"Росас" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)ГЛАВА Х. Где Мигель беседует с дочерью РосасаДействительно, дон Мигель дель Кампо входил в гостиную доньи Мануэлы, протискиваясь сквозь толпу и расчищая себе дорогу руками, он подошел поздороваться с доньей Мануэлой и окружавшими ее дамами-федералистками. Дон Мигель был одет по самой строгой моде федералистов, то есть носил пунцовый жилет, широкие девизы и не имел перчаток. Заметив его приближение, жена доктора Риверы освободила возле себя место на софе, но это место было настолько узко, что молодой человек должен был бы сесть почти на колени к сестре его превосходительства — государственное преступление, которого он постарался избежать, предпочтя взять стул и сесть возле доньи Мануэлы. Однако донья Мерседес не сочла себя побежденной: она встала, взяла стул и села по правую сторону от дона Мигеля, и ее первым приветствием был сильный щипок в руку молодого человека, которому она при этом сказала на ухо: — Вы притворились, что не видели меня, да? — Я видел, что вы всегда прелестны! — отвечал Мигель, полагавший, что ей этого будет достаточно. Но он ошибался: она хотела большего. — Я хочу вам сказать одну вещь! — Говорите, сеньора! — Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, когда я выйду — сегодня я желаю взбесить Риверу, разговаривая с красивым молодым человеком, ведь он ревнив, как турок, не позволяет мне вздохнуть свободно. — Это будет большая честь для меня, сеньора. — Хорошо, теперь будем говорить громко, чтобы не вызывать все подозрений. Донья Мануэля положила свою руку на край софы вблизи дона Мигеля, который наклонившись к ней, сказал так, чтобы его не слышали другие. — Если бы кто-нибудь имел счастье внушить вам немножко интереса к себе, то этот дом был бы для него опасным соперником! — Почему это, сеньор дон Мигель? — тихо спросила она. — Потому что толпа, которую вы ежедневно принимаете, доставляет вам большое развлечение. — Нет! — живо отвечала она. — Извините, сеньорита, если я осмелюсь усомниться в этом! — Однако я сказала правду! — В самом деле? — Да! Я стараюсь не видеть и не слышать этих людей. — В таком случае это неблагодарно! — сказал улыбаясь молодой человек. — Нет, это плата! — Плата за что, сеньорита? — Ведь вы знаете, что мое молчание и мое неудовольствие могут их рассердить? — Как же может быть иначе? — Ну, я плачу им этими приемами за то неудовольствие, которое они возбуждают во мне, говоря постоянно об одном и том же, о чем я бы никогда не желала слышать. — Они говорят о сеньоре губернаторе и деле, общем для всех нас с большим воодушевлением. — Нет, сеньор дель Кампо, они говорят ради самих себя! — Вот как! — Вы сомневаетесь в этом? — Я удивлен по крайней мере! — Потому что вы не занимаете ежедневно моего скучного места. — Возможно, что это и так! — Посмотрите кругом. Из всех, кто находится здесь, исключая вас, нет ни одного, кто бы не явился сюда с целью представить доказательство своих федеративных убеждений, чтобы я затем рассказала об этом Татите. — Несмотря на то, они верно служат нашему общему делу! — Нет, сеньор дель Кампо, они вредят нам! — Вредят? — Да, потому что они говорят более того, что бы должны были говорить и, может быть, не действуют с такой добросовестностью, с какой я хотела бы, чтобы защищали дело моего отца. Вы думаете, я довольна этими господами и этими женщинами? — Конечно, у вас больше ума, чем у всех них вместе! — Я говорю не об уме, а о воспитании. — Я понимаю, что вам тяжело быть в этом обществе. — Да, все мои подруги покинули меня. — Может быть, вследствие такого времени, когда… — Нет, из-за этих людей, которых я обязана принимать, так как татита требует этого, я думаю, вы единственный порядочный человек, который посещает меня. — Однако я вижу здесь выдающихся людей! — Правда! Но они стараются сделаться хуже, чем они есть на самом деле, и они преуспели в этом. — Это ужасно. — Они утомляют меня, сеньор Кампо. Я веду самую скучную жизнь. Я только слышу, как эти люди, мужчины и женщины, говорят о крови, о смерти. Но ведь бесполезно повторять это каждую