"Сколько будет 2+2?" - читать интересную книгу автора (Елизаров Евгений Дмитриевич)Глава 2. Что такое «сколько будет»?В самом деле, что стоит за математическим знаком равенства, что это вообще означает «равняться» чему бы то ни было? Ведь если мы ставим своей задачей получить по возможности предельно конкретный ответ на поставленный с самого начала вопрос, мы обязаны до конца уяснить себе и эту его составляющую. Очевидно, что и здесь прежде всего необходимо найти некое физическое (химическое, биологическое, социальное и так далее) содержание тех конкретных объектов, процессов, явлений, над которыми мы совершаем известные операции, и уже только потом восходить к каким-то более высоким обобщениям. Имеет смысл предположить, что в контексте равенства речь должна идти о том, что совокупность свойств, характеристик, качеств слагаемых объектов, которые с самого начала берутся нами в учет, обязана быть строго тождественна, или по меньшей мере эквивалентна сумме свойств, характеристик, качеств некоего интегрального образования, получающегося в результате нашего «сложения». Действительно, если нет такого тождества или такой эквивалентности, – нет (и вообще не может быть) никакого равенства. Математическое равенство, как впрочем, и все в математике, – вещь очень и очень строгая поэтому до тех пор, пока сохраняется хотя бы какое-то – пусть даже микроскопическое – отличие, мы вправе говорить лишь о той или иной степени приближения к истине и не более того. Между тем никакой приблизительный результат нас удовлетворить не может, ибо математические задачи могут считаться решенными только там, где достигается абсолютная степень точности. Но стоит нам только сформулировать такое предположение, как тут же появляется сильное сомнение в самой возможности достижения строгого тождества суммы исходных качеств с суммой конечных. Общие характеристики четырех метров колючей проволоки совсем не тождественны индивидуальным особенностям двух ежей и двух ужей. Интегральные свойства четырех единиц «домашнего скота» не тождественны качествам двух коров и двух лошадей. Причем нужно заметить, что такое сомнение по всей видимости заложено уже в самой природе человека, вернее сказать человеческого сознания, ибо с ним мы чуть ли не появляемся на свет. Рассмотрим пример задачи, род которой, часто задают маленькие дети: кто «лучше», солдат, милиционер, или доктор? Слово «лучше» берется здесь в кавычки, по той простой причине, что чаще всего вообще непонятно, что именно имеет в виду ребенок. Но ведь ребенок-то ищет точный ответ на то, что занимает его пытливую голову, – и, самое удивительное, пользуясь какой-то своей логикой, находит его. Анализ этой скрытой от внешнего взгляда логики показывает, что не знающий никаких формальных правил мышления ребенок тем не менее действует в полном соответствии со строгой методикой. В сущности то же самой, какой пользуются и отмеченные учеными степенями специалисты. Он выявляет условные основания количественного сравнения: скажем, «война», «порядок» и «болезнь» и ранжирует каждый из анализируемых объектов именно по ним. Поэтому по первому основанию (и совершенно справедливо) максимальную оценку получает солдат. Оно и понятно. Милиционеру, конечно, приходится быть готовым к встрече с каким-нибудь хулиганом, но все же до первого ему далеко. И потом, в пороховом дыму на поле славы в нарядном мундире в красивом строю под развевающимися знаменами солдат выглядит куда импозантней второго и уж тем более третьего. О докторе и вообще говорить не приходится, к тому же его белый халат и въевшийся запах карболки отдают чем-то не очень мужественным. По второму приоритет, разумеется, принадлежит милиционеру, наконец, по третьему – отдается доктору. Честное слово, не знаю, что думают по этому поводу глупые девчонки, но в достойной золота по мрамору системе ценностей взрастающего мужчины неоспоримый приоритет, по полному на то праву, принадлежит воинской доблести. Отсюда два солдата оказываются куда «лучше», чем два врача или два милиционера и даже все четверо последних вместе. Поэтому умей он считать, он с легкостью вывел бы логически безупречное заключение о том, что два врача и два милиционера вовсе не эквивалентны четырем солдатам. Абсолютно строгое и, заметим, методологически выверенное решение! Кстати, оно со всей наглядностью показывает две весьма знаковые в рассматриваемом нами контексте вещи. Во-первых, то, что для ребенка, сознание которого еще полностью свободно от каких бы то ни было штампов, «два плюс два равно четыре» – это вовсе не абсолютная истина в последней инстанции. Во-вторых, то, что способность к выполнению сложных интеллектуальных операций формируется у всех нас еще в каком-то «досознательном» возрасте прямо из «воздуха» той этнокультурной среды, в которой мы появляемся на свет, и что именно она является непременным условием всего последующего интеллектуального развития человека. Просто сам этот «воздух» уже напитан многим из того, что за тысячелетия развития нашей цивилизации прочно вошло в состав диалектики. Находимое ребенком решение – и с этим, наверное, согласятся многие – в значительной мере отражает реальную действительность: в боевой обстановке «среднестатистический» солдат и в самом деле куда более эффективен, нежели «среднестатистический» милиционер или (тем более) врач. Если, конечно, оценивать их всех именно по тому заранее избранному основанию, на каком строит свои выводы ребенок. Но все же было бы абсолютно неправильно вслед за ним экстраполировать полученный вывод на каких-то конкретных персонажей. Этот, как и любой другой количественный результат, должен быть верен только для того уровня явлений, на котором он был получен. Получен же он был для совершенно отвлеченных бездушных и бесплотных начал. А именно – для некоторых совершенно абстрактных «функциональных машин», одна из которых приспособлена для выполнения, скажем, штыковой атаки, другая – для приведения в чувство каких-то хулиганов, третья для залечивания тех ран, которые могут получить и условный «солдат», и столь же условный «милиционер» в ходе выполнения своих профессиональных задач (ну, и, разумеется, для исцеления их маленьких пушистых любимцев). Но стоит только распространить вывод ребенка на «живого» дядю Степу, на известного всем доктора Айболита или на бравых вояк из ставшего классикой «мультика» о бременских музыкантах, как тут же обнаружится какая-то ошибка. И мужественный милиционер дядя Степа, и отважный доктор Айболит все в той же системе ценностей окажутся куда «лучше» этих жалких трусов. Все это приводит к мысли о том, что в эти, казалось бы, безупречные расчеты вкрадывается какая-то серьезная методологическая ошибка. Как только от совершенно отвлеченных или даже полуабстрактных рассуждений мы переходим к «сложению» вполне реальных (или идентифицируемых с какими-то реальными людьми) персонажей, так сразу обнаруживается явно выраженная количественная аномалия, ибо конечный результат сложения оказывается иногда прямо противоположным тому, который прогнозируется очерченной только что логикой. И именно эта аномалия, именно обнаруживающаяся здесь непонятная «дельта количества» (которая к тому же может иметь еще и разные математические знаки) показывает, что в наших расчетах оказывается неучтенным какое-то таинственное дополнительное свойство, которое либо изначально было присуще всем нашим героям, но так и не обнаружилось нами, либо вновь возникало в самом процессе «сложения». Словом, вырисовывается незримое деформирующее логику действие какой-то таинственной «дельты качества». Впрочем, ничего таинственного в этой «дельте» на самом деле нет, и в действительности мы легко учитываем ее влияние во всех своих расчетах. Вспомним: еще на уроках физики в средней школе мы привыкали внимательно следить не только за символами математических операций и знаками вводимых нами величин, но также и за физическим их содержанием, или, другими словами, их качественной определенностью. Действительно, мы умножали метры на секунды, массу на ускорение и так далее, но в результате всех этих вычислений нами получалось что-то совершенно отличное и от метров, и от секунд, и от килограммов. Поэтому многие ошибки были следствием не одной только арифметической неаккуратности, но и недостаточной внимательности в оценке физического, иными словами, Рассказывают нечто вроде анектода из рубрики «физики шутят»: на одном ученом диспуте теолог с возмущением говоря о недостатках светского образования, приводил пример кощунственной попытки измерить Бога с помощью физических формул. Так Божественная сила определялась в примере, на который он ссылался, как произведение Божественной