом тихо, чтобы не слышали охранники, спросила:

— Что ты принесла мне? Ты уверена, что Констанция ничего не знает?

— Да, ваше высочество, — отозвалась монахиня. — Епископ построила новую голубятню, а голубь прилетел в старую. Так я и узнала, что есть слуги, которые готовы служить вашему высочеству.

— Дай мне послание, — приказала женщина. Монахиня протянула ей исписанный листок, довольно мятый и грязный. Женщина взглянула на него, а затем велела: — Прочти.

Монахиня с трудом разобралась в полустертых строчках, но в конце концов, прочитала: «Единственно прямой наследнице Вендара и Варре, ее величеству королеве. Не отчаивайтесь. Есть человек, не забывший о вас и который в свое время вернется, чтобы помочь вам».

— И это все?

— Да, ваше высочество.

— А что это за знак внизу?

— Похоже на подпись, но я не уверена. Разобрать ее я не могу.

Женщина встала с кресла и, посмотрев на огонь, весело пылающий в камине, произнесла:

— Сожги письмо.

В окно залетел ветер, занавеска слегка откинулась, и стали видны низкое небо и луна, светящая из-за деревьев.

— Белый Охотник, защити меня! — взмолился Захария. Он все время поскальзывался и едва не падал, но другой дороги не было. Может, стоило молиться не Охотнику, а Повешенному, которого люди убили за мудрость? Он провисел на дереве девять дней, пока его кости не обглодали дикие звери и воронье. Но Захария не помнил, как к нему взывать, хотя ребенком ему нравилось смотреть, как молится старым богам бабушка. Но сам Захария, как и его родители, верил в Господа Единого и Круг Единства, ему нравились проповеди монахов, а позже слова, написанные в Святом Писании, которые, казалось, сами откладывались у него в памяти.

Сейчас, остановившись на узкой тропинке и удерживая перепуганную лошадь, он не мог вспомнить ни слова из тех молитв, на ум приходили лишь слова бабушки. Она не читала красивых псалмов, но зато ее слова шли от самого сердца.

— О бог урожая, вот, прими эти первые плоды из сада, их не очень много, но они вкусные. Пожалуйста, одари мою дочь вторым ребенком, она так давно ждет его. Вот еще яблоки, которые я сохранила с прошлого урожая. Четвертое дерево слева не дало плодов в этом году. Если ты слишком занят и не одаришь это дерево плодовитостью, то мой зять срубит его, и я посажу на его месте ореховый куст в твою честь. Я уже присмотрела хороший саженец на берегу реки, не слишком большой, но и не маленький.

Он помнил, что на следующую зиму его тетушка родила долгожданную дочку, которую назвали Хатуи, а бабушка посадила ореховый куст. Втайне от всех она собирала с него первые орехи и приносила на алтарь старого бога. Захария всегда ходил вместе с ней, но никому не говорил об этом.

Бабушка уже давно умерла.

Канси-а-лари скрылась за поворотом.

От нахлынувших воспоминаний Захарии казалось, что вокруг него вьются тени прошлого, он тряхнул головой и отогнал мысли. Ноги ныли от усталости, а лошадь, которая после короткого отдыха шла быстрее, все время торкалась мордой ему в плечо.

Эльфийка уже стояла у третьих ворот. Откуда-то пробивался бледный солнечный свет, отчего воздух был наполнен мерцанием. Лазоревый цвет ворот делал их похожими на большую ледяную глыбу, вставленную между двумя каменными стенами. За воротами море — темное и беспокойное, как перед штормом, земли не было видно вовсе. Захария отступил назад, готовый идти дальше, — ему очень не хотелось потерять Канси-а-лари из виду. Но она все еще стояла у ворот.

— Кто здесь? — спросила она и протянула вперед ладонь.

Высоко над шатром развевались флаги. Слуги быстро спешились и принесли сундуки с одеждой, лопаты, корзины со свежим хлебом, который пах так, что всем сразу вспомнились дом и тепло родного очага. Снег белым пушистым одеялом покрывал все вокруг. По мере того как на небо поднималось солнце, круглая луна пряталась за горизонт. Лошади бродили неподалеку, выдыхая клубы пара. Внезапно люди, словно цыплята, спасающиеся от лисы, бросились в стороны. Из палатки появился король. Это было совершенно очевидно, и даже Захария, который никогда не видел короля прежде, сразу понял, что это он. Со всех сторон его окружали придворные. К нему подбежали гонцы и, получив новые приказания, исчезли. Позади короля стояла женщина в плаще «орла» и внимательно слушала молодого человека, у которого был такой усталый вид, словно он провел в седле несколько суток и только что спешился. Она обернулась, ее лицо показалось Захарии знакомым, но он никак не мог вспомнить, где ее видел. «Орлица» наклонилась к королю и прошептала сообщение, только что полученное от ее товарища:

— Ваш верный «орел» Удала приехал из Варре, ваше величество, и привез новости от епископа Констанции. В Отуне спокойно, хотя и ходят слухи о колдовстве в западных землях, в Салии началась засуха. Еще Удала привез послание от лорда Жоффрея, кузена графа Лавастина. Он узнал, что два или три месяца назад граф умер от порчи, и просит вас приехать в Лавас, чтобы изобличить перед вами человека, который с помощью колдовства заставил графа признать его своим наследником. Он просит, чтобы вы восстановили справедливость.

Король задумчиво поглаживал бороду, казалось, он не разозлился, а всего лишь напряженно размышляет. Захария же застыл, пораженный внезапным открытием: он никогда бы не смог узнать ее по лицу, она слишком сильно изменилась с тех пор, как он последний раз видел ее. Но прежним остался голос.

Кто бы мог подумать! Когда-то давно угловатая девчонка гордилась своим старшим братом, а теперь в плаще «орла» по правую руку от короля стояла Хатуи — двоюродная сестра Захарии.

Королю подвели скакуна. Генрих вскочил в седло и уехал.

— Да-а, — сказала Канси-а-лари тоном человека, которого сбили с ног. Дотронувшись правой рукой до левого плеча, словно приветствуя монарха, она пробормотала: — Странная штука — судьба.

Она зашагала дальше, а Захария последовал за ней. Четвертые ворота глянцевито блестели желтовато-коричневым цветом — похоже, они были сделаны из янтаря. Канси-а-лари, не задумываясь, прошла мимо. Тропинка опять стала подниматься, и наконец Захария сообразил, что их путь лежал по спирали, поднимающейся к вершине холма.

Увидев пятые ворота, Захария изумился — они сверкали всеми оттенками фиолетового, как аметист. Казалось, они вобрали в себя краски моря и ночного неба. Луны не было видно. Взглянув на звезды, Захария не узнал их. Растерянный, он споткнулся и упал, оперся на скалу, пытаясь подняться, но рука скользнула по гладкой сырой поверхности ворот. Канси-а-лари предостерегающе крикнула:

— Не оглядывайся!

Но было поздно.

Девушка с черными как смоль волосами, миндалевидными глазами и широкими скулами стояла на коленях, как какая-нибудь рабыня, хотя скорее всего была принцессой. Ее роскошное платье из золотой парчи мерцало при каждом движении. Она медленно склонила голову, но взгляд, обращенный на стоящее перед ней существо, не был испуганным.

Это существо не походило ни на что, виденное им раньше, но Захария знал, что перед ним — представитель полумифического народа бирменов, жившего в заросших высокой травой степях. Существо можно было бы назвать женщиной, можно — кобылой, потому что она была одновременно и тем и другим, но в то же время и чем-то большим, нежели просто женщина и лошадь. Ее грубые волосы, заплетенные в косы и украшенные бусинами и мышиными косточками, ниспадали по обнаженной спине. Лицо и верхнюю часть туловища покрывала золотисто-зеленая краска — так что среди зеленой травы ее нельзя было заметить. Ниже талии тело женщины превращалось в тело лошади светло-серой масти.

— Ты вернешься ко мне, — сказала она девушке, — когда принесешь то, что я скажу. Мне нужны когти и сало медведя, зубы крота, мышиные кости, лоскуты из одежды покойника, чешуя дракона, кожа змеи, пепел сгоревшего в полнолуние костра, два уголька из очага беременной женщины, кусочек янтаря, лазурит, перо совы, ракушка…

Она внезапно замолчала, и Захария понял, что все это время она знала о его присутствии. Она вышла из тени, и Захария увидел, что на запястье у нее, как сокол, сидит сова.

— Лети, — говорит она сове.

Та раскрывает крылья и пускается в полет.

Канси-а-лари потянула его прочь. Разбитый локоть болел все сильнее, иногда к горлу подступала тошнота, а от быстрой ходьбы начало колоть в боку.

— Ты все испортишь, — резко сказала Аои. — Не смей больше смотреть в ворота Шагупети.

Теперь они поднимались по ступенькам вокруг холма, с одной стороны высилась бесконечная стена. Захария за все время пути не заметил ни трещины в этой стене, ни пещеры или лестницы, ведущей в жилище, ни колодца. Здесь не было ни животных, ни птиц, ни даже муравьев и пауков. В этом странном месте кроме них, похоже, не было ни души. Если, конечно, не считать странных видений.

Над головой сияло солнце, но Захария его не видел — все время приходилось смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Он начал было считать ступени, но быстро сбился. Канси-а-лари шла слишком быстро и вскоре опять скрылась за поворотом. Похоже, ее раздражала его медлительность, но на этот раз Захария не стал ее догонять — не только потому, что ноги у него уже подгибались от усталости, но и потому, что понял: заблудиться здесь невозможно и рано или поздно он ее догонит.

Когда Захария наконец догнал Канси-а-лари, она стояла перед шестыми воротами, приложив обе ладони к зеленому камню, похожему на малахит.

Она что-то произнесла, и из камня послышался ответ. Захария подошел поближе.

— Будь осторожна, сестра, — сказал голос. — Не только мы ходим между мирами. Никто не ожидал, что откроются новые врата. Так что будь осторожнее в мире людей. Ты очень далеко от дома. И помни, у тебя мало времени, если ты задержишься там дольше, то не сможешь вернуться домой.

Как только Захария подошел ближе, она убрала руки с камня и резко повернулась.

— Пошли, — сказала она.

Ему пришлось отправиться следом, так и не удовлетворив свое любопытство. Он не осмелился дотронуться до ворот, чтобы увидеть мир, который видела она. С кем она разговаривала?

Теперь ступеньки стали намного круче — почти до колена каждая, словно их вырубили не люди, а великаны. Лошадь прыгала по ним, как горный козел, рискуя сломать ноги. Но это было выносливое животное, как и все куманские лошади, и ни разу не подвела их. Иначе и быть не могло — лошадей, которых не смогли объездить или менее крепких, чем их собратья, куманы просто-напросто отправляли в котел. А эта лошадка как-никак носила самого вождя Булкезу.

