"Ассистент доктора Якоба" - читать интересную книгу автора (Шеллер Эрик)
Эрик Шеллер Ассистент доктора Якоба
В определенном возрасте человек перестает мечтать и живет воспоминаниями. Я остановился у кухонного окна с Вискерзом, свернувшимся в клубочек - у меня на руках. Его тельце вибрировало от беззаботного мурлыканья, так свойственного представителям кошачьей породы. Он никогда не тревожился о завтрашнем дне. Или о дне вчерашнем. Лишь бы в его миске не кончалась еда, имелось бы тепленькое местечко для спокойного сна, да птичьи трели за окном в качестве развлечения. Не думаю, чтобы ему было знакомо чувство разочарования.
К сожалению, я не настолько удачлив. Я знаю, что с каждым годом на оконном стекле, через которое сейчас смотрю на улицу, прибавляется копоти, а ветер, сотрясающий стекло, приносит только холод.
Зима и течение времени - вот два бича для моих костей.
И все же я еще помню то далекое время, когда первый зимний снегопад был великолепным актом мироздания, а холод не в силах был проникнуть даже под самую тонкую одежду. Словно мне снова восемь лет, и я бегу по тротуару, снежная поземка заметает мои следы, а дыхание вырывается густыми белыми клубами. Вот я поскользнулся на повороте к своему дому, но устоял на ногах и одним махом преодолел три шага, остававшиеся до входной двери. Даже не сняв куртки, я сажусь за стол, опускаю ложку в тарелку с томатным супом и откусываю почти половину сэндвича с салями. Щеки сначала покалывает от тепла, а потом они начинают гореть. Совсем рядом, за моей спиной, стоит мама, мой веснушчатый ангел-хранитель с рыжими волосами. Мама целует меня, благодаря за то, что не опоздал к обеду, а потом ставит на стол вазу с цветами.
- Ну вот, - говорит она и отступает на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. - Тебе нравится?
Вот такая сценка при ослепительном свете давно минувшего зимнего дня сохранилась в моей памяти. Но здесь что-то не так; я больше не доверяю воспоминаниям.
Никаким воспоминаниям.
Но об этом я не стал говорить в недавней беседе с полисменом.
Одетый в штатское полицейский присел напротив меня на краешек расшатанного стула, поверх которого висело довольно потертое одеяло. В углу, под книжной полкой, притаился Вискерз и настороженно следил за незнакомцем, посягнувшим на его место.
Полицейский достал небольшой блокнот и постучал по нему обгрызенным кончиком шариковой ручки.
- Вы помните доктора Сэмюеля Якоба? - спросил он меня.
На лице полисмена был то ли шрам, то ли врожденный дефект, но уголок его рта так причудливо изгибался, что казалось, он постоянно ухмыляется.
В моих глазах он прочел явное непонимание и, наклонившись вперед, произнес чуть более громко и отчетливо:
- Доктор Сэмюель Якоб. Он проживал в Данбери, на Мейпл-стрит, двести двадцать четыре. В соседнем доме с вашим.
На меня пахнуло горчицей и солониной. Я все так же продолжал смотреть на полицейского, не понимая, о ком идет речь. Наконец вспомнил.
- Доктор Якоб! Но это же было лет пятьдесят назад, по крайней мере. Я был тогда еще совсем мал.
Опять воспоминания. Да, я был тем мальчиком.
И я действительно был знаком с доктором Якобом. Сомневаюсь, что знал его первое имя, а если и знал, то наверняка никогда к нему так не обращался - он был очень уважаемым человеком в те респектабельные времена. Доктору принадлежал самый большой дом в нашем квартале - просторное белое здание в колониальном стиле, возведенное в прошлом столетии. Однако, несмотря на немалое состояние, доктор жил один, без семьи. Возможно, это и послужило причиной его знакомства с соседским мальчишкой. Трудно было не заметить шумного молодого соседа. Я был только счастлив разделить с ним послеобеденные часы и выходные дни. Его дом был хранилищем книг и всяких презанятных вещиц. Но не это, и даже не драгоценная коллекция корабликов из дерева и слоновой кости, расставленная на книжных полках, даже не огромная фотокамера на треножнике привлекала меня в первую очередь. В довершение ко всему доктор Якоб увлекался садоводством. Он не был из тех простых любителей, которые копаются в земле на заднем дворе. У него имелась оранжерея, небольшой хрустальный дворец, примыкающий к дому, собственное заколдованное царство, скрытое от посторонних глаз густым кустарником живой изгороди. Там, среди орхидей, лилий и роз, я проводил бесчисленные часы, наблюдая, как доктор Якоб поливает, подрезает побеги и всячески ухаживает за хрупкими растениями.
