"Собачий принц" - читать интересную книгу автора (Эллиот Кейт)

ОПАСНЫЕ ВОДОВОРОТЫ

Дьякон лорда Уичмана каждое утро служила мессу, завершая службу приевшейся фразой: «От ярости Эйка избави нас, Господи».Этим утром после молитвы Анна остановилась возле кожевенных мастерских, чтобы взглянуть на Матиаса — просто чтобы еще раз убедиться, что он жив.

Не вполне здоров, но жив. Он никогда не жаловался на боль в ноге, хотя едва мог ступать на нее. Он никогда не рассказывал, как сломал ногу. Он вообще не говорил о своем плене. После спасения он тяжело болел, а когда выздоровел, оказалось, что нога срослась неверно, с неестественным сдвигом, и теперь он хромал, как старик, опираясь при ходьбе на толстую палку, а во время работы держал вес на здоровой ноге и чистил шкуры, полусидя на табурете. У него была верная рука, работал он быстро, поэтому после восстановления мастерской его взяли туда, несмотря на увечье. За работу Матиас дважды в день получал пищу.

Анна ускользнула, прежде чем он успел ее заметить. Матиасу не нравились ее походы в лес, но то, что она приносила вместе с объедками, которые получал маэстро Гельвидиус за свои песни и саги, позволило им пережить зиму и раннюю весну. Сейчас, когда на см сну весне уже наступало лето, на лугах и полянах появились первые ягоды, грибы и всевозможные полезные растения. Некоторые насекомые тоже были съедобны, а если ты голоден, заметила Анна, то и очень вкусны.

Маленькая Хелен росла, но все еще не говорила. Маэстро Гельвидиус постоянно жаловался, но регулярная, хоть и довольно скудная пища и ежедневный сон на настоящей постели сделали его здоровее, и палка при ходьбе была нужна ему даже меньше, чем Матиасу.

Анна беспокоилась именно о Матиасе.

— То, что я вернулся, — дар Божий. — Больше он ничего об этом не говорил.

Выйдя за частокол, она заторопилась по тропе к западу от полей, на которых под жарким солнцем работали люди. Многие из них, как мужчины, так и женщины, раздевались почти догола: в такую жару было не до божьей скромности. Анна с удовольствием сделала бы то же самое, но в лесу платье защищало от колючек и комаров. Однако жара и прошедшие дожди обещали хороший урожай, и Госпожа Фортуна действительно благоволила к ней в этот день. Она нашла много ягод и грибов, собрала укроп, петрушку, лук и мох для подстилок. К полудню Анна вышла на западную дорогу.

Над широкой дорогой висела неестественная тишина. Мало кто нынче спешил в Стелесхейм. Госпожа Гизела любила порассуждать о величии Стелесхейма до прихода Эйка, когда в ее общинном доме ночевали вельможи, а купцы дрались за право заполучить прекрасные ткани из Стелесхейма. Ничто сейчас не напоминало об этой былой славе. Анна допускала, что все это лишь сага госпожи Гизелы, вроде тех, что рассказывает на пирах Гельвидиус. Но саги Гельвидиуса повествуют о реальных, просто очень давних событиях. Так, во всяком случае, говорит он. А сага госпожи Гизелы вызывала у Анны сомнения.

Анна стояла на солнцепеке на краю заброшенной колеи. Такие мгновения мира были редки, ими хотелось наслаждаться бесконечно. Но над всей этой мирной тишиной постоянно висела угроза Эйка. Анна боялась, что Эйка скоро накопят силы и сотрут Стелесхейм с лица земли. Их было не счесть, как мух на падали. Лорд Уичман каждый день выезжал на охоту за пришельцами, но он уже потерял треть своих солдат. На их место в расчете на военную добычу приходили молодые люди из деревень, но шансов выдержать крупную схватку у него не было: ведь лорд был простым смертным, а его соперниками стали не только дикари, но и колдун.

Но нельзя постоянно думать только о всяких ужасах. Она вздохнула и с удовольствием взглянула на дорогу.

Никто ничего не собирал здесь, на краю леса и дороги. Она нашла заросли пижмы, которую можно добавлять в настилаемый на пол камыш, чтобы изгнать блох. Вдоль канавы прямо из стоячей воды густо росла крапива. Она рвала ее, обернув руку подолом. Добыча была уже и в платке, и в подоткнутом под пояс подоле, и в складках юбки.

Напевая себе под нос какую-то мелодию, Анна не услышала того, что должна была услышать. Она почуяла это ногами, погруженными в приятную прохладу грязи. Она почувствовала шаг марширующей армии. Слишком поздно услышала Анна скрип повозок, голоса людей, ржание лошадей и лай собак. Эйка обогнули Стелесхейм и наступали с запада, где обороны не было.

Прижав к себе собранные сокровища, она рванулась под защиту деревьев.

— Эй! Девочка!

Это был человеческий голос, и она, заколебавшись, обернулась.

«Никогда не раздумывай!» — учил Матиас.

Но к этому случаю слова Матиаса не относились.

Застыв на месте, Анна выронила несколько стеблей пижмы.

— Далеко ли до Стелесхейма, дитя? — спросил голос. Вопрос задал не призрак, а реальный человек из плоти и крови, в кожанке и толстом кожаном колпаке, со щитом и копьем. Его сопровождали такие же спутники. Она слишком удивилась, чтобы ответить сразу.

Солдаты. Во главе с благородным лордом на прекрасном сером коне. Они шли, ничего не опасаясь, и лишь случайно заметили стоящую у края дороги девочку. Над ними реяли три штандарта: два черных пса на серебряном фоне, красный орел и серая башня, на которой сидел черный ворон.

Наконец к ним пришла армия.

В эту ночь ни Анна с Хелен, ни Матиас не смогли протиснуться в зал, чтобы посмотреть на знатных вельмож. Желающих поглазеть было слишком много. Прибывшие солдаты вперемешку с местными жителями образовали плотную толпу, и пришлось пробраться к углу зала снаружи, где можно было подсматривать и подслушивать сквозь щели в стене.

— Сквозь гул голосов до Анны донеся знакомый речитатив Гельвидиуса, затянувшего давно знакомую ей песнь из «Елениады»: Смолкли гости царя Сикея, обернувшись к прекрасной Елене. Жаждали слышать они рассказ о судьбе Илиона. О многих страданьях его и о страшном защитников роке.

— Глянь, — прошептал Матиас.

Из зала вышла молодая женщина. В темноте лицо ее казалось покрытым сажей. На ее плечи был накинут серый плащ с кровавым подбоем и значком с изображением орла.

— «Орел» короля, — пробормотал восхищенный Матиас. — Личный гонец короля, надо же! Вот и я мог бы стать таким, — тон его стал печальным, — если бы не нога.

Выбравшись из толпы, женщина-«орел» остановилась поодаль, в нескольких шагах от племянницы госпожи Гизелы, которая вышла немного раньше.

— О Боже, он по-прежнему издевается над Вергилией, — вырвалось у «орла».

— Вы о ком? — спросила племянница Гизелы, смахнув что-то с ресниц и повернувшись к «орлице».

— Я о нашем древнем сказителе. Но не стоит жалеть об этом. Чудо, что он выбрался живым из Гента.

Племянница Гизелы пристально поглядела на «орла» и, поколебавшись, спросила:

— Вы были в Генте до конца?

Ответом был прямой спокойный взгляд, похожий на взгляд статуй Эйка, на взгляд самой племянницы, когда тетка вручила ее лорду Уичману как награду:

— Да, увы. Принц умер как герой.

— Еще бы, — потупилась племянница, закусив губу и перебирая драгоценную вышивку на своем плаще.

— Прекрасная работа, — сказала «орел». — Здесь, в Стелесхейме, многое изменилось.

— Да. Многое. — Она огляделась по сторонам, но заметила лишь троих детей неподалеку и подалась вперед. — Простите, сударыня, не поможете ли вы мне уйти отсюда с армией, прочь от… — Она запнулась, не договорив.

«Орел» нахмурилась, обдумывая ответ:

— Граф Лавастин разрешает принимать сопровождающих, но только тех, кто не задержит передвижение войск и не увеличит их уязвимости.

— Я хорошо стреляю из лука, стираю, могу готовить на двадцать человек, чинить одежду…

— Скажите, в чем дело?

Этот прямой вопрос испугал племянницу Гизелы. Она замолчала, из глаз полились слезы.

— Тетка отдала меня лорду Уичману, в полное его распоряжение, — почти прохрипела она. — «Орел», умоляю вас, спасите меня, если можете.

Женщина-«орел» замерла, как пораженная громом, но тут же опомнилась:

— Вы освободитесь от него еще до того, как мы покинем Стелесхейм, завтра утром.

Племянница Гизелы продолжала плакать.

— У меня будет от него ребенок. Что с ним станет?

— Не бойтесь, — серьезно произнесла «орел». Она взяла плачущую женщину за руку, другой рукой обняв ее за талию. — Я поговорю с лордом Аланом. Если хотите, ребенка можно будет посвятить Церкви. Уверена, что мать лорда Уичмана даст ему подобающее приданое.

— Вы очень добры ко мне, — пробормотала племянница Гизелы. Она высвободила руку от пожатия утешительницы, но плечи ее оставались согбенными.

— Это было бы лучше, чем то, что могу дать я или что ожидало бы его, будь он брошен на произвол судьбы. А что будет со мной?

— Он ничего вам не подарил?

— Утренний подарок? Он же не собирается на мне жениться, зачем ему тратиться на подарки?

— У благородных лордов и леди принято одаривать партнеров в знак своего расположения…

— Разве их внимание не лучший подарок? — съязвила племянница Гизелы и сгорбилась, как будто от укола в бок. — Нет, друг «орел», это я — подарок ему. Такой благородный лорд дарит подарки лишь невесте в знак обручения. Мне даже принц не делал подарков… — Тут она всхлипнула и на мгновение замолкла.

«Орел» тоже почему-то закрыла глаза.

— Но доброта и искренность уже сами по себе прекрасные дары, — тихо закончила фразу племянница Гизелы. Тут послышался голос самой госпожи Гизелы, зовущей свою племянницу. — Спасибо вам, — закончила она еще в слезах и заторопилась на зов тетки.

«Орел» оперлась на стену, все еще с закрытыми глазами. В сумерках она была почти неразличима на фоне стены — скорее тень, чем живое существо. Анне казалось, что она такая же часть стены, как и дерево, из которого стена эта сделана. Наконец тень шевельнулась и отделилась от стены. Плечи ее расправились, стройная молодая особа сквозь расступающуюся толпу прошла обратно в набитый битком зал.

Сначала Лиат показалось, что она в беседке одна, и внезапная волна скорее возбуждения, чем страха, окатила ее. Чего он от нее хочет? Пир только что закончился.

Собаки, сгрудившиеся вокруг стула, заворчали и подались назад, отступая. Она заметила поднятые брови, выражавшее удивление и непонимание поведения собак. Из тени выступил капитан, подошедший к своему господину.

— Милорд граф, — доложил он, — я прибыл по вашему вызову, как мне велел управляющий. — Голос был хриплым, как у человека, вырванного из сладкого сна. Его действительно разбудили, но он не жаловался, так как полагал, что это было бы наглостью, а наглости капитан, как и сам граф, терпеть не мог.

— Сидеть, Ужас. — сказал граф. Старый пес, поджарый и симпатичный, несмотря на свои ужасающие размеры и стать, послушно уселся. Граф призвал к порядку и других собак — твердо, но без жестокости и суеты. По его тону было ясно, что он относится к собакам не как к близким и любимым существам, нуждающимся в заботе, а как к частям своего тела: с абсолютной и бессознательной уверенностью.

Шатер графа освещался двумя фонарями. Лиат разглядела широкий матрац в углу палатки, скрытый полупрозрачным занавесом, походный стол с кувшином и тазиком на нем. На столбе поблескивала подвешенная кольчуга графа, далее виднелся еще один столб с поперечиной. Вошла служанка со свечой. Граф отмахнулся, и служанка погасила свечу. Затем она взяла кувшин и вышла.

Граф посмотрел на Лиат. Его взгляд встревожил ее. Она знала эти взгляды мужчин. Они выдавали интерес к ней как к самке. Но взгляд мелькнул и погас так же быстро, как была погашена свеча. Этот человек не поддавался безотчетным порывам, он не позволял своим желаниям управлять им. Таких людей она еще не встречала. Если бы ее Па был таким, может быть, они смогли бы оставаться в Куртубе, а не бегать по свету от его страхов. Может быть, тогда его характер не навлек бы на них неприятности в Отуне, откуда их изгнали. Может быть, он смог бы лучше спрятаться, чтобы не дать убийцам выйти на их след в Хартс-Рест.

Тотчас на нее навалилось чувство вины. Не надо так плохо думать об отце. Па был такой, какой был, он сделал для нее все, что смог, защищал ее столько, сколько мог.

И если бы все не случилось так, как этого желали Господин Рок и Госпожа Фортуна, да и Сами Господь и Владычица, то она никогда не встретила бы принца Сангланта, как бы ни коротка была эта встреча.

— «Орел», — граф жестом подозвал ее поближе, — чего вы хотите от моего сына?

Застыв от неожиданности, Лиат уставилась на графа:

— Я ничего не хочу от вашего сына, милорд.

