"Собачий принц" - читать интересную книгу автора (Эллиот Кейт)

ВЗГЛЯД ИЗ-ПОД ЗАВЕСЫ

Сложный рельеф местности и горные цепи мешали королевскому двору найти подходящий путь из герцогства Авария в Вейланд. «Орел» мог двигаться от дворца в Экштатте прямо на запад, по тропам, непроходимым для тяжелых повозок королевского обоза. И после нескольких недель, проведенных в Экштатте, двор отправился на север по Старой Аварийской дороге, ведущей в город и епископство Вертбург. Хоть и не столь удобная, как магистраль Хельвег — Ясный Путь, пронизывающая Саонии и Фесе, дорога позволяла королевскому поезду продвигаться без особых проблем, хотя и медленно.

Старые крепости, королевские имения и монастыри обеспечивали путешественников ночлегом и пищей. Простой народ толпился вдоль дорог, наблюдая за движением королевской колонны. Как заметил Инго, судя по энтузиазму населения, король уже лет пять не проезжал здесь. Ханна не видела ничего особенного в реакции населения, как не видела она разницы и между странами с их холмами, лесами, пашнями, деревнями, церквами и поместьями феодалов. И все же холмы здесь были круче и выше, чем она привыкла видеть в Хартс-Рест; вместо более привычных глазу дуба, вяза и липы преобладали бук и ель. Местное наречие было почти непонятно из-за особенностей диалекта.

Каждый день путешествия с двором короля приносил Ханне что-то новое. Впереди скакали герольды, возвещавшие приближение короля. Перед колонной двигалась группа солдат и слуг, расчищавших дорогу от снега и мусора, приводивших дорогу в порядок. Во главе колонны ехал король с благородными спутниками. За ними следовало войско, численность которого постоянно увеличивалась по мере присоединения к королю все новых дворян и их отрядов. Далее ехало множество слуг, за которыми тащились телеги и повозки, грохотавшие и раскачивавшиеся на разбитых колеях, скользившие по льду и вязнущие в грязи. Заключала шествие центурия «львов».

Конечно, это было не все. За колонной следовали бродяги, нищие, надеявшиеся наняться на работу мужчины и жен-шины, проститутки, мелочные торговцы, бездомные слуги, просители, мародеры, надеющиеся найти добычу после грядущих сражений. Постоянно кто-то присоединялся к колонне, другие отставали от нее.

— Это всегда так? — спросила Ханна у Хатуи. Пятнадцать дней назад они оставили Экштатт. Сейчас она вместе с группой «орлов» остановилась на гребне, с которого открывался вид вниз на север, на епископский город Вертбург, и на юг, на вьющуюся между полей и теряющуюся в лесу дорогу, откуда показался хвост кортежа. Король поднимался на холм. Рядом на спокойной лошади ехала принцесса Сапиентия в последней стадии беременности. С нее не спускали глаз Гельмут Виллам, сестра Росвита и отец Хью. От городских ворот Вертбурга уже отделилась встречная процессия во главе с епископом и местным графом.

— Когда начнет таять, мы будем уже в Майни, — сказала Хатуи. — Там несколько королевских дворцов, в которых можно переждать половодье. Путешествовать весной — дело неблагодарное. Как у тебя дела, Ханна?

Ханна отнеслась к вопросу серьезно. Она хорошо понимала, что имела в виду Хатуи.

— Достаточно хорошо. С принцессой Сапиентией нет непреодолимых затруднений. Как говорила моя мать, мудрые советчики и куча собственных проблем помогут излечить любую хворь.

— Ты теперь ее знаменосец?

— Не спорю, она, конечно, вспыльчива, горда и безрассудна, но, насколько я слышала, она долгое время жила в тени своего брата, принца Сангланта.

— В общем, да, — подтвердила Хатуи.

— И если у нее сейчас большая свита, то это объясняется в основном тем, что все ожидают назначения ее наследницей. Неудивительно, что она так себя ведет. Как говорила моя мать, если ты кормишь ребенка объедками, не удивляйся, если он объестся до дурноты, попав на пир.

— Мудрая женщина твоя мать, — заметила Хатуи с мрачной улыбкой. — Только ты ведь понимаешь, что я спрашивала не о принцессе, а об отце Хью.

— Я его совершенно не интересую, — сказала Ханна после некоторого раздумья и почувствовала, что краснеет. — Он не обращает на меня внимания. — Может быть, зная о нем так много, она жалела об этом отсутствии внимания?

— Если бы я сама не слышала о нем от Лиат, я бы не поверила в то, в чем она его обвиняет.

— Может быть, он изменился?

Хатуи пронзительно взглянула на нее:

— Неужели? Он такой мягкий, предупредительный, так спокойно рассуждает. Такой умный и старательный. Ты сама видела, как он возлагает руки на больных, раздает милостыню. Он заботится о принцессе Сапиентии и наставляет ее.

— Еще бы!

Ханне пришлось ухмыльнуться.

— Если это его ребенок, то, конечно, это неудивительно. Но он кажется сейчас совсем не тем человеком, каким был в Хартс-Рест.

— Сейчас он среди своих.

— Это верно. В Хартс-Рест мы были челядью, ничем для него.

— Кроме Лиат.

— Кроме Лиат, — подтвердила Ханна.

— Ты никогда не думала, что она лжет? — спросила Хатуи. Впереди городская процессия развернула знамена и штандарты города и местного графа. Сзади донеслось пение всадников королевской свиты.

Небо в этот день было облачно, погода холодная, но невозможно было сохранять угрюмость, наблюдая такое яркое зрелище. Ханна повернула лицо навстречу ветру и смотрела не отрывая глаз. Руки мерзли даже в рукавицах, но она не хотела никуда уходить. Король со свитой поднимался к ним на холм, песня прерывалась под порывами ветра.

— Она не врет, Хатуи. Я была с ней в тот день, когда у нее случился выкидыш. Я знаю, что он с ней сделал. И это он украл книгу.

— Иные скажут, что книга его по праву, что он разбирался с долгами ее отца. Ведь она была его рабыней.

И многие считают, что они вправе использовать раба или рабыню так, как это им заблагорассудится. И многие другие их не осудят. Я с этим не согласна. Ей никогда не нравилось его внимание. Ты считаешь, что она должна была принять его лишь потому, что он маркграфский сынок, а у нее нет никого, кто мог бы за нее заступиться? — В голосе Ханны звучала горечь. — Некоторые так и скажут. Мыс этим не согласны. Но не ты и не я правим этим королевством. — Ханна могла сказать больше, но стыдилась. Хью — эгоист, самодовольный лорд, святоша с безупречными манерами и ангельским голосом, но иногда прекрасные цветы ядовиты. — А мы все равно восхищаемся ими, — закончила она свою мысль еле слышно.

— Что? — Хатуи исподлобья посмотрела на нее, но, к счастью, сразу отвлеклась. — Король!

Они отступили с дороги, пропустив королевских знаменосцев и самого короля со свитой, а затем влились в колонну.

Король с двором праздновали в Вертбурге День святой Геродии. На пиру председательствовал епископ Вертбурга. Неделю прожив на епископских хлебах, двор совершил трехдневный переход на север, в Хаммельберг на реке Малнин, где остановился в монастырских усадьбах. Отсюда они срезали путь в сторону Хелфенстене, выйдя на дорогу вдоль реки Малнин к Ашленстене. Повернув на север, они пять дней ехали вдоль реки, пока не дошли до города Майни, где Бриксия, выступ королевства Салии, вонзается в герцогство Арконию в направлении герцогства Фесе. В Майни епископствовала Антония, теперь король назначил на ее место сестру Одилу, родственницу местного графа.

