"Право первой ночи" - читать интересную книгу автора (Красавина Екатерина)

Глава 10

Я не знала, как выбрать удобный момент для разговора с матерью. Она всегда находилась в состоянии погруженности в себя и плохо реагировала на внешний мир. Только при упоминании Ники ее охватывало беспокойство и волнение. На все остальное ей было глубоко наплевать. Мне нужно было узнать все о том отрезке времени, когда мать лежала в роддоме. Тот факт, что там же рожала Наталья Родионовна, по моему мнению, не могло быть простым совпадением. За этим что-то стояло. Но что? Это и предстояло мне выяснить. Догадка казалась мне близкой и очевидной. Ника и Анжела — родные сестры. Их перепутали. Случайно. Но кто их мать?

Но в один из вечеров мне повезло. Отец куда-то ушел, Ники не было. Мы находились в квартире одни. Я и моя мать. Я понимала, что больше такой возможности может и не представиться и я должна использовать этот шанс. Мать готовила на кухне, я была в нашей с Никой комнате. Я. стояла около зеркала, смотрела на свое отражение и пыталась внушить себе уверенность. Но мои попытки были тщетны. На меня смотрела девушка с испуганным взглядом и бледным лицом. Отчего же я так нервничала? Предчувствовала, что узнаю нечто, что полностью перевернет мою жизнь? Наконец я решилась. Заглянула на кухню. Как всегда, мать не обратила на меня никакого внимания. Но я даже не обиделась. У меня была другая цель…

— Привет, мам. — Я старалась, чтобы мой голос звучал как можно приветливей и радостней.

— Привет! Мы уже здоровались, — немного удивленно сказала мать.

— Я и не заметила. Ну ничего. — И я нервно хихикнула. Я чувствовала, как выдержка изменяет мне.

Мать ничего не ответила. Она продолжала жарить на сковороде котлеты. Затем выключила горелку, накрыла сковородку крышкой и села на табурет напротив меня, погруженная в свои мысли.

— У меня где-то коробка конфет есть. Твоих любимых. Шоколадных. Будешь? — И не дожидаясь ответа, я пулей вылетела из кухни. В комнате я достала коробку из ящика письменного стола и вернулась на кухню. — Вот они. — Я протянула матери коробку.

— Спасибо.

— Чаю налить?

— Налей.

— Ой, какой чайник горячий, я чуть не обожглась!

— Аккуратней надо быть.

— Я стараюсь, мам. Понимаю, что мы с Никой иногда бываем свинками неблагодарными. Вы с отцом столько для нас сделали. А мы — грубим, не слушаемся. Но я исправлюсь, мам, честное слово, — тараторила я, наливая матери чай в высокий бежевый бокал с коричневыми полосками. — Ты хочешь, чтобы я исправилась?

— Неплохо бы.

— Я буду копить деньги на бытовую технику. Машина стиральная у нас уже есть. Теперь, может, кухонный комбайн приобрести, а, мам? Чтобы ты не так много времени проводила в кухне.

— А где же мне еще его проводить?

— Ну как где? Посиди на диване. Посмотри телевизор. Отдохни.

— А зачем? Я опешила.

— Ну… просто. Снять усталость. Мать пожала плечами.

— Мне все равно, — безучастным голосом сказала она.

Ты так много работала в молодости, что, наверное, надорвалась. Да и мы с Никой тебе нелегко достались. Шутка ли выносить двоих! Вы с папой думали об одном ребенке, а тут сразу — двое! Я представляю, как папаш… папа обрадовался.

И тут я увидела, как у матери задрожала рука И так сильно, что ей пришлось поставить бокал обратно на стол.

Я замерла. Но сделала вид, что ничего не заметила.

— Папа, наверное, тебя на руках носил… Глаза у матери расширились. Как у безумной.

Она сидела, уставившись в одну точку. А у меня по спине побежали мурашки.

— Когда люди живут в любви, рождение детей — всегда подарок, — продолжала я.

Мать перевела свой взгляд на меня.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем ты говоришь об этом?

— А что тут такого? Я говорю о нас с Никой. Как тяжело мы тебе достались. И как вы были рады…

— Замолчи!

— Почему?

— Замолчи!

— Ладно, не буду. Но что я сказала не так?

— Не говори больше на эту тему… Никогда…

— Не буду…

Я понимала, что терплю сокрушительное фиаско. Что я стою перед запертой дверью, ключ от которой находится в руках у матери. Но она не собирается отдавать его мне. И здесь я иду ва-банк. Я подхожу к ней и обнимаю ее.

— Мамочка! Я же тебя люблю. И хочу, чтобы у нас в семье все было хорошо. Я тебя очень люблю. Я часто смотрю фотоальбом. Любуюсь тобой на фотографиях, где ты молодая и красивая. — Я чувствую, как напряжена моя мать. Как струна. — Какие у тебя были шикарные волосы, мамочка. — И я глажу ее по волосам. — Давай вместе посмотрим этот фотоальбом.