массы на Божественное ускорение. (Это и в самом деле кощунство, ибо применять к принципиально внематерильному Началу такие категории, как масса и ускорение – недопустимо.) Ему вторил физик. Суть его ответа сводилась к тому, что результат произведения должен давать «божественность» в квадрате. Однако если возможен квадрат Божественной силы, то что же тогда «просто» всемогущество Бога? Словом, динамика качественного состава всех измеряемых нами величин имеет весьма и весьма существенное значение. Но ведь все те отличия результата от исходного состава вводимых нами переменных, с которыми мы учились справляться в физическом классе, и есть проявление той самой «дельта качества», о которой говорится здесь. Приведем другой вполне реальный пример – один из вариантов экономического расчета, составляющего элемент повседневной рутины практического управления любым производством. Этот расчет наглядно иллюстрирует то, как меняется качественная определенность рассчитываемых нами переменных и до какой степени эта определенность зависит от общего контекста анализа. Представим: нам нужно ежемесячно перевозить один миллион тонн груза. Скажем, горной породы из некоторого карьера в отвал. Перевозка будет осуществляться на расстояние 5 км (специалисты называют это «плечом отката») со среднетехнической скоростью 20 км/час большегрузными автосамосвалами БЕЛаз-548, грузоподъемность которых округлим до 40 тонн. Задача состоит в том, чтобы рассчитать, сколько нужно машин и сколько водителей для выполнения этой работы. При этом примем, что наша условная фирма работает без остановок на выходные и праздники все 24 часа в сутки. Не будем перегружать расчет излишними техническими деталями, существенными только для узких специалистов, предельно упростим его, сохранив, однако, физическое содержание всех анализируемых начал. Итак. Прежде всего умножим наш миллион тонн на 12 (месяцев) и разделим на 40 (тонн грузоподъемности) и получим 300000 Далее. 300000 умножаем на 5 км и делим на 20 км/час. В результате получаем 75000 Вновь опустим подробности, важные только для управленцев и нормировщиков, и поделим 75000 на 365 дней и еще на 3 смены в сутки. Получим 68, 49 единиц, которые, в зависимости от того или иного контекста расчета, примут размерность Словом, мы видим, что качественное содержание результата меняется как в калейдоскопе: тонны и километры обращаются в рейсы, машино-часы и людей. При этом понятно, что каждая перемена всегда будет вносить что-то свое, с чем обязан считаться любой нормировщик. Сейчас мы это увидим. Если мы говорим о персонале, то, оказывается, 68, 49 единиц – это вовсе не те живые люди, которых должен где-то на рынке труда нанять наш отдел кадров, но, так называемая Таким образом, Если мы говорим о машинах, то те же 68, 49 – это еще не физические единицы, а только абстрактные расчетные величины. В сущности это такие же «явочные» автомобили, вернее сказать, машины, находящиеся в полной технической готовности. Но ведь машины, для того чтобы быть в полной технической готовности, требуют регулярного технического обслуживания и ремонта, иногда они попадают в аварию. Все это так же требует времени, в течение которого они оказываются в вынужденном простое, а значит, и здесь нужны свои поправки, учет какой-то своей «дельты качества». Поэтому и здесь переход к Заметим попутно, что и количественная аномалия, которую мы впервые обнаружили в детской задачке и с которой вновь сталкиваемся во вполне «взрослом» расчете, получает в последнем вполне логичное и доказательное объяснение. Поэтому, несмотря на то, что номинально у нас фигурируют одни и те же единицы, в отличии списочной численности от явочной мы уже не видим никакой ошибки, мы легко соглашаемся с тем, что верны оба результата, но понимаем, что каждый из них справедлив лишь для своего круга условий. Таким образом, обобщая вывод, который сам собой напрашивается из приведенных примеров, можно сказать, что количественная аномалия, обнаруживаемая в наших расчетах, проступает как строгий индикатор какой-то (возможно, по невнимательности просмотренной нами) «качественной пересортицы». А значит, как строгий индикатор необходимости дальнейшего анализа. Уже отсюда можно сделать вывод о том, что «2+2=4» – это вовсе не запечатленный итог какой-то дискретной операции, но символ никогда не кончаемого процесса. Ведь дополнительный анализ кажущегося конечным результата обнажает перед нами совершенно новый пласт неведомого, который в свою очередь требует внимательного изучения. При этом вполне разумно предположить, что и следующий результат, тот самый, который должен будет пролить свет на этот новый пласт, образует собой лишь очередную ступень для следующего этапа восхождения. Вглядимся пристальней. Мы обнаружили, что результат любого сложения, да и любой операции количественного сравнения вообще, в первую очередь отвечает на вопрос: «что» будет?» и только во вторую – на вопрос: «сколько?». При этом «сколько будет?» в значительной мере зависит от того, «что» именно будет. Другими словами, все количественные параметры суммируемых (умножаемых, вычитаемых, делимых) нами свойств конкретных предметов, явлений, процессов будут зависеть от конкретных характеристик именно того нового объединяющего начала, к которому они приводятся. Все это самым непосредственным образом вытекает из того, что универсального «количества», универсальных шкал для измерения всего что угодно, как оказывается, в природе вообще не существует. Любое «количество» всегда строго индивидуально, поскольку нерасторжимо связано со строго определенным «качеством», то есть со строго определенным составом свойств, присущих лишь той или иной группе (виду роду, классу и т.д.) явлений. А значит, пригодно для измерения вещей, относящихся только и только к этим группам (видам, родам, классам и т.д.). Но если так, то сплошь и рядом должны наблюдаться примеры того, когда трансформация качественной определенности, которая, как мы видели, неизбежна при сложении разнородных вещей, нарушает предсказываемые математикой соотношения. Почему же мы далеко не всегда видим эти нарушения? И не является ли их отсутствие в поле нашего зрения прямым опровержением всего того, о чем говорилось выше? Впрочем, отсутствуют ли? Может, мы их просто не замечаем? А это уже совсем другое дело, ведь тот факт, что мы их не замечаем, вовсе не значит, что они не существуют вообще. Пример с детской задачкой наглядно подтверждает это. Но подобные ему примеры существуют сплошь и рядом не только в детском мышлении, но и во вполне «взрослой» жизни. Мы постоянно сталкиваемся с ними в нашей практике, но – вот парадокс! – очень часто и в самом деле в упор не видим и как бы проходим сквозь них. Вот, совсем иные иллюстрации, взятые именно их этой «взрослой» реальности. Водород представляет собой горючий газ. Кислород, как известно, хорошо поддерживает горение: в кислородной среде сгорают даже металлы и бетон. Отсюда справедливо было бы ожидать, что их соединение будет создавать какую-то страшно взрывную и опасную смесь. Однако в реальности два атома водорода и один атом кислорода порождают нечто прямо противоположное ожидаемому, а именно – химическое соединение, подавляющее огонь. Другой пример был известен еще нашим далеким предкам. Медь – это очень мягкий металл. Еще более мягкий металл – олово. Но их сплав рождает бронзу, твердость которой через тысячелетия была превзойдена только железом. Мы знаем, что открытие этого парадоксального факта в свое время совершило грандиозную технологическую революцию: еще из школьного курса истории известно о существовании так называемого бронзового века. Иллюстрации такого рода можно было бы множить и множить. Но почему же тогда выученный в далеком детстве ответ с такой силой давит на наше сознание, что мы способны не замечать даже кричащие факты явного противоречия ему? Почему математические истины представляются нам чем-то незыблемым и универсальным? Почему наше сознание упорно настаивает на том, что результат любого сложения должен соответствовать ему, абсолютно независимо от того, что именно подвергается суммированию? Лошади ли, коровы, египетские ли пирамиды, страховые конторы, солдаты или милиционеры – почему каждый раз мы упорно ищем доказательство того, что итоговая сумма должна быть равна именно и только «четырем», независимо от природы слагаемых вещей? Почему мы всякий раз, несмотря ни на что, видим какой-то скрытый подвох, какой-то изощренный софизм, если не сказать заковыристый кульбит мысли, имеющий целью заставить ее потерять правильную ориентацию, когда нам доказывают что-то противоречащее затверженной истине? Почему в любой количественной аномалии