Емец Дмитрий АлександровичВладимир Мономах

Дмитрий Емец

ВЛАДИМИР МОНОМАХ

НОВАЯ НАДЕЖА

Год 6600 от рожества Христова (1092) черным выдался на Руси. После страшного неурожая сделался голод, открылся мор. Лишь гробовщикам раздолье - в одном Киеве-граде продали они 7000 гробов за четыре месяца, а сколько православных без гробов в землю легло да в Днепре сгинуло - того никому неведомо.

Лето выдалось и того хуже - засуха. До чего полноводен Днепр и тот отхлынул от берегов, обнажил пороги. О маленьких речушках и ручейках и говорить нечего. За все лето трех капель дождя не выпало. Растрескалась земля, обесцветилась.

Запылали сосновые боры, загорелись торфяники - воздух постоянно заслан был горьким удушливым дымом, от которого солнце казалось сизым.

К зиме ожидали сильного голода. В Киеве побирушки базарные голосили: "Ратуйте, православные, конец света грядет!" Шептались по углам вездесущие странницы: "У вас еще что, хоть живы, слава те, Господи, а вон в Друцке и Полоцке что творится, что деется! Сказывают, днем и ночью скачут там на конях беси, уязвляют незримо граждан - и падают те замертво в ту же ночь."

А ближе к концу лета стали поговаривать об ином. Будто как выехал старый князь Всеволод Ярославич на охоту, упал возле него с небес огромный огненный змей. Хвост очертил, зашипел, растворился. Все того змея видели: и псари, и сокольничии, и дружина.

Говорили в городе надежные люди:

"Скверный то знак: видать, помрет, князь скоро. Уж и здоровьем слабеть стал. На кого оставит нас? Хорошо бы на Владимира Всеволодовича Мономаха, сына своего, а коли Святополку достанемся, то быть худу".

После всех этих знамений на Руси стали ждать беды, и беда пришла, не минула. В ту же зиму захворал старый князь Всеволод - любимый сын Ярослава Мудрого - и преставился 13 апреля, едва успев вызвать к себе для прощания сыновей своих Владимира и Ростислава.

Горько оплакав отца, Владимир и Ростислав похоронили его в Киеве рядом с дедом Ярославом, в соборе Святой Троицы, как сам Ярослав некогда предсказывал.

"Что сотворим теперь, брате мой старший? Не стало отца нашего возлюбленного. Некому отныне поучать нас," - со слезами обратился к Владимиру брат его Ростислав.

Не только Ростислав ожидал теперь от Владимира решения. Вся Русь находилась в растерянности. Точно вдовица горькая ждала она нового своего суженого, надеясь втайне, что будет им князь Владимир Всеволодович. Иначе хлебнут они горя со Святополком... Печальное это имя для Руси, кровавое. Произнесешь его - и встает в памяти Святополк Окаянный, что поднял руку на братьев своих Бориса и Глеба...

И - все надежды Руси обратились к Владимиру, которого любила Русь за открытое сердце, бескорыстие и мощь бранную.

* * *

Владимир Всеволодович прозваньем Мономах родился в 1053 году за год до кончины Ярослава Мудрого. Сказывала нянька, любимым внуком был он у Ярослава. Не раз, де, старый Ярослав брал крошечного Владимира на руки и, прижимая к груди, призывал на него благословение Божие.

Говорил будто он внуку:

- Помни, крещен ты в честь прадеда своего - князя Владимира. Будь же достоин памяти его и имени его. Придет время и, знаю, вся Русь ляжет на твои плечи. Не урони ее! Сохрани и пронеси с честью.

Правду ли говорила нянька или нет, да только Мономах достоин был своего великого деда.

С юных лет привык он к походам военным, куда ходил с отцовой дружиной по поручениям Всеволодовым. Грозный воин, не знавший страха в бою, был он милостив к побежденным и заботлив о простом ратнике. В битве Мономах не терял головы, не обращался в паническое бегство, а, сотворив молитву, первым кидался на врага впереди своей дружины. В то же время не был он сторонником войны напрасной, беспричинной, войны ради войны - и всегда заключал мир, когда нужно было это земле Русской.

Выступив в поход, Мономах никогда не надеялся на воевод, не предавался много ни питью, ни еде, ни сну. В любое ненастье, вставая станом, он всегда сам наряжал сторожевую охрану. Распорядившись же, ложился спать среди воинов, не снимая оружия. Проезжая по землям русским, не давал он дружине и слугам бесчинствовать - ни в селах, ни на нивах.

"Нет того хуже ничего, чем если будут проклинать нас," - говорил он сыну Мстиславу, сидевшему в Новгороде.

Никогда в жизни своей Мономах не считал денег, но раздавал их обеими руками всем нищим и сирым, кто ни попросит. В то же время казна его никогда не пустовала, поскольку со щедростью сочетал он рачительность. Не давая алчным казначеем запустить руки в свой кошель, Мономах лично присматривал за всем достоянием своим.

Набожность же князя поражала даже иноков. Говорили они:

"Особым благодатным даром наделен Владимир Всеволодович, дай Господь ему долгих лет жизни. Когда в церкви молится, то просветлен бывал ликом и слезы обильно текут из глаз его."

Дар благодатных слез сохранился у Владимира с юности и во всю жизнь его. По свойству русской души своей, не считал он постыдным перед лицом рати искренно плакать от всей полноты сердца, возлагая упование на помощь Господню и молясь о душах тех, кому суждено пасть в бою. Помолясь же, надевал он шлем и обрушивался на врага.

По описанию летописцев, Владимир был красен лицом, невелик ростом, но крепок и силен; глаза у него были большие, волосы рыжеватые и кудрявые, лоб высокий, а борода широкая и густая.

* * *

Когда похоронили Всеволода, часть дружины киевской и брат его Ростислав, стали говорить Владимиру: "Сядь на стол киевский! Люб нам ты. Встанем за тебя."

Но на это Владимир отвечал им:

"Не могу я сесть на стол ваш, хоть бы и хотел. Сами ведаете, что по закону русскому не я князь ваш, но Святополк. Уступлю ему стол отца моего. Не стану сеять на Руси рознь и смуту, ради своей корысти."

В те годы, славные и одновременно тяжелые для нашей земли, существовал обычай лествичного восхождения, сохранившийся издревле. По лествичному восхождению, много бед принесшему Руси, на золотой Киевский стол садился не старший сын умершего князя, но следующий по старшинству брат его, либо, если самого брата не было в живых, старший сын этого брата.

И вот по этому обычаю Киевское княжество должно было отойти к Святополку Изяславичу, старшему сыну почившего князя Изяслава, приходившегося братом покойному Всеволоду. К печали всей земли нашей, Святополк по личным качествам своим был достоин стола Киевского куда меньше Мономаха.

Был Святополк хоть и храбр, но завислив, заносчив, доверчив к клевете и чрезмерно корыстен. Воля его не отличалась твердостью и, веря наушникам, совершал он поступки, от которых впоследствии страдала вся земля.

Разумеется, Владимир Всеволодович знал цену Святополку, вместе с которым рос и чьи ровесником был, но понимал и то, что, если сядет на стол Киевский в обход своему двоюродному брату, то неминуемо вызовет это раздор в земле Русской.

И потому, уступив Святополку Киевский стол, Мономах отбыл с тяжелым сердцем в свою вотчину. Заехав в придорожную часовню, поставил он свечу и, встав на колени, долго молился:

- Благодарю тебя, Боже, что дал ты мне силы совладать с искушением. Великий грех лег бы на душу мою, если из-за моей корысти пролилась кровь русская. Душа моя, как будешь изнемогать, вспомни: много ли взяли отец и мой дед, когда легли в гроб? Лишь то с ними осталось, что сделали они для души своей.

СЪЕЗД КНЯЗЕЙ В ЛЮБЕЧЕ

Однако, несмотря на твердое намерение Мономаха не участвовать в княжеских распрях, благой почин этот так и остался почином.

Положение земель русских было нестабильным. Что ни год налетали половцы, били князей поодиночке, как коршун воробьев. Но что всего обиднее - свои же, русские, воспользовавшись тяжкими временами, спешили устроить свои дела.

Первым начал Олег Святославич, сидевший в Тьмутаракани. Далекая земля Тьмутаракань, отделена от остальных княжеств русских степями. Нет туда прямого пути безопасного, а все окольные.

Шестнадцать лет после поражения на Нежатиной Ниве, где пали князья Изяслав Ярославич и Борис Вячеславович, отсиживался Олег в Тьмутаракани своей и копил силы. А как умер старый Всеволод и сел в Киеве Святополк, решил Олег, что настало его время и, заключив союз с половцами, напал на Русь.

Разоряя всё на своем пути, Олег вскоре подступил под Чернигов и осадил его. Мономах с немногочисленной дружиной храбро отбивался, отражая приступы и даже делая вылазки. Тогда, видя, что Чернигов ему не взять, Олег приказал поджечь окрестные села и монастыри.

Заплакал Мономах, увидев со стены, как пылают монастыри и села. Послал он сказать Олегу: "Не хватиться поганым! Приди и садись в Чернигове, если того желаешь!"

На другой день Мономах вышел с дружиной из Чернигова и ушел на стол отца своего в Переяславль. Только благодаря страху, который внушало им имя его, половцы пропустили поредевшую рать Владимира Всеволодовича через свой стан. Позднее в "Поучении" своем запишет Мономах: "Когда мы шли мимо половцев, то они облизывались на нас, как волки на овец".

Не ограничившись одним Черниговым, Олег несколько лет подряд водил половцев на Русь, вызывая все новые княжеские распри. В распрях этих убит был сын Мономахов Изяслав, которому Олег Святославич, князь Тьмутараканский, был крестным отцом. Тяжесть этого деяния - убийство крестным отцом крестного сына - поразила и Мономаха и самого Олега, и между ними состоялось примирение.

Одному Богу ведомо, чего стоило оно Мономаху. Потому - не будем о том. Князя же Олега на Руси навеки прозвали Гориславичем.

* * *

Примирение, хотя и краткое, дало возможность Мономаху попытатся установить мир на Русской земле и объединить её для борьбы с половцами.

Съезд всех князей русских, устроенный попечением Владимира Всеволодовича, состоялся в Любече в 1097 году...

Невелик город Любеч. Да и какой это город? Даже не городок. Скорее крепостица приднепровская, расположенная на круче. Въезжаешь в ворота, оказываешься в узком проходе между деревянным частоколом. Так узок проход, что едва двое всадников проедут в ряд. Тревожно озираются князья, держится за мечи их дружина. "Как бы не вышло чего", - каждый думает.

Все князья русские со своими дружинами съехались в Любеч: хмурые, настороженные. Вошли в палаты, расселись по старшинству да по значимости, как на Руси водится. На главном месте - великий князь Святополк Изяславович, подле него Владимир Всеволодович Мономах, рядом Олег Гориславич, чуть поодаль, окруженный дружиной своей, - Давыд Святославич. Тезка его Давыд Игоревич и оба юных Ростиславича - Василько и Володарь - сидели напротив. Морщился на них Давыд Игоревич - давно уж он затаил вражду против братьев, что сидели в червенских городах, некогда отвоеванных святым Владимиром у Болеслава Польского.

Молчали князья, никто не начинал речи. Даже друг на друга смотреть избегали - того и гляди всколыхнутся старые обиды.

С грустью смотрел Мономах на братьев своих двоюродных. Думал: "Одного мы корня - Владимирова и Ярославова. Отчего же тогда столько розни меж ними? Отчего уподобляемся Каинам и нет почти меж ними Авелей?"

- Зачем губим Русскую землю? Зачем поднимаем сами на себя вражду? Много и без того врагов у Руси. Рады они, что брат у нас идет на брата, что сами мы сечем себя мечами своими. Пусть же с этих пор будет у нас всех единое сердце и будем блюсти Русскую землю.

Горячность речи Мономаховой тронула князей и без того осознававших необходимость условиться между собой, кому что будет принадлежать в вотчинах и землях русских.

Долго уславливались между собой князья, долго вспоминали обиды, перелистывали жалованные грамоты, ссылались на владения былые отцов своих и дедов. Не раз в споре горячий кулак бил по столу и рука хваталась за меч. Глухо волновались воеводы, нашептывая своим князьям то одно, то другое. Всякому на Руси известно - дружина князю лучший советчик. Порой и так бывает, что не князь дружиной своей повелевает, а она им.

- Коли не сговоримся теперь - не сговоримся никогда! Вечно будут у нас раздоры! Вечно будем мы обескровливать земли наши! - воскликнул наконец в горячности Мономах.

Эти слова образумили остальных князей. Наконец после долгих обсуждений они сговорились, что дети каждого из трех сыновей Ярослава возьмут себе те волости, в которых прежде сидели отцы их.

- Итак, решено. Ты, Святополк впридачу к Киеву получишь Туров, Святославичи - Олег, Давыд и Ярослав - земли Черниговскую и Муромскую. Мстислав, сын мой, владеть будет Новгородом, куда посадил его еще дед Всеволод, - подвел черту Мономах.

Сказал - и выдержал паузу. Обвел глазами сидевших против него князей: никто ли не скажет против? Нет, все молчат. Лишь Святополк хмурится, да Давыд Игоревич нехорошо смотрит - вроде и в лицо, да глаз его не поймаешь. Другое дело тезка его - Давыд Святославич - легко смотрит, без утайки.

