"Пылающий камень (ч. 2)" - читать интересную книгу автора (Эллиот Кейт)

НЕВИДИМЫЙ ПРИЛИВ

Наверное, к лучшему, что пришлось почти сразу выступить в поход — так его не мучили воспоминания. Прошагав под палящим летним солнцем несколько часов, выполнив свои обязанности по лагерю и поев, Алан валился с ног и спал без сновидений до самого утра. Генрих хорошо кормил своих солдат, понимая, что от голодной армии побед ждать не приходится. Каждый день «львы» ели хлеб, мясо и бобы, запивая элем или сидром.

За войском тянулись нищие, при виде которых у Алана сжималось сердце. Они просили милостыню, надеясь получить кусочек хлеба или глоток жидкой похлебки, мальчишки мечтали стать «львами» или хотя бы обрести некоторый опыт, ухаживая за лошадьми или чиня повозки. Иногда какой-нибудь «лев» даже ухитрялся протаскивать с собой подружку, хотя это и было запрещено правилами. Капитаны были строги: если кому-то слишком уж невтерпеж — может отправляться на все четыре стороны.

С кавалерией — другая история. Всадники передвигались медленнее пехоты, потому что тащили за собой, помимо всякого скарба, конюха, слугу, любовницу и мальчишку-оруженосца. И это у самых простых кавалеристов, у тех, что побогаче, и свита была намного больше.

Однажды ночью Алан чистил выгребную яму в компании Фолквина, когда увидел ее во второй раз. Женщина в одеянии послушницы стояла на коленях возле двух нищих, которые прибились к армии тремя днями раньше.

— Посмотри, — Алан пихнул Фолквина. — Ты ее видишь?

Женщина подавала воду хромому.

Фолквин, который прошлой ночью проиграл в кости рубашку, был в плохом настроении.

— Кого? — переспросил он, оглянувшись.

— Ту женщину…

Но она уже ушла, скользнув между повозок.

— Так ты все-таки ими интересуешься? — удивился Фолквин. — Я думал… — Горе зарычал, и Фолквин ударил себя по лбу. Он был добрым малым, но порой не следил за языком. — Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Да ничего. — Алан потрепал Горе по загривку, и тот улегся рядом с Яростью. — Ты не виноват. Но могу поклясться, что я ее знаю. И если я не ошибся, ей нечего делать в солдатском лагере.

— А кто она?

— Служанка моей же… — Алан оборвал себя, охваченный стыдом. — Нет, я, должно быть, все-таки ошибся.

— Вот что я тебе скажу, — предложил Фолквин. — Я отдежурю за тебя первый час, а ты пока походи и поищи ее. Тогда ты и поймешь, ошибся или нет. — Он оперся на лопату и продолжил: — Я, например, терпеть не могу, когда я не уверен в том, что я видел, — все время думаю об этом и ничего не могу с собой поделать. Сразу в голову лезет, что могло бы быть… И зачем я только бросил этот кубик?

Алан рассмеялся такому завершению.

— Зачем ты вообще взялся играть в кости?

— Не сыпь соль на рану, прошу тебя! — взмолился Фолквин. — Теперь и ты будешь мне читать нотации, как Инго?

— Нет, не как Инго. Думаю, я это буду делать по-своему. Разве не твоя тетя сшила тебе эту рубашку?

Фолквин застонал:

— О Господи! Смилуйся над несчастным грешником! Инго назвал меня бессовестным игроком. А теперь это! Бедная моя тетя! Как я смогу смотреть ей в глаза? Она обязательно узнает, как легкомысленно я отнесся к ее подарку.

— И вздует тебя хорошенько.

Алан уже успел понять, что Фолквин действительно любит свою далекую семью — тех, кого он покинул ради службы. Он собирал безделушки для младших сестер — гребешки, деревянные ложки, которые были точной копией тех золотых и серебряных, которыми пользовались благородные дамы. Среди «орлов» у него были друзья, и если им случалось ехать мимо деревни Фолквина, они охотно завозили эти вещи его семье.

Брызнул легкий дождь. Алан заметил, что Фолквин действительно расстроен.

— Я не должен был так поступать — я рискнул тем, чем не имел права рисковать. Ведь тетя вложила в этот подарок частичку души, а я…

— Ладно, — быстро сказала Алан. — Ты ведь проиграл рубашку Деди из третьей когорты, верно? Мы можем как-нибудь выменять ее, например, выполнить за Деди его обязанности. Не знаю, как на это посмотрит Инго, но ведь попытаться-то можно. Думаю, сегодня мы можем постоять на страже вместо Деди. Если мы вместе со Стефаном и Лео все объясним Деди, почему бы ему не вернуть тебе проигрыш?

— Спасибо, — едва слышно отозвался Фолквин, смущенно глядя на Алана. — А то, что я сказал… ну, о той женщине… Ты и правда поищи ее сегодня. Я отдежурю вместо тебя.

Алан шел по лагерю, по пятам за ним следовали гончие. Он почти не замечал их присутствия, зато псы были хорошо заметны проституткам и попрошайкам, и те не рисковали приставать к их хозяину. Он на самом деле не хотел делить постель с женщиной, предлагающей то, в чем ему отказывала Таллия. Конечно, хорошо, что он сдержал слово, данное ей, и не принудил к тому, чего она так страшилась. Но продажные прелести его тоже не интересовали.

Все имеет свою цену.

Ярость взвизгнула и завертелась на месте, словно учуяла новый, незнакомый запах. Алан не видел той, которую он искал. Наверняка ему просто показалось.

В эту минуту он услышал какую-то возню в кустах. Сперва он подумал, что там дерутся какие-то животные, потом до него донесся мужской смех, звуки борьбы, чьи-то всхлипывания. Не задумываясь, он бросился через кусты и увидел, что на земле ворочается мужчина, подминая под себя женщину в монашеской одежде, которая тщетно пытается вырваться. Двое других стояли и смеялись над ее слабыми попытками.

В следующее мгновение Алан узнал ее.

Он выскочил на поляну, гончие за ним. Мужчины обернулись на шум.

— Хо! Дитрих, да у нас гости!

— Убирайся! — прорычал тот, что лежал на земле.

— Нет, пускай остается! — захохотали его приятели. — Что нам, жалко, что ли? Если у нее нет денег, чтобы откупиться, мы возьмет то, что у нее есть. И на четверых хватит.

Алан знал, что не сможет с ними драться. Их было трое, а он один, но он выскочил вперед, схватил женщину за запястье и потащил. Не понимая, в чем дело, она пыталась отбиваться и от него, и от того, кто пытался удержать ее. Послушническая ряса разорвалась, почти обнажив женщину. Алан тащил бедняжку в кусты, чтобы никто не увидел ее позора и не стал насмехаться.

Трое мужчин, ломая ветки, гнались за ними. Алан заслонил собой женщину и обернулся к преследователям лицом. Они были не выше его ростом, но их богатая одежда и властные манеры говорили, что это дети дворян, не привыкшие к отказам и сопротивлению. Алан поднял руку и возвысил голос — за то недолгое время, что он успел побыть лордом, он научился этому искусству. К тому же с ним были Горе и Ярость.

— Как вы осмелились напасть на эту святую женщину!

Эти ли слова остановили их или оскаленные зубы его гончих — кто знает. Но мужчины застыли на месте.

— Посмотри на этих собак, — пробормотал первый. — Куда запропастился мой меч? — Он был здорово пьян и не сразу нащупал рукоять меча.

Второй улыбался и в предвкушении схватки сжимал кулаки. Он огляделся и выбрал себе подходящую палку, дважды ударил по земле, проверяя ее прочность, и приготовился к драке.

Зная, что на его стороне гончие, Алан нисколько не боялся. Возможно, эти молодые лорды справятся с собаками, изобьют его, изувечат, но в любом случае это будет куда меньшим преступлением, чем то, что они задумали против нее.

— Что же вы за люди, если задумали совершить подобное со святой женщиной, обещанной Церкви…

— А потом утешиться со шлюхами! — выкрикнул один. Он вытащил нож и теперь поигрывал им, демонстрируя мастерство. — Убирайся, «лев». Ты не имеешь права мешать нам. А я не хочу связываться с твоими собаками. Если она твоя подружка, я заплачу тебе выкуп, но нет такой потаскушки, которая бы осмелилась мне отказать, а потом уйти подобру-поздорову. Да меня засмеют! Стыдно будет друзьям в глаза смотреть!

— А перед Господом тебе не будет стыдно? — спросил Алан тихо и яростно. — Кто вы такие, чтобы считать свою гордыню выше чести женщины? Что вы перед ее самопожертвованием? Она отринула роскошь и привилегии, чтобы служить бедным, которые такие же создания Божьи, как и вы. А чем пожертвовали вы? Вы и шагу не ступите без помощи слуг, словно Господь создал этот мир для вашего удовольствия. Вы не можете даже вздоха сделать, не любуясь собой. Вы — пустые скорлупки, и, прежде чем сделаете последний шаг в преисподнюю, вы поймете, что ваше существование на земле ничем не лучше трупного разложения, потому что желания и похоть пожрали вас заживо, не оставив ничего человеческого. — Почему-то все трое отпрянули, а когда Алан шагнул к ним, они встали на колени. — Блаженный Дайсан учил нас, что добро изначально присуще человеку как творению Господа, а зло идет от врага рода человеческого. Кому вы служите? Решайте прямо сейчас.

Алана трясло от ярости. Ему даже не пришло в голову, почему они послушали его. И когда, рыдая и дрожа, они поднялись и стали просить прощения, он не нашелся, что ответить. В конце концов они, опираясь друг на друга и всхлипывая, пошли к лагерю.

— Милорд.

Он совсем забыл про нее, охваченный яростью. Женщина стояла на коленях, простоволосая, в перепачканной одежде, исхудавшая, с тем же взглядом беспомощного котенка, которому нужно убежище.

— Леди Хатумод. — Алан протянул руку, чтобы помочь ей подняться, но она испуганно отпрянула — то ли от него самого, то ли от собак. — Вы не ранены?

— Только царапины, милорд.

— Вам не следует оставаться тут. Где вы живете? Кто вас содержит? Ведь не…

— Нет, милорд, — смущенно пролепетала леди Хатумод. Она стояла перед ним босиком, и ноги у нее кровоточили.

— Прошу вас, простите меня. Конечно же нет. Но на что вы живете? Я видел вас несколько дней назад и сегодня ночью — вы приносили воду нищим. На что вы живете?

Алан знал, что она не в состоянии себя прокормить. Да и чем могла заняться дворянка вне стен монастыря или родительского дома, если, конечно, не отправлялась на войну вместе со своими братьями?

— Меня приняли проститутки, милорд. У них нет священника или клирика, который молился бы о них, благословлял или отпускал грехи. Они с радостью приняли хорошую новость. Ведь то, что блаженный Дайсан принял на себя все наши грехи и принес на землю жизнь вечную, — хорошая новость? Разве не радостно для них, всю жизнь живущих во грехе, узнать, что и они получат прощение? Ведь все мы должны страдать, прежде чем обретем покой, верно, милорд?

— Прошу вас, — попросил Алан, — не называйте меня этим титулом.

Она опустила глаза.

— Вы не можете путешествовать с армией, леди Хатумод. Это неправильно. Скоро мы приедем в монастырь, и я уверен, что они с удовольствием примут молодую образованную женщину благородного происхождения.

— Господь милосерден, милорд. — Леди Хатумод схватила его за руку. — Не заставляйте меня покидать вас.

Неужели она влюблена в него так же безнадежно, как он был влюблен в Таллию? Или она всего лишь цепляется за единственное знакомое ей существо в странном мире, с которым она никогда не сталкивалась вблизи, живя жизнью благородной дамы? Так или иначе, он был тронут.

Алан помог леди Хатумод подняться и повел ее в лагерь. Она показала палатку, в которой обитала. Им пришлось подождать несколько минут, прежде чем полог откинулся и наружу вышел один из «львов» третьей когорты. Он спокойно оправил форму, нисколько не смущаясь присутствием посторонних. Алан едва знал его, но тот поздоровался с ним как со старым знакомым, а потом пошел прочь, насвистывая на ходу. Проститутка глотнула сидра и пригласила Алана войти.

Никто не назвал бы эту женщину красивой, и вела она себя как торговка на базаре, старающаяся показать товар лицом: зазывно улыбалась, поводила плечами, сверкала коленками.

Неужели его мать вела себя так же? Генрих говорил, что она была красива. Зависит ли красота от невинности и чистоты или это всего лишь случайный набор черт лица?

— Я только что спас сестру Хатумод от изнасилования, — сказал Алан, обращаясь к проститутке. — Они пытались затащить ее в кусты…

— Это наверняка лорд Дитрих, — отозвалась проститутка оглядывая леди Хатумод и осматривая ее синяки и ссадины. Хатумод стояла, понурив голову. Ей было стыдно, она чувствовала себя униженной. — Он уже переспал со всеми женщинами и теперь ищет кого-нибудь новенького.

— Ее можно как-то защитить?

— От лордов? — Проститутка усмехнулась. — Вы, «львы», по крайней мере честнее. Мы рады, если они в конце концов дают нам еду. — Не переставая говорить, женщина ощупала бедра и живот Хатумод. Алан отвернулся, чтобы еще больше не смущать бедняжку. Но та лишь вздохнула. — На сей раз ей не причинили никакого вреда. Но мы не можем многого сделать для нее, друг. Она немного повредилась умом, считая, что она из благородных, но в общем с ней все в порядке. Она совершенно не умеет заботиться о себе, у нее нет с собой ни еды, ни вещей, чтобы обменять на еду. Мы кормили ее за проповеди, но, по правде сказать, больше она ничего не умеет. Даже дыру в юбке залатать — для нее и то задачка.

— Я, наверное, смогу принести еды, — сказал он, тотчас уловив, к чему клонит женщина. — Но денег у меня нет. Я недавно среди «львов», а им платят два раза в год.

В эту минуту он ненавидел Жоффрея за то, что тот оставил его без гроша за душой. Раньше в его власти было помогать бедным и беспомощным, но сейчас он сам оказался в шкуре нищего.

— По ночам, когда у меня нет обязанностей по лагерю, я буду приходить и помогать. Ну… натаскать дров, поохотиться. Когда созреют ягоды, буду их собирать.

— Ты парень симпатичный, — заключила проститутка. — И говоришь ты хорошо. У меня есть двоюродная сестра в деревне Фельсинхем, ей нужен муж. Если парень хороший, она не станет возражать, что его месяцами не бывает дома. — Заметив, как он на нее смотрит, женщина поспешно продолжила: — Она не такая, как я, грешница и потаскуха. — Женщина произнесла эти слова так, словно вспоминая брошенное ей когда-то в лицо оскорбление. — Она хорошая девушка.

