"Золотая лихорадка" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА VII. Взгляд на прошедшее

Прежде чем продолжать наш рассказ, необходимо сообщить читателю некоторые подробности о семье и прежней жизни дона Себастьяна Гверреро, которому суждено играть важную роль в этой истории.

Семья дона Себастьяна была богата, он происходил по прямой линии от одного из первых мексиканских королей, кровь ацтеков текла незапятнанной в его жилах. Подобно многим знаменитым мексиканским семьям, предки его не были лишены завоевателями своих владений. Однако они вынуждены были прибавить испанское имя к своему мексиканскому, и оно неприятно щекотало кастильские уши.

Между тем семейство Гверреро всегда с гордостью говорило о своем происхождении от ацтеков и, если официально и играло роль преданной Испании фамилии, в тайне питало надежду, что рано или поздно настанет-таки день, когда Мексика вернет себе свободу.

Вот почему, когда герой Идальго, скромный кюре маленькой деревушки Долорес, неожиданно поднял знамя восстания против притеснителей его родины62, дон Эустакио Гверреро, женатый на женщине, которую он обожал, и бывший отцом ребенка лет пяти или шести, одним из первых отозвался на призыв повстанцев и присоединился к Идальго. Он отправился во главе четырехсот решительных людей, набранных в его огромных владениях.

Странная это была революция, почти все деятели и герои которой были священниками. Мексика — единственная в мире страна, где католическое духовенство всегда шло во главе прогресса и проявляло свои симпатии к свободе народа.

Дон Эустакио Гверреро был поочередно товарищем этих скромных героев, имена которых история почти забыла. Они звались Идальго, Морелос, Эрменегильдо, братья Галеано, Альенде, Абасола, Алдама, Валерио Труяно, Торрес, Район, Сотомайер, Мануэль Мьер-и-Теран и многие другие, которые с честью прослужив делу освобождения своей страны, покоятся теперь в своих могилах.

Более счастливый, чем большинство его храбрых товарищей по оружию либо ставших жертвами испанского варварства, либо побежденных изменой, — дон Эустакио чудом избежал бесчисленных опасностей войны, продолжавшейся десять лет, и дожил до полного изгнания испанцев и провозглашения независимости.

Храбрый солдат, состарившийся раньше времени и покрытый ранами, он был возмущен неблагодарностью своих соотечественников, которые, едва став свободными, тут же принялись преследовать друг друга, положив этим начало роковой эры бесконечных пронунсиаментос63. Он удалился, печальный и озабоченный, в свою асиенду дель-Пальмар, расположенную в провинции Вальядолид, и здесь отдался радостям семейной жизни с женой и сыном.

Но тут судьба отнеслась к нему немилостиво: жена умерла у него на руках через два года, сраженная неизвестной болезнью, которая в несколько недель свела ее в могилу.

После смерти жены, которую он любил всеми силами своей души, дон Эустакио, разбитый горем, только прозябал и тянул несчастное существование, прекратившееся ровно через год, день в день и час в час, после смерти его любимой жены. И имя ее слетело с его уст при последнем вздохе.

Дон Себастьян, едва достигший двадцатилетнего возраста, остался, таким образом, сиротой. Один, без родственников и без друзей, молодой человек заперся на своей асиенде, где он безмолвно оплакивал две души, которые он потерял и на которых он сосредоточил все свои привязанности.

Дон Себастьян, может быть, провел бы так многие годы в своих владениях, не видя людей и не помышляя даже о том, как они живут, ведя беспечную и ленивую жизнь богатых землевладельцев, которых никакая мысль об улучшении или прогрессе не побуждает заниматься своими землями. Застенчивый и боязливый, как и все люди, живущие одиноко, он все свободное время, (а его было много), проводил на охоте; как вдруг случай или, лучше сказать, счастливая звезда позаботилась привести в Пальмар бывшего командира повстанцев, который долго воевал вместе с доном Эустакио. Однажды, проезжая в нескольких милях от асиенды, он почувствовал, как в нем пробудились старые воспоминания, и свернул с дороги, чтобы пожать руку своему старому товарищу, — о смерти его он ничего не знал.

Человека этого звали доном Исидро Варгас. Он был высокого роста, широкоплечий, с сильно развитыми мускулами, черти его лица дышали редкой энергией, словом, тип той сильной и храброй породы людей, которая ежедневно гибнет в Мексике и от которой не останется скоро ни одного отпрыска.

Неожиданный приезд гостя, тяжелые шпоры и длинная, в стальных ножнах сабля которого гремели по устланным плитами полам комнат, внес жизнь в это жилище, где уже так давно царило безмолвие и угрюмое спокойствие монастыря.

Как и все старые солдаты, капитан дон Исидро говорил грубым голосом, отрывисто и громко, но под грубой оболочкой скрывался веселый и откровенный характер.

Когда он приехал, дон Себастьян был на охоте и асиенда казалась необитаемой.

Наконец, после долгих розысков, капитану удалось найти под верандой полусонного пеона, который как умел ответил на интересовавшие его вопросы.