В своем хобби он был подлинным художником и, вероятно, состоял членом многочисленных клубов цветоводов, а в его стеклянном убежище бесконечной чередой распускались диковинные цветы. Мне хорошо запомнилось изобилие красок, хотя сам доктор Якоб носил костюм унылого серого цвета. Но его подопечные не разделяли пристрастий хозяина и предпочитали такие яркие и чувственные краски, что при взгляде на некоторые орхидеи у меня почему-то вспыхивал румянец на щеках, а живот странно напрягался. На эти цветы я не мог смотреть подолгу.
Еще мне запомнилось, как доктор Якоб уверенно двигался среди растений, как бережно и уверенно орудовал садовыми ножницами и, вероятно в силу профессиональной привычки, сыпал латинскими названиями, хотя никогда не забывал назвать и второе расхожее имя цветка. Он захватывал пурпурный цветок средним и безымянным пальцами, остальные прижимал к ладони, а потом негромко произносил на незнакомом языке:
- Haemanthus coccineus. - Потом переводил взгляд на меня, едва достающего до его локтя, и пояснял: - А для тебя это кровавая лилия.
Помню ли я сейчас эти чужестранные названия?
Нет.
Зато я помню, как иногда его глаза на короткое время вспыхивали, словно от запретного наслаждения, когда ловкие пальцы срезали благоухающий цветок и продевали в петлицу пиджака. В такие моменты доктор Якоб и сам расцветал, поворачивался ко мне, выпячивал грудь и демонстрировал единственный яркий мазок краски на самой унылой из всех серых тканей.
Это была вполне понятная радость, и казалось, не существовало более сильного наслаждения для садовода-любителя.
Но случались и другие дни, когда доктор Якоб получал новые редкие растения, и тогда, глядя на него, можно было подумать, что для него поют ангелы небесные, - торжественно-широкая улыбка всепоглощающей радости буквально освещала его лицо.
Особенно прекрасными в оранжерее мне казались кусты роз. Они прибывали с обернутыми мешковиной корнями, а их тонкие стебли на первый взгляд не представляли ничего особенного, вот только несколько нежных бутонов показывали тончайшие алые и розовые лепестки. После ряда манипуляций, после обрезки отклонившихся побегов, после удаления садовыми ножницами и специальным ножом мелких отростков то здесь, то там - с помощью незаметных деревянных распорок и нескольких витков проволоки кусты принимали более совершенную форму. Я с благоговейным восторгом наблюдал за тем, как доктор ходил кругами около массивного куста, а потом решительно брался за тщательно заточенные инструменты. Предварительный осмотр всегда занимал немалую часть времени, чтобы каждое изменение безошибочно соответствовало первоначальному замыслу. Позже, во время цветения, я не мог сдержать восторга, потому что в зависимости от желания доктора Якоба бутоны могли распускаться постепенно, покрывая куст яркой красочной волной. Или день за днем сдерживать рвущиеся наружу и угрожавшие разорвать зеленые футляры лепестки и наконец вспыхнуть ослепительным взрывом и превратить растение из зеленого в ярко-алое всего за одну ночь.
Я сказал, что наблюдал за действиями доктора Якоба, и так оно и было на протяжении долгого влажного лета и холодной зимы, когда ревущие керосиновые обогреватели превращали оранжерею в уголок экзотических джунглей посреди снежных просторов. Целый год я только наблюдал, а потом доктор Якоб протянул мне садовые ножницы.
- Ты уже достаточно насмотрелся, - сказал он мне и показал на молоденькую розу в углу оранжереи. - Она твоя.