Их прибытие совпало с празднованием дня обращения святой Таис. Она была проституткой, но обратилась к Богу Единства и замуровала себя в келье, из которой не выходила в течение десяти лет, и покинула ее лишь затем, чтобы умереть. Ханна не раз слышала от священников, что когда Генрих предложил место Антонии сестре Росвите, та заметила, что еще не готова замуровать себя в стене, что ей еще много надо ездить и собирать материал для «Истории». Она-то и предложила вместо себя сестру Одилу, и Генрих согласился с ней, как много раз соглашался и ранее.

Назначение, конечно, должен был утвердить скопос, но из Дарра уже давно не было новостей, в том числе и по делу Антонии.

— Хотела бы я знать, как дела у Вулфера, — глядя на Хатуи, сказала Ханна однажды, через много дней после праздника святой Розы и ее чуда. Эта святая была живописцем в скромной деревне неподалеку от Дарра и так прекрасно расписала стены фресками по житию Благословенного Дайсана, что от них исходил чудесный свет.

Насколько я знаю, у него все в порядке. — Хатуи сгребла в кучу остатки корма на епископском сеновале, бросила на копну плащ и устроилась на ней со своим одеялом. Конюшня под ними была полна, поэтому наверху было тепло, хотя и воняло. — А вот от Лиат ни словечка. Уже почти конец года, а граф Лавастин еще не ответил.

— Ты думаешь, он откажется идти на Гент?

— Нет, не думаю. Вопрос в том, сможет ли король объединиться с ним под Гентом. — Хатуи поудобнее устроилась на сене. — Из Майни можно пойти на север, в Гент, или на юг, в Вейланд.

— Зачем королю идти в Вейланд?

— Подумай сама, Ханна!

— Солдаты герцога Конрада остановили меня на перевале Джульер. Это достаточно веская причина, чтобы король пошел на герцога?

— Он затеял ссору с королевством Каррона без разрешения короля. Вспомни, что король Карроны — младший брат короля Генриха. А герцог Конрад носит золотую цепь королевского рода. Его прадед — младший брат первого Генриха.

— Думаешь, он замыслил мятеж, как Сабела? Его шансы были бы еще слабее, чем ее.

— Я понятия не имею, что может взбрести в голову благородным лордам. Их заботы отличаются от наших. Надеюсь только, что король Генрих найдет хорошего маркграфа для Истфолла, сильную личность, способную остановить кумские набеги и защитить население. Личность, не вовлеченную в интриги двора.

— Ты надеешься найти придворного, не затронутого интригами двора?

Хатуи ухмыльнулась:

— Я не искала. Хватит болтать. Спать хочу.

Утром прибыл гонец от графа Лавастина — Лиат осталась в Лавасе. Сапиентия лежала на постели, вокруг нее роились служанки и придворные дамы, специально ради нее прибывший лейб-медик маркграфини Джудит проверял пульс, прижимая два пальца к коже принцессы пониже челюсти. Ханна заметила, что Сапиентия обожает суматоху вокруг нее, как бы подчеркивая свое значение шумом и беготней, всеобщим вниманием к ней. Позади ложа Сапиентии вышагивал Хью, похожий сегодня скорее на зверя в клетке, чем на мудрого и обходительного придворного. Под мышкой он сжимал книгу Лиат. За два с половиной месяца после несчастья в Аугенсбурге Ханна почти не видела его без книги. Если не в руках, то в запертом на ключ маленьком сундучке, который носил за ним слуга.

— Почему она не вернулась? — спросил он странным голосом, не обращаясь ни к кому. Подняв взгляд, он встретился глазами с Ханной.

Ханна замерла, не зная, радоваться его вниманию или бояться его.

Сапиентия зевнула, рука ее рефлекторно потирала громадный живот:

— Да ладно, отец Хью, Ханна мне нравится больше. У нее такой утешающий голос. Та была с норовом. С ее знанием Гента она будет полезнее графу Лавастину, чем нам здесь.

Хью, нахмурившись, еще мгновение смотрел на Ханну. Затем, с заметным усилием, он обратился к принцессе:

— Вы дали мудрый совет вашему собственному советчику, ваше высочество.

Сапиентия улыбнулась, она выглядела польщенной:

— Меня больше интересует, куда мы направимся, на юг в Вейланд и к герцогу Конраду или на север, чтобы встретиться с Лавастином у Гента? И что случилось с моей дорогой Теофану? Может быть, она стала монахиней в монастыре Святой Валерии?

Окружающие ее придворные дамы захихикали.

Хью молчал, но когда сплетни коснулись последних новостей — а новостей никаких и не было, — он присоединился к разговору о герцоге Конраде со своей обычной элегантностью, мягко урезонивая слишком энергичных и поддерживая тех, кто надеялся, что Генрих найдет мирное решение для возникающих недоразумений.

— Конечно, — соглашался он, — сила иногда необходима, чтобы получить то, что тебе принадлежит по праву, но Бог также одарил нас красноречием и хитростью, которые мы ценим в мудрых советниках. Лучше напрячь свои силы в борьбе против Кума и Эйка, чем тратить их на междоусобные распри.

Того же мнения, очевидно, придерживался и король Генрих. Он не повернул на юг, в Вейланд. Но когда начались весенние дожди и реки вспухли с началом таяния снегов, север тоже на какое-то время стал недоступен. Ожидая, пока подсохнут дороги, они посещали небольшие королевские имения, разбросанные вокруг Майни примерно в трех днях пути одно от другого. День Мариана и Новый год отпраздновали в Сальфурте, постились на Святую неделю в Альсгейме, Святого Эйрика и Святую Барбару отметили на севере в Эбсхаузене. По дороге из Эбсхаузена во дворец в Терсе Сапиентия почувствовала начало родов.

— В Терсе так удобно, — ныла Сапиентия, расстроенная и испуганная решением отца завернуть в монастырь Святой Ипполиты. — Я хочу в Терсу!

— Нет, — сказал Генрих, и по тону его было ясно, что спорить с ним бесполезно. — Молитвы святых сестер помогут тебе.

— Но они могут за меня молиться везде, где бы я ни находилась.

Хью взял Сапиентию за руку и обратился к королю:

— Ваше величество, но ведь и в самом деле дворец в Терсе больше подходит для появления на свет королевского отпрыска.

— Нет. Вопрос решен.

Сапиентия начала хныкать, хватаясь за живот, король, казалось, сейчас потеряет терпение. Ханна подошла к Сапиентии и зашептала ей на ухо:

— Ваше высочество, какая разница, в какой постели лежать, если Бог помогает вам? Молитвы святых сестер укрепят вас, а послушание даст вам новую милость отца.

Сапиентия прекратила хныкать и сжала руку короля:

— Ты прав, отец. Такой покровитель, как святая Ипполита, даст ребенку силу и храбрость, позволит ему вырасти крепким, сильным, настоящим воином.Генрих просиял и всю дорогу до монастыря не удалялся от дочери, родовые схватки которой усиливались.

Сапиентию приняли в стены монастыря в сопровождении сестры Росвиты, двух прислужниц и лейб-медика маркграфини Джудит, который, будучи евнухом, если и не был женщиной, то мужчиной тоже считаться не мог. Все остальные разместились в зале расположенного рядом с монастырем древнего дворца времен императора Тайлефера, управляемого монахинями. Генрих расхаживал по залу, Хью сидел в углу и праздно листал книгу.

— У нее узкие бедра, — беспокоилась Ханна, вспоминая роды, которые принимала ее мать. Не все они заканчивались благополучно.

— Смотри. — Хатуи рассматривала резьбу, покрывавшую балки зала. Почерневшие от наслоений копоти, растрескавшиеся от времени, перепадов температуры и влажности, рельефы изображали подвиги святой Ипполиты, принесшей святое Слово Господне языческим племенам, населявшим эти места сотню лет назад. — Доброе предзнаменование для ребенка, который должен доказать способность Сапиентии править и которому суждено, когда он вырастет, возглавить «Королевских драконов».