— Я не ищу жену, — мягко произнес Алан.

Хатумод за его спиной впервые заплакала.

— Ты нашел ее? — спросил Фолквин поздно ночью, когда Алан пришел на пост, располагавшийся неподалеку от поляны, где он спас леди Хатумод.

— Да, слава Господу, — отозвался Алан.

Ему больше всего хотелось улечься прямо на траву и не двигаться, не думать о Хатумод и остальных страдальцах, о которых надо заботиться. Пусть ими займется кто-нибудь другой.

— Она… — Но он не имеет права разглашать тайну леди Хатумод. — Ей здесь не место.

— Да никому из них тут не место, — согласился Фолквин. — У меня был родственник — красивый парнишка. И нашлись мужчины, которые стали ему предлагать, чтобы тот вел себя как девушка, за что они дарили ему всякие безделушки. Не знаю, может, ему хотелось разбогатеть таким образом или просто нравилось проделывать это. Так или иначе, его скоро убили в пьяной драке. Бедняга. — И Фолквин отправился спать.

Алан рассеянно потрепал Горе за ухо. Они уже десять дней на марше и сегодня разбили лагерь где-то между Фессом или Саонией, он не знал точно. Вообще он плохо ориентировался в этой части страны в отличие от других «львов», которым уже доводилось тут бывать. Они называли деревни и поместья, мимо которых проходили, знали, куда текут реки и где расположены броды. Один раз им пришлось переплавляться вплавь, хотя раньше на этом месте была налажена переправа. Наверное, во время весеннего половодья размыло брод, и повозки едва удалось втащить наверх. Но в общем лето делало их путешествие приятным и не очень утомительным. Обходилось без происшествий — разве что лошадь кого лягнет или зазевавшемуся солдату колесо телеги отдавит ногу. Пару раз мужчины подрались, а однажды из-за женщины вспыхнула настоящая поножовщина. Но по большей части здесь, в центральной части Вендара, жизнь текла спокойно и неторопливо.

Они вошли в лес, где повсюду торчали старые валуны, покрытые лишайниками и мхом, а высокие деревья закрывали небо. Среди них попадались такие великаны, что их стволы можно было обхватить только втроем или вчетвером. Только по межевым камням, стоящим вдоль дороги, и можно было судить о том, что когда-то здесь был оживленный тракт. Кто знает, может, по этой дороге когда-то даррийские генералы вели на бой своих солдат?

Сейчас Алан стоял на одном из таких камней, в нескольких шагах от него журчал ручей. В темноте Алан не видел его, только слышал плеск воды по камням. Инго сказал, что здесь — самое лучшее место для часового.

Хором пели лягушки. Потом неожиданно смолкли. В воде что-то плеснуло, и снова стало тихо. Вдали Алан разглядел фигуру другого часового — Лео, приятеля Фолквина. Он нервно переминался с ноги на ногу, похоже было, что ему не по себе. Хрустнула ветка, ухнула сова, сквозь листву, приглядевшись, можно было различить звезды. Алан не чувствовал ничего необычного, ветер дул с юго-востока. Как сказал Инго, им еще весь день предстоит пробираться по лесу, прежде чем они выйдут в долину реки Везер с укрепленными замками и крепостями, построенными во время правления короля Арнульфа-старшего для защиты от набегов племен редери и хельвети, нападавших каждую зиму. Теперь они приняли веру Единства и превратились в землепашцев, живя бок о бок с вендийскими лордами. Но в последние годы участились набеги куманов, которые вторгались на обжитые земли, грабили, убивали, а потом так же внезапно исчезали. Далеко на востоке лежали болотистые земли реки Одер, а оттуда уже рукой подать до Истфолла.

Война. Будет ли эта война отличаться от той, что вели между собой Генрих и Сабела? Легче ли сражаться с врагом, который так непохож на них и так жесток? Ведь даже воюя против эйка, которые никак не походили на людей, Алан не мог убивать.

Ему трудно было вспоминать тот день, когда он потерял графство Лавас и стал «Королевским львом».

Что скажут его товарищи, когда поймут, что он не может убивать?

Что если Повелительница Битв оставила его?

Ярость взвизгнула и лизнула его пальцы. В конце концов, какая разница? Он все равно будет сражаться наравне с другими, ибо присягал на верность королю, а если его убьют — что ж, значит, он обретет покой. Если же останется в живых, то не станет хуже, чем есть сейчас.

Надо только не думать о Лавастине и Таллии. Просто шагать весь день, разговаривать, выполнять обязанности по лагерю, есть и спать. Словно это другой Алан, а от прежнего осталось лишь тело да воспоминания о суде, о том, как он солгал Лавастину и разрушил все его надежды. Несомненно, Господь наказывает его за эту ложь. Но если бы можно было все повернуть вспять, Алан бы поступил точно так же, лишь бы услышать от любимого человека: «Хорошо».

Горе жалобно повизгивал. Алан вытер слезы тыльной стороной ладони и встряхнулся. Он знал, что слезы и сожаления не приводят ни к чему хорошему. Надо идти дальше, не оглядываясь назад.

Господи. Мальчик из деревни Осна, который мечтал стать «львом» и отправиться навстречу приключениям и войне. Мечта сбылась, когда он забыл о ней, когда лишился всего: дома и семьи, любимой женщины, отца, который любил его и доверял ему и который умер спокойно, зная, что передает земли наследнику.

Все разрушено.

Алан опустился на колени. Ему показалось, что вокруг него столпились какие-то люди.

… Он смотрел через плечо нового вождя Наммс Дейл. Здесь были все сыновья старого вождя, и вот один из них принимает на себя его роль. Как и Кровавое Сердце, он решает защититься от смерти и принимает имя Жестокий Удар.

Как и Кровавое Сердце, он говорит, что не боится смерти и предательства, потому что тот, кто попытается его убить, лишь обречет себя на гибель от проклятия.

Но, по правде сказать, только тот, кто на самом деле боится смерти и сомневается в собственных силах, решается прибегать к магии. Да, Кровавое Сердце отомстил тому, кто поднял на него руку, но проклятие — признак слабости, а не силы. И в конце концов Кровавое Сердце все же умер.

Сильная Рука смотрит, как Жестокий Удар достает небольшой кувшин, высеченный из гранита, — только камень может удержать яд ледяных червей. Внутри лежит всего одна крупинка яда, но этого вполне достаточно, чтобы убить любого.

Жрец Наммс Дейл достает пригоршню трав и бросает их на алтарь, где лежит личинка — длиной не больше человеческой руки и белая как снег. Одно движение когтя, и она мертва.

Только через смерть она может стать одним из Детей Скал, а не остаться навсегда собакой. В каждом гнезде находятся такие, кто предпочитает провести свою короткую жизнь в шкуре собаки, в отличие от братьев, которые ходят на двух ногах и умеют думать. Ведь только этим мы и отличаемся от животных. Когда гнезда открываются, личинки выползают наружу, а те, кто испугался жизни и решил остаться мертвецом, остается там, потому что мембрана не выпустит их…

До тех пор пока какой-нибудь вождь, испугавшись смерти, не решится прибегнуть к магии и обрести силу проклинать смертью своего убийцу.

Жрец железными щипцами вытаскивает из кувшина крупинку яда, и Жестокий Удар помещает ее в рот личинки.

В зале воцаряется тишина, все ждут и смотрят. Собрались тут и вожди других племен, которых Сильная Рука призвал свидетельствовать о возрождении вождя племени Наммс Дейл. На самом деле после победы Нокви он хочет узнать, кто из вождей остался с ним, кто умер, а кто отступился от него. Ему нужны союзники, чтобы разбить Нокви, а им нужен он, ведь только Сильная Рука сумеет уберечь их от судьбы марионеток, пляшущих по указке человеческих магов. Всем известно, что произошло с племенем Рикин, когда оно высадилось на Моэрине и альбанские колдуны заставили людей броситься в заведомо проигранную битву. Может, кое-кто из присутствующих и надеялся, что Сильная Рука погибнет, попав в ловушку Нокви, но этого не случилось. Теперь они понимают, что союз Нокви с альбанскими колдунами угрожает всем Детям Скал, и у них нет другого выхода, кроме как вступить в союз с племенем Рикин.

Личинка не подает никаких признаков жизни.

— На тебе проклятие, — неожиданно говорит Жестокий Удар.

— Нет, — спокойно отвечает Сильная Рука, и его голос слышен всем вождям. Восемь племен прислали представителей, но он не уверен, что этого хватит.

— На мне нет проклятия, — повторяет Сильная Рука. — Я не пользовался магией смерти, когда принял племя Рикин под свою руку. Любой мой противник, который достаточно силен и хитер, может попробовать убить меня.

Жестокий Удар смеется. Он рад, что Сильная Рука поддержал его, но его благодарность проявляется весьма своеобразно:

— Я с радостью последую за тобой, пока ты ведешь нас против Нокви. Но потом я убью тебя и займу твое место.

— Мы понимаем друг друга, — усмехается Сильная Рука.

Жрец бормочет что-то неразборчивое и выходит из-за алтаря. Как и все жрецы, которые непонятным образом продляют себе жизнь, он боится всего, связанного со смертью.

Возле неподвижно лежащей личинки ставят небольшой сундучок. Солнечный луч падает на мертвенно-бледное тельце, и оно вздрагивает — новый сосуд для яда ледяных червей, который несет смерть живому и жизнь мертвому, готов.

Жрец произносит полагающиеся слова, и Жестокий Удар перекладывает личинку в сундучок, который теперь будет носить с собой до самой смерти.

Алан вскрикивает и приходит в себя.

Но тут же понимает, что кричал не он.

Он снова слышит крик, крик о помощи. Раздается сигнал рога, Алан слышит возбужденные голоса и наконец окончательно приходит в себя. Он стоит на коленях возле ручья, опустив руку в воду. Он смотрит на воду и внезапно понимает, что ручей течет в другую сторону.

Алан видит ноги, обутые в сандалии. Прямо перед его носом покачивается обсидиановый наконечник копья. И хотя на небе нет луны, он отчетливо видит человека, стоящего перед ним: на его доспехах выгравированы дерущиеся звери. Светлые волосы, безбородое бронзовое лицо и темные глаза, которые, кажется, видели все на свете…

Алан понимает, что перед ним вовсе не человек.

Наконечник копья все еще маячит у него перед носом.

Алан слышит суету в лагере словно сквозь толстый слой ваты, а его гончие, которые нападают на любого, кто осмелится угрожать ему, сидят совершенно неподвижно.

— Я не убью тебя только потому, что тебе служат священные животные, — говорит принц. Теперь Алан его узнал, но тот вряд ли узнал Алана. — Уйди с дороги. Дай нам пройти.

До Алана доносится голос Тиабольда:

— Иди сюда, Алан! Господи! Сколько их тут!

Алан смотрит на войско, появляющееся за принцем. Они полупрозрачны, но их копья выглядят вполне смертоносно. Войско растянулось по дороге, и конца ему не видно.

— Кто вы? — спрашивает Алан. — Вы даррийцы?

— Я не знаю этого племени, — говорит принц. — Отойди в сторону.

— Если я отойду, вы уйдете, не причинив нам вреда? — Алан не уходит с дороги.

— Отойди, Алан! Мы будем стрелять! — кричит капитан Тиабольд, и по спокойному лицу принца Алан понимает, что тот не слышит ни слова.

— Нет, капитан! — кричит в ответ Алан. — Пусть уходят с миром. Они сражаются не с нами.

— Эти люди с тобой? — спрашивает принц.

Женщина рядом с принцем что-то говорит и поднимает лук, нацеливаясь на что-то за спиной Алана. Тот снова слышит голос капитана.

— Пригнись, Алан.

— Я не уйду, — решительно отвечает Алан, он осторожно переступает, стараясь не сойти со старой дороги. — Прошу вас, капитан Тиабольд, пусть они пройдут спокойно. У них нет причин для ссор с нами. — Алан поднимает руку в знак мирных намерений. — Где Лиатано, милорд принц?

— Она в сферах, — отвечает тот, и его глаза расширяются от удивления. — Откуда ты ее знаешь? В тебе есть что-то знакомое…

— Ступайте с миром, прошу вас, — говорит Алан. — Я клянусь своим Богом, Кругом Единства, что мы не причиним вам вреда. Я не хочу, чтобы между нами была война.

— Мы всегда воюем друг с другом. — Призрачная женщина сплевывает на землю.

— Нет, не торопись. — Принц кладет копье на дорогу. — У нас свои дела. Этот ийкия'пе прав. Нам ни к чему драться с ними.

— Не сейчас, — отзывается женщина. — Но если приливом нас отнесет обратно к берегу, лучше бы их было меньше.

— Ты не забыла об армии шанарет'зери, которая следует за нами по пятам? — Он поднимает копье, и колокольчики, привязанные к нему, тихо звенят. — Пусть будет так, ийкия'пе. Я клянусь Тем-Кто-Сияет, что до тех пор, пока вы не тронете нас, мы не станем нападать на вас. Но пока мое войско не пройдет, я буду стоять рядом с тобой, прижимая копье к твоему горлу, и, если ты солгал, ты умрешь.

Алан сходит с дороги.

— Пусть будет так. Капитан Тиабольд, прошу вас, прикажите людям оставаться на местах. Пусть это войско пройдет, и мы не станем сражаться.

— Послушайте его, друзья, — раздается женский голос, и Алану кажется, что это та самая белокурая «орлица». — Думаю, он видит больше, чем мы.

— Всем оставаться на местах, — приказывает Тиабольд, — никому не браться за оружие.

По цепи «львов» прошла команда, и все остановились, ожидая, что же будет дальше. Мимо проходила призрачная армия. Принц стоял рядом с Аланом, не сходя, впрочем, со старой дороги. Теперь впереди шла женщина, ее кираса точно так же была украшена зверями, но вместо меча на поясе висел небольшой кинжал.

— Господь милосердный, — выдохнул Тиабольд. Судя по всему, он стоял в нескольких шагах от Алана. — В жизни не видел женщины прекраснее… Если бы после ночи наслаждения она всадила мне в сердце кинжал, я умер бы счастливым.

Поднялся легкий ветер, словно его создавали те, кто проходил мимо. Воины шли по дороге в колонну по двое, плечом к плечу. Помимо металлических доспехов на них были только перья и бусы, все их оружие, казалось, сделано из камня, только стрелы, больше всего напоминавшие короткие копья, были выточены, по-видимому, из кости. В середине колонны прошли несколько бронзовокожих детей и подростков, у каждого в ухе сиял изумруд. Алан смотрел на проходящих людей, и вдруг он понял, что его ноги стоят не на земле: под ним не сгибалась трава, не оставалось отпечатков в грязи.