Захария запыхался, и, когда они подошли к седьмым воротам, он остановился отдышаться. Бело-голубой свет, исходящий от ворот, ослепил его, и ему пришлось прикрыть глаза рукой. Этот свет больше всего походил на расплавленный в горне кузнеца металл, но от него веяло ледяной стужей. Захария испугался и отшатнулся назад, хотя и понимал, что по эту сторону ворот с ним ничего не случится. Но в то же время он не мог отвести глаз от того, что было за воротами: этого не видел до него ни один человек и вряд ли когда-либо увидит.

Захария заметил какое-то движение, подошел ближе, и из пылающих ярким светом ворот показались крылья непонятного создания, которое пыталось вырваться из другого мира и схватить его.

Захария вскрикнул. А потом что-то горячее и темное ударило его по глазам.

— Быстрее! — скомандовала Канси-а-лари, таща его за собой.

Захария отбивался от странного создания, пока Канси-а-лари не накинула ему на голову плащ.

— Не оглядывайся, — сказала она. — Граница между мирами становится все тоньше. Они приходят издалека, и они очень опасны. Если ты прикоснешься к кому-нибудь из них, то сразу превратишься в пепел.

— Так, значит, здесь действительно кто-то есть? — воскликнул он. — Кто они?

— На твоем языке они называются ангелами.

Тропинка резко свернула направо. Захария и Канси-а-лари прошли под аркой, сложенной из грубых камней, которую охраняли два каменных льва. Захария услышал далекие раскаты грома и почувствовал влагу на губах. Это оказалась кровь, текущая у него из носа. Канси-а-лари выпустила наконец его руку, и он вышел на овальную площадку, вымощенную мраморными плитами, так плотно подогнанными друг к другу, что не оставалось никаких зазоров.

Дул безжалостный ветер, и Захария порадовался, что у него есть плащ. Ночь была безоблачная, холодная, порывы ветра пронизывали насквозь. Внизу ритмично рокотало море. На небе снова ясно сверкали знакомые звезды, на востоке мерцали созвездия — Меч Королевы, Щит и Кубок. Луна затмевала западные звезды, виднелись лишь самые яркие. Захария вспомнил, как ребенком он любил смотреть в ночное небо, надеясь увидеть ангела.

Неужели за седьмыми воротами и вправду были ангелы?

— Захария.

Женщина шагнула к воротам и прикоснулась к ним. Ее кожа, похожая на полированную бронзу, светилась мягким ровным светом. Золотые монеты на запястье тихонько позванивали. Канси-а-лари глубоко вдохнула.

— Ты чувствуешь? — спросила она. — День стал таким же длинным, как и ночь. Пришла весна. В мире все начинает расти. Как давно я не ощущала ничего подобного!

Захария растерянно посмотрел на нее. О какой весне она говорит? Они добрались до моря через пару недель после зимнего солнцестояния, не больше. За одну ночь они перебрались через пески и дошли до острова. Верно?

На востоке затеплился слабый свет зари, а на западе луна медленно опускалась за горизонт. Женщина подняла копье и потрясла им в воздухе.

— Пошли. Иди за мной след в след.

Они прошли через арку и направились в центр площади. Чем дальше они шли, тем явственнее он ощущал, что земля под ногами тает: сначала они шли по камням, потом по грязи, потом его ноги стали увязать в тине. Посреди площади была неглубокая ямка, и там Канси-а-лари остановилась и опустилась на колени. Захария медленно побрел к ней. Воздух, казалось, превратился в воду, и приходилось прилагать немало усилий, чтобы пройти это небольшое расстояние. Дойдя до ямки, он вдруг покачнулся и упал. Ему показалось, что он кубарем катится вниз, потом последовал сильнейший удар о землю. Открыв глаза, Захария увидел, что он лежит возле ямы, а рядом стоит Канси-а-лари. Он посмотрел наверх.

— Белый Охотник, — ошеломленно прошептал он и снова опустил глаза. Над ним больше не было неба в обычном понимании — отовсюду лился странный яркий свет. Кроме того, вверх поднималась золотистая лестница, казавшаяся бесконечной. По крайней мере он не видел, где она заканчивается, — на большой высоте она казалась не толще нити. Сквозь радугу цветов — розового, серебристого, черного, бирюзового, янтарно-желтого, зеленого и бело-голубого — мелькали тени, но они казались такими неясными, тусклыми и двигались так медленно, что Захария подумал, что это ему только кажется. Он посмотрел вниз.

Далеко внизу, так далеко, что это расстояние не преодолеть за месяц и даже за целый год, он увидел мерно покачивающиеся воды, черные как деготь, с барашками белой пены.

Он дотронулся до края ямы, желая убедиться, что он Действительно видит это сквозь нее, но пальцы коснулись холодного мрамора.

— Что это за место? — спросил он севшим голосом.

В горле у него пересохло, и Захария не мог разговаривать нормально. Может, она хочет, чтобы он умер от жажды? Может, таким образом она собирается принести жертву своим богам?

— Это чурендо, — несколько нетерпеливо повторила она. — Дворец колец. Здесь встречаются три мира: высший мир, мир середины и низший мир.

— Господи, — пробормотал он. — И какой же мир лежит под нами? Преисподняя?

— Я не знаю, что вы называете преисподней. Под нами лежат воды хаоса. Выше находится внешнее море, которое на твоем языке называется «небесами». Там мы оставили свой корабль и вскоре должны будем вернуться в гавань. Но не все еще готовы к нашему возвращению. Нас не ждут. О Шаратанга, защити меня! Я не могу найти его на земле, но во дворце колец ничто не может скрыться от взгляда ищущего. Куда он ушел?

Она повернулась к северу, подняла копье и потом заговорила — сначала на своем языке, потом, словно вспомнив о присутствии Захарии, перешла на вендийский:

— Вот моя кровь. — С этими словами она вытащила длинную иглу и осторожно проколола себе язык. Кровь медленно потекла по мраморной плите и собралась в небольшом углублении. — Попроси свою сестру услышать меня.

Канси-а-лари повернулась на восток, снова тряхнула копьем и повторила обряд. То же самое она проделала, повернувшись на юг и на запад.

Наконец она подняла глаза к небесам и прошептала:

— Керавапети, вот моя кровь. И вот мои слова. Покажи мне то, что я должна увидеть.

Она присела на корточки возле углубления с кровью, а затем проколола ногу так, чтобы кровь опять потекла в канавку. Не вставая, она достала из своей сумки желудь и пузырек с темной жидкостью, вылила его содержимое в ямку с кровью, а потом бросила туда и желудь.

— Воды хаоса, примите мое подношение, — тихо произнесла она.

Аои повернулась в Захарии, прищелкнула языком и кивнула. От страха у него подвело живот, но он пошел к ней. Он был ей нужен. Пусть даже он и станет жертвой на алтаре ее богов.

— Теперь мне нужна твоя кровь. Высунь язык! — произнесла она и снова достала иглу.

Да, это больно! Он зажмурился и взмолился, чтобы бабушкины боги придали ему отваги. Когда Канси-а-лари снова заговорила, он решился открыть глаза.

— Возьми кровь того, кто будет жить и умрет в срединном мире. И пусть все три мира соединятся здесь.

Она достала флягу (Захария почувствовал сладкий запах воды), вылила в яму все ее содержимое, потом достала разноцветные перья — золотистое, как солнце, зеленое, как весенняя трава, и черное, как бездна, и бросила их следом.

Когда они коснулись поверхности, вода закружилась, поднялся туман, и внутри него он увидел девушку. Она была так близко, что, казалось, до нее можно дотронуться.

Смуглая девушка читала при свете свечи, медленно шевеля губами, но не произнося ни звука. Правой рукой она переворачивала страницы, а левая покоилась на животе, из которого в скором времени должен был появиться на свет ребенок.

Захария услышал шипение. Через мгновение до него донесся шепот Канси-а-лари:

— Он где-то рядом. Я чувствую его.

В комнату вошел высокий широкоплечий мужчина, который двигался с грацией дикого зверя. Он усмехнулся.

Захария уже видел этого человека через огонь раньше.

Его спутница выдохнула: «Санглант!», топнула ногой и потрясла копьем, словно угрожая кому-то, а потом пронзительно крикнула, как сокол, бросающийся на добычу.

Видение исчезло, а порыв ветра развеял туман. Солнечный свет залил все вокруг, Канси-а-лари и Захария стояли на небольшой площадке, внизу тихонько рокотало море. Женщина Аои довольно улыбнулась и протянула ему флягу.

— Пей. А потом мы съедим все, что осталось в наших запасах. Сегодня мы отдохнем, а завтра придется продолжить путь.

Он так сильно хотел пить, что готов был осушить флягу одним глотком, но, вспомнив о верной лошади, налил воду в ладони и дал ей утолить жажду. Только после этого он позволил себе маленькими и жадными глотками выпить все до капли.

Как только к нему вернулся голос, он повернулся к женщине:

— Кто эта девушка? Она прекрасна.

— Не знаю.

Она уселась на землю и принялась жевать сушеное козье мясо.

— Кто был этот мужчина?

Доев мясо, она посмотрела на него и ответила:

— Это мой сын.

Таллия долго не соглашалась, но в конце концов вынуждена была повиноваться его приказу. Только сейчас он понял, что это была ее обычная тактика. Рождение ребенка ничего бы не изменило — у нее нет никаких способностей к правлению, она слаба, как сказал однажды Лавастин. Алан вспомнил намеки и интриги герцогини Иоланды вокруг корон и тронов — Таллия никогда бы не пошла на такое. Неужели она считает, что управлять королевством так легко?

Таллии понадобилось много времени, чтобы прийти в себя после болезни, слишком часто ее охватывала лихорадка, в такие дни она не то что есть, даже думать не могла о еде. А еще у нее непонятно почему возникла идея, что ее хотят отравить, так что теперь она ела только то, что приносил Алан. Он кормил ее по шесть раз в день крохотными порциями, как тяжелобольную, впрочем, она ею и была. Алан, выросший в доме тетушки Бел, знал, как вести себя в таких случаях, и каждый раз то лаской, то таской ухитрялся накормить упрямицу. Благодаря этому она начала нормально питаться, что тут же сказалось и на ее внешности.

Миновал день святого Геродия, да и месяц уже подходил к концу, а герцогиня Иоланда еще не вернулась.

В последние дни погода резко изменилась. Небо затянуло тяжелыми серыми облаками, и за одну ночь землю засыпало снегом. Несколько недель они не могли пробраться дальше реки и монастыря святого Тьери. Его основал дед Лавастина — Чарльз Лавастин в тот год, когда его мать, графиня Лаврентия, умерла при родах второго ребенка — деда лорда Жоффрея, тоже Жоффрея.

