"Росас" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)ГЛАВА VII. Сеньор временный губернаторПадре Гаэте тщетно пытался ускорить свои шаги, чтобы войти в дом дона Фелипе Араны ранее начальника полиции, который, пройдя через двор, вошел в кабинет временного губернатора в то время, как почтенный падре Гаэте, имевший свои личные причины не желать разговора с министром в присутствии дона Бернардо Викторики, вошел в гостиную, где и рассыпался в приветствиях перед сеньорой доньей Паскуалитой Арана, простой, наивной, доброй дамой, ничего не понимавшей в политике и ставшей федералисткой только потому, что ее муж принадлежал к федералистам. — Что нового, сеньор Викторика? — спросил министр, обменявшись приветствиями и делая дону Кандидо знак продолжать писать. Достойный профессор, заметив начальника полиции, поспешил приветствовать его низкими поклонами. — В городе — ничего, сеньор дон Фелипе, — отвечал Викторика, закуривая сигаретку и не обнаруживая ни малейших знаков почтения к его превосходительству временному губернатору. — А что вы думаете о Лавале? — Я? — Да, что вы думаете о том, что он так близко от нас? — Было бы лучше, если бы он пошел назад, сеньор дон Фелипе. — Не предвидите ли вы, что этот человек поднимет всю страну? — Он для этого и пришел сюда! — Но что же худого мы ему сделали? Разве мы не позволяли ему спокойно жить в западном поясе, совсем ни в чем не стесняя его? — Как вы думаете, такое поведение будет наказано Богом? — Я этого не знаю, сеньор, но во всяком случае, предпочел бы, чтобы он был наказан людьми, так как Бог далеко, а Лаваль близко. — Да, слишком даже близко. Знакомы ли вы с журналом его марша? — Нет, сеньор. — Скажите мне, дон Кандидо, вы сделали копию с маршевого журнала? — Она готова, высокочтимый сеньор! — отвечал частный секретарь с глубокой почтительностью. — Прочтите ее. Дон Кандидо откинулся назад в своем кресле, поднес бумагу к своим глазам и прочел следующее: — Вы видите, что делает этот человек! — произнес дон Фелипе, когда секретарь окончил свое чтение. — Да, сеньор, я даже с удовольствием замечаю, что он не идет так прямо и быстро, как был бы должен. — Но он идет, и в тот день, когда о нем менее всего будут думать, появится в городе. — Что же делать? — отвечал Викторика, про себя потешаясь над тем страхом, который легко было заметить у министра. — Что делать? Вот уже три ночи, как я не сплю, сеньор Викторика, и если случайно засыпаю, то тяжело охаю, как мне говорила Паскуалита. — Очевидно, вы больны, сеньор дон Фелипе. — Телом — нет, благодаря Богу, так как я веду очень правильную жизнь, но я болен душой! — А, душой! — Конечно! Я не привык к таким вещам! Я никогда не причинял никому зла. — Унитарии говорят не то. — То есть, я никого не приказывал расстрелять. Я знаю, что, если они справедливы, то оставят меня в покое. Чего я желаю? Жить по христиански, воспитывая своих детей, и окончить сочинение о святой деве Росарии, которое я начал в 1804 году и с тех пор не мог завершить, так как занятия отнимали у меня все свободное время. Вот почему, если Лаваль человек справедливый, то он не обагрит своих рук в моей крови и… — Извините меня, сеньор дон Фелипе, по мне кажется, вы оскорбляете знаменитого Ресторадора и всех защитников федерации. — Я? — Да. — Что вы говорите, сеньор дон Бернардо! — Я говорю, что вы оскорбляете Ресторадора и федералистов, предполагая хоть одну секунду, что каналья Лаваль может восторжествовать. — Кто же вам говорил, что он не восторжествует? — Его превосходительство Ресторадор. — А, он это сказал! — И мне кажется, что не временному губернатору опровергать это. — Кто же думает опровергать, Бог ты мой! Напротив, я очень хорошо знаю, что Лаваль найдет себе здесь могилу; я предположил только, что, в случае если он… — Восторжествует? — Вот именно. — А, это другое дело! — сказал Викторика, которого несмотря на его суровость, сильно забавлял