"Пылающий камень (ч. 2)" - читать интересную книгу автора (Эллиот Кейт)

ОТКРОВЕННОСТЬ

Горе, Страх и Ярость разбудили его, как обычно, слюнявыми собачьими поцелуями. Они облизывали Алану лицо и не отставали до тех пор, пока он наконец не поднялся. Алан умылся и приказал слуге принести камзол и чулки. Облачившись, он отправился на улицу, собаки сбежали по лестнице следом за ним. Снега еще не было, хотя первый день зимы отпраздновали уже неделю назад и каждое утро поверхность земли искрилась инеем после морозной ночи.

Собаки в восторге носились как угорелые по подмерзшей траве, прыгали за сосульками, свисающими с отяжелевших веток. Алан свистнул, и собаки тут же примчались к нему, а потом тихонько последовали за ним в дом. Он уселся в кресло графа, собаки развалились у него в ногах. К нему стали подходить его люди и рассказывать, что произошло за неделю: яблоки отправили в давильню и заложили в бочки, чтобы дать сидру настояться; в поместье Рейвенхольт козы вырвались из загона и потоптали пшеницу, а человек, которому принадлежит поле, требует от хозяйки коз возмещения убытков; работник Тейлас просит у графа разрешения жениться в следующем году; пастухи зарезали пятьдесят овец — животные болели и не смогли бы пережить зиму; священники спрашивали, из какого амбара брать зерно для раздачи беднякам. Герцогиня Иоланда прислала письмо, где сообщалось, что прибудет на празднование дня святого Геродия. У них оставалось шесть недель, чтобы приготовиться к приему гостей. Скоро должны привезти соколов и ловчих ястребов — охота не только хорошее развлечение: добычу можно закоптить и использовать мясо в пищу до самой весны.

В полдень Алан перекусил, а затем, как обычно, поднялся в палату, где лежал труп Лавастина. На мраморно-холодном теле по-прежнему не было заметно никаких следов разложения. По обе стороны кровати как изваяния лежали Ужас и Тоска. Алан молился здесь каждый день, иногда подолгу простаивая на коленях. Но сегодня он просто положил руку на холодный лоб отца. Трудно поверить, что его душа уже отлетела — Лавастин лежал как живой, и только прикоснувшись к нему, можно было понять, что перед тобой — мертвый, холодный камень.

Господи! Все думали, что Таллия беременна, даже она сама уверилась в этом и начала что-то говорить о непорочном зачатии и о потоке золотого света, который окутал ее во время молитвы, а молилась она почти постоянно. Алан понимал, что вероятность такого чуда ничтожно мала. Как говаривала тетушка Бел, «ни одна корова не принесет теленка, если прежде ее не случить с быком». Тетушка любила иносказания, а мысль о том, что само собой ничего не делается, не уставала доводить до каждого работника. Алан отлично знал, что в данном случае он как раз ничего и не делал.

Он уже устал бороться с Таллией. Она упорно постилась, каждый день приходилось буквально заставлять ее съесть хотя бы кусок черствого хлеба. По правде сказать, ему самому было очень трудно выполнять обязанности графа: трудно сидеть в его кресле и ездить на его лошади, трудно отдавать приказания и говорить со слугами. Алан все время ждал, что Лавастин войдет в комнату и все снова станет как прежде.

Но, как втолковывала тетушка Бел, «что проку плакать над пролитым молоком». Надо все убрать и жить дальше — слезами горю не поможешь, и граф Лавастин согласился бы с Бел. Алан поцеловал мраморный лоб Лавастина и вышел из комнаты.

По дороге к церкви Алан опять вспоминал тетушку Бел. Весной он и Таллия должны продолжить поездку по землям Лаваса, люди должны увидеть новых графа и графиню, поклясться им в верности, а граф должен пообещать быть их верным защитником и справедливым хозяином. Как его встретит тетушка Бел? Признает ли она его новое положение или просто посмеется над тем, как высоко он взлетел? Алан думал и о Генрихе — не решит ли его приемный отец, что он, Алан, хитростью добился своего нынешнего положения? Может, лучше просто проехать мимо деревни, не встречаясь с теми, кто знал его с пеленок? В конце концов, впереди еще много лет, у него будет время.

Но так поступил бы трус.

Каменщики сидели на ступенях церкви и ели хлеб с сыром. Странно, но служанки Таллии тоже толпились у входа, не решаясь войти внутрь. Они напоминали стаю голубей, толкущихся у окна в ожидании подачки.

— Господин граф, — нерешительно обратилась к нему леди Хатумод. Казалось, она чем-то встревожена. — Леди Таллия попросила оставить ее, чтобы она могла спокойно помолиться Господу.

— Хорошо, я пойду один.

Он приказал сопровождавшим его слугам ждать на улице, а сам вошел в церковь.

Он не видел жену со вчерашнего дня, и в первую минуту даже не заметил ее. В церкви царил полумрак, и после солнечного света разглядеть что-нибудь там было невозможно. Из окна, обращенного на восток, на алтарь падали солнечные лучи. В центральном нефе уже приготовили достойное место для погребения Лавастина — усыпальница графа была сделана из яшмы и украшена резьбой.

Хрупкая фигурка застыла перед алтарем. Таллия стояла на коленях, плечи у нее вздрагивали. Алан ступал так тихо, что она не услышала его шагов. Приблизившись, он уловил тихий стон.

— Таллия? — Алан нежно коснулся ее плеча.

Она вскрикнула от неожиданности и отпрянула. И тут Алан увидел, что она проткнула себе старым гвоздем ладони и запястья, и теперь из ран струится кровь. Видя выражение ужаса на его лице, она беспомощно разрыдалась.

Алан не знал, что и делать. Он отобрал у нее гвоздь и уговорил вернуться в дом. Уложив жену на кровать, он прогнал всех служанок, даже леди Хатумод. Лицо Таллии ужасно осунулось, щеки ввалились, глаза запали, через полупрозрачную кожу проступал голубоватый рисунок вен. Она изнуряла себя постом и молитвами, сейчас ее тело больше напоминало скелет, обтянутый кожей, нежели тело молодой женщины.

Как ни странно, у него уже не было сил сердиться. Он чувствовал только опустошающую усталость.

— Таллия, — сказал он таким тоном, каким разговаривала бы тетушка Бел с больным ребенком, отказывающимся есть. — Ты слаба. Поэтому ты останешься в постели, пока не поправишься. И ты каждый день будешь есть хлеб, мясо, кашу и овощи, чтобы снова стать здоровой и сильной.

Она всхлипнула:

— Но тогда Господь перестанет меня любить. Я должна страдать, как когда-то страдал Его любимый сын. Только через страдания мы можем очиститься и приблизиться к Господу. Позволь мне построить часовню. Всевышний любит тех, кто покорен Его воле. А я повинуюсь Ему.

— Я люблю тебя, Таллия, — безнадежно сказал Алан.

Гвоздь в руке казался ему тяжелым, как грех. Он ни в чем ее не винил. Наверное, тогда, в тот единственный раз, ему все только привиделось.

Но она что-то продолжала бормотать о любви Господа, о потоке золотого света, о невесте Его сына, которая будет окружена ореолом святости, дарованной всем истинно верующим. Даже сквозь ароматы лаванды, жимолости и мяты, которые в шелковых мешочках развешивали по комнатам, чтобы отгонять блох, Алан чувствовал запах тела Таллии.

— Ты так и не вымылась, — сказал он и, поднявшись, взял губку и кувшин. Он больше не собирался убеждать и уговаривать ее. — Вытяни руки, пожалуйста.

Не обращая внимания на ее слабые протесты, Алан вымыл ей руки, лицо и шею. В конце концов Таллия замолчала и просто позволила ему делать то, что он сочтет нужным.

Когда он закончил, вода в тазу потемнела от грязи и крови. Алан осмотрел гвоздь, которым его жена проткнула себе ладони, но тот не поведал ему ничего особенного. Гвозди не умеют говорить. Потом Алан посмотрел на Таллию, она в свою очередь уставилась на гвоздь так, словно он держал в руках гадюку. Алан вздохнул и вытащил из-за пазухи неувядающую розу, когда-то подаренную ему Повелительницей Битв. Он поранил шипом палец, и из него обильно потекла кровь.

Таллия тихо плакала, глядя на Алана, а может, и не на него вовсе, а на кровь, гвоздь или розу. Вероятно, она считала все это происками врага рода человеческого или, скорей всего, боялась, что муж выдаст ее тайну и грех.

— Лежи смирно, — скомандовал он, и, как ни странно, она послушалась.

Алан принялся прикладывать лепестки розы к ранам Таллии.

Как только они вышли из фиорда, волны начали швырять корабль вверх и вниз, как щепку. Он стоял на палубе, в одной руке держа опустевший деревянный кубок, а в другой — маленький ящичек. Перед глазами простиралось бескрайнее море.

Его корабль и еще одиннадцать судов направлялись на север, к берегам Джафарина. От племени Хаконин прибыл посыльный сказать, что на Джафарин напали эйка, сожгли дома, увели жителей в плен, а тех, кто сопротивлялся, убили. Но самое ужасное — они украли гнездо. Такое оскорбление не должно остаться безнаказанным, в каком-то смысле эта месть станет для них своего рода испытанием. А если он не сможет защитить тех, кому когда-то поклялся в верной дружбе, его союзники один за другим уплывут на восток, подыскивая более надежного соратника. И вполне возможно, им станет Нокви, вождь Моэрина, связанный с альбанскими колдунами.

Он поворачивается и обращается к жрецу, который держит в руке нечто напоминающее завернутое в ткань копье.

— Вот ты и вернулся из своего путешествия, — произносит Сильная Рука.

— И где, по-твоему, я был?

— На севере и юге, западе и востоке, — отвечает он. — Эту тайну по силам разгадать только мудрецу.

— И кто из нас мудрец, а кто дурак? — хмыкает жрец.

— Поживем — увидим, — отвечает он. — Что ты принес?

Жрец в ответ болтает какую-то чепуху:

Летит сокол, кричит ворон —

Как земля, как уголь черен.

Опадая, лист кружится,

По тропе бежит лисица

Зуб змеи в змеиной коже

И дыханье флейты тоже,

Магам всем приносит смерть.

Где он встанет — будет твердь.

Приговаривая эти слова, он разворачивает ткань и достает небольшой, в половину человеческого роста, деревянный шест, украшенный перьями, костями, кусочками кожи, на нем висят змеиная шкурка, ожерелье из желтоватых зубов, цепочки из золота, серебра, железа и олова, бусы из аметиста и хрусталя, несколько костяных флейт, отзывающихся на дуновение ветра печальным стоном.

— Ну, разве я не путешествовал за морями и горами, под землей и по лесам, к солнцу и звездам, чтобы раздобыть это? — смеется жрец. — Разве я не принес тебе, что обещал?

Сильная Рука хватает шест, и тотчас его ладонь вспыхивает болью, словно в нее впивается сотня пчел. Может, так оно и есть и внутри шеста спрятан рой, хотя летка не видно. Он осматривает шест, но если не считать негромкого гудения, доносящегося откуда-то изнутри, тот ничем не отличается от установленного им на берегу фиорда в знак победы.

— И это защитит меня от магии? — спрашивает он недоверчиво. — От всех, кто решит меня преследовать?

Жрец перебирает висящие у него на поясе кости, глядя на собеседника светлыми глазами, — для этого ему требуется некоторое усилие, словно он привык видеть сразу несколько миров, и ему трудно сосредоточиться только на одном из них. Уже без шуток и загадок он объясняет:

— Я потратил несколько месяцев, чтобы сделать эту штуку. И я разбираюсь в магии и во всем, что с ней связано. Этот амулет должен стать твоим знаменем. Не расставайся с ним, и он убережет тебя и твоих людей от магии. Защитит он и тех, кто покорится и придет под твою руку просить защиты.

Вождь улыбается:

— У меня сильная рука. Я смогу подчинить многих.

— А как же наша сделка? — требует ответа старик. — Ты ведь обещал освободить меня от Староматерей. — Жрец дрожит от волнения. Он настолько стар, что кожа его больше всего напоминает накидку, наброшенную на скелет.

«Сколько же ему на самом деле лет? — думает Сильная Рука. — Сколько зим он видел? Как он ухитрился протянуть так долго? Ведь всем известно, что сыновья Староматерей заканчивают свои дни намного раньше».

Но он понимает, что скорее всего не узнает этого никогда. Впрочем, есть вещи, о которых лучше не знать или, по крайней мере, не говорить вслух.

— Не так уж трудно обрести свободу, — отвечает вождь.

Сильная Рука делает знак, его воины хватают жреца, а он, ни секунды не колеблясь, одним взмахом вскрывает ему грудь. В воздухе разносится пьянящий запах крови. Сильная Рука вонзает нож в сердце старика, тот бьется, пытаясь вырваться и произнести проклятие, но амулет защищает Сильную Руку и его сторонников от магии. У старика горлом бьет кровь, Сильная Рука подставляет кубок и наполняет его.

Только смерть может дать свободу от Мудроматерей, которые живут вечно, как скалы, как море. Их дети подобны каплям дождя, скатывающимся со скал в море.

Кубок наполняется, кровь начинает переливаться через край. Сильная Рука слышит вопль жреца:

— Нет, нет, он меня обманул!

Над чашей поднимается зеленоватый дым — это дух жреца, он свивается в кольца, потом вытягивается в спираль, из которой тянутся полосы, похожие на пальцы, — дух пытается найти для себя новое вместилище, но все вокруг защищены амулетом. Наконец зеленоватый туман над кубком рассеивается, и Сильная Рука отпивает глоток из чаши, а потом отдает солдатам, те пускают ее по кругу. Так дух жреца не сможет ни в кого вселиться и отомстить.

— Бросьте тело в море, — велит Сильная Рука, и его приказание тотчас исполняют.

Сильная Рука наклоняется через борт и переворачивает кубок, последняя капля крови срывается в море, над волнами разносится вопль ярости и бессилия: дух жреца ничего не может сделать со своим обидчиком. Сильная Рука чувствует, как от этого вопля натягивается и колеблется незримая нить, связывающая его с Аланом Генрихсоном, потом все затихает. Волны спокойно лижут борт корабля, весла опускаются на воду, парус ловит попутный ветер.

Откуда-то издалека доносится тоскливый крик чайки.

Он выпускает кубок из рук, и тот падает в море.

Гвоздь выпал из пальцев Алана, и тот, сжимая розу в другой руке, наклоняется за ним.

— Нет, нет, меня обманули! — слышит он.

Чей это голос? В комнате никого нет.

Таллия крепко спит.

Алан поднимает гвоздь и вместе с розой прячет его на груди под рубашкой.

С тех пор как в руки Росвите попало «Житие святой Радегунды», ей стали сниться странные сны. Она слышала голоса, говорящие с ней на языках, которых она не знала, на нее смотрели люди, которые на самом деле не были похожи на людей, — когда-то давным-давно они жили здесь, а потом исчезли. Но, уйдя навеки, они оставили послание своим потомкам, смысла которого она не могла понять. Перед глазами у нее мелькали незнакомые письмена, они то приближались, то отдалялись, но не становились понятнее ни на йоту.

— Мы спасены? — спрашивала она, но никто не отвечал ей. Стены кружились перед ее глазами, то и дело возникали невероятные картины, которые становились то яркими и четкими, то бледнели и пропадали вовсе.