Но так или иначе, дон Исидро узнал от своего довольно-таки бестолкового собеседника все, что ему было нужно.

Известие о смерти дона Эустакио, надо заметить, совсем не удивило старого солдата, он был готов это услышать, как только ему сообщили о смерти сеньоры Гверреро. Ему было известно, как его старый товарищ любил свою жену. Но узнав о той праздной и бесполезной жизни, которую вел дон Себастьян со времени смерти своего отца, капитан пришел в ярость и поклялся всеми святыми испанского календаря, что это не долго будет продолжаться.

Капитан видел молодого человека еще ребенком и не раз качал его на коленях, поэтому он считал себя обязанным заставить сына своего старинного друга изменить то бесцельное существование, которое дон Себастьян вел до сих пор.

В результате, старый солдат своей властью водворился на асиенде и стал дожидаться возвращения молодого хозяина, на которого он давно привык смотреть, как на своего сына.

День прошел спокойно. Пеоны-индейцы, издавна привыкшие относиться с величайшим почтением к обшитым галуном шляпам и большим саблям, предоставили капитану полную свободу делать, что ему угодно. Но старый солдат этой свободой не злоупотреблял и ограничился тем, что приказал подать себе громадную бутыль тамариндовой настойки. Поставил ее на стол, а сам с комфортом расположился на бутаке, откинувшись назад и вытянув ноги, и, потягивая тамариндовую настойку, принялся курить сигаретки из маисовой соломы, которые он тут же вертел с ловкостью, присущей одним только испанцам.

Приблизительно около oration, то есть часов около шести вечера, капитан, все время не перестававший пить и курить, кончил тем, что спокойно уснул. Вдруг его разбудил сильный шум, крики людей, лай собак и ржание лошадей.

— А-а! — проговорил он, покручивая усы. — Это, должно быть, явился, наконец, сам мучачо64.

Старый повстанец, стоя у окна, мог всласть насмотреться на сына своего друга, не будучи им замеченным. Он не мог сдержать улыбки удовольствия при виде сильного молодого человека с гордыми чертами лица, с отпечатком в них смелости, дикости и застенчивости.

— Какое будет несчастье, — прошептал он, — если такая чудная натура пропадет здесь без пользы для других и себя! Не моя будет вина, если мне не удастся вывести этого мальчика из того состояния летаргии, в которое он погружен… Я это обязан сделать в память о его бедном отце.

Рассуждая таким образом, он заслышал вдруг звон шпор в зале, соседней с той, где находился. Капитан снова опустился на бутаку и принял свой прежний невозмутимый и равнодушный вид.

Дон Себастьян вошел и, несмотря на то, что уже много лет не видел капитана, сразу узнал его и сердечно приветствовал старинного друга своего отца.

— Ну, мучачо, — сказал капитан после обмена обычными приветствиями. — Признайся, тебе ведь и в голову не приходило, что я могу когда-нибудь заехать в гости?

— Признаюсь вам, капитан, я и в самом деле был далек от мысли, что вы сегодня пожалуете ко мне. Какой счастливой случайности обязан я удовольствию видеть вас у себя?

— Cuerpo de Dios!65 Собираясь заехать сюда, я хотел повидать твоего отца, храброго генерала, voto a brios!66 Известие о его смерти совсем сбило меня с толку, и я еще не совсем пришел в себя.

— Я вам очень благодарен, капитан, за добрую память об отце.

— Сара de Dios! — проговорил капитан, имевший, между прочим, привычку пересыпать свою речь подобными фразами. — Ты благодаришь меня за то, что я сохранил добрую память о человеке, рядом с которым сражался десять лет и которому обязан всем! Да, я сохранил добрую память о нем и надеюсь, canarios!67 скоро доказать это его сыну.

— Благодарю вас, капитан, хотя и представить себе не могу, зачем доказывать очевидное.

— Ладно, ладно! — отвечал капитан, кусая свои усы. — Зато я отлично понимаю, и с меня этого вполне достаточно. Всему свое время.

— Как вам угодно. Во всяком случае, я прошу вас помнить, что вы у себя дома и чем дольше здесь пробудите, тем больше удовольствия мне доставите.

— Хорошо, мучачо, я ждал от тебя этих слов и очень благодарен тебе за них, но только можешь быть спокоен, я не стану злоупотреблять своими правами.

— Бывшему товарищу моего отца по оружию нечего бояться, что его обвинят в чем-нибудь подобном в этом доме. Но, — добавил он, увидя входящего пеона, — слуга пришел сказать нам, что обед уже на столе… Признаюсь вам, я целый день охотился и буквально умираю с голоду. Если вы окажете мне честь отобедать со мной, мы со стаканами в руках возобновим старое знакомство.

— Это как раз то, что надо, rayo de Dios!68 — ответил капитан вставая. — Я хоть и не охотился сегодня, но думаю, что это мне не помешает воздать честь твоему обеду.

И без дальнейших разговоров они перешли в столовую, где их ожидал роскошно и обильно сервированный стол.