этот разговор. — Вот именно, вот что называется понимать друг друга! — Если мне удастся договориться с Вами и по поводу некоторых служебных дел, то я буду считать достигнутой цель моего посещения вас. — Говорите, сеньор дон Бернардо. — Полицейский комиссар третьего участка тяжело болен, мне надо знать, может ли комиссар второго участка исполнять его обязанности! — Зачем, сеньор Викторика? — Народное общество все ночи производит патрулирование по городу без разрешения полиции. — Отметьте все это, дон Кандидо! — Сейчас, высокочтимый сеньор губернатор! — Эти патрули не подчиняются распоряжениям полиции, так что между ними и полицией происходят постоянные столкновения. — Отметьте это обстоятельство, сеньор дон Кандидо! — Сию минуту, высокочтимый сеньор! — Один из патрулей Народного общества арестовал сегодня ночью двух — Не забудьте этого, сеньор дон Кандидо! — Я уже отметил, высокочтимый сеньор! — Четыре булочника явились в мое бюро с заявлением, что они не могут продолжать более своей работы, если им не разрешат уменьшить вес булок, поскольку вынуждены очень дорого платить иностранным рабочим из-за всеобщего восстания местного населения после слухов о скором прибытии Лаваля. — Пусть они делают булки больше, а если не хотят работать, то пусть нищенствуют! — Сеньора донья Мария-Хосефа Эскурра просит вторично произвести обыск в Барракасе, владелец которого отсутствует несколько дней. — Она просит этого на основании разрешения его превосходительства губернатора? — Нет, сеньор, от самой себя. — Если так, то воздержитесь от обысков в домах. Что за безумие восстанавливать всех против себя! Довольно людей мы уже скомпрометировали, сеньор дон Бернардо! Не делайте ничего без личного приказа сеньора Губернатора! — Однако существуют весомые подозрения против родственника хозяйки этого дома. — Кто этот родственник? — Дон Мигель дель Кампо. — Хесус! Что вы говорите? — Я их… — Не говорите глупостей. Я ручаюсь за него, как за святую деву дель-Росалио. Вы и донья Мария-Хосефа Эскурра не знаете, чем обязана федерация этому молодому человеку. Интрига, клевета! Ничего против дель Кампо, разве только по приказанию сеньора губернатора. — Я повинуюсь сеньору Аране, так как не имею на этот счет специальных приказаний его превосходительства, но я не буду выпускать из виду этого молодца. — Еще что? — Ничего более! — Итак, вы кончили? — Не совсем, сеньор дон Фелипе! — Что же еще? — То, что вы мне не дали никакого ответа ни относительно патрулей, ни о том, чтобы обязать Народное общество, арестовывающее агентов полиции… — Я посоветуюсь. — Но разве вы — не временный губернатор? — Да, я временный губернатор! — Ну, так что же еще? — Все равно, я посоветуюсь с его превосходительством сеньором губернатором. — Но у сеньора губернатора теперь есть другие дела и ему некогда заниматься внутренней службой. — Все равно, я посоветуюсь с ним. — Valgame Dios! Сеньор дон Фелипе, я не знаю, действительно ли вы временный губернатор и входит ли в ваши полномочия то, о чем я вас прошу? — Да, сеньор, я действительно временный губернатор, но только для формы, понимаете! — Думаю, что понимаю! — отвечал Викторика, прекрасно знавший это и раньше, но все же надеявшийся заручиться некоторыми гарантиями против Масорки. — Для формы, — продолжал дон Фелипе, — чтобы, унитарии говорили, что мы пренебрегаем формальностями, но не более! — Хорошо. — Это останется между нами, да? — Однако этот секрет всем известен. — Какой секрет? — Относительно формальностей. — И… — И унитарии зло смеются над нами. — Изменники! — Они говорят, что вы номинальный, временный губернатор. — Продажные твари! — Они говорят еще; что вы боитесь. — Я? — Да, они утверждают это. — Боюсь кого? — Сеньора губернатора, если сделаете что-нибудь, что ему не нравится, и Лаваля, если сделаете то, что нравится губернатору. — Они это говорят, да? — Именно это. — А вы что же делаете, сеньор начальник