— Успокойтесь, сестра. Вы больны.

Сначала ей показалось, что с ней говорит Теофану, потом она подумала, что это может быть и Фортунатус или старая монахиня, которая рассказала о Великом Разделении и втирала ей в грудь бальзам. Росвите скоро стало легче дышать, и она заснула.

В лучах солнца медленно вращалось золотое колесо. Юный Бертольд мирно спал в каменной пещере под охраной шести юношей, чьи лица сияли нестерпимо ярким золотистым светом. Горные пики сверкали на солнце, а на крыльях ветра танцевали полупрозрачные дэймоны, словно сотканные из лунных лучей. В тени скалы величественно возлежал лев, а по равнине за оленем гнались гончие, за ними скакали всадники в ярких одеждах.

Росвиту окружали Исчезнувшие, они смотрели прямо на нее, сверкая зелеными, как изумруды, глазами, они нашептывали ей свои тайны.

«Я не возражал, когда Господь отдавал предпочтение тем, кто первым пришел на эту землю, ибо таков естественный порядок вещей. Я не возражал, когда Он возвысил других, ибо видел я, что многое делают они для того, чтобы изменить эту землю. Но что проку в моем рождении, если Господь наш любит своих младших детей больше, нежели меня, если Он ставит их выше меня? Почему я должен служить им, хотя я появился на свет раньше? Разве не поэтому восстали ангелы?»

Росвита проснулась.

— Сестра, — послышался тихий голос. Теофану сидела возле нее на табурете. Она была, как всегда, невозмутима, хотя и очень бледна. Росвите почудилось, что по лицу принцессы промелькнула тень беспокойства, впрочем, возможно, она ошиблась: так быстро исчезло это выражение. — Я принесла вам вино и кашу… И еще новости.

— Позвольте я сперва поем, ваше высочество, — попросила Росвита. Что-то подсказывало ей, что новости Теофану не из тех, что стоит выслушивать на голодный желудок.

Росвита осмотрелась — она по-прежнему лежала на кровати, но уже в другой келье, стены которой были аккуратно побелены, и от этого помещение казалось странно пустым по сравнению с расписанной фресками палатой. Росвита перенесла лихорадку, монахини, наверное, и не надеялись, что она выживет, но она выкарабкалась. Когда ей стало получше, вероятно, ее перенесли в келью рядом с трапезной — сюда доносились аппетитные запахи.

Теофану терпеливо ждала, пока Росвита утолит голод. Она сидела, сложив руки на коленях, из окна на ее лицо падал луч света. Росвита поняла, что сейчас день. В монастыре святой Екатерины не происходило никаких важных событий, все дни походили один на другой, а из-за болезни Росвита совсем потеряла счет времени. Здесь, как и во всех других монастырях, утро начиналось с молитвы. Первой шла служба под названием Вигилии, затем Лауды, потом Примарии, после этого служили Терции, Сикстии и Ноны, вечером звучали Весперы, и заканчивался день Комплиниями. Так было всегда, и такой порядок будет повторяться до бесконечности.

Как только Росвита поела, Теофану забрала у нее миску и кубок, сняла с колен поднос и поставила все на пол. Она двигалась бесшумно, как и Аои в сновидениях Росвиты.

— Наверное, мне надо пойти к Айронхеду, если он пообещает взамен отпустить Адельхейд.

— Неужели все настолько безнадежно?

В полутемной келье Росвита не могла разглядеть выражение лица Теофану — сердится ли она или тревожится о будущем?

— Действительно, все обстоит хуже некуда. Аббатиса поделилась с нами припасами, но вы сами понимаете, что семьдесят пять человек и пятьдесят лошадей — слишком много для монастыря, где припасы рассчитаны на девять монахинь. Продовольствия осталось не больше чем на неделю. Если я сдамся в плен Айронхеду, вы сможете спокойно уйти, а монахиням не придется умирать от голода.

— Это благородный жест, ваше высочество. Но мы знаем, что за человек этот Айронхед. Навряд ли он станет вам хорошим мужем.

— Ничего, сестра, вы же знаете, я терпелива. Я не спорила с отцом, когда он заявил, что выдаст меня замуж за того, кого выберет он, или вообще отправит в монастырь. Айронхед — жесток и честолюбив. Но разве я отличаюсь от него? В душе я точно такая же, как и он. Лучше уж я стану его женой, чем буду ждать, пока мой отец снова женится и станет благоволить своим младшим детям, которых предпочтет мне.

— Эти слова я слышала во сне! Хотя мне казалось, их произносил другой голос…

Неужели Теофану покраснела?

— Прошу прощения, сестра. Мне не стоило говорить об этом. Меня посещают злые мысли.

— Потерпите еще немного, ваше высочество. Думаю, в горах Айронхеду трудно вести армию в триста человек.

— На это мы и рассчитывали. Но лорд Джон отнюдь не глуп и, боюсь, сумеет найти выход. Есть и другие новости. — Что-то в обычно спокойном и холодном голосе Теофану заставило Росвиту ужаснуться тому неизвестному, что еще могло произойти, пока она лежала в горячке. — Вы должны пойти со мной, сестра, и увидеть все собственными глазами. Я не уверена, что и в самом деле все это вижу.

Подобное заявление не прибавило ясности, но подстегнуло любопытство Росвиты и заставило ее подняться с кровати. Ее приятно удивило, что она может самостоятельно держаться на ногах, и колени уже почти не дрожат. Теофану позвала служанку, чтобы та помогла Росвите одеться. Выйдя из комнаты, они осторожно начали спускаться вниз по вырубленному в скале коридору и наконец оказались возле трапезной. Свет лился через окна, расположенные почти под самым потолком, и падал на единственный обеденный стол посреди комнаты. Для девяти монахинь и помещения, и стола было вполне достаточно, но никто не рассчитывал, что в поисках прибежища в монастырь придут больше полусотни человек. Здесь же стоял и ткацкий станок, над которым склонилась сестра Диоклетия. Заметив Теофану и Росвиту, она приветливо кивнула им и снова принялась связывать тонкие нити в сложный узор.

Из трапезной они вышли на террасу. Отсюда лагерь Айронхеда был виден как на ладони, слышался ритмичный стук молотков, раздавались отрывистые команды капитанов, проклятия и ругань солдат. Все эти звуки разносились эхом далеко вокруг, отражаясь от каменных стен. Ярко светило солнце, трудно было даже поверить, что сейчас зима, второй день после Сретенья.

Терраса находилась на выступе в южной части горы и представляла собой довольно просторную площадку. Сестра Теуда — самая тучная из всех монахинь — молола на ручной мельнице зерно. Рядом с ней выстроились несколько мешочков: в одних уже была мука, другие только дожидались своей очереди. Большую часть террасы занимал сад — здесь были проложены дорожки и устроены грядки. Наверняка землю для этого садика пришлось таскать снизу в корзинах — непростое дело, особенно если учесть, что в горах почти нет плодородной почвы.

Сестра Синдула пропалывала мяту, она была туга на ухо и к тому же поглощена своей работой, поэтому не заметила Теофану и Росвиту. А вот другая монахиня, молодая сестра Палома, сразу увидела их и, отставив лейку и отряхнув землю с одежды, направилась к ним. Вряд ли она была старше Теофану, но при взгляде на нее никому не приходило в голову назвать ее юной девушкой.

— Пойдемте, — сказала она.

Ниже оказалась еще одна терраса, где солдаты капитана Фалька несли караул возле лебедки. Второй ворот был поврежден в последнем бою ударом катапульты — огромным камнем вдребезги разнесло одну из опор. Возле уцелевшего ворота стояла большая корзина, именно в ней шесть дней назад Росвиту подняли наверх. По правде сказать, Росвита смутно припоминала окончание своего путешествия — тогда перед глазами у нее плыл туман, и она с трудом могла бы определить, что происходило в действительности, а что просто приснилось ей. По словам Теофану, капитан Фальк и его люди сумели поднять в монастырь даже лошадей, чтобы те не достались Айронхеду. Росвита с трудом могла представить, как в корзине поднимали лошадь, однако приходилось поверить, что дело происходило именно так.

Потом Росвита перевела взгляд на лестницы — все они были втянуты наверх, и никто не мог пробраться в монастырь с этой стороны. С террасы шли уступы, напоминающие грубые ступени, вырубленные в камне каким-то великаном. Они вели к маленькой каменной площадке, на которой возвышались каменные глыбы, как в древнем святилище. Издали эта площадка больше всего напоминала корону. Оставалось непонятным, как неведомые строители сумели взобраться на такую высоту и втащить туда огромные и тяжелые каменные блоки.

— Должна сказать, — отметила Теофану, — для святого места монастырь очень хорошо защищен. Такие оборонительные сооружения гораздо больше подошли бы какой-нибудь крепости.

— Несомненно, основатели этого монастыря были не понаслышке знакомы с набегами воинственных дикарей.

Солдаты Айронхеда строили осадные башни. Они уже вздымались почти до половины скалы, на которой располагалась нижняя терраса. Скоро с них можно будет атаковать укрывшихся в монастыре. Айронхед даже приказал солдатам срубить несколько больших олив, росших у подножия утеса. В лагере противника все трудились, как муравьи, никто не сидел без дела. Над палаткой в центре развевалось знамя Айронхеда. Никакая стрела не пролетит такого расстояния. Сверху отлично было видно размытое весенними водами ущелье — единственная дорога. Росвита не помнила, как они добирались, но иначе попасть в монастырь просто невозможно.

— Вы хотели, чтобы я на что-то посмотрела, ваше высочество…

Впрочем, как только Теофану подняла руку, Росвита и сама увидела: над палаткой, полускрытой роскошным белым шатром Айронхеда, трепетало красное полотнище с вышитыми золотом орлом, львом и драконом.

— Разве это не символы Вендара? — спросила Палома. — Значит, сюда прибыл сам король Генрих?

Росвита чуть не расхохоталась, представив короля, который прибыл без свиты и войска и поселился в обычной палатке.

— Нет, дитя мое. Обычно, если люди выполняют какое-то поручение короля Генриха, они едут под такими знаменами. Это что-то вроде охранной грамоты — на королевского посла не станут нападать. Обрати внимание, на знамени есть еще изображение золотого круга, это означает, что от королевского двора прибыло посольство во главе со священником.

— Они приехали вчера вечером в сопровождении солдат Айронхеда, — сообщила Теофану.

— Может, ваш отец узнал о том, в каком трудном положении вы оказались?

— Увидим, — сказала Теофану и повернулась к молодой послушнице. — Палома, ты знаешь, куда идти…

Монахиня кивнула.

— Гутта, — обратилась она к темноволосой девушке, — пойди посмотри, не надо ли помочь на кухне.

Палома повела принцессу и Росвиту снова в трапезную, потом по коридору, затем они свернули в узкий тоннель, куда свет и воздух проникали через узкие щели в скальной породе. Внезапно они оказались возле большой комнаты. Росвита, Палома и Теофану стояли и смотрели в эту самую комнату сквозь узкое окно, стекло которого, судя по всему, было прозрачным только с их стороны, так что изнутри их никто не мог заметить. Сейчас в комнате находились несколько солдат, двое аостанских священников и рыжеволосый «орел», который молча стоял в стороне и слушал.

— По-моему, это просто невозможно, — говорил один священник другому. — Я сам перебирался через перевал святого Виталия в аогосте, в это время там свирепствуют снежные бури. Не понимаю, как эти люди смогли пройти там в это время года, да еще и хвастаться, что им повезло с погодой! — Он понизил голос: — А что если он просто-напросто наколдовал хорошую погоду? И ни один из его сопровождающих не предположил подобного, хотя любой на их месте удивился бы. Такое ощущение, словно он заколдовал их всех.

— Возможно, вы совершенно напрасно обвиняете его.

— Тебе не хуже меня известно, что перевал святого Виталия закрыт с середины осени до начала лета. До сих пор не находилось глупцов, которые рискнули бы отправиться в путь, зная, сколько людей там уже сгинуло. И никто никогда не проходил там за неделю до Сретенья!

Его собеседник пожал плечами:

— Зима была теплой, им просто повезло. Солдаты, которых я расспрашивал, сказали, что снегопад начался, когда они уже спускались.

— Это ничего не доказывает. К тому же никто не может поручиться, что это не колдовство. А как насчет всего остального? Например, тех огней, которые мы видели прошлой ночью с вершины скалы? Ты ведь и сам слышал вопли, которые доносились оттуда.

— Тише, — предостерег его друг, оглядываясь на солдат. — Не забывай, мы здесь только для того, чтобы проследить, как он сдержит слово, данное лорду Джону. Больше от нас ничего не требуется. Да и какое тебе дело, если он и в самом деле умеет колдовать? Иногда я думаю, что плохого в колдовстве, если его можно использовать во благо? Мне уже до смерти надоели и эта глупая осада, и те жалкие крохи, которые называют пайком, так что я буду не против, если кто-то воспользуется магией, чтобы захватить королеву Адельхейд. Тогда мы наконец сможем спокойно отправиться по домам.

— Доминик! — укоризненно воскликнул его друг и поспешно дотронулся до висевшего на груди Круга Единства, словно отгоняя зло.

Теофану схватила Росвиту за руку и потащила за собой. Они пошли обратно через тоннель, потом повернули и оказались в коридоре, таком узком, что Росвита то и дело задевала плечами за стены. Потолок становился все ниже, им пришлось сначала нагнуться, чтобы не удариться головой, а затем и вовсе встать на колени. Так они и продвигались, словно кающиеся грешники, выполняющие обет. Наконец, добравшись до лесенки, ведущей наверх, Росвита следом за Теофану вскарабкалась по каменным ступеням в крохотную нишу, которая размерами больше всего напоминала шкаф. Впрочем, обе женщины сумели там разместиться. Одна стена этой ниши пропускала неяркий свет, и Росвите потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, где они находятся.

Они оказались внутри каменного алтаря в часовне. Полупрозрачная, как и в предыдущей комнате, стена пропускала свет, идущий от двух светильников, установленных по обе стороны от алтаря.

Перед алтарем на коленях стоял мужчина, склонив голову и сложив ладони, — судя по всему, он молился. Росвита почувствовала, что обычно спокойная и невозмутимая Теофану дрожит как осиновый лист, такой ужас, наверное, испытывает заяц, попавший в силок. Росвита не видела лица молящегося, но сразу же узнала его. Ей были знакомы и эта осанка, в которой воедино сливались смирение и гордость, и блеск золотистых волос, и сладкоречивый голос. У алтаря звучала молитва:

— «Господи, в сердце моем нет высокомерия, а в глазах — надменности; и не стремлюсь я к тому, что неподвластно разуму моему.

Владычица, я усмирял свои страсти и поступал по заветам Твоим.

Душа моя тоскует, подобно ребенку, разлучаемому с матерью.

Укрепи же меня в вере моей в Господа нашего.

Ныне и присно и во веки веков».

В дверях часовни появился священник. Он пригнулся, проходя под аркой, и обратился к молящемуся:

— Прошу прощения, что помешал вам, лорд Хью…

Тот поднял голову и посмотрел на вошедшего. Удивительно, даже не зная, что за ним наблюдают, он повернулся так, что свет озарил черты его красивого лица самым выгодным образом. Хью словно позировал для картины — кроткая поза, добрый взгляд — словом, идеал священника.