- Давыд Игоревич получит Владимир-Волынский... - продолжал Мономах. - К Ростиславичам - Васильку и Володарю - отойдут Перемышль и Теребовль.

Василько благодарно посмотрел на Мономаха. Лишь он один из всех князей русских защищал интересы князей-изгоев - Давыда Игоревича и двух Ростиславичей: его, Василька, и брата его Володаря. Остальные князья лишь о том пеклись, чтобы оторвать себе от их земель кусок пожирнее.

Хмыкнул насмешливо Святополк:

- Всю, стало быть, Русь поделил? Себе хоть кусочек-то оставил? А если оставил, то сказывай что. Нет у меня веры таким бескорыстникам.

- Я свой удел никому не отдаю. Ко мне отойдут Переяславль и Смоленск.

Святополк взял со стола чашу, подержал ее и, не отпив, вновь поставил. Плеснуло пенное на дощатый стол. Смотрят князья на лужицу - каждый о своем думает.

- А Ростовские земли к кому? Тоже ведь к тебе? - спросил киевский князь будто без интереса.

- И ростовские земли ко мне. Как было при отце моем, - намеренно не замечая в словах брата умысла, твердо отвечал Мономах.

Приметно багровеет Святополк, а сам взгляд от лужицы не отрывает. Хочется киевскому князю по лужице кулаком ударить. Да видно не смеет: князья не смерды, их брызгами не устрашишь и криком не напугаешь. Великим уважением пользуется в Русской земле Мономах. Чуть что примут его сторону Святославичи да Василько с Володарем - как бы не пришлось тогда Святополку из Киева да к полякам, к полякам...

Жмурится Святополк, чтобы не видеть проклятую эту лужицу, и выговаривает:

- Быть по сему. Пускай. Да только не пожалеть бы опосля...

Уладившись, все князья целовали на том крест. Последним к кресту подошел Святополк и сухо, с явной неохотой приложился к нему губами.

- Сердит, ох сердит князюшка! - воевода Святополков Янь приблизил сивый ус свой к уху козарина Ивана Захарыча, давно уж бывшего на русской службе.

- Еще б не сердит... Части Давыда, Володаря и Василька выделены из Волынской земли, ранее принадлежащей Святополкову отцу. Не хотел наш князь Волынь выпускать, да выпустил, прижал его Мономах, - согласился козарин.

Была Святополкову недовольству и иная причина. Втайне надеялся он, что останется за ним Новгород, входивший прежде во владения отца его Изяслава. Да только еще малюткой посадил туда дед Всеволод внука своего Мстислава, сына Владимира Мономаха. Взрастили Мстислава новгородцы с молодых его ногтей, прикипели к нему душой, составили ему дружину надежную, укрепили стены - поди теперь сунься: намнут бока. Пробовал Святополк к ним бояр своих подослать, да только Новгородцы ему в ответ: "Что ж, пригоди к нам, Святополк, коли у тебя две головы. Коли же одна голова, сиди лучше дома".

Однако и без того нечего Святополку Бога гневить: сидит он на лучшем столе, старшим считается в земле Русской. Плодородны, обильны людьми киевские земли; к тому же и Киев ему принадлежит с ремесленными посадами и богатой торговлей. Вот только алчен Святополк до наживы - со всякой торговли от двадцатой до десятой части берет, да еще и ростовщикам-иудам способствует: за хорошую мзду позволяет брать им резу душегубскую.

Как пришло время разъезжаться, сказал Мономах князьям:

- Запомните, коли теперь после крестного целования кто из нас поднимется на другого, все мы встанем за зачинщика, и крест честной будет на него же. Будет тому порукой крест честной и вся Русская земля...

На прощанье князья обнялись, поцеловались братски друг с другом и разъехались по своим уделам.

ЦЕЛОВАНИЕ НАРУШЕНО

"Если кто нарушит целование, все на него встанем. Будет тому порукой крест честной и вся Русская земля," - запали князьям в душу слова Мономаховы.

Но всё едино - нарушили целование. Не устыдились креста.

Первым червь раздора стал глодать Давыда Игоревича.

Завислив Давыд, недалек умом. Не в деда Ярослава уродился внук, не в прадеда Владимира-крестителя. В иную пошел, видно, породу.

Совсем иное молодой Ростиславич - Василько. Храбр, предприимчив, богатырь по виду и по духу. Много славных дел сотворил Василько для Русской земли. С юных лет был он врагом чванной Польши - не раз наводил на неё свои рати, заключая для того союз с половцами, усмирял опасного соседа.

Вот и теперь затевал Василько новые обширные походы на латинян. Охотно шли под его стяги берендеи, печенеги и торки - знали: в случае удачи не оставит их Василько без награды. Щедр Ростиславич, широк душой, помнит он мудрость пращура своего Владимира: "Серебром и золотом не соберу дружины, а дружиной сыщу и серебро, и золото".

Еще до Любечского съезда злобился Давыд Игоревич на Василька за то, что достался Васильку лучший удел - Теребовль. А тут еще, как стал Василько войска собирать, возомнилось Давыду: а ну как для того это всё, чтобы забрать у него Владимир-Волынский? Что Васильку стоит-то с его ратями-то?

Глупая мысль, пустая, а всё равно свербит и покою Давыду не дает.

"Оно, конечно, крест-то он в Любече целовал, клятву давал на чужое не зариться... Ну а вдруг? Дело бранное - дело забывчивое," - угрызается Давыд. Верно говорят, что всяк по себе судит.

Колеблется Давыд, мятется, отдыха ни ночью, ни днем не знает. Дозоры усилил, секреты расставил, разведчиков дюжинами в Теребовль засылает. Возвращаются разведчики и всяк одно твердит: мол, стекаются к Васильку берендеи, торки, половцы, встают шатрами своими и повозками у его стягов. Ждут, покуда вернется Василько из Любеча.

Хватает Давыд разведчиков за ворот, дышит им в лицо.

- А на кого поход? На кого? Отвечай, пес! - почти кричит.

- Хто ж его скажет на кого? Всякое поговаривают. Може, и на нас? - на всякий случай отвечают вернувшиеся.

Оно и верно: дело их шпионское - никому не верь. За отцом родным хоть вполглаза да тоже приглядывай. А то как бы не вышло чего.

Наконец Давыд не выдержал. Сразу после Любечского съезда приехал он в Киев к Святополку. Настороженно принял его Святополк: "С чем пожаловал, брат? Вроде же виделись только что?"

Сидят они в горнице, каждый в свой угол смотрит. Друг другу и то не доверяют, да только остальным еще больше.

Помолчал Давыд, а потом придвинулся к Святополку, обжег его горячим дыханием:

- Измена! Измена!

Как услышал Святополк страшное слово, побелел, рукой загородился.

- Что?! Где измена? Говори!

Еще горячее шепчет Давыд. Слюной в ухо брыжжет:

- Ведомо мне - тшш! - что сговорился Василько с Владимиром Мономахом. Согласились они промеж собой захватить Волынскую и Киевскую области и поделить их. Твой Киев к Мономаху отойдет, а Васильку мой удел достанется.

- Ложь это! Крест они целовали! - мотает головой Святополк, а самого уж тоже сомнение точит: а вдруг?

А Давыд свое:

- Кто убил брата твоего Ярополка? Не Ростиславичи ли? Если не схватишь Василька, то не княжить ни тебе в Киеве, ни мне во Владимире-Волынском. Вели тотчас послать за Василько, вот удивишь, что не захочет он явиться к тебе. Будет то доказательством его измены.

Поколебался Святополк и приказал послать за Василько. Юный Ростиславич тем временем, не подозревая ни о чем, возвращался из Любеча и остановился на ночлег недалеко от Киева.

На другой день, едва Василько проснулся, к нему привели гонца от Святополка. Гонец передал святополкову просьбу остаться в Киеве до его именин: "Славный пир дам, брате! Хочу видеть тебя у себя!"

Василько, торопившийся домой, где собирались его рати, отказался от приглашения и проследовал в Теребовль.

Святополк, всю ночь проведший с безумно трусившим Давыдом и сам заразившийся от него подозрительностью, с нетерпением ожидал возвращения своего гонца. Наконец гонец прибыл и сообщил, что Василько отклонил приглашение.

Восторжествовал Давыд:

- Видишь, не хочет он тебя знать, даже когда он в твоей волости. Что же будет, когда придет в свою землю? Увидишь, месяца не пройдет: займет от города твои Пинск и Туров. А там соединится с Мономахом - и в Киев!.. Пока не поздно, созови киевлян, схвати Василька и отдай мне.

Святополк заколебался, закрестился мелко и пугливо.

- Только целуй крест, что ты не убьешь его, - сказал он Давыду.

Давыд Игоревич торопливо поцеловал крест.

Тогда Святополк послал сказать Васильку: "Василько! Если не хочешь остаться до моих именин, зайди хоть нынче. Попируем вместе с Давыдом и поедешь к себе в удел свой."

Хоть и не хотелось Васильку принимать приглашение, но он не желал отказом обидеть старшего брата. Взяв с собой лишь нескольких спутников, он поехал в Киев. На полпути к Киеву встретился ему один из бывших конюхов его, служивший ныне у Давыда. Догнав князя, удержал он его за стремя.

- Не езди в Киев, князь! Проведал я: хотят тебя схватить!

Не поверил ему Василько.

- Не смущай меня! Не может того быть, чтобы нарушили Святополк и Давыд крестное целование!

- Княже!

- Уйди прочь, смерд! Лучше мне погибнуть, чем не поверить в целование крестное! - оттолкнув ногой холопа, Василько нетерпеливо послал коня вперед.

Когда он приехал на княжий двор, навстречу ему вышел сам Святополк и провел его в терем, куда немного погодя пришел и Давыд. Святополк опять стал упрашивать Василька остаться в Киеве до его именин, но Василько отвечал:

- Никак не могу, брат! Я уже и обоз свой отправил вперед.

- Так не останешься? - с особым каким-то ударением повторил Святополк.

- Да говорю же тебе, брат - нет! - начиная слегка сердиться, ответил Василько.

"Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: "Позавтракай хоть, брат". И обещал Василько позавтракать. И сказал Святополк: "Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь". И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: "Где брат?". Они же сказали ему: "Стоит на сенях". И, встав, сказал Давыд: "Я пойду за ним, а ты, брат, посиди". И, встав, вышел вон. И как скоро вышел Давыд, заперли Василька, - 5 ноября, - и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь."

ОСЛЕПЛЕНИЕ ВАСИЛЬКА ТЕРЕБОВЛЬСКОГО

Василько провел бессонную ночь - в оковах, в плену.

А наутро Святополк собрал своих бояр и киевлян и поведал им то, что слышал от Давыда.

- Мужи киевские! Сказал мне Давыд: "Брата твоего убил Василько, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить." Как мыслите, правда ли это? Жду, что мне скажете.

Однако советчики отвечали уклончиво:

- Тебе, князь, прежде надо беречь свою голову. Если Давыд сказал правду, то Василька должно наказать. Если же солгал Дывыд, то пусть сам отвечает перед Богом - не будет на тебе Васильковой крови.

Другого мнения придерживалось духовенство, горой вставшее за Василька:

- Быть не может того, чтобы нарушил он крестное целование. Отпусти Василька, Святополк, покуда не взял ты на совесть свою бремени, - в один голос говорили игумены.

Снова заколебался Святополк. "Ведь это все Давыд", - отвечал он игуменам.

Дывыд же, видя, как далеко зашло дело и боясь Василька, требовал у Святополка его выдачи.

- Надо ослепить Василька! Если не выдашь его мне, то ни тебе не княжить, ни мне! - убеждал он.

Наконец Святополк выдал Василька Давыду. В ту же ночь пленника погрузили на телегу и в оковах двойных привезли в Белгород, где бросили в простую избу.

Сидя в избе, Василько увидел, как овчар Святополка, родом торчин, точит нож. Догадавшись, что против него замыслено зло, Василько обратился к овчару по имени: "Что ты замыслил, Берендя! Опомнись!"

Овчар ничего не отвечал, и Василько стал горячо молиться. В это время вошли Сновид Изечивич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, разослали ковер на полу и, схватив Василька, хотели его повалить.

Но Василько, даже скованный, боролся так крепко, что они втроем ничего не могли с ним поделать и позвали других слуг. Наконец несчастный князь был повален и связан. Четверо конюхов положили на Василька доски с печи и уселись по их краям, так что затрещали кости, а торчин Берендя, подойдя, ослепил князя.

Лежащего в беспамятстве Василька подняли вместе с ковром, положили на телегу и повезли во Владимир-Волынский, к Давыду. Почти на полпути, в Звиждене-городе, Сновид с товарищами остановился для отдыха.

Василька достали из ковра, обмыли и, сняв с него, окровавленную сорочку, отдали ее стирать попадье. Попадья, постирав рубаху, вновь одела ее на Василька и стала причитать над ним как над мертвым. В это время Василько очнулся и спросил ее: "Где я?"

"В Здвиждене," - плача, отвечала попадья.