полиции? — Я? — Да, вы! — Ничего. — Но это неправильно. Клеветники должны быть в тюрьме. — Не сами ли вы сказали минуту тому назад что мы довольно уже скомпрометировали людей, чтобы еще преследовать других?! — Да, но я говорил не о клеветниках. — Не придавайте этому значения. — Поверьте мне, у меня сильное желание покинуть министерство, сеньор дон Бернардо! — Я верю этому. Вы хотите поселиться в вашей усадьбе, не правда ли? — Какая усадьба, если она в развалинах! — Унитарии не говорят этого. — Что? Они говорят даже о моей усадьбе?! — О ваших — Хесус! Сеньор, о моих усадьбах! — Да, они говорят, что в этих усадьбах полно рогатого скотом и лошадей, что все они незаконно приобретены вами и что поэтому их у вас конфискуют, впрочем, почем мне знать все, что они говорят? — Я вам приказываю их арестовать. — Кого? — Тех, кто говорит подобные вещи. — Но они говорят это в Монтевидео, сеньор Арана. — А, в Монтевидео! — Да. — Изменники! — Верно! — Судите сами: я должен был отдать за долги купцу Рехасу все до последнего серебряного креста, подаренного мне приором из Сан-Франциско. — О! — Вот каковы мои усадьбы, изменники! — Итак, вы не даете мне полномочий для усмирения Народного общества? — Теперь моя голова занята не этим, я подумаю и дам ответ в другой раз. — Хорошо. Я напишу сеньору губернатору! — сказал, поднимаясь со своего места, сеньор Викторика, решившись не писать ни одного слова Росасу, но желая только испугать министра. — Вы уходите? — Да, сеньор. — Итак, вы уполномочены! — Уполномочен на что? — Относительно хлеба. — А, я и забыл об этом. — Пусть они пекут его большим. — Хотя бы и в убыток? — Да, хотя бы и в убыток! — Очень хорошо! До свидания, сеньор дон Фелипе! — Я ваш слуга, сеньор Викторика. Советуйтесь со мной, если вы будете в затруднении. — Я сделаю это, так как вы временный губернатор! — Да, сеньор, это так, как бы ни злились на это унитарии. — Всего доброго! Наиболее любопытным явлением в правительственной системе Росаса было тщательное и постоянное назначение на должности всех людей, имевших хотя бы малейшую роль в огромном сценарии его политики. Каждое лицо было своего рода актером: королем перед зрителями и бедняком в действительности. Министр, начальник дивизии, депутат, судья, главнокомандующий не значили ничего, но они великолепно выполняли свои роли в глазах толпы. Сами они, подобно авгурам древнего Рима, знали прекрасно, в чем дело, и не могли без смеха смотреть друг на друга, понимая хорошо, что их короны — из золоченого картона, а пурпурная мантия — из фланели. Но никто из них не осмеливался открыто сознаться в истине, то есть в том, что они являлись только носителями титулов, а вся власть всецело принадлежала автору этой трагикомедии, так часто разыгрываемой на глазах всего общества. Однако мы отклонились от нашего рассказа. Достойный падре Гаэте следил из окон гостиной за уходом начальника полиции. Как только последний вышел на двор, он распрощался с дамами, с которыми беседовал, и направился в кабинет министра, республиканские убеждения которого обязывали принимать всех без церемоний. Голова Медузы или внезапное появление тени отца Гамлета не произвели бы такого ужасающего действия на достойного дона Кандидо Родригеса, как шутовское и насмешливое лицо почтенного падре. Удрученный ужасами последних дней его слабый дух утратил последнюю стойкость. Он готов был упасть в обморок. Однако, придя в себя, он нагнул свою голову почти вплотную к столу и принялся писать дрожащей рукой, сам не сознавая того, что делает. Дон Фелипе Арана с почтением относился к духовным лицам, но падре Гаэте он сильно побаивался, зная его близкие сношения с Масоркой. Заметив Гаэте, он стремительно бросился к нему с довольным видом. — Что это за чудо, падре! И он хотел принудить его сесть вблизи себя, но падре, наоборот, стал прямо против дона Кандидо. — Я пришел по двум делам! — сказал он. — Говорите, падре! Вы