Приближался день святой Ойи, и Таллия, уже достаточно окрепшая, сидела рядом с Аланом на церемонии приветствия девочек, которые за этот год стали девушками. Теперь их можно было выдавать замуж, они достигли того возраста, когда могли зачать и родить ребенка. Таллия надела им на головы венки из можжевельника. С этого дня девочки, вернее, теперь уже девушки в церкви должны сидеть на скамьях для женщин. Но праздник святой Ойи не оправдал надежд Таллии. Ее грудь не округлилась, как это должно было быть в случае беременности, а вызванные к ней деревенские знахарки объяснили, что из-за долгой болезни ей понадобится некоторое время, чтобы полностью поправиться, к тому же ей надо все время пить травяные настои, хорошо питаться, есть мясо и бобы, чтобы восстановить силы. Но Алана они предупредили, что до тех пор, пока она окончательно не поправится, им нельзя разделять постель.

Он был терпелив и доброжелателен, но ясно дал понять, что после ее выздоровления они должны — нет, просто обязаны — дать графству наследника. Таллия лишь посмотрела на Алана огромными глазами, но ничего не сказала.

Словно в насмешку, у Ярости как раз в этот момент началась течка. Алан попробовал повязать ее со Страхом, но она не успокоилась.

Февра всегда был трудным месяцем — зима еще не закончилась, а весна еще не наступила. При Лавастине народ всегда жил в довольстве, да и Алан тоже оказался рачительным хозяином. Он разрешал споры, неизменно выступая судьей: то между двумя участками рухнул забор, и теперь хозяйки спорили, где он стоял раньше; то молодая девушка забеременела до свадьбы, и ее родители отказались дать приданое, а родители жениха, в свою очередь, отказывались принять ее без денег; то пьяные слуги подрались, и дело дошло до кровопролития; то у фермера кто-то потоптал всходы пшеницы, и истец утверждал, что это дело рук, вернее, ног соседа, который сошел с ума, выдав дочь замуж за никчемного неряху и пьяницу. Тетушка Бел всегда говорила, что нет на свете ничего скучнее зимнего времени, поэтому все и стараются развлечься хотя бы жалобами.

В день святой Джоанны Посланницы Таллия приказала раздать милостыню беднякам, которые нескончаемым потоком шли на запад. Большинство перебиралось с севера — из Салии, надеясь найти приют в более благополучных землях. Каждая семья рассказывала о своих бедах, гнавших их прочь от дома, — голод, междоусобные войны лордов, набеги эйка.

В действительности никто не знал, что именно происходит на севере. Ясно было одно — там нет ни работы, ни еды.

Однажды Алан решил собрать остатки хлеба со своего стола и вынести нищим на улицу. После этого день ото дня их стало собираться все больше и больше, а вскоре ему пришлось приказать выдать им хлеб из амбаров. Однако через пару дней и этого стало недостаточно. Среди его людей росло недовольство, среди нищих поползли разные слухи: то говорили, что он раздает хлеб, а сам ждет не дождется, когда весь этот сброд уберется подальше, то о нем отзывались как о благородном и щедром хозяине, народ которого ни в чем не нуждается и не стремится спрятать подальше излишки, лишь бы не делиться с бедняками.

Алан часто молился возле каменного тела Лавастина, испрашивая совета, но ни разу не услышал ничего похожего на ответ своим молитвам.

Близился Мариансмасс и первый день весны, снег почти весь сошел, кое-где распустились первоцветы, в церемонию похорон вносились последние изменения. Для захоронения Лавастина выбрали подходящий день. Стоял легкий морозец, по голубому небу медленно проплывали светлые облака, сияло солнце.

Все утро ушло на то, чтобы уложить тело в сани. До церкви их тянули несколько лошадей, а сзади подталкивали мужчины. При нормальных обстоятельствах эта поездка заняла бы несколько минут, но сейчас им потребовался почти час, чтобы преодолеть такое небольшое расстояние. Дьякон отслужил мессу в честь святой Марианы. Потом прихожане долго смотрели, как слуги при помощи сложной системы рычагов и веревок перекладывают тело в усыпальницу и кладут у ног графа Ужаса и Тоску, сопровождающих Лавастина в последний путь.

Алан и Таллия опустились на колени, а священник начал читать заупокойную. Прихожане тихо пели. В конце церемонии зазвонили колокола, и, перед тем как выйти из церкви, все подходили к усыпальнице и дотрагивались до ступней графа. Таллия ушла вместе со служанками, чтобы проследить за приготовлениями на кухне.

— Граф! — донеслось до Алана.

Вовсе не этот голос хотелось ему услышать. Алан дотронулся пальцами до бескровных холодных губ Лавастина и повернулся. Перед ним стоял один из слуг:

— Прибыл гонец, милорд! Сегодня приедет герцогиня Иоланда. Ее сопровождает большой отряд всадников.

С утра падал небольшой снежок, но сейчас, возвращаясь в дом, Алан попал в настоящую снежную бурю. Его люди послушно следовали за ним, каждый знал, что ему надлежит делать.

После полудня вдалеке показалась кавалькада с флагами и знаменами. Всадники были одеты в яркие плащи и весело распевали песни. В какой-то момент Алан вспомнил процессию, сопровождавшую принцессу Сабелу. Тогда ему казалось, что более великолепного зрелища быть не может, но сейчас он размышлял о том, сколько было выпито и съедено той свитой и какую смуту это вызвало среди полуголодного населения графства.

Кавалькада въехала в ворота под громкие крики и пальбу. Люди Алана выстроились вдоль дороги до самого крыльца, слева от мужа стояла Таллия, а у его ног послушно лежали Горе, Ярость и Страх.

— Почему такое мрачное настроение? — воскликнула Иоланда, поцеловав Таллию в щеку. Герцогиня выглядела решительно и бодро. Даже несмотря на несколько недель усиленного питания и отдыха, Таллия по сравнению с ней казалась исхудавшей и болезненной. — Пришла весна, надо радоваться! О, граф Алан. Посмотрите, кого я встретила по дороге. Я уговорила его поехать вместе со мной, так что мы можем отпраздновать встречу весны все вместе.

Рядом с герцогиней, точно близкий родственник, стоял лорд Жоффрей. Он сдержанно поздоровался с Аланом, опасаясь подходить к гончим близко. После этого Иоланда выразила желание посмотреть, как продвигаются похоронные работы.

Всю дорогу до церкви она неумолчно болтала:

— Я хотела приехать раньше, но из-за родов все пришлось отложить. Слава богу, ребенок родился здоровым, хоть и маленьким. — С той минуты, как прибыла герцогиня, Алан безуспешно пытался увидеть в ее свите няню или кормилицу с ребенком на руках. — После родов мы остановились в Отуне. Я была так благодарна госпоже епископу за молитвы, что решила назвать ребенка в ее честь — Констанциусом. Он такой же черноволосый, как и его отец, что меня чрезвычайно расстроило. Ну да ладно. Отун полон разных слухов. Говорят, Генрих очень недоволен своими детьми: он изгнал Сангланта за любовную связь с одной из «орлиц», а после и саму «орлицу» отлучили от Церкви за колдовство. Кажется, она околдовала принца, потому что Генрих хочет передать трон ему, бастарду, а она тогда стала бы королевой. Впрочем, возможно, это всего лишь сплетни и все было совсем не так. По-моему, гораздо вероятнее, что он ее соблазнил, а не наоборот.

— Как ее звали? — спросил Алан, утомленный словесным потоком.

— Кого? — спросила Иоланда и тут же продолжала вываливать накопившиеся новости: — Король выдал Сапиентию за какого-то варвара и отправил бороться с дикарями. Это не сулит ей никаких шансов на трон. Теофану он отослал на юг, в Аосту, можно было бы подумать, что теперь в фаворе именно она, но у нее такое холодное сердце! Она никогда не показывает своих чувств! Наверняка у нее это от матери. Младшего сына он отослал в аббатство. Что вы об этом думаете? Мне кажется, Генрих не считает своих законных наследников достойными трона!

Таллия вспыхнула. Она делала вид, что не слушает, но на самом деле не пропустила ни одного слова. Наконец с легкой дрожью в голосе она спросила:

— А что с мамой?

— Я видела леди Сабелу лишь мельком. Она вышла вместе с госпожой епископом. — Иоланда кисло усмехнулась. — Из-за преступлений моего отца Генрих мне все еще не доверяет. Выглядит она хорошо. Твой отец дал обет в монастыре Фирсбарга, и похоже, он вполне доволен жизнью. Твоя мать, в отличие от него, не так довольна своим нынешним положением, но об этом лучше не распространяться. Я рассказала ей о твоем видении.

Таллия встревожилась:

— Что сказала мама? Она приняла слово истины? Осознала чудо Его жертвы и искупления?

Иоланда пожала плечами:

— Она сказала, что на Церковь имеет влияние лишь тот, кто царствует.

— О Господи. — Таллия посмотрела на Алана и отвела взгляд. — Я не подумала об этом, — задумчиво произнесла она и осеклась, вспомнив, что не одна.

Тем временем они вошли в церковь, и Иоланда ахнула, увидев Лавастина в гробу.

— Какая хорошая работа! Прямо как живой. Клянусь, никогда не видела ничего подобного, даже в монастыре в Отуне.

Таллия прошептала:

— Это из-за проклятия.

— Что? — переспросила Иоланда, оглядываясь на Алана. Жоффрей тем временем вышел вперед и провел рукой по плечу статуи, но тут же отдернул руку, словно обжегся.

— Граф не хотел, чтобы мы строили часовню в честь Матери и Сына, — сказала Таллия. — Поэтому он и умер. Но скоро все изменится.

— Посмотрим, — промурлыкала Иоланда, взглянув на Жоффрея. — А что с наследником? Ты беременна?

Жоффрей поднял голову. Установилась такая глубокая тишина, что Алану казалось, будто он слышит, как садится пыль на карнизы и за стеной скребутся мыши. Таллия задержала дыхание. Исчез последний луч солнца, падавший на каменный пол через западное окно, короткий, как человеческая жизнь, тонкий, как крыло ангела.

Бледный розовый свет разлился по небу, а потом медленно угас. Может, это ангел взмахнул крыльями. Нет. Он знает. Мудроматери говорят, что иногда в зимнем небе появляется свет, который ветер приносит от самого солнца. Наверное, они правы, они видели гораздо больше, чем он, но сейчас ему кажется, что этот свет принесен скорее не ветром, а водой, которая почему-то растеклась между небом и землей. Он стоял, ожидая, что же будет дальше.