Мать находится в странном оцепенении. Я приношу фотоальбом и раскрываю его. Мне хочется разбудить ее память. Начать с фотографий, с воспоминаний о молодости, а потом плавно перевести разговор на нас с Никой. На роддом. На то время, когда она лежала там.

— Какая у тебя была фигурка, глаза, волосы. Вот повезло отцу. А он не всегда ценит тебя. — Мать не смотрит на фотографии, она смотрит куда-то сквозь них. Она ушла в себя. И я не знаю, как достучаться до нее. Но пробую. Снова и снова…

— А вот здесь нет никаких фотографий. Пустые дырки. Почему? Это отец вынул фотографии? Не захотел тебя видеть? Ты была здесь недостаточно хороша?

Мать молчит. Ее зубы выбивают мелкую дрожь.

— Нет. Это я.

Я наклоняюсь к ней близко-близко. Я слышу дыхание матери: взволнованное, учащенное.

— Ты вынула свои фотографии. Зачем?

— Так надо было.

— Почему?

— Я не могла на них смотреть. — Неожиданно мать закрывает лицо руками. — Не могла.

— Ты не нравилась самой себе?

— Нет. Это была не я.

— Отец? Ты вынула эти фотографии в момент вашей ссоры?

— Нет.

— А что? Что здесь было? — настойчиво спрашиваю я. Сказать по правде, меня всегда интересовали эти пустые глазницы фотоальбома. Но мать обычно уходила от моих вопросов или резко обрывала меня.

— Фотографии.

— Твои?

— Нет.

— Отца?

— Нет.

— Бабушки? — гадаю я.

— Нет.

— А кого?

— Одного человека. И тут меня осеняет догадка.

— Твоего… любимого?

Мне впервые в голову приходит мысль, что у матери была своя жизнь. До отца. До нас с Никой. У красивой девушки с большими серыми глазами было нечто, принадлежащее только ей. Меня охватывает любопытство, смешанное с горечью. Бедная мамочка, наверное, это была какая-нибудь красивая романтическая история. Она любила его, он — ее. Но потом они расстались, как говорится, под давлением обстоятельств. Или здесь было что-то другое. Но что?

— Вы любили друг друга?

— Да, — выдыхает мать. Ее вздох кажется мне громким трубным гласом. А может быть, это у меня так напряжены нервы?

— Как жаль!

— Да… — шепчет мать. И проводит рукой по лбу. — Очень жаль.

У меня перехватывает дыхание. Между нами наступила редкая минута откровения. Я снова обнимаю ее. Мне и вправду жаль мать. Какая сложная, непонятная, запутанная штука — жизнь! А финалы со счастливым концом — это для дешевых мелодрам.

— Вы расстались? — спрашиваю я.

Плечи матери вздрагивают. Она плачет. Я крепче прижимаю ее к себе.

— Нет. Он умер.

— Умер?

— Да. Погиб. Утонул. В море. У меня на глазах. — Слова вырываются из нее толчками.

— Какой кошмар! И сколько ему было лет?

— Двадцать два. — Она замолкает.

— Ты… переживала?

Мать плачет. Она захлебывается от рыданий. Я глажу ее по голове. Наверное, впервые за много лет мать дает волю слезам и оплакивает своего погибшего возлюбленного.

— Не надо… — говорю я. — Не надо…

— Мы так любили друг друга! Собирались пожениться. И эта нелепая смерть. Он поехал к родственнику. На неделю. Я с ним. И…

Теперь мне была понятна странная отрешенность матери, когда мы с Никой расспрашивали ее о молодости. Она погружалась в молчание и не отвечала на наши вопросы. Мы думали, что ей не хотелось вспоминать молодость из-за папеньки. Но оказалось, что все не так…

— Да… трагедия!

— Я думала, что умру… Он был таким высоким, красивым. У него были сильные руки…

— Как же ты это пережила? — Незаметно между нами устанавливается доверительный тон. Такого уже не было давно.

— Не знаю. Он ведь не сразу обратил на меня внимание. — И какое-то подобие улыбки трогает материнские губы. — Раньше он встречался с Нинкой. Но потом влюбился в меня.

— Какой Нинкой? Мать морщится.

— Ты ее не знаешь. Моя подружка. Закадычная. Она работала тоже медиком. Акушером в больнице, где родились вы с Никой. — Взгляд у матери туманится. — Не могу я об этом даже думать. Не могу! — Она делает жест руками, как бы что-то отпихивая от себя.

Раздается звонок в дверь! Как некстати! И кого принесла нелегкая в этот момент? Папашу или Нику? Оказалось, папашу. Он заявляется в кухню собственной персоной, окидывает нас подозрительным взглядом и спрашивает своим скрипучим голосом:

— Что-то случилось?

— Нет. Ничего, — бойко отвечаю я.

— Как ничего? У матери глаза на мокром месте. Довела опять?

— Да нет, — тихо говорит мать. — Это я чего-то расслабилась.

— Ужин готов? — спрашивает отец.

— Да. Есть котлеты и макароны.

Я тихо выскользнула из кухни и пошла в свою комнату.