Василько попросил напиться и, ощупав сорочку, сказал:

"Напрасно ее с меня сняли. Пусть я принял в этой сорочке смерть, так и стал бы пред Богом."

На шестой день пути ближе к вечеру Василько был привезен во Владимир-Волынский.

"Прибыл же и Давыд с ним, точно некий улов уловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка."

СКОРБЬ МОНОМАХОВА

В ужас, в тоску великую пришел Мономах, сведав о свершившемся злодействе. Какими трудами дался ему Любечский съезд - чаял: прекратится рознь на Руси, а на деле не успел еще до удела своего добраться, как новая кровь пролилась...

- Не бывало еще такого зла в Русской земле ни при отцах, ни при дедах наших. Один Святополк Окаянный свершил такое с братьями своими Глебом и Борисом! - воскликнул князь и тотчас послал гонцов к братьям Святославичам Олегу и Давыду, призывая их идти сообща на Святополка и Давыда Игоревича.

В грамоте своей к Святославичам писал Мономах:

"Идите в Городец, да поправим зло, случившееся в Русской земле и среди нас, братьев, ибо нож в нас ввержен. И если этого не поправим, то еще большее зло встанет среди нас, и начнет брат брата закалывать, и погибнет земля Русская, и враги наши половцы, придя, возьмут землю Русскую!"

Давыд и Олег, собрав свои дружины, соединились с Мономахом и, выдвинув рать свою на рубежи княжества Киевского, послали сказать Святополку, вопрошая его: "Зачем ты сделал такое зло в Русской земле?"

Перетрусивший Святополк свалил все на Давыда Игоревича, говоря, что невинен он в крови Васильковой, и лишь Давыд Игоревич подучил его.

Но Мономах и Давыд с Олегом не верили ему. Гонец их привез Святополку такой ответ: "Нечего тебе оправдываться тем, что Давыд его ослепил; не в давыдовом городе его взяли, а в твоем".

Ответив так, князья стали переходить Днепр, собравшись воевать со Святополком. Испуганный Святополк хотел бежать из Киева к полякам, но киевляне не пустили его.

"Не беги, князь! Ты сотворил зло - теперь надобно его исправить. Не дело народу твоему платить за тебя!" - отвечали они ему.

Надеясь на великодушие Мономахово, столь известное на Руси, киевляне отправили к нему большое посольство с митрополитом и мачехой Владимировой вдовой князя Всеволода. Знали на Руси, что почитает ее Мономах как мать. К ее-то мольбе прислушается.

Владимир, Олег и Давыд приняли посольство в шатре. Подняв крест, митрополит киевский сурово обратился к ним:

"Коли станете, князья, воевать друг с другом, то возрадуются поганые, возьмут землю нашу, которую приобрели отцы и деды ваши. С великим трудом, с храбростью побороли они по Русской земле, да и другие земли приискивали, вы же хотите разом все погубить!"

Сознавая правоту митрополита, Мономах склонил голову. Понимал он, что праведен их гнев, то кто пострадает от него? Святополк и Давыд Игоревич? Нет, те, как обычно, отсидятся за стенами или сбегут в иные земли: платить же придется своей кровью опять же безвинным и будет оттого горе большое всей земле.

* * *

Сжалившись, князья склонились на просьбу мачехи Владимировой и митрополита. Вернув свои рати, они послали сказать Святополку: "Не хотим мы губить Русской земли, но так как это ты всему виной, ступай Святополк сам на Давыда и либо схвати его, либо выгони. Не дело оставлять такое преступление неотмщенным."

Святополку ничего не оставалось делать, кроме как согласиться. Поверив и на этот раз его слову, рати Мономаха и Святославичей вернулись в свои уделы. Воспрянувший же Святополк не спешил идти пока на Давыда Игоревича, отговариваясь тем, что готовится к походу.

Давыд, видя, что Святополк не собирается его наказывать и закрывает на все глаза, вознамерился захватить Василькову волость и присоединить ее к своим уделам.

На земле Русской, и без того уставшей от усобий, стало готовиться новое кровопролитие.

"НЕ НА МНЕ ВИНА!"

Страх Давыдов перед Васильком был столь велик, что даже ослепленный Василёк продолжал содержаться в темнице под надежной стражей. Совсем тяжко было бы Васильку в заточении, если бы не тезка его монах Василий, бывший при нем почти безотлучно.

Странным образом пересеклись их пути. Первоначально монаха Василия подослал к Васильку сам Дывыд. Надеялся он, что смиренный инок убедит Василька послать грамоту к князю Владимиру: дабы не отправлял Мономах свои рати на Владимир-Волынский. Трусил Давыд - знал, что разгневал князя переяславльского и смоленского.

Вняв увещеваниям монаха, Василько послал к Владимиру своего слугу, а с монахом Василием, оценив добрый его нрав, сдружился и подолгу беседовал с ним:

- Слышал я, Василий, думает Давыд отдать меня ляхам. Коли так, то верную смерть приму. Много зла сделал я ляхам и хотел еще больше наделать - отомстить им за Русскую землю. Оболгал меня Давыд, что хотел я его городов. Не нужен был мне его удел. Чаял я, как соберутся ко мне берендеи, печенеги и торки, скажу я брату Володарю: "Брате Володарь, дай мне дружину свою младшую, а сам пей и веселись. Пойду я с дружиной той зимой на польскую землю, потом перейму болгар дунайских и посажу их у себя, а там, коли посчастливится живым вернуться, попрошусь у Святополка и Владимира на половцев." Мечтал я, что либо славу себе найду, либо голову сложу за Русскую землю. Да видать наказал меня Бог за мое высокоумье, смирил слепотой.

Но - нет. Давыд не выдал Василька полякам, хотя и желал бы того. Не посмел. Знал волынский князь - переполнит это чашу терпения Мономахова. Многие проступки тяжкие простится могут, да только не этот: мыслимо ли, чтобы один русский князь другого русского князя, защитника земли своей, на казнь лютую иноверцам отдал?

* * *

Два долгих года томился Василько в плену. Святополк, которому Мономахом и Святославичами поручено было наказать Давыда, медлил собирать рати, да деле потворствуя своему соучастнику. Не раз Мономах торопил его, напоминая об обещании, то Святополк отговаривался то болезнью, то конским падежом, то неурожаями.

Так наступил год 1098.

Весной, как стаял снег, подумал Давыд: "Томится Василько у меня в плену, никогда ему больше не увидеть солнца. Зачем страшиться мне этого слепца? Возьму его город." Замыслив так, он решился искать себе Васильковой волости.

Собрав дружину, Давыд отправился к Теребовлю, чтобы взять его на щит, но уже у Бужска на пути его встал Володарь, любимый Васильков брат.

Не решаясь встретиться с ним в чистом поле, Давыд испугался и затворился, а Володарь осадил его. После недельной осады, когда припасы стали иссякать, Давыд затрусил еще больше и запросил мира.

Скулением щенячьим отзывалось его письмо:

"Не на мне вина за брата твоего, а на Святополке! Не в моем городе был он взят и не моими конюхами ослеплен. Не мсти мне, Володарь, а я за то отпущу тебе Василька и отдам города, что взял я у вас."

Володарь, боявшийся, что Давыд прикажет убить Василька во время приступа, заключил с ним мир и, взяв своего ослепленного брата, отправился в свои волости.

"ПУСТЬ БУДЕТ МЕЖДУ НАМИ ЭТОТ КРЕСТ!"

Заключенный мир был непродолжительным: с легкостью нарушив данное им слово, Давыд не отдал городов, захваченных у братьев, и те в отместку взяли приступом Давыдов город Всеволож. Много крови православной пролилось в тот день: дружина Володаря и Василька, разгневавшись на жителей Всеволожа за отчаянное сопротивление, перебила их всех до единого.

Давыд, видя, что нет у него сил справиться с братьями, послал пятьдесят гривен золота польскому королю Владиславу, врагу Василька, прося у него помощи. Так корыстные поляки опять сделались посредниками в усобной борьбе русских князей.

Король Владислав двинул было свои войска на помощь Давыду, но был в свою очередь перекуплен князем киевским Святополком и отказался от похода.

"Пся крев! Я и не ожидал, что всё пойдет так славно. Русичи грызутся меж собой как собаки. Я же лишь получаю от них дары. Подожду, пока они перегрызут друг другу глотки," - сказал Владислав, с удовольствием разглядывая щедрые дары киевского князя, внесенные слугами к нему в шатер.

"Щедрость" Святополкова объяснялась просто. Видя тяжелое положение Давыда, киевский князь вздумал отнять у своего бывшего союзника Волынь. И вот пока Давыд, сидя у себя во Владимире-Волынском, с надеждой ждал подхода поляков, Святополк взял его в крепкую осаду и вынудил отдать себе город.

"Коли сам не уйдешь, возьму его на щит!" - пригрозил он Давыду.

Проклиная на чем свет стоит обманувшего его "союзничка", Давыд с небольшой дружиной ушел в Червень. Положение это преданного предателя было самым нелепым, но он пылал жаждой мести - теперь уже и к Святополку. Ненависть эта на время заслонила ненависть Давыда к Василько и Володарю.

Тем временем, утвердившись во Владимире-Волынском, Святополк послал к братьям Ростиславичам, требуя, чтобы они отдали ему свои волости, как некогда входившие во владения отца его Изяслава.

"Не отдадим городов наших Святополку! Выступим против него - и лучше головы свои сложим, чем отдадим свое!" - отвечали Василёк и Володарь.

Дождавшись, пока Святополково войско войдет в границы их владений, братья Ростиславичи вышли ему навстречу и стали со своими дружинами в чистом поле.

Медленно, шаг за шагом сближались рати: выставив длинные копья, высоко подняв щиты. По бокам - конные отряды княжеских дружин, в центре пешие ратники, собранные с земель.

Сомкнуты на рукоятях ладони, вынуты обоюдоострые мечи из деревянных, оббитых кожей ножен. Славные, надежные мечи - высоко ценятся они в степях и землях польских и венгерских, знают их в самом Царьграде да только не на правое дело извлекли их ныне.

Русские против русских, православные против православных - прольют свою кровь на радость иноземцам. Поворотить бы им назад, но - нет: вперед идут. Все ближе, ближе... Сейчас встретятся. Кто бы не победил - Русь проиграет.

* * *

Перед самым боем, когда обе рати разделяло уже не больше сотни шагов, слепой Василько, выехав на коне впереди своей рати, поднял над головой руку с крестом и крикнул Святополку.

"Узнаешь этот крест, князь киевский! Вот, что ты целовал в Любече! Сперва ты отнял у меня глаза, а теперь хочешь взять и душу! Так пусть будет между нами этот крест!"

Не желая слушать эти слова, Святополк в ужасе зажал уши руками.

"Убейте его! Пусть он замолчит и не говорит мне это!" - закричал он.

Бывшие при Святополке половцы пустили в Василько с дюжину стрел, но не одна из них не попала.

"Не станем больше стрелять, князь! Чудо это великое! Сам ведаешь, с пятидесяти шагов стрелу сквозь медное кольцо пропускаем, а тут с тридцати шагов слепца с коня не собьем!" - сказали они киевскому князю и отошли в страхе.

Находившийся при войске Святополковом священник в ужасе упал на колени. Почудилось ему, что видит он огромный прозрачный крест, возвышающийся над Васильком и упирающийся в небеса. Не только священник видел этот крест, но и многие ратники.

В следующую минуту дружины сдвинулись, ряды сражающихся сомкнулись, и произошла жестокая сеча - сеча русских с русскими, братьев с братьями. Не было пронзительных выкриков, конских атак и дождя стрел - лишь глухой гул, стоны и звон мечей. Рубились молча, ожесточенно, сплеча. Рубились так, будто совесть свою хотели зарубить...

К вечеру Ростиславичи разбили Святополка, и киевский князь, видя как повернулось дело, со старшей дружиной ускакал во Владимир-Волынский, бросив младшую дружину и пеших ратников на произвол судьбы.

БОНЯК И АЛТУНОПА

Володарь и Василько не преследовали бегущего Святополка. Этим они хотели показать Святополку и всей земле Русской, что не ищут чужого, а лишь защищают свое.

Согласно летописи, князья после битвы сказали: "С нас довольно стать на своей меже" и разбили стан свой "на костех" - на том же месте, где была битва, хороня погибших и помогая раненым.

Рассвирепевший Святополк тем временем прискакал во Владимир-Волынский и, посадив в городе сына своего Мстислава, другого своего сына - Ярослава отправил к венграм за военной помощью.

- Скажешь венграм: коли побьют они Володаря с Васильком - отдам им земли Ростиславичей на разграбление! - в запальчивости крикнул Святополк сыну.

Так, золотыми гривнами и правом грабежа, испокон веку расплачивались князья с иноземными ратями.

* * *

Венгры долго не мешкали. Вскоре к Перемышлю, где сидел Володарь, пришел король венгерский Коломан с большой ратью. Одетые в меховые шапки, в куцых, точно вздыбленных плащах и с длинными вытянутыми луками сидели венгры на выносливых своих конях, а позади войска волы Святополковы тащили осадное снаряжение. Перемышль был взят в осаду и окружен плотным кольцом осадных башен - веж.