минуту, сопровождая свои слова такими проклятиями, от которых я становлюсь больна, и выражением крайней ненависти, в которую я не верю. Все это бессердечные люди! Зачем им приходить сюда мучить меня этими разговорами и мешать мне принимать молодых женщин моего возраста или подруг, которых я желала бы видеть?! — Правда, сеньорита, — отвечал дон Мигель с притворным простодушием, — вокруг вас нет молодых женщин вашего возраста и вашего круга, которые бы развлекали вас и могли заставить забыть, хоть на несколько минут, о страшных событиях, переживаемых нами. — О, как я была бы счастлива, если бы это было возможно! — Я знаю одну сеньору, характер которой совершенно гармонирует с вашим, и которая могла бы понять и полюбить вас! — Правда? — Сеньору, которая почувствовала к вам симпатию с того мгновения, как только увидела вас. — В самом деле? — Она ежедневно спрашивает меня о вас. — О! Кто же это? — Сеньора так же несчастна, а, может быть, и еще более, чем вы! — Так же несчастна? — Да. — Не существует женщины несчастнее меня! — прошептала донья Мануэла с глазами полными слез. — На вас не клеветали, сеньорита! — На меня не клеветали? — вскричала донья Мануэла, гордо подымая голову. — Единственная вещь, которую я никогда не прощу врагам моего отца, это то, что они порочили мою репутацию из чувства политической мести! — Время рассеет эту клевету, мой друг, — нежно отвечал тронутый ее словами дон Мигель, — к несчастью для той особы, о которой я вам говорю, время, наоборот, является величайшим врагом. — Как! Объясните мне это! — Каждое мгновение ухудшается ее положение. — В чем дело? Что такое? — На нее наклеветали, выдав за унитарку, и теперь онаподвергается преследованиям. — Но кто это? — Эрмоса! — Ваша кузина? — Да! — Ее преследуют? — Да! — По приказанию татиты? — Нет! — Полиции? — Нет! — Кого же? — Того, кто преследует ее! — Но кто же может ее преследовать? — Тот, кто влюблен в нее и кого она не любит. — И?.. — Извините меня… Он злоупотребляет своим положением в федерации и именем Ресторадора для целей своей низкой личной мести. — О, кто это, его имя? — Извините меня, сеньорита, я не могу пока сказать вам этого! — Я хочу это знать, чтобы передать татите. — Вы вскоре узнаете это, а пока я скажу только, что это очень влиятельная личность! — Тем преступнее она, сеньор дель Кампо! — Я это знаю. — У меня к вам просьба. — Говорите, сеньора. — Приведите ко мне Эрмосу. — Сюда? — Да! — Она не придет. — Она не придет ко мне? — Она боязлива и не будет знать, как держать себя в окружающей вас толпе. — Я ее приму одна… но нет, я не могу принимать одна. — Тем более, что с тех пор, как в ее доме был обыск, она боится быть оскорбленной. — Но это невероятно! — И еще я должен признаться вам, что она уже несколько дней назад покинула свою прелестную дачу, и все-таки ее постоянно мучают, беспокоят. — Несчастная! — Вы, однако, могли бы ей быть очень полезной и оказать большую услугу. — Я? Говорите, дель Кампо! — Если бы вы послали ей письмо, которое она могла бы показать в случае, если опять кто-нибудь явится к ней без приказания сеньора губернатора…. — Разве кто-нибудь может осмелиться это сделать без приказания татиты? — Это уже делали! — Хорошо, завтра же я напишу ей! —Я позволю себе просить вас напомнить в этом письме, что никто не должен осмеливаться произносить имя генерала Росаса или федерации для оправдания незаконного поступка. — Хорошо, хорошо, я понимаю, но, — прибавила она, — если мы будем продолжать наш разговор, то это может возбудить ревность всех этих людей, которым согласно приказанию татиты я должна улыбаться. — Ваши желания равносильны приказаниям, сеньорита. Вы обещаете мне не забыть о письме? — Да, завтра же вы получите его! — Тысячу раз благодарю вас за такую доброту. Донья Мануэла не ошиблась: ее продолжительный разговор с молодым человеком уже начинал беспокоить достойных федералистов, поэтому, едва она повернулась к супруге Мариньо, а дон Мигель — к донье Мерседес, как они поспешили к молодой девушке. Каждый из них спешил обратиться к ней своеобразным комплиментом: одни