Я смотрела в зеркало и чувствовала, как мои щеки горели. Я немного приоткрыла дверь, куда раньше вход был мне воспрещен. Я узнала о матери то, что она тщательно скрывала от нас с Никой. У нее было свое прошлое, своя трагическая история, своя жизнь…

По зеркальной поверхности пробежала легкая рябь. Меня охватило знакомое чувство ужаса и страха. Надвигалось Нечто. Я стояла как вкопанная. Темнота, хаос постепенно превращались в океан. Вода поднималась все выше и выше. Я начала задыхаться. Два облачка, плывущие в темной воде…

Я зажимаю себе рот и сдерживаю крик. Я закрываю глаза. Все исчезает.

И в этот момент я впервые усомнилась в том, что смогу найти все концы и начала той истории, которую мне во что бы то ни стало хотелось разгадать…

Губарев подумал, что пришла пора побеседовать с Русланом. Близким другом Анжелы. Алина сказала, что у него с Викентьевым были дела по бизнесу. Губарев позвонил в приемную президента «Алрота» Авроре Сеульской в надежде, что, возможно, она знает координаты Руслана.

— Руслана Мансурова? — переспросила секретарша неестественно высоким голосом.

— Да, очевидно, его. Молодой человек с темными волосами. Рост выше среднего, худой…

— Сейчас дам его телефон. Мобильный.

— У него совместный бизнес с Вячеславом Александровичем?

— Об этом мне ничего не известно.

— Спасибо.

На допросе Руслан Мансуров держался спокойно. Уверенные манеры, чувство собственного достоинства. Проницательный взгляд. С ним ухо надо востро держать, подумал Губарев. Такого с налету не расколешь. Себе на уме. И выдержка отменная. Психовать и дергаться не станет.

— Вы — Руслан Магомедович Мансуров, 1976 года рождения?

— Да.

— Какие отношения вас связывали с Анжелой Викентьевой?

— Мы были друзьями.

— Любовниками?

— Да.

— Как давно вы знали Анжелу?

— Около полутора лет.

— Вы ссорились, ругались?

Легкая ирония скользнула по лицу Руслана.

— Нет. Мы не ссорились. Просто когда между нами случались… недоразумения, мы прекращали общение. На некоторое время.

— Что было причиной ваших недоразумений?

— Разные обстоятельства.

— Например?

— Они носили чисто личный характер и никакого отношения к следствию не имеют.

— Позвольте мне решать, что имеет отношение к следствию, а что нет.

Мне не всегда нравилось, что Анжела возражала мне. Спорила. Иногда капризничала. Я этого не люблю. И не привык к такому поведению.

— Какие отношения были у вас в последнее время?

— Нормальные. Как всегда.

— Вы в курсе конфликта между Анжелой и племянницей Натальи Родионовны — Фонаревой Алиной?

— Да. Она говорила об этом.

— Это послужило причиной ее бегства из родительского дома?

— Не только. Она всегда хотела жить отдельно. Просто появление в доме Алины явилось толчком.

— Она рассказывала вам о своем отношении к Фонаревой?

— Да.

— И что конкретно?

Усмешка скользнула по губам Руслана и тут же пропала.

— Ничего хорошего.

— А что она говорила о матери?

— Жалела ее.

— Как она относилась к отцу из-за этой любовной истории?

— Злилась на него. Но до прямых ссор дело не доходило.

— Почему?

Руслан выразительно посмотрел на Губарева.

— Деньги, — кратко сказал он. — Она жила за счет отца.

— Какие дела связывают вас с Викентьевым?

— Мы бизнес-партнеры. Являемся пайщиками сети предприятий в Краснодарском крае.

— Как давно вы работаете с Викентьевым?

— Где-то года полтора. Если быть точным: год и восемь месяцев.

Вы познакомились и подружились с Анжелой из-за того, что она — дочка вашего компаньона? — спросил Губарев, многозначительно выделяя слово «подружились».

— Нет. Она понравилась мне сама по себе. Отдельно от отца.

— Как Викентьев относился к вашей… дружбе?

— Нормально. Мы не говорили на эту тему.

— Вы хорошо знаете круг знакомых Анжелы?

— Нет. У нее была своя жизнь и свой круг. Мы просто иногда встречались и проводили время вместе.

— Как часто вы встречались?

— По-разному. Когда раз в неделю, когда — чаще. Были перерывы. О чем я уже говорил.

— Вы знали, что она употребляла наркотики?

— Да.

— Вы пытались воздействовать на нее?

— Нет. Это было бесполезно. У Анжелы был твердый характер. И подчиняться она не привыкла.

— Она часто принимала наркотики?

— Нет. Я бы сказал, умеренно. Границ не переходила.

«Границ не переходила» — мгновенно отпечаталось в мозгу Губарева. Все говорили, что Анжела была вспыльчивой и эмоциональной. А тут «границ не переходила».Странно!

— И вы с этим мирились?

— Я не собирался в дальнейшем связывать свою жизнь с Анжелой и поэтому не вмешивался в ее дела.

— Вы знали кого-нибудь из ее окружения? Подруг, знакомых?