Видя, что одному ему не выстоять, Володарь поневоле вступил в союз со вчерашним своим недругом Давыдом. Хитер Давыд, скользок, как змея, да только в этом деле он союзник надежный. Любой ценой стремится Давыд отбить у Святополка Владимир-Волынский.

Узнав о приближении венгров, поскреб Давыд в затылке и, порастряся дедову казну, отправился нанимать половцев. На счастье его и несчастье всей земли Русской, не пришлось Давыду далеко ходить за половцами. Еще на полпути к землям половецким встретился ему хан Боняк, видимо и без того шедший воевать Русь.

Стар хан Боняк, мудр. Посмотришь на него - удивишься. Толст Боняк, одышлив, на бабу дебелую похож - сидит на войлоках да охает. Да только нет в половецкой земле другого такого хана. Знает когда напасть, знает и когда отступить. Налетит внезапно, захватит полоны, угонит скот - и вновь скроется в степях. Велики приднепровские степи, поди отыщи там половецкие кочевья - один ковыль шепчет с ветром. Всё знает ковыль да никому, кроме ветра, не расскажет.

Предложение Давыда Боняку понравилось: мало того, что безнаказанно грабишь Русскую землю, тебе еще и гривны золотые за это платят. Сосчитал Боняк Давыдову мзду, поохал для порядка - и повел свои орды к Перемышлю. Окольные тропы и тайные проходы показывали Боняку русские проводники - чего уж лучше. Быстро дошли, неприметно. Разве что деревеньки зорили по пути, насильничали, полоны угоняли... Ну да это дело обычное, походное.

Плакали, проклинали всё на свете угоняемые на продажу русичи. Горели деревни, мычал захваченный скот, который предусмотрительный Боняк велел уже теперь, до битвы, отгонять в степи. Мало ли как там дальше сложится: на конях-то всегда ускачешь, а вот скот лучше вперед послать.

Давыд только кривился и отворачивался: да что делать, выбирать не приходится. Милости просим, гости-дорогие!

* * *

Но вот уже вдали показался Перемышль. Теперь уже и венгры с королем своим Коломаном заметили половцев и беспокойно забегали. Володарь с крепостных стен смотрел настороженно - не ждал от половцев добра, хоть донес уж ему гонец, что привел их Давыд. Да и пристало ли русскому князю губителям земли радоваться?

Рати половецкая и венгерская сблизились на расстояние двух полетов стрелы, но до битвы пока дело не доходило - обе стороны выжидали, не побежит ли противник. И такое тогда бывало. Но нет, и половцы, и венгры стояли крепко призом был русский город. На поток. На разграбление.

В ночь перед битвой, как рассказывает летописец, хан половецкий Боняк выехал в поле от своего войска. Здесь, оглядевшись, от тяжело слез с коня, высоко поднял подбородок и вдруг завыл - отрывисто завыл, по-волчьи. Вскоре из ближайшей дубравы ему ответили голоса многих волков.

Боняк был доволен. Перестав выть, он сел на коня и неторопливо поехал в свой стан.

"Завтра мы победим венгров", - сказал он, входя в шатер, где ожидали его военачальники.

Таково было половецкое гадание. И - оно сбылось.

* * *

Наутро, едва забрезжило, рати венгерская и половецкая встретились в чистом поле. Выстроились рати, исполчились. С одной стороны Коломан чванный, с другой - хан половецкий Боняк с младшими ханами и военачальником своим любимым Алтунопой.

Посмотрел Боняк на тесные ряды венгров, на стяг короля Коломана чванного, многочисленной дружиной окруженного, нахмурился. Трудно будет разбить венгров прямой атакой - завязнет в рытвинах половецкая конница.

Поманил к себе хан Боняк военачальника своего Алтунопу и что-то негромко шепнул ему. Повернулся Алтунопа на стременах, свистнул громко и, увлекая за собой передовой отряд половецкой конницы, поскакал на венгров. Почти уже врезавшись в их ряды, Алтунопа осыпал венгров стрелами и, круто повернувшись, побежал со своим отрядом. Решив, что половцы бегут, раззадоренные венгры не удержали строя и кинулись преследовать Алтунопу.

Того только и ожидал Боняк. Он зашел венграм в тыл, а Алтунопа тем временем круто повернулся и обрушился на венгров спереди. Венгры оказались взятыми в кольцо и, отмечает летопись, Боняк "сбил венгров в мяч - как сокол сбивает галок".

Началось страшное избиение. Уцелевшие венгры, в страшной давке топча друг друга, бежали. Целые сотни их утонули при переправе в речках Вагре и Сане, когда к узкому броду сразу ринулось многотысячное войско. Боняк с Алтунопой гнались за венграми два дня и посекли их во множестве, в том числе убили латинского епископа и множество бояр.

Ярослав, сын Святополка, бежал в Польшу, а другой сын его - Мстислав заперся во Владимире-Волынском со своей засадой - гарнизоном и стал готовиться к битве с Давыдом Игоревичем.

Давыд не заставил себя долго ждать. Вскоре он уже взял Владимир в кольцо осады и, окружив его вежами, стал осыпать стрелами. Осаждающие отвечали ему, стоя на стенах за деревянными щитами, прикрывавшими их от стрел.

Сын Святополка Мстислав тоже захотел выстрелить из лука. Поднявшись на стену, он укрылся за одним из щитов и стал уже натягивать лук, но в этот миг случайная неприятельская стрела, проскочив в щель между досками, глубоко вонзилась в него. В ту же ночь Мстислав умер.

Долго еще сражались князья за Владимир-Волынский. То Святополк верх брал, то Давыд возвращался с половецкими ратями и изгонял его. Много крови пролилось под стенами этого города. Велики грехи Давыдовы перед землей Русской.

* * *

Лишь годом спустя на княжеском съезде в Витичеве русские князья осудили наконец Давыда за его деяния. Посовещавшись между собой послали они к Давыду, ожидавшему решения своей участи, мужей с грамотой.

Давыд, окруживший себя старшей своей дружиной, ожидал любого исхода и готов был, если потребуется, бежать к половцам либо к венграм. Позади шатра приготовлены уже были кони.

Настороженно просверлив взглядом посланцев, Давыд дрожащими руками развернул грамоту и начал читать:

"Вот что говорят тебе братья: не хотим тебе дать стола Владимирского за то, что ты вверг нож между нами, сделал то, чего еще не бывало в Русской земле; но мы тебя не берем в неволю, не делаем тебе ничего худого; сиди себе в Бужске и в Остроге; Святополк придает тебе Дубен и Чарторижск, а Владимир дает тебе 200 гривен, да еще Олег и Давыд дадут тебе 200 гривен".

Вскоре Давыду был дан городок Дорогобуж, где он и умер. Гнев же Господень обратился за его род - он захудал и вскоре совершенно затерялся.

МОНОМАХ ЧИТАЕТ ЛЕТОПИСЬ

Грустен князь Владимир Всеволодович. Близко к сердцу принимает он беды земли Русской. Сам-то он для блага Руси всегда готов своими интересами поступиться, а вот другие князья... Верно, видно, говорят, своя рубаха к телу ближе.

Сидит Мономах в Переяславле, в княжеской палате. Вечереет. На дворе трескучий февраль. Пышут жаром печи. Перед Мономахом на деревянном наклонном столе список летописный, что ведут монахи киево-печерские.

В темном углу на лавке - старый Микита. Не разберешь - то ли сидит, то ли корнями в лавку врос. С самой юности Мономаховой прислуживает Микита князю. Лицо у Микиты морщинистое, темное, как Перунов чурбан. Хоть и дремлет, да все видит.

Перевернув страницу, Мономах скользнул взглядом по нарядным буквицам. Усмехнулся понимающе, заметив смазанное и подчищенное ножичком пятно задремал переписчик, с кем не бывает. А дальше буквы стали убористее: должно быть, уставшего монаха сменил другой. "Все мы люди, все человеки... Боже, милостив буди мне грешному".

Читает дальше Мономах:

"В год 6601 (1093). Скончался великий князь Всеволод Ярославич, внук Владимиров, 13 апреля, а погребен был 14... В день антипасхи, 24 апреля, прибыл Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью, и сел он на столе отца своего и дяди своего. В это время пошли половцы на русскую землю; услышав, что умер Всеволод, послали они послов к Святополку, предлагая мир. Святополк же, не посоветовавшись со старшей дружиною отцовской и дяди своего, посоветовался с пришедшими с ним, и, схватив послов, запер их в избу. Узнав об этом, половцы пошли с войной. И пришло половцев множество, и окружили они город Торческ. Святополк же отпустил послов половецких, желая заключить мир. И не захотели половцы мира и наступали, воюя...

Святополк же начал собирать воинов, чтобы идти против половцев. И сказали ему мужи разумные: "Не пытайся идти против них, потому что мало у тебя воинов." Он же сказал: "У меня своих отроков 700, которые могут им противостоять." Стали же другие неразумные говорить: "Иди, князь". Разумные же говорили: "Если бы ты выставил их и 8 тысяч, и то не слишком много: наша земля оскудела от войны и от продаж. А ты обратись к брату своему Владимиру, чтобы он тебе помог." Святополк же, послушав их, послал к Владимиру, чтобы тот помог ему.

Владимир же собрал воинов своих и послал за Ростиславом, братом своим, в Переяславль, веля ему помочь Святополку. Когда же Владимир пришел в Киев, они со Святополком встретились в монастыре святого Михаила, затеяли между собой распри и ссоры, договорившись же, целовали друг другу крест, а так как половцы продолжали разорять землю, то сказали им люди разумные: "Что вы ссоритесь между собою? А поганые губят землю Русскую. После договоритесь, а теперь отправляйтесь навстречу поганым - либо заключать мир либо воевать."

Владимир хотел мира, а Святополк хотел войны. И пошли Святополк, и Владимир, и Ростислав к Треполю. И пришли к Стугне-реке. Святополк же и Владимир и Ростислав созвали дружину свою на совет, намереваясь перейти через реку, и стали совещаться. И сказал Владимир, что " пока стоим здесь под прикрытием реки, перед лицом этой грозы, заключим мир с ними". И примкнули к этому совету разумные мужи, Янь и прочие. Киевляне же не приняли этого совета, но сказали: "Хотим биться, перейдем на ту сторону реки". И взяло верх это предложение, и русские перешли Стугну-реку, а была она тогда переполнена водой. Святополк же и Владимир и Ростислав, выстроив дружину, двинулись. И шел на правой стороне Святополк, на левой Владимир, а посередине Ростислав".

* * *

Оторвался Владимир от летописи, задумался. Уж семнадцать лет пролетело с той поры, а перед глазами всё стоит как теперь. В малейших деталях... Неразумная горячка Святополка, бравада его дружины, запах гари с той стороны Стугны, конский храп... Брызги воды, кипящей от тысяч разом кинувшихся в нее коней. Пни, бревна, кусты торчат из реки - вышла в половодье из берегов Стугна... Носятся над водой всполошившиеся чайки... Теснота страшная... Давка... Паника... Спеша первыми попасть на тот берег, русские дружинники бьют друг друга мечами, древками копий... Вот брат Ростислав кричит что-то, вот ощерился его рот - а в следующий миг вороной под ним спотыкается и исчезает под водой, провалившись не то в омут, не то в затопленную яму... Нога Ростислава остается в стремени...

Почувствовав внезапное сердцебиение, Мономах крупными шагами подошел к окну и выглянул во двор, где у костра грелись отряженные на ночную стражу дружинники. Потом Владимир Всеволодович снова подошел к летописи и стал читать самые тяжелые, самые позорные для памяти страницы:

"И, обойдя Треполь, прошли вал. И вот половцы двинулись навстречу, имея впереди стрелков. Наши же, встав между валами, подняли стяги свои, и двинулись стрелки русские из-за вала. И половцы, подойдя к валу, подняли стяги свои и налегли в первую очередь на Святополка и врезались в полк его. Святополк же держался стойко, а люди его побежали, не выдержав натиска воинов; после же побежал и Святополк. Потом половцы обрушились на Владимира, и завязался бой лютый; побежали и Владимир с Ростиславом, и воины их. И прибежали к реке Стугне, и бросились в реку Владимир с Ростиславом, и стал тонуть Ростислав на глазах у Владимира. И захотел Владимир подхватить брата своего и едва не утонул сам. И утонул Ростислав, сын Всеволодов. Владимир же, перейдя реку с остатками дружины - ибо много пало людей из полка его и бояре его тут пали - и перебравшись на ту сторону Днепра, оплакал брата своего и дружину свою и пошел в Чернигов в глубокой печали. Святополк же вбежал в Треполь и заперся там, пробыл там до вечера, и в ту же ночь пришел в Киев. Половцы же, видя, что победили, одни пустились грабить землю киевскую, а другие вернулись в Торческ. Эта беда случилась в день Вознесения Господа нашего Иисуса Христа, 26 мая..."

* * *

Оторвавшись от списка, Мономах нетерпеливо провел ладонью по лицу почудилось ему, паутина налипла.

- Микита! Да что такое?! Вели смести! - крикнул он сердито.

Микита, тяжело ступая, подошел к печи и встав на лавку, стал слепо водить рукой по потолку. Знал Микита, что нет там ничего, чисто, да разве с князем поспоришь. Даже теперь, в старости, горяч Владимир Всеволодович, а в молодые годы совсем был вспыльчив. Только скажи ему что поперек - вспыхнет как головня. Вспыльчив - да отходчив.