Ханна оглядела старинный зал. Слуги сметали с пола полусгнивший камыш, очищали камины от наполнявшего их пепла, чтобы развести огонь. Народу в зале было много, но все равно стоял жуткий холод. В конюшне в такое время уютнее. У нее в ушах еще звучали жалостные стоны сестры-келаря, предвидящей потерю огромных запасов продовольствия, — для прокормления двора требовалось, конечно же, неимоверное количество съестного.

— Почему все же король не захотел направиться в Терсу? Тамошний дворец намного лучше, да и управляющий более подготовлен к встрече такой оравы.

— Смотри. — Хатуи отошла на несколько шагов от щебечущих клириков. Она поплевала на пальцы и стерла сажу с одного из рельефов, бегущих вдоль балки. Фигура с копьем на изготовку в одной руке, подняв другую руку вверх, надвигалась на отступающих перед нею язычников. Из поднятой руки вырывалось стилизованное пламя. За нею вереницей двигались странные создания, по всей видимости не люди. Было неясно, преследуют они святую или покорно двигаются за ней, чтобы испросить благословения. Клирики отошли в сторону. Хатуи понизила голос:

— Об этом лучше не говорить вслух. Незаконный сын короля Генриха, Санглант, родился в Терсе. Мне рассказал Вулфер. Мать принца, женщина-эльф, была так плоха после родов, что некоторые думали, она не выживет. Королевский двор оставался на месте два месяца, пока она не оправилась и не встала на ноги. Но когда она поднялась с постели, сразу же ушла куда-то, и больше ее никто не видел. Говорят, что она исчезла с лица земли.

— Но куда она могла деваться? — спросила Ханна. — Куда может направиться такое создание? На остров Альбу?

— Больше я ничего не знаю. Может быть, и это неправда.

— А может быть, и правда, — задумчиво протянула Хан на, разглядывая следующий рельеф. Та же фигура, легко узнаваемая по плащу и знаку огня у ладони, приближалась к арке, в которой стояла похожая на человека фигура, окруженная стилизованным узором из перьев. У нее были крылья. На крылатой фигуре был пояс из черепов. Далее — тот же арочный портал в уменьшенном виде: стол, окруженный вертикальными камнями, которые, насколько можно было судить, в этот момент падали наземь, поверженные волею святой.

— А где мученический конец святой Ипполиты?

Хатуи мрачно улыбнулась:

— Вот здесь, она погибает под скалой. — Она показала на завершающий рельеф в конце зала. В противоположном конце в камине вспыхнул огонь, Виллам предложил королю расположиться у камина и отведать вина.

Принцесса мучилась еще долго. Под утро следующего дня, в праздник святого Сормаса, тринадцатый день месяца авриля, она, к всеобщему облегчению и ликованию, родила здорового младенца женского пола.

Генрих подозвал Хью.

— Вы проявили себя как добрый советник моей дочери, — сказал он, одаривая Хью золотым кубком тонкой работы из своей сокровищницы. — Теперь я надеюсь, что она воцарится после меня.

— Бог благословил ваш дом и вашу кровь, ваше величество, — ответил Хью. Хотя в этот день его осыпали комплиментами, он ни словом, ни жестом не выказал неподобающей гордыни, не намекнул на свою роль в этом событии. Казалось, он не замечал и изменения своего положения при дворе.

В этот вечер по просьбе сестры Росвиты он читал фрагменты «Жития святой Радегунды», счастливую историю, несколько неожиданную для жизни святой, о том, как благочестивую молодую женщину, решившуюся остаться чистой и таким образом приблизиться к чистоте небесной, полюбил император Тайлефер. Ухаживая за ней, он поборол ее сомнения. Преклонение перед добродетелями, честью и достоинством императора растопили ее сердце, и они заключили брак, как только она достигла совершеннолетия.

— Пора подумать о замужестве Сапиентии, — заключил чтение король Генрих. — У короля Салии много сыновей.

— Может быть, стоит послать принцессу Сапиентию в Истфолл, когда она оправится? Она наберется опыта управления государством.

— Лучше я буду держать ее при себе, — определил Генрих. — Но Истфолл нуждается в маркграфе. Может быть, туда стоит послать Теофану. — Король размышлял вслух, трапеза шла быстро и весело. Впервые за несколько месяцев, фактически впервые после известия о смерти Сангланта, Генрих казался бодрым.

Три дня пролетели в беспробудных пирах — ведь надобно ж было как следует отблагодарить Господа за такое благословение, ниспосланное королевскому дому! Сапиентия была еще слишком слаба, чтобы появиться на пиру. Кроме того, обычай предписывал неделю оставаться в постели, практически взаперти, чтобы никакие отрицательные воздействия, никакие нечестивые мысли извне не коснулись молодой матери в это благословенное время.

Ханна не уставала удивляться количеству поглощаемой на пирах провизии. Она подумывала, что бы на этот счет сказала ее мать, но потом вспомнила ее же высказывание, что как живет король, так и королевство.

О боже, в это время год назад они покинули Хартс-Рест. С ней были Вулфер, Хатуи и бедный храбрый Манфред. Она коснулась значка «орла». Где-то сейчас Лиат?

Лиат присела, обхватив колени руками. Сидеть на земле было невозможно, слишком сыро. Все было в воде. Грязь налипала на колеса и днища повозок, отваливаясь комьями при толчках. С каждой ветви срывался водопад на любого остолопа, который неосторожно ее касался. Трава и деревья плакали постоянно, даже когда дождя не было.

Выступление было отложено до первого дня месяца Сормаса, и все же было слишком сыро для военного похода. Но откладывать больше не стали — слишком уж манила награда.

— Сможешь? — прошептал Алан. Он отступил на три шага. Тоска и Ярость сидели от них в броске камня.

Она не отвечала. То, что собаки продолжали держаться от нее на расстоянии, могло означать, что они чувствуют скрытую в ней силу и опасаются ее. «Дерево горит». Она содрогнулась. Научится ли она когда-нибудь управлять собой? Она должна попробовать.

— У нас не слишком много времени, — поторопил он. — Меня скоро начнут искать.

— Тихо! — Она подняла руку, и он отступил еще на шаг. Собаки скулили. В дереве кроется способность гореть, память огня. Может быть, как пишет Демокрит, крошечные неделимые строительные камешки, сцепляясь вместе, образуют все вещи во Вселенной. В дереве некоторые из них могут представлять огонь. Если она сможет достать огонь через элементарное окно и вызвать в них память и пламя.Древесина жарко вспыхнула. Пламя взвилось до ветвей ближайшего дерева. Лиат откачнулась от обжигающего жара. Собаки, подвывая и ворча, подались еще дальше назад.

— Боже мой! — воскликнул Алан. Он еще отступил и, как бы ища защиты, вытащил кольцо Единства из-за пазухи.

Опустившись на одно колено, Лиат смотрела в огонь. Языки пламени взвивались в небо. Шипели мокрые ветви. Трава вокруг сморщивалась и чернела. Лишь в столь влажную погоду Лиат решилась вызвать огонь. Лишь сейчас можно было отважиться на то, последствия чего она не могла предсказать и контролировать.

Заморосил легкий дождик. Алан накинул капюшон и нерешительно шагнул к ней. Лиат смотрела в огонь и в своем воображении скручивала языки пламени в портал, который позволит ей увидеть что-то в другой части мира.

— Ханна, — прошептала она. И вот — вид этот тоже был как бы шепотом, а не сценой, развертывающейся перед ее глазами. Ханна стоит рядом с Хатуи, все остальное тонет в тенях. Но Лиат видит по осанке Ханны, по ее улыбке, вспыхнувшей в ответ на какое-то высказывание Хатуи, что с ней все в порядке, что Хью не причинил ей вреда.

Засунув руку в плащ, она вытащила золотое перо. Оно сверкало, разбрасывало искры, отражая бушевавший рядом огонь. Алан что-то бормотал. Собаки выли.

— Подобное с подобным, — пробормотала она. — Пусть это будет связью между нами, старой связью.