Потерянные находились не совсем в этом мире. Как, впрочем, и он сам.

Некоторые солдаты испуганно вскрикивали, опасаясь, что тени эльфов могут утащить их с собой.

— Откуда же вы? — спросил Алан у принца, когда на дороге показались последние солдаты. Они шли, не замечая его. — И куда вы идете?

— Когда мир изменился, мы оказались между двумя сферами. Нас смыло в море и унесло туда, где земля все время трясется под ногами. Но я почувствовал приближение прилива — он возвращается. Может, прилив снова вернет нас на землю. И тогда мы сможем отомстить.

Принц шагнул вслед за последним солдатом.

Занялся рассвет, раздался крик петуха, и тонкий серп месяца растаял в солнечных лучах.

Эльфы исчезли.

Теперь Алан не чувствовал ветра, который веял на него справа, когда солдаты проходили по дороге. Ручей снова потек по-прежнему — на северо-восток, в лес. Хотя, возможно, ему все это только приснилось.

— Что это было? — вопросил капитан Тиабольд, когда все пришли в себя и загомонили.

— Капитан! Капитан! — подбежал к нему кто-то из солдат. — Там Лео. Он стоял на страже в лесу. Его ранили эльфы, он весь горит!

Алан пошел вслед за капитаном Тиабольдом, белокурой «орлицей» и толпой «львов», которые при свете дня стали куда храбрее. Не видно было и следа дороги, по которой сегодня ночью прошла целая армия.

Лео, обычно немногословный, сейчас держался рукой за правое плечо и беспрестанно бормотал.

— Нет-нет, — говорил он, пытаясь оттолкнуть кого-то невидимого. — Нет. Тише, они услышат, что вы идете.

— Надо осмотреть его рану, — сказал Тиабольд. Он так и не снял шлем, но Алан видел его изувеченное ухо. — Я думал, мне это приснилось, — пробормотал капитан, покосившись на Алана. — Только сейчас, когда услышал, что он говорит, понял, что все случилось на самом деле. Это да слова Ханны… — Он покосился на «орлицу», которая в спешке не успела надеть свой пояс. — Ты так уверенно говорил…

Он покачал головой и нахмурился. Похоже, он сожалел, что ему пришлось принять нового солдата по приказу Генриха.

— Многие видели странные вещи в последние дни, — сказала «орлица».

«Львы» заговорили все сразу, обсуждая случившееся. Лео стонал и отбивался от троих товарищей, которые прижимали его к земле, пытаясь снять плащ, чтобы осмотреть рану.

— Тихо. — Алан присел на корточки рядом с раненым и положил руку ему на лоб. — Господь тебе поможет, но нужно немного потерпеть. Лежи тихо.

Лео снова застонал и потерял сознание.

В плече не было никакой стрелы, лишь крохотная дырочка, от которой тянулись красные полосы, кожа возле них покраснела и припухла. Алан прильнул к ранке губами и принялся высасывать яд. Он сплевывал на землю, а потом снова отсасывал кровь.

— Моя тетушка всегда говорила: от эльфийской стрелы нет лучшего средства, чем молитва и хорошая еда.

— Может, твой лекарь знает какие-нибудь другие средства, — обратилась Ханна к Тиабольду. — Я слышала, что в таких случаях помогают припарки из лесных червей.

— Никогда не видел ничего подобного, — признался Тиабольд. — Хотя я служу «львом» уже десять лет. — Он смотрел только на Алана. — Ты говорил с ними, но я не слышал их слов. Я видел лишь тени, тени Потерянных. Как ты можешь говорить с духами?

— Ну, Алан. — Фолквин с Инго пробились через толпу и подняли Лео. — Давайте отнесем его в лагерь.

— Можно устроить его на какой-нибудь повозке, — предложил Инго, оттесняя Тиабольда. — Думаю, до ночи мы уже выберемся из леса.

Так и получилось. К вечеру они вышли на опушку и с холма увидели вдали реку Везер, до которой оставалось каких-нибудь полдня пути. Как ни странно, Лео стремительно шел на поправку, а за ужином съел столько, что товарищи стали над ним подшучивать, говоря, что остальным придется голодать ради того, чтобы удовлетворить его аппетит. Никто не говорил о ночном происшествии и об участии в этом Алана. По крайней мере в его присутствии.

Алан так устал, что не мог заставить себя проглотить ни крошки. Он завернул в тряпицу хлеб и сыр и пошел на поиски леди Хатумод. Нашел он ее довольно быстро. Она сидела под деревом и пыталась зашить прореху на юбке. Он подошел поближе и тихонько кашлянул, давая ей знать о своем присутствии. Она вздрогнула и уколола палец.

— Прошу прощения, леди Хатумод, — произнес он. — Я не хотел напугать вас.

— Ничего, милорд, — сказала она. Из пальца шла кровь, и она, не задумываясь, лизнула ранку.

— Вы должны поесть, леди Хатумод, иначе у вас совсем не останется сил. — Он протянул ей хлеб и сыр. — Нельзя поститься и идти весь день. По правде сказать, я не поделился хлебом с нищими, но у меня слишком мало еды, чтобы накормить всех.

— Этого вполне достаточно, если хлеб подаете вы, милорд. — Она смотрела на него с каким-то странным выражением.

С ней бесполезно было спорить. Алан подумал, скольких нищих она видела в жизни, прежде чем отправилась в путь со «львами». Похоже, в ее душе жила вера в то, что госпожа Удача заботится обо всех душах на земле. Интересно, это действительно вера или просто наивность?

Алан ушел. Он взобрался по каменистому склону, то и дело спотыкаясь, — в надвигающейся темноте он не видел тропы. Впереди раскинулась долина, он чувствовал лес за своей спиной, тот хранил тайны и шептал о них ветру. Интересно, принц и его солдаты шли в лес или из леса? Сейчас Алан не мог точно вспомнить, да и вообще теперь ему все казалось сном.

Но сегодня в самом воздухе было что-то непривычное. Иногда сны становятся явью, а явь — сном.

Пели сверчки. В темноте ухала сова.

Когда Алан закрыл глаза, то увидел Сильную Руку, который выходил в море на своем корабле.

Что-то должно произойти. Он собрал союзников и корабли и теперь выяснит, кто сильнее — он или Нокви. Победителю достанется все, а побежденного сбросят в море.

В новом зале Наммс Дейл недавно построенные стены еще сочились смолой, а в воздухе витал аромат сосны. У него кружилась голова. Неужели его мечты станут явью, а явь превратится лишь в слабый сон?

Он знал здешние воды как свои пять пальцев. Здесь он и его советники — четыре воина его племени, двое из племени Хаконин и двое людей-рабов — будут держать совет, сюда морской народ пришлет своего представителя. Здесь, где не властны ни море, ни земля, никто не будет иметь преимущества.

Алан идет вниз к лагерю «львов», к палаткам проституток. Повсюду горят факелы и масляные лампы. Он чувствует запах жареного мяса.

У костра оборванный мальчишка крутит вертел, на который насажен кусок оленины, рядом сидит леди Хатумод, в ее руках единственное достояние — книга святых псалмов. Возле огня расположились слушатели — это нищие, оборванцы и несколько «львов». Алан чувствует, что скоро что-то случится. Он видит, как к костру направляются лорд Дитрих и его клевреты, здоровые широкоплечие парни. Они проталкиваются вперед и усаживаются у огня.

Он быстро идет вперед.

— Они обижают вас? — спрашивает он Хатумод, ухватив ее за рукав.

— Нет, милорд, — удивленно отвечает она. — Они сделали то, что вы им велели. Они нашли свое место. Теперь они хотят послушать проповедь.

В сумерках камни, стоящие на склоне холма, казались стражами, которые наблюдают за Санглантом и Лиат. Чего они ждут? После фиаско в старом доме они несколько раз пытались найти ту тропинку, но безуспешно. Джерна по-прежнему кормила Блессинг, но теперь совсем не разговаривала. Должно быть, Анна отняла у нее голос.

Лиат ждала, когда в небе появятся звезды, и задумчиво вертела в пальцах золотое перо, полученное от колдуна Аои. Она чувствовала, что в камнях таится какой-то секрет, а люди, которые называли себя ее учителями, вовсе не спешили открывать ей эту тайну. Лиат прижала Блессинг к груди. Малышка мирно спала, и Лиат поцеловала ее темные волосы. Девочка засунула пальчик в рот.

Лиат почувствовала, как по шее пробежал холодок — то ли ветер, то ли прикосновение одного из слуг. Может, Джерна? Но Лиат не обернулась.

Каменный круг в Берне больше походил на овал. Лиат обошла корону, но не смогла обнаружить какую-либо зависимость между движением звезд и расположением камней.

Но наблюдения могут ей помочь.

Она услышала шаги и на этот раз оглянулась, спрятав перо за пазухой.

Санглант нес на плече топор. Он опустил его на землю, поцеловал жену, потом ребенка. Лиат вздрогнула — не от холода, а от страха — и слегка оттолкнула его.

— О Господи! — пробормотал он.

Но Санглант и наполовину не испугался так, как она. Они и так уже натворили много такого, чего делать не следовало. Лиат не хотела сейчас снова оказаться в положении.

— Это неестественное возвышение, — сказала она, показывая на холм у себя под ногами. — Зато отсюда можно смотреть на каменную корону сверху. Я словно стою перед ткацким станком, и не имеет значения, что камни образуют неправильный круг… — Лиат погладила Блессинг по голове и, достав перо, начала показывать им. — Видишь?

Санглант молча смотрел на нее. Лиат чувствовала, как ее тянет к мужу, — тело жило своей собственной жизнью. Но после ее выздоровления именно Санглант сказал, что вторая беременность сейчас ни к чему, особенно если учесть, что при возможности им придется бежать, а в положении бегать не так-то просто.

Иногда она думала: грех ли ненавидеть женщину, которая привела ее сюда и посадила в клетку, лишь немногим отличающуюся от той, что создал для нее Хью? Какое имеет значение, что эта женщина никогда ее не била?

— Они предали меня, — сказала она, понизив голос. Лиат знала, что слуги были повсюду, что в долине невозможно ничего сохранить в тайне, тайны были только от нее.

Но Лиат была слишком сердита, чтобы думать об осторожности.

— Я думала, что смогу здесь спокойно учиться, но это не так. Я для них всего лишь инструмент. Как я могу доверять им, если моя мать пыталась убить тебя? Я не могу оставить на них Блессинг, потому что они попытаются убить и ее тоже. Я никому из них не верю. Они все лгали мне.

— Я тоже тебе лгал. Я не сказал о своих подозрениях, о том, что узнал.

— Нет. — Лиат покачала головой. — Не сравнивай себя с ними. Ты пытался защитить меня. Ты ждал, пока я достаточно окрепну, чтобы действовать. — Она с горечью рассмеялась. — Мы окружены со всех сторон. Даже у деревьев есть уши, и они вполне способны выдать нас.

— Я вижу какой-то свет, — неожиданно произнес он.

— Должно быть, когда на камень падает свет какой-нибудь звезды, корона камней оказывается вплетенной в жизнь Вселенной, и тогда… Не знаю, что происходит тогда. Но я знаю, что это врата, которые перенесли нас сюда. Через них можно переноситься в другие места.

— Значит, когда ты поймешь, как вплести эти камни в линии планет и звезд, мы сможем уйти отсюда?

— Думаю, все не так просто, — печально улыбнулась Лиат. — Прежде всего, эта корона ограничена, потому что горизонт закрыт горами, и в моем распоряжении лишь небольшой кусок неба. Во-вторых, я не знаю, когда возвели эти камни. Если их воздвигли за последние двадцать лет, то положение звезд почти не изменилось, но если их поставили Аои, то изменилось расположение звезд и планет и время их прохождения через определенные точки. Звезды движутся быстрее, чем горы.

— Но ты говорила, что есть постоянные звезды…

— Нет-нет, — Лиат закашлялась. — Разве я не объясняла этого раньше? Они постоянны по отношению друг к другу. — Она снова начала показывать пером. — Видишь, на востоке поднимается созвездие Кающегося, точнее, на северо-востоке. В это время года, да вообще в начале ночи, на небе мало ярких звезд, но Корона Звезд — ты знаешь, семь звезд — появится позже, хотя я не уверена, что отсюда ее можно увидеть. А вот прямо над нами — Небо Королевы. Летнее небо вообще так называют, потому что, когда она скачет по небу, появляются и Меч, и Корона. А вон те три яркие звезды…

— Сапфир, Бриллиант и Цитрон. Я их помню.

— Но колесо небес с годами откатывается все дальше, и неизвестно, как оно выглядело во времена Аои.

Лиат задумалась. Ей понадобилось три месяца, чтобы поправиться и узнать о побеге Хериберта и о том, что ее мать хотела убить Сангланта и даже Блессинг. Маги говорили, что Лиат совершенно свободна и находится среди равных ей, но все это ерунда. Они отняли у нее то, к чему она так стремилась, — знания. Им не было дела до ее знаний, их интересовала лишь война. Так сказал Санглант, а он столько знал о войне, что чувствовал ее приближение, как животные чуют приближение грозы.

А если бы они не испытывали такой ненависти к Сангланту, присоединилась бы она к ним? Если Аои вернутся и «придет великое бедствие, которого никто никогда не видел. И закипят воды морские, с небес падет кровавый дождь, а реки выйдут из берегов. Ветры превратятся в ураганы, моря растекутся там, где прежде были горы, а горы поднимутся там, где были моря»… Разве она не попыталась бы остановить их?

Может, они и не правы в отношении Сангланта, но правы в том, что грядет нечто ужасное.

Но откуда ей знать?

— Сестры, — назвала она следующее созвездие. Ей всегда нравилось смотреть в небо, потому что в течение столетий они сияли, спокойные и молчаливые, равнодушные к происходящему на земле. — Думаю, Сестры поднимутся выше, а Гуивр будет в зените. Разные звезды оказывают разное влияние. Если Аои построили эти каменные короны, чтобы творить магию, то каждый сезон их можно было использовать для разных целей. Но вовсе не обязательно, что сейчас с ними можно делать то же самое.

— Но ведь Сестры более или менее постоянны? — спросил Санглант. — Может, в другое время года или в другой час ночи…

— Все намного сложнее. Время меняет все, даже небеса, и если у нас нет непрерывных наблюдений от времен Аои до наших, нельзя быть уверенным ни в чем. Поэтому приходится полагаться на то, что мы видим сейчас.

— Все это, конечно, очень интересно, — прервал ее рассуждения Санглант, — но ты можешь открыть врата или нет?