- Не надо, старик! Ступай, завтра! - нетерпеливо крикнул Мономах, а сам подумал: зачем читает он летопись, зачем терзает память? И так, без летописи Сильвестровой, помнит он те годы - тяжелые, позорные для Руси. Казалось, Бог наказывает их за гордыню, за распри, за усобицы. Скверно, очень скверно распорядились дети и внуки Ярослава Мудрого его наследством.

При них Русь, могучая единая Русь, которую Ярослав собрал такими стараниями, распалась на множество удельных княжеств. Разве тогда, при Ярославе осмелились бы сунуться половцы? А теперь, обнаглев от безнаказанности, отрывают от Руси кусок за куском, точно волки, рвущие в февральскую колкую стужу оголодавшего лося.

Тогда лет пятнадцать-двадцать назад поражения русских ратей следовали одно за другим. Не успели русичи залечить раны от удара при Стугне, как половцы нанесли им новое тяжелое поражение.

Вот и снова пишет летописец:

"Половцы воевали много и возвратились к Торческу, и обессилели люди в городе и сдались осаждавшим. Половцы же, взяв город, подожгли его огнем, а людей поделили и увели в вежи к семьям своим и сородникам своим много крещеного народа: страдающие, печальные, измученные, стужей скованные, в голоде, жажде и несчастиях, с осунувшимися лицами, почерневшие телом, в чужой стране, с языком воспаленным, голые и босые, с ногами, израненными тернием, со слезами отвечали они друг другу: "Я жил в этом городе", а другой: "Я из того села"; так вопрошали они друг друга со слезами, называя свое происхождение, вздыхая и взоры обращая на небо к Вышнему, ведущему тайное..."

Мономах зажмурился.

Сколько раз в жизни бывали моменты, когда жертвовал он ради целостности Руси своими интересами: отказывался и от стола Киевского, и от Чернигова, уступая их иным князьям, а все потому, что не хотел, чтобы из-за бренного, преходящего проливалась православная кровь, чтобы проклинали его матери и жены павших в усобицах.

Рука Мономаха, протянувшаяся перевернуть страницу, застыла на мгновенье, чуть задрожала. Он знал, что прочтет сейчас о стыде земли Русской, о своем стыде: как лишился он города Чернигова. Ни о чем не утаит летописец. Не перед князьями он в ответе - перед всеми будущими веками.

"В год 6602 (1094).

Заключили мир Святополк с половцами, и взял себе в жены дочь Тугоркана, князя половецкого. В том же году пришел Олег Святославич с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову. Владимир же затворился в городе. Олег же, подойдя к городу, пожег его окрестности и монастыри пожег...

Владимир же заключил мир с Олегом и ушел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же начали воевать около Чернигова, так как Олег не препятствовал им, ибо сам приказал им воевать. Это уже третий раз он навел поганых на землю Русскую, его же грех Бог да простит ему, ибо много христиан истреблено было, а другие взяты в плен и разведены по чужим землям. В тот же год пришла саранча на Русскую землю, 26 августа, и поела всякую траву и много хлеба."

Лаконична летопись. Захватила только главное, вершинное - а сколько там в глубине судеб человеческих, поломанных жизней, крови и слез. Сколько неродившихся детей и унижения для всей земли...

* * *

Роптали русские люди. Часто бывало, работая в поле и заслыша какой звук, мужики отрывались от плуга и настороженно смотрели в сторону степей половецких. Жены же их, бросая серпы, хватали детей и готовились бежать с ними в лес. Неровен час налетят степняки, окружат как саранча и, накинув аркан, уведут в степи - на продажу. Только и останутся лежать в поле оставленный в борозде плуг да сорванный с головы платок.

Да если бы еще только половцы... Много тогда кто зарился на Русскую землю. Лакомый кусок она для всякого завоевателя. Нивы наши славились плодородием, города - богатством торговым, мужи посадские - мастеровитостью и ремеслами. Ну а о красоте жен и говорить нечего - она повсюду известна. Вот и устремляются на Русь со всех концов любители лёгкой наживы.

Новогородцы с князем своим Мстиславом, сыном Мономаха, ходят на чудь, к западу от Чудского озера. Полоцкие и волынские князья отражают ятвягов и латышей, а Ярослав - младший князь Святославич - бьется и весьма несчастливо с мордвою. Ни одно десятилетие кипят эти сражения - в год-два не установишь Русь, не вернешь ее к величию, какое было при Ярославе.

* * *

Помнил Мономах, что следующие два года 6603 и 6604 от сотворения мира (1095-1096) выдались у него особенно тяжелыми. Всё время, всё силы свои отдавал он укреплению Русской земли и, пытаясь создать военный союз князей, готовился к отражению очередного половецкого набега.

И набег этот состоялся как всегда внезапно. Не в обычаях половцев предупреждать, что идут они войной, как делал это некогда князь Святослав. Любят они напасть нежданно-негаданно, возникнуть с гиком из степей на легких своих конях, захватить добычу, запалить городские посады - и раствориться в степях.

Но теперь русские были уже готовы к нападению, хотя и внезапному.

"В год 6604 (1096). В то же время пришел Боняк с половцами к Киеву, в воскресенье вечером, и повоевал около Киева и сжег на Берестовом двор княжой. В то же время воевал Куря с половцами у Переяславля, и Устье сжег, 24 мая... В том же месяце пришел Тугоркан, тесть Святополков, к Переяславлю, 30 мая, и стал около города, а переяславцы затворились в городе. Святополк же и Владимир пошли на него правой стороной Днепра и пришли к Зарубу и там перешли брод, и не заметили их половцы, Бог сохранил их, и, изготовившись, пошли к городу. Горожане же, завидев их, обрадовались и вышли к ним навстречу, а половцы стояли на той стороне Трубежа, тоже приготовившись к бою; Святополк же и Владимир перешли в брод через Трубеж к половцам, Владимир же хотел выстроить полк, они же не послушались и ринулись верхом на врага. Увидев это, половцы побежали, а наши побежали вслед воинам, рубя врагов. И даровал Господь в тот день спасение великое: 19 июля побеждены были иноплеменники, и князя убили Тугоркана, и сына его, и других князей; много врагов наших там пало. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом, между дорогой на Берестово и другою, ведущей к монастырю."

Временной была та победа. Многочисленны половцы, много у них князей и воинов. Да и напали разве бы половцы на Русь, не чувствуй они за собой силу степей и племен своих?

Не зажили еще раны у дружины, едва похоронены убитые, как снова напали половцы. На этот раз другая орда - грозного Боняка.

Смотрит Мономах в летопись. Пробуждается послушная память - и видит он черное дымное облако, в котором тонут кресты монастырские. Ведет к монастырю дорога, а на дороге, распластавшись, послушник - мальчик почти. Лежит на спине, в небо удивленными глазами смотрит. На виске у него ободок сабельный, кровавый: видать, рубанул кто из половцев из озорства, как мимо скакал.

Пламя свечи дрогнуло, а потом заплясало копотно, и долго не могло успокоиться.

Владимир закашлялся. В тот же миг в темном углу горницы ожила голова-чурбан. Разомкнулись деревянные веки: не нужно ли чего князю? Не побрызгать ли квасом горячий камень для свежего духу? Не принести ли питья?

Но Мономах, не отрываясь, неподвижно смотрел в летопись. Казалось, не здесь он. Далеко отсюда витают его мысли, переплетаются с прошлым, устремляются в будущее.

"Третью ночь уж не спит. Все думает о чем-то... Уморит он себя, думавши-то. Видать, войне скоро быть," - решив так, Микита снова задремал.

А князь уж снова читал. Строки плыли перед глазами, смешивались с давними воспоминаниями.

"И 20 числа того же месяца в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь, и деревни, и Германов. И пришли к монастырю печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы - кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати. Безбожные же сыны Измайловы высадили ворота монастырские и пошли по кельям, вырубая двери, и выносили, если что находили в келье. Затем они сожгли дом Святой Владычицы нашей Богородицы и пришли к церкви, и подпалили двери, устроенные к югу, и вторые же - к северу, и, войдя в притвор к гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш... Тогда же зажгли двор Красный, поставленный благоверным князем Всеволодом на холме, зововом Выдобичи: все это окаянные половцы запалили огнем..."

Вновь навертываются слезы на глаза у Мономаха: да не рабьи слезы беспомощные, а благородные, гневливые.

Вытерев глаза, порывисто встал Мономах. Шумно отодвинулась, едва не упала скамья. "Перунов чурбан" пробудился, тоже вскочил.

- Микита! Зови ко мне писца! Да поживее, старик! Напишу грамоту Святополку, съедусь с ним - нет больше мочи терпеть поганых!

ДОЛОБЬСКИЙ СЪЕЗД

Как и прежде продолжал жертвовать Мономах личными своими выгодами во имя единства Русской земли. Несколько раз, поддаваясь его уговорам, готовили князья рати, собираясь идти на половцев в решающий поход. И всякий раз что-то мешало.

В 1101 году большой поход на половцев был, наконец, подготовлен и рати собраны. Проведав об этом, половцы забеспокоились и от разных своих орд прислали к Владимиру и Святополку просить о мире.

Святополк, получивший богатые дары, согласился заключить с половцами мир.

- Не станем желать добра от добра. Зачем сердить половцев? Раз заключили они мир - значит, в этот год не пойдут воевать Русь. А на будущий год поглядим, что и как. Не впервой... - сказал он.

Владимир смотрел на Святополка с грустью. Хоть и ровесники они, да раньше сдал Святополк. Охилел, одряб душой... Такой ли был он раньше? Хоть и корыстен, и низок порой, да от битв не бегал, не дрожал, заслыша свист половецких стрел. Даже славился на Руси своей храбростью. Теперь же заелся Святополк. Не хочется ему выносить тягостей походных, покидать сытный киевский стол, отправляться в далекие степи пытать судьбу.

Набравшись терпения, Мономах стал убеждать Святополка:

- Не понимаешь ты, брате, что не может быть у нас мира с половцами. Как и прежде будут ханы нападать на вотчины наши. Желают лишь, чтобы не переместилась война в их степи, чтобы бить нас по отдельности.

Но уговоры ни к чему не привели.

- Не убеждай меня, Владимир. Помни, что не ты покуда на Киевском столе, а я. Не пойду на половцев в этот год. Ступай один, коли хочешь... - усмехнувшись Святополк.

Вспыхнул Мономах. Хотел было он укорить Святополка за леность, за то, что, разоряя киевлян, покровительствует от иудейским ростовщикам, вступая с ними в равную долю и даже ссуживая у них казной, да сдержался. Лишь потемнел лицом и вышел из шатра...

* * *

Мир с половцами был заключен и стороны обменялись заложниками. Но и после этого, справедливо не доверяя половцами и особенно коварному Боняку, Мономах продолжал настаивать на необходимости общего большого похода.

И вот наконец старания его увенчались успехом.

Пишет летописец:

"В год 6611 (1103) вложил Бог в сердце князьям русским Святополку и Владимиру, и собрались на совет в Долобьске. И сел Святополк с дружиною своею, а Владимир со своею в одном шатре".

Разбогатевшая киевская дружина Святополкова, имевшая много смердов и имения, не хотела идти в поход и отговаривала от него своего князя. Сговорившись, некоторые из дружинников стали роптать вслух, говоря Мономаху:

- Князь, не годится теперь, весною, идти на половцев. Сейчас время сева и, если возьмем мы смердов и лошадей крестьянских, то погубим всю пашню. Коли так, то голод будет в нынешний год.

Выслушав такое возражение, Владимир усмехнулся в бороду. Не дурак, слава Богу, на мякине не проведешь. Знает он, что не о пашне беспокоится дружина, но об убытках своих. Чем будут платить им смерды, если не будет у них хлеба? Что возьмешь с голого, кроме его шкуры, да и ту на барабан не натянешь.

И сказал Владимир:

- Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его из лука, а лошадь его возьмет, и в село его приехав, возьмет жену его и детей его и все имущество? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?

И не могла ничего ответить на то дружина Святополкова.

И тогда Святополк, устыдившись за свою дружину, встал и сказал:

- Вот я уже готов!

Обрадованный Владимир обнял брата и сказал ему:

- Это ты, брат, великое благо делаешь земле Русской.

Решив, что походу быть, Святослав и Владимир послали к Олегу и Давыду, велев передать им: "Пойдите на половцев, и выйдем живыми или мертвыми". Давыд Святославич послушался и стал собирать войско, а Олег Гориславич не захотел участвовать в походе и сказался больным.

Владимир же, попрощавшись с братом своим, пошел в Переяславль. Святополк собрал дружину и присоединился к нему.

* * *

Так настоянием Мономаха решено было, что поход состоится. В нем должны были принять участие все князья русские, кроме отговорившегося нездоровьем Олега. Разумеется, в болезнь Олега никто всерьез не поверил. Всем на Руси ясно было, что Олег, сидевший в Чернигове, неохотно ссорится с половцами. Трижды водил он половцев на Русь, пока не помогли они ему добиться черниговского стола. Вот и теперь невыгодно Олегу ссориться с надежными своими союзниками.