— Брат Доминик. — Хью мягко улыбнулся. — Говорите же, брат. Что вас тревожит?

— Ответила ли мать настоятельница на вашу просьбу, лорд Хью? Она встретилась с вами? Позволила поговорить с королевой Адельхейд?

— Я не получал от нее никаких известий. Но все в руках Господа. Мы должны верить и молиться.

— Некоторые спрашивают, не объясняется ли ваше желание переговорить с настоятельницей лишь боязнью попасть в плен к лорду Джону. В конце концов, вы в безопасности здесь, наверху. У вас есть надежда на спасение, а те, кто помог вам сюда добраться, остались внизу и обречены на страдания.

— Твои упреки больно ранят меня, брат, но я признаю, что заслужил их. — Хью произнес это совершенно спокойно. — Я не испытываю никакой неприязни к священникам и солдатам, которые сопровождали меня. Разумеется, солдатам лорда Джона вообще не стоило захватывать нас в плен и приводить сюда, но что было, то было. Узнав о нашей миссии, лорд Джон должен был освободить нас и позволить спокойно продолжить путь. Однако, как я понял, он человек честолюбивый и собирается использовать нас в качестве заложников. Если мне не удастся выполнить возложенную на меня миссию — что ж, я погибну мучительной смертью, как и мои товарищи. Если же все пойдет как надо, мы продолжим путь в Дарр и я предстану перед госпожой иерархом, как было решено на совете в Отуне.

Брат Доминик фыркнул, словно был недоволен собой.

— Ваши слова вполне разумны, лорд Хью. — Он помешкал, а потом продолжил так тихо, будто собирался сказать нечто, не предназначенное для чужих ушей: — Трудно поверить, что кто-либо решится обвинить вас.

Хью смиренно склонил голову:

— Господь знает правду.

Брат Доминик огляделся по сторонам, потом расправил складки своего одеяния. Казалось, он чего-то боится, возможно, того, что сказал слишком много.

— Не буду больше мешать вашей молитве, — наконец вымолвил он и ретировался.

Хью еще долго стоял на коленях, не двигаясь и не произнося ни слова. Росвита едва осмеливалась дышать. Потом ее взгляд приковала к себе фреска на стене часовни — уже поблекшая от времени, но вполне различимая. На ней были изображены люди Аои, одетые лишь в перья да узкие набедренные повязки, они проходили через горящую арку, за которой виднелся круг из каменных столбов. Дальше можно было разглядеть какие-то красивые и необычные здания и еще одна каменная корона — из сияющего прохода выходили те же путешественники. Очевидно, неведомый художник хотел показать, куда ушел народ Аои.

Хью шевельнулся, и Росвита снова уставилась на него. Из-под одежд он достал небольшую деревянную шкатулку, плотно перевязанную красной лентой. Он развязал ленту, откинул крышку и достал веточку можжевельника и аккуратно завернутую в белый холст книгу.

Росвита отшатнулась и ударилась головой о низкий потолок. Она зажала себе рот рукой — откуда у него Книга Тайн?

Хью начал громко читать:

— «Во время полнолуния можно узреть нити, сотканные планетами, и дэймонов, живущих в сферах, что располагаются ниже Луны. Известно, что человек, желающий достичь земных благ или исполнить свои желания, может поймать этих дэймонов. Для этого нужно произнести заклинания и назвать семь имен святых учеников, а потом воскурить дым можжевельника так, чтобы клубы его опутали и связали дэймонов. Непостижимыми путями они переходят в тело человека, ибо их тела состоят из воздуха и огня небесного, и когда сливаются они с человеком, то выполняют желания подчинившего их».

О Господи, что случилось с Лиат на суде в Отуне?

Теофану потянула Росвиту за собой, и Палома вывела их в большой коридор. Росвите пришлось несколько минут стоять, опираясь на стену, — ноги у нее подгибались, словно она только что взобралась на гору. Потом они снова прошли через трапезную и вышли в библиотеку. Узкие вертикальные окна, больше похожие на бойницы, давали достаточно света, и Росвита увидела фрески на стенах. Сестра Петра сидела за небольшим столиком возле окна и водила пером по пергаменту. Росвита на минуту задержалась. Несколько недель назад она просила мать Облигатию закончить незавершенную сестрой Амабилией копию «Жития святой Радегунды». Наверное, сестра Петра переписывает труд брата Фиделиуса.

Но Теофану и Палома уже ушли вперед, и Росвите пришлось чуть ли не бегом догонять их, вместо того чтобы спокойно побеседовать с сестрой Петрой. За много веков людские ноги и руки отполировали камни монастыря так, что простая скала казалась драгоценным мрамором. Они спустились по лестнице и вскоре дошли до площадки, где столкнулись с сестрой Хиларией, которая ходила за водой. Из-за ее плеча выглядывали две служанки из свиты Адельхейд. У всех у них в руках были ведра с водой.

— Добрый день, ваше высочество, — поздоровалась сестра Хилария. — Сестра Росвита, рада видеть вас снова на ногах.

Они посторонились, чтобы дать женщинам пройти на кухню. Оттуда доносились вкусные запахи. В очаге горел огонь, и бедная сестра Люсида, которая была не только кривой и горбатой, но и слабоумной, подкладывала в него поленья. Гутта и еще одна женщина раскатывали на столе тесто, двое слуг помешивали похлебку из конины.

Сестра Хилария вылила воду в большую бочку и похлопала увечную сестру Люсиду по плечу. Та что-то сказала, но Росвита не смогла разобрать ни слова. Сестра Хилария рассмеялась:

— Нет, я не дам тебе лука. Ты до него сама не своя, так что я не хочу вводить тебя в грех!

Люсида разразилась каркающим смехом — очевидно, это была дежурная шутка. А Хилария отправилась к двери, радостно сказав служанкам:

— Еще один разок, друзья, и на этом мы закончим.

— А через час все начнется заново, — простонала одна из служанок.

Теофану и Палома уже ушли, и Росвита снова поспешила за ними. Она была еще слаба и поэтому спускалась осторожно. Становилось все темнее, но поскольку у монахинь не было масла для ламп, спускаться приходилось на ощупь. Росвита споткнулась на какой-то канавке, и Теофану поддержала ее за локоть. Росвита обнаружила, что в конце канавки лежит огромный валун округлой формы.

— Осторожнее! — вскричала Палома. — Он может покатиться по коридору и заблокировать его.

— На случай атаки, — пояснила Теофану. — Судя по всему, монахини не слишком полагались на человеческую набожность и доброту.

— Ну что вы, — с изумлением ответила Палома. — Не монахини построили эти помещения. Они всегда тут были. Мы просто живем здесь. Даже матушка Облигатия не знает, насколько велик лабиринт. Я несколько раз брала с собой свечу и спускалась вниз, чтобы осмотреть все, но так ни разу и не добралась до конца — свеча догорала, и я возвращалась обратно. Пойдемте. Это прямо за углом.

Росвите потребовалось несколько минут, чтобы понять, что же собственно ждет их за углом. Они вошли в большую пещеру, такую высокую, что потолок терялся в темноте. Тут горела единственная лампа, освещая сидящую в кресле королеву Адельхейд. Ее развлекали солдаты: один играл на расстроенной лютне какую-то веселую мелодию, другой подыгрывал ему на флейте, третий насвистывал, а остальные кружились и приседали под музыку, исполняя совершенно невероятный танец. Королева Адельхейд смеялась и хлопала в ладоши, как ребенок, казалось странным, что королева, привыкшая к утонченным развлечениям при дворе, так радуется нехитрой солдатской забаве. Некоторые из ее придворных улыбались, другие смотрели угрюмо. Адельхейд заметила Теофану и жестом предложила ей сесть на стул рядом. Но стоило только солдатам увидеть принцессу, как они смутились и веселье угасло.

Теофану сняла со стула подушку и устроилась на полу, предложив сесть Росвите.

— Если вам интересно, сестра, садитесь.

— Благодарю вас, ваше высочество. Ваше величество, а где матушка Облигатия?

— Она с ранеными.

— Что если я ее навещу? Я не отниму у нее много времени.

И принцесса, и королева согласились. Один из солдат вызвался проводить Росвиту в комнату, где лежали раненые, и, выходя из большой пещеры, она вновь услышала звуки музыки.

Росвита не сразу поняла, что старая монахиня, которая ухаживала за ней во время болезни, и есть настоятельница монастыря. Сейчас мать Облигатия стояла на коленях возле светловолосого молодого человека, раненого во время одной из атак Айронхеда. Она осторожно осматривала его плечо.

— Да благословит вас Господь, матушка, — пробормотала Росвита, подходя к ней.

Мать Облигатия ответила на приветствие и попыталась подняться, опираясь на толстую суковатую палку. Росвита поспешила ей на помощь, но капитан Фальк подоспел раньше.

— Могу я вам помочь, матушка? — спросила Росвита.

— Просто постойте немного рядом, сестра. Я уже почти справилась. Остался лишь этот молодой человек, но боюсь, тут я ничего не могу сделать.

Действительно, один солдат лежал отдельно от остальных. Когда мать Облигатия сняла повязку с его груди, Росвита в ужасе отшатнулась. Ее поддержал капитан Фальк.

Из темноты появился брат Фортунатус, он показался Росвите очень бледным, возможно, в этом было виновато скудное освещение.

— С вами все в порядке, сестра? — заботливо спросил он.

— Не беспокойтесь, брат, — мягко отозвалась Росвита. — Для женщины моих лет я чувствую себя неплохо. Не на что жаловаться. Да и как можно… — Она показала на раненого, который бредил, несвязно бормоча что-то по-аостански. — Один из солдат королевы Адельхейд? Что с ним случилось?

Матушка Облигатия начала накладывать на его раны какой-то целебный бальзам, солдат застонал, начал метаться, и капитан Фальк опустился на колени, чтобы удержать его.

Брат Фортунатус содрогнулся и нервно шепнул:

— Это магия, сестра.

— Вы не верите, что матушка Облигатия и другие монахини могут справиться с колдовством?

— Здесь скрыта какая-то тайна, — покачал головой Фортунатус. — Посмотрите на него. Его принесли прошлой ночью, и мне кажется странным, что атака началась вскоре после того, как прибыл лорд Хью, желая поговорить с королевой Адельхейд.

— Что вы имеете в виду?

— Этот раненый — один из солдат Айронхеда. Они полезли по северной стене, желая добраться до короны камней, а оттуда спуститься к нам.

Росвита почувствовала дурноту, ей снова вспомнились видения, посещавшие ее во время болезни.

— Должно быть, я спала и ничего не слышала.

— Вы были очень больны, сестра. — Голос Фортунатуса дрогнул. — Мы боялись потерять вас.

Ее тронуло это проявление заботы.

— А что случилось с другими солдатами? Их взяли в плен?

— Нет. В короне камней живет какое-то существо, и оно убило их всех. Этот солдат — единственный, кто выжил, но и он долго не протянет.

Матушка Облигатия с помощью капитана Фалька встала и, отступив от умирающего, произнесла:

— Больше я ничего не могу сделать. Он попил?

— Нет, матушка, — мрачно ответил Фальк.

Монахиня кивнула, и они вернулись в пещеру. Капитан Фальк принес табурет, и матушка Облигатия села возле Адельхейд, а Росвита устроилась на подушке на полу возле Теофану. Когда солдаты допели, Облигатия повернулась к Росвите.

— Рада, что вы окрепли, сестра Росвита, — сказала она. — Вы уже видели нашего посетителя? — Судя по всему, мать Облигатия не любила откладывать дела. Вот и сейчас она сразу перешла к сути. — Его прислал лорд Джон, чтобы тот вступил с нами в переговоры об окончании осады. Спутников этого человека Айронхед захватил в заложники. Вы не знаете, кто он?

— Хью из Австры, — холодно отозвалась Теофану. — Незаконнорожденный сын Джудит, маркграфини Австры и Ольсатии.

— Стало быть, вы с ним знакомы, — уточнила мать Облигатия.

— Если мне будет позволено сказать, — вмешалась Росвита, и Теофану кивнула. За время их пребывания в монастыре мать Облигатия ни словом не попрекнула их, и Росвита не считала нужным что-либо скрывать: — Полагаю, что нас обеих — и принцессу Теофану, и меня — послали в Аосту, чтобы мы не могли свидетельствовать на суде против отца Хью, который обвинялся в колдовстве.

— Вы должны были свидетельствовать против него? — с неподдельным интересом переспросила Адельхейд.

В полумраке Теофану еще больше, чем обычно, походила на древних королев. Она сидела беспристрастная и невозмутимая и ответила так же невозмутимо и спокойно:

— Мы имеем все основания полагать, что обвинения, выдвинутые против него, были справедливы. И что бы он ни говорил, ему не стоит доверять.

— Это серьезное заявление, — задумчиво произнесла Адельхейд.

— Трудно судить, кому можно доверять, а кому нет, когда в дело вмешивается колдовство, — сказала мать Облигатия, поигрывая своей тростью.

— Вы уже сталкивались с такими делами, матушка? — спросила Росвита.

— Мне случалось видеть то, чего видеть не следовало. Но как бы то ни было, через неделю наши запасы подойдут к концу. Лично я ради чести готова голодать, но я не могу просить монахинь о чем-либо подобном.

— Значит, придется поговорить с ним, — подытожила Адельхейд и неожиданно улыбнулась. — Мои солдаты говорят, что он удивительно красив. Это правда, кузина? Я его еще не видела.

— Вы должны составить собственное мнение на этот счет, кузина, — уклончиво отозвалась Теофану.

— Значит, никто не возражает против того, чтобы поговорить с ним?

— Я против, — холодно сказала Теофану и посмотрела на Росвиту.

— По правде говоря, ваше высочество, у нас нет выбора, — вздохнула та. — Мне не нравится все это, но в нынешних обстоятельствах мы должны выслушать, что он скажет.

— Я не сдамся без боя Айронхеду. — В голосе Адельхейд звенел гнев.

Королева вздернула подбородок и нахмурилась — по сравнению с холодной невозмутимостью Теофану ее поведение казалось Росвите недостойным королевы.

— Позвольте мне, — выступил вперед капитан Фальк. — Ваше величество? Ваше высочество? — Обе женщины согласно кивнули, и солдат продолжил: — Решение нужно принять как можно скорее. У нас кончаются не только запасы — люди начинают терять присутствие духа. Мы уже потеряли два десятка лошадей. А после вчерашней атаки поползли слухи о страшном гоблине, который живет в каменной короне. Некоторые боятся дежурить в конюшнях, потому что они расположены слишком близко к ней. Другие считают, что, попробовав крови, чудовище войдет во вкус и уничтожит всех, поэтому они предпочтут сдаться, нежели умереть такой страшной смертью.

В зале повисла напряженная тишина, одна мать Облигатия была совершенно спокойна:

— Действительно в короне камней живет дэймон, но он совершенно не опасен. Ни меня, ни моих предшественниц с момента основания этого монастыря святой Екатериной, а это случилось более четырехсот лет назад, он не тревожил. Это существо попало в ловушку и не может освободиться.

— Но откуда оно? — спросила Теофану. — Почему оно осталось на этом месте?

— Оно всегда там было. Поэтому я и запретила вашим людям ходить туда и осматривать корону.