— Но я уверен, что вы находитесь под его особым покровительством. — Взгляд графа стал жестче, он немного подался вперед. — Я не хочу, чтобы его положение осложнилось появлением внебрачного ребенка.

Она почувствовала себя как рыба, вытащенная из воды. Одна из собак тявкнула.

— Тихо, Рьяный, — обратился он к собаке, не отводя взгляда от Лиат. — Мои слуги доложили, что он давал вам деньги.

— Но эти деньги не для меня, милорд.

«А для кого же?» — спросил он взглядом. Она покраснела:

— Это для племянницы госпожи Гизелы.

— Любовница лорда Уичмана?

— Не по собственной воле, милорд.

Ужас заворчал, граф успокаивающе положил руку ему на холку.

— Гм… — Понимание засветилось в бесстрастных глазах графа. — Это напомнило вам» ваше собственное положение при дворе короля?

От стыда Лиат разволновалась:

— Ваш сын — образец честности и порядочности, милорд. Вам не следует подозревать его в том, что вы ему запретили. С моей стороны вам тоже нечего опасаться в этом отношении. Я отдала свое сердце человеку, который, увы, погиб. И я дала присягу Орла.

— Я вам верю, — сказал он так тихо, что она едва услышала. Но она поняла его и без слов и склонила голову, чтобы показать, что ей больше нечего добавить.

— У нас мало времени. — Граф посмотрел на капитана. — Скоро вернется Алан, мы должны закончить до его прихода. Меня интересует туннель из Гента. — Он сделал знак капитану. Тот подошел и поставил на пол перед своим господином две деревяшки из тех, что держал в руках. Они обозначили город. Полоска кожи изобразила реку. — Теперь, «орел», покажите, где, по-вашему, находится туннель. Лорд Уичман говорит, что там есть линия утесов. — (Капитан поставил ломаной линией чурочки, изображающие утесы.) — И дельта реки с двумя рукавами, из которых лишь один судоходный и, возможно, уязвимый…

Она издала неясный горловой звук. Он нетерпеливо взглянул на Лиат:

— Вы хотите о чем-то спросить? Что-то неясно? — Извините, милорд. — Она огляделась, окинув взглядом беседку, но кроме нее, графа, его собак и капитана в ней никого не было. — Может быть, лучше подождать лорда Алана для обсуждения планов?

На лице Лавастина отразилось недовольство, но вместо ответа он взял из руки капитана несколько деревяшек и разместил их пониже утесов в виду города как укрепленное сооружение — форт. Он, разумеется, не обязан объяснять свои намерения подчиненным. Кроме того, Лиат уже поняла причину. Алан делил сны с принцем Эйка. Если один видел жизнь другого, другой, возможно, тоже проникал в его жизнь. Лавастин не мог рисковать. Нельзя было дать Кровавому Сердцу проникнуть в его замыслы, даже если для этого нужно было отстранить сына.

— «Орел», — он вручил ей шнурок, — можете показать туннель, как вы его себе представляете?

Она взяла шнур и присела перед картой, рассматривая ее.

— Я видела карты во дворце халифа в Куртубе, умею их читать, — убеждала она себя.

— Куртуба… — Реакция графа вовсе не поощряла Лиат к воспоминаниям. Она не знала, что Алан рассказал о ней отцу, и не хотела случайно выдать ни его, ни свои секреты.

Подумав, Лиат положила один конец шнура между двух башен, обозначающих Гент, и вытянула его на запад, другим концом уткнув в возвышенности над речной долиной. Потом она нахмурилась и отодвинула линию деревяшек несколько назад.

— Здесь долина реки шире, милорд. Лорд Уичман должен знать местность лучше меня, ведь он кружит по ней уже несколько месяцев.

— Лорд Уичман храбр, но голова у него не слишком светлая. Я постараюсь использовать его наиболее эффективно. — Граф рассмотрел маленькую карту, затем подвинул форт так, что тот оказался в долине, но напротив возвышенностей, недалеко от места, где, по-видимому, заканчивался туннель. — Устье реки, — сказал он, коснувшись этого места и как будто бы забыв о лорде Уичмане. — Гент. Укрепленный лагерь. Потайной туннель. Ладьи Эйка. Их солдаты, стада. Последняя разведка Уичмана насчитала у Гента сорок семь судов. На каждом помещается около тридцати Эйка. Вместе с силами лорда Уичмана у меня около семисот солдат, треть из них конных.

— Значит, у них двойной перевес в численности. Не следует ли подождать армию короля Генриха?

— Кто знает, когда прибудет король Генрих! — проворчал капитан. — А если его отвлечет какой-нибудь другой конфликт? Нет, барышня, нельзя ждать армию, которая может и не появиться. Тем более там, где мало провизии, а Эйка в любой момент могут напасть первыми. Их разведчики тоже шарят по лесам и следят за нами, как мы наблюдаем за ними.

— Мы оставим здесь сообщение для короля, чтобы он, прибыв сюда, сразу узнал о наших планах, — добавил граф. В его глазах появился странный блеск, как будто он увидел желанную цель и одновременно понял, как достичь ее. — У Кровавого Сердца численное преимущество, — сказал он, — а у нас план.

— Ты слышала, как граф Лавастин прошлой ночью хвалил мое пение? — Было утро, и маэстро Гельвидиус прямо-таки сиял. — Графы Лавас — крупные варрские землевладельцы, по силе и богатству они равны герцогам. У них, правда, нет кровного родства с королями. Но все же такой лорд должен иметь в свите поэта, подобного мне по рангу и дарованию.

Анна замерла, ошеломленная:

— Вы нас покидаете?

— Видишь ли, госпожа Гизела не ценит моего таланта. В этой войне она потеряла очень много. Мне лучше присоединиться к другому дому.

Листья сорванного вчера салата лежали в щербатой миске, найденной в развалинах после рейда Эйка. Анна выменяла собранную в лесу пижму на миску ячменя из скудного прошлогоднего урожая, и теперь Хелен с упоением жевала маленькую лепешку весеннего пудинга из ячменной муки, смешанной с листьями одуванчика, горлецом и крапивой.

— Вы, конечно, можете меня сопровождать, — не совсем уверенно добавил он.

— Как? Матиас не сможет идти. Я даже не знаю, где этот Варре. Крошка Хелен тоже не сможет идти долго, а в повозку нас, конечно, не пустят. — Гельвидиус заворчал, кусая ногти. Анна всегда восхищалась его чистыми, аккуратными руками. — Да какая, собственно, разница? Может быть, все они скоро погибнут под Гентом. Но сегодня вечером я для них спою. Кажется, завтра они выступают.

Как мог маэстро Гельвидиус даже думать о том, чтобы покинуть их? После всего, что они с Матиасом для него сделали! Как она сможет ходить в лес по ягоды, если за Хелен некому будет присмотреть? Однако она промолчала, взяла три маленькие свежеиспеченные лепешки и свежей зелени, завернула все в платок и пошла туда, откуда пахло кожевенными мастерскими.

И до прибытия войск Лавастина в Стелесхейме было тесновато. Теперь же во внутреннем дворе было не протолкнуться. Солдат Лавастина было так много, что они размещались как внутри палисада, так и за частоколом. Они устроились по-домашнему, вовсю пользовались колодцем. Те, что остались снаружи, рыли ров и возводили наружный вал для защиты от возможного нападения Эйка.

Но солдаты Лавастина не обращали внимания на Анну, разве что старались не наступить на ребенка, пробирающегося между ними и теми из жителей Стелесхейма, которые предлагали солдатам ягоды или хлеб в обмен на товары, а то и просто новости. У кожевенных мастерских она нашла сидящего на своей табуретке Матиаса. Анна остановилась, глядя на него. Лицо Матиаса было бледнее зимнего неба, но работал он активно. Она дождалась, пока он закончит соскабливать шерсть с растянутой перед ним шкуры, и окликнула его.

Он обернулся, улыбнулся, потом нахмурился, когда Анна развернула принесенную с собою пищу:

— Сегодня здесь еще будет каша с хлебом. Ты бы лучше съела это сама.

— У меня есть еще, — сказала она, и на сей раз это было правдой. — А тебе не хватает. Не спорь со мной, Матиас.

Он явно устал и проголодался, поэтому больше не возражал и принялся за еду. Матиас как раз завершил свою скромную трапезу, когда что-то за спиной Анны привлекло его внимание. Глаза его расширились, он схватил свою клюку и поднялся на ноги.

— Матиас! — воскликнула Анна, но он сделал ей знак, и она обернулась.

О Владычица! Она дотронулась до своего кольца Единства, разинув рот. Лорд Уичман, конечно, сын герцогини, но где ему было до того лорда, который вместе со своим сыном предстал ее взору. Даже после утомительного перехода он выглядел так, как, по мнению Анны, мог выглядеть лишь король. Благородный лорд был не так высок и крепок, как шедший рядом лорд Уичман, но в нем была та спокойная и уверенная гордость, которую она отметила в гентском кожевнике, учителе Матиаса. Человек, который так выглядит, в совершенстве знает свое дело, каким бы оно ни было. Без сомнения, мастера-кожевника уже не было в живых. Она не встречала его среди беженцев — наверное, он пал при обороне Гента.

Волосы лорда были бесцветными, как песок, лицо узкое, глаза бледно-голубые, взгляд пронзительный, острый. Он остановился, чтобы поговорить с одним из работников, спросил, есть ли готовая, пригодная для ремонта снаряжения кожа, заметил что-то относительно качества работы. Лорд Уичман, не привыкший к такому общению, беспокойно заерзал и негромко сказал что-то сыну главного лорда.

— Не глазей так! — прошептал Матиас, свободной рукой одернув Анну.

Маэстро Гельвидиус говорил, что графа сопровождает сын, но этот молодой человек на полголовы выше графа, брюнет, его черты не похожи на графа. На одежде золотом и серебром была вышита собака, еще два неимоверных размеров пса неотступно следовали за ним. Женщина-«орел» тоже шла следом. При дневном свете ее кожа вовсе не казалась такой темной, она была похожа, скорее, на дорогую медовую кожу, которую купцы нахваливали как прекрасный материал для перчаток.

Личный гонец короля, благородный граф с сыном, лорд Уичман, хоть уже знакомый и потрепанный многими месяцами схваток с Эйка! Анна была потрясена столь знатной компанией, но это было ничто по сравнению с тем смятением, которое охватило ее, когда сын графа, как бы почувствовав ее взгляд, вдруг оглянулся и посмотрел прямо на нее.

Она съежилась, понимая, что надо отвести глаза.

— Анна! — зашипел Матиас, но поздно. Молодой лорд в сопровождении собак подошел к ней, нагнулся и прикоснулся пальцем к ее кругу Единства.

— Бедное дитя, — сказал он добрым голосом. — Я видел тебя у дороги, когда мы подходили к Стелесхейму. Ты из Гента?

Она смогла только кивнуть.

— Ты — одна из тех детей, которые смогли ускользнуть через туннель?

— Да, милорд, — ответил Матиас вместо Анны, которая так и не могла раскрыть рта. Собаки усилили ее страх, казалось, что они сейчас бросятся на нее. Но псы сидели, высунув языки, и не сводили с молодого лорда глаза цвета растопленного меда.

Молодой лорд приподнял ее круг Единства и внимательно рассматривал его.

— У меня когда-то был точно такой же круг.

— И куда он делся? — спросил более нетерпеливый, чем собаки, лорд Уичман. Он как раз подошел к ним, посмотрев на Анну лишь вскользь и не узнав в ней девочку, которую обругал во время зимнего рейда.

По губам молодого лорда скользнула улыбка столь же мимолетная, как и внимание лорда Уичмана.

— Я подарил его принцу Эйка. — Он отпустил круг Анны, и она слегка пошатнулась, как будто потеряв опору.

Принцу Эйка!

Не может быть! Она хотела спросить, но не отважилась. Нужно было спросить, но она не могла.

Молодой лорд уже обернулся к Матиасу:

— Ты, я вижу, ранен?

— Я был в плену у Эйка, милорд. — К безмерному удивлению Анны, его голос был совершенно спокойным и уверенным. — Лорд Уичман освободил меня во время рейда, — добавил Матиас, полагая, что чем больше хвалишь лордов, тем лучше.

— Значит, тебя ранили Эйка. — В темных глазах молодого лорда стояли сочувствие и жалость. Он положил руку на грязные и спутанные волосы Матиаса:

— Бедное дитя. Я желаю тебе поскорее поправиться.

— Я уже не дитя, — вдруг вырвалось у Матиаса.

Лорд Уичман фыркнул и засмеялся.

Но молодой лорд согласно кивнул:

— Ты прав, в беде люди рано взрослеют. Как тебя зовут, друг?

Это было уже слишком.

— М-м-Матиас, милорд.

— А девочка — твоя сестра? — Лорд снял руку с головы Матиаса и улыбнулся Анне.

— Моя сестра Анна. Сокращенно от Иоанна, милорд, в честь апостола благословенного Дайсана.

— Прекрасно. А почему вы остались здесь? Хозяйка говорила, что всех детей отправили на юг.

— Наш дедушка был слишком слаб для путешествия, и нас оставили.

— Молю наших Господа и Владычицу о милости к вам. Как только они отошли, Анна беззвучно, как текут по стене капли дождя, заплакала.