Я прожил по соседству с доктором Якобом два года, и это время ярко запечатлелось в моей памяти.
А полисмену, не ведая, в чем состоит его дело, я сказал следующее:
- Да, я его знал. Но не слишком хорошо, я ведь был еще совсем ребенком.
- Он недавно умер, - сказал полицейский. - В возрасте девяносто одного года.
Затем он помолчал, наблюдая за моей реакцией и задумчиво работая языком в попытках вытащить застрявший между зубов кусочек мяса.
Я ничего не ответил и ждал продолжения.
- Он до последнего дня жил в том же доме в Данбери, где вы с ним познакомились. Он прожил там всю жизнь. Доктор Якоб был одинок, и к нему приходила женщина для помощи по дому. Она и обнаружила тело. Никаких родственников мы не нашли.
Я подумал, что доктор Якоб мог упомянуть меня в своем завещании.
- Во время подготовки дома к аукциону там обнаружились некоторые любопытные вещи. Фотографии. Вот почему и вызвали полицию.
Полицейский положил блокнот на колени - перевернутая страница вся была покрыта бессмысленными каракулями. Затем он сунул руку в карман куртки, достал пакет и вытащил оттуда пачку фотографий:
- Как вы понимаете, это только копии.
Полицейский положил пачку на журнальный столик и подтолкнул ко мне:
- Посмотрите. Хотя это и не слишком приятное зрелище.
На всех фотографиях были запечатлены человеческие трупы.
Результаты работы хирурга были засняты с близкого расстояния. С отдельных частей тел была удалена кожа, на следующих снимках эти же самые фрагменты освобождались от слоя подкожного жира, затем от мускулов. Были запечатлены и более глубокие исследования - местами мышцы были рассечены и под ними обнажались внутренние органы; на одной из фотографий грудная клетка была вскрыта пилой, чтобы показать легкие и сердце.
Я увидел лишенную кожи человеческую кисть без большого пальца, зато остальные пальцы были разведены так далеко друг от друга, что образовывали ровный полукруг.
Я увидел голову женщины, у которой были удалены глазные яблоки, лежавшие тут же, на щеках, а губы были так растянуты, словно женщина ужасающе ухмылялась прямо в камеру.
В конце концов, доктор Якоб был врачом.
Но фотографии будоражили сознание гораздо сильнее, чем самые подробные пособия по хирургии. Это были не просто иллюстрации к учебнику анатомии - в этих снимках чувствовалась тесная связь с личностью фотографа. Кроме того, на изображениях было слишком много крови. Оставшаяся на трупах кожа была испещрена темными пятнышками, и повсюду вокруг разрезов виднелись подсыхающие потеки.
Мне казалось, что препараты для занятий по анатомии должны быть более тщательно очищены.
И я не думал, что трупы могут истекать кровью.
Полицейский внимательно наблюдал, как я перебираю фотографии, и постепенно мне стало ясно, что он расположил их в определенном порядке. Сначала шли изображения отдельных частей трупов, а потом я увидел снимки, представляющие тела во всей их полноте. Вот только они лежали не на обычных хирургических столах и больничных каталках. Тела поддерживались в вертикальном положении при помощи шестов и веревок, да еще им были приданы определенные позы: ноги, разведенные, как при ходьбе, руки в процессе жестикуляции, а головы повернуты, словно во время разговора. Эти эффекты достигались при помощи проволоки, закрученной вокруг конечностей, а иногда и пропущенной сквозь тело. И повсюду виднелась кровь. Каждый разрез, каждая рана, а их было великое множество, были отмечены потемневшими потеками крови, совершенно черной на зернистых снимках. Кровь стекала с истерзанных тел и скапливалась внизу. Но и этого было мало: темные ручейки не поддавались законам гравитации, а были направлены и размазаны загадочным образом, образуя таинственные знаки не поддающейся расшифровке каллиграфии.
Мои глаза затуманились от слез.
Я покачал головой и протянул пачку фотографий полисмену.
- Не знаю, что и сказать, - попытался я произнести, но смог только беззвучно пошевелить губами.