По старинному патриархальному обычаю, который, к несчастью, как и все хорошее, начинает исчезать в Мексике, хозяин и слуги обедали все вместе за одним столом. Этот обычай, соблюдавшийся в семействе дона Себастьяна с незапамятных времен, продолжался и при нем, сначала из уважения к памяти отца, а затем потому, что обслуга асиенды состояла из старых, преданных слуг, заменявших своему хозяину недостававшую ему семью.

Капитан дон Исидро Варгас был опытен и хитер, как католический монах. Он отлично понимал, что на молодого человека нельзя нападать сразу. Поэтому решил сначала испытать его хорошенько, узнать слабые стороны его характера, а уж затем приняться за него как следует и заставить переменить ту праздную и бесцельную жизнь, которую он вел до сих пор у себя на асиенде. Следуя этой тактике, капитан прогуливался с ним, ездил на охоту и вообще принимал участие во всех развлечениях, не одним словом не заикаясь о цели своего пребывания на асиенде. Все, что он позволял себе — это осторожно намекать на прелести столичной жизни, на то, как легко там сделать блестящую карьеру такому молодцу, как дон Себастьян, стоит только поехать в Мехико. Но молодой человек пропускал эти намеки мимо ушей и как будто даже не понимал их.

— Терпение! — шептал капитан. — Я все-таки кончу тем, что найду слабое место в его доспехах, и если мне не удастся его убедить, значит я уже очень плохой дипломат.

И он снова принимался вести атаку, действуя все так же намеками и не обескураживаясь невозмутимым равнодушием молодого человека.

Дон Себастьян исполнял свои обязанности гостеприимного хозяина с чисто мексиканским радушием и не жалел ничего, чтобы только доставить удовольствие гостю, старому другу его отца. Капитан с видимым удовольствием наслаждался развлечениями, которые устраивал для него молодой человек, и, с нескрываемым восторгом следя за той кипучей деятельностью, какую проявлял молодой Гверреро, все больше приходил к убеждению, что не ошибся. Если пробудить в сердце юноши честолюбие и жажду развлечений, тогда не трудно будет заставить его переменить это бесцельное существование селянина.

Во время охоты в прерии, в окрестностях асиенды, капитан не раз имел случай любоваться, как мастерски ездил молодой человек верхом и какого совершенства он достиг во всех упражнениях, требующих силы, гибкости и, в особенности, ловкости.

Один раз, когда охотники, сломя голову, летели вдогонку за великолепным семилетним оленем, которого только что согнали с места, они очутились лицом к лицу с кугуаром. Зверь вырос перед ними точно из-под земли и, видимо, не расположен был уступить дорогу.

Кугуар — это американский лев, у него нет гривы. Подобно всем остальным хищникам Нового Света, он редко нападает на человека, и только доведенный до последней крайности кидается на него, но тогда он нападает с такой яростью, что борьба с ним представляется очень опасной.

В тот раз кугуар, по-видимому, твердо решил сразиться со своими смертельными врагами. Капитан невольно ощутил ту внутреннюю нервную дрожь, которая пробирает самого храброго человека, когда он подвергается серьезной опасности. Однако он быстро оправился и, сжимая в руке ружье, хотел уже прицелиться в страшного зверя, который, присев на задние лапы и съежившись, устремил на него глаза, сверкавшие как раскаленные угольки.

— Не стреляйте, капитан, — сказал дон Себастьян совершенно спокойным голосом. — Вы ведь наверняка не привыкли к такой охоте и, сами не желая того, можете испортить шкуру, а это было бы очень жаль, потому что нам попался редкий экземпляр.

Затем дон Себастьян опустил свое ружье, достал из кобуры пистолет и, пришпорив своего коня и натянув узду, заставил его подняться на дыбы.

Лошадь поднялась почти перпендикулярно на задние ноги. Вдруг кугуар, испуская страшный рев, прыгнул вперед. Молодой человек сжал в шенкеля бока лошади, кинувшейся в сторону, и одновременно в упор выстрелил в зверя. Тот повалился на землю в предсмертных судорогах.

— Cuerpo de Cristo!69 — вскричал капитан. — Ты убил его сразу. Но только знаешь, мучачо, ты играл в опасную игру!

— Ба-а! — отвечал дон Себастьян, соскакивая с лошади. — Это вовсе не так трудно, как вы думаете. Нужна только привычка.

— Гм! И ловкость, чтобы убить налету такого зверя. Пуля попала ему прямо в глаз!

— Да. Охотники всегда стараются попасть в глаз, чтобы не портить шкуры.

— Я считаюсь хорошим стрелком, а между тем, я не стану держать пари, что обязательно проделаю эту штуку.

— Вы сами на себя клевещете.

— Вряд ли.

— Мой тигреро, бедняга Пенэ, лишится обычной премии в десять пиастров70, ну что делать!.. Он сам виноват… Надо будет вернуться на асиенду и прислать кого-нибудь сюда забрать кугуара… Вы ничего не имеете против?

— Ровно ничего. Они вернулись назад.

— Гм! — бормотал про себя капитан, несясь галопом. — Сегодня же вечером я должен поговорить с ним начистоту.