— Анна! — Матиас положил руку на ее плечо. — Ты что? Испугалась? Собаки, конечно, ужасные, очень большие, но у Эйка еще хуже! Не плачь! Анна лишилась дара речи.

Она открыла рот, но не смогла ничего сказать. Она хотела что-то спросить, но не спросила, собиралась что-то сделать, но не сделала, должна была чем-то заняться, но отвернулась, как сытый купец отворачивается от умирающего с голоду нищего, не желая смотреть на него.

— Анна! — Матиас схватил ее за плечи и, стиснув, испуганно встряхнул. — Анна! О Боже! Это собаки. — Он прижал ее к себе. Лорды уже ушли к центру деревни.

Собаки тут ни при чем. Но сказать ему об этом она не могла.

Испуганный, он схватил палку и заковылял к их хижине, таща ее за собой. Гельвидиуса и Хелен не было дома.

— Анна, скажи что-нибудь.

В отличие от «орла» прошлым вечером, она, несмотря на просьбу, не могла ничего сказать. Не могла ничего и сделать. Как рыба, выброшенная на берег, она могла лишь беспомощно трепыхаться. Стыд и испуг владели ею безраздельно.

— Господи, помоги! Надо отвести тебя к знахарке. Дьявол забрался тебе в глотку и украл голос.

Она схватила его руку и сжала так, что он вздрогнул. Она замотала головой, надеясь, что Матиас поймет. Ее поразила немотой рука Господа, а не Врага или его прислужников, которые кружат по миру, стремясь навредить везде, где только можно.

Но Матиас был упрям.

Утром граф Лавастин со своей армией покинул Стелесхейм, сам с наследником возглавив колонну. К ним присоединился лорд Уичман со своей буйной ватагой. Племянница Гизелы стояла в тени, пересчитывая монеты в кошельке.

Когда армия скрылась в лесу, Матиас повел сестру к знахарке-травнице. Старуха выслушала их, взяла в уплату за лечение нож, намазала горло Анны резко пахнущей мазью и велела выпить менее гадкий отвар, который сначала попробовал Матиас. Анна послушно допила его, но к концу дня ничего не изменилось.

Вечером Матиас повел Анну к дьякону лорда Уичмана, которая осталась в деревне. Женщина благородного происхождения, она посмотрела на детей с опаской, решив по их облику, что они хотят что-нибудь выклянчить.

— Она не может говорить, добрый дьякон, — пояснил Матиас, выталкивая Анну вперед.

— Многие дети слишком слабы или недоразвиты, — пояснила дьякон. — Это случается из-за болезней, хотя чаще зимой. Может быть, ее ударили по голове в одном из боев?

— Нет, добрый дьякон. — Матиас был настойчив. Иначе они не выжили бы в Генте. — Еще вчера она говорила не хуже меня.

— Отведи ее к знахарке.

— Мы уже ходили.

— Тогда уповай на Господа. — Для дьякона немое дитя ничем не выделялось среди множества больных и искалеченных. Впрочем, она была доброй женщиной и добросовестным священнослужителем. Она помолилась над Анной, возложила руки не ее голову и велела отойти в сторонку. — А ты подожди, мальчик. Я помню тебя. Ты был тяжело ранен Эйка. Я молилась за тебя, но думала, что ты обречен жить калекой до конца дней. Однако я вижу, что Господь исцелил тебя. Мы все должны быть благодарны за эту милость Господню, позволяющую многим выжить, не потеряв телесных и душевных сил.

Анна так испугалась, лишившись дара речи, что почти не замечала Матиаса. Он, в свою очередь, так волновался за нее, что совсем забыл о себе. Как будто свет вспыхнул над ними: они вдруг поняли, что Матиас уже не хромает.

Торопливо, с недоверием, дети сняли с его ноги грязные тряпки. Они не верили своим глазам. Дьякон по-доброму улыбалась, не сознавая, насколько невероятно было происшедшее.

Никакой гнойной раны, никакой мертвой кожи, никакого жуткого искривления — прямая, гладкая, сильная нога.

Он больше не был калекой.

Их ждало еще одно чудо.

Через четыре дня с дороги раздался крик:

— Король! Король входит в Стелесхейм!

Анна и Матиас, как и все население Стелесхейма, поспешили к дороге, по которой к потрепанному селению приближался король Генрих с войском и свитой.

Великолепие королевского кортежа могло лишить дара речи кого угодно. Король, конечно, не заметил Анну. Она была лишь еще одним грязным босоногим ребенком, стоящим на обочине дороги.

Каким гордым и великолепным, красивым и стройным он был! Одет он был почти так же, как и остальные благородные лорды, но ошибиться было невозможно: сразу видно, что он король.

Конечно же, однажды к ней вернется голос. Когда-нибудь, когда она уже будет старушкой, она расскажет стайке собравшихся у ее ног ребятишек, как однажды мимо нее проезжал сам король.

— Это меня доконает! Я уже истощила свои запасы, снарядив графа Лавастина. Теперь я должна кормить эту свиту — и это конец!

Хозяйка Стелесхейма была на пределе нервного напряжения, Росвите, увы, велели ее успокоить. Снаружи, между палисадом и рвом, расположилась на ночлег армия короля. Раз армия графа Лавастина уже выступила, а хозяйка билась в истерике, им не имело смысла оставаться в Стелесхейме дольше чем на одну ночь. Росвита не могла не признать, что жизнь в седле ее утомила.

После того как Сапиентия оправилась, они упорно двигались на север, оторвавшись от обоза. Армия постоянно росла за счет подкреплений, присоединяющихся к ней на каждом ночлеге.

— А без лорда Уичмана, — продолжала плакаться госпожа Гизела, — меня некому защитить от Эйка.

Ее племянница спокойно стояла позади с тем выражением, какое бывает у женщин, научившихся покорности.

— Ну уж Эйка-то вы, я думаю, можете не опасаться. Между ними и вами две армии, да и герцогиня Ротрудис с маркграфиней Джудит прибудут со дня на день с юго-востока.

Но хозяйка была неутешна. Цепляясь за руку племянницы, она продолжала причитать:

— О Господи, граф и его армия на четыре дня оторвались от вас, добрая сестра! Главная дорога совсем запущена и очень опасна. Эйка, возможно, уже разбили армию графа и гложут их кости на своем нечестивом пиру!

— Ну уж этот-то пир не за твой счет, — резко одернула ее племянница, выдергивая руку.

Сестра Амабилия и брат Фортунатус, маячившие за спиной Росвиты, разом фыркнули, не в силах сдержаться. Росвита укоряюще обернулась к ним и увидела, что они закрывают рты рукавами. Фортунатус симулировал припадок кашля, Амабилия еще хихикала, безуспешно стараясь подавить смех. К счастью, вперед вышел юный брат Константин, постаравшийся урезонить молодую женщину и удержать ее от неуместных шуток.

— Прошу вас, брат, — обратилась к нему Росвита, — помочь мне рассеять страхи доброй госпожи Гизелы. Нам нужен лишь скромный ужин, мы понимаем, что у хозяйки нет богатых запасов для обильной трапезы…

Этого госпожа Гизела тоже не могла стерпеть. Подстегиваемая честолюбием, она обернулась к племяннице и приказала забить полсотни голов скота, и сотню кур, и…

Росвита и ее клирики спешно отступили с поля боя к столу, поставленному в сторонке для их грамотейских потребностей.

— Она, кажется, собирается перебить всех кур в именин, — предположила сестра Амабилия. — Боюсь, ей нечем будет кормить оставшееся население.

— Если король Генрих не разобьет Эйка, здесь не будет вообще никакого населения, — возразил брат Фортунатус.

Росвита оставила их дискутировать и вышла.

Там она увидела Виллама, сидевшего на скамье и руководившего выравниванием двора для установки королевского шатра. Его уцелевшая рука лежала на колене, пустой рукав был приколот к плечу, чтобы не болтался при ходьбе. Он улыбнулся и жестом пригласил ее сесть рядом. Она опустилась на скамью.

— Вы сегодня серьезны, лорд Виллам, — сказала она, заметив его нахмуренные брови.

Он пожал плечами:

— Тяжело, даже в моем возрасте, видеть, что сражение близко, и не иметь возможности принять в нем участия. Я не могу даже послать в бой своего сына.

— Сочувствую вам. — Она не смотрела на пустой рукав, помня о том, что он потерял руку при Касселе. Но лорд Виллам сожалел, конечно, не столько о руке, сколько о сыне Бертольде, пропавшем более года назад на холмах у монастыря Херсфельд. Она проследила за его взглядом и ахнула: — Не собирается же она в бой сразу после родов?

Под навесом в походном кресле сидела принцесса Сапиентия, возле которой стояли отец Хью, придворные дамы, ее «орел», служанки и нянька, занимавшаяся ребенком. Ипполита, здоровый и энергичный ребенок, орала во всю глотку, а мастер примерял располневшей после родов принцессе кожаную броню.

— Прошло почти два месяца, — возразил Виллам.

— Почти два месяца! — Росвита отряхнулась и поправила рясу. — Мне это не нравится, хотя, признаю, принцесса очень окрепла.

Сапиентии почти не приходилось заниматься младенцем, поэтому она очень быстро привыкла к своему новому положению некоронованной наследницы.Виллам поднял бровь:

— Она, конечно, доказала свою способность править деторождением, но ей следует доказать и способность командовать войсками и руководить королевством, и это не менее важное испытание.

— И ей как раз подвернулась такая возможность, — поморщилась Росвита.

Действительно, Генрих не короновал и не помазал Сапиентию, но она постоянно сопровождала его в походе и за столом на пиру; ей давалось слово, когда надо было уломать леди и лордов Вендара выделить войска для похода на Гент. Ее ребенок, здоровый и красивый, вызывал всеобщий восторг, поэтому Сапиентия расставалась с ним лишь па ночь. Дочь сопровождала принцессу, красноречиво подтверждая ее право на наследование.

— Полагаю, у нас нет причин для беспокойства, сестра. — Виллам, как всегда, правильно истолковал ее молчание как признак озабоченности. — Она стала уравновешеннее в последние месяцы. И отец Хью всегда вовремя даст ей правильный совет.

— Вы уверены?

— А вы сомневаетесь? — искренне удивился Виллам. — Он очень изменился.

— Полагаю, вы правы, — согласилась она не очень уверенно, так как, глядя на него, стоящего возле принцессы с кротким и елейным видом, она не переставала думать о книге.

О Владычица, мысль о книге просто сводила ее с ума. Когда вечером она сидела в совете короля под сводами шатра, ее снедало звериное любопытство. Зал госпожи Гизелы годился для пиров лорда Уичмана, но для военного совета короля оказался слишком мал. И вот они собрались в беседке короля, где тоже было тесновато.

Сапиентия сидела слева от короля, справа от него стоял Виллам. Вокруг столпились участники совета, наиболее важная из них — молодая герцогиня Лютгард Фесская, примкнувшая к королю северо-восточнее Касселя несколько недель тому назад. Здесь же были отец Хью, муж дочери Виллама лорд Герхард из Веллер-Гасса, граф Эсбе — коренастый спокойный мужчина, о бесстрашии которого ходили легенды. Леди Ида из Вестримарка, кузина погибшей графини Хильдегард, желавшая лично отомстить за смерть родственницы и предъявить права на ее земли. Присутствовали также сыновья, мужья, племянники владетельных леди, пославших своих мужчин представлять их.

Из детей Генриха присутствовала лишь Сапиентия. Теофану еще не вернулась из монастыря Святой Валерии, от нее не было даже вестей. Возможно, она разминулась с гонцом, отправленным в монастырь с вестью о походе на Гент, и искала их в Вейланде. Эккехард был оставлен в школе, во дворце Вераусхаузен, в десяти днях пути к югу от Стелесхейма, под присмотром монахов Эбена. Эккехард умолял взять его в поход: он уже совсем вырос, ему надо набираться жизненного опыта. Тщетно. Отец из соображений безопасности оставил его в школе.

Внесли вино, и чаша пошла но рядам взволнованных придворных.

— Мы на четыре дня отстаем от графа Лавастина! — как всегда порывисто, воскликнула герцогиня Лютгард. — Я предлагаю выступить немедленно, пусть даже ночью!

— И прибыть туда совершенно измотанными? — возразил Виллам.

— Это лучше, чем найти графа убитым, а его армию истребленной! Сейчас почти полнолуние, видимость позволяет ночные переходы.

— Но дорога пролегает по лесу, — заметил Генрих, положив конец спору. — Я послал гонцов к графу Лавастину. Мы проследуем быстрым маршем, не истощая людей.

Сестра Росвита не могла больше сдержать метания своих мыслей и покинула шатер короля. Выйдя, она сразу же столкнулась с «Королевским орлом», Хатуи, которая стояла, глядя на небо.

— Неожиданно для самой себя Росвита, оглянувшись по сторонам, напрямик спросила Хатуи, что та знает о книге.

— О книге? — Хатуи не ожидала вопроса. — Конечно, я знаю о книге. Лиат всегда носила ее при себе, насколько я знаю, книга всегда принадлежала ей. Возможно, конечно, что она стащила книгу и у отца Хью.

— Но вы так не думаете?