— Да, — со вздохом произнесла Лиат. — Это возможно. Но я не знаю, куда мы выйдем. Наверняка существует какая-то система каменных корон, я сама видела больше дюжины, еще больше я слышала о них. И думаю, что созвездие Льва на осеннем небе отправит нас в одно место, а весной мы попадем в совершенно другое. Откуда нам знать, что мы увидим на западе? Какие звезды встанут там?

— Такие же как и на юге, и на севере.

— Но звезды не встают на юге и севере. Точно так же, если мы рассуждаем о восходах или заходах луны…

— Лиат, прошу тебя. Послушай, что я говорю. Разве так важно, где мы окажемся, если мы будем свободны?

Лиат поцеловала Блессинг, лежащую у нее на руках. Подумать только, что получилось от соединения двух тел. Благословение…

— Я принес тебе кое-что, — сказал Санглант. — Раньше бы ты его ни за что не надела, но теперь я знаю, что оно предназначено именно для тебя.

— А если она лгала? — Лиат дотронулась до шеи, но Санглант уже застегивал толстое золотое ожерелье. Оно было таким тяжелым, что напоминало ошейник раба — когда-то Хью надевал на нее такой.

— Разумеется, Анна — внучка Тейлефера. Она не лгала, Лиат.

— Я видела его могилу в часовне в Отуне, — мягко ответила она. — Однажды мы с моим отцом там молились. Мастер ухитрился вырезать из камня такое живое лицо… А отец плакал, я не знаю почему и никогда не узнаю. У императора в руке была корона с семью зубцами. Слуги сказали нам, что он надевал ее, когда принимал послов, показывая, что он правит на земле, как Господь Бог на небе. Но отец сказал, что это — прощальный дар епископа Таллии, любимой дочери Тейлефера. Она хотела показать, что душе императора нужно пересечь семь сфер, прежде чем она окажется в Покоях Света.

Ожерелье тяжело давило на шею.

— Как странно. Я так хорошо помню все, что мне говорил отец. А вот лица Тейлефера совсем не осталось в памяти. Когда мы вернемся, я обязательно схожу туда, чтобы посмотреть, похожа я на него или нет.

Лиат прижалась к мужу, и тот обнял ее и ребенка. Так они стояли, глядя на звезды.

Антония, бывший епископ Майни, ныне известная под именем сестры Вении, шла по тропинке. Здесь, среди математиков, в уединенной долине среди гор, никто не смог бы ее найти.

Она никак не могла понять, почему все эти математики так хотели избавиться от Хериберта. Когда они прибыли сюда, единственным обитаемым зданием была башня, Хериберт с помощью принца и слуг построил зал и несколько сараев. Совершенно непонятно, чем он им так не угодил.

Хотя, возможно, он просто оказался в неподходящем месте в неподходящее время, как и эйкийская собака, которую они убили, чтобы добраться до ребенка.

Антония успела выслушать несколько объяснений, но ни одно их них не было преисполнено такого праведного гнева, как то, что дал ей принц. Он и не пытался скрывать охватившие его эмоции. Вероятно, холодная сдержанность сестры Анны должна быть более убедительной. В конце концов разум всегда одерживает верх над чувствами.

Но принц Санглант говорил и многое другое. И после некоторых колебаний она призналась себе, что, похоже, ей не слишком нравятся цели Семерых Спящих. Кроме того, она просто не видела особой нужды спасать землю от грядущих катастроф.

Почему бы земле и не пострадать от задуманного Потерянными? Люди достаточно успели нагрешить, а Господь всегда наказывает виновных. Если же в катастрофе пострадают и невиновные, то для них откроются Покои Света, и они умрут счастливыми от осознания будущего воссоединения с Господом.

Возможно, Хериберту действительно лучше оказаться в большом мире, где его сможет защитить кто-нибудь более могущественный, чем он сам. Возможно, Антония узнала здесь, в Берне, все, что ей стоило узнать. И возможно, теперь для нее самое лучшее — тоже отправиться в большой мир и проверить, чему она успела научиться.

Она преклонила колени перед алтарем — простым деревянным ящиком из вишневого дерева, любовно отполированным Херибертом. Несмотря на протесты Северуса, Хериберт украсил алтарь виноградными листьями — в знак процветания, и розами, символизирующими чистоту. Ей нравилось смотреть на них во время молитвы, они напоминали ей, что Господь не осуждал роскошь, которая делает жизнь столь изысканной и приятной.

— Открой для меня врата победы, — молилась она. — Служа Тебе, я пострадала, прошу же Тебя, возвысь меня и низвергни врагов моих.

Двадцатое аогоста — день святого Гиллема Беннского, который предупредил короля Тарквина Гордого, правящего в Флоретии, чтобы тот соблюдал законы, данные Господом Богом, а когда тот ослушался, наслал на его город такое наводнение, что не осталось ни одной живой души. Включая его самого, Гиллема, что принесло ему мученический венец и ее уважение, хотя сама Антония, прежде чем насылать на город кару, уехала бы оттуда.

Она услышала голоса и поднялась с колен — в последнее время от нее это требовало все больше усилий. Антония чувствовала, что стареет, и у нее остается совсем немного времени, чтобы улучшить этот мир. Она вышла из часовни и увидела брата Маркуса, который разговаривал с сестрой Анной. Он так разволновался, что даже не заметил Антонию и другого человека, проходившего мимо, — принца Сангланта. Обычно принц старался не спускаться с холмов, где он жил вместе с женой и ребенком, охотясь в лесу и отлавливая кроликов на лугах. Но летние ливни сорвали дранку с крыши зала, и принц сказал, что он слишком уважает брата Хериберта, чтобы спокойно смотреть, как разрушается дело его рук.

Брат Маркус оборвал свою речь на полуслове и, открыв рот, уставился на принца Сангланта так, словно на него мчалась стая волков.

— Он не убьет меня? — жалобно спросил брат Маркус.

— Продолжайте, брат, — спокойно отозвалась Анна. — Мы в безопасности.

Антония еще некоторое время смотрела, как они разгуливают туда-сюда, что-то обсуждая.

— По правде сказать, — обратилась она к Сангланту, подходя поближе, когда Анна и Маркус скрылись в башне, — тут многие появляются и исчезают совершенно неожиданно. Но почему-то те, кто хочет уйти отсюда, остаются здесь.

— А вы не задумывались — почему?

У него за спиной была привязана Блессинг. Антония подумала, что точно так же он носил и свой меч. Девочку запрещали приносить в башню, когда Лиат училась, поэтому ему приходилось носить малышку с собой. Кроме того, теперь, когда Хериберт ушел, а эйкийская собака мертва, он никому не мог доверять.

— Я понимаю вашу настороженность, — сказала она, — поэтому могу лишь доверить одну тайну, и вы поймете, что я вам не враг. Хериберт не мой племянник. Он мой сын.

Она сумела его удивить. И это хорошо.

— Он хранил вашу тайну, — сказал Санглант.

— Он послушный сын. Был, по крайней мере, пока маги здесь, в Берне, не совратили его. Им за многое придется ответить.

— Зачем вы рассказываете мне об этом сейчас? — спросил принц. Но она лишь повела рукой в воздухе. — Нет, — отозвался он на невысказанный вопрос. — Тут нет слуг. Вас не услышит никто, кроме меня.

Значит, он и вправду может чувствовать присутствие слуг. Хотя Анна, возможно, знает об этой его способности.

— Доверие — странная штука. Мне говорили: или ты доверяешь человеку, или нет, третьего не дано. Как человек, знакомый со священными стихами, я могу сказать, что это именно так. Или мы верим в Господа, или нет. Или мы поступаем по Его законам, заповеданным нам, или нет. Между верой и неверием нет середины. Но даже лучшие из нас греховны. Кроме блаженного Дайсана, разумеется. Лишь он был непорочен в отличие от всех других.

— Разве это не ересь? — спросил Санглант, посмеиваясь, и Антония рассердилась, но потом вспомнила, что он не хитрит. Как и все животные, он просто не понимает ее мудрости.

— Нет, дитя мое, — отозвалась она. — Ересь ошибочно полагает, что блаженный Дайсан совмещал в себе божественное и человеческое начала, но такого, разумеется, быть не может. Господь бы не позволил убить Своего посланника, как считают еретики. Именно по этому вопросу церковь Дарра спорила с аретузскими церковниками почти триста лет назад, и было признано, что патриархи Аретузы допустили ошибку…

Она увидела, что он перестал ее понимать. Взгляд у Сангланта стал таким отсутствующим, словно она пыталась проповедовать корове в поле.

С некоторыми людьми невозможно говорить на определенные темы. Она решила сменить тактику.

— Какая очаровательная ноша, — сказала она, глядя на малышку. Санглант смягчился. Как многие молодые отцы он страдал сентиментальностью. Она безошибочно распознала это чувство, поскольку испытывала то же самое по отношению к Хериберту. Иногда она завидовала способности Анны не испытывать никаких чувств к дочери, спокойно принимать необходимые решения, не задумываясь. Антония никогда не могла так спокойно использовать Хериберта, как Анна Лиат. — Мой сын доверял тебе, принц Санглант. И я тоже.

— Сестра Вения! — позвала сестра Зоя из башни, и Антонии пришлось уйти.

— Он нам полезен, — услышала она слова Анны, входя в комнату. Анна стояла во главе стола, справа сидел Северус, за ним брат Маркус, потом сестра Зоя. Слева сгорбилась сестра Мериам, а рядом с ней сидела Лиат. Анна увидела Антонию и жестом предложила ей занять место возле Лиат. — В том, что мы можем спокойно трапезничать в зале и спать не под открытом небом, есть и доля его заслуги.

— Странно все-таки, — проворчал брат Маркус, кривя губы. — Хотя можно найти некоторое удовлетворение в том, что дитя наших врагов работает на нас. Возможно, это знак свыше.

Антония уселась возле Лиат, которая молча глядела в стену, вцепившись пальцами в украшенный слоновой костью переплет книги. Миниатюра на переплете изображала знаменитую сцену изгнания астрологов святой Валерией. Несколько дней назад Лиат стала носить золотое ожерелье — знак королевского происхождения. К слову сказать, оно шло ее медово-золотистой коже гораздо больше, чем светлой коже Анны. И хотя сознавать то, что Санглант первым догадался о происхождении Анны, было не очень приятно, не стоило пренебрегать этим знанием, даже если оно и получено не от самого приятного ей человека. Но больше всего Антонию удивляло то, что ни один из магов не интересовался ни происхождением Анны, ни причиной внезапного решения Лиат носить ожерелье.

— Ты пришел из Дарра, брат, — сказала Анна Маркусу. — Какие там новости?

— Дарр теперь не тот, что раньше, — произнес Маркус, глядя на Лиат, словно решая, стоит ей присутствовать на совете или нет. Вероятно, он счел блеск золотого ожерелья у нее на шее неприятным, но, как и другие, ничего не сказал по этому поводу. — В Дарре появилась новая сила. Поэтому я и не решился говорить через огонь.

— Что ты имеешь в виду, брат? — потребовала ответа Зоя. — Не хочешь ли ты сказать, что появился еще кто-то, способный видеть через огонь или путешествовать через каменные короны без нашего обучения?

— Грань между мирами истончается, — сказала Анна. — Я понимаю твои опасения, брат.

— В зал со священниками нужно входить незаметно. Я понял это много лет назад. — Маркус сидел прямо напротив Лиат. Он потянулся через стол и перетащил книгу к себе. Анна внимательно посмотрела на него, Лиат не произнесла ни слова. — Королева Адельхейд бежала из Дарра, когда умер ее муж, а последние оставшиеся родственники были перебиты. Но как только она бежала, в погоню за ней пустился лорд Джон Айронхед. Его происхождение спорно, мягко говоря, ходят слухи, что он незаконный сын одного из дворян. Он дослужился до капитана, а потом убил сводного брата, когда тот получил титул, и женился на его вдове, превратившись в лорда Сабины. Айронхед осадил королеву Адельхейд в Венначи. Вскоре после этого принцесса Теофану с небольшим отрядом вендийских солдат отправилась на юг через горы. Она говорила, что следует в Аосту с мирной миссией, желая передать грамоты короля Генриха госпоже иерарху. Айронхед, разумеется, сообразил, что они не случайно появились возле Венначи сразу после осады. Адельхейд и Теофану удалось бежать, они исчезли, и ходили слухи, что они погибли. Айронхед вернулся в Дарр, захватив сокровища Адельхейд и обретя нового советника, как говорят, вендийского священника, осужденного за колдовство и отправленный в Дарр на суд госпожи иерарха. Но как только Айронхед прибыл в Дарр, мать Клементия короновала его королем Джоном Аостийским. Думаю, этот священник сумел овладеть дэймоном и теперь с его помощью держит иерарха в подчинении.

— Неужели это правда? — вопросил Северус. — Откуда он знает, как приказывать дэймонам? Я сам в юности путешествовал по монастырям, выискивая знания о забытом искусстве магии и математики, но не сталкивался ни с чем подобным.

Брат Маркус самодовольно улыбнулся. Он закрыл книгу и поднял вверх палец, желая привлечь к себе еще большее внимание:

— С приходом весны по стране поползли новые слухи. Королева Адельхейд снова появилась на севере, и поговаривали, что сбежать от короля Джона ей помогла магия. Шли разговоры, что в круге камней видели сияние.

Даже Лиат подняла голову и изумленно на него посмотрела. Северус недовольно хмыкнул. Зоя схватилась за голову, Мериам слегка улыбнулась, хотя было непонятно, о чем она думает на самом деле. Анна просто молча ждала продолжения.

Брат Маркус буквально раздулся от гордости — судя по всему, его достоинства не слишком ценили, и теперь он наслаждался вниманием окружающих. Антония всегда считала, что гордость нельзя считать грехом, если, разумеется, человеку действительно есть чем гордиться.

— У него была книга Бернарда, — провозгласил он и уставился на остальных, чтобы насладиться произведенным эффектом.

Для Антонии слова «книга Бернарда» не значили ничего, и она просто наблюдала за реакцией остальных на это заявление.

— Нет! — воскликнул Северус. — Я думал, она сгорела!

— Слуга ничего не говорил о книге, — сказала Зоя. — Под заклинанием, которое мы на него наложили, он не мог лгать!

— Может, Бернард обладал достаточной силой, чтобы спрятать и передать ее кому-то? — спросила Мериам. Казалось, она больше заинтригована, чем сердита.

— Продолжай, — приказала Анна совершенно спокойно. Похоже, только она одна ничему не удивилась. Впрочем, как и Лиат.

— Да, книга Бернарда. Что мне оставалось делать? Я попробовал выкрасть ее, но это мне не удалось. Он защищен от магии. Я недооценил его, потому что думал, что он работает с заклинаниями, которых не понимает. Он оказался куда хитрее, чем мне казалось.