Советуется он со своими боярами и со старшей дружиной, и те говорят ему: "Подождем, кто верх возьмет. Коли побьют половцы князей и рати их, то заключим с ними союз и пойдем на Киев. Один станешь тогда править всей землей Русской".

Слушает Олег наушников, выжидает. "Русь, думает, Русью, а там чем черт не шутит. Авось сяду в Киеве."

* * *

Много ратей стеклось тогда в Переяславль. Были тут стяги всех князей: и Давыда Святославовича, и Давыда Всеславича, и Мстислава, Игорева внука, и Вячеслава Ярополчича, и Ярополка Владимировича и других многих.

Рати двигались двумя путями - на ладьях и на конях. Зайдя ниже порогов Днепровских, князья стали с дружинами в быстрине у Хортичева острова. Здесь они сели на коней, а пешие ратники, выйдя из ладей, шли полем четыре дня и пришли на Сутень. Половцы же, сведав, что идет Русь, затревожились. Стеклись они во множестве со всех сторон и стали совещаться.

Хан Урусоба сказал:

- Попросим мира у Руси. Крепко они будут биться с нами, потому что много зла причинили мы их земле.

Но другие половецкие князья Арсланапа, Китанопа, Куман, Асуп, Куртка, Ченегрепа, Сурьбарь и прочие стояли за войну и стали смеяться над старым Урусобой:

- Если ты боишься Руси, то мы не боимся. Перебьем здесь русичей, а потом пойдем в землю их и завладеем городами. Кто избавит их от нас?

На другой день должна была состояться битва. Русские князья и воины все молились Богу, и "давали обеты Богу и Матери Его, кто кутьею, кто милостынею убогим, другие же пожертвованиями на монастыри. И когда они так молились, пришли половцы и послали впереди себя в сторожи Алтунопу, который славился у них мужеством."

Это был тот самый Алтунопа, который храбростью своей и ратным искусством одолел вместе с Боняком венгров. Как и в прошлый раз Алтунопа хотел, подскакав к русским ратям, изобразить бегство и увлечь их за собой. Но он не учел, что русские князья, знавшие тактику половцев, выслали вперед свои сторожи. Русские сторожи окружили Алтунопу и убили его вместе со всеми воинами, что были при нем.

Пишет летопись:

"И двинулись полки половецкие, как лес, конца им не было видно; и Русь пошла им навстречу. И Бог вселил ужас великий в половцев, и страх напал на них и трепет от лицезрения русских воинов, и сами они впали в оцепенение, и у коней точно сковало ноги. Наши же весело направились к ним, кто верхом, кто пешие. Половцы же, увидев, как русские устремились на них, не дойдя до русских полков, обратились перед ними в бегство. Наши же пустились за ними в погоню, рубя их.

В день 4 апреля великое спасение Бог совершил и над врагами нашими дал нам победу великую. И убили тут в бою 20 князей: Урусобу, Кчия, Арсланапу, Китанопу, Кумана, Асупа, Куртка, Ченегрепу, Сурьбаря и прочих князей их, а Белдюзя в плен взяли. После того расположились на отдых братья, победив врагов своих, и привели Белдюзя к Святополку, и начал Белдюзь предлагать за себя золото и серебро, и коней, и скот. Святополк же послал его к Владимиру. И когда он пришел, стал спрашивать его Владимир: "Это ведь клятва одолела вас! Ибо сколько раз, дав клятву, вы все-таки воевали Русскую землю? Почему же ты не наставлял сыновей своих и род свой не нарушать клятвы, но проливали вы кровь христианскую? Да будет теперь кровь твоя на голове твоей!" ... И затем собрались братья все, и сказал Владимир: "Сегодня день, созданный Богом, возрадуемся и возвеселимся в этот день, потому что Бог избавил нас от врагов наших и покорил врагов наших и "сокрушил их головы змеиные и передал достояние их людям" русским." Взяли ведь тогда скот и овец, и коней и верблюдов, и вежи с имуществом и с челядью, и захватили печенегов и торков с вежами.

И вернулась Русь из похода в полном величии, и славой, и с победой великой..."

Торжество князя Владимира Всеволодовича было велико. Во всех храмах, во всех монастырях служили благодарственные молебны. Несколько дней, не умолкая, звенели колокола.

Однако даже и радуясь вместе со всеми, Мономах был на стороже. Он знал, что силы половцев еще далеко не сломлены. Не раз еще предстоит Руси столкнуться с ними...

"И ВОССТАНУТ ДВЕ ГОЛОВЫ НА МЕСТЕ СРУБЛЕННОЙ ОДНОЙ"

Мир со степью был недолгим.

В год 1105 страшный Боняк вновь подал о себе весть: подошел внезапно к городу Зарубу, что около устья Трубежа, и, победив русских данников берендеев и торков, захватил большую добычу.

В следующей году Святополк вынужден был выслать лучших воевод своих против половцев, опустошавших киевские пограничные волости. После нескольких стычек воеводы Янь и Иван Захарыч отбили у половцев русские полоны, захваченные ими ранее, и прогнали их в степи.

Годом спустя летопись отмечает новое появление Боняка:

"В год 6615 (1107) воевал Боняк и захватил коней у Переяславля. В том же году пришли Боняк и Шарукан старый и другие князья многие, и стали около Лубна."

Редко когда Русская земля видела половцев в таком количестве. О том, чтобы совладать с ними дружиной одного какого-нибудь князя, нельзя было и думать. Вновь пришлось Мономаху собирать Русь, вызывать князей с их ратями. На этот раз к нему присоединился и Олег Святославич, устыженный дружиной своей за прежнее бездействие.

Собравшись, Святополк, Владимир Мономах, Олег Святославич, а также младшие князья Мстислав, Вячеслав, Ярослав, Святослав пошли на половцев к Лубну, в шестом часу перешли вброд через Сулу и внезапно ударили на половцев.

При этом, чтобы еще больше напугать неприятеля, не подготовившегося к битве, Владимир приказал всем своим воинам громко кричать и производить как можно больше шума, чтобы половцы думали, что их противник превосходит их в числе.

Хитрость удалась. Смятенные половцы вскочили на коней и, преследуемые русичами, обратились в бегство.

"Половцы же ужаснулись, со страха не смогли и стяга поставить, но побежали, на бегу хватая коней, а иные пустились бежать пешие. Наши же принялись рубить, нагоняя их, а других руками ловить, и гнали чуть ли не до Хорола. Убили же Таза, Бонякова брата, и Сугра взяли в плен, и брата его, а Шарукан едва убежал. Бросили половцы и свой обоз, который взяли русские воины 12 августа; и вернулись русские восвояси с победой великой..."

Проведав о победе, киевский князь Святополк отправился в Печерский монастырь и, попав туда к заутрене в Успеньев день, с гордостью сообщил братии о победе русского оружия.

- Победили мы половцев, братия! Возрадуйтесь же!

И возрадовалась братия, много терпевшая от половцев. Лишь один старый инок, бывший некогда дружинником у отца Мономахова - Всеволода, сказал князю:

- Напрасно радуешься! Не раз ходил я на поганых. Говорю тебе, что восстанут две головы их на месте срубленной одной.

Слова эти омрачили торжество Святополка.

Князь Владимир Всеволодович тоже долго молился в тот день: благодарил Бога за то, что наконец осуществилась заветная мечта его - русские князья соединились для общего дела.

"Господи, да будет Русская земля едина отныне и вовек. В единстве - сила наша, в розни - гибель. Да не поднимутся брат на брата, и не воззавидует один другому ради богатства тленна и преходяща".

БЛАГОЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

Несмотря на значительные успехи, половецкие степи все еще представляли серьезную опасностью для Руси, воевавшей тогда не только с половцами, но и с мордвой, и с чудью, и с латышами.

Все это заставляло Русь искать хотя бы временного примирения с половцами. В том же 1107 году Владимир Мономах, Олег и Давыд Святославич имели съезд с половецкими князьями и взяли у них двух дочерей замуж за своих сыновей. Одним из этих сыновей был сын Мономаха Юрий, прозванный впоследствии Долгоруким, другой же Святослав, сын Олегов.

Однако эти браки не принесли мира со степью. Что ни год русские князья должны были ходить на половцев, причем походы эти либо не складывались, либо рати русские не заходили вглубь половецких владений, ограничиваясь небольшими ударами по крайним кочевьям. Лишь в 1109 году воевода Владимиров Дмитрий Иворович, посланный к Дону, произвел большое разорение в половецких владениях, вернувшись с богатой добычей и отбитыми русскими полонами.

Следующий поход, 1110 года, предпринятый Святополком, Владимиром и Давыдом Святославичем закончился нечем. Углубившись в половецкие степи, князья вынуждены были повернуть назад из-за начавшегося падежа коней и лютых морозов, пробиравших ратников до кости. Редки в степях морозы, а тут уж до того нашло, что кожа на седлах потрескалась, а голодные кони ложились на снег и больше не вставали.

И лишь в 1111 году "думой и похотением" Мономаховыми состоялся новый поход.

Перед его началом произошло чудесное знамение, слух о котором разнесся по всем землям русским. Ночью 11 февраля возник вдруг над Печерским монастырем огненный столб. Видели его все без исключения монахи и жители монастырских посадов. Вначале стал огненный столб над каменной трапезой, оттуда перешел на церковь и остановился лишь у гроба Феодосия Печерского. Здесь столб внезапно заколыхался, а потом вдруг поднялся к небу и, взяв направление к востоку, исчез. Знамение сопровождалось громом и молнией.

Всю ночь монахи молились об истолковании знамения, и в чудесном сне одному из них было объяснено, что столб этот означает гнев Господень, обращенный сперва против русских князей за их розни и усобицы. Ныне же молитвами Феодосия и всех святых земли Русской смилостивился Господь над землей нашей и дарует Мономаху победу над половцами.

Рати начали собираться еще зимой - стекались со всех земель и уделов. Сам же поход начался во второе воскресенье Великого поста. Выступили в поход все те же: Владимир, Святополк и Давыд Святославич со своими сыновьями.

В среду на Крестопоклонной неделе русское войско подошло к реке Ворскле. Здесь Владимир Мономах сошел с коня и, повернувшись, низко поклонился русской земле.

- Земля Русская, клянусь тебе, что мы либо вернемся к тебе с победой, либо ляжем костьми!

Помолившись с обильными слезами Богу и приложившись к святому кресту, русские рати продолжили поход и на шестой неделе достигли Дона.

На берегах Дона находились главные зимовники - оседлые становища половецких орд. Здесь, немного не доходя до зимовников, русское воинство облеклось в брони, прежде сложенные на возах, выстроилось и боевом порядке двинулось к городу хана Шарукана.

Впереди войска, по повелению Мономаха, с пением тропарей и кондаков шло духовенство. Слезы навернулись на глаза у Мономаха - свершилось наконец то, к чему он стремился долгие годы: объединенные русские войска дошли до самых зимовников половецких.

БЛАГОВЕЩЕНЬЕ "НА КОСТЕХ"

Передовые отряды русских князей подходили уже к становищу, когда навстречу им высыпали безоружные шаруканцы. Кланяясь, они протягивали русичам рыбу и вино. Немного погодя к русичам вышел и сам хан Шарукан. Ходивший не раз на Русь с Боняком, бравший полоны, сейчас Шарукан был смирен и только показывал безоружные руки, что-то быстро говоря при этом по-половецки.

Русские рати остановились в растерянности: они ожидали совсем не такого приема. Что означают их подарки и как следует к ним отнестись? Не подвох ли это? Не ждет ли в стойбище засада? Да нет, не похоже.

- Шаруканцы просят не трогать их жилищ! Обещают вечный мир! - разъяснил Мономаху толмач, бывший половецкий пленник, хорошо знавший их язык.

Мономах скользнул взглядом по Дону, по становищам половецким, по маленьким фигуркам, гревшимся у костров. Да, не узнать теперь грозных половцев. Присмирели, почуя над собой сгустившуюся тучу.

Старшие дружинники смотрели на князя, ожидая его решения.

- Повинную голову меч не сечет. Не тронем их. Присмирел ныне Шарукан, сказал наконец Мономах и, миновав зимовник Шаруканов, двинулся вдоль берега Дона.

* * *

Следующий после Шаруконова зимовника город Сугров был предан огню. Князья и бывшие при них воеводы понимали, что, находясь в походе на неприятельской земле, нельзя оставлять позади себя крупные половецкие становища.

В четверг русская рать от Дона проследовала дальше. Сторожевые отряды, разосланные впереди войска, уже сообщали о приближении главных половецких сил.

В пятницу, 27 марта, последовала встреча с половцами. Их конные орды, вынырнувшие вдруг из-за излучины, закрыли весь горизонт. Даже самым отважным из русичей стало не по себе, когда они узрели неприятеля в таком множестве.

Облобызавшись и приложившись к кресту, князья обещали друг другу стоять насмерть. " Здесь нам смерть да станем твердо," - сказали они.

Тот же дух был и в войске. Все понимали, что бегство невозможно - слишком далеко они зашли в чужие земли, слишком многого ждет от них Русь. Теперь нужно или победить, или погибнуть. По русскому обычаю, многие воины перед битвой, несмотря на холод, раздевались, облекались в чистые рубахи, братались, обмениваясь нательными крестами. Священники, бывшие при войске, благословляли их на бой, пели тропари.