— Вулфер так не считал, хотя она прятала свою книгу и от него. Вулфер никогда не требовал даже показать ее. Однажды он сказал мне, что это ее право — скрывать от нас свое имущество, если она хочет.

Вулфер. Росвите казалось, что простой «орел» окружен слишком густой завесой таинственности — хотя Вулфер никак не был и не казался простым.

— Вы проездом были в Хартс-Рест и столкнулись с Лиат и Ханной? Королю всегда нужны хорошие, надежные «орлы», и Вулферу они показались подходящими кандидатами, так?

— Нет, сестра. Вулфер искал Лиат. Мне и Манфреду он поручил искать девушку, соответствующую его описанию, — Лиат, вы понимаете. И когда мы объединились, он сказал, что нашел ее. И мы поехали в Хартс-Рест вместе.

— А Манфред?

Лицо Хатуи было непроницаемо, но Росвита заметила легкое движение, как будто она сдерживала боль.

— Наш товарищ. Он пал в Генте.

— Так Бог даже сильным напоминает, что жизнь коротка, а печаль длинна. Я помяну его имя в своих молитвах…

— Спасибо, сестра.

На мгновение Росвите показалось, что «орел» сейчас пожмет ей руку как товарищу, но Хатуи засунула руку за пояс, а другой что-то смахнула с глаз.

— Вечная ему память на земле, и да вознесется он в Покои Света.

— Но не трагическая судьба безвестного «орла» занимала мысли Росвиты. Она уже начала упорядочивать новую информацию. Вырисовывалась ли в ее мозгу новая и более интересная картина?

— Вулфер прибыл в Хартс-Рест в поисках Лиат. Он знал ее раньше?

— Этого я не знаю, сестра.

— Отец Хью сказал мне, что она украла у него книгу, когда была его рабыней.

— Росвита начала волноваться. Версия Хью была простой и правдоподобной, причем не противоречила сказанному Хатуи. Он был сыном маркграфини. Нужно помнить, что и Лиат, и Хатуи были «орлами», их связывала клановая общность интересов.

— Почему я должна верить вам, простой женщине, а не Хью, сыну маркграфини?

Хатуи улыбнулась:

— Божье солнце одинаково светит и лордам, и рабам. Владычица и Господь любят всех нас в равной мере, сестра.

— Но Владычица и Господь творят Свою волю и по разному одаривают своих детей. Иным Они дают больше, иным меньше. Нельзя ли из этого заключить, что мы заслуживаем то, что получаем? Что Они дают избранным то, что не дано остальным?

Но Хатуи оставалась неколебимой. Она пожала плечами:

— Да, все дары даются нам Богом. Без этих даров все мы лишь прах. Все равны перед Богом. И достойное слово простой женщины весит на весах Господа не меньше, чем слово аристократа.

Было странно слышать все это от простой женщины, но Росвита не могла отрицать справедливости ее слов.

— Ваши слова мудры, «орел».

Хатуи прикоснулась пальцем к губам, как будто сдерживаясь от неподобающего высказывания. Ветер поднял с земли пыль, взбитую множеством ног. Скоро, слишком скоро, ночь оживет страшными Эйка, многие из тех, кто следует на Гент, умрут. Росвита поежилась, хотя холодно не было.

— Еще…

— Я внимательно слушаю.

— Зачем мне врать?

— Чтобы защитить товарища, «орла», согласно присяге.

— Верно. Я подтверждаю, что верна данным мною обетам. А теперь спросите себя, зачем отцу Хью врать о книге?

— Это зависит от того, что в ней сокрыто. Ведь вы не знаете?

— Нет, не знаю. Я читать не умею, да и Лиат никому не показывала книгу, кроме, может быть, Ханны.

Ханна. Айвар сосал ту же грудь, что и она. Молочная сестра ее брата. В каком-то смысле ее родственница, несмотря на свое низкое происхождение и знатность Росвиты.

Ханна может что-то знать. Но поговорить с нею, зажатой цепкой хваткой принцессы Сапиентии, чутко оберегавшей все свое и всех своих от малейшего посягательства извне, — задача не из простых.

Но ничего другого не оставалось. Никого не оставалось. Сапиентия упрочила свое положение, в последнее время она изменилась. Возможно, сонеты отца Хью вели ее к тому, в честь чего она была названа, — к мудрости. Из нее могла получиться зрелая, сложившаяся королева.

Так, мысленно перескакивая с темы на тему, давая волю воображению, Росвита вернулась в шатер как раз вовремя, чтобы услышать, как Генрих сказал то, чего они ожидали:

— Выступаем утром, боевым маршем, готовые к атаке. В случае нападения сразу вступаем в бой, развертываемся, применяясь к местности вдоль дороги. Авангардом командует герцогиня Лютгард: это левый фланг. Ее высочество принцесса Сапиентия командует той частью войск, которая находится на правом фланге. Я двигаюсь в центре, командую центральной группой. Маркграф Виллам замыкает колонну, командует арьергардом и резервом.

Решение принято. Послышался общий вздох. Скоро наконец они встретят Эйка.

Граф Лавастин выслал на северо-восток отряд пехоты под командой сержанта Фелла и группу легкой кавалерии из Отуна. Они охраняли четыре тяжелые подводы с частями осадных машин и звеньями тяжелой цепи, выкованной кузнецами Лаваса весной.

— Возьмите «орла», чтобы сообщить мне об успехе операции, — распорядился граф.

Они двигались три дня, не встречая на пути ничего, кроме заброшенных полей и разрушенных ферм. Лагерь отряд разбил за утесом, господствовавшим над западным судоходным рукавом реки Везер. Восточный рукав, отделенный от западного узким скалистым островом, был слишком мелок и переходил в болото, постепенно сливающееся с морским побережьем.

Рабочие и ремесленники из Отуна сразу взялись за работу, споро повалили несколько деревьев и начали сооружать два метательных механизма, которые древние дарийцы называли баллистами. Одновременно они строили небольшую катапульту, для которой ошкурили ствол молодого крепкого дерева.

Работа шла быстро. Пока Лиат вместе с конниками проверяла окрестности, не найдя ничего, кроме нескольких сожженных деревень, заросших полей да заброшенного развалившегося древнего форта, охранявшего реку в прелате времена, осадные машины уже приобрели боевой вид.

Весь следующий день механики оснащали и настраивали машины. Те постепенно одевались оснасткой, а работники из-за наступившей жары почти совсем разделись. Между тем сержант Фелл с несколькими ветеранами, имевшими опыт сражений с Эйка на севером побережье Варре, обследовали берег реки во время отлива. При отливе в устье реки проявились выглаженные течением мели и островки водорослей в более глубоких местах.

Когда стемнело, во время отлива, при лунном свете началась работа в устье. Рабочие и солдаты поволокли по обнажившемуся песку и камням заостренные с одного конца бревна. За день солнце так прогрело воздух, что даже ночью Лиат была только благодарна воде, охлаждавшей кожу при пересечении главного рукава. Под ногами перекатывались выглаженные водой камешки. Ома ощущала соленый запах моря. Вода, несущая в море ил и глину, омывая ноги, текла мимо, напевая о своем дальнем пути с южных гор. За бедро зацепилась и проплыла дальше ветка.

Отлив позволил укрепить в дне заграждение из заостренных бревен, хотя быстрое течение и затрудняло работу. Как частокол против атаки кавалерии, эти бревна должны были располагаться на строго определенном расстоянии друг от друга и под определенным углом. При отливе концы бревен выступали над водой, а скрытые приливом, они должны были цепляться за днища ладей Эйка.

— Сюда, друг, — окликнула Лиат женщина-работница. Она шагнула вперед и погрузилась в воду по пояс. Сильное течение потянуло ее в сторону моря. Солдат увидел, как Лиат борется с течением, и протянул руку. Вместе они добрались до закрепленного цепью плота. Они помогли пяти работникам установить в воде бревно толщиной с талию Лиат. Бревно забивали в дно и укрепляли добавочными противовесами и упорами, которыми служили большие камни, частью доставленные с берега, а частью найденные тут же, в русле. Камни сваливали грудой, и вскоре Лиат, взобравшись на эту кучу, уже могла дотянуться до верхушки бревна.

Стоя у бревна, Лиат окинула взглядом освещенный лунным светом пейзаж. Вода загадочно поблескивала, отражая свет луны и звезд, многие из которых потускнели в ярком лунном свете, но, взглянув прямо вверх, она сразу смогла разглядеть три драгоценных камня летнего неба: бриллиант, сапфир и цитрин. Небесная Река, в отличие от омывавшей ее осязаемой земной реки, казалась лишь дымкой. В безлунную ночь она ярким поясом пересекла бы зенит, падая в кольца Змеи на юге. На востоке распахнул свои крылья Орел, рядом — Кающийся Грешник. На западе садился Дракон. Она закрыла глаза. Водный поток, как печаль, затягивал снизу.

— Выдержит! — бодро гаркнул над ухом сержант Фелл, вернув ее на землю. Он пришел проверить работу. — Пошли дальше, у нас много дел. Еще есть время до начала прилива.

К утру, когда потоки воды, сталкиваясь, начали образовывать опасные водовороты, они перекрыли уже весь рукав, кроме самых глубоких его мест, где загнать сваи в дно было невозможно. Тогда они собрались вместе, промокшие и уже замерзшие, и совместными усилиями натянули между столбами цепи.

К восходу солнца работы были закончены, а метательные механизмы замаскированы между утесами. Лиат вытерлась насухо, частично переоделась и прикорнула на солнышке, подложив руки под голову. Заснула она мгновенно.

И так же мгновенно проснулась от чьего-то прикосновения к ее плечу. Лиат вскочила на ноги и схватилась за меч, но сержант Фелл предостерегающе поднес палец к губам и поманил ее вперед.

— Приготовься, — сказал он тихо, как будто боясь, что утренний ветерок донесет до Эйка его слова, и прошел дальше, к следующему бойцу.

Она встала и посмотрела на заходящее солнце. Напротив, над восточными утесами, вставала луна.

Лиат приготовила лошадь, лук, стрелы и улеглась у края утеса, следя за приближением ладьи Эйка. Она шла с приливом, но против ветра. Длинные весла, по дюжине с каждого борта, спокойно поднимались и опускались, приближая судно к подводной преграде. Солнце чертило на воде золотые полосы.

— Спокойно, ребята, — обращался сержант Фелл к команде баллисты. — Терпение. Ждем, ждем. Вот так… Приготовились… Пли! — Приказ Фелла упал, как кузнечный молот.

Воздух разорвал выстрел баллисты, тяжелая стрела с железным наконечником пронеслась к судну. Все замерли. Ладья ткнулась носом в цепь, корму повело в сторону и вперед, по дуге. Стрела упала в воду, Фелл тотчас ввел поправку в прицел, стрела второй баллисты упала в воду ближе к неуправляемому судну. Команда первой баллисты наводила машину для второго выстрела. Эта стрела пронзила гребца и, пробив палубу, исчезла в глубине судна. До берега доносились крики Эйка и треск дерева. Четвертая стрела ударила в борт под углом и отскочила в воду. Лиат услышала первый выстрел катапульты и ахнула. С берега летел то ли сноп света, то ли огненная стрела с дымным хвостом вместо оперения. Но это была не стрела, а ком горящей смолы. Врезавшись в судно, смола подожгла одежду гребцов и палубу.

Фелл снова навел баллисты. В ладью вонзилась стрела, еще одни заряд горящей смолы попал в спущенный парус, который сразу же вспыхнул. Эйка покидали горящее судно. Они прыгали в воду и плыли к берегу. Сержант Фелл оставил баллисты и устремился вниз, к солдатам, ждущим на берегу. Лиат подбежала к лошади, вскочила в седло и вместе с дюжиной всадников поскакала к воде. Там уже был Фелл с шестью копейщиками и пятью лучниками.

Первый Эйка встал на дно и выпрямился. Вода доставала ему до пояса. Лучник Фелла прицелился и с расстояния не далее броска камня всадил ему стрелу в глаз, как раз когда тот пытался разглядеть что-то в лучах слепящего заходящего солнца. На берег, рыча и лая, вырвались три собаки. Их тотчас же прикончили копейщики.

— Слева! — крикнул кто-то. Лиат обернулась и увидела двух Эйка, вылезающих на берег ниже по течению. Она прицелилась и на скаку выстрелила в сердце одному из них. Второй, подняв каменный топор, бросился на нее. Лиат пришпорила лошадь, Эйка взвыл и устремился за ней, но вода замедляла его движения, и он начал оглядываться в поисках другой добычи. Лиат обернулась, придержала коня и, спокойно прицелившись, спустила тетиву. Это была легкая цель. Второй стрелы не понадобилось.

За ней к берегу прибило уже около дюжины трупов. Сержант Фелл гнался еще за одним Эйка, кажется последним — и безоружным. Фелл с резким выдохом опустил боевой топор на голову обреченного дикаря. Солдаты подбадривали Фелла, но никто даже не думал помогать ему. Какими бы толстокожими ни были Эйка, топор Фелла разрубил голову пополам. Издав страшный крик, меднокожий рухнул на землю.

На противоположном берегу реки в лучах солнца Лиат заметила, как из воды выбираются несколько Эйка, направляясь как раз на спрятанную там засаду. Остальные утонули или сгорели в ладье вместе с собаками.