Лиат знала, о ком идет речь, но не произнесла ни звука.

Маркус вытащил из рукава свиток и помахал им в воздухе. С таким видом озорной мальчишка дразнит сестру игрушкой, которую ей до смерти хочется заполучить.

— Но прежде чем убраться оттуда, я захватил вот это. Понятия не имею, где он нашел этот свиток, но думаю, вы согласитесь, что он имеет определенную ценность для нас. — Маркус развязал ленточку и развернул свиток на столе, придерживая руками закручивающиеся края. Все склонились над свитком.

— Осторожнее, — взмолился Маркус, когда Лиат дотронулась до свитка. — Пергамент очень древний!

— Это папирус, — отозвалась она, — а вовсе не пергамент.

Сначала странные пометки смутили Антонию, но когда Мериам заговорила, ей тоже стало понято, что перед ними.

— Это карта, — мягко сказала Мериам. — Эти полосы означают горы, а вот река. Это, я полагаю, деревья.

Это действительно была карта, но она нисколько не походила на те древние карты, составленные аретузцами или даррийцами в давние времена. Помимо странных фигур на краю карты, вероятно символизирующих древних богов, на карте были указаны семь кругов: шесть разбросанных по ветхому листу и расположенных почти правильным кругом, а одних в центре, окруженный горами. Возле каждого виднелись обозначения гор, морей, рек и лесов. Трудно сказать, когда была создана эта карта.

— Здесь показаны короны камней, — удивленно заметил Северус. — Я в этом совершенно уверен.

— Похоже, мои предположения верны.

Маркус хитро улыбнулся, скатал свиток, перевязал его и передал Анне. Если он говорил это для того, чтобы задеть старика, то это ему вполне удалось. Северус что-то промычал и сел на место.

— Интересно, — сказала Анна, хотя ни тон ее голоса, ни выражение лица не изменились ни на единый миг. Она положила свиток на стол, и Лиат уставилась на него так, словно хотела схватить и еще раз внимательно изучить каждую деталь. Но не двинулась с места. — А что в Дарре?

— Мать Клементия стара и слаба. — Маркус махнул рукой. — Она не представляет для нас никакой угрозы. Не важно, будут править Аостой Адельхейд или Айронхед, не думаю, что для нас это будет иметь значение.

— Всегда имеет значение, кто правит страной, — мягко заметила Мериам.

— Эта книга — угроза всей моей работе, которую я проводил столько лет, — пробурчал Северус.

— Я училась много лет, — сообщила Зоя, — но могу лишь помогать открывать врата. Это слишком сложно. Я остаюсь лишь шестой частью и не претендую ни на что большее. Но мне кажется странным, что необученный человек сумел открыть врата без всякой посторонней помощи!

— Если не считать книги Бернарда, — отозвалась Анна. — В умелых руках она может оказаться отличным подспорьем для человека с сильной волей и обладающего острым умом.

— Или способностью искусно лгать, — возразила Зоя.

— А ты что скажешь, Лиат?

Лиат научилась скрывать свои чувства, и то, что она думала, никак не отражалось на ее лице. Разумеется, она не умела оставаться такой же равнодушной, как Анна, но тем не менее узнать ее мысли и чувства не представлялось возможным.

— Мне нечего сказать.

— Может, стоит его убить? — спросил Маркус.

Анна холодно улыбнулась, а потом столь же спокойно повернулась к Лиат:

— Так стоит убить его, Лиатано? Полагаю, ты знакома с этим человеком не понаслышке. Я ценю твое мнение.

— Кто мы, чтобы решать, кому жить, а кому умирать? — тихо спросила Лиат, но сейчас Антония явно различила гнев под невозмутимой маской.

Если Анну и оскорбил этот намек, она ничем не показала этого.

— Разве так необходимо убивать человека, который может понадобиться нам позже? — спросила Мериам.

— А когда необходимо убивать? — вопросила Анна. — Мы действуем так только в самых крайних случаях, когда не остается выбора и опасность можно устранить только таким способом. — Сфера, стоящая на полке за спиной Анны, начала вращаться, хотя не было никакого ветра. — Но сестра Вения еще ничего не сказала.

— Думаю, — осторожно произнесла Антония, — то, как вы реагируете на произошедшее, кроется в прошлом, о котором я ничего не знаю. Я лишь недавно присоединилась к вам, и эти имена для меня ничего не значат. Я слишком мало знаю об искусстве.

Но ужасно хотела бы узнать больше. Священник из Вендара, обвиненный в колдовстве и способный открывать врата, — просто стыд, что она не нашла его раньше.

— Кто тот вендийский священник, которого обвинили в колдовстве? — спросила Антония. — Откуда он? Кто такой Бернард, о книге которого вы говорите? Где он сейчас?

— Бернард умер, — ответила Лиат. — Его убил дэймон. Кто-то долго охотился за ним.

Сфера, стоящая на полке, вдруг заискрилась, словно в ней действительно зажглись звезды. На одной из балок вспыхнул огонек. Запахло горелым. Закружились листья, порывом ветра брошенные в дверь.

Лиат встала и направилась к двери.

— Это ты убила его, — сказала она невыразительно.

Лиат стояла в дверях, освещенная солнцем, казалось, будто она светится изнутри. В голосе ее не слышалось ни малейших эмоций.

— Он украл тебя. — Анна утратила свою обычную невозмутимость. Она сжала губы и вцепилась пальцами в край стола — похоже, на нее нахлынули воспоминания. — За те годы, что ты жила с ним, он почти разрушил тебя. Он едва не сделал тебя непригодной для предназначенного. Ты это показала сегодня, мы это видим с того дня, как ты присоединилась к нам. Я сделала то, что должна была сделать. Когда ты это осознаешь, Лиат, я пойму, что ты наконец избавилась от того вреда, который нанес тебе Бернард.

— Он любил тебя, — прошептала Лиат. — Он был твоим мужем. Неужели ты совсем о нем не думала? Неужели принесенные клятвы совсем ничего не значили для тебя?

— Мы не можем позволить, чтобы на наши решения влияла любовь или ненависть. Мы должны быть сильны, чтобы сразить тех, кто окажется у нас на пути. Мы — лишь инструменты в руках Господа, и наши жизни ничто по сравнению с волей Господа и Владычицы.

— О Боже, — сказала Лиат и вышла.

Повисло молчание. Свет в сфере мигнул и погас.

— Кто был этот Бернард? — повторила Антония.

— Когда-то он был одним из нас. Он украл Лиатано, когда ей было всего восемь лет, и вы сами видите, что с ней произошло за годы, проведенные с ним. Это случилось одиннадцать лет назад. Мы проделали большую работу, чтобы она смогла выполнить свое предназначение и спасти землю от грядущей катастрофы.

— Конечно, — заметил Северус. — Она пришла в этот мир, чтобы выполнить предназначение и убить принца Сангланта. Как известно, ему не может повредить ни болезнь, ни рана, нанесенная зверем или человеком. Только она может остановить Потерянных.

— Но почему он украл ее? Разве он не понимал того, что ей предстоит совершить?

Будучи матерью, Антония содрогалась от спокойствия Анны, с которым та собиралась принести в жертву собственную дочь. Хотя наверняка нашлись бы и те, кто восхитился бы ее целеустремленностью. Антония вспомнила женщин, которые приходили в собор и, стоя у алтаря, молили Владычицу послать им ребенка. Когда-то сама Антония думала, что, даровав жизнь Хериберту, она совершила грех. Но ведь блаженный Дайсан учил, что святость можно обрести и через рождение ребенка.

— Бернард неправильно понимал наше предназначение, — пояснила Анна. — Он слишком любил мир.

Маркус громко вздохнул и погладил переплет книги.

— Мы закончили с этой сценой? Это все напоминает мне театр в Дарре, который распространился буквально повсюду. С тех пор как Айронхед занял трон, он только и делает, что смотрит на танцовщиц, мечтающих стать его фаворитками и готовых развлекать его день и ночь напролет. Но у меня есть и другие новости. Я нашел Лаврентию, как раз там, где и говорит брат Люпус.

— Она еще жива? — Анна подошла к вращающейся сфере и резко остановила ее.

— Она настоятельница монастыря святой Екатерины.

— Брат Люпус заблуждается, — отозвалась Анна.

— Нет, — сказал Маркус. — Он ошибался много лет назад. Ему солгали. Она стала подозревать его и сбежала в монастырь. Настоятельница приняла ее и послала весть о ее смерти.

— Сорок лет, — пробормотал Северус. — Долго она скрывалась от нас.

— А вы когда-нибудь посещали этот монастырь, брат? — немного саркастически спросил Маркус.

— Нет. И я был бы вам благодарен, если бы вы не разговаривали со мной таким тоном, брат.

— Ну тогда я скажу только, что это весьма уединенное место и туда очень трудно попасть. Что мы предпримем? Она по-прежнему представляет для нас опасность?

— Она показалась вам опасной? — Анна по-прежнему не поворачивалась к ним лицом.

— Она говорила со мной очень уклончиво. Теперь ее зовут мать Облигатия, но я не видел ее лица. Судя по голосу, она состарилась и одряхлела.

— Никогда не судите по голосу. Однажды нас уже ввели в заблуждение. Может, тут скрыто гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд.

«Это точно», — подумала Антония. Похоже, не весь мир находится под контролем сестры Анны, хотя после года, проведенного в Берне, Антония почти поверила в это. Кто эта Лаврентия? Чем она может быть опасна для них? Но Антония уже задала достаточно вопросов сегодня, и, если она не желает вызвать подозрение, ей придется промолчать. К счастью, сестра Зоя не опасалась спрашивать.

— Кто эта Лаврентия, или мать Облигатия, или как там еще? — потребовала она. — Я никогда о ней не слышала. Какой она представляет для нас интерес?

Даже Маркус промолчал, посмотрев на сестру Анну.

— Это женщина, которая родила меня.

— Ваша мать! — ахнула Зоя. Она так изумилась, словно не могла представить себе, что у женщин, подобных Анне, бывают матери.

— Нет, она не мать мне. Она выносила меня, я вышла из ее утробы. Но я никогда ее не видела. — Анна подняла сферу, слуги помогали ей, поддерживая металлическую конструкцию. Она поставила ее на стол, звезды закачались. — Женщина, которую я считаю своей матерью, вырастила меня и сделала такой, какая я есть.

Антония озадаченно смотрела на остальных. Некоторые моменты остались непонятными.

Значит, Лаврентия была дочерью императора Тейлефера или его невесткой? И если она стала его родственницей через брак, каким образом Радегунде удалось спрятать сына?

Анна пристально посмотрела на Антонию и прикоснулась к одной из звезд.

— Я дочь сына императора Тейлефера. Но он и Лаврентия в гораздо меньшей степени мои родственники, чем Клотильда, которая вырастила меня и научила искусству математики, которому ее в свое время научила епископ Таллия. Прежде всего именно епископа Таллию я считаю своей родней. По правде сказать, она моя тетка, но я думаю о ней как о женщине, которая сформировала меня. Она дала жизнь всем нам, Семерым Спящим, тем, кто последние сотни лет думает лишь о том, как предотвратить катастрофу.

Значит, Лиат и Санглант — дети враждующих сторон. Если Семеро Спящих приготовились к катастрофе, значит, у Аои тоже есть свои планы. Иначе зачем было посылать через сферы на землю женщину, которая родила бы ребенка — наполовину человека, наполовину Аои?

Когда-то она поддержала Сабелу, желавшую сесть на трон. Теперь Сабела в Отуне под присмотром епископа Констанции. Антония не обвиняла ее в провале, просто Господь направил свои мысли в другое русло. Возможно, Он решил так, а не иначе, потому что видит и прошлое, и будущее. Он знал, что наступит такой день.

И она, Антония, знает, как воспользоваться полученным ныне знанием.

Лиат неожиданно вернулась. Санглант только что отдал Блессинг в надежные руки Джерны. Малышка оказалась тихой: она все время ела и спала. Джерна с удовольствием показывала пухленькие ручки и ножки девочки, иногда Санглант удивлялся тому, как быстро растет его дочь. Чем кормит ее Джерна?

Впрочем, лучше не задумываться о таких вещах.

— Санглант.

Он услышал шепот. Лиат подбежала к нему и схватила за руку. Он положил руку ей на лоб, но она лишь спросила:

— Здесь есть другие слуги?

Он прислушался.

— Только Джерна. Она кормит ребенка.

Лиат прошептала ему на ухо:

— Возле сарая пасутся козы с козлятами, одна нам понадобится. Пока волшебство сестры Анны работает, Джерна не может уйти отсюда.

— Я не слышал, чтобы раньше ты называла ее «сестрой Анной». В чем дело, Лиат?

Она прижалась к нему и заговорила так тихо, что даже если бы поблизости и парил кто-нибудь из слуг, он бы не услышал ни слова:

— Мы уедем сегодня вечером.

Стоял ясный погожий день. С холма Санглант видел деревья, растущие в долине возле башни и домов. И хотя здесь, на склоне, ветра не чувствовалось, деревья внизу раскачивались довольно сильно.

Из-за хижины послышался плач Блессинг. Лиат вскочила, Санглант схватил ее за руку, и они вдвоем обошли вокруг хижины. Подойдя к дереву, на котором обычно устраивалась Джерна, чтобы покормить ребенка, они обнаружили, что нимфа уже ушла, а Блессинг лежит на земле. Санглант тотчас взял ее на руки, и малышка замолчала, потом принялась ворковать и улыбаться.

— Владычица, — сказала Лиат, протягивая руки. Санглант положил дочку ей на руки. Малышка гулила, а по лицу Лиат градом катились слезы. — Это она убила его.

Ветер, который раньше бродил в кронах деревьев внизу, теперь стал подниматься вверх по склону. Настоящий ветер никогда не перемещается подобным образом. Не управляла ли всем этим Анна?

— Она убила отца.

— А! — Санглант не нашелся, что еще сказать. — Я не могу поверить!

Но как раз в это он мог поверить — Анна способна и не на такое.

— Отец все время убегал от нее, вообще от магов. Почему он выкрал меня? Знал ли он, что они сделают с ним? Должно быть, он понимал, что они будут его преследовать, но считал, что это оправданный риск. Почему он не сказал мне того, что знает? Почему не рассказал мне?

— Сядь, — приказал Санглант, и она послушно села. — Кого мы можем попросить о помощи?

Она горько рассмеялась:

— Никого. Ни один из них нам не поможет.

— Но мне показалось, что сестра Вения недовольна решением Анны. Ей не понравилось, что Анна позволила Хериберту уйти.