— Вы сказали, что это — священное место, которое могут посещать только монахини, — возразила Адельхейд. — Но не предупредили о его обитателе!

— Теперь вы знаете, почему я наложила такой запрет. Мы не рассказываем все, что знаем. Да это и ни к чему.

— Прошу прощения, матушка, — смутилась Адельхейд. — Уверена, что вы разбираетесь в таких вещах лучше, чем мы.

— Древние знания надо охранять, чтобы они не попали в руки людей невежественных и честолюбивых. Неужели вы думаете, что мы хотим, чтобы лорд Джон узнал, что за этими стенами скрыты какие-то тайны?

— Например, знания Аои, — пробормотала еле слышно Росвита.

Мать Облигатия обладала острым слухом и, услышав эти слова, резко постучала тростью по полу. Тем самым она дала понять, что не следует заводить здесь разговор на эту тему. Стук трости отозвался эхом во всей пещере, отчего многие вздрогнули.

— С древними тайнами следует обращаться осторожно. Я предпочла бы, чтобы вы не знали об этом, потому что такое знание похоже на тяжелый камень. Пока он спокойно лежит на краю обрыва, никто его не замечает, но стоит его потревожить, он вызовет обвал, который не щадит никого.

— Я даю вам слово, мать Облигатия, — пообещала Адельхейд. — Вы были добры к нам. Я никогда не раскрою вашу тайну.

— Если кто-то из солдат Айронхеда сумел спастись после нападения дэймона вчера вечером, то он все ему доложит. Я уверена, что так и будет. — Она еще раз стукнула тростью по полу, словно ставя точку в разговоре. — Капитан Фальк, приведите сюда, пожалуйста, нашего гостя. Только убедитесь, что у него плотно завязаны глаза, иначе он все расскажет лорду Джону.

Капитан Фальк выбрал пятерых солдат, взял единственный фонарь и отправился за лордом Хью. В монастыре оставалось так мало лампового масла, что Облигатия предложила подождать Фалька с Хью в темноте. Никто не посмел возразить. В зале была тьма кромешная, Росвита всем своим телом чувствовала холод камня, нервозное состояние окружающих, что еще больше раздражало ее. Что Хью скажет? Как он попал сюда? Где раздобыл Книгу Тайн? Что это за чудовище, которое живет в каменной короне? Если это действительно дэймон, то на кого он похож? Он прилетает с другой планеты, а может быть, с Луны? Как он смог долететь до Земли? Каким образом это чудовище убило солдат? Оно живет в самой короне? Как камни смогли выдержать существо такой мощи и неземной силы? Может быть, все каменные короны обладают волшебными свойствами? Неужели бедный Бертольд попал в лапы чудовища из каменной короны близ Харсфорда или его завалило камнями, как все они думали раньше? Правдивы ли ее видения или это всего лишь сны?

Теофану ерзала на своей подушке, Фортунатус тихонько покашливал.

— Может быть, спеть? — предложила Адельхейд, и это немного разрядило обстановку.

Сначала робко, а затем все более уверенно солдаты затянули: «Господь и Владычица даруют свет и тьму».

— Я прочла вашу «Историю», сестра Росвита, — сказала Облигатия под звуки тихой песни о любви и скитаниях.

— Боюсь, она еще не закончена. Если бы у меня было больше времени и вы дали бы свое разрешение, то я бы могла воспользоваться вашей библиотекой, почитать старинные летописи и наконец дописать свой труд. Хотя здесь, в Аосте, вряд ли есть что-либо, описывающее деяния вендийцев. К сожалению, мы еще представляемся варварами тем, кто когда-то правил Даррийской империей.

— Замечательно, что вы пишете их историю, никто в Дарре не будет заниматься этим. Я прибыла сюда из северных земель.

— Вы удивляете меня, матушка. Я не слышу в вашей речи никакого акцента.

— Я росла в женском монастыре в Варре. Когда мне было четырнадцать лет, меня приняли в монастырь святой Радегунды в Салии. Правда, я прибыла в ее монастырь через полгода после того, как Радегунда покинула этот мир и ее душа уже вознеслась в Покои Света.

— Это невероятно. Конечно, вы видели «Житие»?

— Сестра Петра старательно переписывала его последние шесть дней. Вы упоминали, что эта рукопись является единственной полной копией. Такой драгоценный документ не должен быть утерян. — Голос настоятельницы дрожал. Все затихли, слушая Облигатию. — «Господь и Владычица даруют женам величие и славу, укрепляя их разум… Одна из них — госпожа Радегунда, земное житие которой я, недостойный и смиренный Фиделиус, дерзаю воспеть и о ее величии решился изложить в словах… Этот мир разделил тех, кто когда-то был единым целым». Так заканчивается пролог.

Что-то в словах аббатисы смутило Росвиту.

— Как вы получили книгу, сестра Росвита?

— Я получила ее из рук Фиделиуса… — Росвита прервалась, услышав, как судорожно вздохнула матушка Облигатия.

— Лично от него? Вы, должно быть, были очень молоды.

— Вовсе нет, матушка. Он дожил до глубокой старости. Я виделась с ним не более двух лет назад. Именно тогда он и передал мне эту книгу.

— Два года! Как это могло быть? Ведь он был уже так стар…

Раздалось эхо голосов и стук солдатских сапог по каменному полу. Внезапно луч солнца упал на лицо настоятельницы, и Росвита заметила, как та смахнула слезу со щеки.

К ним подошел Хью. Росвита не могла понять, как он умудрялся идти так изящно и грациозно с завязанными глазами. Сопровождаемый капитаном Фальком, он встал на колени перед тремя женщинами, которых ему позволено было видеть. Росвита подобрала края своих одежд, опасаясь, что, дотронувшись до ее платья, он сразу поймет, кто перед ним, и распознает ее мысли.

— Я надеялся, что меня приведут к королеве Адельхейд или святой настоятельнице этого монастыря, — произнес Хью. Позади него стоял солдат с лампой, так что вокруг головы Хью образовался светящийся ореол. — Я Хью из Австры, сын Джудит, маркграфини Австры и Ольсатии. Прошу вас, позвольте мне высказаться, если уж вы дали мне аудиенцию.

— Я — королева Адельхейд. — Она поднялась.

У Хью все еще были завязаны глаза, тем не менее он почуял ее движение. Голова его слегка повернулась в сторону. Росвите это напомнило больших леопардов, которых она видела в зверинце в Отуне. Они точно так же поднимали головы, когда слышали звук открывающихся ворот. Это означало, что к ним в вольер ведут лань.

— Как вы и ваша свита прибыли сюда, лорд Хью? — спросила королева. — Этот монастырь скрыт от любопытных глаз, он стоит в стороне от всех дорог в нашем государстве.

— Ваше величество, — он не склонил головы, тем не менее показал, что уважает окружающих. Конечно же, он был гордым человеком, но не настолько гордым, чтобы не отдать должное королевскому статусу. — Мы перебрались через перевал святого Виталия и направились на юг к Дарру. Но неожиданно солдаты лорда Джона окружили нас и велели ехать к этому лагерю. Дарр — единственная и конечная цель нашего пути.

— Тогда почему Айронхед послал сюда вас, своего пленника? Кто еще пришел с вами?

— Увы. Лорд Джон очень честолюбивый человек, ваше величество. Хочу вам сказать, что он с большим недоверием отнесся к причинам нашего путешествия. Он заподозрил в нас шпионов короля Генриха. Он уверен, что у нас есть послание к иерарху от короля, которое может изменить судьбу Аосты. Айронхед так глуп, ваше величество. — Хью сделал паузу, Адельхейд засмеялась. — Он сказал, что на месте Генриха предложил бы иерарху покровительство и золото в обмен на поддержку его как короля Аосты.

— И сейчас это послание вы везете в Дарр? — резко спросила Адельхейд.

— Нет, ваше величество. Я обвинен в колдовстве и направлен на суд к госпоже иерарху. — Речь Хью лилась так легко, что присутствующим трудно было поверить, что перед ними действительно преступник. — Лорд Джон послал меня, чтобы убедить вас сдаться. Это все.

— Если мы согласимся, то он вас отпустит, и вы избежите суда!

Хью улыбнулся:

— Я не намерен убеждать вас сдаваться, ваше величество. Я хочу показать вам путь к спасению. Затем я попробую убедить Айронхеда освободить меня и моих людей, чтобы мы могли продолжить наш путь в Дарр.

Адельхейд восхищенно засмеялась. Росвита поняла, что королева наслаждается этим словесным состязанием, как фехтовальным поединком.

— Вы будете верны мне и моим соратникам?

— Я не предлагаю вам своей верности, ваше величество, надеюсь, что мои слова не заденут и не оскорбят вас. Я служу королю Генриху. Если лорд Джон захватит монастырь, то он вынудит вас выйти за него замуж. Тогда он точно станет королем Аосты. Но притязания на Аосту имеет и король Генрих.

— Генрих? — удивленно спросила Адельхейд. — Я не уверена, что он хочет именно этого. — Она посмотрела на Теофану, погруженную в задумчивое молчание.

Хью задумался, а затем произнес:

— Король Генрих посылал своих солдат на юг, чтобы найти вас, ваше величество. Возможно, вы разминулись с ними. Это объясняет то ужасное положение, в котором вы сейчас находитесь. Поэтому прошу вас, разрешите мне действовать как послу короля Генриха: он стремится помочь вам, законной королеве Аосты. В случае необходимости он поможет вам с армией.

— До меня доходили слухи, что он хочет женить на мне своего внебрачного сына Сангланта и сделать его королем.

Хью изменился в лице и, казалось, обдумывает слова королевы. Наконец:

— Зачем уступать сыну то, что хочет получить сам отец?

— Вы думаете, что Генрих хочет жениться на мне? — спросила Адельхейд.

— Было бы глупо отвергать такую женщину, как вы, ваше величество.

— Вряд ли вам известно, что думает мой отец! Он хотел, чтобы на Адельхейд женился Санглант.

— Ваше высочество! — Хью был поражен, услышав голос Теофану. Он вскочил, пытаясь понять, откуда доносится ее голос. — Я не знал о вашем присутствии. Если бы не эта дурацкая повязка на глазах, я, конечно, знал бы, что вы здесь.

— И такого бы не сказали, да? — Возмущению Теофану не было предела. — Но я здесь, и я все слышала. Как вы намерены помочь Айронхеду в осуществлении его планов?

Хью быстро взял себя в руки:

— Я не отношусь к тем, кто служит и своему хозяину, и его врагу. Помогая Айронхеду ради своей выгоды, я должен был бы предать короля Генриха.

Как всякий придворный, Хью умел красиво говорить, но впервые Росвита слышала в его голосе стальные нотки.

— Я натворил много дел, которые не прибавили мне гордости, и даже наоборот. Мне стыдно за содеянное. Я видел, как мелкие обиды могут разрушить человеческие обещания. Но я никогда не предавал своего короля и до конца дней своих останусь ему верен. — Хью ожидал, что Теофану скажет что-нибудь, но та упорно молчала.

— Я желаю выслушать предложение лорда Хью, — сказала Адельхейд.

— Настоятельница монастыря здесь? — спросил Хью. — Я должен получить ее одобрение, чтобы предложить это.

Теофану фыркнула.

— Я здесь, сын мой, — сказала Облигатия. — Не бойся, говори спокойно.

— На вершине этой скалы есть каменная корона. Мы можем преодолевать огромные расстояния через ворота, созданные этими каменными кругами.

— Путешествовать? — Адельхейд эта идея показалась дурацкой, и она во весь голос рассмеялась. — Вы должны объясниться, лорд Хью, я вас не понимаю.

— Когда мы путешествуем на корабле, ваше величество, мы подходим к берегу не в любом месте, а в гаванях, предназначенных для стоянки кораблей. Представьте, что каменная корона — это гавань, а дорога, соединяющая короны между собой, не земля или море, а особый эфир, элемент семи сфер, расположенных выше Луны.

— Как такое возможно? — воскликнула Адельхейд. — Не богохульствуете ли вы, говоря, что живые люди могут путешествовать по эфиру? Только души мертвых поднимаются по семи сферам, двигаясь к Покоям Света.

Хью повернул голову в сторону настоятельницы: несмотря на уверения, что с завязанными глазами он ничего не видит, Хью прекрасно ориентировался в комнате.

— Фрески в часовне показывают действительное предназначение каменных корон, — произнес он. — Я не могу сказать, имеются ли в этом монастыре другие изображения, которые раскрывали бы эту тайну. Картины, которые я видел, подтверждают, что древние Аои знали, как использовать каменные круги. Возможно, они же их и построили, поскольку старые книги говорят о них как о великих волшебниках.

— Неужели вы в это верите, матушка? — спросила Теофану шепотом. — Конечно, это бред. Он ведь лжет?

Мать Облигатия долгое время сидела молча, о чем-то задумавшись, но в конце концов произнесла:

— Продолжайте, лорд Хью.

Тот поклонился в знак уважения и повиновался:

— Вчера в сумраке ночи я видел странные огни на вершине холма и слышал ужасные крики. Я почувствовал запах только что ударившей молнии. И я задался вопросом: может быть, в короне проживает некое существо и охраняет ее? Я видел и другие круги камней, но их посещают не так часто.

— Действительно, сын мой. Вы все верно предположили. В короне обитает дэймон, но кто его может побороть, я не знаю.

— Давно он там?

— Со времен основания монастыря, по меньшей мере. Святая Екатерина основала монастырь более четырех веков назад. Я допускаю, что можно путешествовать через короны. Но этой нам никогда не воспользоваться — дэймон убьет любого, кто подойдет слишком близко.

Хью опустил голову. Росвита и настоятельница наблюдали, как Адельхейд наклонилась к нему, словно к прекрасному пятнистому леопарду, которого хотела погладить, но не делала этого из боязни потерять руку. Теофану уставилась на Хью так, будто он был ядовитой змеей.

Наконец он поднял голову и сказал:

— А что если я уничтожу этого дэймона и освобожу от его присутствия монастырь? Тогда королева Адельхейд, принцесса Теофану и остальные смогут уйти через корону, и Айронхед никак не сможет остановить их.

Адельхейд села на место. Ее глаза загорелись.

— И вы пойдете с нами, оставив своих людей в лапах Айронхеда?

— Нет, я останусь. Я не собираюсь от них отказываться. Это хорошие люди, они не заслуживают такой участи.

— Если вам удастся осуществить эту затею, то Айронхед вас убьет. Неужели вы думаете, что он простит вам обман?

— Я знаю эту породу. Моя мать такая же. Я знаю, как правильно себя вести с лордом Джоном.

— Кузина, вы не доверите свою жизнь этому человеку! — яростно возразила Теофану. — Как мы можем полагаться на то самое колдовство, которое осуждено Церковью? Он сам признает, что направлялся на суд! Как мы можем доверять ему? Ему ничего не стоит уговорить нас пойти к короне, где дэймон убьет нас. Ему это только на руку!

Солдаты и придворные одновременно заговорили, и капитан Фальк ничего не мог сделать, чтобы угомонить их. Охранники Адельхейд обрушили на нее шквал вопросов, стражники Теофану вели себя тише и говорили шепотом. Хью внимательно слушал и Теофану, и Адельхейд. Росвита боялась глубоко вдохнуть, чтобы лорд Хью не догадался, что она тоже здесь. Знал ли он, что Теофану была здесь? Играл он с ними или нет? Больше всего Росвиту мучило подозрение, что, говоря о верности королю Генриху, Хью говорил правду.