знаете, что я ваш преданный друг. — Я сейчас увижу это. Сначала спешу вас поздравить. — Спасибо, тысячу раз спасибо! Что делать! Наша обязанность — повиноваться во всем сеньору губернатору. — Это верно. Мы остаемся здесь, пока он будет изгонять изменников. — Что вы хотите еще, падре? — Я хочу, чтобы вы дали мне разрешение арестовать нечестивых унитариев, оскорбивших меня. — Ого! — Меня и всю федерацию. — Да? — И самого Ресторадора! — И его также? — Всех! — Какая дерзость! — Я больше десяти раз приходил к губернатору до его отъезда, но не смог поговорить с ним. — Он был так занят последние дни. — Хорошо, но Викторика не занят, а он отказался арестовать указанных мной людей, потому что не получил на это приказания. — Но если это исключительный случай, то он должен это сделать. — Он ничего не сделал и ничего не хочет делать из того, о чем его просят я и другие члены общества Ресторадора. — Его обязанности, быть может… — Нет, сеньор, какие обязанности? Он ничего не делает потому, что он не такой федералист, как все мы. — Ну, падре, успокойтесь! — Я не успокоюсь, сеньор, и, если вы откажете мне в разрешении, о котором я вас прошу, то я не отвечаю за то, что может случится. — Ну, в чем же дело? — спросил министр, в глубине души ругавший своего посетителя. — В чем дело? —Да, посмотрим, если это дело заслуживает внимания, то… — Да, хорошо, вы увидите, заслуживает ли оно внимания. Слушайте меня, сеньор дон Фелипе! — Говорите, но будьте спокойнее. — Слушайте! В квартале Ресиденсии у меня есть несколько старых приятельниц, которые заботятся о моем белье. Однажды вечером я пошел навестить их, это было около двух месяцев назад, отворив дверь, я вошел и повернулся, чтобы затворить ее. Под навесом было темно и… Падре Гаэте, прервав свой рассказ, направился к двери кабинета, приоткрыл ее и, указав дону Кандидо на уголок возле двери, сказал ему: — Идите, товарищ, и сядьте здесь! Дон Кандидо дрожал с головы до ног и не мог говорить, будучи как бы парализован. — Ну, я вам говорю, — продолжал Гаэте, — идите и сделайте мне приятное: сядьте здесь, вас не собака просит об этом! — Идите, дон Кандидо! — прибавил министр. Дон Кандидо поднялся и, тяжело ступая направился к указанному месту. — Хорошо, — сказал последний. — Итак, я вошел под навес, где было темно, и — трах! — натолкнулся на какого-то человека. С этими словами Гаэте подошел к дону Кандидо и стал прямо против него. — Тотчас же я вытащил свой кинжал, этот федеральный кинжал, сеньор Арана, — прибавил он, вытаскивая из-за пояса длинный нож, — этот кинжал, который отечество дало мне и всем своим детям для защиты святого дела. «Кто тут?» — спросил я, приставив этот кинжал к груди этого человека. И падре Гаэте приставил к груди дона Кандидо свой кинжал. — Он отвечал мне, что друг, но я не верю друзьям, рыщущим под навесом. Я навалился на него и схватил за горло. С этими словами падре Гаэте схватил дона Кандидо за галстук. Бедный профессор чуть не вскрикнул, но имел еще силу удержаться: его спасение зависело от молчания. Падре продолжал: — Но в тот момент, когда я уже готов был задушить его, я выронил свой кинжал и наклонился, чтобы поднять его, как вдруг на меня неожиданно наскочил другой человек и приставил пистолет к моему виску, и вот безоружный, под дулом пистолета я был осыпан оскорблениями со стороны этого человека, изруганы были также и федерация, и Ресто-радор; затем, наговорив мне всего, что только ему приходило в голову, этот человек и его товарищ схватили меня и, так как случайно вернулись женщины, заперли меня в гостиной и убежали. — О, это невероятная дерзость! — вскричал дон Фелипе. — Не говорил ли я вам этого? — Кто же эти люди? — В том-то и дело, что я не узнал их. Зная, что никого нет в доме, они проникли туда с помощью подобранного ключа, чтобы подстеречь меня. Я смог узнать только одного из них по голосу. — Вы слышали весьма любопытную