Вскоре обе рати - половецкая и русская - сошлись в жестокой сече, продолжавшейся до самого вечера. Кровь мгновенно обагрила тающий снег, из-под которого кое-где пробивалась уже трава. Несколько раз победа склонялась то на одну, то на другую сторону. Наконец половцы были побеждены и отступили.

Бывшее на другой День Лазорево воскресенье русская рать отпраздновала "на костех" - на поле боя, отпевая и предавая земле павших.

Наутро же в Вербное воскресенье сторожевые отряды донесли о приближении новых огромных полчищ. Весть об этом застала Мономаха, Святополка и Давыда в шатре.

- Князья, вся земля половецкая на нас поднялась. Все стяги ханские здесь... Много их как саранчи... Со всех сторон стекаются! - запыхавшись, крикнул подскакавший гонец.

Святополк пугливо глянул на горизонт за спиной гонца и перекрестился:

- Не одолеть нам половцев! Верно говорил инок печерский: восстанут две головы на месте срубленно одной.

Видя, что наступил момент для ободрения малодушных, Мономах порывисто встал и повернулся к другим князьям:

- Выступим им навствечу без страха. Великий праздник сегодня - Воскресенье Вербное. Не может того быть, чтобы не помог нам Господь.

Через несколько часов поредевшее русское войско, еще не отдохнувшее после недавней злой сечи, выступило в поход. Главное столкновение с половцами произошло в Страстной Понедельник, на берегах реки Салницы. Многочисленные половецкие орды, присланные ханами, подобно лесу окружили русское воинство.

Некоторые из дружины с беспокойством озирались, видя половцев везде - на юге, на востоке, на севере.

- Тем лучше для нас, братья. Видим теперь, что некуда отступать. Помрем же здесь, коли придется! - обратился к ним Мономах.

Сеча, упорная, кровопролитная, беспощадная, продолжалась весь день. Утомленные русичи уже едва могли сжимать в руках мечи, а свежие отряды половцев все прибывали. Некоторые малодушные дрогнули, и из рядов стали доносится паники крики: "Бежать надо! Все здесь поляжем!"

Видя, что наступила решающая, переломная минута боя, Мономах выхватил из ножен меч и, воодушевляя русичей криком: "Не подведите, братья! Посечем поганых!", ударил на врага. Не желая оставить своего князя, дружина Мономахова, а за ней и дружина Давыда Святославича, забыв об усталости, устремились на половцев.

И - случилось невероятное. Половцы дрогнули и побежали, нахлестывая коней. Русичи, рубя их и хватая, устремились следом. Позже схваченные степняки, попавшие в русский плен, говорили, что в тот миг, когда поскакали на них дружины, увидели они в воздухе светлых воинов, что, носясь над русскими полками, отражали стрелы и всюду оказывали им помощь. Именно этим светлым воинам и приписывали половцы победу над собой.

Чудо это видели многие половцы, и потому оно представилось всем несомненным.

Вот как пишет о том летопись:

"В понедельник же страстной недели вновь иноплеменники собрали многое множество полков своих и выступили, точно великий лес, тысячами тысяч. И обложили полки русские. И послал Господь Бог ангела в помощь русским князьям. И двинулись половецкие полки и полки русские, и сразились полк с полком, и, точно гром, раздался треск сразившихся рядов. И битва лютая завязалась между ними, и падали люди с обеих сторон. И стали наступать Владимир с полками своими и Давыд, и, видя это, обратились половцы в бегство. И падали половцы перед полком Владимировым, невидимо убиваемые ангелом, что видели многие люди, и головы летели на землю, невидимо отрубаемые. И побили их в понедельник страстной месяца марта 27. Избито было иноплеменников многое множество на реке Салнице. И спас Бог людей своих, Святополк же, и Владимир, и Давыд прославили Бога, давшего им победу такую над язычниками, и взяли полона много, и скота, и коней, и овец, и пленников много захватили руками. И спросили пленников, говоря: "Как это вас такая сила и такое множество не могли сопротивляться и так быстро обратились в бегство?". Они же отвечали, говоря: "Как можем мы биться с вами, когда какие-то другие ездили над вами в воздухе с блестящим и страшным оружием и помогали вам?".

* * *

В славе великой - с огромным полоном, с богатейшей добычей, с освобожденными из половецкого плена собратьями - вернулись русские рати из славного этого похода. Слух о подвигах Мономаховых, о геройстве всех князей русских скоро разнесся по всему свету. Узнали о нем не только на Руси, но и между греков, венгров, ляхов, чехов. До самого Константинополя дошла эта весть. Во всех летописях на все века остался запечатленным славный этот подвиг, и пока стоит Русь - а стоять она будет до скончанья веков - не забудут средь народов славянских освободителя своего и заступника Мономаха, отринувшего все личные интересы свои во имя объединения Руси.

ВЕНЧАН НА ЦАРСТВО

В 1113 году случилось солнечное затмение. Средь бела дня закрыла луна солнце и стало оттого темно, как ночью. В затмении этом многие на Руси увидели дурное предзнаменование, и верно: в тот же год 16 апреля скончался великий князь Святополк на пути от города Вышгорода. В лодке его привезли в Киев и похоронили в Златоверхом монастыре, им же ранее и основанном.

"И плакали по нему бояре и дружина его вся; отпев над ним полагающиеся песни, похоронили в церкви святого Михаила, которую он сам построил. Княгиня же его щедро разделила богатство его по монастырям, и попам, и убогим, так что дивились люди, ибо такой щедрой милостыни никто не может сотворить."

Оплакав Святополка, киевляне стали думать, кого посадить на стол свой. Всеобщим любимцем был Владимир Мономах. Его-то и решились просить киевляне быть их князем.

Однако Мономах наотрез отказался садиться в Киеве, уважая старшинство Святославичей, прежде него имевших право на наследство Святополково. Благородство это было вполне в духе бескорыстного Владимира.

"Возьмите себе в князья Олега Святославича и будет он править вами. Не хочу я, чтобы снова рознь была на земле Русской," - отвечал он киевлянам.

"Не любы нам Святославичи! Много раз наводили они половцев на земли наши. Прежде же всех Олег Святославич, недаром Гориславичем кличут его у нас", отвечали киевляне.

Когда же Мономах и на этот раз отказался, в городе случился великий мятеж. Киевляне разграбили дом тысяцкого Путяты, державшего руку Святославичей, а после стали грабить дома сотских и ростовщиков иудейских, которые, подобно паукам, пили кровь со всего города.

После сего погрома киевляне опять прислали к Владимиру послов, говоря ему: "Приходи, княже, в Киев. Если же не придешь, то знай, что много зла содеется. Ограбят уже не один Путятин двор, но пойдут на княгиню Святополкову, на бояр, на монастыри, и тогда дашь ты, князь, Богу ответ".

Вздохнул Владимир, видя, что нет у него выбора.

- Знать быть сему княжению, если так говорите, - отвечал он.

Сказав так, он приехал в Киев, с величайшим торжеством встреченный жителями. При приближении к городу, навстречу ему вышел митрополит с епископами и со всеми киевлянами, принявшими с великой честью и радостью доблестного князя.

Так, на шестидесятом году жизни своей сел Мономах на золотой стол отца своего и деда.

* * *

Время, которое Владимир Всеволодович провел на золотом столе, было одним из счастливейших для Руси. Первым деянием его было обуздание ростовщиков. Собрав вече из мудрых мужей киевских, Мономах постановил, что наивысшая величина "рез", или процентов, не может составлять больше третьей части долга. Всех рез может быть не больше трех, после чего право на долг утрачивается. Так разом покончено было с ростовщиками.

Обнаружив, что при Святополке храм с мощами братьев страстотерпцев Бориса и Глеба пришел в ветхость, Мономах велел воздвигнуть в Вышгороде новую каменную церковь. И вот 2 мая 1115 года состоялось перенесение мощей угодников в эту церковь.

На великое это торжество позваны были все русские князья.

"И было сошествие великое народа, сшедшегося отовсюду: митрополит Никифор со всеми епископами - с Феоктистом черниговским, с Лазарем переяславским, с попом Никитою белогородским и с Данилою юрьевским - и с игуменами - с Прохором печерским и Сильвестром святого Михаила - и Сава святого Спаса, и Григорий святого Андрея, Петр кловский и прочие игумены. И освятили церковь каменную. И, отпев им обедню, обедали у Олега и пили, и было выставлено угощение великое, и накормили нищих и странников в течение трех дней. И вот на следующий день митрополит, епископы, игумены, облачившись в святительские ризы и возжегши свечи, с кадилами благовонными, пришли к ракам святых и взяли раку Борисову, и поставили ее на возила, и поволокли их за веревки князья и бояре; впереди шли чернецы со свечами, за ними попы, и игумены, и епископы перед самою ракою, а князья шли с ракою между переносными оградами. И нельзя было везти из-за множества народа: поломали переносную ограду, а иные забрались на городские стены и помосты, так что страшно было смотреть на такое множество народа. И повелел Владимир нарезанные куски паволоки, беличьи шкурки разбрасывать народу, а в других местах бросать серебряные монеты людям, сильно налегавшим; и легко внесли раку в церковь, но с трудом поставили раку посреди церкви, и пошли за Глебом. Таким же способом и его привезли и поставили рядом с братом."

Желая сравниться в щедрости с Мономахом, Олег Святославич дал роскошный пир для князей. Бедных же и странников угощал он три дня и три ночи, давая им все, что пожелают.

* * *

При Мономахе Русь вновь стала сильна, как была прежде при отце его и деде. Ни половцы, ни иные племена не осмеливались нападать на Русь. Напротив, русские рати сами ходили с походами в иные страны, где одерживали славные победы над былыми своими недругами.

Сын Владимира Ярополк ходил на Дон и, завоевав там три города, привел себе жену - дочь ясского князя, прославившуюся на всю Русь необычайной своей красотой.

Старший сын Мономаха Мстислав со своими новгородцами нанес поражение чуди и взял их город Оденпе, или Медвежью Голову. Сын Мстиславов и внук Владимиров - Всеволод-Гавриил совершил в 1122 году труднейший поход в Финляндию. Там одержал он славную победу над племенем ямь, предками современных финнов.

На северо-востоке Руси сын Мономаха Юрий, впоследствии прозванный Долгоруким, ходил на волжских болгар, взял большие полоны и вернулся домой со славой.

При Владимире Всеволодовиче же попала на Русь и "шапка Мономаха". Случилось это, когда Мономах посылал могучие свои рати в греческие владения.

Затеян был этот поход, чтобы защитить права дочери Мономаховой Марии и внука его Василия, сына греческого царевича Леона, умерщвленного в Константинополе во время усобицы.

- Не дело оставлять неотмщенной эту смерть! Пусть знают нас греки! сказал Мономах, двигая на Константинополь войска.

Однако греки заранее узнали, что идет на них Русь, оповещенные чрез своих купцов. Желая примирения с русскими, греческий император прислал к Мономаху митрополита Неофита и многих знатных людей с дарами. Среди даров были крест из животворящего дерева и сердоликовая чаша, принадлежавшая некогда императору римскому Августу. Кроме того, привез Неофит и царский венец деда Владимирова императора Константина Мономаха: золотой царский венец, держава, цепь и древние бармы, которыми украшались государи наши при венчании своем на престол.

Неофит торжественно помазал Владимира на царство, возложив венец на голову его и назвав его царем:

"Приидоша посланник от Царяграда во град Киев ко князю Владимиру Всеволодовичу и принесоша к нему царские честные и ины многие дары и прошаху у него мира.

Венчал бе благоверного Великого Князя Владимира Всеволодовича Святый Митрополит Неофитъ".

Всю славную жизнь свою Мономах неустанно заботился об укреплении государства Российского и насаждении веры Христовой.

Много храмов и монастырей сооружены были неустанным его попечением. Близ Киева построил он Выдубицкий монастырь. В своей же земле Ростовской, наставляя в православной вере язычников мерян, Мономах заложил город Владимир на реке Клязме. Там, во Владимире, воздвиг он церковь во имя Всемилостивейшего Спаса.

При Владимире же игумен Даниил ходил к Святым местам и испросил разрешения у короля иерусалимского Балдуина соорудить над Гробом Господним лампаду от всей земли Русской. В обители же святого Саввы записал он имена всех русских князей для поминания их на ектениях.

После кончины благоверной супруги своей Гиды, дочери английского короля Гарольда, Мономах был женат еще дважды. После него остались пять сыновей и многочисленные внуки. Одна из внучек его, дочь старшего сына Мстислава Новгородского, была замужем за норвежским королем Сигуртом, а впоследствии за датским Эриком Эдмуном. Другая внучка стала женой Канута Святого, короля Оботритского, и стала матерью знаменитого датского короля Вольдемара, названного так в честь славного своего деда Владимира Мономаха. Третья внучка была замужем за сыном греческого императора Иоанна, а четвертая - за князем Всеволодом Ольговичем.