Как занавес, оттянутый в сторону, открывает для обозрения пространство, так и пламя, не ослабевая, изменило цвет и сдвинулось. Рядом пророкотал отголосок далекого грома. Покров раздвинулся, за ним она увидела волшебника Аои.

Вздрогнув, он поднял глаза. Полускрученный в веревку лен болтается в его руке.

— Что это? — спрашивает он. — Я тебя раньше видел. Она смотрит сквозь горящее перед ней пламя, питаемое деревом, но видит также огонь, горящий на вертикальном каменном столбе. Эта тайна привлекает ее внимание. Она должна говорить, даже если это привлечет тех, кто ее ищет. Но ее первые слова не те, которых она сама ожидала:

— Почему горит камень?

— Говоришь не подумав, — отвечает он. И начинает скатывать веревку на бедре. Но, кажется, он одновременно размышляет. Он без улыбки смотрит на нее сквозь пламя, но в его взгляде нет враждебности. — Ты — человек, — определяет он.

— Как ты сюда попала? Я вижу, что мой подарок дошел до тебя. — (Она крепко сжимает золотое перо, подобное тем, что окаймляют его кожаные рукавицы.)

— Ты коснулась того же, чего коснулся и я. Я не знаю, как это истолковать.

— Прошу вас, мне нужна помощь. Я сотворила огонь.

— Сотворила огонь? — Он резко и кратко усмехнулся. — Огонь существует в большинстве вещей. Его нельзя сотворить.

— Нет, нет! — Она торопится, потому что не знает, сколько времени им с Аланом осталось, пока их найдут, а этот человек — нет, не человек, этот волшебник Аои — единственное существо, к которому она может обратиться. — Я вызвала огонь. То есть элемент огня покоится в дереве, вспоминает свою силу и оживает.

— Огонь не может покоиться. Огонь пребывает в большинстве предметов, в некоторых глубже, чем в других.

— Значит, в камне он глубже, чем я могу достать. Почему этот камень горит?

Он молчит, веревка лежит на бедре.

— Почему ты спрашиваешь, дитя?

— Потому что мне нужно знать, мне нужен учитель.

Он поднимает веревку и крутит ее между пальцами. Белые чешуйки его короткого плаща тихо шуршат одна о другую, напоминая шорох сухих листьев в зимнем лесу. Он оборачивается и смотрит назад, потом снова смотрит на нее:

— Ты хочешь, чтобы я учил тебя?

— Кто же еще сможет учить меня? — Надежда жжет ее сердце сильнее, чем огонь.

Он размышляет. Ракушки, камешки, бусы мигают и переливаются в свете пламени. В его ушах торчат круглые нефритовые шпульки. Черные как смоль волосы собраны в узел на макушке, бороды нет. Темные глаза, не мигая, смотрят на Лиат.

— Найди меня, и я буду тебя учить.

Она не сразу справляется с голосом, как будто он куда-то исчез. Наконец, задыхаясь и торопясь, она выстреливает слова:

— Как мне вас найти?

Он поднимает руку, показывая ей веревку, и указывает на камень:

— Иди. Портал уже существует.

Она поднимается и делает шаг вперед. Жар останавливает ее. Она не может подойти ближе.

— Не могу, — стонет она, чуть не плача. — Не могу. Что мне делать?

— Одна прядь льна ничего не держит. — Он наворачивает прядку льна на палец, слегка натягивает — она рвется. Затем он оборачивает вокруг руки свитую веревку. — Свитые вместе, они выдерживают много. Но для того, чтобы свить веревку, нужно время, как и для того, чтобы пряди знания свить в мудрость.

Он резко встает, оглядываясь, как будто что-то услыхав.

— Они приближаются.

В этот момент она видит за ним тропу, прихотливо вьющуюся между деревьями. Вдоль тропы растянулась короткая процессия, вроде походной колонны короля Генриха, только много короче. Яркие краски настолько ошеломляют ее зрение, что она не может понять, из кого состоит этот кортеж. Она видит лишь золотой диск на древке, окруженный радужно-зелеными перьями на ширину размаха рук рослого воина. Диск вращается, поражая ее своим сиянием.

— Тебе пора, — твердо говорит волшебник. Коснувшись пальцем языка, он протягивает руку вперед, к Лиат, как будто хочет погасить мокрым пальцем свечку. Шипит, испаряясь, влага, горячая вода брызжет ей в лицо. Она отшатывается, потом снова приближается к огню, но завеса задернута, занавес опущен.

Она стоит перед огнем, из которого вверх, в прохладный весенний воздух, взвивается остаток влажной дымки.

— Лиат! — На локоть ее ложится рука, но это лишь Алан, стоящий на коленях за ее спиной. — Мне показалось, ты сейчас шагнешь в огонь.

Она лизнула палец и протянула его к огню — никакого действия.

— Если бы только я могла…

— Ну, ну, не расстраивайся, — успокаивал он, не обращая внимания на собак, рычащих на пламя.

Она увернулась от его руки и шагнула назад. Кожа лица уже, кажется, испеклась, к ней было не прикоснуться.

— Я видела волшебника Аои. Он сказал, что будет меня учить, если я смогу пробраться к нему.

Он с подозрением посмотрел на огонь:

— Следует ли доверять Погибшей Душе? Они ведь не верят в Бога Единства.

— Может быть, именно поэтому, — медленно промолвила она, сама пытаясь понять причину. — Я для него просто любопытная вещица. Он ничего от меня не хочет, в отличие от остальных.

— Но как ты можешь видеть сквозь огонь?

— Этого я не знаю.

— Это тайна, как и мои сны, — согласился Алан, оставляя этот вопрос. Он заслонился от жара рукой. — Как жжет! — воскликнул он, и Лиат опустила голову, пристыженная, думая, что он теперь понимает, какие ужасные вещи она творит, что он будет презирать невежественное, неученое, нетренированное дитя колдуна. — Подумать только, что бы ты могла сделать таким огнем!

— Я уже достаточно натворила, — горько пробормотала она. В памяти всплыло лицо «льва», одного из погибших при пожаре.Никто из нас не без греха, — заметил он. — Но если ты научишься делать что-то полезное…

— Вызвать огонь на Эйка? Сжечь Гент и всех бедняг, которые гниют в нем?

— Нет, перестань. Если хотя бы испугать их огнем, обратить в бегство…

— Алан, ты же воевал против Эйка. Ты же знаешь, что они не боятся огня.

— Да. Я знаю, в городе рабы. Так, во всяком случае, говорят. Если сгорит город, сгорят и они. — Он нахмурился, посмотрел на нее: — Надо сказать отцу.

— Нет! — В этом вопросе у нее не было сомнений. — Если король узнает, что я сожгла дворец в Аугенсбурге, если узнают епископы, — как ты думаешь, что они со мной сделают?

Он озабоченно отряхивал плащ от пепла.

— Они арестуют тебя как злодейку и пошлют на суд скопоса, — согласился он.

— Но я буду тебя защищать. Я тебе верю.

— Это только добавит еще одно обвинение: что я околдовала тебя. Нет, они ни за что не поверят злодейке, вызывающей огонь. Кроме того, они не поверят, что я не могу им управлять. Они будут уверены, что я просто не хочу или что я еще опаснее из-за того, что разучилась управлять огнем.

— А ты совсем не можешь управлять им? — Он нервно посмотрел на бушующее пламя.

— Я даже не могу его погасить, — сказала она с отвращением. — Я могу только зажечь его.

— Но отцу сказать надо, Лиат. Он тебя не осудит. У него слишком много на совести, чтобы осуждать других.

— Но он может приказать мне сжечь Гент. Если он это сделает и если это сделаю я, сколько погибнет рабов?

Он заколебался. Он достаточно хорошо знал графа, чтобы понимать, что она права. Исходя из военно-тактических соображений, граф без колебаний пожертвует рабами, да и вообще мирными жителями, ради взятия Гента. Да еще к тому же за Гентом маячила благородная невеста для сына.