вещь, не правда ли дон Кандидо? Секретарь молча кивнул. — Необычайную! — Но что с вами? Вы бледны как полотно. Дон Кандидо поднял свою руку к голове и приложил ее ко лбу. — А, у вас болит голова? Секретарь сделал утвердительный знак. — Хорошо, составьте записку о жалобе сеньора кура Гаэте, и затем можете уйти домой! Дон Кандидо сел за стол и принялся писать. Падре продолжал. — Это событие чуть не стоило мне жизни, перед этим я обильно пообедал с четырьмя друзьями, поэтому ночью у меня был апоплексический удар. — О, это ужасно! — Но, как я уже говорил, я знаю одного из этих неизвестных и, если мне откажут в правосудии, то вот что мне его заменит! — прибавил он, указывая на свой длинный кинжал. — Как его имя? — Я его не знаю. Дайте мне бланк приказа об аресте, я сам потом проставлю его имя. — Однако… — Вот то, чего я хочу! — Вы кончили, дон Кандидо? — спросил министр, не знавший, как ему выйти из этого лабиринта. Дон Кандидо сделал утвердительный знак. — Ну так прочтите это сеньору Гаэте. Бедняга медлил. — Читайте, Бог ты мой! Читайте, что вы написали! Дон Кандидо, поручив себя Богу, взял бумагу и начал читать: — Он! — вскричал священник, неестественно широко раскрывая свои глаза и простирая руки к дону Кандидо. — Что такое? — спросил министр. — Вот другой! — Кто? — Этот, он был под навесом! — В уме ли вы? — вскричал дон Фелипе. — Оба найдены! — вскричал падре, потирая руки. — Но… — Да, сеньор дон Фелипе, а этот и был другим неизвестным. — Я? Мне желать убить достойного и уважаемого падре де Ла Пьедада? — вскричал дон Кандидо, внезапно обретя смелость, которая ему самому, без сомнения, показалась чрезвычайно странной, невероятной. — Тота!10 Поговорите еще немножко… — Вы ошибаетесь, уважаемый сеньор, жар, возбуждение… — Как вас зовут? — Кандидо Родригес, готов услужить вам и всей вашей почтенной семье… — Семье?.. Ну, все равно. Это он. — Сеньор падре Гаэте, сядьте, во всем этом есть что-то необычайное! — сказал министр. — Это ясно, высокочтимый сеньор! — вскричал дон Кандидо, набравшись смелости. — Я думаю, что этому почтенному падре приснился сон, посланный ему нечистым. — Я вам задам сон! — Тише, сеньор Гаэте! Этот сеньор — старец, давший мне многочисленные доказательства своей честности и благоразумия! — Да, он прелестен! — Послушайте, слово «сон», произнесенное моим секретарем, навело меня на блестящую идею. — Я ничего не смыслю в идеях, сеньор дон Фелипе, это один, а другого я тоже знаю. — Послушайте, Бог ты мой, послушайте! — Ну, я слушаю. — В тот день, вы обедали с несколькими друзьями? — Да, сеньор, я обедал. — А затем спали? -Да. — Ну, так нет ничего удивительного в том, что вы нам рассказали: все это было не что иное, как проявление лунатизма. — Что все это значит? — Я объясню вам: лунатизм — есть явление, недавно открытое, не знаю кем. Известно, что многие люди говорят во сне, встают, одеваются, садятся на лошадь, прогуливаются, поддерживают разговор с отсутствующими лицами — и все это во сне. Есть среди них и такие, которые бросаются на стену, воображая, что они сражаются с врагами. Всем этим явлениям и присвоено название лунатизма или магнетизма. — Высокочтимый сеньор губернатор совершенно прав! Больше всего этим вопросом занимаются в Германии, стараясь проникнуть в таинственные явления человеческой природы, эти исследования подтвердили, что наиболее подвержены этим таинственным явлениям особы нервного, горячего, впечатлительного характера, подобные почтенному падре Гаэте. Итак, высокочтимый сеньор губернатор своим просвещенным умом совершенно правильно решил, что уважаемый сеньор Гаэте подвергся припадку лунатизма. — Вы хотите посмеяться надо мной? — Я, уважаемый сеньор? — Сеньор дон Фелипе, разве вы не временный губернатор? — Да, но в случае, подобном данному… — В этом случае вы должны не отказать мне в правосудии. Если вы не прикажете арестовать этого человека и того другого, которого