Воздух медленно колыхался, словно занавес на ветру. Рядом с ним никого не было, потому что только он был отмечен Мудроматерью племени Хаконин. Потому что он стал известен храбрыми походами во главе племени Рикин. Потому что он победил племя Ятарин, напавшие на племя Хаконин несколько лет назад. И Старомать племени Хаконин велела ему прийти в гнездовую пещеру — место, закрытое для всех, кроме Быстрых Дочерей, где незваного гостя подстерегали бесчисленные ловушки.

Он шел через каменные коридоры и слабо освещенные тоннели, следуя за тонким перезвоном золотых цепочек на запястьях Быстрой Дочери, ведущей его в святая святых.

Потом она привела его сюда, к скалам, открытым небу и обдуваемым со всех сторон ветром. Теперь он ждал.

По позвоночнику побежали мурашки, его пронзила боль.

Появилась Младомать.

Стало тяжело дышать. Он чувствовал, что его словно пронзает невидимая игла и протягивает нить сквозь его тело. Кем он был раньше, кем он стал сейчас? Он потерял чувство времени. Воздух словно сгустился, стал плотным, как вода, ему показалось, что он стоит на дне волшебного озера.

На него нахлынули тысячи чувств, он прожил за мгновение тысячи жизней.

Бедный Алан. Для него каждый день — чувства и эмоции, ему никогда не подняться над ними.

Младоматъ племени Хаконин грациозно вышла из тени и спокойно посмотрела на него. Позади нее виднелись свежие гнезда, сплетенные в небольших углублениях и отделенные друг от друга тончайшими мембранами.

Больше он не был прежним. С этой ночи он принадлежал Матерям племени Хаконин, и теперь он будет служить им, а значит, и всему племени. Он стоял и смотрел вперед, чувствуя, как в груди поднимается теплая волна. Этому чувству не было названия в его языке, но на языке Алана это чувство называлось желанием.

Последние лучи заходящего солнца освещали горизонт. Он чувствовал ее дыхание на своем плече, внезапно она сжала его руку и подняла глаза. Никогда еще он не желал ее так сильно. Сейчас она была еще красивее, чем тогда, когда он впервые увидел ее: светлая кожа, чуть окрашенная румянцем, блестящие золотистые волосы, тонкая хрупкая шея. За последнее время она немного поправилась, и теперь под тканью платья выступала грудь, а юбка подчеркивала округлость бедер. Алану хотелось дотронуться до нее, сжать ее в объятиях.

Она не взглянула на него, но покраснела, как женщина, вступившая на брачное ложе. Разве это не доказательство ее любви к нему — недостойному высокой чести быть мужем внучки королев и королей?

Наконец она заговорила, и он поразился твердости, звучащей в ее голосе:

— Господь услышал мои молитвы. Я осталась девственной, как и прежде. И я не беременна.

Жоффрей облегченно вздохнул и повернулся к Иоланде:

— А я что говорил? Господь сделал его бессильным! Это знак свыше. Если бы он действительно был наследником, она бы уже давно понесла от него.

Господи. Его желания ослепили его. Таллия пристально смотрела на Алана. В конце концов он выдавил:

— Что вы хотите сказать, лорд Жоффрей?

— Я хочу сказать, — злобно произнес Жоффрей, — что ты дурачил моего кузена Лавастина. Ты мошенник! Я всегда это знал. Я уже отправил королю письмо с просьбой рассудить нас в этом деле.

— Король Генрих уже принял решение, — ответил Алан. — Он сам удовлетворил просьбу моего отца. Я не просил делать меня наследником графства, Лавастин сам так решил.

— Это ты сейчас так говоришь. Всем известно, что Лавастин был околдован. Я был верен королю все это время, а вот ты спутался с этой «орлицей», которую отлучили от Церкви за колдовство. Ты дарил ей подарки. Кто подтвердит, что ты не околдовал Лавастина? Кто скажет, что ты не внушил ему своих мыслей? На него навели чары, вот и все, поэтому-то он и назвал тебя своим наследником!

Иоланда внимательно смотрела на Жоффрея. Ее собственный отец участвовал в мятеже принцессы Сабелы. Кто знает, на чью она встанет сторону? Таллия могла претендовать на трон, у жены Жоффрея — влиятельная родня, и до прошлой весны предполагалось, что его малолетняя дочь станет наследницей графства. А у Иоланды недавно родился сын, которому потом понадобится жена с богатым приданым и высоким происхождением.

Господи! Неудивительно, что Лавастин не хотел оставаться при дворе с его интригами и кознями. Все запуталось, и выхода уже не найти. Ты умрешь, а падальщики обглодают твои кости.

Алан повернулся к Таллии, но она лишь сомкнула руки, словно защищала свое девственное чрево. Она не хотела посмотреть ему в глаза. И это ранило больнее всего.

Он свистнул, и тотчас в церковь ворвались гончие и окружили его. Таллия громко зарыдала, Жоффрей отступил на несколько шагов и положил руку на меч. Герцогиня Иоланда звала своих людей, но те беспомощно толпились у входа, не решаясь войти.

— А как быть с собаками? — воскликнул Алан. — Если ты или твоя дочь — истинные наследники, тогда почему собаки повинуются и служат мне?

—  Это тоже твое колдовство! — взвизгнул Жоффрей. — Не мой дед был проклят и не ему пришлось иметь дело с этими тварями! Он — младший брат Чарльза Лавастина, который стал графом после смерти матери. Ты и сам прекрасно знаешь эту историю. Графиня Лаврентия назвала своего единственного сына Чарльзом Лавастином. Она никогда его не любила, впрочем, как и он ее. Каждый день она молилась о том, чтобы Господь послал ей девочку, которая стала бы наследницей в обход старшего брата, но забеременеть так и не могла. Но когда Чарльзу Лавастину исполнилось восемнадцать, выяснилось, что графиня ждет ребенка, несмотря на то что ей уже исполнилось сорок лет. Внезапно ее муж погиб на охоте, так и не дождавшись рождения малыша, а сама она умерла вскоре после родов. Кое-кто говорил, что она умерла от разочарования — вместо долгожданной девочки на свет появился мальчик. Другие же полагали, что ее смерть — дело рук Чарльза Лавастина, который хотел быть уверенным, что она не забеременеет снова. Так он стал графом, и именно он должен был назвать имя наследника. Им стал младенец Жоффрей — мой дед. Он основал монастырь святого Тьери и проехал по всем деревням, собирая девочек, которые хотели стать монахинями, а потом он отвез их в монастырь, чтобы там они молились о спасении души его матери. Вот после ее смерти-то он и завел себе гончих. Он охотился с ними, они повсюду сопровождали его, словно телохранители. Никто не знает, как они у него появились. Но все сходились на том, что это колдовство. Эти собаки служили сначала ему, потом его сыну, Чарльзу-младшему, а потом его внуку — Лавастину.

— А теперь они служат мне, — спокойно подтвердил Алан.

Он был взбешен, но старался не показывать этого. Жоффрей никогда не собирался признавать Алана наследником графа. Вот почему Лавастин, подозревая это, хотел видеть Жоффрея перед смертью, но тот не явился.

— Если ты все это время пользовался колдовством, неудивительно, что гончие служат тебе. У тебя нет доказательств обратного. Я найду свидетелей, которые могут поклясться, что видели и слышали, как восемнадцать лет назад служанка… Женщины прекрасно умеют лгать. И ты тоже мог солгать, выдавая себя за того, кем на самом деле не являешься. — Жоффрей повернулся к герцогине Иоланде, ища ее поддержки: — Как можно полагаться только на преданность собак? Они исчадия зла! Всем известно, что эти гончие убили жену моего кузена и его наследницу. Они разорвали их на куски!

Таллия подошла к Иоланде, которая с интересом смотрела на происходящее.

— Если это правда, — произнесла герцогиня, — как граф мог терпеть этих тварей подле себя?

— Она солгала ему, — хрипло сказал Алан. — Отцом этого ребенка был не Лавастин, а другой человек.

— Это он так сказал, — отозвался Жоффрей. — Чтобы скрыть собственную вину. — И, обращаясь к Иоланде, добавил: — Никто не обвинял его раньше, потому что все боялись.

Это было слишком!

— Люди доверяли графу, потому что Лавастин был прекрасным правителем и обращался со всеми справедливо!

— Кому теперь нужны эти твари! — Жоффрей повернулся к Иоланде: — Гончие были проклятием, а не подарком. Их получил не мой дед, а его брат, проклятие перешло от старшего Чарльза к младшему, а затем к Лавастину, которого сгубило колдовство этого мальчишки. Моя линия свободна от проклятия, и моя дочь здорова. Лавастин назвал ее своей наследницей в тот день, когда она родилась, и она — законная правительница этого графства, а не этот… — Он не взглянул на Алана, лишь махнул рукой в его направлении. — Этот простолюдин опозорил нас, притворяясь благороднорожденным.

Страх резко кинулся вперед.

— Сидеть! — крикнул Алан, но пес уже накинулся на Жоффрея, повалил его на землю и принялся трепать. Он бы перегрыз ему горло, если бы Алан не оттащил собаку за ошейник.

— Если есть кто-то еще, кому ты должен повиноваться, иди к нему! — выкрикнул Алан.

Страх бросился к двери, слуги отпрянули, пропуская собаку вперед, Иоланда вовремя приказала им расступиться. Снаружи раздался визг. Ярость зарычала, но не двинулась с места, Горе тоже рыкнул и оскалил клыки.

— Сидеть! — повторил Алан, голос его дрожал. Гончие послушно сели.

— Теперь видите? — обратился Жоффрей к Иоланде. На Алана он больше не смотрел.

— Думаю, только король сумеет рассудить, что здесь произошло, — сказала Иоланда. — Пойдемте, кузина, — обратилась она к белой как мел Таллии. — Будьте уверены, я сумею вас защитить. Вам нужно прилечь.

Они вышли, взявшись за руки и не оглядываясь. В церкви было тихо. Каменный Лавастин лежал неподвижно. Все его надежды пошли прахом. Знает ли отец, что сделал Жоффрей, или он уже достиг Покоев Света?

Ярость ткнулась в руку Алана. К молодому графу подошли обеспокоенные слуги. Горе медленно подошел к двери, Алан отпустил собак гулять и оставил при себе нескольких слуг. Остальных он отправил к герцогине.

Он везде искал Страха — в конуре, в спальне, в покоях Лавастина, где пол до сих пор был усыпан стружкой и стояли рычаги, которыми поднимали тело старого графа.

Утром он снова пустился на поиски пропавшего пса, но, даже пустив по его следу Горе и Ярость, ему не удалось найти беглеца. В полдень Иоланда пригласила его к себе.