Из завесы дождя и тумана послышались крики.

— Они обнаружили мое отсутствие, — сказал Алан. — Срежь путь, тогда они вообще не заметят, что тебя не было. Если они и найдут огонь, тебя никто не заподозрит.

— Хорошо, милорд. — Она сама не поняла, была ли она ему благодарна за заботу или ее смешило вдруг проявившееся в нем высокомерие. У Алана совершенно не было присущего аристократам зазнайства, но, как и у Па, было у него какое-то чувство собственного достоинства, заставлявшее и других уважать его.

Рванувшись к огню, он схватил две горящие ветви в обе руки и отпрыгнул.

— Мы разожжем еще пару костров, нечего бедным солдатам мерзнуть. Пошли!

— Как вы это объясните? — указала она на огонь в его руках, но он лишь улыбнулся, потешаясь больше над собой, чем над ней.

— Кто же будет спрашивать у наследника, кроме его отца? А у графа есть другие заботы. Естественно, я никому не скажу о том, что сегодня видел.

Он ринулся в направлении криков, обе собаки устремились за ним. Она задержалась у огня, не ожидая от этого никакой пользы. Завеса больше не поднимется, портал не откроется. Со вздохом она поплелась к лагерю. Колено промокло, при каждом шаге ткань отлипала и приклеивалась обратно к коже, холодная и скользкая.

Но неудобство это мало что значило в сравнении с проблемой, поставленной перед нею волшебником Аои: «Найди меня».

Росвите казалось, что она узнала книгу, с которой не расставался отец Хью. Но он так элегантно держал ее при себе, прятал в резной сундучок, который постоянно носил за ним один из слуг, так мягко, как бы не думая, закрывал ее, так небрежно клал руку поверх переплета, что никогда нельзя было как следует ее рассмотреть. Она не была вполне уверена, что это та самая книга, которая была у Лиат в день прибытия ко двору принцессы Сапиентии.

Росвита ненавидела свое любопытство, но научилась смиряться с ним и уже привыкла удовлетворять это противное чувство.

По прошествии семи дней новорожденная девочка была помазана святою водой и благовониями и получила предложенное ее отцом имя: Ипполита, в честь небесной покровительницы монастыря. Крепкий, здоровый младенец вовсю орал от прикосновения холодной воды, с головы до пят покраснев от напряжения. Сапиентия вышла в свет и сразу же обратилась к отцу с просьбой совершить четырехдневный переход в Терсу, где условия были намного лучше, чем в монастыре.

Эта просьба вряд ли могла улучшить настроение Генриха, но Росвита заметила, что человек, который держит в руках дитя своего ребенка, ощущает некоторое торжество, как бы победу над хрупкостью бытия на этой смертной земле. Он сразу согласился, и двор снова собрал пожитки и пустился в путь. Погода в течение всего путешествия была, благодарение Богу, мягкой и солнечной. В Терсе они собирались задержаться на три недели, чтобы Сапиентия и ее дитя набрались сил для продолжения пути к Генту.

— Может быть, настало время дать покой его памяти, — тихо сказал Генрих однажды вечером, и Росвита просто пробормотала что-то одобрительное.

Так и было устроено. Следующим утром маленький кортеж в составе короля Генриха, Гельмута Виллама, Росвиты с тремя клириками, отца Хью, одного «орла» и группы «львов» вышел из дворца. Дорога вела мимо зеленеющих полей в деревню, жители которой высыпали наружу, чтобы приветствовать короля. Генрих благословил младенцев, вынесенных родителями, чтобы он мог возложить руку на каждую чумазую голову. Полузаросшая тропа шла к берегу реки. Здесь еще не спавшая вода омывала высокую траву. Но брод был довольно неглубок, всадники остались совершенно сухими, промокли лишь «львы».

Перед ними на склоне виднелись груды развалин, увенчанных поставленными кольцом камнями. Когда-то здесь стояли здания, построенные неизвестно кем. Были ли то люди, воздвигнувшие кольцо камней? А может, другие существа, которые пришли позже, чтобы поддерживать влияние камней — или, наоборот, защищать от него окружающий мир? Рядом река, хорошие земли вокруг. Место вполне пригодное для жизни, о чем свидетельствуют пережившие все это деревни. Но мало кто захотел бы без крайней надобности селиться вплотную к каменной короне.

Генрих спешился и направился вверх в сопровождении одного лишь Виллама.

— И вот они оба оплакивают своих сыновей, — изрек брат Фортунатус, с любопытством оглядываясь вокруг. — Именно здесь исчезла женщина Аои?

— Наверное, в кольце камней, — предположила Амабилия. — И бедный Виллам потерял своего сына в каменном кольце.

— Неужели? — спросил брат Константин. — Я не знал.

— Это было до того, как вы у нас появились, брат, — елейным голосом сказала Амабилия, не упускавшая возможности не только напомнить молодому человеку, что он еще юнец, но и подчеркнуть, что он сын варрской леди, симпатизировавшей Сабеле. — Молодой Бертольд был прекрасный молодой человек, настоящий ученый. Такая жалость, просто позор, что ему не дали присоединиться к Церкви, а вместо этого женили.

— Но что с ним случилось?

Брат Фортунатус повернулся, предвкушая удовольствие от возможности посплетничать:

— Он собрался с группой слуг и сопровождающих исследовать кольцо камней над монастырем Херсфельда. — Он замолчал, наслаждаясь широко раскрытыми глазами Константина, понизил голос до драматического шепота и закончил: — И все они пропали бесследно.

— Тихо! — прикрикнула Росвита, удивившись собственной резкости. — Бертольд был хороший мальчик. Не надо делать игру из его исчезновения и горя отца. — Она увидела, что Хью уселся на развалинах стены поодаль и раскрыл книгу.

— Посмотрите-ка лучше развалины. Брат Константин, здесь вы можете найти камни с дарийскими надписями. Не приближайтесь к королю и не навязывайтесь, разве что он сам пригласит вас.

Тем временем король вместе с Вилламом исчез в круге камней, со своим любимым «орлом» и полудюжиной «львов». Клирики рассыпались по склону, а сама Росвита как бы ненароком направилась в сторону Хью, пробираясь между кучами камней и ямами.

— Отец Хью! — обратилась она к нему, усаживаясь на ровный участок стены.

— Ваша мать была столь любезна, отправив своего медика к принцессе Сапиентии.

С улыбкой обернувшись к ней, он аккуратно закрыл книгу. Она успела заметить лишь неровные колонки каракулей, набросанных на странице спешащей, но смелой рукой.

— Да, конечно, хотя мне кажется, что моя мать вскоре вернется ко двору, закончив свои дела в Австре.

— Ну да, замужество. У вас есть какие-нибудь новости? — Так как любые новости в самый момент их прибытия стали бы известны ее клирикам, эта фраза была лишь уловкой. Она это знала и полагала, что он тоже это понимает, хотя по всегда любезному лицу Хью трудно было что-нибудь понять.

— Увы, нет. Может быть, — он хитро улыбнулся, — брат Фортунатус уже что-то знает, что еще не дошло до нас с вами.

Это заставило ее засмеяться. Хью был похож на своего отца. Альбский раб и в то же время любовник маркграфини Джудит был еще притчей во языцех при дворе во время прибытия туда сестры Росвиты, в конце правления короля Арнульфа. Он не мог остаться незамеченным ни одной молодой женщиной, пусть даже и посвященной Церкви. При ближайшем знакомстве он оказывался, однако, глупым и тщеславным созданием. Он погиб в результате несчастного случая на охоте, а его сына отдали в церковь. Хью не обладал такой поразительной мужской красотой, какая была свойственна его отцу, но был достаточно хорош собою, чтобы не удивляться, что принцесса Сапиентия его соблазнила. Если, конечно, соблазнение было односторонним, в чем Росвита сомневалась. При всем своем высокомерии Хью был известен как заботливый сын. Становясь фаворитом и советчиком Сапиентии, он усиливал позиции матери при дворе.