мы склонны видеть только простую ошибку математического расчета и ничего более? Но вглядимся в существо того, что именно суммируется в этом нисходящем к начальной школе примере. Как только мы начинаем анализировать процедуру сложения, мы обнаруживаем, что ее результат – это вовсе не врожденная истина, но продукт какого-то очень сложного интеллектуального построения. По существу здесь мы сталкиваемся с примером одного из самых высоких уровней абстрагирования и обобщений. Ведь любые формы классификации явлений окружающего нас мира, которые тяготеют к условному основанию той пирамиды классов, родов, видов, что упоминалась выше, рано или поздно обнаруживают нарушающий строгость построений логический изъян, и этот изъян заставляет нас восходить на следующий уровень обобщений. Мы уже видели: для того, чтобы сложить лошадей и коров, нужно было взойти на уровень каких-то родовых понятий; для того, чтобы сложить домашний скот с пароходами, страховыми конторами или египетскими пирамидами, – на еще более высокую ступень, обобщающую памятники материальной культуры всей нашей цивилизации; чтобы прибавить к ним еще и фортепианные концерты Моцарта, – на следующую вершину абстрагирования, которая объединяет в себе все продукты человеческого творчества вообще… И так далее до самого предела. Но где же именно расположен конечный предел этого восхождения ко все более и более абстрактным понятиям? Что скрывает под собой тот высший уровень обобщений, который уже не может содержать в себе никаких логических изъянов, где уже решительно ничто не способно поставить под сомнение всеобщность и абсолютность результата математического сложения? Думается, что ответ в конечном счете способен найти каждый, кто уже прошел начальную школу организации мышления. И этот ответ гласит о том, что самоочевидная математическая истина оперирует отнюдь не предметами, не физическими процессами, не реальными явлениями материального мира. Образно говоря, здесь фигурируют лишь некоторые условные, лишенные всякой определенности абсолютно безликие «ниши» нашего собственного сознания – и не более того. В этом смысле наше сознание может быть уподоблено какой-то огромной камере хранения, которая создается на вокзалах: ее одинаковые железные ячейки могут скрывать в себе все, что угодно от нехитрого багажа командированного чиновника до контрабандного наркотика. Каждая из этих «ниш-ячеек» – именно в силу своей пустоты – строго подобна и равна любой другой, и вместе с тем каждая из них способна вместить в себя все, что угодно: корову, страховую контору, фортепианный концерт, дядю Степу, бравого солдата Швейка и так далее. Правда, вместить все это в себя она может только «задним числом», только после выполнения каких бы то ни было операций количественного сравнения. Поэтому на самом деле, обращаясь к математическому расчету, мы складываем отнюдь не физические реалии окружающего нас мира, но всякий раз именно эти ничем не заполненные равновеликие «объемы» нашего сознания, и только получив какой-то результат, наполняем их подручным содержанием. А затем уже начинаем обманывать сами себя, самих себя, уверяя, что мы сложили именно конкретные вещи, которые обладают вполне конкретными характеристиками и свойствами. Можно привести и другой образ – образ некоторого чистого ярлыка, на котором в принципе можно написать все, что мы захотим: «египетская пирамида», «паровой утюг», «бубновый валет» и так далее. Но что бы мы ни начертали на любом из них после выполнения каких-то количественных операций, он останется абсолютным подобием всем остальным, ничто не изменит его качественной определенности. Вернее сказать, его абсолютной неопределенности, безликости. Эта не заполненная ничем плоскость, точно так же, как и пустая «ниша» нашего сознания, существует исключительно в нем, является его и только его фантомом. Если угодно, – чистой фикцией. В мире объективной, то есть независящей от нашего сознания, и существующей вне его реальности ничего этого просто нет. Однако если все математические операции выполняются именно с этими виртуальными сущностями, то, получается, что во всем необъятном Космосе не найдется ни одного реального физического аналога того, что в действительности подвергается «чистому» математическому сложению. Один из крупнейших математиков нашего времени, Бертран Рассел говорил: «Чистая математика целиком состоит из утверждений типа: если некоторое предложение справедливо в отношении данного объекта, то в отношении его справедливо некоторое другое предложение. Существенно здесь, во-первых, игнорирование вопроса, справедливо ли первое предложение, и, во-вторых, игнорирование природы объекта… Математика может быть определена как наука, в которой мы никогда не знаем, о чем говорим, и никогда не знаем, верно ли то, что мы говорим.» Все это порождает вполне крамольный для обыденного сознания вопрос: если и в самом деле математика оперирует вещами, которые вообще не существуют в природе, которые являются лишь фантомами нашего собственного сознания, то и все ее законы – это отнюдь не законы природы, но предписанные последней принципы организации нашего собственного мышления? Да это так: соотношение математических истин и законов функционирования нашего собственного сознания – это сложнейший вопрос, который не разрешен и по сию пору. Более двухсот лет тому назад, в 1781 году вышла в свет «Критика чистого разума» (та самая, в которой и были заложены начала категориальной логики) Иммануила Канта. В сущности он первый, кто задался этим неожиданным вопросом. До него неоспоримо господствовало мнение о том, что именно математические законы и принципы лежат в основе устройства всей Вселенной. Больше того, предполагалось, что сам Господь Бог руководствовался математикой при создании нашего мира. Кант впервые ставит вопрос: как возможна чистая математика? То есть математика, истины которой справедливы сами по себе и абсолютно не зависят от нашего опыта, но вместе с тем, применимы ко всем его результатам. Словом, используя только что приведенные образы, все количественные соотношения между пустыми «нишами» нашего сознания или чистыми «ярлыками» вещей нисколько не зависят от того, что именно может быть положено в них, или начертано на пустых бланках. Ответ Кант находит в том, что в основе математики лежат не какие-то объективные истины, не основополагающие законы природы, но жесткие схемы, в соответствии с которыми только и может функционировать наше собственное сознание. (Строго говоря, этот вывод нисколько не противоречил тому убеждению, согласно которому математические принципы являлись одними из принципов организации породившего этот мир Божественного разума. Ведь человек – это образ и подобие Бога, и если предположить, что над-материальное Существо могло оставить Свое подобие только в этой же над-материальной духовной сфере, человеческий разум оказывался отпечатком Божественного. А значит, и сам обладал возможностью предписывать какие-то законы нашему миру.) По Канту в основе всех математических выводов лежат врожденные представления человека о таких предельно общих и отвлеченных началах, как пространство и время. Только созерцая градуированное нашим собственным сознанием пространство и по-разному комбинируя в собственной же «голове» какие-то его доли, мы можем получить какие бы то ни было представления о геометрии окружающего нас мира. Точно так же, только операции с равными интервалами скрыто созерцаемого нашим же сознанием времени дают нам представление обо всех числах. Поэтому все наши представления о количественной структуре реальной действительности опираются именно на эти внутренние созерцания. И не случайно Кант называет весь посвященный математике раздел своего исследования «трансцендентальной эстетикой» (не путать с трансцендентной!). Таким образом, сам процесс и восприятия, и дешифрации, и последующей обработки всех тех сигналов, которые посылает нам вся окружающая нас среда, может соответствовать только тем схемам, которые порождены логикой именно этой «эстетики». Все то, что выходит за пределы ее жесткого заранее сформированного контура, обязано вообще проходить мимо нашего сознания. Не задевая его, как не задевают сознания не знающего грамоты человека все те откровения, которые изложены в книгах. Человек способен организовывать и осознавать свой собственный опыт лишь в строгом соответствии с ними. Поток всех чувственных восприятий вынужден просто подстраиваться под них. Они не просто неотъемлемая часть нашего общего умственного багажа, – это те единственно возможные рациональные схемы, в соответствии с которыми только и может обрабатываться и систематизироваться непрерывный поток