— Нет. Никого.

— Она вам жаловалась на то, что за ней следят?

— Нет.

— Когда вы видели Анжелу в последний раз?

— Десять дней назад.

За шесть дней до убийства, высчитал Губарев.

— Где вы были вечером второго августа?

— Дома.

— У вас есть свидетели?

— Нет. Я был один.

— Вы не переписывались с ней по электронной почте?

Руслан на секунду замешкался.

— Нет.

— Пока вы свободны. Если понадобитесь, я снова вызову вас.

Руслан покинул кабинет, а майор позвонил Витьке.

— Приходи сюда срочно. Сделаем перекур. А то голова кругом идет.

Но перекура не получилось. Позвонила секретарша Викентьева и сказала, что подъехал Вячеслав Александрович. Губарев попросил его соединить с ним. Викентьев согласился на встречу. Голос его был усталым и далеким. Словно он говорил из другого города.

— Не пивши, не жрамши, — ворчал Губарев.

— Надо с собой иметь стратегический запас продуктов. На непредвиденный случай.

Но Губарев только махнул рукой.

Они с Витей пришли в приемную президента «Алрота» в строго назначенное время — два часа. Сеульская позвонила по селектору, и их пригласили в кабинет.

Они сели за стол, поставленный перпендикулярно большому массивному столу Викентьева. В кабинете было приятно прохладно. Работали кондиционеры. Сам президент «Алрота» выглядел неважно. Помятый темно-серый костюм, щетина на подбородке, припухшие глаза.

Викентьев откинулся на стуле и посмотрел прямо перед собой.

— Вы хотите побеседовать со мной насчет Анжелы…

Возникла пауза.

— Да. Мы понимаем, что вам тяжело… Вячеслав Александрович покачал головой.

— Задавайте все вопросы, какие вы сочтете нужным.

— Мы пытались связаться с вами…

— Меня не было, — резко сказал Викентьев. — Я уехал из города. На несколько дней. Приходил в себя.

Снова пауза.

— Какие у вас с дочерью были отношения в последнее время?

— Я не буду скрывать от вас, что они разладились. Анжела всегда была трудным ребенком, но когда Наташа… Наталья Родионовна была здорова, она влияла на нее. А когда жену парализовало, Анжела совсем отбилась от рук. Сначала просто не приходила ночевать, а потом стала снимать жилье. Я всегда боялся за Анжелу. По этой причине запретил ездить на машине. Раньше у нее был автомобиль, но после того, как она чуть не попала в аварию, я продал его. Так она стала брать машины у друзей… — Викентьев махнул рукой. — Я жил в вечном страхе, что она влипнет в какую-нибудь историю…

— Что послужило причиной ее ухода из родительского дома?

Углы губ Викентьева опустились вниз.

— Трудно сказать. Наверное, взыграл характер. Решила доказать свою самостоятельность. Правда, она выбрала для этого не самое лучшее время. Больная мать, которая переживала за нее.

— Вы поддерживали дочь после того, как она покинула ваш дом?

— Материально?

— Да.

— Я давал ей небольшие суммы денег. На жизнь. Любопытно, подумал про себя Губарев, что он имеет в виду под «небольшими» суммами?

— Она звонила вам? Приходила домой?

— Звонила. Но в основном мы встречались вне дома.

— Когда вы встречались в последний раз? Викентьев посмотрел в органайзер, лежавший перед ним.

— Месяц назад.

— Вы передавали ей деньги?

— Да.

— Сумма оставалась неизменной? Викентьев поглядел на Губарева с удивлением.

— Нет. Я уменьшил Анжеле финансовую помощь. Но какое отношение это имеет к теме нашей беседы?

— Имеет. И намного уменьшили? Президент «Алрота» ответил с легким раздражением:

— Анжела получала достаточно, чтобы ни в чем не нуждаться. А поощрять ее экстравагантные траты и причуды я был не намерен.

— Вы знали, что она употребляла наркотики? Кадык Викентьева судорожно дернулся.

— Да, — отчеканил он.

— Вы принимали какие-нибудь меры?

— Я предлагал ей лечь в хорошую клинику. Но она отказалась.

— Вы хорошо знали окружение вашей дочери?

— Увы! Я старался контролировать ее, но… Анжела не хотела этого.

— У вас есть какие-нибудь версии насчет того, кто мог убить ее?

— Никаких! Может быть, молодые люди, с которыми она общалась…

— Вы знаете Руслана Мансурова, у которого были близкие отношения с вашей дочерью?

— Руслана? Да.

— Что вы можете о нем сказать?

— Я знаю его с положительной стороны. У нас с ним совместный бизнес. Дела идут неплохо.

— А как человек что он собой представляет?

— Ответственный, обязательный. Хороший аналитик. Разница в возрасте не позволяет нам быть друзьями. Мы коллеги. И все.

— Вы одобряли его роман с Анжелой?

— Руслан — неплохой парень. Пусть уж лучше с ним, чем с другим.

— Простите, еще один вопрос деликатного характера. Что послужило причиной болезни Натальи Родионовны? Появление в вашем доме Алины Дмитриевны?