— Отличная погода, не правда ли, отец Хью? — Она повернула лицо к солнцу.

— Жаль, что король грустит в такой день. — Он указал на кольцо камней. Можно было видеть Генриха и Виллама, переходящих с места на место. Король держал у лица тряпицу, которую время от времени прижимал к глазам.

— Он должен упокоить память принца в своем сердце, — сказала она, отвлекаясь от своего намерения, — прежде чем принц сможет найти покой там, вверху.

— Но принц наполовину эльф, а говорят, что эльфы после смерти обречены скитаться по земле в виде темных теней.

— Лишь Господь может ответить на этот вопрос. Вы с Санглантом одного возраста, не так ли?

— Да, — кратко ответил он.

— Но вы посещали королевскую школу, а он нет.

Хью посмотрел в сторону камней. Он был высокого роста, хотя и не столь высок, как Санглант. Отличались они и цветом волос: Хью светловолосый, а Санглант был брюнетом. Как священник, он не носил бороды, этим напоминая покойного принца. Во всех остальных отношениях они были совершенно различны. Росвита хорошо помнила, что Санглант был всеобщим любимцем при дворе, Хью же терпели, ему завидовали, иногда скрепя сердце даже восхищались, но не любили. До недавних пор.

— Не стоит говорить дурно о покойниках, — сказал он после некоторого колебания. Рука его перехватила книгу, вернув к ней ее внимание.

— Верные слова, отец Хью. Что это у вас за книга?

Он моргнул, опустил глаза на книгу, крепче сжал пальцами потрескавшийся кожаный переплет и снова посмотрел на нее:

— Я уже довольно давно тщательно изучаю эту книгу.

— Очень интересно. Могла бы поклясться, что видела эту книгу до возвращения принцессы Сапиентии ко двору. До того, как вы прибыли с нею. — Она сделала вид, что сомневается, отвела глаза, осмотрела окрестности, созерцая руины, отдаленные деревья, реку и деревни, как бы позабыв о книге. Молча понежившись некоторое время в лучах весеннего солнца и как бы внезапно вспомнив о теме их беседы, она снова обратилась к нему: — Должно быть, я ошибаюсь. Я видела книгу у одного из «орлов». Как же ее звали?

Он взглянул на нее, но промолчал. Росвита нашла в расщелине стены несколько белых цветков, сорвала их и теперь поднесла к лицу, вдыхая их аромат.

— Лиат, — сказал он так резко, что она вздрогнула, не скрывая этого.

— Да, Лиат. — Она опустила цветы. — Странное имя, кажется, аретузского происхождения. Вы, кажется, служили на севере, отец Хью?

— Да, действительно, в области под названием Хартс-Рест, к югу от торгового центра Фрилас.

— Интересное совпадение. Этот «орел», Лиат, и ее товарищ, Ханна, которая сейчас служит при Сапиентии, обе из Хартс-Рест.

— Вы ведь тоже оттуда родом, сестра Росвита?

— Совершенно верно.

— Вы — второй ребенок графа Харла, не так ли?

— Вы наверняка знакомы с моим отцом и семьей, если проживали в той местности.

— Да, я встречался с ними, — ответил он с оттенком снисходительности, которой ранее не позволял себе с нею, любимым клириком короля Генриха, старшей по церковному чину и, наконец, женщиной.

— Значит, вы устроили этих девушек в «Королевские орлы»? Очень великодушно с вашей стороны.

Любезное выражение его лица почти не изменилось, но в глазах появился стальной блеск.

— Нет. Я не имею с этим ничего общего.

Она стояла как громом пораженная. Кведлинхеймские события ожили в воображении так внезапно, что она разжала руку и цветочки рассыпались по одежде, камням и земле.

Айвар и Лиат в темной задней комнате библиотеки. Лиат говорит: «Я люблю другого». Айвар вскипает. Чье имя он назвал?

«Хью».

Лиат не отрицала, однако сказала, что тот мертв. Сейчас, когда Хью смотрел на нее невинным голубком, она пожалела, что не расспросила Айвара после этого инцидента поподробнее.

— Я, право, в замешательстве. Прошу прощения, отец Хью. Я думала, что вы знаете этих женщин, как и моего брата Айвара, по своему пребыванию в Хартс-Рест. Отсюда и мое любопытство относительно книги, которая напоминает мне ту, которую я видела в руках у Лиат.

Он поиграл книгой, крепче прижал ее к себе и вздохнул, как бы приняв неприятное решение:

— Она украла эту книгу у меня. Но сейчас, как видите, я получил ее обратно.

— Украла? — То, что она именно это и подозревала, не сделало обвинение в воровстве более приятным. — Но как, почему?

Он на мгновение приспустил веки. Росвита не могла вообразить, какие мысли мелькают в его голове. Как и закрытая книга или занавешенная комната, он был для нее непроницаем. Он совершенно отказался от своего церковного одеяния и был в обычной для дворцового франта одежде: кружева, вышивка, короткий плащ с броской золотой пряжкой и при мече. Его принадлежность к Церкви выдавали лишь бритое безбородое лицо да красноречие.

— Об этом нелегко говорить, — открыл он наконец рот. — Мне это доставляет боль. Отец молодой женщины умер весь в долгах. Я заплатил его долги из соображений благотворительности. В результате она стала моей рабыней. У нее не осталось никого из родственников, так что она была совершенно беззащитна, поэтому я взял ее под свое покровительство.

— Да, конечно, — машинально произнесла Росвита, думая о горячих признаниях своего брата в любви. Конечно, сын графа не может жениться на безродной девице, да еще бывшей рабыне. Айвар не имел права даже думать об этом. — Она очень хороша собой, многие это заметили, и в какой-то степени хоть и бессистемно, но образована. Достаточно, чтобы привлекать внимание.

— Да, действительно. И вот она отплатила мне таким образом. — Он замолчал.

— Но как она попала в «орлы»?

Он явно колебался, не зная, продолжать ли.

— Вулфер, — сказала она и поняла, что попала в цель. Его губы заметно сжались.

— Вулфер, — согласился он. — Он взял то, на что не имел права.

— Но лишь свободные люди могут стать «Королевскими орлами».

Хью выглядел элегантно и уверенно, но на мгновение выдал свое огорчение.

— Я был вынужден…

— Почему же вы не пожалуетесь королю? Он, конечно, посочувствовал бы вашим неурядицам.

— Я не хочу обвинять отсутствующего, который не может сказать ничего в свое оправдание, — рассудительно объяснил Хью. — Не хочу использовать преимущество, которым воспользовался Вулфер. Он заявил на Лиат права от имени короля, не поставив в известность самого короля. Не хочу также, чтобы казалось, что я использую свое теперешнее положение, — он улыбнулся, — будем откровенны, сестра Росвита, свое положение при принцессе Сапиентии.

— Никто не смог бы вас упрекнуть, если бы сейчас заговорили об этом с королем. Все единодушно одобряют ваше влияние на принцессу.

Он скромно поклонился:

— Я сам упрекнул бы себя, сестра.

Эйка собирали войска, а он беспомощно наблюдал. По тому, под каким углом падал свет сквозь окна собора, и теплу, вползающему в собор через открываемые днем двери, Санглант заключил, что наступила весна. Когда спадет весенний паводок, благоприятные ветры позволят Эйка получить подкрепление с севера.

Они уже прибыли и стояли, столпившись у подножия тропа Кровавого Сердца, как мусор, выкинутый на берег морем.

В тот день, когда вернулся мятежный сын, он понял, что пора действовать. Если пришел даже он, значит, предстоят большие события, притягивающие даже отверженных. Жрец, сидевший вне досягаемости Сангланта, преподавая ему науку чтения по костям, с любопытством обернулся, чтобы посмотреть на молодого принца с деревянным кольцом Единства на шее.