— Где моя жена? — спросил Алан, когда понял, что Таллия не собирается присоединиться к ним.

— Она неважно себя чувствует, — ответила Иоланда. — Но не волнуйтесь, она отдыхает под присмотром моих лекарей.

— Я бы хотел ее увидеть, герцогиня.

— Увы, она спит. Не думаю, что ей пойдет на пользу, если вы прервете ее сон. Я дам вам знать, когда она проснется.

Но она этого не сделала. Алан приходил восемь раз, но Таллия или спала, или отдыхала, или ее осматривали лекари, которым никак нельзя было мешать. На чьей стороне была Иоланда? Может, она планирует похитить Таллию? По крайней мере, Алан думал именно так. Если бы он только мог поговорить с женой, убедиться, что она на его стороне! Но он не представлял, как это можно сделать. Конечно, можно приказать солдатам схватить герцогиню и ее слуг, но это не выход.

Герцогиня Иоланда уехала на следующий день. И Таллия вместе с ней, она спряталась в повозке. Жоффрей уехал в восточные владения своей жены, оставив, впрочем, знамя, символизирующее его право на графство.

— Скоро здесь будет король! — Это больше походило на угрозу, чем на предупреждение.

Граф Лаваса снова занялся повседневными делами, объезжая свои земли и не решаясь заглянуть в Осну. Но новости разлетаются быстро, и, когда он уезжал в поля или в лес, за спиной всегда слышал перешептывания. Кто-то низко кланялся ему, кто-то нет, но, хотя его еще не объявили официальным наследником, многие выказывали ему свое уважение. Алан не знал, о чем они думают. А что бы он думал на их месте? Что решит король, чьи права на графство он признает?

Все ждали. Дни проходили за днями, у людей появились сомнения в его праве на наследство — это было именно то, чего боялся Лавастин.

Страх не вернулся.

— Движение есть первопричина всякого изменения, — произнес Северус сухим бесцветным голосом. — И нижние сферы управляются по правилам божественного движения, сила же исходит от другого элемента, недоступного Господу и порожденного врагом рода человеческого.

Лиат знала, что Северус умеет скрывать свои чувства, но по его голосу она поняла, что он все-таки взволнован. Он чертил что-то на листе бумаги, поясняя сказанное, и стоял к ней спиной:

— В движении лежат гармония и сила. Когда божественные тела движутся, они сплетают нити силы, вне зависимости от углов и соотношений их друг с другом.

Лиат никак не могла сосредоточиться — ребенок ворочался в животе, — но не рискнула прервать Северуса. Две недели назад она поступила так, попросила прерваться на полчаса, после чего Северус обиделся так, что Анне пришлось долго уговаривать его продолжить занятия с Лиат.

— Птолемей говорил, что расположение планет в небе зависит от первопричин. — Анна или Мериам обязательно предложили бы ей пересказать несколько отрывков из «Синтаксиса» или «Конфигурации» Аль-Хайтама, но Северусу не было дела до того, что она уже знала. — Божественные тела наиболее сильны, когда находятся в зените, а наши исследования позволяют добавить, что их сила пропорциональна углам и линиям, когда они находятся в середине неба, в бесконечных глубинах напротив зенита. Второй по силе точкой является горизонт, когда на восходе планеты и звезды соединяются в созвездия, каждое из которых можно изучить и использовать, не пренебрегая ничем — ни углами, ни линиями расположения планет. Надо учитывать все изменения, потому что части складываются в единое целое. В таких случаях математики могут понять и использовать силу изменений на небе. Ниже приводятся позиции и движения, используй их как руководство.

Лиат еле сдержала зевоту, ребенок снова зашевелился. В комнате стоял аромат свежесрубленного дерева. Северус никогда не соглашался проводить лекции на свежем воздухе, считая, что природа будет отвлекать ее. Из открытой двери до Лиат долетал легкий ветерок — стояла прекрасная погода. Вдалеке раздавались голоса и стук топора — должно быть, Санглант отправился в лес насладиться солнцем и свежим воздухом.

Северус продолжал:

— Теперь давай рассмотрим вопрос об изменениях силы в зависимости от расстояния и взаимодействия с божественными телами. Большинство древних ученых согласны, что звезды — это падшие ангелы, изгнанные из рая. Но действительно ли они связаны с дэймонами, живущими в высших сферах? Являются ли дэймоны всего лишь рабами этого движения или они свободны, как мы?

Лиат поерзала в кресле, надеясь, что скоро пытка закончится. Северус частенько смешивал астрономию с теологией, но последняя интересовала ее гораздо меньше. Она бы предпочла высчитывать передвижения планет и наблюдать за ними, чем обдумывать желания Господа или обсуждать спорные моменты Святого Писания.

— Итак, мы пали, — заключил он больше с отвращением, чем просто констатируя факт. — Это трагедия человечества. Наши бедные души падают с небес и попадают в бренные тела. Мы могли бы быть ближе к Господу…

Он прервался. Лиат услышала лай, звонкий, как колокольчик. Но лаяла не эйкийская собака Сангланта. Раздался визг.

Северус вышел. Тяжело поднявшись, она последовала за ним предвкушая, как выйдет на залитое солнцем крыльцо.

Что там произошло? Лиат повернула за угол и увидела черную гончую, которая прыгала возле сестры Зои. Лиат схватила палку, но к тому времени, как она добралась до места, собаку отогнал Хериберт, а Зоя отступила под защиту сестры Мериам — та впустила ее в башню и захлопнула дверь. Сестра Вения спряталась за Северусом, громким криком будоража округу. Собака бросилась на Хериберта и повалила его на спину, Лиат подскочила и огрела пса палкой по спине. Собака отпрянула в сторону, явно испугавшись ее.

Через мгновение из леса показался Санглант с эйкийской собакой, черная гончая понеслась к ним, и через секунду началась собачья драка.

— Что здесь за шум? — спросила Анна, выходя из башни и обращаясь к Хериберту, который медленно, по-крабьи, отползал в сторону. — Откуда взялось это создание?

Отскочив в сторону от эйкийской собаки, черная гончая подбежала к Анне и уселась у ее ног, тяжело дыша и высунув язык. Санглант оттащил свою собаку, та все еще скалила зубы. Подойдя к жене, он обнял ее, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Лиат прерывисто дышала — все-таки она испугалась, да и бегать в ее положении не очень удобно, тем не менее она кивнула, подтверждая, что ничего страшного не случилось. Санглант помог Хериберту подняться с земли. Черная гончая по-прежнему сидела у ног Анны.

— Что это значит? — произнесла она и осмотрела уши собаки на предмет клещей. Потом она взглянула на зубы и лапы гончей. — Откуда она пришла?

Зоя, не решаясь выйти из башни, приоткрыла дверь и ответила:

— Она появилась из круга камней. Пробежала в ворота и набросилась на меня. Дальше вы и сами все видели.

— По-моему, не стоит прерывать работу из-за этого происшествия. — Анна погладила собаку и, обращаясь уже к ней, добавила: — Пойдем.

Она отвела пса в один из сараев, приказала ему лечь, привязала к ошейнику веревку и велела слугам напоить животное.

Северус, не приближаясь к собаке, поманил Анну, и они стали разговаривать, но так тихо, что до остальных доносилось лишь невнятное бормотание. Санглант вернулся к Лиат и обеспокоенно посмотрел на нее.

— Она могла бы поранить тебя, — сказал он.

— Мне она ничего не сделала, — возразила Лиат. — Уж кому досталось, так это Хериберту, пес едва не перегрыз бедняге горло. Тебе не кажется, что собака похожа на одну из гончих Лавастина?

— Так и есть. Она даже пахнет так же.

Он замолчал, вслушиваясь. Лиат не стала его отвлекать, она просто смотрела на мужа. Теперь в его глазах не было того затравленного выражения, которое она видела после его освобождения в Генте, он поправился, одежда уже не висела на нем как на вешалке. Никто не назвал бы принца красавцем, но к нему вновь возвратились та сила и энергия, которые так поразили ее в первую их встречу. Лиат счастливо вздохнула, Санглант положил ладонь ей на живот, и словно в ответ ребенок под его рукой шевельнулся.

— Они говорят на даррийском, — наконец промолвил он. — Я понимаю не больше чем одно слово из десяти. Что-то про гончую — или они знают ее, или понимают, откуда она пришла. Только при чем здесь император Тейлефер?

— Тише, — произнесла она, покосившись на остальных. Мериам и Зоя ушли, а сестра Вения суетилась вокруг Хериберта, который всячески старался освободиться от ее внимания. Анна и Северус ничего не замечали, погруженные в беседу. Возле Анны мелькали светлые тени — ее невидимые слуги. Постоянная спутница Лиат, молодая наяда, устроилась неподалеку от Сангланта, расчесывая волосы. Лиат шикнула на нее, и девушка быстро скрылась из виду.

— Пойдем, — сказала Лиат мужу. — Посмотрим, что там.

Никто не заметил, как они вышли за пределы усадьбы, да и трудно было бы заметить их среди всех этих домов, сараев и сарайчиков. Они миновали фруктовый сад, луг и пруд. Потом пошли по тропинке через лес и вышли к небольшой хижине на опушке.

Было видно, что здесь давно никто не живет и все пришло в запустение. Пол в лачуге был достаточно крепок — они уже проверяли это несколько раз. Здесь было одно из немногих мест, где они могли уединиться, хотя, по правде сказать, из-за того, что невидимые слуги повсюду следовали за ними, Санглант и Лиат нигде не могли чувствовать себя в одиночестве. Но все же им нравилось приходить сюда.

Лиат осторожно присела на пол, наяда взвилась под потолок и присела на деревянную балку, поглядывая вниз. Больше никто из призрачных слуг не последовал за молодой парой, и наяда чувствовала себя неуютно.

Санглант принес веток и соорудил примитивный очаг. Потом Лиат вызвала огонь, подвинулась к нему поближе и принялась шептать заклинание, а затем, дотронувшись до руки Сангланта, сказала:

— Смотри! — Лиат пристально всматривалась в языки пламени. — Графа Лавастина здесь нет. Я не могу его найти.

Огонь вспыхнул и загорелся еще сильнее, отбрасывая причудливые тени на стены…

В глубине церкви возле гроба на коленях молился молодой человек. Его лицо скрывали упавшие на лоб волосы, но и так Лиат узнала бы его, даже если бы рядом с ним не сидели две черные гончие.

— Алан, — прошептала она.

В ту же минуту он поднял голову, словно услышал ее голос, но всего лишь оглянулся на слугу, который принес свечу Отсвет упал на гроб, и Лиат увидела лицо графа Лавастина.

— Он умер, — прошептала она.