— В каком-то смысле она лучше других. Мне нравится сестра Мериам, но я не верю, что она стала бы нам помогать, если бы для этого потребовалось выступить против сестры Анны. Владычица! Я позволила им усыпить мою бдительность, слушала их обещания. Они учили меня только тому, чему хотели. Хватит. Хватит принимать меня за корову, которая и носа не хочет высунуть из стойла.

В горах прогрохотала лавина. Санглант посмотрел на вершины, но нигде не было видно ни пыли, оседающей после схода камней, ни вздымающегося столба воды, если бы камни упали в реку. В небе плыли легкие облачка, так что вряд ли это была гроза.

— Интересно, что случилось? — озадаченно произнес он. В долине ветки деревьев хлестали на ветру, но здесь пока все было тихо. — По-моему, в сундуке у нас были бурдюки. Думаю, если налить в них молока, можно будет выкормить Блессинг, теперь она научилась сосать. Возле балки висят мешочки с бобами и пшеном, сушеной мятой, фенхелем…

— И каштаны.

Он кивнул:

— Когда упакуешь седельные сумки, надо спрятать их в сундук. Не думаю, что слуги их там обнаружат.

— Надеюсь, у нас все получится, — прошептала Лиат.

— На все воля Господа. Оружие брать не надо. Я заберу его ночью. Сейчас я спущусь в сарай и приведу одну козу и Ресуэлто. — Она утвердительно кивнула и встала. — Сможешь ли ты открыть врата, Лиат?

Она прижалась к плечу Сангланта и посмотрела на него. Ему показалось, что в волосах у нее проскальзывают искры, и он подумал, что в любой момент трава у нее под ногами может вспыхнуть. Но Лиат держала себя в руках.

— Если Хью может это делать, — яростно прошептала она, — значит, смогу и я!

Санглант задумался, куда и почему так неожиданно ушла Джерна. Раньше она никогда не оставляла Блессинг одну. Кто-то позвал ее. Судя по тому, какая буря бушевала в долине, это был не кто иной, как Анна.

Ресуэлто охотно пошел за ним, он всегда с нетерпением ждал ежедневных прогулок. С козой пришлось повозиться, но Санглант поймал козленка, и та побежала за ним, время от времени пытаясь боднуть его сзади.

Собаку он похоронил у порога хижины, как напоминание Анне и всем прочим об их предательстве. Иногда он испытывал какое-то мстительное удовольствие, глядя на эту могилу, впрочем, такое настроение появлялось у него нечасто.

Он все еще злился. Ужасно осознавать, насколько близко они были к свободе в тот день, когда ушел Хериберт.

Но все же, далеко бы они сумели уйти, пошли сестра Анна за ними своих слуг? Санглант знал, почему умер отец Лиат. За себя и даже за нее он не опасался, но не был уверен, что сумеет защитить Блессинг.

Он настолько глубоко ушел в собственные мысли, что, подойдя к дому, не сразу понял, что Лиат с кем-то разговаривает.

— Нет, — гневно произнесла Лиат, — такому человеку, как Хью из Австры, нельзя доверять.

— И такой опасный человек может остаться в Дарре?

— С книгой отца и дэймонами, которые подчиняются ему? Конечно!

— Похоже, он достаточно умен.

Лиат фыркнула. Санглант ждал продолжения.

— Хью сказал мне однажды: «Ты только ненавидела то, что могла бы любить». Но я ему никогда не доверяла. Никогда. — Санглант никогда не слышал в ее голосе такой ярости. — Если бы во время моей болезни тут был Хью, он бы уселся у моей кровати и принялся читать вслух, не преминув напомнить, какой Санглант неуч. Он стоял бы рядом со мной и измерял бы углы разных звезд в созвездиях зодиака и называл бы их имена. Санглант тоже выучил их, это не доставило ему ни малейшего удовольствия. У него нет такой страсти к знаниям, как у меня или у Хью.

— Не у всех нас есть такая страсть, — отозвалась Вения поспешно, словно опасаясь гнева Лиат. — Должна сознаться, что мне тоже эти измерения не доставляют особого удовольствия. Бесконечные вычисления! Но женщине, которой все это нравится, гораздо легче полюбить мужчину, который разбирается в магии, знаках зодиака и умеет читать книги.

— Но ведь это не главное. — Лиат выглянула из хижины и глубоко вздохнула, Санглант отпрянул и только тут заметил, что коза уже давно жует полу его рубашки. Он оттолкнул животное. — Я больше никогда не буду носить ошейник рабыни! Хью вывернет наизнанку каждое твое слово и сумеет использовать твои мысли и идеи против тебя. Он предпочитает брать человека за горло и заставить выполнять то, что ему нужно.

Сестра Вения не ответила. Возможно, Санглант услышал бы гораздо более интересные вещи, если бы остался незамеченным, но его потрясло сравнение между ним и Хью, которое сделала Лиат. Он переступил через порог и вошел, сестра Вения держала Блессинг на руках, а Лиат ни на кого не смотрела.

— А, — произнесла Вения. — Принц Санглант.

— Почему у тебя такой мрачный вид? — спросил Санглант жену.

Она по-прежнему не смотрела на него.

— Свобода, — произнесла она таким тоном, что ему сразу вспомнилась Анна. Затем она тряхнула головой и продолжила: — Как видишь, пришла сестра Вения. Она сказала, что мнение совета разделилось и слуги в полном недоумении.

— Вы в трудном положении, — сочувственно улыбнулась Вения. — Пока они не знают, что делать, я взяла на себя смелость отправиться сюда и поговорить с вами. Но остаться надолго я не рискну.

— Вы можете что-нибудь предложить? — вздохнул Санглант.

— Нет, принц Санглант. Я могу лишь высказать свое мнение. — Она покачала ребенка, и Блессинг, заулыбавшись, потянулась к блестящему Кругу Единства, который висел на груди у сестры Вении. Та быстро убрала его под одежду. — Мне кажется, что Аои решили возвести на трон принца Сангланта, а сестра Анна и ее сторонники имеют такие же виды на Лиат — принцессу Лиатано. Но к чему выполнять планы тех или других? Почему бы не делать то, что считаете нужным вы? — Она замолчала и пощекотала Блессинг указательным пальцем. Малютка счастливо засмеялась.

— Продолжайте, — сказал Санглант.

— Что я вижу в этой маленькой хижине, спрятанной в уединенной долине в горах? — Вения пожала плечами, словно собираясь растолковывать очевидные вещи. — Передо мной внучка великого императора Тейлефера, обвенчанная с любимым сыном короля Генриха — самого могущественного правящего монарха западных королевств. Принц Санглант, вероятнее всего, имеет королевское происхождение и по линии матери, которая наверняка захочет видеть его на троне, когда вернется вместе с другими Аои. Но ни один из вас не имеет ни малейшего опыта в таких делах. Принцесса Лиатано родилась у магов, а потом превратилась в беглянку, принц Санглант — воин, а не придворный, искушенный в искусстве интриг. Но в этом есть и преимущества.

Лиат молчала, не глядя ни на Вению, ни на Сангланта.

— Продолжайте, — снова попросил он.

— Если произойдет катастрофа, тем, кто останется в живых, потребуется лидер. Уверена, что каждый из вас может стать таким ферзем в этой игре. Но если вы объединитесь, вы станете гораздо сильнее. — Она улыбнулась ребенку и, протянув малышку Лиат, скромно добавила: — По-моему, ей пора переменить пеленки.

Вения ушла.

— Зачем ты говорила с ней о Хью? — спросил Санглант. Лиат посмотрела ему прямо в глаза, словно знала, что он все слышал, и ожидала этого вопроса.

— Мы начали говорить о нем, потому что речь зашла о его делах в Дарре. Его отослали к иерархам после суда и обвинения в колдовстве, но он, похоже, при помощи дэймонов подчинил себе иерархов, а потом поддержал человека по имени Джон Айронхед, который провозгласил себя королем Аосты.

— А королева Адельхейд?

— Умерла. Бежала. Ничего не известно. Или они просто не хотят говорить, что произошло на самом деле. Сестра Вения ничего не знала о Хью.

— Поэтому она и пришла к тебе.

— Вероятно, она поняла, что я не очень хочу о нем говорить.

— А возможно, она просто хочет показать свою благосклонность. — Санглант был слишком горд, чтобы дать ей понять, сколь многое он услышал. Неужели ее действительно беспокоит его необразованность?

— На что мне ее благосклонность? — возразила Лиат. — Я говорила, а она слушала. В любом случае, какое все это имеет значение? Завтра нас тут не будет.

— Но она сказала… — начал было он, но осекся, увидев лицо Лиат, пылающее от гнева.

— Править как император и императрица, каждую секунду ожидая, что тебе вцепятся в горло? Ни за что!

—  Но, Лиат, — неуверенно продолжил Санглант. — То, что сказала сестра Вения, правда. Надо думать не только о побеге, но и о том, что произойдет потом. В катастрофе может пострадать гораздо больше людей, чем ты, я и Блессинг. Если есть возможность защитить их, разве мы не должны помочь?

Лиат неожиданно рассмеялась.

— Тебе и вправду лучше положить малышку в сухое, — сказала она. — Джерна принесла сегодня свежего мха. А то ты так увлекся, что не чуешь, как по тебе прямо ручей течет.

Санглант рассмеялся в ответ. Он действительно ничего не замечал.

— Господи! Думаю, не стоит забывать пословицу «У семи нянек дитя без глазу».

Блессинг захныкала. Санглант пошел перепеленать ее, а Лиат уселась на кровать и снова принялась чертить схемы и диаграммы стилом по восковой табличке.

В полдень они встретили группу всадников — солдат и слуг, которые направлялись во дворец Ангенхайм, чтобы предупредить о приезде короля, его свиты и армии. Поскольку Адельхейд и ее сторонники уже три дня жили в городе, Росвита была рада отправиться во дворец вместе со слугами и ждать там приезда Генриха.

— Мы дождемся короля Генриха в Ангенхайме, — объяснила она королеве и принцессе.

Адельхейд наотрез отказалась.

— Мы поедем верхом встречать короля, — поставила она в известность Росвиту, а потом запоздало обратилась к Теофану: — А вы что думаете, кузина?

Теофану даже не посмотрела в сторону Росвиты. До их побега из монастыря святой Екатерины она интересовалась мнением Росвиты и полагалась на ее суждения. Но это время прошло.

— Давайте поедем, — сказала Теофану. — Я бы предпочла увидеться с отцом прямо сегодня.

Теперь Теофану не нуждалась в советах Росвиты. Скорее теперь она обратится за советом к брату Хериберту, который все время держался возле нее. Казалось странным, что, после того как она столь яростно обвиняла Хью, Теофану завела дружбу с человеком, которого также обвиняли в колдовстве и участии в делах епископа Антонии. Но Теофану и Хериберт оба верили принцу Сангланту. В каком-то смысле Санглант связал их. Росвите грустно было думать о том, что она потеряла доверие Теофану. Иногда она задавалась вопросом, считает ли Теофану, что в какой-то мере Росвита ее предала.

Росвита думала, не нарушила ли она собственных принципов, потакая неугасимому любопытству, ведь очевидно, что Теофану ненавидит не саму магию, а только возможность какого-либо союза с Хью.

— Хорошо бы было снова оказаться в школе, — мечтательно произнес Фортунатус, когда они отправились в путь. Адельхейд и Теофану ехали впереди, в окружении дворян и клириков, далее следовали слуги и обоз — дар леди Лавинии. Замыкал отряд капитан Фальк со своими солдатами. — Должен признаться, что я до сих пор с трудом понимаю речь наших аостанских друзей. И хотя брат Хериберт — настоящий вельможа, не думаю, что стоит доверять человеку, когда-то обвиненному в колдовстве.

— Думаю, сейчас об этом можно говорить совершенно свободно, — сказала Росвита. — Но я понимаю вас, брат. Скоро мы вернемся домой. Я тоже скучаю по школе.

Это правда, она скучала по знакомому миру, ей не хватало книг, работы с документами, пальцев, испачканных чернилами, и — в не малой степени — общества короля. Она скучала по Генриху.

Неужели Генрих тоже не доверяет ей? Поэтому он отослал ее в Аосту? Или он отправил ее подальше только потому, что она готовилась свидетельствовать против Хью, а Генриху в то время нужна была поддержка маркграфини Джудит?

Скоро она все узнает.

Они проехали по мосту через реку Мальнин. Некоторое время дорога шла через лес, потом по сторонам появились возделанные поля, окружавшие город Вертбург. Королевское знамя развевалось над дворцом епископа.

Адельхейд порозовела, Теофану, наоборот, стала бледной. Фортунатус счастливо вздохнул, как человек, наконец вернувшийся домой.

Капитан Фальк отдал команду «Запевай!».

Когда они достигли ворот Вертбурга, Росвита, к собственному удивлению, обнаружила, что по щекам ее струятся слезы. Действительно, они въезжали в город совсем не так, как подобает королевскому кортежу — с пышным великолепием, трубами и фанфарами. Но пока они ехали по главной улице, из домов выбегали праздные горожане, и к тому времени, как они добрались до дворца епископа, за ними увязалось такое множество людей, что составило бы честь любой свите. Всем было интересно узнать, чем закончится эта встреча.

Король Генрих сидел в большом зале. Перед дверьми толпились просители, которые тотчас расступились, давая дорогу Адельхейд. Она вошла в зал, по правую руку от нее шла Теофану, а по левую — две служанки, которые несли сокровища королевы. За ними следовали Росвита с клириками и дворяне. Шествие замыкали солдаты капитана Фалька.

Генрих сидел на троне и терпеливо выслушивал просителей. За ним стояла его верная «орлица», время от времени он подзывал ее, она наклонялась и что-то говорила ему на ухо. Казалось, король терялся от потока жалоб и просьб, обрушившихся на него. На лице Генриха появились морщины, которых раньше не было, он выглядел усталым и измученным. По щекам Росвиты все еще катились слезы. В это мгновение она поняла, что чувствует изгнанник, вернувшийся наконец домой. Разве придворные не заботились о нем? Почему он так измучен?

Хатуи тотчас увидела вошедших и склонилась к королю.

Он встал. На лице его было написано изумление.

Просители отхлынули от трона. Адельхейд направилась к Генриху. В путешествии ей удалось сохранить красивое платье, кольца и ожерелья, достойные ее высокого сана. Но ни украшения, ни богатое одеяние не могли затмить красоты ее юного лица.

Генрих шагнул навстречу. Лицо у него было точь-в-точь как у юноши, которому впервые улыбнулась красивая женщина. Но он правил страной почти двадцать лет и умел брать себя в руки.