— Ты зачем вернулся? — по-человечьи рычал Кровавое Сердце на стоявшего перед ним гордого, несгибаемого молодого Эйка.

— Я привел восемь ладей, — ответил сын, указывая на кого-то из Эйка с ним рядом, возможно представителя тех, кто остался за дверями собора. Сейчас в Генте было столько Эйка, что они уже не помещались в собор одновременно. Он чувствовал их металлический запах. — Эти двое — фьорд Хаконин, эти — Сканин, а вот этот — фьорд Валдарнин. Еще три ладьи из фьорда Рикин. Это пополнение для твоей армии.

— Почему я должен принимать тебя, если мой голос и мой приказ отослали тебя домой без чести?

Санглант оценил расстояние между собой и жрецом, затем порылся в тряпье, которое когда-то было его одеждой, и вытащил значок «орла». Резким движением запястья он швырнул его одной из своих собак, слева. Внезапное рычание собак, рванувшихся к значку, испугало жреца, он отпрянул в сторону.

На мгновение жрец оказался в пределах досягаемости Сангланта.

Прыжок! В одно мгновение Санглант вывернул жрецу руку, выхватил у него деревянный ящичек и нож и отпрыгнул назад, под защиту своих собак.

Собаки бешено лаяли и скакали, из глотки Кровавого Сердца несся яростный рев, все Эйка в зале засуетились, их собаки взвыли. Стоял невыносимый гомон. У него лишь несколько мгновений.

Не до тонкостей — но им и не было места в ожесточенной схватке. Санглант яростно рубил замок коробки. Нож был все еще острым, замок трещал, летели щепки, и вот крышка отскочила, содержимое вывалилось на пол.

Он не имел представления, как должно выглядеть сердце Эйка. Но где еще стал бы хранить Кровавое Сердце свое сердце? Зачем жрец постоянно носил при себе и оберегал этот ящичек?

Но на пол высыпались лишь ворох пуха и перьев да белое существо: голое, без перьев или шерсти, размером меньше его ладони. С рудиментами глаз и ушей, намеком на хвост, четырьмя конечностями, оно напоминало выкидыш какой-то нечистой матери, кошмарное бесформенное чудище. Оно шлепнулось на каменный пол и замерло, не подавая признаков жизни.

Подохло.

Не доверяй видимости смерти.

Он поднял нож.

Плашмя опустилось на него древко копья, второе копье вонзилось в спину, как раз под ребрами. Он рванулся вперед с занесенным ножом, его собаки напали на атаковавших его Эйка. Но зрение исчезало, мир стремительно померк в глазах.Столб солнечного света уперся в плиты каменного пола, осветил крошечный труп. Дохлый эмбрион содрогнулся, изогнул спину…

Ожил!

И отскочил прочь как раз за мгновение до удара лезвия ножа о камень пола.

Кровавое Сердце все еще яростно вопил.

Санглант сорвался с копья и двинулся за ожившим уродом, но цепь рванула ошейник. Дальше пути не было. Жрец, дико визжа, бросился догонять свое сокровище, виляющее между сапог Эйка, спешивших уничтожить врага.

Кровавое Сердце, вопя, бросился к Сангланту, по спине которого текла кровь. Тот упал на колени, все еще держа нож в поднятой руке.

— Собака! Сучий сын! Сердце, которое ты ищешь, лежит далеко отсюда, спрятанное в скалах Рикин-фьолла. Ты заплатишь за это святотатство!

Кровавое Сердце ударил, но Санглант оказался быстрее. Он подпрыгнул и вонзил нож в плечо вождя, вокруг них сцепились в схватке две стаи собак. На какое-то мгновение оба скрылись в мелькании собачьих зубов, хвостов и тел.

В этом вихре Кровавое Сердце схватил Сангланта за ошейник и вздернул в воздух. Другой рукой он схватил запястье Сангланта, стремясь вырвать у него нож и освободить от него свое плечо.

Хруст кости и острая боль чуть не погасили сознание Сангланта. Но он не выпускал нож, и Кровавому Сердцу не удавалось вырвать его из плеча. Наконец он стряхнул Сангланта, схватил рукоятку ножа, украшенную самоцветами, своей громадной чешуйчатой рукой, и, колотя по бесновавшимся собакам, прыгнул в их гущу.

Санглант нащупал латунный значок «орла», поднялся на ноги. Он держал этот крохотный щит перед собой, как талисман. Ярость Кровавого Сердца уже перешла всякие границы. Он снова и снова бил ножом в грудь Сангланта. Иногда нож натыкался на остатки кольчуги, но чаще проникал в тело, разрывая мышцы и внутренние органы, пока Кровавое Сердце не почувствовал наконец сквозь бешенство, что собаки Сангланта рвут его тело. Тогда он отпустил Сангланта, который уже не мог стоять даже на коленях, упал на пол и лежал, прикрываемый собаками, отгонявшими Эйка, желавших посмотреть на его смерть, и других собак, с которыми у собак Сангланта завязалась смертная драка. Эйка копьями и топорами стали успокаивать дерущихся собак, и на Сангланта полился дождь собачьей крови, мозгов и внутренностей. Он ощущал давление тел и удары хвостов последних собак, защищавших его до горького конца, как защищали его «драконы».

Он хотел заплакать над их верностью, но слез не было.

Кровавое Сердце все еще бесновался, вопил на жреца, на солдат, которым велел молчать и заняться наконец делом: поисками ускользнувшего уродца из коробки жреца.

Таким образом, Санглант был оставлен наконец в покое ради более важного занятия. Боль омывала его громадными волнами, как вода, то накрывая целиком и застилая зрение, то откатываясь и обнажая каждую точку тела.

Он слышал дыхание собак — как издыхающих, так и уцелевших в схватке. Шесть последних стояли вокруг него, защищая от возможных посягательств их общего врага. Окруженный этими защитниками, он лежал, почти не дыша, ожидая, когда пройдет эта ослепляющая боль.

Открыть глаза было почти непосильной задачей, но он и так знал, что лежит среди горы трупов. Несколько его собак еще живы, они рычат, заслышав какое-то движение поблизости. Проснуться было трудно, может быть, лучше было бы и не просыпаться, соскользнув в забвение.

О Владычица, допустят ли его в Покои Света? Или кровь матери обрекает его на вечные скитания в виде бестелесной тени?

В отдалении — или во сне? — слышались флейтообразные голоса Эйка, говорящих на вендском языке: два голоса, которым аккомпанировало множество других, более грубых голосов, переговаривавшихся на языке Эйка. Кое-что он теперь понимал. Во сне он понял гораздо больше, чем когда-либо до этого, но такова природа снов.

— Я видел эту армию в моих снах. — Это было сказано на беглом вендском.

— Ты, пес, должен молчать перед великими. — Это на Эйка.

— Мои сны честнее, чем твои похвальбы, брат. Не отвергай даров Мудроматери лишь потому, что они не сделаны из железа или золота.

— Откуда я знаю, что твои сны верны, слабосильный? — Это голос Кровавого Сердца.

— Я сильнее, чем выгляжу, а мои сны не просто сны. Это жизнь одного из людей. Он идет со своей армией, и то, что видит он, вижу я его глазами.

Одна из собак ткнула его мордой, проверяя, есть ли еще жизнь в этом разрушенном теле, и он застонал так громко, что эхо раскололо череп болью. Звук, впрочем, не покинул его головы, так как раскрыть рта он не смог. Санглант погрузился во мрак беспросветной боли, ему казалось, что нож вонзается в него снова и снова, бессчетное количество раз. Наконец тьма разбавилась серой примесью наступающего утра. В аморфном тумане откуда-то поблескивал свет.

Завеса поднялась.