сигналов, исходящих от внешней действительности. Поэтому вся математика представляет собой лишь выявление и анализ тех логических следствий, к которым эти схемы уже изначально (говоря языком Канта, – априори) обязывают нас. Словом, и та строгая математическая гармония и тот жесткий порядок, которые царствуют в природе, отнюдь не свойственны ей самой по себе, но в действительности лишь проецируются на внешний мир нашим собственным разумом. Именно и только он предписывает миру все обязательные для исполнения законы. Мы привели ссылку на Канта как бы в порядке самооправдания, только для того, чтобы показать, что сомнения в абсолютной истинности стереотипного ответа на вынесенный в заглавие вопрос – это вовсе не аберрация сознания, не кульбит софистической мысли, имеющий целью только запутать собеседника. Строго говоря, вопрос о том, почему получаемые чисто аналитическим путем, что говорится, «на кончике пера» математические истины все-таки подтверждаются нашим опытом, не решен и сегодня. Больше того, решать его, по-видимому, придется еще не одно столетие. И как бы в подтверждение этого мы видим, что не только сложнейшие, требующие предельного напряжения нашего интеллекта, построения высшей математики, но даже простейшая арифметическая задача обнаруживает сильную зависимость и от каких-то общих господствующих в совокупном сознании цивилизации идей, и от принятой в обществе методологии систематизации явлений. Оказывается, что вне этого «над-математического» аппарата даже простейшая арифметическая задачка никакого решения не имеет. С Кантом спорят и по сию пору. И до сего дня очень многие видят в математике выражение некоторой абсолютной истины, которая кристаллизовала в себе обнаженную до голой схемы структуру самой объективной реальности. Однако и через двести лет с лишком многие соглашаются с ним… Мы не ставим своей задачей разрешить вопрос о соотношении результатов абстрактных математических построений и реальной структуры окружающего нас мира. Но, не тяготея ни к одной из этих полярных позиций, мы вправе смотреть на математику, как на методологию человеческого познания. Вернее сказать, как на специфическую проекцию какой-то единой методологии познавательной деятельности человека, ибо математика, разумеется, не исчерпывает эту роль полностью. Но если так, то любое противоречие тому результату, который прогнозируется ею, должно выступать не только как индикатор ошибки, но и как побудительный стимул к движению в каком-то новом направлении. Важно понять, что несоответствие результата «сложения» любой заранее затверженной истине – это далеко не всегда ошибка в построениях, не всегда дефект расчета, и способность разглядеть в этом несоответствии ориентир поиска того, «что» именно «будет» в результате такой операции, – представляет собой обязательный элемент квалификации исследователя. Если нет такой способности, нет и настоящего исследователя, есть лишь простой ремесленник. Кстати, этот вывод остается справедливым, абсолютно независимо от того, что именно мы готовы признать в этой древней науке. Если, вслед за немецким философом (и крупным математиком, кстати, именно Канту принадлежит мысль о том, что в любой науке ровно столько истины, сколько в ней математики) мы ограничим ее только сферой «трансцендентальной эстетики», мы обязаны будем согласиться с тем, что любая количественная аномалия потребует не только перепроверки всех наших логических построений, но и дальнейшего исследования. Если же, напротив, мы увидим в ней отражение не зависящих ни от нашей воли, ни от нашего сознания отношений между явлениями внешнего мира, результат останется тем же самым: мы обязаны будем видеть в любом несоответствии указание не только на тщательную перепроверку выполненной процедуры, но и на необходимость проведения в первую очередь качественного анализа результата. Словом, методологическая роль математики заключается в том, что, как бы мы ни относились к результату измерения и сопоставления, любая количественная аномалия безупречно выполненного расчета (понятно, что о математических ошибках речи вообще не может быть) должна расцениваться нами как стимул к дальнейшему поиску. Но если так, то и обнаруживаемые нами противоречия в детстве затверженному выводу требуют своего разрешения, иными словами, обязывают нас продолжить исследование. Поэтому вернемся к исходному предмету нашего анализа. Мы видели, что для количественного сравнения разнородных вещей необходимо найти какой-то объединяющий их круг. Что это значит? Разделяемое многими решение заключается в последовательном восхождении от уровня единичных вещей, обладающих какими-то индивидуальными особенностями, к более широким обобщениям. Операция обобщения представляет собой одну из ключевых процедур формальной логики, законам которой обязано подчиняться любое научное исследование. Она предполагает, что в ходе ее строгого и точного выполнения от анализируемых нами явлений последовательно отбрасываются все те отличительные их особенности и характеристики, которые присущи им и только им. Если эта операция выполняется правильно, то в результате должны остаться только те свойства, которые одновременно присущи сразу всем явлениям анализируемого круга. Именно совокупность этих свойств и образует собой содержание какого-то нового обобщающего понятия. В схематичном виде ее можно представить следующим образом. Вообразим, что у нас есть три условных объекта (x, y, z) обладающих какими-то своими условными же характеристиками: x (a, b, c), y (a, c, d), z (b, c, e). Видно, что свойства «a», «b» присущи только двум объектам из трех, свойства «d» и «e» – только одному. Лишь качество «с» присуще сразу всем трем. Таким образом, мы вправе отбросить характеристики «a», «b», «d», «е» и выделить свойство «с» как объединяющее их основание. Именно по основанию «с» и оказывается возможным проводить количественное сравнение всех объектов. Очерченная здесь интеллектуальная операция имеет большое значение в систематизации нашего мышления. Строго говоря, наука вообще начинается именно с обобщений. Дело в том, что индивидуальные характеристики вещей, процессов, явлений, то есть частные свойства, которые присущи лишь единичным объектам, не являются предметом научного исследования. Задача науки как раз и состоит в том, чтобы выявлять общие законы, правила, принципы. А это всегда абстрагирование от всего единичного. На первый взгляд, операция обобщения, в том, разумеется, виде, в каком ее зачастую представляют учебные пособия, – это очень несложная и интуитивно понятная процедура. Но в действительности вся ее простота и самоочевидность – не более чем иллюзия обыденного сознания. В сущности точно такая же, как и иллюзия того, что несоответствие когда-то выученному результату анализируемого нами сложения – это всегда ошибка. Реальная действительность и в этом случае (как, впрочем, и всегда) оказывается не только значительно сложнее, но и куда интересней. Во-первых, последовательно отбрасывая все, что составляет отличительные особенности единичных вещей, мы значительно обедняем то, что входит в общий круг нашего познания. Иными словами, познаем вовсе не «живую» действительность, но только сильно упрощенную – а значит, до некоторой степени деформированную – ее модель. Больше того, там, где отбрасываются все индивидуальные свойства и в расчет принимаются только те характеристики, которые одновременно свойственны целому классу вещей, сами вещи попросту исчезают. Остаются лишь некоторые абстрагированные от всего осязательного, конкретного условности. Иначе говоря, не множество живых организмов, каждый из которых отличен от всех других, но какие-то «одноклеточные», не собрание ярких индивидуальностей, обладающих своим характером, темпераментом, интеллектом, опытом и так далее, но категория солдат, врачей, милиционеров, не пестрота разноликой живности, обитающей рядом с человеком, но род «домашнего скота» и так далее. Правда, благодаря абстрагированию от индивидуальных особенностей всего единичного и выявлению общих черт, присущих сразу всем явлениям какого-то класса, появляется возможность обращаться со всеми вещами, объединяемыми по некоторому признаку, как с однородными. А следовательно, появляется возможность проводить с ними все операции количественного сравнения. Но при этом нужно постоянно понимать, что все эти операции проводятся уже не с самими вещами, но с некоторыми замещающими их сущностями, которые вбирают в себя лишь ограниченную часть характеристик, изначально свойственных самим вещам. Так в приведенном примере мы подвергаем количественному сравнению уже не исходные объекты (x, y, z), но не имеющие с ними почти ничего общего абстрактные