Брови Викентьева сдвинулись. Раздражение шло по нарастающей.

— Это здесь ни при чем. Ее парализовало раньше.

— Но все же должна быть какая-то причина болезни вашей жены?

Викентьев нахмурился:

— Все было так внезапно…

Губарев понял, что больше президент «Алрота» ничего не скажет.

— Спасибо за беседу, — сказал майор, вставая. — Мы свяжемся с вами, когда понадобится.

— Да, да. Обращайтесь. Секретарь соединит меня. В срочном порядке.

— Что-то он не договаривает, — сказал Губарев, когда они ехали в машине.

— Что именно? — спросил Витька.

— Понятия не имею. Если бы знать!

— Почему у вас такие мысли?

— Интуиция.

— Это касается Анжелы?

— Нет, его жены. Натальи Родионовны.

— Натальи Родионовны? — переспросил Витька.

— Да.

— Странно! Она-то здесь при чем?

— При том! Мне пришла в голову одна мысль: почему ее парализовало? Должно же быть этому какое-то объяснение. Не старая еще женщина… и вдруг — паралитик!

— Разные случаи в медицине бывают.

— Бывают. Но все равно, мне кажется, за этим что-то стоит.

— Может быть, вам только кажется?

Улица стояла, водители задыхались в пробке, оглашая воздух нетерпеливыми гудками.

— Нет, — упрямо мотнул головой Губарев. — Не кажется. Я знаю: так оно и есть. Я уверен в этом.

— Раз вы уверены…

— Не иронизируй, Вить! Вспомни, когда мы спросили об этом Наталью Родионовну, ее всю передернуло. По лицу словно тень пробежала.

— А вдруг ей этот вопрос был крайне неприятен. Все-таки напоминание о болезни… Кому это понравится? А потом, она сама говорила, что переживала из-за дочери-наркоманки. Да и характер у Анжелы был, судя по всему, не сахар. Какая мать это вытерпит?

— Все это так. Вить. Но что-то мне не дает покоя. Вспомни, когда мы спросили, давно ли испортились ее отношения с дочерью, она сказала что-то вроде: умирание всегда происходит постепенно. Наталья Родионовна произвела на меня впечатление трезвой, рассудительной женщины. Я думаю, что она давно уже не питала насчет Анжелы никаких иллюзий. Это Викентьев боролся как мог: поучал, воспитывал. Ее не могло парализовать из-за Анжелы. Она понимала, что дочь фактически потеряна.

— Умом все можно понять, но она же мать. Сердце-то болело.

— Все равно я убежден в своих словах. Ее болезнь явилась результатом какого-то стресса. Вопрос: какого?

Губарев вытянул шею, смотря поверх блестящих крыш автомобилей. В воздухе реял едва различимый смог, окутывавший город легчайшей серой завесой.

А вскоре на семью Викентьевых обрушился еще один удар. Умерла Наталья Родионовна. От передозировки лекарств. Я пришла, как обычно. В семь вечера. Дверь мне открыла Марина Семеновна. Она неприязненно посмотрела на меня, но не отошла в сторону, пропуская внутрь, а застыла в дверях.

— Я к Наталье Родионовне.

— Она умерла.

— Когда?

— Сегодня. Днем.

— Как? — Я задавала вопросы машинально. Сам факт смерти еще не доходил до меня.

— От передозировки лекарств. Мне некогда с вами разговаривать. Всего доброго. — И она захлопнула дверь у меня перед самым носом.

Я снова нажала на кнопку звонка.

— Девушка, перестаньте хулиганить, — подчеркнуто громко сказала Марина Семеновна. — Как вам не стыдно. У нас траур, а вы…

Я вдруг поняла, что мне действительно уже нечего делать в этой квартире. С кем мне здесь разговаривать? С Алиной? С Мариной Семеновной, которая невзлюбила меня с первого же дня?

Я медленно повернулась и, притихшая, побрела вниз по лестнице.

Я шла по улице и плакала. Прохожие смотрели на меня с удивлением, но я не сдерживала слез. Мне было абсолютно все равно. Мне было так жаль несчастную Наталью Родионовну. Столько на нее свалилось за последнее время: предательство мужа, смерть дочери. А теперь ее уже нет. И я никак не могла смириться с этой мыслью. Я привыкла к ней, к нашим разговорам. К ее острому языку. А теперь… Я свернула в какой-то двор, села на скамейку и разрыдалась. Достала из сумки носовой платок, и что-то упало на землю. Перстень! Перстень, который подарила мне Наталья Родионовна! Изумруд в серебре. Старинная ювелирная работа. Такой дорогой подарок! Невольно я поднесла перстень к губам и поцеловала его. Меня как будто бы ударило легким током. Я прикрыла глаза. Куда мне идти? Домой — не хотелось, к Верунчику… Я уже давно с ней не общалась, да и о чем сейчас я могла с ней говорить? Последний раз я была у нее полторы недели назад, получила гонорар от редакции «Планеты женщин» за фотосъемку, потрепалась полчаса и уехала домой. Все.