Внезапно Лиат увидела вторые врата, поляну с мертвыми деревьями, пылающий камень и синее перо на земле. Колдун Аои исчез.

— Лиат! — окликнул Санглант, сжимая ее руку.

Ее лицо горело, а горло было словно сжато клещами.

— Успокойся! — произнес он. — Ты плачешь? Что случилось?

Она уткнулась ему в плечо. Санглант был самым близким для нее человеком. Только огромный живот мешал ей прижаться к мужу.

— Господи! — пробормотала она. — Я буду так рада, когда этот ребенок наконец родится.

Санглант поцеловал ее в лоб и спросил:

— Что тебя расстроило?

— Ты ничего не видел? — удивилась она. — Я думала, кровь твоей матери даст тебе способности видеть через огонь.

— Может, когда-нибудь, — усмехнулся он. — Но пока огонь для меня — только огонь. Ты видела Лавастина?

— Он умер. Графом стал лорд Алан, но рядом с ним — только две гончих. Не знаю, может, остальных я просто не видела.

— Господи! Надо было поехать с ними. Я уверен, что графа сгубило проклятие Кровавого Сердца.

— Проклятие, предназначенное мне, — пробормотала она едва слышно.

— Успокойся, любовь моя. Сделанного не воротишь. Такова воля Божья, но даже если это просто нелепая случайность, то мы не в силах что-либо изменить.

— Конечно, — согласилась она, вытирая слезы. — Он умер. Я видела, как Алан молился у его гроба.

Она с трудом поднялась — от долгого сидения в неподвижности у нее затекли ноги. Санглант поддержал ее под руку, и они пошли по тропинке. Трава скрывала огромные валуны, которые непонятно как оказались в лесу, можно было подумать, что их разбросал здесь какой-нибудь великан.

— Уверен, что это одна из гончих Лавастина, — неожиданно сказал Санглант. — Я знаю их запах.

Снежинки опускались им на плечи, падали на подснежники, таяли в ручье.

— Но как она сюда попала? — спросила Лиат. — Почему она пришла?

Санглант не ответил, лишь молча коснулся золотого ожерелья — знака королевского происхождения.

В лучах солнца медленно вращалось золотое колесо. Юный Бертольд мирно спал в каменной пещере под охраной шести юношей, чьи лица сияли нестерпимо ярким золотистым светом. Горные пики сверкали на солнце, а на крыльях ветра танцевали полупрозрачные дэймоны, словно сотканные из лунных лучей. В тени скалы возлежал лев, а по равнине за оленем гнались гончие, за ними скакали всадники в ярких одеждах.

Сквозь пламя она ясно видела снежную бурю в горах, темные тучи неслись прочь, а вой ветра заглушал голос, шептавший прямо на ухо:

—  Сестра, проснитесь, прошу вас.

Росвита замерзла, но шеей чувствовала влагу, словно она упала в росу. Мимо пролетела пчела, подул ветерок, донося до нее запах травы. Она чихнула.

— Сестра Росвита, — заботливо обратился к ней Фортунатус. — С вами все в порядке? Вы упали в обморок.

— Все хорошо, — пробормотала она. — Где мы?

— Успокойтесь, сестра. — Он смущенно улыбнулся, заметив, что гладит ее по голове, как маленькую. — Мы в безопасности. Давайте я помогу вам подняться.

Она была не уверена, что сумеет встать даже с его помощью, — ноги у нее подгибались, за время болезни она слишком ослабла. Все вокруг показалось ей таким странным, что Росвита вновь подумала, не снится ли ей другой сон. Она глубоко вздохнула и тотчас чихнула.

— Будьте здоровы, — тотчас отозвался Фортунатус.

Наверное, она все-таки не спит.

Росвита стояла на зеленом холме, заросшем молочно-белыми подснежниками и мелкими голубыми цветочками — она не помнила их названия, но знала, что они страшно ядовиты. Позади нее, на самой вершине холма, высилась каменная корона. Впереди с холма спускалась кавалькада, превращая дорогу в разноцветную ленту, всадники смеялись и громко разговаривали, судя по всему, им это путешествие пришлось по душе. Фортунатус показал рукой на открывающийся перед ними вид.

— Видите? — воскликнул он. — Брат Амикус говорит, что это Новомо, а этот город лежит в сотне лиг от монастыря. Один шаг — и мы оказались так далеко! Нас спасло чудо!

— Не чудо, — ответила она. — И похоже, мы прокляты, а не спасены. Неужели зима осталась позади?

Но Фортунатус ее не слышал, он смеялся, радуясь солнцу и теплу, как ребенок. Постепенно и Росвита расслабилась. Она позабыла о бедной Амабилии и ужасах осады. Она выбрала помощь Хью, зная, кто он на самом деле, потому что отчаялась найти выход. Им удалось выжить и спастись — ей следует быть довольной.

Когда кавалькада приблизилась к городу, из ворот появились любопытные горожане и солдаты, которые наверняка уже отослали гонца к своей госпоже. Адельхейд не могла говорить ни о чем другом, кроме их удивительного приключения.

— Только представьте, что можно сделать, если использовать эту силу! Армию можно было бы передвинуть куда угодно почти мгновенно. Мы всегда были бы на шаг впереди врагов.

— Думаю, ваше величество, — осадила ее Росвита, — слишком опасно полагаться на подобную силу. Вероятно, Церковь не зря запретила магические искусства.

— Неужели вы сожалеете, что мы сбежали? — воскликнула Адельхейд.

Теофану молча посмотрела на Росвиту. Та вздохнула:

— Нет, ваше величество. Мы оказались в отчаянном положении. Надеюсь, мне больше никогда не придется делать такой выбор. Но вполне может оказаться, что нам просто повезло, причем в последний раз. Я многого не понимаю. Как могли эти врата пропустить целую армию? Что ими управляет? В любом случае, мне кажется очень удивительным, что мы прошли через все это и остались невредимы. — Она заколебалась, но все-таки спросила: — Вы не видите ничего странного в ландшафте?

— Это Альфарские горы. За Новомо лежит перевал святого Бернара. Южная дорога ведет в Дарр, до него — не больше десяти дней пути. Нет, сестра, мне ничего не кажется странным.

— Ни цветы, ни тепло? Где зима, ваше величество?

Адельхейд задумалась. Но когда местные жители подошли поприветствовать ее, она сразу забыла о таинственных силах, которые перебросили их сюда.

— Ваше величество! — Леди Лавиния, мэр Новомо, спешилась и поклонилась.

Появление королевы потрясло ее, и сначала она нервно оглядывалась в поисках преследующих королеву врагов. Убедившись, что никакой погони за Адельхейд нет, она несколько успокоилась и наконец произнесла: — Господь милостив! До нас доходили слухи, что вы погибли, ваше величество!

— Что? — воскликнула Адельхейд.

— Вы ничего не знаете? Иерархи провозгласили Джона Айронхеда королем Аосты месяц назад. Он короновался в Дарре.

— Короновался? — потрясенно повторила Адельхейд.

— Нас предали, — мрачно произнесла Теофану.

Но Адельхейд была не из тех, кого легко вышибить из седла. К тому же ей придавал оптимизма их невероятный побег.

— Как видите, я жива, леди Лавиния. И отправлюсь в Дарр, чтобы вернуть то, что по праву принадлежит мне.

Леди Лавиния была пожилой женщиной, а умные глаза выдавали человека, который привык полагаться на собственные силы и, как в шахматах, рассчитывать свои действия на несколько ходов вперед. Сейчас она стояла между королевой и принцессой, за которыми столпились остатки их свиты. Лошади выглядели просто ужасно — у всех животных обручами выпирали ребра, одна кобыла держала на весу переднюю ногу — она поранила ее, когда прыгала по камням. Люди выглядели не лучше, их одежда, когда-то элегантная, а теперь грязная и рваная, вызывала отвращение. Разумеется, если провести в осажденном монастыре шесть недель, когда воды хватает только чтобы попить и что-нибудь приготовить, но не умыться и постирать, любой человек превратится в оборванца.

— Прошу прощения, моя королева, но где вы возьмете армию, чтобы выступить походом на Дарр? Как только Айронхед узнает, что вы живы, он тотчас пошлет своих людей пленить вас. У него повсюду шпионы. Кроме того, ваше величество, я не могу пойти с вами, потому что моя старшая дочь находится у него — как залог моей лояльности. Боюсь, таким образом он обеспечил себе поддержку многих людей. Прежде чем рассчитывать на помощь лордов Аосты, вам придется освободить их детей. По правде сказать, многие бы с удовольствием поддержали вас, потому что все мы знаем, что за человек этот Айронхед, но у вас должны быть реальные шансы на победу, иначе мы потеряем все.

— А если у меня будет армия?

Леди Лавиния только руками всплеснула. Затем показала на свою разряженную свиту. В ней было всего несколько солдат с копьями и в шлемах, остальные — просто придворные и священники, которые усердно размахивали кадилами.

— Ваши родные умерли, королева Адельхейд, пусть Господь упокоит их души. Айронхед захватил все ваше богатство — золото, серебро, драгоценности и оружие, — все, что вы оставили в Венначи. Сможете ли вы собрать армию, достаточно большую, чтобы мы решились пойти за вами, вверив вам свои жизни и земли?

Адельхейд нисколько не испугалась. Возможно, то, что она не сдавалась и не опускала руки перед трудностями, и привлекало к ней людей. Она подняла руку, указывая на горы, виднеющиеся на севере.

— Я обращусь за помощью к королю Генриху!

Солдаты капитана Фалька завопили что-то одобрительное, измученная свита тоже подхватила эти возгласы. Леди Лавиния заметно расслабилась:

— Мудрое решение, ваше величество. Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам: дам свежих лошадей и провиант. Я всегда чтила вас и ваших родителей и вовсе не хочу, чтобы вы стали пленницей или женой Айронхеда. Но больше я ничего не могу для вас сделать, у меня связаны руки.

— Они не будут связаны вечно, — ответила Адельхейд. — Айронхед не решится преследовать нас в Вендаре, а король Генрих не допустит, чтобы несправедливость осталась безнаказанной. Позвольте переждать в вашем замке зиму, а весной мы перейдем горы.

Леди Лавиния озадаченно посмотрела на Адельхейд, ее монахи начали перешептываться.

— Вы долго странствовали, королева. Мы отпраздновали наступление весны и нового года больше месяца назад. Неужели у вас не было монахов, которые вели бы счет дням? Сегодня мы празднуем день святого Петра, Хранителя Врат.

Третий день авриля!

Росвита почувствовала головокружение и чуть не упала, но ее вовремя поддержал Фортунатус, который шел рядом. Монахиня быстро пришла в себя. Росвита всегда хорошо считала и в других обстоятельствах не придала бы происходящему значения. Но нельзя же игнорировать все эти знаки — трава, тепло и праздник святого Петра!