образования, наделенные свойством «с». Путь такого восхождения к обобщающим понятиям может продолжаться вплоть до того момента, когда от начальных явлений, вещей, процессов останутся только те пустые и безликие «ниши» нашего сознания, о которых уже говорилось выше. Правда, считается, что с неизбежной здесь утратой конкретности можно пожертвовать ради строгости количественного анализа, ибо именно этим и достигается безупречность конечных выводов. В предельной же точке такого последовательного абстрагирования точность наших вычислений достигает абсолюта. И математика предстает как своеобразный гимн именно этому абсолюту, как его апофеоз. Но в самом ли деле на пути последовательного отсечения всех индивидуальных отличий можно достигнуть безупречной строгости и непогрешимости результата? Ведь если в итоге мы судим не о самих вещах, но только об их весьма упрощенных моделях, то какое отношение достигаемая точность имеет к ним самим? Во-вторых, очерченная выше логическая операция обобщения в чистом виде не может быть выполнена. Больше того, справедливо было бы сказать: не может быть выполнена ни при каких обстоятельствах. Ведь если бы все обстояло так просто, как это изложено в учебных пособиях по начальному курсу логики, наукой без особого труда мог бы заниматься любой. Но вот проверочный тест: попробуем дать исчерпывающее (то есть не упускающее из себя решительно ничего, что должно было бы подпадать под него) и точное (то есть не включающее ничего лишнего) определение все тем же общим понятиям, которые уже фигурировали здесь: «лошадь», «корова», «страховая контора», та же «египетская пирамида» и так далее. Думается, любой способен обнаружить, что эта задача требует огромного напряжения отнюдь не только логических способностей, но и мобилизации всех наших знаний об окружающем нас мире. Но несмотря ни на какие усилия мысли тот или иной изъян в определениях все равно будет обнаруживаться. Впрочем, такая задача вообще не по силам никому одному: история мысли показывает, что общие понятия формируются целыми поколениями ученых и формируются совсем не тем путем, какой был очерчен выше. Дело в том, что любое обобщение – это не только исключение каких-то индивидуальных характеристик, но и выявление каких-то дополнительных (до поры вообще неизвестно откуда возникающих) свойств. Может быть, даже и жестче: не столько отсечение индивидуального, сколько определение новых качеств, присущих новому уровню явлений. Кстати, уже приводившийся нами вывод Маркса, как бы сегодня мы ни относились к его учению, демонстрирует нам именно это. С одной стороны, его обобщение стало одним из величайших открытий, когда-либо сделанных человеком, но это открытие не свершилось вдруг, на пустом месте, его подготавливали и великие экономисты, и великие философы. С другой, – воплощенный в любом товаре живой труд – то единое основание, по которому и проводится сравнение всех товарных ценностей, – демонстрирует нам субстанцию, принципиально отличную от вещественной природы любого отдельно взятого товара. Поэтому нужно дополнить сделанный выше вывод следующим утверждением: там, где речь идет о разнородных сущностях, все операции количественного сравнения проводятся не с самими вещами, но с какими-то заместительными понятиями, которые, с одной стороны, вбирают в себя лишь ограниченную часть характеристик, изначально свойственных самим вещам, с другой – обретают какие-то дополнительные свойства. При этом важно понять, что те дополнительные качества, которые вдруг обнаруживаются нами, порождаются отнюдь не собственной природой исходных начал, они являются атрибутами совершенно иного, зачастую значительно более широкого, круга явлений. Все это мы уже видели и в детстве, когда от абстрактных функциональных машин, приспособленных к условной ли штыковой атаке, борьбе ли с хулиганами или к лечению чужих ран, мы переходили к конкретным лицам, воспринимавшихся нами тогда в качестве вполне живых персонажей, и во студенчестве, когда от многообразия товаров переходили к стоимости. Словом, мы вновь видим, что любые количественные «аномалии» могут свидетельствовать не только о некорректности расчета, но и являются индикатором того, что в наш расчет вмешивается какой-то дополнительный, ранее неопознанный фактор. Обратимся к общеизвестному. Геродот, рассказывая о лидийцах, упоминает такой факт из истории этого древнего народа. Когда земля, на которой они обитали, была уже не в состоянии прокормить ставшее многолюдным племя, часть народа была вынуждена сесть на корабли и искать счастья у чужих берегов. «Сначала лидийцы терпеливо сносили нужду, а затем, когда голод начал все более и более усиливаться, они стали искать избавления, придумывая разные средства. Чтобы заглушить голод, они поступали так: один день все время занимались играми, чтобы не думать о пище, а на следующий день ели, прекращая игры. Так лидийцы жили восемнадцать лет. Между тем бедствие нее стихало, а еще даже усиливалось. Поэтому царь разделил весь народ на две части и повелел бросить жребий: кому оставаться и кому покинуть родину. Сам царь присоединился к оставшимся на родине, а во главе переселенцев поставил своего сына по имени Тирсен. Те же, кому выпал жребий уезжать из своей страны, отправились к морю в Смирну. Там они построили корабли, погрузили на них всю необходимую утварь и отплыли на поиски пропитания и [новой] родины.» Мы знаем, что в древнем мире такая стратегия не была чем-то исключительным. Греки, а в еще большей степени финикийцы именно таким образом заселили все берега Средиземноморья. Да и впоследствии этот сюжет повторялся неоднократно: так поступали викинги, так заселялась Америка… словом, вынужденное переселение – это весьма рациональный способ разрешения демографических проблем. Но вот что важно: бесконфликтное его исполнение свидетельствует об очень высоком уровне общественного устройства. Если угодно, – даже об очень высоком уровне общественной морали. Но вот пример совсем из другой жизни: колонии самых примитивных одноклеточных организмов, испытывая дефицит пищи, вдруг сбиваются вместе и начинают формировать какую-то сложную конструкцию, что-то вроде плотного кома, опирающегося на тонкую длинную ножку. Как только длина этой ножки достигает критической величины, ком отрывается и движением воздуха относится на новое место, где образуется новая колония. Таким образом, все это очень сильно напоминает известный еще из Геродотовской Истории сценарий. Но если он реализуется даже на уровне одноклеточных организмов, приходится предположить, что способность действовать в соответствии с этой вечной стратегией каким-то таинственным образом формируется не только в человеческом, но и в любом живом сообществе вообще. Трудно предположить, что такая стратегия заранее заложена в генетической памяти каждой отдельно взятой клетки. Поэтому необходимо признать, что там, где из отдельных, наделенных своими особенностями индивидов формируется новый уровень организации живой материи – сообщество организмов, вдруг появляются и какие-то новые свойства, Именно эта не всегда заметная (но всегда существующая!) «дельта качества» и концентрирует в себе то, что в действительности отличает один уровень явлений от другого. Таким образом, если видеть в логической операции обобщения не отвлеченную от всякой конкретности гимнастику ума, но строгий аналог каких-то реальных процессов, которые «вживую» протекают в окружающей нас природе, ее ни в коем случае нельзя будет свести к одному только отбрасыванию индивидуальных характеристик единичных вещей. Конечно, что-то от индивидуального, должно теряться и здесь, но все же что-то обязано и приобретаться. Поэтому главным в любом логическом обобщении должно быть выявление именно того, что приобретается в дополнение к общей образующейся сумме качеств, а вовсе не того, что остается за вычетом исключаемых из анализа свойств. Если кого не убеждает приведенный пример, можно сослаться на другой, куда более знаменитый, ибо он восходит к одному из величайших знатоков той материи, которая затрагивается в нем. Поодиночке едва ли не каждый французский солдат, – утверждал Наполеон, – уступал по своим боевым качествам прекрасно вышколенным мамлюкам. Но несколько десятков гренадеров уже сравнивались с аналогичным подразделением противника. Батальон же был способен устоять в столкновении и со значительно превосходящей численностью. Во время сирийского похода в сражении при горе Табор двухтысячный отряд французской пехоты под началом одного из наполеоновских командиров в течение целого дня сдерживал яростные атаки 25000 кавалеристов паши Дамаска, которые к тому же были поддержаны десятью тысячами пехоты. При перекличке после сражения обнаружилось, что только два солдата погибли и около шестидесяти были ранены. Таким образом, превосходство дисциплинированной французской пехоты, построенной в каре, перед неорганизованной массированной кавалерийской атакой было продемонстрировано со всей убедительностью. И это при том, что по личной выучке кавалеристы всех армий мира всегда превосходили пехотинцев. (Впрочем, турок била не только французская пехота: о дивизионные каре будущего российского фельдмаршала П.