Женщина кажется молодой; бесспорно, она красива. На ней юбка с бахромой, сшитая из кожи настолько тонкой и эластичной, что повторяет ее движения, как вторая кожа. Двойная красная полоса прочерчена от кисти по руке до самого левого плеча. Волосы ее бледны, хотя кожа такая же темно-бронзовая, как и у него. Чтобы освободить лицо, волосы завязаны на затылке цветным кожаным шнурком, украшенным бусинами и длинным зеленым пером. На шее во множестве висят ожерелья из золота, бирюзы и нефрита. Ожерелья заменяют одежду, они прикрывают грудь и обнажают ее при движении.

При всей своей красоте и грации она делает грубое и жестокое дело: заостренным костяным скребком женщинаскоблит древко копья. Рядом стоят обработанные и еще подлежащие обработке длинные деревянные жерди, лежат на камышовом коврике обсидиановые наконечники и кожаные шнурки.

Она его услышала? Вот ее взгляд устремился к нему, и в лучах прорезавшегося сквозь деревья позади нее и сверкнувшего на ее ожерельях солнца она увидела его.

— Шаратанга, защити меня! — воскликнула она — Дитя! — Она бросает древко и костяной скребок, хватает с коврика наконечник. — Не время ему умирать, — бормочет она сама себе, хотя он слышит каждое слово на неизвестном ему языке и понимает его. Сжав наконечник, она высоко поднимает его и кричит ясным, сильным голосом: — Прими эту жертву, Ты, Которая Не Будет Иметь Мужа. Верни жизнь в его члены.

Она опускает наконечник и проводит им поперек ладони. Вскипает кровь, капая из разреза. Женщина встряхивает рукой, кровь летит в Сангланта. За нею слышится возбужденно вопрошающий о чем-то голос. Его губы орошает влага, в глотке появляется какой-то грубый привкус. Завеса падает, закрывая происходящее сверкающими вихрями и серым дымом.

— Я узнал тебя, — шепчет он.

Но его голос теряется в сопении собак, узнавание растаяло в тумане. Тишина камнем повисла в громадном нефе собора.

Горло сжал ужас. Он умирал? Заглядывал за занавес, отделяющих живых, и видел свою соплеменницу или бездушную тень, навечно плененную памятью жизни?

Он всегда думал, что проклятие матери защищало его от смерти. Но, боже, это не так. Просто ему всегда везло.

Если только это можно назвать везением.

Он прислушался, но ничего, кроме собак, не услышал. Ушли? Оставили город? Ушли в рейд на Вендар? Сколько времени он уже лежит здесь, умирая и оживая?

Послышались легкие шаги. Кто-то приближался к нему, почти бесшумно, не громче шороха сухих листьев, которыми играет легкий ветерок.Никто не сможет сказать, что он не дрался до последнего дыхания.

Он напрягся, но не смог пошевелить руками. Собаки угрожающе зарычали навстречу подходящему. Послышался тошнотворный запах протухшего мяса, он судорожно сглотнул. Он услышал, как мясо мокро шлепнулось на пол, собаки, скребнув когтями по полу, рванулись в бой за останки. Легкие шаги приблизились. Он лежал, неподвижный и беззащитный, судорожно сглатывая, как будто надеялся, что это движение растечется по рукам и ногам, даст ему возможность обороняться.

Он с усилием открыл глаза и увидел стройного опального принца с кольцом Единства на шее. Эйка присел на корточки рядом. В его движениях сквозило неосознанное самодовольство, присущее всем совершенно здоровым существам.

— Хочешь убить меня? — спросил Санглант, удивившись своему голосу, слабому и хриплому. Он попытался поднять руку, пошевелить плечами, почувствовал укол в шее. Одна рука приподнялась, та, запястье которой не было сломано.

Принц Эйка лишь моргнул. Его медное лицо не владело человеческой мимикой. Санглант видел глаза, острые, как обсидиановые лезвия, тонкие ноздри, узкий подбородок. Снежно-белые волосы были похожи на солнце, появившееся в окнах собора. Узкие губы спокойны. Эйка размышлял.

— Нет. Ты вызов моему отцу, не мне. Я только хочу знать, почему ты еще жив. Ты не похож на других Мягкотелых. Любой из них давно бы умер от таких ран. Почему ты не умер?

Санглант с трудом хмыкнул. Боль страшно досаждала. Она будет с ним еще долго, но он привык к боли. Он привел и движение локоть, с натугой подставил его под себя. Санглант смотрел на Эйка. Тому было просто любопытно. Санглант тоже чувствовал любопытство.

— Это, в ящике жреца, — прошептал он. — Что это? Эйка глянул на собак, но они были поглощены мясом.

— Одна подняла голову и мрачно глянула на Эйка, но, не заметив ничего угрожающего, вернулась к падали.

— Разве лидеры вашего народа не носят с собой своего первого трофея? Своего первого убитого врага? — Он поднял чешуйчатую руку и перевернул ее, показав острые когти, растущие из суставов пальцев. — Это знак силы их рук.

— И это было его первой победой? — Он почувствовал презрение, забыв на миг даже боль: ее заставила отступить тошнота.

— Так происходит со всеми. Тому, кто должен созреть в воина, нужно начать с убийства своих братьев по гнезду. Разве у вас не так?

— Но это не было мертвым. Оно бегало.

Эйка широко ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами, усаженными самоцветами:

— Мертвое может быть оживлено при помощи магии. С ее помощью Кровавое Сердце защищается также от своих сыновей и от всего, что может попытаться убить его.

Он ощутил ноги и подтянул под себя пятку. Сломанное запястье еще не ощущалось, но уже срослось.

— Защищается — как?

— Это проклятие, которого мы все боимся, даже самые сильные вожди.

— Проклятие вам всем, — пробормотал Санглант, рванувшись и взмахнув кулаком.

Но Эйка, смеясь, отпрыгнул. Собаки оставили пищу и бросились на принца Эйка.

— Стоять! — крикнул Санглант собакам, и они, раздраженно рыча, остановились и вернулись к своим объедкам. — Ты пришел содрать с меня мои обноски? — Он продемонстрировал свои лохмотья.

Эйка обиделся:

— Ни один Эйка такого в руки не возьмет. Держи. — Он пнул что-то лежащее на полу, и значок «орла», подпрыгнув на каменном полу, ударился о бедро Сангланта. Его кожу покрывала корка запекшийся крови. Точнее, ту грязь, которая была на коже, покрывала корка крови. Весь он был вонючим и грязным, за исключением мест, где его облизали собаки. Обрывки одежды стали полупрозрачными от солевых выделений, кристаллизировавшихся на ткани и отскакивавших кусочками.

Эйка посмотрел, покачал головой и отступил.

— Ты был гордостью армии человеческого короля. Если ты был лучшим солдатом, то никакая их армия, какую бы они ни собрали, не сможет разбить нас.

— Никакая армия, — пробормотал Санглант с горечью.

— Та, которая сейчас разбила лагерь на закат отсюда, конечно, не сможет нас победить.

— Значит, король Генрих идет на Гент?

— Генрих, — медленно повторил Эйка с салийским акцентом. Он отвернулся и зашагал прочь.

— О Владычица, — бормотал Санглант, ползая на коленях. — Как долго уже? Боже, сжалься надо мною. Я ведь не животное, чтобы ползать в собственной грязи. Избавь меня от этого унижения. Я всегда был Твоим верным слугой. — Он попытался встать на ноги, но сил не хватило. Одна из собак, видя его слабость, попыталась цапнуть его, и Санглант едва нашел в себе силы, чтобы ударить ее. Другие собаки сразу же кинулись на нее.

В чем он ошибся? Он был так уверен, что сердце Кровавого Сердца в этом деревянном ящичке. Это было так очевидно. Единственно возможное место. Но Кровавое Сердце сказал, что его сердце спрятано в скалах Рикин-фьолла.

Ему повезло, что Эйка ушли, что собор был пуст и никто не видел его унижения. Никто не видел, как он выл от боли, стараясь встать на ноги и выпрямиться.