Несколько часов я бесцельно бродила по улицам. Постепенно голова моя стала бездумно-легкой. Пустой. Я чувствовала в себе какую-то отупляющую легкость. Не хотелось ни есть, ни пить, ни думать… Ничего не хотелось.

Когда я пришла домой, Ники не было. Она опять ударилась в свои загулы. Тогда, после убийства Анжелы мне показалось, что между нами возникло понимание. На какой-то миг она стала прежней. Моей Никой. Любимой сестрой. Но это впечатление было обманчиво. Я снова осталась одна. Никогда мы уже не станем по-настоящему близкими людьми. Слишком многое разделяет нас…

Мать и отец были дома. И я в который раз подумала, что люди могут годами жить под одной крышей и быть бесконечно далекими и чужими друг другу. Я бросилась ничком на Никину кровать и зарылась лицом в подушку. Наконец я подняла голову. За окном полыхал закат. Сполохи густо-алого цвета пробегали по зеркалу. Я встала и подошла к нему. Посмотрела на себя и скрестила на груди руки. Мне почему-то захотелось надеть перстень Натальи Родионовны и посмотреть, как он выглядит на мне. Я надела перстень, подняла руку вверх и залюбовалась камнем. Потом перевела взгляд в зеркало. И туту меня перехватило дыхание, а в глазах потемнело. Я поняла, что сейчас опять возникнет видение. Я приложила руку к горлу. Дыхание стало учащенным. По зеркалу пробежала темная рябь. Темные полосы чередовались с густо-алыми сполохами. Зеркало как будто бы задышало. Мне стало невыносимо страшно. Поверхность зеркала словно заливала КРОВЬ! И вот из глубины этой темно-алой массы появились два белых облачка. Они вибрировали и медленно приближались ко мне. Два легких невесомых облачка. И здесь случилось нечто удивительное. Они стали быстро менять очертания. Я напряженно всматривалась в зеркало. В этом месте облачка обычно исчезали. Но сегодня… Они принимали странные формы. Напоминая то непонятных зверушек, то диковинные распустившиеся цветы. У них появились маленькие ротики. А потом глазки! Я невольно вскрикнула. И сразу зажала рот себе рукой. Могли прибежать родители. Но, к счастью, они ничего не слышали.

Я уже могла различать лица этих двух младенцев. И тут глазки открылись, и две пары глаз уставились на меня. Глаза взрослых людей. Меня охватил ужас. Я закрыла лицо руками и отшатнулась от зеркала. Мне хотелось бежать из комнаты. Но я стояла, как парализованная. Мои ноги словно приросли к полу, и я не могла сдвинуться с места. Я раздвинула пальцы и посмотрела сквозь них в зеркало. Все исчезло. Как будто бы ничего не было. И только перламутрово-золотистые полосы догорающего заката отражались в зеркале. Но я по-прежнему стояла как вкопанная и не могла сдвинуться с места. Наконец медленно, словно я училась ходить заново после тяжелой болезни, я сделала шаг. Потом другой. Я села на диван и слышала, как отчаянно колотится мое сердце. Что же это было? Я снова посмотрела на зеркало, потом на перстень. Сняла его, повертела в руках. И тут на внутренней стороне перстня я увидела вензель «ПЧ»! Я вскочила на ноги. Вензель наверху зеркала в точности повторялся на перстне!

Первым моим делом было пойти к матери и спросить ее о зеркале. Но я помнила, как она упорно обходила молчанием эту тему. Как же мне узнать, что связывает перстень и зеркало? Как приблизиться к этой разгадке?

Я глухо застонала. И здесь мне в голову пришла одна мысль. А что, если попробовать зайти совсем с другого конца?

Майор Губарев не удивился, когда я попросила у него об аудиенции. Правда, сделал паузу, когда я сказала, что у меня есть странные факты, которые я никак не могу объяснить. Он кашлянул.

— Вы уверены, что этот вопрос ко мне?

— Не знаю. Но он связан с делом, которое вы расследуете.

— Об убийстве Ольги Буруновой?

— Не совсем.

— Что значит не совсем?

Я поняла, что запутала Губарева.

— Это касается не Ольги.

— А кого?

— Семьи Викентьевых. И снова — пауза.

— Хорошо. Я жду вас в семь часов. В своем кабинете.

Я повесила трубку и засомневалась: а правильно ли я поступаю?

В кабинете Губарев сидел не один. С помощником. Молодым высоким человеком, которого я уже видела раньше. В приемной Вячеслава Александровича. Он приходил с Губаревым, когда убили Ольгу.

Я села на стул и поняла, что мои мысли разбежались в разные стороны. И я, наверное, буду сейчас выглядеть как дурочка.

— Я слушаю вас, — сказал Губарев и поднял на меня глаза. Они у него были красные, воспаленные. Как будто бы он не спал. — Вы сказали, что у вас есть некие сведения, касающиеся семейства Викентьевых.