Они вступили в круг камней на третий день декиаля, в полнолуние. И каким-то образом одним шагом оставили позади сотню лиг и четыре месяца!

— Вот оно! — воскликнула Лиат. Она не могла уснуть и решила почитать, удобно устроившись на скамейке у двери. — «При этом важно помнить, что все тела имеют три измерения: долготу, широту и высоту». Господи! Как же я раньше не догадалась! Как раз то, что я искала!

Она охнула, и Санглант вскочил с постели и поспешил к жене. Лиат держалась за живот, закусив губу, чтобы не крикнуть от боли.

— Нет, мне не нужна помощь, — она отмахнулась, — сейчас пройдет.

Лиат попыталась успокоить мужа, но снова сжалась от боли.

— Это схватки?

— Не знаю. О Владычица! Не хочу, чтобы ребенок появлялся прямо сейчас. Я еще не нашла ответа! — Лиат наклонилась и принялась искать сандалии. — Хочу прогуляться к башне. Мне нужен всего один вечер. — Она обнаружила, что не может поднять ногу, чтобы завязать ремешки на сандалиях, и раздраженно откинула обувь, решив, что доберется до башни и босиком.

— Я пойду с тобой, — сообщил Санглант.

— Хорошо.

Не дожидаясь его, она поплелась к башне, тихонько бормоча про себя о том, как все это не вовремя. Сейчас ее больше занимала тайна, которую она постигала, или ребенок, который вот-вот собирался появиться на свет, но не Санглант. Он же понимал, что женщине накануне родов ни до чего нет дела.

Он поспешно оделся. Эйкийская собака последовала за ним. Вокруг летали невидимые слуги, теребя его за волосы и перешептываясь, но он не обращал на них внимания, и они отстали. Только нимфа, которую он стал называть Джерна, последовала за ним, то и дело укрываясь в тени деревьев, словно опасалась, что ее заметит Лиат. За последний месяц нимфа очень изменилась: раньше Санглант вообще считал, что ангелы и дэймоны бесплотны, но похоже, что на земле они копируют человека, и нимфа в последнее время походила на беременную женщину, должно быть, в подражание Лиат она вырастила себе большой живот. Неужели дэймоны рожают так же, как и люди?

Санглант легко догнал жену — идти ей было трудно — и взял ее за руку. Она удивленно посмотрела на него, совершенно забыв о том, что он пошел за ней. Санглант крепко поцеловал ее.

Ресуэлто мирно спал в загоне. Мулы паслись неподалеку, пощипывая траву.

— Смотри, — сказала Лиат, указывая на небо. — Завтра начнется шестой день авриля, а сейчас в полночь мы видим то же расположение звезд на небе, что и зимой на рассвете. Это Дракон. Смотри. Из Весов выходит красная звезда Джеду. Седьмого авриля он войдет в созвездие Змея. В этот день небеса сильны, но даруют неустойчивость, потому что яркий Соморхас и Эрекес двигаются из созвездия Младенца в созвездие Сестер. Это время сильных изменений.

— А где Соморхас и Эрекес?

Он мог найти уже почти все созвездия и яркие звезды. После нескольких месяцев, проведенных с Лиат, он выучил и их названия, и историю.

— Их сейчас не видно — на них не падает свет Солнца. Соморхас будет виден по вечерам с седьмого дня, когда окажется в созвездии Сестер. Эрекес увидеть труднее. Но если бы мы стояли прямо на северном полюсе или на экваторе, то небо выглядело бы совершенно иначе. Нужно учитывать высоту, широту и долготу.

— Неужели?

Она взяла его за руку, словно собиралась вести куда-то далеко.

— Древние маги Бабахаршана и колдуны народа Аои, которые учили их, жили далеко на юге. А если наблюдатель находится на юге, то меняются положения эклиптики и экватора. Говорят, что звезда «в зените» или «венчает небеса», если она находится в высшей точке созвездия. Вот смотри. Сейчас Лук Королевы почти в зените.

— Она охотится на Дракона.

— Через несколько часов в зените окажется сама Королева, а на рассвете — Кубок и Меч.

— Из-за вращения звездных сфер, — заключил Санглант.

В ответ на это она одарила его такой широкой улыбкой, что сердце у него забилось сильнее:

— Конечно. И тогда мы снова возвращаемся к десятому дню месяца октумбрия 735 года. Пять лет и пять месяцев, начиная от сегодняшнего дня.

Лиат бесшумно открыла дверь в башню. Северус безмятежно спал наверху.

— Полночное небо осенью полностью принадлежит Младенцу, наследнику Королевы, — продолжала Лиат. — Гуивр стремится к Младенцу и добирается до Короны, однако Младенец вовсе не так беззащитен. Его защищают Королевский Орел, Сестры — его тетки, и Охотник — принц. Перед ним летит Сокол, а за ним бежит верная Гончая.

Она вдруг рассмеялась, но тут же осеклась. Санглант же засмеялся, увидев, с каким ужасом она посмотрела наверх, опасаясь разбудить Северуса.

— Пойдем, любовь моя. Если ты защитишь меня от судеб, вплетенных в звезды, я спасу тебя от брата Северуса, каким бы сердитым он ни спустился.

— О Боже! — Лиат снова схватилась за живот.

Из тени вылетела нимфа и дотронулась до ее живота, но та ничего не заметила. По мере того как боль отступала, Джерна отходила все дальше в тень.

— Я хотела сказать, что звезды не всегда поднимаются и заходят в одно и то же время. Это называется прецессия равноденствий, но цикл длится очень долго, тысячи лет…

— Владычица, — вздохнул он. — Для меня и пяти лет вполне достаточно. Лиат, просто объясни, какую тайну ты раскрыла, и мы спокойно вернемся в постель досыпать до утра!

Она взяла фонарь и одним прикосновением зажгла огонь. Беременность ничуть ее не испортила, она осталась такой же красавицей, хотя Санглант замечал, что она очень устала. Лицо Лиат чуть округлилось, и выражение стало мягче, но глаза горели, как всегда, когда она увлекалась какой-нибудь идеей.

Она достала из шкафа толстую книгу и открыла ее. Он заметил, что на этой странице заканчивался чей-то незнакомый почерк и начинались записи самой Лиат, испещренные чернильными кляксами, зачеркнутыми словами и расплывшимися буквами.

— Если мы посмотрим на движение планет, начертанное здесь… — Она повернулась, показывая записи, хотя знала, что Сангланта не очень интересуют высокие материи. — На тринадцатый день цинтра 735 года четыре планеты отступят назад, двигаясь по эклиптике: Эрекес вступит в пик Дракона, мудрый Атурна и Джеду перейдут в Льва, а звезда Мок окажется в созвездии Кающегося. Эти линии силы движутся по небу против установленных траекторий. Только яркий Соморхас, сияющий по вечерам, движется вперед и вступает в созвездие Змея. — Ее палец двигался по строчкам, написанным неизвестной рукой, и по словам, записанным ею в последние семь месяцев. — Но на восемнадцатый день цинтра Эрекес, Атурна и Джеду повернутся и вновь пойдут вперед, как и должно быть. Только в сетентрии, два месяца спустя, Соморхас будет двигаться назад по той же траектории, что и Эрекес в октумбрии. Кульминация наступит в октумбрии 735 года. Атурна и Джеду войдут в созвездия Льва и Дракона, а Соморхас и Эрекес пройдут назад через Змея, а Мок пройдет через Кающегося и Врачевателя. Растущая Луна, которая к полуночи достигнет горизонта, окажется в созвездии Единорога. Солнце в полночь спит в надире в доме Змея — предвестника смерти и изменений, который скидывает одну кожу, чтобы переродиться в другой. — Она подняла руки ладонями кверху. — Однако мы живем в северных широтах. На широте, где живут маги Бабахаршана, десятого октумбрия 735 года, в полночь, Корона Звезд увенчает небеса.

— Но именно это Вулфер и…

Санглант замолчал и прислушался. За стенами слышались шелест листьев, легкие шорохи. За шкафом, в котором маги хранили свои инструменты и книги, тихонько скреблась мышь. Скрипнула ставня.

— Именно это Вулфер и говорил мне, — закончил принц.

Лиат оперлась на стол — то ли ее снова пронзила боль, то ли поразило сделанное только что открытие.

— Он лгал мне, — прошептала она. — Он наверняка знал, что все это время она была здесь.

— Лиат. — Санглант шагнул, чтобы поддержать ее. Снаружи раздались шаги. Джерна, парившая рядом с Лиат, испуганно дернулась и спряталась за металлическую колонну, на которой держалась сфера, изображающая движение небесных тел.

— Вы не спите? — спросила Анна, входя в комнату. Она не спросила, чем они занимались, ее это не интересовало.

— Мы высчитывали год возвращения Солнца, — ответила Лиат, не глядя на мать, она все еще тяжело дышала, но не отрывала взгляда от раскрытой книги. — Бабахаршанские маги подсчитали год прецессии равноденствия, когда все звезды вернутся на те же места, с которых сдвинулись. Так восстановятся все конфигурации на небе. Один их год равен десяткам тысяч наших лет.

— Вы снова читали Корнеля, — заключила Анна.

— Но должны быть и другие способы вычислить этот год. По циклу Соморхаса, например, который длится всего восемь лет. Или по тому, когда Корона Звезд венчает небо. — По облику Лиат можно было заключить, что она устала, но очень довольна. — Некоторые ученые говорят, что Аои жили здесь задолго до того, как люди начали строить первые города, другие утверждают, что они пришли из-за моря на прекрасных кораблях с золотыми и серебряными парусами и научили некоторых людей искусству колдовства.

— К сожалению, эти люди восстали против них, — произнесла Анна. — И изгнали из мест, где правили Аои, потом захватили их города и наслали порчу на своих учителей, и те не смогли справиться с этим колдовством.

Лиат нахмурилась:

— В «Книге халдеев» говорится, что императоры и императрицы Даррийской империи высчитывали годы, как и мы, по Солнцу. Но они подражали Аои, чей календарь состоит из Великих Лет, каждый год которых равен пятидесяти двум нашим. Даже халдеи не знали, как составлен этот календарь. С уходом народа Аои их мастерство было утеряно. Их год начинался и заканчивался, когда Корона Звезд увенчивала небеса. Они жили далеко на юге или пришли из южных земель, и их небо отличалось от нашего. — Лиат закрыла книгу и положила на нее руку. Теперь она смотрела прямо на Анну: — Кто делал расчеты в этой книге?

Сначала Санглант подумал, что Анна не ответит, но она подошла и раскрыла книгу на первой странице. Там не было ни предисловия, ни подписи — только числа.