Придворные громко спорили, гул голосов заполнил пещеру.

Мать Облигатия три раза стукнула тростью по полу. Все смолкли, и только чье-то покашливание нарушало наступившую гробовую тишину.

— Хватит, — твердо сказала Облигатия. — Мы выслушали предложение лорда Хью. Сейчас капитан Фальк проводит его в гостевую залу, где лорд будет дожидаться нашего решения.

Капитан Фальк собрал солдат. Хью грациозно поднялся.

— Прошу вас, матушка, разрешите снять с глаз лорда повязку, — попросила Адельхейд. — Я бы хотела посмотреть, так ли он красив, как многие утверждают.

Мать Облигатия преградила ей путь тростью.

— В монастыре святой Радегунды мужчины и женщины стоят отдельно даже во время службы. Святая Радегунда говорила, что «враг рода человеческого знает много способов, чтобы соблазнить женщин и мужчин». Я придерживаюсь того правила, что мои монахини не должны видеть мужчин, которые не приняли постриг. Но в Вендаре традиции противоречивы, и священники обоих полов свободно общаются при служении Богу.

— Но в любом случае, я не монахиня и не желаю становиться ею, — возразила Адельхейд.

— Даже если это единственный способ избежать замужества с Айронхедом?

У Теофану расширились глаза от неожиданного поворота беседы, и она задумалась. А Адельхейд вскинула брови и громко рассмеялась в ответ:

— Я королева, я предпочту смерть браку с Айронхедом, но… Я уважаю каноны Церкви и не хочу обижать вас…

— Хорошо, — согласилась Облигатия. Росвита не могла понять, о чем та думает. — Снимите повязку.

По приказу Адельхейд в зале зажгли еще одну лампу. Пока капитан Фальк снимал повязку, Росвита подалась назад и скрылась в тени. Принцесса Теофану также подошла поближе. Росвита не видела Хью и только слышала, как он говорит:

— Ваше величество. Ваше высочество. Матушка.

На несколько минут воцарилось молчание.

— Красивый, — признала Адельхейд, в то время как ее охранники перешептывались и ехидно хихикали. — Но одного красивого молодого мужа с меня хватит! Он вечно гонялся за служанками, и не знаю, может, одна из них и столкнула его с лестницы в ту ночь, когда он умер, да простит его Владычица за прегрешения.

— Господь и Владычица знают наши ошибки лучше нас, — сказала Облигатия. — Они милосердны к нам. Капитан, завяжите ему глаза, отведите в гостевую залу, а затем возвращайтесь сюда.

Хью увели.

Росвита пододвинулась к Теофану. Никто не заметил странного поведения монахини. Адельхейд обратилась к настоятельнице и принцессе:

— Думаю, это наш единственный шанс спастись из лап Айронхеда.

— Мы не можем доверять ему! — гневно ответила Теофану. — Он скормит нас чудовищу и облегчит задачу Айронхеду — ведь нас уже не будет в живых.

— Я нужна Айронхеду! Я — последний представитель королевского рода Аосты. Наша семья правила здесь в течение пятидесяти лет. Законным образом возглавить королевство он может только через меня.

— Но если вы умрете, — парировала Теофану, — все пути к трону будут для него открыты.

— Только не для него! Отец его матери был наемником, сколотившим состояние в битвах с джиннийцами, впоследствии он продал свою дочь в наложницы лорду Сабины. Она, как известно, имела много любовников низкого происхождения, и любой из них, как многие думают, мог быть отцом лорда Джона.

— Интересно, как он тогда стал лордом? — спросила Теофану.

— Айронхед убил своего брата, затем женился на его вдове из благородного рода, владеющей обширными землями и сокровищами. К сожалению, у них не было детей, и теперь аретузцы захватили ее земли. Никто не знает, убил он ее или сослал в монастырь. Вы думаете, знать Аосты подчинится Айронхеду? — Королева уже взяла себя в руки и спокойно обратилась к настоятельнице: — Я прошу прощения. Это ведь не наш выбор, не так ли? Если вы запретите, мы не сможем действовать дальше.

Облигатия сидела, опершись на свою трость.

— Я не буду вам мешать, если вы решите принять помощь лорда Хью.

— Вы думаете, это возможно? Передвигаться в пространстве, используя корону? — спросила Росвита, пораженная словами Облигатии.

— Когда моя предшественница была уже на смертном одре, она поведала мне кое-какие сведения, которые передавались из поколения в поколение, начиная еще с самой святой Екатерины. У меня нет никаких доказательств, сама я тоже ничего не видела. Но она мне открыла тайну этих корон и сказала, что они могут переносить людей в дальние страны.

— Древнее волшебство вновь возвращается к нам, — произнесла Росвита. — Ваше высочество, — она повернулась к Теофану, — вы видели фрески на стенах часовни? Либо человечество уже забыло об этом колдовстве, либо вовсе ничего о нем не знало.

— Я против, — упрямо твердила Теофану. — Я не в силах воспрепятствовать, но сказать обязана. Я думаю, это убьет нас. Сестра Росвита, только вы еще не сказали, что думаете по этому поводу. На чьей вы стороне: моей или Адельхейд?

— Хорошо ли это, принимать помощь от человека, обвиненного в колдовстве, которым мы теперь собираемся воспользоваться? И все же Айронхед, который вырубает зрелые оливковые деревья и кастрирует верных ему солдат, не достоин быть королем. Тем более он не из почтенного рода. — Росвита замолчала, подумав о Лиат. — В любом случае, ваше высочество, мы должны действовать так, чтобы это принесло пользу вашему отцу, королю Генриху, которого все мы знаем и уважаем как мудрого правителя. — В голове Росвиты вертелось столько мыслей, что она поспешила закончить разговор. — Нет, я не могу принять решение так быстро. Я должна некоторое время подумать.

— Отлично, — сказала Теофану невозмутимо. — Какое бы решение вы ни приняли, я постараюсь понять его.

— Ваше высочество!

— Я так решила и последую любому вашему совету. В этом вопросе вам я доверяю больше, чем себе.

О Боже! Теофану поручила это ей, потому что привыкла видеть Хью через завесу ненависти. Но у Росвиты не было уверенности, что она может мудро судить о его предложении, отбросив собственное предубеждение. К тому же она боялась, что могла неверно судить о Лиат.

Тем не менее она не имела права отказаться от возложенных на нее обязанностей. Теперь судьба Аосты зависела от нее.

Все ждали, что она скажет. Наконец Росвита решилась спросить:

— Матушка, могу я побыть одна?

Аббатиса утвердительно кивнула.

— Как пожелаете, сестра. Палома проводит вас в библиотеку.

Библиотека оказалась тем самым местом, где Росвите предстояло принять самое трудное и ответственное решение в ее жизни.

Проснувшись, Ивар не сразу понял, где он и что с ним произошло за последние несколько часов. Голова раскалывалась от боли, а язык был похож на тухлую рыбу. Осмотревшись, Ивар увидел рядом приятную особу, совершенно обнаженную, и догадался, что провел ночь не один. Из коридора доносились шепот, хихиканье и стоны.

Девушка зашевелилась и очнулась от блаженного сна.

— Вы уже проснулись, милорд? — спросила она таким чувственным голосом, словно была на вершине экстаза.

Ивар увидел ее вчера вечером на празднике Сретенья. Выпитое вино и этот чарующий голос заставили его забыть обо всем на свете. Эта ночь ему напомнила, как они развлекались в Генте, в новом здании монастыря святой Перпетуи, Повелительницы Битв и покровительницы воинов. Каждую ночь Эккехард устраивал пир, где за столом прислуживали молоденькие девушки, доставленные из города. После этого обычно следовали танцы, игра в кости, борьба, некоторые девушки оставались у Эккехарда на ночь.

Кто-то открыл оконные ставни, и комнату залил яркий солнечный свет. Ивар зажмурился. Девушка соскользнула с кровати и подошла к окну, Ивар услышал хруст можжевеловых веток, которыми был устлан пол.

При свете дня девушка уже не казалось ему такой привлекательной, как вчера вечером.

Ивар отыскал под матрацем несколько монет и дал ей.

— Иди, — сказал он.

— О! — Тут он почувствовал настоящую страсть в ее голосе. — Милорд, вы так щедры ко мне.

В ответ Ивар только махнул рукой. Девушка пожала плечами, собрала свою одежду и поспешила удалиться. «Улететь с нею куда-нибудь на край земли… О чем это я?» — опомнился Ивар. Он мечтал быть рядом с другой женщиной. А об этой девушке он думал не больше, чем о той, с которой провел предыдущую ночь. А может быть, это была та же самая девушка, что и пару дней назад? Не важно. Эккехард постоянно закатывал пиры и развлекался дни и ночи напролет. Его свите, в том числе и Ивару, полагалось ни в чем не отставать от принца.

— Дорогой Ивар. — Рядом на кровать рухнул Болдуин. Его волосы были совершенно растрепаны, на лбу красовалась шишка от удара бутылкой по голове, но даже в таком ужасном виде он все равно был красив. — Мы выезжаем на охоту в восточные леса. Одевайся!

Ивар застонал — он не хотел никуда ехать.

— Устал? — рассмеялся Болдуин. — Дорогой Ивар, расскажи мне, что вы тут вытворяли? Как она ласкала тебя? Она лучше Лиат?

Ивар поспешил встать, чтобы не отвечать на этот вопрос.

— Оставь меня.

У него кружилась голова и болел живот. Он сел в углу комнаты и заплакал, подумав о Лиат. Болдуин присел рядом и похлопал его по спине:

— Прости. Обещаю тебе, что больше не стану напоминать тебе о ней.

— Надеюсь, она мертва, — гневно сказал Ивар. — Лиат бросила меня, она никогда меня по-настоящему не любила.

— Это точно, — согласился Болдуин. — Приляг. Ты выглядишь усталым. — Он свистнул, и тут же появилась прислуга. — Налейте ему немного вина и принесите мне одежду.

— Мне здесь не нравится, — пробормотал Ивар. — Но больше мне некуда податься! И принц мне тоже не нравится, — прошептал он, ненавидя себя за это нытье.

— Мне тоже, — признался Болдуин. — Но он увел нас от маркграфини, верно? — Слуга вернулся с одеждой для Болдуина и кубком вина для Ивара. — Успокойся и улыбнись.

Ивар был не в том состоянии, чтобы улыбаться. Он закрыл глаза руками, презирая себя и все вокруг, кроме разве что Болдуина.

Вдруг дверь в спальню распахнулась с таким грохотом, что задрожали стены. Болдуин подпрыгнул на месте от неожиданности. В дверях стоял брат Хумиликус, чье появление походило на гнев Божий.

Назначенный королем Генрихом, он должен был отвечать за новый монастырь. Свои обязанности он выполнял ответственно, но Эккехард, став аббатом, полностью изменил все порядки в монастыре.

Как и принц, Ивар тоже недолюбливал брата Хумиликуса. Честно говоря, он не любил никого, кроме Болдуина, Эрменриха и Зигфрида, вместе с которыми страдал в Кведлинхейме. Таллия тоже была там, но по отношению к ней невозможно было использовать слово «любовь». Святым чужды грубые чувства. Святые существуют не для этого.

Ивар считал, что не достоин дышать с Таллией одним воздухом, ведь все это время он жил, вкушая всевозможные плотские удовольствия.

Другие послушники вскочили, приветствуя священника.

Принц Эккехард растянулся на кровати и, надувшись, смотрел на брата Хумиликуса, не выказывая ни малейшего намерения подняться, чтобы достойно приветствовать брата. Ложе принца находилось в стороне от других. Как обычно, с обеих сторон от Эккехарда лежали девушки. Мило, словно собака, свернулся калачиком в ногах принца и громко храпел. Одна из девушек торопливо оделась — Хумиликус смотрел на нее с отвращением. Другой фавориткой Эккехарда была симпатичная темноволосая женщина, старше принца лет на пять. Кроме того, она была беременна от него и невероятно гордилась этим обстоятельством. На кровати она лежала с наглым видом, выставляя на всеобщее обозрение набухшие груди и живот.

— Вы не явились на встречу с утренними просителями. — Брат Хумиликус считал себя обязанным напоминать об этом каждое утро.

— Вы правы. Мило! — Принц толкнул пажа ногой. — Приготовь мне одежду для охоты. Дорогой брат, проверьте, пожалуйста, готовы ли лошади. Мой кузен, лорд Уичман, поедет с нами?

— Как пожелаете, — сказал Хумиликус и молча отошел от кровати.

Ивар надел рубашку, умылся. Стояла зима, но вода не замерзла. В прошлом месяце всего пару раз выпадал снег и сразу же таял. Еще несколько раз шел дождь, а так погода стояла вполне теплая. Ивар вышел на улицу. Боль в животе утихла. Но ему казалось, ничто не сможет заглушить боль в его сердце. Он не хотел оставаться в Генте; не хотел возвращаться в Хартс-Рест или Кведлинхейм. Он прекрасно жил до встречи с Лиат. Он был почти счастлив тогда. Лиат сделала ошибку, отвергнув его.

— Возможно, Лиат настоящая колдунья, она так мастерски тебя приворожила, — высказал предположение Болдуин, слегка похлопывая Ивара по плечу.

— Но зачем же в Кведлинхейме нам было явлено чудо? Зачем Господь мучает нас, явив сокрытое, а потом исчезнув?

Болдуин пожал плечами, взял какую-то посудину, наполнил ее водой и опрокинул себе на голову. Затем встряхнулся, вытер глаза и рот. С носа упала капля воды.

— Господь никогда не оставляет нас. Чудо — у нас в сердце, если мы позволяем ему там остаться. Может быть, Лиат была послана тебе врагом, как сказали на совете. Иначе священники не осудили бы ее, верно? Возможно, она ядовитой стрелой отравила твое сердце, Ивар, и поэтому ты все время печален и сердит. Даже принц обратил на это внимание. Он не захочет видеть тебя в своей свите, если ты не будешь пить, смеяться и петь с нами.

— Пить вино и спать с женщинами каждую ночь, никогда не молиться и тратить все время только на развлечения? Вот уж действительно труд во славу Божию!

Болдуин сунул в рот веточку петрушки, пожевал и выплюнул.

— Откуда нам знать, что угодно Господу, а что нет! Я делаю то, что мне говорят!

— Неправда! Ты сбежал от маркграфини Джудит.

— У меня не было иного выхода, — возразил Болдуин. — Господь руководил мной. Маркграфиня Джудит послала своего предыдущего мужа на войну, заранее зная, что он будет убит, потому что хотела взять в мужья меня. Господь предупредил меня, что через несколько лет она сделает со мной то же самое, когда ей встретится другой молодой и красивый парень.

Погода на улице была чудесная: морозное зимнее утро, яркое солнце. Ивар посмотрел на приятеля.

— Болдуин, во всем королевстве нет мужчины красивее, чем ты.

— А если она захотела бы избавиться от меня иначе? Например, продала бы аретузцам, а те, в свою очередь, могли бы запросто лишить меня мужского достоинства. Они там любят евнухов. Мне об этом еще лорд Хью рассказывал. Так или иначе, я ее не люблю, и не нужна она мне. Я не хочу иметь жену-стерву. Она обращалась со мной как с ломовой лошадью!