Писано в "Повести временных лет":

"Владимир был полон любви: любовь имел он и к митрополитам, и к епископам, и к игуменам, особенно же любил монашеский чин и монахинь любил, приходивших к нему кормил и поил, как мать детей своих. Когда видел кого шумным или в каком постыдном положении, не осуждал того, но ко всем относился с любовью и всех утешал."

СВЯТЫЕ АНТОНИЙ РИМЛЯНИН И НИКОЛАЙ СВЯТОША

Во времена Владимира Мономаха прибыл на Русь и пламенный ревнитель веры православной святой Антоний Римлянин. Чудесным образом, вопреки всякому закону людскому, но произволением Господним, попал Антоний на Русь.

Святой Антоний родился в Риме и, подобно родителям своим, людям богатым и знатным, исповедовал православие. После смерти родителей своих, подвергаясь вместе с другими православными иноками гонениям со стороны Римского папы, Антоний все имение родителей своих - драгоценные церковные чаши, многую утварь и жемчуг - заключил в деревянную бочку и отдал ее на волю волн.

Однажды, когда Антоний Римлянин молился на большом камне у моря, прося Господа наставить его, застигла его страшная буря. Камень со святым был подхвачен волнами, но чудесным образом не пошел ко дну, а, плывя по морю, принесен был на берег незнакомой ему реки рядом с городом со множеством церквей православных.

Со слезами умиления воспринял Антоний свое спасение и возблагодарил Господа, избавившего его от гонений и показавшего ему путь к истинно православному Царству - Руси.

Городом, куда привел Господь Антония, был Новгород. Здесь Антоний и решил остаться навек. Обучившись в скором времени русской речи, он открылся новгородскому владыке - блаженному Никите.

- Велико чудо появления твоего, Антоний! Устрой же иноческую обитель в честь Рождества Богородицы на том самом месте, где пристал в берегу камень твой, - помолясь, сказал ему блаженный Никита.

Антоний послушно начал строить обитель, а через год случилось новое чудо. Рыбаки, ловившие рыбу в Волхове, вытянули со дна бочку. В бочке этой - той самой, что некогда отдал Антоний на волю волн - оказалась церковная утварь и прочие драгоценности родителей его.

Драгоценности эти были вручены Антонию, и он использовал их для построения каменного храма и покупки земель для монастыря.

Шестнадцать лет подвизался Антоний Римлянин в устроенной им обители, после чего мирно преставился. Святые мощи его, неоднократно творившие чудеса, покоятся там же и были открыты в 1597 году.

* * *

Другим замечательным святым, жизнь которого совпала с правлением Мономаха, был князь Святослав или Святоша Давыдович, сын князя Давыда Святославича, принявший в крещении имя Николая. В молодости сей князь был весьма воинственен и, участвуя в усобицах, однажды даже нарушил крестное целование, воюя с князем Святополком против Василька и Володаря.

Однако затем князь Святослав совершенно преобразился. Первым из русских князей постригся он в Киево-Печерской обители. Смирение его было необычайным и удивляло даже иноков. Три года Николай Святоша работал с братией на поварне, рубил дрова, носил из реки воду и приготовлял скромную пищу для трапезы. Затем, получив новое послушание, три года нес тяжелую обязанность вратаря, безотлучно находясь при монастырских вратах. Усердие его было столь велико, что над вратами его попечением был воздвигнут храм во имя Святой Троицы.

О СВЯТОМ ГРИГОРИИ ЧУДОТВОРЦЕ

При Мономахе же многими деяниями его и щедростью, как и прежде бывало при деде его и при Святославе, укрепился Киево-Печерский монастырь. В летописи монастырской находим интересное сказание о св. Григории Чудотворце, предсказавшим чудесно гибель князя Ростислава, брата Мономахова:

"Блаженный Григорий пришел в Печерский монастырь к отцу нашему Феодосию и от него научился житию иноческому: нестяжанию, смирению, послушанию и прочим добродетелям. Особенное прилежание имел он к молитве и за то получил победу на бесов, так что и издали вопили они: "Гонишь ты нас молитвою своею, Григорий!" У блаженного был обычай после каждого пения творить запретительные молитвы...

Следует еще рассказать о том, как претерпел он, блаженный, муку смертную. Случилось в монастыре, что осквернился сосуд от падения в него какого-то животного; и по этому случаю блаженный Григорий пошел к Днепру за водой. В то же время проходил здесь князь Ростислав Всеволодич, шедший в Печерский монастырь для молитвы и благословения. Он с братом своим Владимиром шел в поход против воевавших с Русью половцев. Увидали княжеские слуги старца и стали ругаться над ним, говоря срамные слова. Инок же, провидя, что близок их смертный час, сказал им: "О дети мои! Когда бы вам нужно было иметь умиление и многих молитв искать ото всех, вы зло делаете. Не угодно богу это. Плачьте о своей погибели и кайтесь в согрешениях своих, чтобы хотя в Страшный день принять отраду. Суд уже постиг вас: все вы и с князем вашим умрете в воде". Князь же, страха Божия не имея, не положил себе на сердце слов преподобного, а подумал, что лишь пустотные речи - пророчества его, и сказал: "Мне ли предсказываешь смерть от воды, когда я плавать умею!" И рассердился князь, велел связать старцу руки и ноги, повесить камень на шею и бросить в воду. Так потоплен был блаженный Григорий. Братия же два дня искала его и найти не могла. На третий же день пришли в его келью, чтобы взять оставшееся после него имущество. И вот в келье нашли блаженного, связанного, с камнем на шее; одежды его были еще мокры, лицо же было светло, и сам он был как живой. И не знали, кто принес его, а келья была заперта. Слава господу Богу, творящему дивные чудеса ради угодников своих! Братия же вынесла тело блаженного и честно положила его в пещере. И многие годы пребывает оно там цело и нетленно.

Ростислав же не счел за вину греха своего и от ярости не пошел в монастырь. Не захотел он благословения, и оно удалилось от него; возлюбил проклятие, и проклятие пало на него. Владимир же пришел в монастырь для молитвы. И когда были они у Треполя и после битвы побежали князья наши от лица врагов, - Владимир благополучно переправился через реку, молитв ради и благословения святых; Ростислав же, по слову святого Григория, утонул со всем своим войском.

"Каким, сказано, судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить".

ПОУЧЕНИЯ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА

Счастливые годы правления Мономахова были временем благоденствия и преумножения Руси. Продолжалось это до 1124 года, ознаменовавшегося для Русской земли рядом бедствий. Начался этот черный год с того, что в Переяславле упала большая церковь Архангела Михаила.

Всё лето стояла страшная засуха: ни капли дождя ни выпало на растрескавшуюся землю. А месяц спустя в Киеве заполыхали страшные пожары, которых не было никогда доселе. Вначале запылала приречная часть города стоявший на низу Подол, а на другое утро, как не сдерживали огонь, загорелась и нагорная часть. Черный столб дыма был виден за сто верст. В пожаре, уничтожившем весь город, сгорели все монастыри и церкви, а было их, согласно летописи, до шестисот.

В тот же год, как и в год смерти Святополка, произошло полное солнечное затмение. Среди ясного дня, солнце вдруг скрылось, заслоненное луной, и на несколько мгновений в небе отчетливо видны стали все звезды.

- Неспроста это всё. Как ныне скрылось солнце небесное, так скроется и солнце наше земное - князь Владимир Всеволодович! - шептались в испуге жители.

Прошла в тревоге зима, потянулась за зимой весна, и вот 10 мая 1025 года Владимир Мономах окончил свой земной путь после тринадцати лет великого княжения.

Случилось это близ города Переяславля, на реке Альте, у любимой каменной церкви Мономаховой, стоявшей на месте, где убиен был князь Борис. Русь зарыдала, прослышав эту скорбную для всех весть, в равной мере поразившую всех многочисленных друзей его и немногочисленных недругов и завистников. Тело князя перенесено было в Киев, где князь Владимир Всеволодович положен был в Софийском соборе рядом с отцом своим Всеволодом и дедом Ярославом.

Сбылось по писаному Мономахом: отринув все земное, перешел он к жизни вечной.

"Господь наш не человек, но Бог всей вселенной, - что захочет, во мгновение ока все сотворит, - и все же сам претерпел хулу, и оплевание, и удары и на смерть отдал себя, владея жизнью и смертью. А мы что такое, люди грешные и худые? - сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и в чести, а завтра в гробу и забыты, - другие собранное нами разделят. Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей."

Долгое время после смерти Мономаховой сохранялось сказание, записанное на стенах Успенского собора в Москве. В сказании этом говорилось, будто незадолго перед смертью, почуяв ее приближение, Мономах собрал детей своих, духовенство и бояр и сказал им: "Да не венчают никого на царство по моей смерти. Отечество наше разделено на многие области; если будет царь един, то другие князья удельные из зависти начнут воевать с ним, и государство погибнет". После этих слов, как утверждает сказание, Владимир Всеволодович вручил шапку Мономаха и другую утварь деда своего Константина, императора греческого, сыну Юрию, велев ему передавать шапку сию из рода в род, пока не воздвигнет Бог на Руси истинного царя-самодержца...

* * *

О храбрости, мужестве и иных деяниях Мономаха почерпнуть можно, читая оставленные им поучения для детей и внуков своих, а также для всего народа русского. В поучениях этих видны чистота души его и трезвость ума государственного:

"Зачем печалуешься душа? Зачем смущаешься? Уповай на Бога, которого исповедуешь...

Дьявол, враг наш, побеждается тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостынею. Ради Бога, дети мои, не забывайте этих трех дел; ведь они не тяжки: это не то, что отшельничество, или иночество, или голод.

Послушайте же меня, и если не все примете, то хоть половину. Просите Бога о прощении грехов со слезами и не только в церкви делайте это, но и ложась в постель... Когда едете на коне, вместо того, чтобы думать бессмыслицу, повторяйте про себя "Господи помилуй!". Эта молитва лучше всех...

Главное же не забывайте убогих и по силе, как можете, кормите их; сироту и вдову сами на суде по правде судите и не давайте их в обиду сильным...

В разговоре не клянитесь ни Богом, ни крестом. В этом нет никакой нужды. Но когда вам придется целовать крест, давая клятву, то сначала подумайте хорошенько, можете ли вы ее сдержать, а, поклявшись, крепко держитесь клятвы, чтобы, нарушив ее, не погубить своей души.

Епископов, попов, игуменов почитайте; принимайте от них благословение, любите их по мере сил, заботьтесь - пусть молятся за нас Богу.

Пуще всего не имейте гордости ни в сердце вашем, ни в уме; ибо все смертны - сегодня живы, а завтра в гробу. Все, что дал нам Бог, не наше, а только поручено на короткое время. В землю сокровищ не зарывайте - это великий грех.

Старика почитайте как отца, а молодых как братьев... Когда приедете, где остановитесь, напоите, накормите бедного. Более всего чтите гостя, откуда бы он не пришел, простой ли человек, или знатный, или посол. Если не можете почтить подарком, то угостите кушаньем или питьем... Больного посетите, покойника проводите и не оставляйте никого без привета, скажите всякому доброе слово.

Жен своих любите, но власти им над собой не давайте. Что знаете полезного, не забывайте, а чего не знаете, тому учитесь. Сидя дома, отец мой знал пять языков. Творите добро, не ленитесь ни на что хорошее, прежде же всего по отношению к церкви. Да не застанет вас взошедшее солнце еще в постели; так делал мой блаженный отец и все лучшие люди. Сотворив утреннюю молитву и воздав Богу хвалу, следует с дружиной думать о делах, или творить суд людям, или же ехать на охоту, а затем лечь спать. В полдень самим Богом присуждено спать и человеку, и зверю, и птице...

Всех походов моих было 83 больших, а меньших и не упомню.

Девятнадцать раз заключал я мир с половцами при отце и после его смерти. Более ста вождей их выпустил из оков, а избито этих вождей в разное время около двухсот. И вот как я трудился на охоте и в ловах: коней диких по 10, по 20 вязал я своими руками; два тура метали меня на рогах с конем вместе; олень меня бодал; два лося - один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь оторвал у меня меч с бедра; медведь у колена прокусил подвьючный войлок; лютый зверь вскочил ко мне на бедра и повалил коня со мною; а Бог сохранил меня целым и невредимым. Много раз падал я с коня, голову разбивал я два раза, и руки и ноги вредил себе в юности моей, жизни своей не жалел, головы не щадил. Что можно было поручить слуге, то сам я делал - на войне и на ловах, ночью и днем, в летний зной и зимнюю стужу. Не давал я себе покоя, не полагаясь ни на посадников, ни на управителей, сам все делал, что надо; сам смотрел за порядком в доме; охотничье дело сам правил... За церковным порядком и службой сам присматривал...

Не осудите меня, дети мои, или иной, кто прочтет эти слова. Не себя я хвалю, а хвалю Бога и прославляю милость Его за то, что Он меня, грешного и худого, сохранял от смерти столько лет и сотворил неленивым и способным на все человеческие дела.

Прочитав эту грамотку, постарайтесь творить всякие добрые дела. Смерти, дети мои, не бойтесь ни от войны, ни от зверя, но творите свое дело, как даст вам Бог. Не будет вам, как и мне, вреда ни от войны, ни от зверя, ни от коня, если не будет на то воли Божьей, а если от Бога придет смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут спасти. Божья охрана лучше человеческой..."