Вокруг раздавались победные крики солдат, рабочих и механиков. Прилив бил горящую ладью о цепь и столбы, и она, еще не догорев, начала разваливаться, рассыпая вокруг себя искры и языки пламени. На берегу несколько солдат Фелла оттаскивали трупы Эйка в сторону моря, где берег был круче, и сталкивали их в воду. Трупы тонули как камни.

Герцогиня Лютгард вела авангард бешеным темпом, и уже к первому вечеру после выхода из Стелесхейма обоз отстал. Его повозки застряли там, где дорога проходила по болотистой низине. Люди из резерва Виллама вытаскивали их, а Росвита ждала на сухом участке земли, когда мимо проскакал знакомый «орел».

— Минутку, «орел!» — крикнула она. — Какие новости?

Молодая женщина задержала лошадь.

— Авангард остановился на ночлег, миледи. Король велел не растягиваться, чтобы Эйка не смогли атаковать армию по частям. — Она нервно обернулась. — У меня сообщение для принцессы Сапиентии, миледи.

— Я вас долго не задержу. — По лицу «орла» она видела, что та хочет поскорее ускакать прочь, но боится ослушаться. — Несколько мгновений не повредят вашему делу, Ханна, — я правильно вас называю? — (Женщина кивнула. У нее было чистое выразительное лицо и чудесные светлые волосы цвета старой соломы.) — У вашей подруги, Лиат, была книга…

Ханна побледнела:

— Книга! — Она огляделась, как животное, пытающееся бежать из горящего леса. Лошадь под нею волновалась, ее приходилось сдерживать. Ханна управлялась с животным с несколько неуклюжей сноровкой человека, уже взрослым обученного верховой езде.

— Я вижу, вы знаете, о какой книге идет речь. Правда, что она украла эту книгу у отца Хью?

— Ничего подобного! — (Никто из знакомых Росвиты не смог бы сыграть такие убежденность и уверенность.) — Книга никогда не принадлежала этому типу. Это он украл ее у Лиат, так же как он украл ее свободу, когда она была беспомощна.

— Беспомощна?

— Ее отец умер, оставив долги, и тогда…

— Ее нельзя назвать беспомощной, если она была совершеннолетней и могла принять на себя долги как его наследница. Но мой вопрос не об этом.

— Книга… — пробормотала Ханна. Эта книга, конечно, имела свою судьбу, свою интересную историю, и реакция Ханны только утверждала Росвиту в намерении докопаться до истины. — Я клянусь вам нашими Владычицей и Господом, честью и достоинством благословенного Дайсана, что книга принадлежит Лиат, а не отцу Хью. Книга принадлежала отцу Лиат, и отец оставил ее своей дочери.

Клятва была впечатляющей.

— Но если Лиат была рабыней отца Хью, который выкупил ее долги, то все ее имущество тоже принадлежит ему.

— У нее не было книги, когда он купил ее. Книга не была включена в опись долгов и имущества. Книга была у меня, я прятала ее. А-а, в бога-душу-мать! — Она выругалась по-солдатски, грубо и резко, и тут же покраснела. — Прошу прощения, миледи.

— Вы можете называть меня сестрой Росвитой, дитя мое.

— Да, миледи. Можно мне тоже задать вопрос, миледи?

Росвита чуть не рассмеялась. «Можно мне тоже задать вопрос, миледи?» И все же она отказывается признавать действующие законы. Как можно утверждать, что отец Хью украл книгу, если он совершенно законно оплатил долги умершего?

— Какое вам дело до… — Но тут выражение ее лица изменилось, она замкнулась в себе и отвернулась. — Могу ли я отправиться исполнять поручение, миледи?

Росвита вдохнула:

— Пожалуйста, продолжайте путь.

Конечно, она спрашивала, какое Росвите дело до книги. Очевидно, «орел» посчитала, что уже знает ответ.

Была ли допущена несправедливость? Но версия отца Хью не отличалась никакими особенными деталями… Кроме акцентов. Кто прав? На чьей стороне Господь?

Брат Фортунатус выбрался от завязших в грязи телег. Ряса его была испачкана.

— Присядьте, пожалуйста, сестра Росвита. — Он принес табурет.

— Вы меня удивляете, брат Фортунатус. При вашей страсти посплетничать, вы все-таки добрая душа. — Она благодарно села, а он, усмехнувшись, отправился наблюдать, как солдаты вытаскивают повозки.

Вскоре повозки были вытащены, все, кроме одной, которая увязла безнадежно. Ее содержимое было частично перенесено на другие телеги, частично отдано слугам. К наступлению темноты они догнали основные силы.

Лес вдоль дороги прочесывали дозоры, с обеих ее сторон на случай нападения были устроены завалы-баррикады из поваленных деревьев. Больше никаких военных приготовлений Росвита не заметила. Клириков пригласили в королевский шатер, расположившийся в центре растянутого вдоль дороги лагеря. Хотя принцесса Сапиентия находилась рядом с королем, возбужденно обсуждая предстоящую баталию, отца Хью не было видно. Росвита с легкостью нашла предлог удалиться, а снаружи расспросила, где находится отряд Сапиентии, и направилась туда. Уже стемнело, но при ней был служитель с факелом. Кроме того, почти полная луна уже поднялась над верхушками деревьев. Широкая просека, на которой стояла палатка Сапиентии, была полностью освещена луной.Отец Хью стоял на коленях возле навеса. Рядом с ним никого не было, поодаль у костра беседовали солдаты. Здесь было тихо и спокойно.

Хью расположился на ковре, постеленном поверх травы и мелкого кустарника. Он молился.

Где книга?

Она позаботилась о том, чтобы ее не заметили. В такой ситуации факелоносец сопровождал любую леди, лорда или капитана, а она постаралась выбрать положение так, чтобы ореол пламени закрывал ее. Росвита смотрела внимательно и увидела то, что искала. Книга лежала под левым коленом Хью, почти скрытая складками одежды.

Отец Хью закончил молитвы, откинулся назад и пододвинул книгу ближе к свету двойного фонаря. Отдаленное кваканье лягушек в невидимом пруду заглушало шепот солдат о предстоящей битве и жестокости Эйка.

Он осторожно открыл книгу.

В ней было нечто не предназначенное для ее глаз, она остро это ощущала. Кто у кого украл книгу, Лиат у Хью или наоборот? Следует верить «орлам» или все же сыну маркграфини, ныне посвятившему себя Церкви?

Вдруг он вздрогнул, закрыл книгу, выпрямился и посмотрел во тьму прямо на нее.

Ветер поднялся вокруг нее так же внезапно, как лодку в реке захватывает водоворот. Ее охватила уверенность, что он видит ее, знает о ее присутствии. Но откуда? Чувство это было столь реально, что она безотчетно, против воли, подтолкнула своего сопровождающего и повернула обратно.

Росвита почти бежала.

Лишь в королевском шатре, уже хлебнув охладившего горло эля, она задумалась о том, почему сбежала и по собственной ли воле сделала это.

Айвар сцепил ступни под скамьей и зевнул. Если подвинуть ноги, их пальцы ощутят шероховатые доски деревянного пола. Пот щекотал нагретый солнцем затылок. Наставник монотонно бубнил о поручениях знаменитого скопоса Григории, прозванной Великой.

Летняя жара заполняла помещение, как душная вата. Позади молчали новички-первогодки. Может быть, уснули. Айвар не оглядывался, чтобы не привлекать внимание Мастера-Надуты-Губы. Впереди лорд Реджинар и его свора рьяно предавались своим занятиям. Их стало меньше, когда смерть обеих старших сестер во время кумского рейда оставила этого послушника единственным наследником матери. Лорд Реджинар горько сетовал на судьбу, позволившую его старшим братьям драться с варварами, а его запершую в этих затхлых стенах. После этой тирады Айвар испытал даже нечто вроде симпатии к этому зазнайке. Но эти причитания не дали ничего, кроме приглашения к тетке, матери Схоластике, после визита к которой он настолько преобразился, став кротким и послушным, что Айвар заподозрил аббатису в колдовстве.

Айвар снова зевнул. Жара вытягивала вес силы, монотонный голос наставника был так же надоедлив и всепроникающ, как и эти вездесущие мухи. Снаружи слышались лай собаки и ржание лошади. Своих лошадей в монастыре мало, наверное, это какой-нибудь путник, может быть, паломник. Но Айвар уже не расстраивался при мысли о том, что эти невидимые люди свободно передвигаются по миру.

«Что такое мир — говорила Таллия, — в сравнении с самопожертвованием Благословенного Дайсана? Как мало значат наши эгоистичные помыслы, наши мелкие делишки в сравнении с его муками за нас!»

Далекий, хотя и знакомый голос — его собственный, звучавший год назад, — иногда терзал его. Что делать с Лиат? Что делать с его обещанием, данным ей? Но он ничего не мог сделать, решение отца обжаловать невозможно. Его мать умерла давно, и то, что она могла бы оставить Айвару, после смерти было конфисковано ее родней.

Как и Эрменрих, он должен был примириться с судьбой.

Айвар покосился на приятелей.Болдуин сидел, подперши подбородок рукой, и внимательно смотрел на наставника. Айвар достаточно хорошо знал его, чтобы понять, что он даже не видит наставника. Эрменрих снова чихнул, утер нос рукавом и заерзал, крутя стилос. Даже Зигфрид о чем-то задумался. Айвар знал его привычку крутить левой рукой кончик уха, когда он отвлекался.

О Владычица, Айвар знал, о чем они думают. О ком они думают, все они.

Дверь классной комнаты заскрипела. Речь преподавателя прервалась, все головы поднялись и повернулись к входящему. Брат Методиус появился в классе с таким мрачным выражением лица, что Айвар внезапно испугался, что старая королева, болезнь которой обострилась, только что умерла.

Методиус отозвал Мастера-Надуты-Губы в сторонку. Они тихо о чем-то беседовали. Айвар расправил плечи и уставился на слова, записанные на табличке перед ним. Доцет, докуит, доцебит. Думая о Таллии, он записал: Нос ин веритате докуерат — «Утвердила нас в истине».

Болдуин пнул его под столом. Айвар вздрогнул и увидел, что брат Методиус сделал им знак идти молча за ним.

Он послушно поднялся. Они вышли из класса, спустились по лестнице. Из всей группы выделили лишь их четверых. Может быть, причину знал Зигфрид, может быть, Эрменрих слышал что-то от своей кузины, но Айвар не отваживался заговорить. Рядом молча шествовал брат Методиус.

Айвар почти сразу начал подозревать что-то дурное. Методиус привел их в кабинет матери Схоластики и остался возле двери, как тюремщик, преграждающий путь к побегу. В кабинете никого не было.

Через открытое нараспашку окно в комнату вливались потоки солнечного света, в лучах которого плавали многочисленные пылинки. Под окном в саду работала монахиня. Айвар не мог понять, собирала ли она травы или занималась прополкой. Он видел изгиб ее спины и размеренные движения спокойного и умиротворенного человека, знающего свое место в мире и по-своему постигшего Бога.

В душе Айвара мира не было.

Болдуин украдкой дернул Айвара за рясу и еле заметно наклонил голову вправо. Через открытую дверь там можно было видеть часть кельи, угол простой кровати. Перед постелью на коленях стояла женщина. Ее голова была прикрыта платком, а руки молитвенно сложены. Айвар невольно тихо ахнул. Несмотря на платок, полностью закрывавший пшеничные волосы, он тотчас узнал эту молитвенную позу. Он видел ее во сне.

В дверном проеме появилась мать Схоластика, заслонившая Таллию. Она вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. В тишине щелкнул засов. Все четверо послушников смиренно опустились на колени. Стоя на коленях с опущенной головой, Айвар услышал, как мать Схоластика прошла к столу и села в кресло. Снаружи трещали кузнечики, раздалась птичья трель.

— Ересь, — сказала мать Схоластика.

Все четверо виновато взглянули на нее. Но она ничего больше не сказала. Ее лицо казалось высеченным из камня. Она молча рассматривала послушников. На подоконник опустился дрозд. Его черное оперение напоминало щегольскую накидку гвардейца. Дрозд повел ярким оранжевым клювом и уставил на них золотой глаз. Эрменрих кашлянул, и птица вспорхнула с окна, скрывшись в саду.

— Вы заражены словами этой девушки, которая даже не приносила церковного обета. Это так? Можете вы поклясться передо мной, что не затронуты ее лжеучением? Можете поклясться, что ее ложное видение Благословенного Дайсана не искусило вас?

Каждое ее слово звучало, как железный грохот копыт боевого коня, несущегося в атаку. Айвар сжался от ее гнева. Эрменрих ерзал. Болдуин выглядел как образцовый кающийся грешник. Праведность светилась в красоте его лица, он молил Господа простить его прегрешения, разумеется немногие и незначительные.Но ни один из них, включая ее любимого многообещающего Зигфрида, посвященного Церкви в возрасте шести лет, не дал ей требуемой клятвы.

Они не могли этого сделать.

Они слышали Таллию, они собственными глазами видели ее чудом открывшиеся раны, повторявшие стигматы Благословенного Дайсана в Его страстях.

Они были свидетелями чуда розы.

Мать Схоластика поднялась из-за стола, как ангел Божий, готовый поразить грешников.