— Мне говорили, что видели ваш отряд неподалеку, — сказал он. — Но я не ожидал увидеть вас так скоро. Дочь. — Генрих протянул руки и прижал к себе Теофану, поцеловав ее в щеку.

— Король Генрих, — произнесла Адельхейд, — рада встретиться с вами.

— Королева Адельхейд. Счастлив приветствовать вас в своем королевстве. Садитесь, прошу вас. Вам надо отдохнуть.

Она сделала служанкам знак, и те открыли шкатулки, которые несли в руках.

— В таких обстоятельствах я не смогу отдыхать, пока не узнаю о ваших намерениях. Это единственное, что мне удалось спасти во время бегства. — Голос Адельхейд звенел под сводами зала. Взору короля предстали две золотые короны, украшенные рубинами. — Это короны короля и королевы Аосты, — продолжала она. — Мне удалось вывезти их, когда Джон Айронхед захватил мой замок. Кроме того, я смогла спасти списки данников, королевские регалии — печати, скипетр, королевскую чашу семьи Аделайн и одежды благословенного Дайсана, которые хранились в нашей сокровищнице сотни лет. Я привезла вам эти вещи. Вы, конечно, слышали, что меня сверг с престола недостойный. Мне нужна ваша помощь, Генрих.

Адельхейд вскинула голову, и от этого движения последний гребешок, удерживающий ее волосы, упал на пол, и плечи королевы окутало облако пышных волос. К ней бросился слуга, чтобы поднять его, но Генрих успел первым. Он поднял гребень и преподнес его Адельхейд, словно это была драгоценность, а не обычный гребень из слоновой кости.

Их руки на миг встретились.

Росвита и служанки стояли рядом и слышали, как королева прошептала:

— Вы именно такой, как я и думала!

Владычица! Какой мужчина смог бы устоять перед женщиной — молодой, страстной и очень красивой, которой к тому же принадлежало королевство, о котором он мечтал. Только не Генрих!

Гребень снова упал на пол, но ни король, ни королева этого не заметили.

— Пойдемте, — сказал он, голос у него слегка дрогнул. — Садитесь рядом.

На сей раз Адельхейд приняла приглашение. Она опустилась в кресло, которое немного уступало по красоте королевскому трону. Теофану села в другое кресло, стоящее по левую руку от короля. Теперь Генрих увидел Росвиту и подозвал ее к себе:

— Сестра Росвита! Мой лучший советник! — Росвита опустилась на колени перед королем, а он склонился к ней. Как всегда, ее поразила сила его обаяния. Как же она могла столько времени не видеть его? Только теперь, проведя столько времени без него, она поняла, как она любит Генриха. — Я знал, что вы справитесь с этим заданием. Вы привезли настоящее сокровище.

— Ваше величество, — недоуменно произнесла она.

Но Росвита прошла суровую школу при дворе и отлично знала, что есть вещи, о которых не стоит говорить. Теофану сидела прямо, как королевы на древних фресках. Росвита замешкалась, подбирая подходящие слова.

— На самом деле, ваше величество, именно ваша дочь, принцесса Теофану, добилась успеха.

— Не говорите так! — воскликнула Адельхейд. — Моя кузина Теофану очень помогла мне, но мудрость сестры Росвиты помогла нам спастись. Мы не смогли бы ничего сделать без ее стойкости и верных советов.

Генрих рассмеялся.

— Мы должны отпраздновать ваше спасение славным пиром, — сказал он и сделал знак слугам, чтобы те начали приготовления.

Но Адельхейд нахмурилась и склонилась к королю так, что их плечи соприкоснулись. Ее волосы пахли розовыми духами, которыми так славна Аоста.

— А почему бы не устроить свадебный пир? — смело спросила она.

По залу пробежал шепот. Росвита не могла не улыбнуться. Маневр был весьма смелым, но, возможно, такая тактика — единственный залог успеха. Генрих изумился, но, похоже, неожиданное предложение не рассердило его.

— Я привезла новости, — сказала Теофану, которая, похоже, слегка растерялась в сложившейся ситуации, — о моем брате принце Сангланте.

— А, — улыбнувшись, произнес Генрих. Он сжал руку королевы Адельхейд, а на его лице появилось задумчивое выражение. Росвита понимала, что король хотел получить Аосту, но, судя по всему, Адельхейд тоже не прочь расширить территории собственного королевства. — До меня тоже дошли вести о Сангланте, и полагаю, что в вашей свите есть человек, который может рассказать нам о нем гораздо больше.

— Да, отец, — подтвердила Теофану.

— Отлично, — сказал Генрих. — Но сейчас не время. Виллам и Джудит отправились на восток, чтобы положить конец набегами куманов на приграничные земли. Если на востоке война, и в Аосте тоже, то надо убедить Сангланта вернуться. — Потом Генрих обратился к Росвите: — Но я приму решение только после совещания со своим лучшим советником. Что вы скажете, сестра Росвита? Как вы считаете, что мне следует ответить на предложение Адельхейд?

Хатуи, которая стояла за троном, подмигнула — то ли в поддержку, то ли пытаясь предупредить о чем-то. Зал замер в ожидании ответа монахини.

Росвита вдруг вспомнила слова Теофану: «Что толку в моем высоком рождении? Если мой отец снова женится и на свет появятся дети, кого он будет любить больше? Почему я должна служить им, хотя я старше их? Разве не потому восстали ангелы, возмущенные такой же несправедливостью?»

Росвита любила Теофану, сочувствовала ей, потому что немногие люди смогли бы с таким достоинством прожить эти годы. Она даже восхищалась той безропотностью, с которой принцесса служила отцу.

Но Росвита прежде всего служила королю, после Господа Бога, разумеется. Кроме того, как верный советник короля Генриха она должна учитывать выгоду, которую принесет этот союз Вендару, а не только Генриху. Она поднялась с колен и взглянула королю в глаза:

— Вы еще молоды, ваше величество.

Других слов не требовалось. Генриху было всего сорок три года, как и ей.

Он улыбнулся и сразу помолодел лет на пять, словно Адельхейд поделилась с ним молодостью.

— Пошлите в Ангенхайм, — приказал Генрих. — Прикажите готовиться к свадебному пиру, достойному короля и королевы!

Захария проснулся на рассвете. У него затекли и руки и ноги. Канси-а-лари сидела скрестив ноги и, протянув руки к восходящему солнцу, что-то пела на своем языке. Потом она умылась и повернулась к нему.

— Нам пора, — сказала она.

— Мы снова пойдем по морю? — содрогнувшись, спросил он. Повезет ли им на этот раз или прилив начнется как раз в тот момент, когда они будут брести, увязая в песке, слабые и беззащитные?

Она загадочно улыбнулась и показала на воду, словно советовала ему умыться перед дальней дорогой.

— Мир похож на огромное дерево, в котором прогрызли дыры и проходы бесчисленные насекомые. Некоторые врата возникли сами, другие созданы с помощью магии давным-давно. Вот почему мы пришли в чурендо — дворец колец. Здесь встречаются три мира, и мы можем спуститься отсюда по тропе, и врата откроются именно туда, где спрятан он.

— Твой сын, — прошептал Захария.

Она не похожа на женщину, у которой есть взрослый сын, но и молодой ее тоже нельзя назвать. Канси-а-лари не ответила, но выразительно посмотрела на него. Захария подошел и осторожно погрузил пальцы в воду. Вода оказалась чуть солоноватой, когда он плеснул ею на лицо. Его тотчас обожгло холодом, хотя воздух был теплым.

Захария сложил руки ковшиком и предложил воду лошади, а Канси-а-лари в это время привела в порядок свою одежду, приготовила седельную сумку и подняла с земли копье. Утро было туманным, не было видно ни далекого берега, ни даже моря, хотя снизу доносился шепот волн.

— Неужели и вправду наступила весна? — спросил он. — Как же мы сумели преодолеть такое расстояние за одну ночь?

Она молча посмотрела на него, развязала одну из лент, привязанных к копью, и опустила ее на поверхность солоноватой воды.

— Мы… Как ты это называешь? То, чем ты гребешь, чтобы лодка двигалась?

— Весла?

— Да. Мы весла. Мы рассекаем глубокие воды. Вот так. — Она провела лентой по поверхности воды, нарисовав круг, а потом еще один, так что получилась восьмерка. — Мы можем путешествовать и по земле, и по воздуху. — Она подняла ленту в воздух, и с нее сорвались капельки воды. — Из дворца колец ты можешь перенестись туда, куда стремится твое сердце. — Она снова опустила ленту в воду, и та медленно закачалась на поверхности. Канси-а-лари дотронулась до груди. — Отбрось тревоги, оставь их в этой воде.

Тревог у Захарии было предостаточно, но ни одну из них нельзя было подержать в руках. Но он вспомнил, как его бабушка говорила, что старым богам можно принести в жертву хотя бы цветок, если этот дар идет от чистого сердца. Он видел столько странного на своем пути. Может, сейчас нужно просто забыть о том, что было?

Он вытащил из-под рубахи деревянный Круг Единства, который когда-то давно вырезал для него отец. Потом снял его с шеи и взвесил на ладони.

— Я повидал такое, о чем никогда и не догадывался. И я пойду по пути правды, а не догмы, я не стану больше слепцом, который свято следует традиции, не отступая ни на шаг.

Он бросил Круг в воду, и тот почти сразу пошел ко дну, потянув за собой и шнурок. Вода была прозрачной, но почему-то Захария больше не видел ни Круга, ни ленты.

— Пойдем, — сказала Канси-а-лари.

Захария взял лошадь под уздцы и пошел за Канси-а-лари через арку. Каменные львы казались живыми, Захария даже подумал, что они могут броситься на него, и от этих огромных когтей нет спасения. Но, разумеется, это была только игра воображения. Тропа свернула направо, и они стали спускаться.

Через несколько шагов у него закружилась голова. Он задумался: ведь раньше, когда тропа поворачивала направо, они оказались на площади, разве нет? Как они могут спускаться по той же самой дороге? Можно было подумать, что тропа ведет их вперед, а не назад, словно они направляются к какому-то неизвестному месту, а не туда, откуда пришли.

Он вздрогнул. Казалось, что по коже бегают тысячи муравьев, Захария едва переставлял ноги. Только равномерный цокот копыт да уверенная поступь Канси-а-лари заставляли его идти дальше. Сначала он почти ничего не видел, но вдруг впереди засиял яркий, бело-голубой свет, и Захария устремился к нему, не обращая внимания на предостерегающий шепот Канси-а-лари.

— Бабушка! — воскликнул он и рванулся вперед. Канси-а-лари оттолкнула его, из ворот вырвался сноп такого яркого света, что лицо Захарии словно опалило огнем. Ему показалось, что из ворот метнулась рука и схватила его, он закричал, вырвался и отшатнулся в сторону. Канси-а-лари подхватила его и отвела на безопасное расстояние.

Он упал на колени, а лошадь наклонилась над ним и обнюхала его спину. Захария чувствовал запах собственной опаленной кожи.

— Пойдем, — сказала Канси-а-лари, и он услышал страх в ее голосе, хотя никогда раньше он не замечал за ней ничего подобного. — Грань между мирами становится все тоньше. Нам надо спешить.

Идти было трудно. И хотя горящие врата остались позади, Захария боялся оглянуться. Что если огнекрылые ангелы идут за ним? Если они дотронутся до него, он сгорит дотла. Канси-а-лари решительно шагала вперед. Похоже, она действительно отбросила все сомнения и тревоги, оставив их в воде. А он?

— Белый Охотник, — выдохнул он, вцепившись в поводья, лошадь шла рядом, флегматично подергивая ухом. — Дай мне силы! Поделись со мной своим могуществом!

Сейчас день или уже настала ночь? Это порыв ветра или дыхание луны? Боль стихла. Тропа неуклонно спускалась вниз.

Канси-а-лари ушла далеко вперед и уже проходила через малахитовые врата, когда он только заметил их. Может, она снова разговаривает с голосом, который называл ее «сестрой»? Захария приободрился, может, он тоже сумел отбросить тревоги? Защитят его древние боги или нет, но он не боялся этих ворот, чей цвет напоминал ему весенние луга в краях, где он родился.

Захария остановился перевести дыхание перед воротами и надавил рукой на холодный блестящий камень.

В небесах плыла серебристо-золотая лента, изгибаясь так, что он видел одновременно обе ее стороны. Потом она начала вращаться так стремительно, что он перестал различать ее и видел лишь сияющее кольцо — вечность. Вокруг него струились потоки, летели черные облака, яркие хлопья бело-голубых звезд — сияющих, как глаза ангелов. Ему казалось, что под ногами у него разверзается бездна, звезды пустились в безумный танец вне времени, но планеты, Луна и Солнце по-прежнему сверкают рядом, он слышит прекрасную музыку небесных сфер и тянется к ним, желая коснуться… Но его рука не может открыть ворота. Зеленый камень тускнеет и гаснет. Захария видит серебристо-золотую дорогу, лежащую в небесах и ведущую к острову. Что это за остров? Он огромен, как сама Земля, или совсем крохотный? У Вселенной нет границ, которые он, Захария, смог бы осмыслить.

Остров, который только что был недостижимо далеко, оказывается совсем рядом, словно может летать в небесах. На острове высыхает земля, ростки вянут, животные умирают, все на глазах превращается в пыль…

Лошадь толкнула его, Захария потерял равновесие и споткнулся, рука соскользнула с камня. Видение исчезло. Он стоял на тропе совершенно один, вокруг высились мраморные стены. Никогда в жизни он не чувствовал себя так одиноко, но вместе с одиночеством пришло и чувство свободы. Он ушел от своего прошлого, оставив его вместе с Кругом Единства. Он может остаться тут навсегда и превратиться в прах, по которому когда-нибудь пройдет кто-то другой. Но дворец колец соединяет три мира, и он, Захария, простой смертный, прикоснулся к этим мирам. Он отбросил сомнения и тревоги и теперь может идти вперед без страха.

— Пойдем, дружище, — обратился он к лошади, потянув за поводья. Лошадь послушно пошла за ним, как он сам шел за Канси-а-лари.

Подойдя к пятым воротам, сияющим бледно-фиолетовым светом, и не колеблясь ни секунды, Захария прошел мимо, не поднимая глаз. Еще в прошлый раз она предупреждала его, он не собирался дважды наступать на грабли.

Захария шел уверенно, не останавливаясь ни на минуту, но не видел Канси-а-лари. Сейчас он был у четвертых ворот. Казалось, блестящая янтарная поверхность притягивает к себе, как магнит. Захария не мог сопротивляться, не мог ничего поделать с собой. Он подошел и погладил гладкую, маслянистую поверхность…

Мальчик, вернее, уже юноша лежит в пещере с сокровищами, а вокруг него — еще шесть таких же юношей. Но во тьме пещеры что-то шевелится, словно просыпается огромный зверь.