я знаю, то я завтра обращусь к Ресторадору. — Поступайте, как вам угодно. Что касается меня, то я не могу арестовать никого без приказания его превосходительства. — Даже этого человека? — Его менее, чем кого-либо другого! Дайте мне доказательства, сеньор Гаэте, доказательства! — Я вам говорю, что это он! — Вы его видели? — Нет, я его слышал. — Сон, лунатизм, мой дорогой сеньор! — сказал дон Кандидо. — Я вас заставлю уснуть навсегда! — О, сеньор Гаэте, вы — священник, — прервал его министр, — человек с таким положением и обвиняете без всяких доказательств, хотите отвлекать внимание правительства, в то время как мы поглощены вторжением этого мерзавца Л аваля! — Да, но я также поглощен оскорблением этого человека и его сообщника, которому я подвергся. — Он не мог быть этим человеком! — Это он, сеньор Арана! — Нет, сеньор кура де Ла Пьедад! — сказал дон Кандидо, возвысив свой голос в первый раз, потому что почувствовал сильную поддержку. — Это вы, я вижу это по вашему лицу! — Нет! — Да! — Повторяю вам, что нет, я трижды протестую против унизительного, ложного и клеветнического обвинения, возводимого на меня церковной властью. — Тише! Мир! Мир! — сказал дон Фелипе. — На улице мы увидим, будете ли вы так же возвышать свой голос! — вскричал падре, бросая свирепый взгляд на дона Кандидо. — Я не принимаю этого вызова. Нас рассудит закон! — Мир, ради Бога, мир! — вскричал дон Фелипе. — Сеньор министр, я иду к сеньору губернатору. — Делайте, что хотите. — До свидания, сеньор! — сказал падре Гаэте, смотря на дона Кандидо и подавая руку дону Фелипе. — Идите, идите, лунатик! — Я вас заставлю видеть во сне дьявола! — Идите, идите, сновидец! — А! — Ну, уходите, падре, уходите! И слегка взяв его за руку, министр выпроводил его из кабинета. Дон Кандидо вырос на десять вершков в собственных глазах от проявленного им героического мужества. — Тысячу раз благодарю, ваше превосходительство сеньор губернатор, за благородную и справедливую защиту, которую вы оказали самому преданному и покорному из ваших слуг. Тот человек помешан, высокочтимый сеньор. — Знаете ли вы, сеньор дон Кандидо, суть всего этого дела? — Природный глубокий талант вашего превосходительства, расширенный образованием, поможет мне разъяснить себе это. — Суть всего дела состоит в следующем: падре Гаэте, который вообще не отличается трезвостью, выпил со своими друзьями более, чем следовало, затем он повздорил с кем-нибудь в пьяном виде, но сам не помнил, где и с кем он имел дело, а потому и вбил себе в голову, что это были вы. — О, как я восхищен и изумлен талантом вашего превосходительства, который с первого взгляда открывает всегда с необыкновенной легкостью скрытые причины видимых явлений! — Привычка, мой друг, привычка… — Нет, это талант, гений! — Может быть, немножко и этого, но не столь много, как это предполагают! — скромно ответил министр. — Вполне по заслугам! — Вообще обо мне судят поверхностно, они не знают всего, что может случиться, и действуют наобум, а я хочу, чтобы все с удовольствием вспоминали программу моего короткого управления. — Возвышенная программа! — Христианская — вот какой я желаю ее видеть! Но теперь вам пора пойти к монахиням и исполнить мое поручение. — Сейчас? — Не теряя ни одной минуты. — Ваше превосходительство не думает, что этот сумасшедший падре дожидается меня у дверей? — Я так не думаю, это было бы недостаточно почтительно ко мне, но, на всякий случай, примите меры предосторожности. — О, я их приму, ваше превосходительство можете быть спокойны! — Я не хочу крови! — Крови! Клянусь вашему превосходительству, что я сделаю все, что будет от меня зависеть, чтобы не пролить ее ни капли! — Хорошо, вот этого я и желаю. Итак, идите к монахиням и возвращайтесь сегодня ночью! — Сегодня ночью? — Да. — Это время преступлений, высокочтимый сеньор! —Нет, нет, ничего не случится теперь я пойду отдохнуть немного перед обедом. |
||
|