— Не вздумайте сказать мне, что вы верите в то, что она говорила. Что вы сами проповедуете это. Господь с Владычицей, спаси и сохрани!

— Прошу прощения, матушка, — заикаясь, начал Зигфрид, побелев и дрожа. — Если бы вы только слышали сами, что говорила леди Таллия, если бы вы стали свидетелем чуда, как мы… Добрые епископы Аддайского Синода неправильно поняли вопрос, который решали. Ведь это было триста лет назад! Их ввело в заблуждение…

— Молчать!

Даже Болдуин вздрогнул.

— Дети, — так она поставила их на подобающее им место, — вы понимаете, что наказание за ересь — смерть?

Но Зигфрида нелегко было сбить. Под его неподдельной скромностью скрывалось невиданное упорство. Он жил лишь для книг и учения, уверившись в идее, он не мог предать ее.

— Лучше умереть, говоря правду, чем жить молча.

— Чудо, — презрительно сказал вдруг брат Методиус, даже не испросив разрешения говорить. — Розы росли в этом дворе много лет, пока их не вырубили, чтобы построить забор. Который, к сожалению, не помог…

— Не будем обвинять забор, брат Методиус. Он служил Господу и своей цели и послужит им впредь. Виноваты семена ереси, пустившие ростки в этих молодых душах. Но раз мы знаем, сколь они укоренились, мы сможем от них избавиться. Их следует изолировать, и вы проследите, чтобы они ни с кем не общались, пока не отбудут.

— Уж я постараюсь, — сказал брат Методиус с таким выражением, что Айвар почувствовал обреченность. Брат Методиус, небольшого росточка мужчина средних лет, славился своей ученостью и твердостью. На его обещание можно было положиться.

— Отбудем. — Елейная осанка Болдуина исчезла. — Вы же не отошлете нас домой, матушка? Прошу вас…

— Время послушания закончилось, — резко ответила мать Схоластика, оборвав его мольбу.

Эрменрих кряхтел, пряча свои мысли. Зигфрид опустил голову так низко, что лица не было видно.

Айвар подумал о доме. Дом для него ничего более не значил. Что он будет там делать? Охотиться? Драться с Эйка? Женится на какой-нибудь наследнице? Найдет себе имение подальше к границе?

После слов Таллии, после ее чуда все мирские занятия казались такими пошлыми, банальными. Неважно, что говорил о розах брат Методиус. Айвар видел чудо и поверил в него. Конечно, матери Схоластике и брату Методиусу надо объявить чудо фальшивым, потому что оно низвергает все, на чем основана их вера.

Они верят в Экстасис, когда после семи дней поста и молитвы во искупление людских грехов Владычица и Господь в Своей милости вознесли Его прямо на небо. Они не хотят верить, что Благословенный Дайсан страдал и умер на земле и что Владычица воскресила Его Своею силой, потому что Он единственный на земле не был затронут тьмой, потому что он — Сын Божий, Сын Ее, Матери всего сущего.

— О доме никто не говорит, — возразила мать Схоластика, не смягчая тона. — Всех вас разошлют по разным местам. Болезнь поразила вас всех вместе. Стаду овец легко погибнуть, если среди них хоть одно глупое и отчаянное создание готово спрыгнуть с утеса. Другие следуют за ним не раздумывая. То, что вы сейчас испытываете, лишь преходящая фантазия.

Ваши нынешние заблуждения бренны, они рассеются. Упорный труд, уединение, молитва помогут вам вернуться на путь истинный. Конечно же, мы сообщим братьям обителей, в которые вы направитесь, о ваших заблуждениях. Они позаботятся, чтобы этот недуг не коснулся окружающих и покинул ваши заблудшие души.

Эрменрих снова заерзал. Его интересовала судьба, уготованная Хатумод.

— У вашей кузины свой путь, — спокойно ответила мать Схоластика, — пусть ее судьба более вас не занимает, брат Эрменрих. — Последовал кивок брату Методиусу, жестом призвавшему их к молчанию.

Эрменрих закашлялся, чихнул, вытер рукавом глаза, Болдуин дрожал. Айвар сосредоточился на затекшей левой ступне и мурашках в коленях.

— Эрменрих отправится в аббатство Фирсбарг, — распорядилась мать Схоластика. — Болдуин станет одним из братьев монастыря Сеит-Галль. — (И Болдуин едва сдержал вздох облегчения.) — Айвар вступит в братство Святого Валарика — мученика.

Эрменрих поморщился.

— Дальние восточные провинции, — пробормотал он. Болдуина возмутило его географическое невежество.

— Еще дальше, это вообще за пределами королевства. Территория Редерии, у черта на рогах, — пробормотал он тихо, не разжимая зубов.

— Прекратите болтовню, — строго приказала мать Схоластика. — Я не спрашиваю вашего мнения. Наконец, Зигфрид останется здесь, в Кведлинхейме, под нашим присмотром.

Разбросаны во все стороны. Эрменрих — на запад, далеко в Варингию, Болдуин на юг, в горы Вейланда, а сам он — в сердце варварских территорий, опасных даже в самые мирные времена.

— А что будет с Таллией? — Зигфрид не мог удержаться от этого вопроса, несмотря на запрет говорить. Происходящее волновало его глубже, чем остальных, для него вопросы веры были важнее, и если уж он в чем-то уверился, то оставался в этом неколебим. «О Владычица, что будет с Зигфридом без их присмотра!» — с жалостью подумал Айвар.

Но мать Схоластика, несмотря на выказанное Зигфридом непослушание, одарила его взглядом, в котором сквозь порицание проступала доброжелательная снисходительность. Мать Схоластика была сурова, весь ее облик подчеркивал эту суровость: тщательно закрытые платком волосы, торжественная белизна одежды, золотая цепь на шее как знак ее земного могущества и перстень аббатисы на пальце — символ церковной власти и авторитета в вопросах веры. Но при виде Зигфрида ее лицо смягчалось.

— Ее судьба не должна интересовать вас. Ей вообще не место в этих стенах. Ее участь решит сам король, как посчитает нужным.

Зигфрид, опомнившись, опустил глаза и замолчал.

Айвар не знал, что ему думать. Он попытался представить себе Лиат, но она ускользала от него. Ее образ давно уже стерся из его памяти, в отличие от образа Таллии. У Лиат не было веры. Когда он о ней думал, он не мог забыть о ее тайне. Она не была красивой в обычном смысле слова, но отличалась от всех женщин, которых он когда-либо видел. Он вспоминал ее манеру держаться, излучаемое ею манящее тепло. Он понимал, что все еще любит ее. Но Благословенный Дайсан учит, что вожделение — ложная любовь, а истинная любовь лишь та, которая мирно длится до конца дней. Не о теле Таллии он мечтал, ее страсть и фанатическая убежденность не оставляли его в покое.

Дверь скрипнула и отворилась. Брат Методиус отступил в сторону. В помещении послышался многоголосый шум. Вошла сестра, ведающая посетителями. Обычно невозмутимая, сейчас она, казалось, была чем-то взволнована.

— Прошу прощения за беспокойство, матушка, — сказала странноприимная сестра, покосившись на послушников.

— Я понимаю, что у вас важное дело, сестра. Что случилось?

— Это касается тех посетителей, которые вчера прислали гонца с сообщением о своем прибытии.

Мать Схоластика кивнула. Она поправила совиное перо, положив его ровнее рядом со стопкой исписанных ею листов пергамента:

— Ну так что же, все готово к их прибытию, соответствует их роду и знатности?

— Разумеется, матушка.

Аббатиса насторожилась, видя волнение посетительницы и ее нежелание острить.

— Успокойтесь, сестра, я уверена, они у нас долго не задержатся, лишь переночуют по пути ко двору короля. — Она переглянулась с братом Методиусом, и они поняли друг друга без слов. — Она может доставить к королю Таллию.

— И захватить Айвара. Ведь она все равно вернется домой, на восток, и может сдать его в монастырь.

— Конечно. Я попрошу ее держать их подальше от всех, на кого они могут повлиять своими еретическими заблуждениями, усугубив тем самым свое положение и совратив с пути истинного нетвердых духом.

Голоса снаружи становились громче и нетерпеливее, вызывающе нарушая монастырскую тишину.

Сестра показала на вход:

— Но она тут, за дверью. Я не смогла ее разубедить, даже сказав, что у вас важная беседа. Таких напористых я еще не встречала. — Она сделала паузу, собираясь с духом и стараясь вернуться к подобающей монахине отрешенности от мирской суеты. — Она утверждает, что у нее к вам важное дело.

— Ко мне? — Мать Схоластика так редко проявляла свое удивление, что Айвар на мгновение забыл свои горести и раздумья. Важное дело!

Дверь распахнулась. Она не могла больше ждать снаружи. О Владычица, она совершенно не уважала Церковь!

Она вошла во главе толпы из слуг, лордов, леди и разряженных управляющих. Как стадо ввалились они в помещение. Смех и болтовня, правда, мгновенно затихли при виде величественной аббатисы, сестры короля. Все вошедшие склонились в поклоне или опустились на колени, каждый по-своему. Все, кроме нее. Айвар вытаращил глаза и разинул рот.

— О Боже! — послышался рядом дрожащий голос Болдуина. — Только не это! Боже, молю Тебя, помоги мне!

Это была дама средних лет, высокая, статная, ее одежда сверкала золотым шитьем, а в волосах серебрилась седина. Без сомнения, ее дети были старше некоторых из присутствующих, возможно, какие-то мальчики и девочки уже называли ее бабушкой. Ее нельзя было назвать некрасивой, а гордая осанка головы выдавала знатную особу и казалась для нее столь же естественной, как и расшитый золотыми цветами и птицами легкий летний плащ. Видно было, что ей все равно, рады ей здесь или нет, она требовала уважения к своему рангу.

— Кто это? — прошипел рядом с Айваром Эрменрих.

— Маркграфиня Джудит, — кратко произнесла мать Схоластика, не поклонившись. Как и та, к кому она обращалась.

Болдуин захрипел, как будто подавившись. Он сильно побледнел, но даже это не могло скрыть его несчастную мужскую красоту.

— Я приветствую вас, — так же бесстрастно продолжала мать Схоластика, — и предлагаю гостеприимство Кведлинхейма. Вы здесь по пути ко двору короля Генриха? К сожалению, королева Матильда слишком слаба и никого не принимает.

— Мне жаль это слышать, я буду молиться о ее выздоровлении. — Маркграфиня Джудит говорила тоном женщины, которая всегда получает то, чего хочет и когда хочет. — Но у меня в Кведлинхейме другое дело, сердечное. Я достаточно стара и достаточно сильна, у меня достаточно наследников, чтобы решить этот вопрос по своему усмотрению.

«Мать Хью», — подумал Айвар. В ней не было почти ничего общего с сыном, кроме, пожалуй, роста и почти презрительной властности, с которой она смотрела на аббатису.

Как осиновый лист на ветру, дрожал рядом Болдуин.

Мать Схоластика слегка пошевелила рукой, приглашая гостью продолжать, но та повернулась и уставилась на Болдуина, как василиск, готовый броситься на добычу:

— Я приехала за женихом.

Слезы хлынули из глаз Болдуина.

Лавастин разбил лагерь на невысоком холме в лиге от Гента. Он стоял рядом с Аланом, положив руку на плечо сына. Оба смотрели на заброшенные пашни, заросшие травой, сквозь которую пробивались стебли пшеницы и ячменя. Вдалеке можно было различить стада коров и овец. Эйка уже знали о них.

— Как ты думаешь, сколько они будут терпеть нас? Лавастин ответил не сразу. Ниже, примерно на середине склона, солдаты начали рыть траншею. Выше звенели топоры — это рубили рощицу на плоской вершине холма.

— Посмотри, — Лавастин показал на поля и дальние стада. — Пастбищное животноводство. Они во многом похожи на нас и в то же время совсем другие. — (Восточный берег лежал в сизой дымке. По горизонту клубились облака, башни крепостной стены и Гентского собора расплывались в отдалении.) — Пора идти.

— Отец, присутствовать ли мне на совете? Что если Эйка видит мою жизнь так же, как я вижу свои сны его глазами?

За спиной Лавастина солнце клонилось к горизонту, к ногам графа и его наследника тянулись длинные тени деревьев, растущих на отдаленных холмах, прилегающих к речной долине. В лагере горели костры, дым поднимался к небу, свидетельствуя об их присутствии на этой земле. До Алана донесся запах готовящегося на кострах мяса, и тут же он поразительно четко услышал треск поленьев в кострах, шипение капающего на угли жира, почувствовал жар этих углей. Мухи вились над отбросами в месте забоя скота, и он чуть было не попытался отогнать их взмахом руки, но вовремя опомнился. Кучи мусора были даже не видны отсюда. Пятый Брат вместе со своей кровью дал ему это обостренное восприятие тогда, много месяцев назад, когда Алан стал свидетелем его жизни, научился видеть ее во сне.

Лавастин пристально смотрел на восток, осматривая город, уже почти скрытый туманом и сумерками. Улыбка его была столь неуловима, как поблескивание далекой реки.

— Ты будешь на совете, как это и подобает молодому лорду, которому рано или поздно предстоит взять на себя ответственность за управление графством Лавас.

Алан знал этот тон графа: спорить бесполезно.