— Епископ Таллия.

— Дочь императора Тейлефера!

— Именно. Она поняла, что с Потерянными связана какая-то тайна. Она просчитала все положения звезд за 2700 лет до того дня, когда Корона Звезд увенчала небо. В полночь линии силы переплетутся на небесах, и откроется мир измененный, он принесет дыхание эфира, созданного врагом рода человеческого…

— Когда между сферами откроются врата. Когда великая сила склонится к добру или к злу. Речь идет о том, как из одной сферы перейти в другую или подняться над ними…

Очередной приступ боли заставил Лиат замолчать. Санглант подхватил ее. Анна смотрела на них совершенно безучастно.

— Вы говорите о тайне, связанной с народом моей матери, — заговорил Санглант. — Вулфер полагал, будто я активно участвую в заговоре Аои против людей. Но моя мать оставила меня, едва мне исполнилось два месяца. Если я действительно должен действовать по ее плану, объясните мне, почему она покинула меня, оставив пребывать в неведении относительно своего предназначения?

— Да, настоящая загадка. Но ведь ты — принц, и с этим нельзя не считаться.

— Я незаконнорожденный. Я могу сражаться и вести солдат в бой. Если есть во мне что-то такое, чего я не знаю, скажите мне об этом прямо сейчас.

Анна слегка улыбнулась:

— Ты не образован, не опытен в ведении интриг. Зато ты способен на многое другое. И никто не знает, чего от тебя ожидать.

— Я во всяком случае не имею ни малейшего представления, чего от меня ждут, — усмехнулся Санглант.

— Он не… — начала Лиат, пытаясь защитить мужа, но Санглант дотронулся до ее руки, и она тут же закрыла рот.

— Суть часто скрыта от глаз, — продолжала Анна, словно Лиат и не прерывала ее. — Поэтому ты здесь, принц Санглант.

— Ты — нить, соединяющая людей и Аои, — сказала Лиат. — Но для чего?

Взгляды Анны и Сангланта скрестились, как невидимые мечи.

— В «Откровениях» святой Джоанны написано: «И придет великое бедствие, которого никто никогда не видел. И закипят воды морские, с небес падет кровавый дождь, а реки выйдут из берегов. Ветры превратятся в ураганы, моря растекутся там, где прежде были горы, а горы поднимутся там, где были моря. И пойдет стон и плач по всей земле».

— Глава одиннадцатая, стих двадцать первый, — автоматически произнесла Лиат.

— Некоторые считают, что Джоанна говорила о видении, в котором Господь показал ей, что случится в будущем, — продолжила Анна, — но другие полагают, что она записала это со слов очевидца.

— Но ты считаешь, что речь идет о будущем, — пробормотала Лиат, проводя пальцем по странице книги.

— Нет, — возразила Анна. — Мне кажется, она писала и о прошлом, и о будущем: это произошло 2700 лет назад и произойдет через пять лет, если мы не сумеем каким-то образом предотвратить это.

В это мгновение Санглант почувствовал, как Лиат сжала его руку, — ребенок вновь резко шевельнулся у нее в животе. Он слышал, как бьются сердце Лиат и сердце их ребенка.

Через некоторое время Лиат пришла в себя и тихо прошептала:

— Я была там, где сейчас живут Аои.

— Они не исчезли, — отозвался Санглант, удивляясь, что не подумал об этом раньше. — Стоит ли называть их Потерянными, если моя мать спокойно ходила по земле? Что если они просто-напросто спрятались?

— Известно, что Аои исчезли с лица земли много лет назад, оставив здесь своих детей-полукровок, — ответила Анна. — Именно эти дети и основали Даррийскую империю.

— Аои не исчезли с лица земли, — возразила Лиат, — они стали тенями в глухих лесах.

— Ты уверена, что эти тени действительно находятся на земле, а не попали в ловушку между жизнью и смертью, застряв между телесным и эфирным? — спросила Анна.

«Как ее слуги, которые живут в телах, только похожих на человеческие», — подумал Санглант, но не произнес этого вслух. Ведь по опыту он отлично знал, что лучше бросать вызов противнику, располагая превосходящими силами, которыми сейчас Санглант не обладал.

— Ты невнимательно слушаешь, Лиат, — вздохнула Анна. — Епископ Таллия была первой ученой женщиной в Даррийской империи, которая обладала знаниями, достаточными для того, чтобы вычислить написанное в небесах послание. Ведь звезды не лгут. Они лишь выражают волю Господа. Она вычислила, что в определенный день в противодействие вступят великие силы. Изучив записи древних ученых, собранные в архивах Даррийской империи, она поняла, что у рода человеческого есть враги, которые жаждут уничтожить нас. За эти вычисления ее осудил совет в Нарвоне, который завидовал ей.

Поскольку никто не прервал Анну, она продолжала:

— Но Таллия не могла допустить, чтобы ее знания умерли вместе с ней. Она передала их своей помощнице, Клотильде, которая поклялась, что обязательно найдет последователей. Может показаться, что мы ничем тут не занимаемся, на самом же деле в этом уединенном месте мы ждем того дня, когда придется спасать человечество. Нас семеро, потому что мы олицетворяем семь планет: Солнце, Луну, Эрекес, Соморхас, Джеду — Ангела Войн, Мок и Атурну.

— Семеро Спящих, — прошептала Лиат. — Я была просто слепа.

Она положила ладонь на плечо Сангланта, но тот не отреагировал, пораженный услышанным.

— Теперь, вне зависимости от собственного желания, ты должна следовать своему предназначению, — холодно сказала Анна, не обращая внимания на то, что Лиат едва держится на ногах. — Бернард в ответе за твою слабость.

Лиат подавила всхлип.

— Ты не представляешь, через что мы прошли. Отец умер, защищая меня!

Из глаз Лиат хлынули слезы, словно все страхи и утраты снова обрушились на нее. Санглант никогда не видел жену плачущей, и теперь он пораженно застыл, не зная, что предпринять.

Анна спокойно ждала, пока Лиат успокоится, ее нисколько не взволновал этот взрыв эмоций. Она лишь заботливо взяла книгу из рук дочери и закрыла ее, чтобы страницы не намокли.

— Сядь, Лиат, ты слишком расстроена. Слуга принесет тебе что-нибудь выпить, чтобы ты пришла в себя.

Лиат покорно села, вздрагивая от сдерживаемых рыданий. Санглант остался стоять.

— Откуда пришла моя мать? — наконец спросил он.

— Генрих нашел ее в Дарре, но, вероятно, пришла она туда из Салии. Мы так думаем, потому что лучше всего она говорила на салийском языке. Откуда она пришла в Салию — неизвестно, и никто не может даже предположить. Она никогда об этом не рассказывала.

— Искусство математики бабахаршанские маги постигли у Аои, по крайней мере так гласят легенды. — Лиат поморщилась, принимая удобную позу.

На все воля Господа, но если ребенок родится здоровым и крепким, это будет настоящим благословением Божьим. Лиат осуждающе взглянула на Анну:

— Вот почему вы скрывались все это время. Вы верите, что Аои использовали небесные силы, чтобы исчезнуть с земли.

В дверь влетел слуга с подносом, на котором стояли три кубка с сидром. Он поставил поднос на стол и бесшумно удалился. Анна с удивлением посмотрела на поднос — то ли ее удивило количество кубков, то ли напиток. Санглант подал жене кубок и проследил, чтобы она выпила все. Анна продолжала:

— В мире есть много недоступного нашему пониманию, но нам известно, что многие могут переноситься из одного места в другое, если знают, как это делать. Эти места перехода отмечены кругами камней. Они воздвигнуты давным-давно, и я считаю, что это дело рук Аои в те времена, когда они были на вершине своего могущества. Наверняка с их помощью Аои переходили куда пожелают. Вы с Бернардом путешествовали на юг Аосты к утесам Барканой?

— Да. Я навсегда запомню, какими острыми зубцами они выступали на берегу. Помню, я тогда сказала отцу: их как будто вырезали острым ножом. — Она вздрогнула, посмотрев на Сангланта. Тот только пожал плечами — он там никогда не был. — Там был город, мне всегда казалось, что его дома и башни рухнули в море, но я не видела никаких признаков руин. Отец говорил, что там глубоко и нет никаких отмелей.

Анна кивнула.

— Те из нас, кто родился на земле, должны оставаться на ней. Даже такие маги, как Аои, не могут жить в эфире, подобно дэймонам и ангелам.

— Ты полагаешь, — спросил Санглант жену, — они использовали свою магию, чтобы забрать эту часть земли с собой?

— В любом случае, сейчас это не имеет никакого значения, — отозвалась Лиат, поглаживая живот. — Если они больше не могут появляться на земле, то у них не может быть с нами никаких связей.

Анна не отрывала взгляда от Сангланта. Говорят, некоторые так же не могут оторвать взгляда от ядовитой змеи.

— Стрела, выпущенная в небо, через некоторое время упадет на землю. Любая сила, направленная в ту или другую сторону, рано или поздно вернется. То, что произошло однажды, случится снова.

— Я должна отвечать на эти загадки? — раздраженно спросила Лиат.

— Нет, — ответил Санглант. — Думаю, она хочет сказать, что Потерянные вернутся.

— На десятый день октумбрия 735 года, в полночь, когда врата между сферами откроются и Корона Звезд увенчает небеса.

— Почему у меня такое ощущение, что я марионетка, а кукловод беспрестанно дергает за нити? — возмутилась Лиат.

— Если они исчезли потому, что люди изгнали их, почему они так хотят вернуться? — спросила Санглант.

— По той же причине, по которой когда-то они захотели иметь детей-полукровок. — Анна по-прежнему смотрела на Сангланта. — Чтобы вернуть то, что когда-то принадлежало им, — власть над миром.

Снова скрипнули ставни, в лесу ухнула сова, и до Сангланта донесся писк животного, попавшего ей в когти. Анна перевела взгляд на Лиат, все внимание которой было сосредоточено на ребенке.

— Надо разбудить сестру Мериам, — предложил Санглант. — Она говорила, что умеет принимать роды.

— Вот почему ты так важна для нас, Лиатано, — сказала Анна, дождавшись, когда взгляд Лиат стал более осмысленным. — Остальное не имеет значения.

На лбу у Лиат выступили капельки пота.

— Они накапливают силы и выжидают того момента, когда смогут применить магию, чтобы потом править нами, как тысячи лет назад. Они сильны и безжалостны и сделают все, чтобы вернуть себе власть, и не важно, что для этого потребуется катастрофа. — Анна повернулась, и в свете фонаря сверкнуло золотое ожерелье. Как и все королевы и императрицы, она обладала аурой властности — способности подчинять других своей воле. — И только ты, дитя мое, можешь остановить их.