— А какой должна быть женщина, на которой ты хотел бы жениться?

Болдуин задумался.

— Я женюсь на девушке, которая будет заботиться обо мне, — сказал он наконец. — Пока я такой не встречал. В любом случае, лучше быть шлюхой принца, чем Джудит. Если ему кажется, что это забавно, — пусть будет так. Почему я должен противиться этому?

— Но это же так скучно.

— Скучно? — Болдуин искренне удивился. — Каждую ночь одна или две женщины, а может, и друг, если тебе надоели девушки. Целыми днями охота, вкусная еда и отличное вино. Песни, танцы, борьба, акробаты, поэты с рассказами о древних сражениях. Как это может быть скучно? Не понимаю!

— О Господи! Это повторяется изо дня в день и будет продолжаться до бесконечности. В конце концов ты останешься ни с чем.

— Одно и то же? Только не говори, что тебе не понравились те акробатки и то, что они выделывали! Лорд Уичман заставил бы их остаться на месяц, если бы мог.

— Но ведь они не остались, правда? Ни одна из них не захотела.

Ивар помнил этих акробаток. Гибкие, полуголые девушки, выполняющие разные трюки на канате, охранялись мужчинами из труппы. Даже принцу не позволено было к ним приблизиться. Труппа уехала, как только получила деньги за свой труд.

— Им не понравилось выступать перед нами, — продолжал Ивар. — Во всяком случае, не больше, чем тебе нравилось играть роль мужа маркграфини Джудит. Животные тоже едят и сношаются, Болдуин! И чем мы отличаемся от животных?

Болдуин заморгал, не зная, что на это возразить. Внезапно в спальне поднялся шум. Эккехард и его друзья весело смеялись и громко разговаривали. Те немногие монахи, которые все еще трудились согласно правилам, заведенным братом Хумиликусом, оставили дела и потянулись в часовню. Часовня оставалась единственным местом, которое Эккехард еще не успел осквернить, развлекаясь с проститутками.

— Поехали! — приказал принц. — Болдуин, мы едем на охоту!

Болдуин схватил Ивара за запястье.

— Мы должны повиноваться ему, — прошептал он. — Иначе он не станет защищать нас.

Болдуин потащил Ивара вслед за принцем. Ивар не сопротивлялся: он не видел иного выхода, кроме как следовать за своим другом. В воротах монастыря их встретил кузен принца, лорд Уичман.

— Вы опоздали, мой маленький кузен! — крикнул он. — Мы должны были выехать еще час назад. Впредь я ждать не буду!

Уичману потребовалось много месяцев, чтобы оправиться от ран, полученных в битве за Гент прошлым летом. В принципе он уже был вполне здоров, только немного хромал. Отец Ивара про таких людей говорил, что они всегда найдут неприятности на свою голову. Фактически Уичман вел все дела в аббатстве, пока Эккехард прожигал жизнь.

Лорд Уичман засмеялся:

— Точно говорю, я вас больше не буду ждать! Есть новости: куманы вторглись в восточные земли. Я собираюсь съездить туда и сразиться с варварами.

— Я с вами, — взмолился Эккехард.

— У вас нет никакого воинского опыта, кузен. Вы будете только мешать.

Эккехард надул губы:

— Откуда у меня появится опыт, если вы никуда меня с собой не берете?

— Теперь вы аббат.

Уичман снова засмеялся, но никто не назвал бы этот смех сердечным. Ивар всегда подозревал, что Уичман недолюбливает своего кузена, но вынужден его терпеть.

Эккехард не сдавался:

— Но вчера вы получили письмо от герцогини Ротрудис, где говорилось, что вы должны вернуться в Остербург и жениться. Что вы ответили?

— Я сжег письмо. — Уичман пожал плечами. — А своей матери сообщу, что никогда не получал подобного послания.

— Об этом я ей говорить не буду, — хитро сказал Эккехард. — Просто напишу ей и расскажу о вашем неповиновении.

Уичман почесал бороду.

— Отлично. Но предупреждаю, это твою, а не мою голову куманы привезут домой как трофей, дорогой кузен. — Он разговаривал довольно грубо. — Ты можешь отправиться со мной с одним условием — подчиняться мне во всем. На войне могут убить, а таких глупцов — и подавно.

Эккехард поразмыслил над условиями кузена и согласился:

— Очень хорошо. Теперь-то мы можем ехать на охоту? Один из вассалов Уичмана подъехал вплотную к лорду и что-то прошептал ему на ухо.

— Ага! — воскликнул Уичман и кивнул. Тут же стражники поставили перед ним на колени какого-то оборванца. — А у меня подарок. Эту рыбку мои люди выловили у ворот прошлой ночью. Он требовал, чтобы его впустили, сказал, что прибыл из Фирсбарга по вашему приказу. Но это всего лишь еще один монах. Не думаю, что он понравится твоим потаскухам. — Уичман ехидно засмеялся, — он не так симпатичен, как остальные.

Голые ноги оборванца были покрыты ранами и мозолями, а волосы взъерошены. Но улыбка освещала его совсем еще юное лицо.

— Эрменрих! — воскликнул Болдуин.

Он обнял друга и подвел к принцу. Эккехард разрешил Эрменриху поцеловать руку, затем отослал от себя — новый знакомый принцу не понравился.

— Ну же, Болдуин, поехали, — сказал Эккехард. — Вы получили то, что хотели. А теперь на охоту.

— Я останусь и присмотрю, чтобы о нем позаботились, — выпалил Ивар.

Принц тотчас согласился. Его не особенно интересовало, чем займется Ивар. Лошади уже переминались с ноги на ногу, ожидая отъезда. Эккехард со свитой двинулся в путь, у всех было великолепное настроение.

Ивар отвел Эрменриха в лечебницу, где в этот час почти никого не было. Один из послушников крайне подозрительно посмотрел на Ивара, но все же выделил Эрменриху постель, протер его больные ноги маслом лаванды, постриг волосы и причесал их. После чего послушник покинул лазарет и, без сомнения, пошел докладывать брату Хумиликусу о новом больном. Ивару было страшно смотреть на ноги Эрменриха: все в ранах, трещинах, мозолях.

— Ты шел всю дорогу пешком? Зимой, в мороз?

— Я шел почти два месяца! — весело воскликнул Эрменрих. — И это было прекрасно! — Он перевернулся на живот, задрал рубашку и показал Ивару спину. Она вся была в рубцах. — В Фирсбарге меня хлестали кнутом каждый день, но я не раскаялся. Я знал, что Господь услышит мои молитвы. — Он снова перевернулся и со вздохом облегчения продолжил: — Лорд Реджинар освободил меня, а затем я пришел сюда, в Гент. Я знал, что Господь поможет мне!

Ивар дал ему эля и хлеба. Из часовни донеслось стройное пение. Эрменрих нарушил молчание:

— У вас служба в такое время?

— Нет. Ты знаешь, что королева Матильда умерла?

— Да, я слышал. Упокой Господь ее душу. Мы молились за нее целую неделю. Потом лорд Реджинар разрешил мне уйти.

— Королева завещала свое состояние принцу Эккехарду, и здешние монахи молятся об успокоении душ умерших людей, упомянутых в книге королевы: о ее родственниках, о тех, кто делал пожертвования в Кведлинхейм или служил там. Эти молитвы читаются почти целый день.

— Я видел, что принц отправился на охоту. Но ведь он теперь настоятель монастыря. Он должен служить Богу, а не охотиться. Почему он ведет себя так легкомысленно? Он обязан молиться о душах умерших, как это делала его бабушка, чтобы своими молитвами помочь им попасть в Покои Света!

— Вижу, брат Ивар решил прийти помолиться. — В дверях появился брат Хумиликус. Ивар всегда вздрагивал, когда тот начинал говорить. — Что это? Еще один бродяга, принятый нашим отцом настоятелем? Но у него речь образованного человека. Вы хотите служить Богу, брат? — спросил он Эрменриха.

Тот подошел к Хумиликусу и поклонился.

— Вы правы, брат. Во имя Владычицы душ наших я пришел сюда. Она воплотила себя в ребенке, рожденном простыми смертными. Этого ребенка Она назвала Своим Сыном, через его страдания мы обретем спасение.

Эрменрих уже привык к тому, что его постоянно били в Фирсбарге. Сейчас он ожидал того же. Но никто его избивать не стал.

— Еретик, — изрек Хумиликус. — Мне следовало сразу об этом догадаться. Но я предпочитаю еретика, который преданно служит Богу, чем аббата, променявшего молитвы на развлечения. Как ваше имя?

— Эрменрих, брат. — В знак уважения он опустился на колени перед Хумиликусом. — Я вижу, что вы верный слуга Бога, даже если что-то не понимаете в учении. Если вы еще не приняли нашу веру, то я буду молиться Господу, и Он приведет вас к правде.

Брат Хумиликус осмотрелся.

— Все встало с ног на голову. Аббат превратил монастырь в публичный дом. Послушники приказывают старшим. Это чудовищно. Только вчера ко мне приходила епископ Саплисия, она жаловалась, что на стенах домов в городе появляются картины, которые, несомненно, дело рук врага рода человеческого…

Им пришлось еще долго терпеть нравоучения брата Хумиликуса. Присутствие Эрменриха помогало Ивару вынести эту пытку. Впервые за долгое время в его сердце закралась надежда. Возможно, еще не все потеряно. Может, он не зря живет на свете, хотя именно так он начал думать в последнее время. Возможно, кроме еды, пьянства и шлюх, все-таки осталось хоть какое-нибудь светлое пятно в его жизни. Но кто же рисует картины в Генте?

Наконец-то брат Хумиликус устал шевелить языком и замолчал. Это обстоятельство обрадовало Ивара и Эрменриха. Хумиликус неохотно разрешил им пойти в часовню и помолиться. Монастырь остался единственной вотчиной Хумиликуса, где он еще мог командовать. Он не любил «мальчиков Эккехарда» — так он их обзывал, когда принц не слышал. Хумиликус уже не пытался включить их в ежедневный круг монашеской жизни. Все они еще были послушниками и не носили монашеских ряс, и стражники беспрепятственно пропускали их через Гент, как и всех, кто держал путь на восток, чтобы проповедовать Учение среди язычников или недавно завоеванных племен. К таким племенам относились редери, салави, полени; поставщики лошадей унгрийцы; рыжеволосые старвики и клан воинов росси. Некоторые из миссионеров оставались на ночь в монастырской гостинице. Если Ивар узнавал об этом, то сбегал с пира, чтобы подслушать их разговоры с братом Хумиликусом о приключениях среди бодинавас — племени людей с плоскими лицами; о том, кто что ел, пил, с кем сражался. Еще путешественники рассказывали про ужасных куманов, которые носили человеческие головы как украшение; о женщинах из племени саздах, готовых убить любого, кто ступит на их территорию; о таинственных женщинах из племени кераитов, которые были настолько могущественными колдуньями, что могли одним взглядом превратить человека в камень.

— Смотри! — еле слышно пробормотал Эрменрих, указывая Ивару на стену. Там была нарисована картина. На ней изображался Господь, с небес правящий миром. Земля находилась в руках святой Эдесии. Рядом с ней — чудесный маленький мальчик, связанный как с Владычицей, так и с человеческим миром. Он слышит Святое Слово из уст Владычицы; он проповедует, и люди верят ему. Его учениками становятся Текла, Матиас, Марк, Люция, Джоанна, Мариан и Петр; вскоре его обвиняют в распространении смуты, и даррийцы берут его в плен; он встречается с императрицей Тайсаннией, а когда он отказывается подчиняться ей, она приговаривает его к смерти. С него заживо снимают кожу, его сердце бросают на землю, и на этом месте вырастают розы.

Ивар и Эрменрих смотрели на картину как зачарованные. Очнувшись, Ивар увидел, что вокруг собрались люди. Кто-то уже возложил цветы в память о святом Дайсане, убитом по приказу императрицы.

Ивар подошел поближе и дотронулся до картины. Ее краски уже потускнели, пройдут дожди, и она исчезнет, но останется в сердцах людей.

Кто же нарисовал ее?

— Стойте, друзья! — крикнул Эрменрих. — Соберитесь вокруг. Я могу раскрыть вам эту тайну. Я знаю правду! Слушайте!

Ивар хотел было остановить его, но наткнулся на девочку лет двенадцати. Она схватила его за локоть и пристально посмотрела в глаза, словно пытаясь что-то прочесть в них. На груди у нее висел Круг Единства.

— Что случилось? — спросил Ивар.

Она потащила его за руку.

— Идем, — сказала она ему.

Эрменрих и не заметил, что Ивар пропал. Он увлекся проповедью людям, собравшимся на площади. Некоторые слушали с явным интересом, другие с презрением, но все равно слушали.

А девочка все вела и вела Ивара за собой.

— Что ты хочешь? — возмущенно спросил он.

Но она шла молча и очень торопилась. Ивар, забыв про Эрменриха, следовал за нею. Они свернули в переулок. Там возле мусорной кучи бегала бездомная собака. Выйдя на улицу, они пошли вдоль стен дворца лорда Уичмана. На стенах развевались яркие знамена: красные и золотые, черные и серебряные. Девочка завела Ивара в небольшой дворик, где на костре закипал чугунок с похлебкой, а рядом сидела малышка лет четырех. Она играла с куклой, сшитой из лоскутов. Маленькая девочка посмотрела на вошедших во двор, хотела было заговорить, но спутница Ивара приложила палец к губам. Они вошли в узкий проход между домами, которые стояли так близко, что, казалось, они соприкасаются крышами. В проулке было темно, и, когда они вышли на солнце, Ивар долго моргал глазами, привыкая к яркому свету.

Возле стены с нарисованной картиной собралось не меньше десяти человек. Девочка потащила Ивара туда. При их появлении горожане расступились в стороны, чтобы Ивар мог подойти. Возле стены стоял человек и дорисовывал картину. Блаженный Дайсан, погибший за неподчинение императрице, восходил в Покои Света, чтобы воссоединиться со своей святой матерью.

Художник повернулся, чтобы обмакнуть кисть в ведерко с краской. И тут Ивар увидел его лицо.

— Зигфрид!

Человек вздрогнул, опрокинул ведерко и уставился на Ивара. Зигфрид почти не изменился, если не считать сломанной челюсти.

— О Боже! Зигфрид! Что ты здесь делаешь? — Ивар подбежал к нему и крепко обнял. — Как тебе удалось покинуть Кведлинхейм?

Зигфрид расплакался. Его нежное лицо светилось счастьем. Руками, перепачканными краской, он показал на свои ноги, словно предлагая прогуляться. Как и у Эрменриха, ноги Зигфрида покрывали ссадины и мозоли.

— Зигфрид, мы были в Кведлинхейме с Болдуином, когда умерла королева Матильда. Мы с ним в бегах — сбежали от маркграфини Джудит. Мы здесь с принцем Эккехардом. А в монастыре мы не решились остаться — боялись, что нас узнают. Мы слышали твою проповедь в церкви. Они выпустили тебя? Как ты здесь оказался?

Зигфрид не отвечал, только улыбался. Зигфрид жил настоящей жизнью, его вера была так глубока, как ни у одного из них. На несколько секунд Ивара охватила злость: почему Зигфрид так уверен в себе, в то время как его терзают сомнения?