Да. У меня в доме есть зеркало. Старинное. — Я замолчала. Я поняла, что если начну рассказывать о своих видениях или белых облачках, то произведу странное впечатление. В лучшем случае меня не поймут. В худшем примут за идиотку или психбольную.

— Рассказывайте дальше, — сказал майор, постукивая карандашом по столу.

— Наверху зеркала вензель.

— Тоже старинный? — В голосе майора мне послышалась легкая ирония.

— Да. Я часто смотрюсь в зеркало.

— Это естественно! В вашем возрасте. — Здесь майор уже в открытую иронизировал надо мной.

Я поняла, что выгляжу со стороны весьма глупо. Но отступать было некуда.

— Незадолго до смерти Наталья Родионовна подарила мне перстень. С изумрудом. Так вот. — Я замолчала. — Вензель на этом перстне повторяет вензель на зеркале.

И вдруг я поняла, что должна рассказать ему правду. Как я появилась в офисе Викентьева. Точнее, что привело меня туда. Желание разгадать тайну: почему Ника так похожа на Анжелу? И я рассказала. Все. И почувствовала невольное облегчение. Выслушав меня, майор посерьезнел.

— Да… здесь явно что-то не так. Но что? Это семейство умеет хранить свои тайны.

— А потом… — Я набралась храбрости. — Не подумайте, что я… ну… у меня не все в порядке с головой, но… — Я набрала в грудь воздуха и выпалила: — Когда я смотрю в зеркало, у меня возникают странные… видения. Но я не знаю, как вам это объяснить, — уже упавшим голосом сказала я.

…Но, к моему удивлению, майор отнесся к моим словам вполне серьезно.

— Я знаю, что ЭТО бывает, — сказал он, подчеркнув слово «это». — У меня есть одна знакомая. Специалист по магии. Я могу направить вас к ней. Она поможет вам, проконсультирует.

— Хорошо. — Я внезапно почувствовала робость и смятение. Я столько времени жила с этой тайной, а когда мне представилась возможность разгадать ее, стушевалась.

Майор что-то написал на листе из блокнота и, вырвав, протянул его мне.

— Вот ее адрес и телефон. Сошлитесь на меня. Я взяла лист бумаги и прочитала: «Миронова Маргарита Александровна. Салон „Кассандра“.

— Спасибо.

— Когда что-то узнаете, приходите ко мне. Там решим, полезна ли эта информация для следствия. Договорились?

— Да.

— Всего доброго.

— До свидания.

На другой день, предварительно созвонившись, я договорилась о встрече с Маргаритой Александровной. Гадалка оказалась приятной молодой женщиной. Я ожидала увидеть какую-нибудь страшную бабку или ясновидящую из рекламы: тяжелый гипнотизирующий взгляд, одутловатое лицо. Но здесь не было ничего подобного. Во всем облике Маргариты Александровны сквозила легкость, а взгляд был доброжелательным и участливым.

— Рассказывайте, что у вас случилось? — В комнате, где я находилась, был полумрак. Мы сидели за круглым столом, на котором веером были разложены карты Таро.

Я ощутила непонятное волнение.

— Даже не знаю, как вам все это объяснить. — Мой голос внезапно сел.

Маргарита Александровна взяла меня за руку и крепко сжала ее.

— Не волнуйтесь. Сделайте глубокий вдох и успокойтесь.

Я сделала, как она сказала. Мне действительно стало легче. Маргарита Александровна встала, прошла в другую комнату, а потом вернулась оттуда с зажженными свечами.

— Выберите одну свечку, смотрите на кончик пламени и рассказывайте.

Пламя свечи оказало на меня странный гипнотический эффект. Монотонным ровным голосом я рассказала гадалке все. А потом замолчала и подняла на нее глаза. Маргарита Александровна сидела, задумавшись.

— Перстень при вас?

— Да.

— Покажите его мне.

Я достала из сумки перстень. Маргарита Александровна взяла его в руки.

— Старинный. Красивая работа. — Она поднесла перстень к глазам. — Изумруд… — тихо сказала она как бы самой себе. — Магический камень… С очень сильной энергетикой. Ваш камень заговоренный. Я это вижу. — Она положила перстень на стол. — Женщина, которая подарила вам этот камень, обладала магическими способностями?

— Она часто угадывала мои мысли. А потом… однажды она сказала, что многие женщины в их роду могли предсказывать будущее.

— Дар ясновидения самый сильный. Этим владеют очень немногие люди. Раньше вы видели два облачка, а теперь они приняли очертания двух младенцев?

— Да.

— Совершенно очевидно, что между всеми этими событиями существует определенная связь. Ваша мать лежала в той же больнице, что и Наталья Родионовна. Вы не задавали матери вопрос: были ли они знакомы между собой?

Нет. Мать вообще неохотно говорит о прошлом. Это для нее запретная тема. Ее молодой человек погиб, купаясь в море. Утонул у нее на глазах. Мать до сих пор не может примириться с этой потерей.

— Тогда понятно, почему она не хочет ничего вспоминать. Для нее это слишком болезненно.

— Потом она вышла замуж за моего отца. Через год. А затем… появились мы с Никой.