Лошадь потащила его за собой, он почувствовал запах воды. Стены расступились, и на какое-то мгновение он увидел Канси-а-лари: она стояла на тропе перед лазурными воротами.

Она подняла руку, поднесла ее к воротам и задержала, не коснувшись синего камня. Захария подошел и встал рядом, хотя она, похоже, даже не заметила его присутствия. За воротами бурлило море, над ним неслись темные тучи. Берега не было видно — то ли его закрывали высоко вздымающиеся волны, то ли тучи не позволяли заглянуть дальше.

— Кто там? — спросила она. И в тот момент, когда она приложила ладонь к синему камню, он приложил рядом и свою руку.

Над большим зданием развеваются разноцветные флаги. Стражники переговариваются и поигрывают копьями, грумы ходят возле лошадей, проверяя подпруги. На повозки грузят королевские сокровища: дорогие ткани, сундуки со слитками золота и серебра, ларцы с новенькими монетами, золотую и серебряную посуду, шатры и палатки из царственного пурпура. Выносят ларец с королевскими регалиями и коронами.

Двери зала отворяются, и выходит сам король, рядом с ним выступает красивая молодая женщина, которая держится как королева. Он весело смеется над какими-то ее словами. Вокруг них вьются придворные. За королем идет другая женщина в простом сером плаще, застегнутом на плече значком «орла». Хатуи, его сестра. Она поправляет плащ, и это движение переносит его…

… к длинному кораблю, о борт которого бьются серые волны. Рядом в воде есть еще кто-то, но их лица настолько пугают его, что он плывет прочь. Вместо волос у этих существ морские угри, носов нет, сверкают острые зубы. Он ныряет, шлепая хвостом по поверхности воды, и только теперь понимает, что он один из них и плывет куда-то рядом с кораблем. Небо такое темное, что не видно даже звезд. На мачте корабля зажигается огонь, и такие же огни появляются на горизонте…

Он скачет верхом, его сопровождают три всадника. Он останавливается и спешивается у белого шатра. Потрескивают факелы. Льется дождь, под ногами хлюпает грязь. Он входит в палатку, снимает шляпу, потерявшую всякую форму, и выжимает ее. Посреди палатки стоит высокий бронзовый треножник, на нем — чаша из толстого стекла, внутри которой горит белая свеча. Через минуту в шатер, пошатываясь, входит высокий мужчина, завязывая пояс штанов. Гонец опускается на колени:

— Мой принц. Большой отряд под предводительством князя Булкезу атаковал город Маттиабург и выиграл сражение. Была жестокая резня. Лорд Родульф из Варингии и его воины попали в плен. Разведчики донесли, что по меньшей мере десять из них погибли, их головы насажены на пики и выставлены возле лагеря куманов.

— Откуда известно, что это Родульф и его люди? — спрашивает принц.

Слуга подносит ему чашу с вином.

— По их оружию и доспехам, мой принц.

Он отхлебывает вино. У этого человека широкие плечи и сильные руки. Шевелится занавеска, и внутрь палатки заглядывает маленькая темноволосая женщина. Ее наготу прикрывает лишь красивое одеяло.

— Есть новости? — спрашивает она.

— Куманы наступают. — Принц сплевывает, и на ковре расплывается бордовое пятно. — Нам снова придется отступить. С тем войском, что у нас сейчас, нельзя перейти в наступление. Надо дожидаться подкрепления от твоего отца!

— От маркграфини Джудит нет вестей? — интересуется она. — Куманы скоро вступят на ее земли.

— Ни слова, — отзывается принц. — На север мы отправимся по реке Одер. Там, надеюсь, мы встретимся с ее армией. После этого мы сможем атаковать.

Женщина проходит вперед, теперь ее освещает свеча. Ее одеяло, расшитое золотыми антилопами и львами, соскальзывает с плеч, и ее муж мягко дотрагивается до светлой кожи. Ветер поднимает полог палатки, пришитые к бахроме колокольчики звенят сотней чистых голосов.

Зазвенели колокольчики. Захария оглянулся назад, покачнулся, но удержался на ногах.

— Начинается прилив, — сказала Канси-а-лари.

Она снова потрясла копьем, и звон колокольчиков эхом отразился от высоких стен. Как только эхо стихло, женщина пошла вниз по спиральный тропе.

Захария очнулся и пошел следом, но Канси-а-лари была уже в тысячах лиг от того мира, в котором на бронзовом треножнике горела в стеклянной чаше белая свеча. Опустился туман, мгла затянула небо, солнце превратилось в размытое светлое пятно над головой.

Следующие ворота отсвечивали металлическим блеском, за ними клубился такой густой туман, словно там проходило стадо овец, закрывшее мягким белым руном море и землю. Над головой теперь виднелись несколько звезд и тонкий серп луны.

Неожиданно Захария почувствовал, что на него навалилась ужасная усталость. Он прислонился к стене и, сам того не желая, дотронулся до ворот и увидел мир за ними.

Женщина сидит в кресле с резными подлокотниками в виде гуивров. На голове у нее корона, а на шее — золотое ожерелье, знак королевского рода. В волосах ее появилась седина, а на лице видны морщины — знаки гнева и отчаяния. Перед ней на коленях стоит молодая светловолосая девушка. На ней лишь тонкая льняная рубаха, через которую видно ее худое тело.

— Констанция отправилась в поездку по своему герцогству, — произносит женщина с металлом в голосе. — Ты могла бы поехать с ней, но предпочла остаться здесь.

— Она обещала, — всхлипывает коленопреклоненная девушка.

— Но я тебе ничего не обещала. У меня есть союзники, и они требуют определенной платы за свою поддержку. Ты вышвырнула одного мужа, Таллия. Теперь ты будешь делать то, что я тебе прикажу. Так что не спорь. — Она поднимается с кресла. — Герхард, — подзывает она одного из своих стражей. — Я прогуляюсь по саду. Впусти нашего гостя.

Стражи, стоящие у дверей, отходят в стороны и пропускают в комнату мужчину. Он входит уверенно и спокойно, как человек, привыкший повелевать. У него широкие плечи и сильные руки воина. Одежда у него запылилась — вероятно, он проделал долгий путь.

— Герцог Конрад, — приветствует его женщина. — Я согласна на ваши условия. — Она кивает в сторону девушки, которая молитвенно сложила руки. — Я немного привела ее в порядок, хотя не представляю, как кто-то может счесть ее привлекательной.

Не дожидаясь ответа и, возможно, находя эту сделку не слишком приятной, она выходит из комнаты.

Девушка ползает на коленях, не разжимая рук.

— Я умоляю вас, кузен. — Ее тонкое тело вздрагивает. — Я поклялась Господу остаться чистым сосудом, невестой блаженного Дайсана, Спасителя, что восседает на небесном троне одесную Матери своей, которая есть Милосердие и Справедливость. Умоляю, не оскверняйте меня ради земной выгоды.

Пока она говорит, он расхаживает вокруг, рассматривает ее как испытывающий жажду человек, который внезапно наткнулся на лужу с грязноватой, мутной водой и теперь не может решиться, стоит ему пить такую воду или нет.

— Ты закончила? — спрашивает он, когда она замолкает и смотрит на него огромными, умоляющими глазами.

Девушка бросается на пол, лицом вниз.

— Я в вашей власти! — кричит она, вцепляясь в ковер. — Вы хотите осквернить то, что создано Господом нашим?

— Владыка, — с отвращением произносит он.

Герцог стоит в тени, и возможно, поэтому его кожа кажется почти черной. Он брезгливо изучает валяющееся перед ним тело, потом хмурится и, с трудом сдерживаясь, говорит:

— Если бы только моя дорогая Эдгифу не умерла! Она была настоящей женщиной. Что угодно отдал бы за то, чтобы покувыркаться с ней в постели еще разок!

— Похоть — служанка врага рода человеческого! — всхлипывает девушка.

— Я тебя умоляю! — фыркает он. — Не обманывай себя, считая, что можешь вызвать вожделение или похоть, леди Таллия. Ты меня не интересуешь, мне нужно лишь твое происхождение. Ты соединяешь в себе две королевские линии — правителей Варре и Вендара, а остальное меня не волнует. Господи! Если бы только была жива Эдгифу! Но воля Господа непреложна, и теперь мне придется жениться на тебе.

— Но разве блаженный Дайсан не проповедовал очиститься от тьмы, которая пятнает нас на земле?

— Конечно, — смеется он, но, похоже, его этот разговор нисколько не развлекает. — Насколько мне известно, он говорил, что очиститься можно через зачатие и рождение детей.

— Нет! — кричит она, а он садится на корточки рядом с ней и перекатывает ее на спину. Она пытается отстраниться от его руки. — Это ложь! Вы заблуждаетесь! — Она встает и направляется к креслу, в котором сидела пожилая женщина, и раскрывает ладони с белыми шрамами на них. — Разве вы не знаете о жертве и искуплении блаженного Дайсана? Я обычная женщина, но Господь избрал меня…

— Нет, тебя избрали твоя мать и я. А теперь пошли. — Он хватает ее за руку и тащит к кровати. — О Владычица! Ты пахнешь, как скисшее молоко! Ты что, никогда не моешься?

Он сажает ее на постель, но она тотчас падает на перину, словно у нее нет костей. Он начинает быстро раздеваться, без всяких нежных слов и взглядов.

— Я должен сделать так, чтобы ты забеременела, и я это сделаю!

Когда на нем почти ничего не остается, ее рыдания становятся неистовыми, она неожиданно вскакивает с кровати и начинает метаться по комнате, пытаясь спрятаться. Спрятаться негде. Тогда она подбегает к двери и начинает колотить по ней. Впрочем, ее слабые руки почти не производят никакого шума, а дверь плотно закрыта.

Захария отшатывается. Все это ужасно.

— Это не та церемония брачной ночи, которую я помню, — говорит Канси-а-лари осуждающе. Захария вытирает ладонь о рубаху и понимает, что Канси-а-лари продолжает смотреть через ворота. Вдруг ее глаза широко распахиваются, и она тоже шагает назад. — Нет, я помню, что это было совсем не так. За прошедшие годы человеческое племя сильно изменилось, люди стараются причинить друг другу как можно больше боли. — Она вздрагивает. — Пойдем. Я уже начинаю беспокоиться. Я понимаю, что не оставила все сомнения. Почему они спрятали моего сына?

Идти трудно. Захарии кажется, что ноги увязают в жидкой грязи. Вскоре он начинает выбиваться из сил. Только лошадь шагает так же спокойно, испытывая даже некоторое нетерпение.

Из-за очередного поворота тропинки показываются розовые ворота со странными буквами и символами. Канси-а-лари останавливается. Захария видит море и далекий берег, который в темноте почти сливается с ночным небом. Горят звезды, но луны не видно.

Он едва держится на ногах и прислоняется к воротам. Светлый камень хранит тепло и приятно согревает кожу.

Он вдыхает аромат ладана, его глаза привыкают к темноте, и становятся видны две темные фигуры возле круга камней на холме. Мужчина держит в одной руке поводья, а в другой меч. К седлу лошади приторочены щит и сумки. За плечами у мужчины привязан какой-то сверток. Через мгновение Захария различает рядом с лошадью козу на привязи.

Второй человек стоит на коленях и чертит на земле какие-то линии. Темно, но золотое перо у него в руке освещает его работу. Человек поднимается, смотрит на восток, и Захария понимает, что перед ним женщина. Она высока, но ее спутник еще выше и шире в плечах. В темноте невозможно различить их лица.

Деревья начинают раскачиваться. Ветер взметнул листья в воздух и закружил их.

В небе появляется яркая желтая звезда. Женщина что-то произносит и золотым пером начинает чертить в воздухе линии и углы. На другом краю небосвода восходит белая звезда. И в том месте, где встречаются лучи желтой и ярко-белой звезд, между двумя камнями образуется арка из призрачного света.

— Скорее, — говорит женщина своему спутнику.

Тот тянет лошадь за собой. Ребенок, привязанный у него за спиной, начинает плакать, коза блеет и артачится.

Захария видит внизу, в долине, каменную башню, возвышающуюся над небольшим деревянным домом. В башне сидят три человека, на полу перед ними разложены рисунки — изображения меча, короны, стилизованной розы и какие-то еще — он не успевает рассмотреть. Раздается шепот:

— Я против. По-моему, не стоит убивать его сейчас, когда он еще может быть нам полезен. Если мы будет терпеливы, он еще послужит нам.

— Нет, сестра. Ты споришь только потому, что не знаешь всего. Только мы можем защитить человечество от Потерянных. Ты или с нами, или против нас. Если ты против, сестра Вения, то сестра Анна приказала мне убить тебя.

— Очень хорошо.

Захария слышит испуганное блеяние козы и видит сверкнувший в темноте нож. Женщина вонзает нож между ребер жертвы и, разорвав рану руками, вытаскивает еще бьющееся сердце.

— Зажги лампу, — говорит она.

Призрачный свет придает сцене нереальность. Женщина начинает речитативом что-то говорить.

Захария видит, как нечто, подобно приливу, поднимается вверх по холму и стремится к женщине и мужчине, которые стоят возле камней. В воздухе парит полупрозрачная арка.

Внезапно среди камней вспыхивает свет. Женщина прикладывает руку к глазам, чтобы понять, что происходит. Но уже слишком поздно — их обнаружили. Из темноты появляются фигуры, но Захария не может точно сказать — люди это или всего лишь их тени. Один из них черным ножом пронзает арку, и та исчезает. Мужчина вытаскивает из ножен меч.

— Скорее, — говорит Канси-а-лари. Она ставит копье межу ним и воротами, и только сейчас Захария понимает, что почти вошел туда. Наткнувшись на древко копья, он смог выбраться обратно.

— Скорее, — повторяет она снова и пускается бежать по тропе, на ходу готовя лук и стрелы, оперенные перьями грифона.

Захария бежит следом. Ему кажется, что воздух стал плотным, как вода, но лошадь вытягивает его, и они бегут дальше.

И вот перед ними черные ворота, он видит, как за ними бьются волны. Тропинка скользкая, и Захария, не удержавшись на ногах, падает на колени.

— Внук. — Голос бабушки доносится словно из-под земли.

Но у него нет времени отвечать. Канси-а-лари уже порезала ладонь и приложила ее к камню. Она торопливо делает надрез и на его руке. Пока он прикладывает руку к камню, она размазывает кровь по крупу лошади, а потом прикладывает к воротам обе руки. И произносит слово.

Ворота открываются. Под ногами у них бурлит вода, но они шагают вперед, прямо в кипящие волны.