Они вместе прошли к шатру, где под навесом ждали капитаны его армии. Лавастин сел и указал Алану на походный стул справа от себя. Все остальные стояли, даже лорд Жоффрей, вежливый взгляд которого раздражал Алана.

Алан смотрел на собравшихся мужчин и женщину. Капитан Лавастина стоял слева от графа. Надежный человек и храбрый солдат. Лорд Жоффрей достойно повел себя при отражении нападения Эйка на северо-западный берег два года назад. Конечно, и сейчас от него можно ожидать того же. Лорд Уичман несколько месяцев набирался опыта борьбы с Эйка, но был он безрассуден, горяч и заносчив, его тяготит власть Лавастина, но он все же подчинялся этой власти. Капитан, которого прислала со своим отрядом епископ Констанция, был сыном графини Отунской. Лорд Деди, молодой человек, чуть ли не ровесник Алана, всегда выглядел утомленным, был немногословен, но солдатами своими управлял уверенно. Герцогиня Фесская Лютгард поставила во главе своего кавалерийского отряда дальнюю родственницу, взгляд которой резал, как меч, и которая по пути уже трижды успела подраться, сломав нос пьяному вассалу лорда Уичмана, молодому лорду, спросившему, почему она воюет вместо того, чтобы рожать детей. Алану казалось, что лорд Уичман желал ее, хоть и не смел проявить это в той же манере, что помогла ему овладеть дочерью простого земледельца.

Чуть поодаль стояло несколько сержантов, командовавших отрядами пешего ополчения, состоявших из вольных земледельцев. Один из них убил пролетавшую мимо муху.

Лавастин свистнул, и собаки подбежали к нему. Старый Ужас сразу улегся у ног, остальные сначала запрыгали, напрашиваясь на ласку, затем тоже стихли. Тоска и Ярость легли по обе стороны от Алана, а Привет тяжело навалился на его сапога. Устроившись таким образом, они образовали внушительную графскую свиту.

Граф бросил взгляд на Алана, затем упер руки в прикрытые кольчугой колени и осмотрел собравшихся. Никто из этих мужественных или по крайней мере безрассудно храбрых людей не дрогнул под его взглядом. Никто, кроме Алана.

О Владычица, стоило ли ему присутствовать на совете? Но с отцом не поспоришь. Даже если Пятый Сын может увидеть военный совет его глазами. Даже если в сегодняшнем сне принц Эйка встретит спокойный проницательный взгляд графа.

Осмотрев своих капитанов, Лавастин заговорил:

— Мы знаем, что несколько кланов Эйка удерживают город. Ими руководит Кровавое Сердце. Насколько нам известно от лорда Уичмана, который уже длительное время сражается с ними… — он сделал паузу, позволяя молодому лорду насладиться этим упоминанием его заслуг. Уичман покосился на леди Амалию, стремясь убедиться, что она тоже слышала, — а также по сведениям, полученным от беженцев и наших разведчиков, можно предположить, что силы Эйка численно превосходят наши. По всей видимости, это знает и Кровавое Сердце.

— Но мы не видели разведчиков Эйка, — возразила леди Амалия. — Если бы мы их заметили, то они не смогли бы уйти от нас.

Лорд Уичман фыркнул:

— Если вы не встретили Эйка с их собаками, то это не означает, что их здесь нет.

Колдовство и обман зрения? Я не верю в это. Дикари не владеют магией.

— Скоро поверите, леди Сомнение.

Лавастин поднял руку и восстановил тишину. Однако лорд Уичман теперь слушал его вполуха, то и дело посматривая на гордую и храбрую леди Амалию, которая более не удостоила его взглядом. Она слушала графа внимательно.

— Кровавое Сердце знает и то, что могут подойти главные силы его величества короля Генриха, чего мы с нетерпением ожидаем, да будет на то воля Господа. Конечно же, Кровавое Сердце не отступит до тех пор, пока может что-то получить с этих земель. Поэтому нам надо быть бдительными и ожидать больших сражений. — Он еще раз осмотрел капитанов, потом перевел взгляд на сержантов, тихо стоявших поодаль. — За ночь нам нужно укрепить наши позиции, вырыть ров. Все, кто может, должны работать посменно, чтобы сделать хороший ров и насыпать вал для защиты от нападения Эйка. Свободная смена будет отдыхать. Пусть крепкие руки, отважные сердца и милость Божия принесут нам победу. — С этими словами Лавастин поднялся, позволяя всем разойтись: — Сейчас по местам. До рассвета я еще поговорю с каждым из вас.

Лорд Жоффрей замешкался и, когда остальные покинули шатер, обратился к Лавастину:

— Мудро ли ваше решение? Надо было атаковать сразу, пока можно было сыграть на неожиданности. Или же отойти и дождаться прибытия главных сил короля. Это было бы разумнее.

Граф некоторое время не отвечал, и Жоффрей забеспокоился.

— Вы признаете мое руководство или отказываетесь подчиняться, кузен? — спросил вдруг граф.

Вспыхнув, Жоффрей преклонил колено:

— Я подчиняюсь вам, милорд.

— Тогда прошу выполнять мои приказы.

Жоффрей поклонился и, взглянув напоследок на Алана, удалился. Остались Лавастин, его капитан и Алан.

Капитан медленно приблизился к графу, поглядывая на собак, но те лишь слегка ворчали на него и не двигались.

— Вы знаете, милорд, что я говорю всегда искренне.

— Именно поэтому я и ценю ваши советы, капитан, — ответил Лавастин, и что-то скользнуло по его губам, какая-то тень улыбки. — Продолжайте.

— Я бы посоветовал отойти обратно к Стелесхейму и дождаться короля с армией. Если мы объединим силы, Эйка не выстоят против нас.

Лавастин и капитан были одного роста, но капитан был намного шире в плечах, кряжистый, как лесоруб. Старый Ужас шевельнулся, приподнял голову и обнюхал руку капитана. Тот не обратил внимания на собаку, и Алан понял, как храбр этот человек.

— Лежать, Ужас, — приказал Лавастин. — Спасибо за совет, капитан. Я очень высоко ценю ваши знания и опыт, но мы не знаем, где сейчас король Генрих, не знаем даже, собирается ли он в Гент. Я молился о чуде, чтобы король прибыл сюда, на наше поле битвы, но нельзя уповать на чудо. Мы должны продержаться до его прихода или взять Гент сами. Я дал слово захватить Гент.

— Милорд! — Капитан откашлялся, ему явно было неуютно, может быть из-за собак. Он посмотрел на Алана, казалось, покраснел и отвел глаза. Привет заскулил и заколотил хвостом. — Милорд, молюсь, чтобы ваша отрубленная голова не приветствовала короля со стен Гента. Клятву можно нарушить, если ставка — жизнь и земля.

— Нет. — Лавастин повернул голову к речной долине. Было уже слишком темно, чтобы видеть изгибы реки или далекие башни Гента, но вставала полная, сверкающая сквозь туман луна. — Клятва дороже земных ценностей, дороже жизни и земли. Мы продолжим разговор ближе к рассвету.

Капитан послушно склонил голову. Он попрощался и, не говоря более ни слова, покинул палатку.

Не была ли ошибкой эта остановка под носом у бесчисленных Эйка, спрятавшихся за стенами Гента? Совет капитана казался весьма разумным. Тьма все сгущалась вокруг, с реки подул ветер. В углу шатра полотнище ослабло и захлопало, слуга заторопился туда, чтобы закрепить его надежнее.

Но граф, казалось, знает, что делает. Он всегда отдавал себе отчет в своих действиях, всегда рассчитывал на много шагов вперед. Он был одарен ясным сознанием и абсолютной убежденностью в собственной правоте.

Лавастин, как бы забыв обо всем предыдущем, повернулся к Алану:

— Алан, я хотел бы, чтобы ты руководил работами здесь, вокруг лагеря. С вершины холма мой штандарт хорошо виден всем. Если счастье не улыбнется нам, все соберутся здесь.

— Счастье не улыбнется? Я думал, ты хочешь ждать прибытия короля.

— Так и планирую. — С безучастным выражением лица Лавастин вглядывался в вечерний туман. Луна уже выползла из него и окрасила своим светом небо на востоке. Из звезд Алан видел лишь самые яркие. — Эйка знают, что мы здесь, никто не мешает им напасть на нас. Мы должны быть готовы к этому. Если меня убьют, командование переходит к тебе.

— Если тебя убьют?

Лавастин, казалось, не слышал его.

— Если при атаке на центр вал будет прорван, строй пехоту стеной щитов, копий, топоров. О такую стену Эйка разобьются, как прибой об утес. Если будет прорвана стена щитов… Алан, ты слушаешь меня?

— Д-да, отец. — Он слушал внимательно, но не мог побороть ужаса.

— Боишься, сын? — более мягко спросил граф.

— Д-да, отец. Не хочу лгать.

Граф поднял руку и странным, неуклюжим движением дотронулся до щеки Алана — как будто и не погладил, а смахнул что-то, даже не так, как трепал собак.

— Ничего унизительного в этом страхе нет, Алан, можешь его не стыдиться. Стыдиться нужно, только если страх мешает мыслить. Теперь слушай внимательно. Ты и люди в центре должны защищать знамя. Я буду с тобой, Господь свидетель. Тебе оседлают Серую Гриву, я возьму чалого мерина.

— Но куда ты?

— Я буду объезжать лагерь и вал.

Факелы горели кольцом в центре холма, который торчал, как пузырь, среди полей. Люди усердно работали. В основном они молчали, лишь иногда раздавался смех или сопение, когда приходилось откапывать и оттаскивать к валу большой камень. Алан слышал чавканье лопат, вонзаемых в землю, и шуршание выбрасываемой земли. Укрепления, которые должны преградить путь Эйка, росли.

— Ров и вал дают защиту, — пробормотал Лавастин, положив одну руку на плечо Алана, другую на громадную голову Ужаса, — но лишь наши сердца и наша решимость позволят нам победить. Помни это, Алан.

Оставив Алана с собаками, граф кликнул слуг и отправился на позиции.

Алан подозвал собак и привязал их вокруг шатра, оставив с собой лишь Тоску и Ярость, которые спокойно уселись рядом. Он некоторое время смотрел на восходящую полную луну. Угадывались ли там, вдали, башни и стены Гента? Он может увидеть город во сне. Что знает от него Пятый Сын? Что такого сказал Лавастин на совете, что он хотел довести до сведения Кровавого Сердца?

— Прошу прощения, милорд Алан. — Перед ним с почтительным поклоном появился капитан Лавастина. — Люди всю ночь работают посменно. Вал и ров к рассвету будут готовы, хоть я и не знаю, помогут ли они нам. Вы видели Эйка, милорд, дрались с ними и убили некоторых из них… — Он ухмыльнулся, вспоминая осеннюю стычку.

Похвала капитана подбодрила Алана и добавила ему храбрости. Конечно же, не из-за лести этот вояка так долго служил у Лавастина. Граф терпеть не мог дураков, льстецов и доносчиков. От этого слова капитана были лишь приятнее.

— Молю Господа, чтобы этого не случилось, — продолжал капитан, — но могу спорить, что Эйка полезут на эту стену, как мыши на сыр. Но милорд граф знает, что делает. — Он сказал это не для того, чтобы подбодрить себя, а констатируя очевидное, с полной уверенностью в своих словах. — Мы сделали трое ворот, каждые из них укреплены телегами. Все рассчитано. Я посоветовал бы вам прилечь отдохнуть. Когда начнется сражение, вам понадобится свежая голова. Алан кивнул:

— Отлично, капитан.

В его словах звучала неуверенность. Он чувствовал себя беспомощным и, что еще хуже, бесполезным. Многие солдаты имели богатый опыт битв с Эйка. Он же после единственного сражения, в котором он убил уже раненного и, возможно, умиравшего гивра, и одной стычки, в которой не смог нанести ни одного удара, хотя все и восхищались его действиями, стал вторым лицом после графа в целой армии.

Как кольчуга, которая была на нем, ответственность давила на плечи. Но довериться было некому, кроме «орла», которого Лавастин с небольшим отрядом услал на поиски короля Генриха. О Владычица, он даже бедняжку Лиат не смог защитить.

— Идите отдыхать, милорд, — сказал капитан, все еще не уходивший. — Помню, когда я был еще пацаном, отец говорил: «Нет смысла раздумывать о приливе, который все равно придет, лучше вовремя убраться с пляжа»…

Алан не смог сдержать улыбку:

— Совсем как моя тетка — Он замолчал, потому что ему все еще трудно было вспоминать о тете Бел, которая уже не была его теткой. Но старый солдат только кивнули указал на вход в шатер графа, где ждали слуги.

Это его ответственность. Он — сын и наследник Лавастина, этой ночью и впредь, вне зависимости от того, атакуют Эйка или нет. Это его долг, который надлежит исполнить.

Отпустив капитана, он вместе с Тоской и Яростью вошел в шатер. Алан улегся, не снимая кольчугу и накидку, положив рядом шлем, щит и меч. За полотнищем шатра слышалось ржание лошадей тех кавалеристов, которые вместе с капитаном остаются с ним на холме. Рука Алана опустилась на голову Тоски. Ярость беспокойно покружила по шатру и улеглась.