А.Румянцева под Кагулом разбилась 150-тысячная армия турецкого визиря, поддержанного к тому же 80-тысячной татарской конницей, которая угрожала тылу российского воинства.) Еще один пример, известный любому, кто знаком с управлением. При формировании даже простой кооперации исполнителей всегда возникает дополнительная производительная сила: коллектив объединенных в бригаду грузчиков, землекопов и так далее способен обеспечить несколько большую выработку, чем механическая сумма тех же людей, но работающих независимо друг от друга. Так что и здесь «два плюс два» равно сумме, состоящей из «четырех» и некоторой «дельты качества». Именно эта деформирующая прогнозируемый результат сложения «дельта» наводит на мысль о том, что уровню сообщества (будь то сообщество биологических организмов, солдат, рабочих и так далее), свойствен какой-то новый, в принципе неведомый индивидам фактор. Сегодня мы знаем, что этот фактор представляет собой не что иное, как организацию. При этом принципы организации ни в какой форме не содержатся в генотипе индивидов. В самом деле, трудно предположить, что уже генотип человека содержит информацию о том, что в виду кавалерийской атаки индивиды должны стремительно образовывать прямоугольник, один из углов которого обращен к неприятелю, чтобы, во-первых, рассечь его и уже тем нарушить управление, во-вторых, встретить ружейными залпами сразу двух фасов, а под артиллерийским огнем, – напротив, рассыпать свой строй. Точно так же трудно предположить способность генотипа содержать в себе правила разделения и кооперации труда. Так что новое начало может возникать только там, где возникает какая-то общность. Но о самом существовании этого фундаментального начала мы впервые узнаем лишь из каких-то количественных аномалий. Обнаруживаемые в расчетах количественные аномалии, в общем-то, всегда играли большую роль в развитии научных представлений. Вспомним. В последней четверти XVI века близ Копенгагена на островке Иен была построена обсерватория – замок Уранибург. Европа еще не знала такой обсерватории, которую создал там изобретатель секстанта астроном Тихо Браге, оснастивший ее самыми лучшими инструментами того времени. Изо дня в день с необычайной пунктуальностью и тщательностью он наблюдал движение небесных тел и записывал результаты своих наблюдений. Итогом его 20-летних трудов стала, говоря сегодняшним языком, грандиозная «база данных», касающаяся планет, звезд и комет, которая отличалась не только своей полнотой, но и исключительной точностью. В последние годы своей жизни Тихо Браге оказался в опале и был вынужден жить в Праге, где его помощником стал молодой немецкий ученый Иоганн Кеплер. Год за годом тот обрабатывал результаты наблюдений своего учителя. Им был проделан колоссальный объем вычислений. Напомним, что логарифмы, которые, по словам, Карла Гаусса, удвоили жизнь астрономов, тогда еще не были изобретены (потомок старинного воинственного шотландского рода Джон Непер опубликует свое знаменитое «Описание удивительных таблиц логарифмов» лишь незадолго до смерти, в 1614 году). Поэтому труд Кеплера не может не вызвать у нас изумления. Беспощадно требовательный к результату научного анализа, он не остановился даже перед тем, чтобы начать всю работу заново, когда обнаружил, что между теоретически предсказываемым и фактическим положением Марса существует расхождение в восемь минут дуги. Казалось бы, ошибка была не столь и велика, и другой на его месте, возможно, не обратил бы на нее внимание. Для того, чтобы понять, порядок величины, о которой идет речь, нужно напомнить, что стопроцентное зрение человека позволяет различать объекты, линейные размеры которых достигают одной угловой минуты. Иначе говоря, все что менее одной минуты, нормальным глазом просто неразличимо. Так что восемь минут – это почти на границе видимости. Например, на том расстоянии, на котором обычно держат перед собой книгу, одна угловая минута – это примерно одна десятая доля миллиметра (стандарт полиграфического качества – 300 точек на дюйм – исходит именно из этой величины). Поэтому текст, набранный шрифтом, не превышающим восемь минут, был бы очень труден для восприятия. Но не таков был Кеплер, чтобы пренебречь даже столь незначительным отклонением от расчетного. Он сам потом писал, что если бы желал пренебречь восемью минутами долготы, то давно закончил бы свой труд. Но пренебречь ошибкой для него было невозможно. И в конечном счете именно это расхождение привело его к одному из самых грандиозных открытий в науке. Девять лет аналитической работы увенчались созданием трех законов движения планет. Ничтожные восемь минут окончательно изменили всю картину мира. Позднее предсказанные именно его законами отклонения траекторий движения небесных тел послужили индикатором того, что за орбитой Урана должна существовать еще одна массивная планета. И вот в 1846 году И. Галле по теоретическим предсказаниям У. Ж. Леверье и Дж. К. Адамса открывает Нептун, удаленность которого от Земли до того препятствовала его обнаружению. Таким образом, результат любого сложения не может быть ограничен пустыми рамками какого-то абстрактного, отвлеченного от чего бы то ни было вообще «количества». Он всегда обязан учитывать качественные характеристики как того круга вещей, в котором он непосредственно выполняется, так и той ступени классификации явлений, на которую он экстраполируется нами. Другими словами, получаемый результат еще подлежит определенному истолкованию. Только в контексте этого истолкования, которое обязано принимать в расчет решительно все, что отличает сформированную нами модель от того среза объективной реальности, на которую мы хотим его распространить, достигается и однозначность прочтения, и точность. Взятый же сам по себе, вне какой бы то ни было интерпретации, он не говорит почти ни о чем. А зачастую, несмотря на совпадение с прогнозируемым итогом нашего «сложения», лишь заводит в тупик мысль исследователя, ибо это совпадение может быть и случайным. Впрочем, трудности не ограничиваются только сказанным. До сих пор мы говорили о том, что приведение разнородных явлений к какому-то единому качеству достигается на пути последовательного обобщения данных. Однако часто приходится искать решение вовсе не на пути обобщений, но погружением на какой-то более фундаментальный уровень строения вещества. Строго говоря, именно это и является основным путем научного исследования. Заметим: теоретический результат интерпретации и обобщения данных, полученных в каком-либо эксперименте, как правило, не имеет почти ничего общего с самими данными. Несколько утрируя действительное положение вещей, можно сказать, что в ходе опыта исследователь имеет дело лишь со стрелкой какого-то прибора, поэтому непосредственным результатом научного эксперимента является лишь совокупность каких-то абстрактных цифр или отображаемых графиками кривых. Так, например, астроном направляет свой телескоп на объект, удаленный от Земли на огромное расстояние. Свет, поступающий в телескоп, он запечатлевает на фотографической пластинке. После этого он пытается придать смысл тем точкам и пятнам, которые отпечатываются на ней, теоретизируя по поводу того, каким может быть источник света. Английский астрофизик, сэр Артур Стенли Эддингтон (1882–1944) отмечал: «Для читателя, решившего сторониться теории и признавать только точные факты, которые являются результатом наблюдений, все книги по астрономии неприемлемы. Не существует никаких чисто экспериментальных фактов о небесных телах. Астрономические измерения все, без исключения, представляют собой измерения явлений, происходящих в наземной обсерватории или станции; только посредством теории их превращают в знания о внешней Вселенной.» Словом, задача исследователя состоит в построении такой категориальной системы, которая, не противореча результатам предыдущего опыта поколений его предшественников, объясняла бы и эти цифры, и эти кривые, и эти пятна. При этом в возводимой им теоретической конструкции каждая из этих цифр, кривых или точек на фотографическом слое обязана быть строго закономерной и необходимой. Кроме того, эта система должна обладать прогнозирующими