Но даже эта злость не помешала Ивару радоваться встрече с другом. Он схватил его за плечи:

— Зигфрид, поговори со мной.

Зигфрид указал на стену и свои руки, затем открыл рот. Языка не было. Отрезан.

— Господи милостивый! — закричал Ивар. — Кто это сделал? Разбойники на дороге?

Зигфрид отрицательно покачал головой.

Ивар чувствовал его дыхание на своем лице. И он понял, что произошло.

— Это сделали в Кведлинхейме?

Зигфрид вздохнул: «Да».

Все достаточно просто: так приказала мать Схоластика, но Зигфрид не возроптал, не озлобился. Так угодно Господу: он лишен языка, но его не заставили замолчать. Ведь язык — это только один из способов общения.

Но Ивар мог говорить, он мог проповедовать, как Эрменрих проповедовал несколько минут назад.

Господь избрал их, сделал свидетелями чуда. Они должны рассказать об этом. Господь создал Землю, так что их труд намного проще. Ивар понимал, что им придется покинуть эти края и отправиться на восток вместе с принцем Эккехардом и лордом Уичманом. Им предстоит отправиться туда, где влияние Церкви не так сильно.

Ивар стоял перед толпой. Девочка, которая привела его сюда, пристально смотрела на него своими огромными глазами, ожидая, что же будет дальше.

Весь мир ждал.

— Друзья мои, — начал он.

Росвита сидела в библиотеке, листая хроники монастыря святой Екатерины. В основном записи были самыми обычными.

«В 287 году: птицы вымерли от чумы. В 323 году: королева отправила младшую дочь в монастырь, чтобы та стала аббатисой. В 402 году: на Синту обрушилась снежная буря, погибли виноградники. Священники, прибывшие из Варре, гостили три недели. В 479 году: в деревнях были замечены странные вещи, видели комету, сверкающую в небе в течение двух месяцев, после этого произошло землетрясение. Крестьяне молили Господа о богатом урожае. В Реджио умер король».

Интересно, какие записи появятся здесь в будущем?

В последние месяцы 729 года: в женском монастыре святой Екатерины от голода умерла королева. В 731 году: королева была убита своим мужем, лордом Айронхедом, после того как родила ребенка, который имел право стать правителем государства. Айронхед стал регентом при младенце.

Могут ли они доверять Хью? Можно ли воспользоваться волшебством, спасая собственные жизни? Может, он говорит правду?

Что есть история? Лишь запись о том, что произошло в каком-то месте. Им не из чего выбирать. Может, так и должно было случиться? Она искала подтверждение этому во многих книгах, училась читать между строк, анализировать примечания на полях. Все это Росвита делала, чтобы ее «История вендийского народа» стала наиболее ясной и понятной. Всегда оставалось что-то, что ей еще только предстояло узнать.

Как говорят, самое простое порой оказывается самым сложным.

Случайно ей на глаза попался текст о смерти императора Тейлефера, сопровождаемый заметками на полях, постепенно переходящими в подробный рассказ. Эта информация, на первый взгляд, не имела смысла: в записи о благородных семействах вплелись странные пометки:

«Харсфорд в герцогстве Фесс, семь камней; Крона в герцогстве Авария, девять камней; Новомо в графстве Тускерна, одиннадцать камней; Терса в герцогстве Фесс, восемь камней».

Росвита слышала, как где-то скребутся мыши. Но тут отворилась дверь в библиотеку.

— Сестра Росвита, можно? Надеюсь, что не помешаю вам.

Росвита отложила рукописи в сторону и улыбнулась:

— Мне показалось, бегают мыши, а потом я вспомнила, что здесь нет мышей. — Она поднялась и подвинула стул, предложив матери Облигатии сесть.

— Мышей у нас предостаточно. Большинство из нас и есть мыши, ползающие взад-вперед.

— Вы верно подметили, матушка.

— Конечно, пути королев и принцев давно известны нам. — Ее рука легла на «Житие святой Радегунды», которое лежало рядом с законченной копией. Рукопись переписывала сестра Петра, но сейчас ее не было в библиотеке. — Что вы решили, сестра Росвита?

— Пока что ничего. У меня возникло еще больше вопросов. Всему виной мое чрезмерное любопытство. Это бремя, данное мне Господом. «Монастырь святого Тьери, герцогство Аркония, четыре камня». Этот монастырь, по-моему, находится недалеко от замка графа Лавастина, не так ли?

— Вы правы, — ответила Облигатия, даже не заглянув в книгу. — Я воспитывалась в монастыре святого Тьери. При этом я никогда не видела Лавастина. Кто сейчас там правит?

— Граф Лавастин, сын Чарльза, внук старшего Лавастина. Его наследник — воспитанный, серьезный молодой человек, лорд Алан. Должна заметить, что он внебрачный ребенок и был принят как наследник только два года назад.

— Вы замечательно знаете историю. У Лавастина не было законных наследников?

— Его дочь от второго брака умерла. А вот еще, — она провела пальцем по странице, — это возле харсфордского монастыря. — Росвита открыла начало книги. — Семь камней, как и здесь. О Господи, Виллам потерял там сына, мальчик пропал среди камней.

— Он умер?

— Не знаю. Молодой Бертольд исчез вместе со своими друзьями. Никто не знает, что с ним случилось, но я всегда предполагала, что он забрел слишком далеко в развалины, и его убили. Теперь не знаю, что и думать. Бедный ребенок. Он мог стать хорошим историком.

— Это так ужасно — пережить своего ребенка.

— Там были каменные короны, не так ли? Когда король Генрих еще был молодым принцем, он потерял в Терсе свою возлюбленную из народа Аои, которая родила ему сына, Сангланта. Она также исчезла среди камней. — Росвита пролистала книгу, нашла нужную страницу и начала читать вслух: — «Бриенак в поместье лорда Жозелина в Салии, семь камней. И еще семь камней в руинах Картиако». Я не знала, что каменных корон так много.

— Да, и никто не знает точно, сколько их. Узнаёшь, только когда видишь. То, что на виду, найти труднее всего.

— Они были построены сотни лет назад, еще до становления Даррийской империи. Летописцы уже тогда считали их очень древними. Они полагали, что миллионы лет назад на земле обитали великаны. Никто не знает, как появились эти каменные короны и кто их построил.

— А вы как думаете, кто их создал?

— Возможно, и в самом деле великаны. Но если это были люди таких внушительных размеров, тогда почему мы ни разу не нашли дворцов, замков, где бы они жили? Я думаю, лорд Хью прав, это дело рук Аои. — Росвите было трудно об этом говорить: если слова Хью окажутся правдой, то у нее уже не будет морального права осуждать его. — Но даже если это и так, их секреты безвозвратно утеряны, и мы об этом никогда не узнаем.

В стенах монастыря царили тишина и покой, солнце уже скрылось, и стало совсем темно. Росвита осознала это, взглянув на летопись женского монастыря и не сумев разобрать буквы.

— Я не хочу, чтобы мои тайны ушли в могилу вместе со мной, — сказала мать Облигатия. Она погладила Росвиту по голове. — Я хранила их в своем сердце много лет, но эта книга — знак. — Она наугад открыла «Житие святой Радегунды» и начала читать: — «Когда придворные дамы прибыли в Баральх, они привезли с собой одежду из тончайшего шелка страны Катай, вышитую золотыми и серебряными нитями. Но благословенная Радегунда не стала носить эту одежду, она не желала предстать перед императором в одежде, украшенной золотом и серебром, а хотела прийти в бедном платье, вытканном из листьев крапивы. И женщины испугались. Они боялись, что гнев императора обрушится на них за то, что они привели Радегунду в платье, достойном нищенки, а не королевы. Но даже в нищей одежде Радегунда была прекраснее всех, и даже суровые собаки императора склонились перед ней, признавая ее святость».

Голос Облигатии дрогнул. Она закрыла глаза. Судя по всему, даже небольшое усилие утомило ее. На лице матушки появились морщины, но кожа оставалась такой мягкой и белой, словно она большую часть своей жизни провела в помещении. Ее руки были как у благородной дамы, нежные, мягкие, без мозолей, но до сих пор сильные.

— Брат Фиделиус провел последние дни своей жизни в монастыре в Харсфорде, — сказала Росвита, чувствуя, что книга всколыхнула в Облигатии бурю эмоций. О чем матушка думала в тот момент? — Должно быть, ему исполнилось не меньше ста лет, когда я последний раз разговаривала с ним. Он отдал мне книгу перед самой смертью. Это был последний подарок в его жизни, последнее свидетельство.

— Действительно, это было его свидетельство, — проговорила Облигатия сдавленным голосом. — Я живу на этом свете достаточно долго, и в конце своей жизни я хочу понять то, что брат Фиделиус понял давно…

— Вы говорите загадками, матушка, — ровно произнесла Росвита, но сердце у нее сильно билось.

— Мне кажется, тем летом я попала под влияние чьих-то чар. Он годился мне в отцы, ему уже исполнилось пятьдесят, а мне было около пятнадцати. Он был добр, но всегда печален, а я была совсем одна в мире. Послушницам монастыря святого Тьери никогда не позволялось покидать стены обители. Меня вырвали из единственного родного мне места на земле и отправили в Салию. Я едва понимала их язык. Я дала клятву послушницы, ведь ничего другого в тот момент в жизни и не знала. Те клятвы были достаточно просты, чтобы от них отказаться.

— «И согрешил я грехом великим», — пробормотала Росвита, вспоминая дверь, сделанную из каких-то веток, связанных между собой. Лачуга брата Фиделиуса была настолько убога, что наверняка зимой ветра пронизывали ее насквозь. Она вспомнила его шепот: «И возлег с женщиной». Мысль была слишком кощунственна, чтобы произносить ее вслух, но Росвита не могла совладать со своим любопытством: — Вы спали с ним?

Облигатия побледнела. Придя в себя от такого дерзкого и неуместного вопроса, она усмехнулась:

— Вы проницательны.

— Простите, я не хотела никоим образом вас обидеть и оскорбить. Просто он сказал, что до сих пор любит ее.

На глаза матери Облигатии навернулись слезы, но она превосходно держала себя в руках.

— Нет, мы не согрешили. Он не дотрагивался до меня, пока не отказался от своих монашеских клятв, пока мы не поклялись друг другу перед Господом быть верными в браке. Мы вынуждены были уехать, чтобы начать новую, счастливую семейную жизнь в другом месте. Мы оба были подкидышами. Нам некуда было податься, кроме как в монастырь. Он предполагал, что нам разрешат там остаться в качестве рабочих. Сейчас я понимаю, как мы тогда ошибались. Конечно, всем все стало ясно, когда уже невозможно было скрывать мою беременность. Аббатиса была в ярости, она обвиняла нас в том, что мы опорочили женский монастырь, основанный святой королевой, которая только недавно умерла. О Господи, физические страдания ничто по сравнению с тем, что они потом сделали со мной. Они отобрали моего ребенка, едва он родился. Хвала Владычице, я успела разглядеть, что это была девочка. Больше я о своей дочке ничего не слышала и ни разу не видела Фиделиуса с того дня. Наверное, его заперли в темницу. Я не знаю, что они с ним сделали. Мне было ужасно одиноко. Если вы любили, Росвита, то знаете, что одиночество — это самое жестокое наказание на земле, какое только может быть.

Позже меня приняли в женский монастырь в Вендаре. Я поклялась, что буду вести себя тихо, и меня заперли в келье отшельницы, но я оттуда сбежала. Я не находила себе места, уже не могла жить наедине с собой, со своими мыслями. Все дни слились в один, я потеряла счет времени. Я больше не могла ничего слышать, даже пение птиц раздражало. Я блуждала по лесу, питаясь ягодами и травой. Наконец я набрела на поместье Ботфельд. Меня приняли туда в качестве гувернантки для дочерей хозяев, я учила их даррийскому языку. Рядом с поместьем находился женский монастырь святой Фелисити, им управляла женщина, с семьей которой мои хозяева враждовали, поэтому и не могли просить учительницу из монастыря. Я обучала девочек чтению, письму, счету.

Вскоре в поместье появился молодой человек, племянник хозяйки имения. Он сходил с ума по мне. Мне же хотелось любви и ласки, как растению воды. События развивались стремительно. Он настаивал, чтобы я вышла за него замуж. Он был добрым человеком, а кроме того, владел небольшим наделом земли. Я умела себя вести и была образованна, поэтому нам разрешили пожениться. Через некоторое время у нас родился мальчик. Мы дали ему красивое имя — Бернард, в честь умершего отца моего мужа. Вскоре мой муж умер, затем не стало и его тети. Полновластной хозяйкой имения стала сестра этой прекрасной женщины. Она сразу невзлюбила меня, отобрала моего ребенка и отдала его в монастырь — ей было жалко тратить на него деньги.

— Как жестоко, — пробормотала Росвита.

Облигатия словно не слышала Росвиту, продолжала рассказывать. Это был настоящий крик души, человек, молчавший всю жизнь, изливал наболевшее. Слова были заперты в ее душе, как она сама была заперта в стенах монастыря.

— Мне пришлось уйти в женский монастырь святой Фелисити. Но и там несчастья поджидали меня — никому не нравилось, что когда-то я работала и жила у Ботфельдов. Однако Господь послал мне еще одного хорошего человека в жизни. Это был «орел», фаворит короля Арнульфа, который как-то останавливался в монастыре. В то время в мои обязанности входило обслуживать гостей за столом, но делать это я должна была с повязкой на глазах, мне не позволялось их видеть. Но я была любопытной, а он чересчур болтливым. Спустя четыре месяца аббатиса получила письмо от короля, в котором ей было приказано отправить меня учиться в Майни.

Там я училась целый год. Потом этот «орел» по пути в Дарр вместе со священниками заехал ко мне в школу. Они забрали меня с собой, чтобы отвезти к госпоже иерарху При переходе через ущелье святого Виталия я упала с лошади, и, чтобы спасти мне жизнь, меня доставили сюда. Мать Аурика приняла меня с одним условием, что по выздоровлении я вернусь обратно. Спустя два месяца у ворот монастыря оставили новорожденную девочку, которая выросла в сестру Люсиду. Я заботилась о ней. Я бы не пережила, если бы меня лишили и этого ребенка, хоть и не родного. Тогда мать Аурика согласилась пойти на обман: мы отправили письмо, сообщив, что я умерла от заражения крови. Я изменила свое имя с Лаврентии, как меня нарекли в монастыре святого Тьери, на Облигатию. В тот миг я поняла, что Господь простил мои грехи, раз позволил заботиться о девочке. Это произошло сорок лет назад.

История казалась такой невероятной, что Росвита долгое время не могла прийти в себя.

— Расскажите мне подробнее про «орла» Вулфера.

— А! — У Облигатии загорелись глаза, она немного повеселела. — Так его и звали! Как я могла забыть его имя? Я видела его год назад во дворце госпожи иерарха в Дарре. Естественно, он постарел. Я буду помнить его до конца жизни, ведь он спас меня от нищеты.

— А что вы делали в Дарре? — Росвита обнаружила, что уголки пергамента слегка загнулись, и она расправила их.