— Настоящее таится в прошлом, будущее тоже, — тихим голосом сказала Маргарита Александровна. — Вам нужно узнать от матери: что произошло в роддоме двадцать лет назад. Тогда все станет ясно.

Я была немного разочарована.

— А… разве вы не можете узнать это? Гадалка пристально посмотрела на меня.

— Могу. Но есть вещи, до которых вам нужно дойти самой.

— Почему?

— Потому, что только в этом случае произойдет естественный ход вещей. Я не могу в него вмешиваться. Нельзя корректировать судьбу. Только в крайних случаях можно это делать. Когда есть угроза для жизни.

Все это было для меня слишком туманно и непонятно. Я молчала.

— Но кое-что я могу сказать вам уже сейчас. Маргарита Александровна перевела взгляд на пламя свечи, потом смешала карты Таро и стала раскладывать их. Я, как завороженная, смотрела на ее руки: тонкие, красивые, с золотым браслетом на запястье.

— У вас все кончится хорошо, — с легкой улыбкой сказала она мне. — Но, к сожалению, я действительно не могу вам сказать ничего больше. Хотелось бы, но карты показывают, что пока вам знать ничего не положено.

В моей душе зашевелился червячок сомнения. А настоящая ли это гадалка? Всегда удобно сослаться на то, что «знать не положено». Но что я могла сделать?

— Единственное, что я могу сказать: вся тайна заключена в двух младенцах. И не случайно именно вам выпала задача разгадать ее. Видения в зеркале имеют очень важный смысл. Вы… — гадалка осеклась. — Приходите ко мне потом. И я подскажу вам то, что вы уже никак не сможете разгадать без моей помощи. Наступит у вас и такой момент.

Я послушно кивнула. Я чувствовала себя усталой и потухшей.

— Вы придете ко мне?

— Да.

— Возьмите обратно свой перстень. Это очень дорогой подарок.

Я спрятала перстень с изумрудом обратно в сумочку. Затем встала. Мой взгляд скользнул по свечам, по картам Таро, которые раскладывала гадалка. Сверху лежал король кубков, а справа — дама жезлов. Я поправила сумку на плече.

— До свидания.

— Я провожу вас.

Маргарита Александровна вышла за мной в коридор.

— Не волнуйтесь. Мы еще с вами обязательно встретимся, — пообещала она.

Складывалось впечатление, что иногда в мелких делах фортуна становится на мою сторону. И мне остается только не зевать и не пропускать удобного случая. Мать была дома одна. Но на мой вопрос об отце она сказала, что он пошел в магазин и скоро вернется.

— Мам, я хочу тебя спросить, — приступила я к разговору.

— О чем?

Я решила рубить с плеча.

— Когда ты лежала в роддоме, ты была знакома с женщиной по имени Наталья Родионовна Викентьева?

И тут кастрюля с грохотом падает из рук матери.

— Да. — Мать смотрит на меня, уставившись во все глаза. — А как ты об этом узнала?

— Узнала. Вы лежали в одной палате?

Она молчит, глядя на меня невидящим взглядом.

— Мама. — Я подхожу к ней и легонько трясу ее. — Мама! Очнись!

— Да… — Она снова смотрит на меня.

— Это она подарила тебе зеркало? Ну то самое, старинное, которое находится в моей комнате.

— Она, — шепчет мать.

— За что?

— Просто так…

Я не знаю, как вывести мать из этого столбняка.

— Расскажи, что там было? — кричу я ей, словно глухой. — Расскажи-и!

Но мать уходит в свой панцирь и, подняв кастрюлю с пола, демонстративно поворачивается ко мне спиной. Она словно не замечает меня.

И, кипя от бешенства, я выхожу из кухни. Мне хочется кричать, топать ногами и крушить все подряд.

…Я бегу к телефонному автомату и звоню Губареву.

— Ничего не получилось! — зло бросаю я ему.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… с вашей гадалкой! Ничего она мне не помогла, только…

— Маргарита Александровна звонила мне, — перебил меня майор. — И рассказала о вашей встрече. Так что я в курсе. Вам удалось поговорить с матерью?

— Нет.

— Почему?

— Она ничего не хочет говорить.

— Тяжелый случай, — пробормотал майор. — И узнать больше не у кого. Единственная женщина, которая тоже могла бы пролить свет на эти события, мертва. Я говорю о Наталье Родионовне.

— Что же делать?

— Я все понял. Думаю. — Какое-то время мы молчали. Очевидно, в голове майора шел сложный мыслительный процесс. — Давайте встретимся с вами завтра в восемнадцать тридцать и кое к кому заглянем.

— В цирк к иллюзионисту, — мрачно пошутила я. — Или к чревовещательнице.

— Не совсем. К одному психологу.

Я даже не удивилась. Мне стало казаться, что майор Губарев, как фокусник, вытаскивает из шляпы разных людей, которые, как он думает, могут помочь ему в расследовании запутанного дела. Что ж, психолог так психолог! Может быть, в следующий раз мы направимся к глотателю шпаг или к пожирателю огня. Я была готова и к этому!