уверяли ее, что умрут за ее отца, другие предлагали голову унитария, ожерелье из ушей их противников, а некоторые — даже косы вражеских женщин, когда пробьет час мщения федералистов. Одно мгновение дону Мигелю показалось, что он присутствует в собрании демонов, когда он слушал эти клятвы, предложения и поношения противников, произносимые людьми, которых принимала по приказанию отца дочь Росаса. Вскоре, однако, гостиная почти опустела, и сеньора донья Мерседес Росас де Ривера встала, чтобы удалиться, с характерной для нее откровенностью, она сказала донье Мануэле, обнимая ее: — Доброго вечера, девочка! Я ухожу и увожу дель Кампо, чтобы взбесить Риверу. Донья Мануэла слабо улыбнулась. — Он не дает мне покоя, дитя мое, — продолжала она, — таким он еще никогда не был! Но я хочу взбесить его так, чтобы он более не ревновал. — Итак, вы уходите, тетя? — Да, девочка! До завтра! — Прощайте, донья Мануэла, отдохните! — сказал девушке дон Мигель,, пожимая почтительно ее руку. Мерседес взяла под руку своего кавалера, и оба они, пройдя двор, вышли на улицу Ресторадора. Стояла светлая ночь, а дон Мигель был без плаща, но гнев, испытываемый им, был так силен, что он совсем забыл об этом неудобстве. — Пойдемте медленнее! — сказала ему донья Мерседес. — Как угодно, сеньора! — отвечал ей дон Мигель. — Да, пойдем медленнее и дай нам Бог встретить Риверу! — Как он взбесится! — Конечно! — И вы покинете меня тогда? — Che!15 Я вам расскажу кое-что. Однажды ночью он встретил меня, когда я возвращалась от Августины в сопровождении слуги. Увидев меня, он перешел на противоположный тротуар. Я узнала его, но что выдумаете, я сделала? — Вы позвали его? — Que?16 Ничего подобного! Я притворилась, что совсем не видала его, и принялась ходить взад и вперед по улицам. Я едва не потеряла башмак, который развязался у меня, вот! Куда я ни шла, Ривера все время следовал за мной по противоположному тротуару. Я знала, что он зол, и делала все нарочно, я говорила тихо, вдруг останавливалась и принималась хохотать, наконец, вернулась домой, и все время Ривера шел сзади меня. Дома была сцена: он кричал, поднял целую бурю, но в конце концов должен был заключить мир, поцеловал мне руку и затем… — И затем мир был заключен так, как это водится между супругами! — сказал Мигель, смеясь над этим оригинальным приключением. — Que? Совсем нет! Затем он пошел спать в свою комнату. — А, у вас отдельные комнаты! — Уже более двух лет! — Ага! — И это для того, чтобы его бесить. Я провожу время в ужасном одиночестве, но не уступаю, я, видите ли, женщина с сильными страстями, у меня вулканическое воображение и я еще не встречала сердца, которое бы понимало меня! — Но, сеньора, а ваш муж? — Мой муж? — Да, сеньор Ривера. — Муж! Муж! Есть ли на свете вещь, более невыносимая, чем муж? — Возможно ли? — Что-то прозаическое! — Ага! — Материальное! — Да? — Никогда он не может понять свою жену. — Ба! — Одним словом, Ривера — идиот! — В самом деле? — Конечно, как все ученые! — Это правда! — О, если бы это былпоэт, артист, молодой человек с горячими страстями… — А, тогда… — Ах, я очень несчастна, очень несчастна! Я, у которой страстное сердце и которая понимает все прихоти любви!.. — Действительно, это несчастье быть такой, как вы, донья Мерседес! — Каждый день я бросаю ему это в лицо. — Кому? — Да Ривере же! — А! — Я не только говорю ему об этом, но и кричу. — То, что вы мне сказали? — Гораздо больше! — А что же он отвечает вам, сеньора? — Ничего! Что он может сделать мне! ' — Он ничего не желает вам? — Che! Он ничего не желает сделать! — Он, очевидно, очень добрый человек, ваш сеньор Ривера! — Да, он очень добр, но мне нет от этого никакой пользы! Я нуждаюсь в человеке с горячим воображением, талантом — словом в таком, чтобы мы оба безумствовали вместе! — Санта-Барбара! Сеньора! — Да, чтобы мы оба безумствовали, чтобы на весь день запирались вместе, чтобы… — Чтобы… чего же больше, сеньора? — Чтобы мы запирались вместе, несмотря на гнев Риверы, писали стихи и читали их вслух! — А вы автор? — Почему же нет? — Прелестно! — Я пишу свои