свойствами, другими словами, быть в состоянии предсказывать появление каких-то новых цифр или каких-то новых графиков при изменении условий опыта. Ясно, что все это возможно только в том случае, если мы точно определим и глубоко осознаем в первую очередь качественную составляющую результата. В общем, высшее мастерство исследователя как раз и заключается в способности интерпретировать результаты наблюдений, и чем большая дистанция разделяет масштаб самого эксперимента и масштаб той действительности, на которую распространяются вытекающие из него выводы, тем более велик сам ученый. Легенда, когда-то пущенная в оборот Вольтером, гласит, что закон всемирного тяготения появился как результат размышлений Ньютона над падающим яблоком. Джон Дальтон (1766 – 1844), английский химик и физик, обнаружил всего лишь неодинаковые пропорции углерода и водорода в различных компонентах газов. Но именно это наблюдение в конечном счете привело его к мысли о том, что газы должны состоять из мельчайших частиц – молекул, которые, в свою очередь, должны содержать в себе еще меньшие неделимые далее элементы. Не имея возможности наблюдать их, Дальтон тем не менее установил даже относительные веса многих атомов. Кстати, его имя известно также и в среде дилетантов: ведь именно он первым в 1794 году описал дефект зрения, которым страдал сам, именно этот дефект позже был назван дальтонизмом. В серии опытов Альберта Абрахама Майкельсона (1852-1931), американского физика определялась лишь скорость прохождения луча света в перпендикулярных направлениях. Самый знаменитый из этих экспериментов был проведен им вместе с Морли в 1887 году. Созданная ими интерферометрическая установка, как известно, была призвана определить скорость движения земли в мировом эфире. Полученный результат был совершенно неожиданным. Он говорил о том, что никакого движения нет и в помине, и что, напротив, вся Вселенная, включая Солнечную систему, вращается вокруг маленькой неприметной планеты по имени «Земля». К чести Майкельсона, никто из физиков не усомнился в методологической выверенности эксперимента. Однако конечный вывод, который был сделан из этого результата позднее, был еще более ошеломляющим. Именно он стал одним из краеугольных камней того фундамента, на котором была построена теория относительности. Кстати, именно за эти опыты в1907 году Майкельсону была присуждена Нобелевская премия. Сотрудником Резерфорда Марсденом было обнаружено, что всего-навсего одна из примерно 20 тысяч альфа-частиц, проходя сквозь золотую фольгу, отклоняется на угол больше 90 градусов. Сам Резерфорд поначалу не поверил результату, но строгость эксперимента не оставляла возможности для сомнений. И вот рассеяние альфа-частиц золотой фольгой были, наконец, объяснены тем, что они проходят на весьма малом расстоянии от других положительно заряженных частиц, размеры которых значительно меньше размеров атомов. Это и было рождением учения об атомном ядре. Все это примеры ярчайших побед человеческой мысли. Но ведь все эти победы начинались с осмысления тех количественных аномалий, которые возникали вопреки абсолютно безупречной логике и технике проводимого исследования. Заметим, что и сегодня материала для размышлений, которые могут привести к формированию каких-то новых взглядов на устоявшиеся истины, вполне достаточно. Вот пример. Считается, что возраст нашей планеты составляет около 4, 5 миллиардов лет. Этот вывод сделан на основе анализа каких-то общих космологических представлений. Но можно ли как-либо проверить этот вывод? Восхождение к каким-то еще более общим теоретическим конструкциям уже невозможно. Но точно так же невозможно и построить эксперимент, условия которого соответствовали бы специфическим условиям миллиардолетий космогенеза. Ведь в нашем распоряжении лишь годы, в лучшем случае десятилетия. Таким образом, необходимо построение условной теоретической модели, качественные характеристики которой могли бы с точностью воссоздать основные параметры истории нашей планеты. Понятно, что уровень тех явлений, которые могут быть положены в основание количественных сопоставлений, будет значительно ниже глобальных вселенских процессов. Но вот беда – практически все попытки верификации дают не стыкующиеся не только с принятым возрастом, но и друг с другом, результаты. Приведем несколько примеров. 1. В 1960 году было подсчитано, что на Землю ежегодно выпадает от 5 до 15 миллионов тонн частиц межзвездной космической пыли. Если согласиться с тем, что возраст нашей планеты и в самом деле составляет около 4, 5 миллиардов лет, то Земля должна быть покрыта слоем космической пыли толщиной в 20–60 метров. При этом известно, что космическую пыль довольно легко отличить от земной: первая содержит примерно в триста раз больше никеля. Поэтому даже в случае ее перемешивания с земной пылью присутствие космической было бы сравнительно нетрудно обнаружить. Однако в действительности такого мощного слоя пыли нигде на Земле обнаружено не было. Кроме того, весьма ограниченное содержание никеля в земной коре, в свою очередь, свидетельствует, что космическая пыль выпадала в куда меньших масштабах, чем это предполагается расчетным возрастом нашей планет. Другими словами, в контексте этой модели она должна быть намного моложе. 2. Считается, что Земля и Луна – это небесные тела примерно одного возраста. Правда, сила тяжести на нашем спутнике существенно меньше земной, но и в этом случае за миллиарды лет на ней должен был накопиться довольно мощный ее слой. Поэтому, когда планировался запуск американских космических аппаратов на Луну, высказывалось вполне обоснованное сложившимися теоретическими представлениями опасение, что они могут просто утонуть в многометровой толще пыли. Именно по этой причине ноги спускаемого устройства снабжались широкими пластинами, которые должны были препятствовать погружению. Известно, что еще раньше, когда планировалась посадка на Луну советского аппарата, возникали точно такие же опасения. Но в конструкторском деле все теоретические сомнения обязаны принимать форму тех или иных инженерных решений. Здесь же отсутствие надежной информации вело к тому, что инженерное решение принималось чисто волевым порядком: рассказывают, что генеральный конструктор дал своеобразную расписку: «Луна твердая», которая обязала проектировщиков игнорировать лунную пыль. Противоречащая устоявшимся взглядам интуиция не подвела знаменитого конструктора, и впоследствии обнаружилось, что Луна и в самом деле была твердой: слой пыли не превышал одного сантиметра. Но это вновь означает, что результат значительно расходится с тем, который принят в науке. 3. При превращении урана в свинец выделяется гелий. Со временем он улетучивается из породы и попадает в атмосферу. Таким образом, за расчетное время существования Земли в ее атмосфере должно накопиться довольно большое количество гелия. Однако все инструментальные замеры упрямо свидетельствуют об обратном: фактическое его содержание отклоняется от предсказываемого теорией в десятки тысяч раз. То есть на такую величину, которая никак не может быть игнорирована. При этом еще необходимо считаться с тем, что гелий мог присутствовать в атмосфере планеты уже при ее рождении. Мало того: земная атмосфера по-видимому способна поглощать гелий из космоса. Словом, наличное его содержание очень плохо согласуется с теми расчетами, которые основываются на господствующем предположении о возрасте Земли. 