- Вы поняли, где были сделаны эти снимки? - спросил он. - В оранжерее, позади дома. Там много окон и очень хорошее освещение. Посмотрите.
Полицейский показал мне снимок окровавленной женщины, обвитой проволокой. Снимок был немного передержан, и кожа, там где ее не запятнала кровь, светилась белизной. Фоном к фотографии служили полки, заставленные цветочными горшками.
- В самом доме для такого кадра было бы слишком темно. Я только ошеломленно кивнул.
Полицейский вытащил фото из моих пальцев и бережно положил в пачку, не забыв удостовериться, что снимок попал на то самое место, откуда был извлечен.
- После такой находки мы перекопали оранжерею и весь участок. Мы считали, что там могут быть захоронены отснятые останки тел. Ничего подобного. Только у самого крыльца обнаружились кости собаки.
Наверное, это был Блэки, а может, и какой-то другой пес, живший в доме после того, как я уехал.
- Мистер Якоб был врачом, и в этом отношении у него бесспорно были большие возможности. Он мог похоронить свои жертвы на кладбище или отправить в крематорий вместе с неопознанными трупами. Сейчас это невозможно проследить. Но в одном вы можете быть уверены. Одно мы знаем наверняка. - Полицейский подался вперед на своем стуле и так пристально уставился в мои глаза, что я не посмел отвести взгляд. - Этот человек был убийцей. Люди, над которыми он проводил свои опыты, были еще живы.
Я подумал о ручейках почерневшей крови на отснятых телах.
- Я не могу определить, сколько времени он поддерживал в них жизнь. Но на некоторых снимках рты разинуты, словно люди пытаются кричать, однако можно заметить, что у них вырезаны языки или перерезаны глотки. Они не могли произнести ни звука.
Я судорожно сглотнул.
- Вероятно, вам интересно знать, почему я все это рассказываю вам, да еще демонстрирую снимки.
Я кивнул. В темных глазах полицейского качнулось мое отражение.
- Есть один снимок, на который вы, вероятно, не обратили особого внимания. Эта фотография особенно нас заинтересовала. - Полицейский выпрямился и выжидающе посмотрел на меня. - Вы не запомнили ее? - Он покопался в пачке, выдернул один из снимков и протянул мне. - Вы это видели?
Да, я видел эту фотографию. Я заметил ее, когда перебирал всю пачку, но ничего не сказал. Но я не удивился и тому, что полисмен выделил ее из всего множества и теперь хочет услышать мое мнение.
Именно этого я и ожидал.
На снимке были запечатлены двое детей. Девочка лет пяти-шести со светлыми волосами, расчесанными на прямой пробор. Лицо было изрезано до неузнаваемости, а одна рука с широко растопыренными пальцами, возможно сломанная, неестественно заведена назад, за голову. Вторым ребенком на снимке был мальчик. Он стоял на коленях рядом с девочкой и не смотрел в камеру. В правой руке мальчика виднелся нож, наполовину погруженный в брюшную полость, все внимание его было поглощено исследованием внутренних органов.
Полицейский вытянул руку и постучал по фотографии шариковой ручкой:
- Нас очень заинтересовал этот мальчик. Мальчик на снимке стоял к камере спиной.
- Вы не знаете, кто это мог быть? Может, кто-то из детей, живших по соседству? Посмотрите повнимательнее. Я знаю, что это нелегко, но все же постарайтесь.
Жестоко исковерканное тело девочки вышло на снимке очень четко, а вот мальчик получился несколько смазанным, вероятно, из-за того, что он пошевелился во время съемки.
Я покачал головой и едва смог выговорить «нет».
- Что вы сказали?
- Нет, - повторил я.
Я прижался лбом к холодному стеклу и смотрел, как полисмен усаживается в свою машину. Полисмен с фотографиями.
И этот снимок: мальчик, девочка и кровь.
Горячие слезы подступили к глазам и вырвались наружу. Я услышал, как они с негромким стуком падают на пол.
Вискерз в моих руках завозился, и я неловко погладил его по голове.