Может быть, битвы не будет. Может быть, если Генрих скоро прибудет, он вынудит Эйка уйти спокойно. Может быть, Пятый Сын тоже думает о мире.

Но мира в его снах не было.

Разбитый и ослабленный потерей крови, он сидел в своих цепях тихо, словно окаменел, прислушиваясь к военному совету Эйка. Шесть уцелевших собак расположились вокруг него. Они скребли плоский камень пола, чувствуя возбуждение, кровь и смерть. В такие моменты Санглант размышлял об их умственных способностях. Говорить они не могут, но их действия осмысленны. И все же они не умеют хитрить, как люди или их хозяева, Эйка.

Кровавое Сердце совещался со своим опальным сыном.

— Одна армия, — сказал Кровавое Сердце.

— Если верить моим снам, численно она много меньше, чем наша. А я верю своим снам.

— Это ты веришь. Какой штандарт над войском? Короля? — Он наклонился вперед и выпустил когти. Большое, покрытое шрамами лицо отливало железом. Его нетерпение заразило собравшихся Эйка.

— Черные собаки на серебряном поле. Красный орел. Башня с воронами.

Санглант закрыл глаза, борясь с болью. Когда он шевелился, чтобы найти более удобное для израненного тела положение, камни царапали еще не до конца зажившую кожу, отрывая с нее струпья. Раны, вылизанные собаками, зарубцевались и были даже относительно чисты, но магия Аои обострила его ощущения, поэтому прикосновения шершавого камня, грубой собачьей шерсти, холодных железных цепей обжигали тело. Любой запах, даже в особенности собственный, вызывал головокружение, любая пища, достававшаяся ему из отбросов со стола Кровавого Сердца, казалась тошнотворной.

Черные собаки на серебряном поле. Это, должно быть, граф Лаваса. Такие вещи он еще помнил. Красный орел — Фесе. Башня с воронами — его тетя Констанция, если она все еще была епископом в Отуне.

Но не король Генрих.

Он пошевелил плечами, проверяя их силу. Собаки, заметив движение, тихо заворчали.

Кровавое Сердце вздохнул и откинулся на спинку кресла:

— Мои разведчики это подтверждают. Значит, возглавляет армию не король. Уже хорошо. Ты утверждаешь, что король близко. Я тоже чувствую его, как будто кости отдают гнилью изнутри. — Он ухмыльнулся, и садящееся солнце, лучи которого проникали в западные окна, заиграло на усыпавших его зубы самоцветах. Он взглянул на своего пленника: — Но король не успеет. Маленькая армия, первая из тех, что тревожат нас. — Он схватился за костяную флейту, заткнутую за пояс, вытащил ее и поднес к губам. — Я разжую все маленькие армии, а их остатки брошу псам. Все, кроме тебя! — Он неожиданно толкнул своего опального сына, который невольно отшатнулся и был атакован собаками — собаками Кровавого Сердца, не присягавшими Сангланту.

Псы опального принца рванулись на его защиту, он придержал их, и наконец все собаки уселись под пристальным зловещим взглядом Кровавого Сердца.

— Ты! Ты вернулся сюда без моего разрешения. Ты не почувствуешь вкус крови в этой битве. Оставайся здесь, в немилости, наблюдая, как твои братья по гнезду устремятся к славе кровавой бойни.

Опальный сын промолчал, отойдя под улюлюканье своих братьев. Но по его острому лицу промелькнула какая-то неуловимая тень.

Кровавое Сердце засмеялся, усевшись на троне поглубже и поудобнее. Он снова поднес к губам флейту и заиграл. Звукам флейты вторили звон оружия и голоса Эйка, готовившихся к битве. Под сводами раздавалось эхо, многоголосие которого напоминало то, что слышалось здесь при общей молитве прихожан.

Снаружи забили барабаны, вторя доносящимся из собора звукам.

Лиат и десять легких кавалеристов, вооруженных копьями и щитами, направились на юг следующим утром после уничтожения судна Эйка в устье реки. Они оставляли позади себя леса и невспаханные поля. Некоторые были скошены, некоторые выгорели. У одного из притоков Везера отряд остановился, чтобы напоить и накормить лошадей и поесть самим.

Вскоре они отошли от реки, чтобы избежать столкновения с патрулями Эйка. Неровная местность над речной долиной затрудняла передвижение. Они углублялись в леса, отделенные от реки утесами, не видя ни реки, ни каких-либо признаков приближения Гента.

Когда вечером они остановились, капитан кавалеристов обратился к ней:

— Сколько еще до Гента?

— Не знаю. День или два от устья реки. Так говорила госпожа Гизела, тех, кто сам ходил этим маршрутом, в Стелесхейме уже не осталось. Мне кажется, что они имели ввиду день-два от Гента к морю вплавь по течению.

Сопровождавшие ее кавалеристы родом были аж из-за Отуна. Они присягали епископу Констанции. Скупо улыбнувшись, капитан Ульрик показал на полную луну, глазевшую сквозь просвет между деревьями:

— Если света будет достаточно, мы можем продолжать путь и ночью. Видит Бог, не нравится мне здесь. Так и кажется, что Эйка вот-вот выпрыгнут из-за деревьев.

После отдыха они отправились дальше.

В предутренней тишине луна уже опустилась на верхушки деревьев, когда люди по заросшей тропе вышли к сожженному хутору.

— Это место мне знакомо, — сказала Лиат сквозь зубы. Она повела всех за собою на луг за развалинами. Там, на просеке, было достаточно светло, чтобы различить местность.

— Выход из пещеры здесь! — воскликнула она. — Смотрите туда! — Свет на востоке уже окрасил утес слабым сиянием, но склон еще был темным. — С той вершины можно увидеть город. Кто со мной в пещеру? Внутри понадобится факел.

Никто не вызвался, но капитан Ульрик сам назначил «добровольца», оставил шестерых с лошадьми и взял двоих с собой, чтобы подняться на гребень утеса.

— Ну-ну, Эрканвульф, — уговаривала Лиат своего товарища, светловолосого стройного молодого человека. — Не верю, что ты боишься темноты.

— Да, госпожа, — вежливо соглашался он, однако голос его дрожал. — Я нисколечко не боюсь темноты, но моя добрая матушка говорила, что старые боги сбежали в пещеры, когда дьяконы и монахи выгнали их из деревень, каменных кругов и с перекрестков. А вдруг в этой стране было то же самое?

— Я не заметила, чтобы ты колебался и раздумывал на берегу, друг. Ты сам, насколько я помню, уложил одного Эйка.

— Это так, но ведь они дикари, правда? Они умирают так же, как я и вы, бояться смертных глупо. — (Она услышала, как он ухмыльнулся, видеть этого в темноте было невозможно.) — Если только он с топором, а ты без. — Он хихикнул, возможно вспомнив сержанта Фелла. Все же он последовал за Лиат послушно и без колебаний. Та быстро нашла вход в пещеру.

Эрканвульф высек искру и зажег пропитанный смолой факел, как только они вошли в пещеру. Она сдержала дыхание, глядя на вспыхнувшее пламя. Может ли она зажечь факел прикосновением? Пытаться было опасно.

— Молодой человек уже был впереди, осмелевший от присутствия света.Смотрите, — крикнул он через плечо, двигаясь по пещере и отбрасывая причудливо извивающуюся тень на ее стены. — Здесь нет хода. Это, должно быть, не та пещера.

— Нет. — Она стряхнула с себя праздные раздумья. Она не может открывать своего дара, пока не найдет учителя. Как говорил Па: «Собирай то, что уже созрело, а не глазей на пробивающиеся ростки». — Я знаю, что это то место. — Подойдя к нему сзади, она остановилась. Перед ней стеной стояла сплошная скала, и все же в ней ощущалась какая-то вибрация, какое-то возмущение. — Нет, — повторила она. Скала растворялась перед ней. — Смотри, здесь проем. — Она шагнула вперед, и Эрканвульф ахнул:

— Вы идете прямо в скалу…

Она на ощупь нашла опору для ноги. Ее вело движение воздуха, омывавшего ее, как речное течение, там, где Везер впадает в море. Она ощущала запах влажных каменных коридоров, сухой дух старой земли и священных останков павших, покоившихся в подземелье собора. Конечно же, она чувствовала и затхлый запах Эйка, доносившийся из самого собора, и запах крови погибших.

Санглант. И бедный Манфред, и все остальные, павшие вместе с Гентом.

Эрканвульф снова ахнул. Пламя факела обожгло ее спину, она отодвинулась, пропуская его вперед.

— Господом клянусь! Всё, как вы сказали, госпожа. Я бы в жизни ничего не увидел в такой тьме. Владычица над нами! Может быть, это старые духи прятали от нас проход?

Она успела повернуться и увидеть, как он отступил. Его лицо было позолочено светом факела. Эрканвульф беспокойно оглядывался вокруг, как будто ожидая, что из воздуха вдруг вынырнет какой-нибудь вредный эльф, готовый пустить в него свою стрелку и исчезнуть. Лиат засмеялась:

— Нет, друг Эрканвульф. Я видела святую Кристину вот этими двумя глазами, и я этого не забуду никогда, до самой смерти. Я думаю, это она спрятала вход, чтобы его могли найти только те, кому нужно. Теперь пошли. У нас есть новости для графа Лавастина.

— А его армию надо еще найти, — заметил молодой человек и вслед за ней вышел наружу. Он погасил факел, отдал его товарищам и полез за ней на утес. Она слышала его пыхтение, он то и дело спотыкался на скальных осыпях. Этот грохот — неужели у него такой тяжелый шаг?

Когда Лиат поднялась на вершину, оказалось, что звук доносился из долины реки. Это был не гром, не тяжелая походка, это был бой барабанов Эйка. Как она могла слышать его с такого расстояния? Только если битва уже началась.

Капитан Ульрик и два его помощника стояли на коленях на гребне, глядя на восток, одинаково прикрывая глаза от лучей восходящего солнца. Они стояли на самом краю обрыва, внизу под ними расстилалась долина, на которой, как нитка бус, переливалась река. Лиат знала, где должен быть виден Гент, но слепящее солнце не позволяло разглядеть его.

— Посмотрите туда, — Эрканвульф указал на юго-восток. — Вон на тот холм.

«Тот холм» лежал несколько к югу от них, ближе к долине реки. С высоты, на которой они стояли, холм был похож на курган и казался ниже, чем был.

Совершенно голый, безлесный, лишь штандарты да несколько ярких палаток на вершине.

— Штандарт графа Лаваса и Отунская башня, — уверенно сказал Эрканвульф.

— Ты уверен? — вставая, спросил Ульрик.

— А как же! — не обижаясь, подтвердил Эрканвульф. — У меня острое зрение, вы же знаете, капитан.

— Благодарение Богу, — выдохнул капитан.

Холм был так близко, что, хотя фигурки на нем казались игрушечными, ясно различались земляные сооружения, опоясывавшие его по центру склона. Лагерь Лавастина лежал в доброй лиге к западу-юго-западу от Гента. Сейчас, когда солнце поднялось, Лиат различила сам город и протекавшую через него реку. Суденышки, стоявшие у восточного берега, казались совсем крохотными.

— Благодарение Богу, что они еще здесь или что они вообще здесь? — спросила Лиат. Она заслонила глаза от солнца. Барабаны стучали в ее ушах, как отдаленный рев надвигающегося шторма, как пульс армии.

Ульрик усмехнулся:

— Благодарение Богу, что Лавастин еще не взял город без нас. Иначе он забрал бы всю славу и все налоги с десятиной себе, уж не сомневайтесь.

Эрканвульф вздохнул:

— Я боялся худшего. Я боялся, что мы увидим всю армию мертвой.

— Стой, парень, — перебил Ульрик и вынул кольцо Единства. — Не стоит говорить таких вещей перед боем.

— Во всяком случае день так тих. Даже неожиданно как-то.

— Затишье перед штормом, — нахмурился Ульрик.

— Больше похоже на гром перед штормом, — поправила его Лиат.

Все молчали. Они смотрели на нее, озадаченные. Потом Ульрик посмотрел на небо.

— Вы не слышите? — сказала она.

— Что?

— Барабаны.

— Барабаны?

Никто из них ничего не слышал. И никто не видел: из далекого Гента, в лиге от них, из ворот выползали муравьи. Но это были не муравьи.

Она закрыла глаза, и ее захлестнула такая волна предчувствий, что она покачнулась. Эрканвульф схватил Лиат за локоть. Она открыла глаза, отвела его руку и пылко заговорила, обращаясь к капитану:

— Капитан, я клянусь своим зрением «орла», что вижу то, чего не видите вы. Эйка выходят из города, чтобы напасть на армию Лавастина. Мы должны немедленно скакать, чтобы предупредить их. Немедленно!

Что убедило их? Ее голос и волнение? Слышанные ими в Стелесхейме истории об ужасных видениях, сопровождавших Эйка во время их нападения на деревню? Или, быть может, ее собственная история о падении Гёнта, которую они столько раз слышали?

Никто не стал спорить, хотя Эрканвульф и попытался разглядеть что-нибудь сам. Но Ульрик схватил его за локоть и потянул за собой:

— Идем, парень! Ты же слышал «орла»!

Никто не слышал барабанов. Никто не видел колонн Эйка. Никто, кроме нее. Только она могла предостеречь Лавастина и заставить его поверить.