мемуары! — Великолепно! — С эпохи еще до моего рождения. — Как! Вы писали свои мемуары еще до рождения? — Нет, я рассказываю историю с той эпохи, о которой мне рассказывала моя мать, которая, будучи беременна мною на пятом месяце, не могла спать от моих движений. Я родилась покрытой волосами, в год я уже бегло говорила. Нет страсти, которой бы я не испытывала в течение своей жизни — целый ящик в моем комоде наполнен письмами и локонами волос. — А сеньор Ривера видел его? — Тота! Когда я хочу его взбесить или если он смотрит на свою мертвую голову… — Что такое? — Да, да, старую голову мертвеца, которая находится в его комнате и перед которой он сидит, изучая не зная что. — Ага! — И знаете, что я делаю в том случае, когда он садится в своей комнате? — Ага, это любопытно! — Я приоткрываю дверь своей комнаты, так что он меня может видеть, открываю комод и начинаю брать из ящика письма и читать первую строчку каждого из них. И наконец миллион писем того времени, когда я была молодой, перечислить которые нет возможности. — До какого же времени вы дошли в своих мемуарах? — Вчера я начала описывать тот день, когда родила первый раз. — Важная глава! — Это курьез в моей жизни. — Однако, он бывает со всеми сеньорами. — Que? Это было удивительно! Вообразите, я родила, составляя стихи и не подозревая той опасности, в которой находилась. — Какой удивительный организм! — Это был мой первый ребенок: половина — стихи и половина — проза. — Кто? Ребенок? — Нет, мой труд, мемуары. — Ага! — Только этот несносный Ривера не хочет признать их достоинств. — Должно быть, это холодный человек! — Как лед! — Материальный. — Как камень. — Без чувства. — Разумеется! — Прозаик. — Он и не думает читать стихи. — Человек без сердца. — Скажите, что он идиот, и вы скажете все! — Очень хорошо! Тогда я скажу, со всем уважением к вам, что он идиот! — Это правда, однако я люблю его таким. Каждое утро он сам ходит на рынок и приносит все, что я люблю, он нежно будит меня и бросает на мою постель все, что он купил. Кроме того, если бедняга и рассердится немножко, то тотчас же и раскаивается. — Это превосходная натура! — Ничего более того, что я вам говорю. Он мне ни к чему я нуждаюсь в человеке пылком, талантливом молодом, сильном, который не покидал бы меня ни на минуту. — Сеньора, пойдемте немного быстрее, уже близко до вашего дома! — сказал Мигель, видя, что его дама все более и более замедляла свои шаги. — Да, идемте ко мне, я прочту вам кое-что из своих мемуаров! — Извините меня сеньора, но… — Нет, у вас нет никакой причины отказываться! — Но очень поздно, сеньора! — Нет, нет! Ривера еще не вернулся! — Извините меня, Мерседитас, но это невозможно! — Да, да, вы зайдете! В этот момент они подошли к дверям дома. — В другой раз. — Нет, сейчас! — Меня ждут! — На свидание? — Нет, сеньора! — Не женщина? — Нет, сеньора! — Поклянитесь мне в этом! — Даю вам слово! — Тогда войдите! — Не могу, повторяю вам, сеньора, не могу! — Неблагодарный! Дон Мигель неистово заколотил молотком, чтобы скорее пришел кто-нибудь избавить его от той опасности, в которой он находился. — Но неужели вы в самом деле не зайдете? Вы презираете мои мемуары? — В другой раз, сеньора! — Хорошо, но пусть это будет завтра! — Постараюсь. — Ну, у нас есть еще утка, которую Ривера оставил к ужину, зайдите поужинать ко мне! — Сеньора, я никогда не ужинаю! — Тогда до завтра! — Если будет возможно! — Хорошо, я приготовлю к чтению наиболее интересные главы моих мемуаров! — Спокойной ночи, Мерседитас! — До завтра! — отвечала она. Дон Мигель быстро пошел, почти побежал, как только закрылась дверь за сестрой его превосходительства Ресторадора, восстановителя законов, женщиной еще очень свежей, хорошо сложенной, с алебастровой белизной лица, но одаренной в высшей степени романтическим характером, — употребляя это выражение для того, чтобы определить нечто из ряда вон выходящее. В то время, как наш герой, смеясь, как сумасшедший, бежит по дороге к своему дому, мы ненадолго вернемся в прошлое, чтобы рассказать некоторые факты, необходимые для понимания этой истории. |
||
|