Я узнал ту девочку с фотографии. Узнал в тот же момент, как только увидел снимок. Она повернулась к солнцу, протягивала к нему руки, словно в одно и то же время загораживалась от его лучей и жаждала света; так розовые кусты оберегают свои нераспустившиеся бутоны. Я узнал каждый изгиб ее тела.
Я вспомнил, как подрезал и изгибал ее веточки, подражая доктору Якобу и его настойчивости в формировании растений. Он не раз утверждал, что некоторыми цветами, красивыми сами по себе, стоит пожертвовать ради общего облика куста, а если обрезать некоторые ветки, можно в будущем получить более здоровые и крупные бутоны. Я прилагал все усилия, чтобы если и не достичь совершенства, то по крайней мере показать, что разделяю его взгляды.
Вот таким он и запечатлелся в моей памяти - розовый куст, тянущийся к скудному зимнему солнцу, и маленький мальчик, подражающий своему наставнику.
В фотографиях полицейского, должно быть, что-то не так. Может быть, свет, проходящий через линзы объектива, исказил изображение и воспроизвел совершенно другие образы. А может, само время изменяет природу вещей и приводит их в соответствие с темными отклонениями сознания зрителя, так что розовый куст превращается в окровавленное тело ребенка.
Я не мог допустить ничего другого.
Я же прекрасно помню, как держал в руках ножницы и нож, как срезал цветущие ветки. Я помню благоуханное тепло внутри оранжереи.
В то субботнее утро я провел несколько прекрасных часов, а когда снова посмотрел на небо, оказалось, что солнце уже высоко, а я обещал матери вернуться домой в полдень. Доктор Якоб, сидя на деревянной скамье, склонился над горшком с орхидеей с садовым совком, а рядом с ним на скамье лежали обрезки стеблей и клочки губчатого мха. Я извинился за то, что отвлекаю его от работы, и спросил о времени. Он улыбнулся. Затем вытер руки полотенцем, вытащил из кармана золотые часы и нажал кнопку, чтобы откинуть крышку с циферблата.
- Без пяти двенадцать, - сказал он. - Думаю, тебе пора возвращаться домой. Твоя мама тебя ждет.
Доктор Якоб посмотрел в тот угол, где я трудился, и я, проследив за его взглядом, увидел на полу обрезанные листья, веточки и выщипанные бутоны, которые не успел убрать.
- Прекрасно, - сказал доктор Якоб, указывая рукой на розовый куст. - Ты хорошо поработал. Очень хорошо. Передай своей маме, что она может тобой гордиться.
Я зарделся от гордости.
- А теперь поторопись. Я сам все уберу.
Я действительно заторопился, ловко обогнул треножник с фотографической камерой, схватил куртку с крючка на двери, набросил ее на плечи и, не застегиваясь, понесся по тротуару. Выпавший накануне снег разлетался под ногами и сверкал в лучах солнца кристаллами совершенной формы. Не замедляя бега, я свернул на дорожку к дому, а там, внутри, было тепло, меня ждала мама и вкусный обед.
Она оглянулась, когда я ворвался в дверь. Мама улыбнулась, сверкнув немного искривленными зубами.
- А вот и ты, мой маленький генерал.
Тут она заметила, что одну руку я прячу за спиной.
- О, а что ты мне принес?
Мама вытянула шею, чтобы заглянуть мне за спину, но я отступил на шаг назад и не дал ей посмотреть.
- Ничего, совсем ничего, - ответил я.
Но я не мог и не хотел долго скрывать свой сюрприз. Я протянул ей розы, как рыцарь протягивает букет своей королеве. Это были цветы из оранжереи, срезанные мною с того самого куста. Их было пять, каждый цветок - само совершенство, с идеальными бархатистыми полукруглыми лепестками винно-красного цвета. Там, где во время моего сумасшедшего бега на растения попали снежинки, теперь блестели капли воды.
Все было так, как запечатлелось в моей памяти. В моих воспоминаниях.
Но вот что мне очень хочется знать: что именно увидела мама в моих протянутых руках? Что именно она приняла и поставила в вазу на столе, пока я садился обедать?
Что она увидела?
This file was createdwith BookDesigner program[email protected]12.09.2008