4. Наблюдения показывают, что все реки мира постоянно выносят в мировой океан огромное количество глины, солей, песка и многих других веществ. Объем каждого вещества, ежегодно смываемого в моря, в принципе может быть измерен. А это значит, что, установив общее их содержание в морях, можно рассчитать и то, как долго шел процесс вымывания, другими словами, установить приблизительный возраст самой Земли. Здесь, правда, нужно учесть по меньшей мере два обстоятельства. Во-первых, то, что в мировом океане уже с самого момента его формирования могло содержаться определенное количество вымываемых веществ, во-вторых, в начале вынос каждого из них должен быть более интенсивным, чем впоследствии. Но даже с учетом этих обстоятельств получается, что возраст Земли не должен превышать нескольких миллионов лет. Так, например, количество соли указывает на возраст в 260 миллионов лет, количество никеля соответствует 9 тысячам, количество свинца – всего 2 тысячам лет. Количество же песка и глины, которое несут с собою водные потоки таково, что все земные континенты были бы попросту смыты в море уже через несколько миллионов лет. 5. Установлено, что напряженность магнитного поля Земли со временем постепенно снижается. Измерения, проводившиеся более века, показали, что интенсивность затухания удваивается в течение каждых 1400 лет. Если экстраполировать эти данные в прошлое нашей планеты, то окажется, что 10000 лет тому назад она должна была представлять собою что-то вроде магнитной звезды. Впрочем, скорее всего она бы просто взорвалась, ибо магнитное поле, которое должно было существовать согласно этим выкладкам в прошлом, предполагает столь высокую температуру планеты, которая несовместима с ее существованием как твердого тела. Генри Моррис, один из виднейших представителей того учения, которое и сегодня отстаивает ту мысль, что наш мир – это не продукт эволюционного развития, но результат Божественного творения, используя обширный пласт источников, свел в единую таблицу результаты определения возраста нашей планеты, полученные с помощью разных методик (Моррис Генри, Библейские основания современной науки, СПб, 1995, с. 472–474). Процесс Расчетный возраст 1. Ослабление магнитного поля Земли 10.000 2. Накопление радиоактивного углерода на Земле 10.000 3. Осаждение метеоритной пыли из космоса Слишком мал для вычисления 4. Вынос первозданной воды в океан 340.000.000 5. Извлечение магмы из мантии для образования земной коры 500.000.000 6. Возраст старейшего из существующих элементов биосферы 5.000 7. Появление человеческих цивилизаций 5.000 8. Проникновение гелия-4 в атмосферу 1.750–175.000 9. Количество людей на Земле 4.000 10. Вынос осадка по рекам в океаны 30.000.000 11. Эрозия материковых отложений 14.000.000 12. Вымывание натрия из материков 32.000.000 13. Вымывание хлора из материков 1.000.000 14. Вымывание кальция из материков 12.000.000 15. Вынос карбонатов в океан 100.000 16. Вынос сульфатов в океан 10.000.000 17. Вынос хлора в океан 164.00.000 19. Вынос урана в океан 1.260.000 20. Выход нефти на поверхность под давлением 10.000–100.000 21. Образование радиоактивного свинца путем захватывания нейтронов Слишком мал для измерения 22. Образование радиоактивного стронция Слишком мал для измерения 23. Ослабление природного остаточного палеомагнетизма 100.000 24. Распад углерода-14 в докембрийскую эпоху 4.000 25. Распад урана с исходным «радиоактивным» свинцом Слишком мал для измерения 26. Распад калия с содержанием аргона Слишком мал для измерения 27. Образование речных дельт 5.000 28. Выход нефти со дна океана 50.000.000 29. Распад природного плутона 80.000.000 30. Смещение линий галактик 10.000.000 31. Расширяющийся межзвездный газ 60.000.000 32. Распад комет малого периода обращения 10.000 33. Распад комет большого периода обращения 1.000.000 34. Притяжение небольших частиц к Солнцу 83.000 35. Максимальное время метеоритных дождей 5.000.000 36. Накопление пыли на Луне 200.000 37. Нестабильность колец Сатурна 1.000.000 38. Утечка метана с планеты Титан 20.000.000 39. Замедление вращения Земли приливным трением 500.000.000 40. Охлаждение Земли из-за утечки тепла 24.000.000 41. Накопление известковых отложений на дне моря 5.000.000 42. Вынос натрия в океан через реки 260.000.000 43. Вынос никеля в океан через реки 9.000 44. Вынос магния в океан через реки 45.000.000 45. Вынос кремния в океан через реки 8.000 46. Вынос калия в океан через реки 11.000.000 47. Вынос меди в океан через реки 50.000 48. Вынос золота в океан через реки 560.000 49. Вынос серебра в океан через реки 2.100.000 50. Вынос ртути в океан через реки 42.000 51. Вынос свинца в океан через реки 2.000 52. Вынос олова в океан через реки 100.000 53. Вынос алюминия в океан через реки 100 54. Вынос лития в океан через реки 20.000.000 55. Вынос титана в океан через реки 160 56. Вынос хрома в океан через реки 350 57. Вынос марганца в океан через реки 1.400 58. Вынос железа в океан через реки 140 59. Вынос кобальта в океан через реки 18.000 60. Вынос цинка в океан через реки 180.000 61. Вынос рубидия в океан через реки 270.000 62. Вынос стронция в океан через реки 19.000.000 63. Вынос висмута в океан через реки 45.000 64. Вынос тория в океан через реки 350 65. Вынос сурьмы в океан через реки 350.000 66. Вынос вольфрама в океан через реки 1.000 67. Вынос бария в океан через реки 84.000 68. Вынос молибдена в океан через реки 500.000 Результаты говорят сами за себя: при желании возраст нашей планеты может быть равен чему угодно. Но мы видим, что разногласие результатов во многом вызвано тем, что качественные параметры, фигурирующие в расчете, не совпадают с качественными параметрами действительного генезиса Земли. Поэтому несовпадение в первую очередь свидетельствует именно о той «качественной пересортице» или, другими словами, «дельты качества», что упоминалась нами выше. Анализ же проявляющейся здесь «пересортицы» заставляет всерьез задуматься о том, действительно ли история происхождения и развития нашей Вселенной именно такова, какой она предстает в теории «большого взрыва»? И вот сегодня вновь возрождается взгляд на мир как на продукт Божественного творения. Кстати, приведенный здесь перечень методик фигурирует в одном из самых фундаментальных трудов одного из виднейших сторонников современного креационизма. Фигурирует именно в качестве опровержения господствующей сегодня теории всеобщего эволюционного развития. Больше того, сказывающееся здесь проявление «дельты» какого-то неизвестного еще «качества» заставляет задуматься и о более фундаментальных началах нашего мира. Ее воздействие дает основание усомниться в справедливости причинной детерминации явлений, в жесткой однозначности причинно-следственной связи. Другими словами, предположить, что не только причина обусловливает следствие, но и следствие оказывает свое воздействие на причину и деформирует ее. Подробней об этом говорится в другом месте («Сотворение мира или эволюция?») Словом, в системе наших знаний и сегодня еще очень много такого, что требует вдумчивого анализа, что содержит в себе возможность какого-то нового взгляда на природу вещей… Выводы 1. Мы обнаружили, что любой результат исчислений верен лишь для того уровня явлений, на котором он был получен. Поэтому, как только мы совершаем его экстраполяцию на какую-то иную совокупность объектов материальной действительности, должна обнаруживаться та или иная количественная аномалия. Правда, не всегда это бывает, случается, что итог совпадает с тем, который предсказывается законами математики. Но если мы хотим остаться верными строгим методологическим принципам, мы обязаны понимать, что при обращении к более широкому кругу явлений такое совпадение может быть чисто случайным. 2. В том случае, если сравниваемые нами начала качественно неоднородны, все логические операции, которые предшествуют собственно количественному анализу, имеют своим результатом ту или иную деформацию присущей им качественной определенности. Поэтому любая до-количественная обработка изучаемого предмета – это не только исключение специфических, индивидуальных характеристик вещей, но и выявление каких-то дополнительных (до поры вообще неизвестно откуда возникающих) свойств. Вследствие этого конечный результат количественного анализа всегда будет испытывать воздействие какой-то «дельты качества», и обязанностью исследователя является выявление степени этого воздействия, выявление того, что именно вносит новое «качество» во все производимые нами расчеты и измерения. 3. Собственно математический объект, иными словами то, над чем и совершаются все математические действия, – это чистая абстракция, он не имеет абсолютно никакого физического аналога. Но это еще не значит, что и все результаты вычислений представляют собой голую фикцию. Математика вправе рассматриваться нами как ключевой элемент некоторой общей методологии научного исследования. Поэтому любое противоречие тому результату, который прогнозируется ею, выступает не столько индикатором ошибки, сколько сигналом необходимости движения в каком-то новом направлении. Важно понять, что несоответствие результата «сложения» любой заранее затверженной истине – это далеко не всегда дефект измерения или расчета, и способность разглядеть в нем ориентир поиска того, «что» именно «будет» в результате этой операции, – это обязательный элемент квалификации исследователя. Если нет такой способности, нет и настоящего исследователя, есть лишь ремесленник. 4. Отсюда получается, что «2+2=4» – это вовсе не знак запечатленного итога какого-то сложного расчета, но символ никогда не кончаемого процесса. Уже это наводит на мысль о том, что и сама истина, которая является целью любого познания, – это вовсе не застывшая «фотография» умосостояния научного сообщества на какой-то фиксированный момент времени, но подчиненный строгой методологии и устремленный в будущее процесс. |
|
|