— Существует традиция, согласно которой преемница умершей аббатисы путешествует в Дарр, где ее благословляет госпожа иерарх. Я жила во дворце целую неделю, прежде чем мать Клементия дала мне аудиенцию. И когда во дворце появился «орел», он рассказал историю епископа Антонии из Майни и изложил обвинения в колдовстве, выдвинутые против нее. Мать Клементия наказала ее отлучением от Церкви. Честно говоря, Росвита, я очень боялась за своих воспитанниц, которые остались здесь одни. Что если бы нас обвинили в колдовстве из-за чудовища, которое появляется в каменной короне? Все описано в летописях, и про дэймона тоже. Как вы уже знаете, Росвита, у них достаточно доказательств. Я вернулась из Дарра, ничего не рассказав.

— Вы считаете, что нужно последовать совету Хью из Австры?

— Я знаю, каково оказаться без роду и племени и вдобавок отданной на милость власть предержащих. Мы приютили Адельхейд в монастыре много лет назад. Она была милым, храбрым, веселым ребенком. Я постараюсь помочь ей, я сделаю все, что в моих силах.

— Но Хью может узнать вашу тайну и в дальнейшем использовать против вас.

Облигатия встала и оперлась рукой о стену библиотеки. Стена была до блеска вымыта, на ней были нарисованы ромбы, один внутри другого. Это походило на какую-то загадку. Росвита не могла себе представить, как можно было сорок лет прожить внутри этих стен. Только на террасе видишь солнце во всей его красе. Сама Росвита привыкла, что каждую минуту что-то меняется — в путешествиях ни один уголок не похож на другой, даже одну реку нельзя перейти дважды, потому что каждый раз она становится новой.

— Теперь он в любом случае все знает, — спокойно сказала Облигатия. — Прошлым летом один человек просил разрешения остановиться у нас на ночлег. Это непривычно для нас. Если путники перебрались через перевал святого Виталия, то они, разумеется, могут помыться и переночевать в нашем монастыре. Но не забывайте, что мы ведем уединенный образ жизни. Каждая из нас хотела обрести покой.

— Тем не менее, когда приезжают гости, если верить летописям, вы всегда интересуетесь, знают ли они что-нибудь про каменные короны.

— Любопытство — один из пороков человечества. Не многие могут справиться с ним. Я спросила у путешественника, кто он такой. Он представился братом Маркусом. И еще. Он назвал меня старым именем, тем именем, которое я попыталась забыть, выбрав жизнь в этом монастыре. Он назвал меня Лаврентией. Как он мог узнать об этом, ведь он намного моложе меня?

— Вспомните, кто знал, что вы живете здесь?

— Только «орел» Вулфер.

— Возможно, кто-то еще видел вас во дворце госпожи иерарха. Может быть, там были люди, с которыми вы путешествовали на юг сорок лет назад?

— Все эти годы я не видела ни одного человека из своей прошлой жизни. Мать Аурика давно умерла. Мои монахини знают меня только как Облигатию. «Орел» — единственный человек, который связывает меня с прошлой жизнью. Однажды мне показалось странным, что он приложил столько усилий, чтобы я не попала в монастырь святой Фелисити много лет назад. Зачем этот молодой человек приехал сюда? Откуда он узнал мое первое имя? Что еще он знает обо мне?

«Она в наших руках», — вспомнила Росвита.

— Вулфер был изгнан от двора короля Генриха много лет назад. Хотя во время правления короля Арнульфа он был фаворитом и знал намного больше, чем обычный человек. Я собственными глазами видела, как он говорил через огонь. Это еще называют даром «орлов» — орлиным зрением. Этот брат Маркус называл хоть какие-нибудь причины, почему он искал вас?

— Нет. Но я признаю, сестра, что была сильно напугана. Я очень боялась ту женщину, которая выгнала меня, ребенка, из монастыря святого Тьери. Мне снились кошмары, казалось, она преследует меня и никогда не оставит в покое. Мне теперь кажется очень странным, что в салийском монастыре, где женщинам и мужчинам не позволялось общаться, мне удалось найти тропинку в сад и завязать отношения с монахом.

— Жизнь — непредсказуемая вещь. Вы понимаете, что все могло закончиться для вас самым печальным образом?

— Я стараюсь не думать об этом. Росвита, а я вам не говорила, кто провожал меня в Варре, кто забирал из монастыря святого Тьери? Это была сестра Клотильда.

— Та самая Клотильда, которая была служанкой у Радегунды, а позже ее помощницей?

— Именно. Я никогда не сомневалась в ее добром отношении к Радегунде. Клотильда могла быть милой, но если кто-то ей мешал, она с легкостью ставила его на место. Все ее страшно боялись.

— Кроме вас, конечно. Она опекала и заботилась о новичках, прививала им духовные знания…

— Нет, сестра. Она знала обо мне все. Она была свидетельницей нашего брака, она сделала все возможное, чтобы нам вообще разрешили связать себя брачными узами. Поэтому я и рассказываю вам это. В молодости эмоции переполняли меня, я не могла здраво рассуждать. Брат Маркус пробудил во мне воспоминания, которые я старалась не ворошить. Теперь я вижу то, что мне не дано было понять долгие годы. Сестра, вы историк. Я доверяю вам свои тайны, поскольку думаю, что вы сумеете найти ответ, почему моя судьба так сложилась. Наверное, они оставили меня в живых, считая, что я ни о чем не знаю.

— Или потому что думали, что вы мертвы.

Матушка улыбнулась, но ее глаза были полны непролитых слез.

— Я вам поведала самое сокровенное, теперь вы знаете обо мне все. С моей души будто камень упал. Хвала Господу, я осмелилась поделиться с вами, а то думала, что унесу свои секрет в могилу. Я потеряла своих родных детей, потому что была беспомощна и некому было защитить меня. Зато сейчас я управляю небольшим женским монастырем, где всего-то шесть монахинь и помощницы. Нам приказано хранить тайны этого монастыря. Подобного правила придерживаются в монастыре уже несколько столетий. Интересно, помнят ли госпожа иерарх и ее советники об этом?

— Матушка, мне выпала великая честь выслушать вас. Спасибо за оказанное доверие.

— По-моему, я только прибавила вам проблем. Вы свободный человек, у вас есть свое мнение, здравый ум и доброе сердце, сестра. Я прошу вас выяснить, откуда появился брат Маркус, зачем он приезжал к нам и откуда он знает мое первое имя, Лаврентия, от которого я давным-давно отказалась.

Скала приглушала все живые звуки. Росвита привыкла к скрипу телег ломовых извозчиков, ржанию лошадей, шуму осеннего дождя, пению птиц, запахам. Здесь она не могла даже различить беготню мышей. Лорд Джон и его люди могли бы быть и в сотне миль, и в двух шагах, она бы их не услышала. Что делает лорд Хью? Он до сих пор молится? Простит ли Господь его грехи? А ей? Ей Он простит грехи?

— Еще так много всего, что необходимо узнать.

Росвита закрыла «Житие». Фиделиус обладал потрясающим даром великолепно писать книги; даже сестра Амабилия не нашла ни малейшего изъяна. Он писал о разных вещах. «Птицы поют о ребенке по имени Санглант». Росвита вспомнила о Лиат и спросила Облигатию:

— Матушка, вы когда-нибудь слышали о Семи Спящих?

— Конечно. Святой Эзеб рассказывает о них в своей книге.

— А кроме этого еще что-нибудь знаете?

— К сожалению, нет. А почему птицы поют о Сангланте? И кто понимает их язык?

— Не знаю. «Мир разделяет тех, что должны быть едины». Как вы думаете, матушка, Фиделиус вспоминал о вас, когда писал эти слова? Я считала, что эти строки посвящались Радегунде, ведь он жил в монастыре более пятидесяти лет, пока она не оставила этот мир. Фиделиус не знал другой жизни, без нее.

— Конечно, он написал эту книгу уже после того, как я ушла из его жизни. Должно быть, он раскаялся, если вновь обратился к церкви и стал отшельником.

— Или у него не было выбора. Свою старость он прожил далеко от Салии. Единственным его недостатком являлось любопытство.

Матушка нежно улыбнулась, вспомнив свою молодость.

— Действительно, он был очень любопытным человеком. — В этот момент Росвите почудилось, что перед ней пятнадцатилетняя девушка, которая сумела очаровать пожилого монаха. Настоятельница тяжело вздохнула, понимая, что прошлого не вернуть. — Господь пожелал, чтобы я провела свою жизнь в молитвах. До конца дней моих я буду мучиться, не зная, что с моими детьми. Господь прощает меня, сестра. Но мне не нужно его прощение. Я хочу знать, что стало с моими детьми. Я не хочу влиять на ваше решение, мне безразлично, осуждаете ли вы себя за общение с колдуном. Я всего лишь хочу предостеречь вас: лорд Джон может захватить вас или дорогих вам людей в плен. Вы можете всю жизнь провести в его тюрьме и умереть в Аосте. В таком случае как вы узнаете правду?

— Вы полагаете, путешествовать при помощи каменных корон возможно?

— Я не знаю наверняка, но могу поделиться с вами тем, что думали мои предшественницы. Они свято верили в это. — Облигатия крайне бережно листала книгу Фиделиуса.

— Именно поэтому они собрали в летописях все, что знали про эти таинственные короны.

Зазвонил колокол, собиравший всех на службу.

— Что вы решили, сестра Росвита? Вы согласны принять план лорда Хью или нет?

— Я не могу решиться, мне нужно помолиться, чтобы Господь дал мне совет, как поступить.

Росвита закрыла обе книги и аккуратно положила их на стол, затем предложила настоятельнице руку.

Теофану и Адельхейд вместе со своими свитами вошли в часовню. На куполе была изображена основательница женского монастыря: святая Екатерина сидела в центре с распростертыми руками. Этот жест означал, что она открывает свое сердце Господу. На ее голове — корона, украшенная звездами, над святой в облаках сражаются драконы. Вдали, на вершине горы, виднеется дворец, или Покои Света, где обитают души умерших после прохождения семи сфер.

Росвита чувствовала себя совершенно разбитой, голова горела как в огне, на лбу выступили капельки пота, ломило спину, волосы на затылке стали влажными.

О Владычица, она могла думать только об одном: сможет ли Хью одолеть дэймона? Она ни разу в своей жизни не встречала чудовища, поэтому ее снедало любопытство, и одновременно она чувствовала страх.

В церкви шло богослужение. Монахини пели псалом королевы Саломаи Премудрой, которая жила за много сотен лет до блаженного Дайсана.

Не следуйте по пути греха. Избегайте зла.

Злой человек не может уснуть, не причинив зла кому-нибудь.

Злая женщина не может жить спокойно,

Пока не соблазнит порядочного мужчину.

Все же она и Теофану станут сообщниками Хью, если примут от него руку помощи, если разрешат ему освободить их путем колдовства, которое они так настойчиво осуждали прежде.

Хоть губы колдуна и источают миро благовонное,

А речь его слаще меда,

На деле она горька, как полынь,

И остра, как меч.

Росвита не ощущала себя святой и вовсе не желала умереть раньше положенного срока. Если бы Адельхейд предпочла умереть, но не сдаться, то Айронхед подчинил бы себе Аосту. Это принесло бы много горя и страданий. Если Теофану сдастся на милость Айронхеда, то она, Росвита, и все остальные опять же погибнут.

Конечно, в сложившихся обстоятельствах Бог простит им то, что они воспользовались силами колдовства ради своего спасения. Цель оправдывает средства или нет?

Мать Облигатия тихо вела службу.

— Давайте в этот день, посвященный святой Эвлалии, которая принимала роды святой Эдесии, споем гимн в ее честь. Ее руки дали жизнь нам и благословенному Дайсану, который принес на Землю Слово Божье.

Бытие родилось из небытия.

Вселенная создана Господом, чтобы жизнь цвела.

Мать понесла дитя от Отца Жизни

И подарила миру Сына Жизни.

Его душа сошла на Землю, пройдя семь сфер.

И душа его чиста, как слеза.

И на грешной Земле его помыслы были чисты.

Мы знаем, что мир не совершенен.

Этот мир разъединил Сына с Отцом и Матерью.

Совершенно неожиданно для себя Росвита услышала новый смысл во фразе, которая была ей до боли знакома.

«Мир разделил тех, кто когда-то был единым целым».

Что если Фиделиус был сыном Радегунды?

Эта мысль повергла ее в состояние шока. Росвита не могла нормально дышать. Все закружилось вокруг, поплыло перед глазами.

Что если Фиделиус был сыном Тейлефера и его законным наследником?

Если это правда, почему королева Радегунда не объявила, что Тейлефер имел законного наследника? Ее молчание погубило великую империю.

Почему она об этом никому не сказала?

«Кто же ты, „орлица“?» — спросила Росвита у Лиат прошлым летом. Тогда она отдала ей Книгу Тайн, которую украла у Хью, потому что Лиат она доверяла больше, чем Хью.

Тогда Лиат ответила: «У меня нет родных».

Росвита вспомнила, что ей говорила матушка час назад: «Я потеряла своих детей, ведь у меня не было родственников, которые могли бы помочь мне и защитить меня».

Законный сын Тейлефера мог бы принять бразды правления в свои руки, если бы Радегунда нашла поддержку среди салийцев и вырастила из маленького мальчика мужа. Салийские принцы часто убивали своих конкурентов, чтобы беспрепятственно занять трон. Радегунда выросла одна, без семьи, и никто не мог защитить ее. Ее родные были убиты, когда она была еще маленькой девочкой. Почему она должна была довериться салийским лордам?

Радегунда не собиралась становиться королевой. Возможно, она приняла такое важное решение, чтобы не искушать мальчика властью. Или она пыталась защитить его от врагов? Неужели лучше было подкинуть ребенка к воротам своего же монастыря?

Все самое очевидное глубоко скрыто от наших глаз.

Теофану Смотрела на Росвиту и уже хотела было спросить, как Росвита себя чувствует, но та отрицательно покачала головой, показывая, что с ней все в порядке. Она гнала от себя эти невероятные мысли. Она не могла поверить, однако у нее не оставалось иного выбора, как понять и принять это.

Мать Облигатия родила законную внучку Тейлефера сорок пять лет назад. Что случилось с этой девочкой?

Росвита стояла на коленях, вспоминая слова псалма: «Начало мудрости — это понимание, но оно может стоить вам всего, что вы имеете».

Ей необходимо убежать, скрыться, даже если она лишится всего, что у нее есть. Нельзя допустить, чтобы Айронхед захватил их в плен. Им придется прибегнуть к помощи Хью, даже если ее осудят за это.

Ей необходимо выяснить всю правду, узнать про ребенка Облигатии.

Она обещала настоятельнице сделать все возможное. Было ясно, что кто-то еще узнал тайну матушки и разыскивает девочку, надеясь найти единственного потомка императора Тейлефера. Она обязана помочь Адельхейд, Теофану и королю Генриху. Господи, сколько всего на нее навалилось!

И всему виной ее чрезмерное любопытство.

Песня королевы Саломаи Премудрой звенела в ушах. Крошечная часовня пропахла плесенью и пылью.

«Не поддавайтесь соблазнам, чтобы не свернуть с пути истинного. Многие потеряли свой путь и погибли. Жертвам соблазна нет числа».

Пусть будет так.

Она давно поняла, что любопытство погубит ее. Несмотря ни на что, она выяснит всю правду, независимо от того, куда заведет ее эта дорога.