Ермаков СергейВиртуоз мести

Сергей Ермаков

Виртуоз мести

Персонажи и события, описанные в данном произведении вымышлены. Любые совпадения считать случайными.

"Я обещал Ей убивать вас медленно и жестоко. Чтобы от той грани, где начинает свою пляску смерть, до той, где она разрывает окровавленное сердце, вы смогли ощутить все - боль, страх и унижение! Все муки, через которые прошла она, бедная девочка, когда вы насиловали и убивали Ее. Она наказывает вас сейчас, спустя семь лет, моими руками, и руками Господа Бога! Она умерла непорочной, а вы продолжали грешить, и за это вам кара - смерть!"

1

Он шел по улице. Яркий солнечный день переливался разноцветными красками. Под ногами шуршал золотой песок, а вокруг цвели оранжево-зеленые деревья. Небо - нереально-синее - кружило голову, солнце катилось по небосводу, брызгая жаркими лучами и ослепляя глаза. Где-то за деревьями, то далеко, то ближе, играла чудесная музыка. Было очень жарко, даже тень деревьев не спасала от жары. Он захотел пить и пошел в тень под навес, где наверняка был маленький бар с холодным, как вода в горном ручье, пивком.

Он шел и не замечал, что ноги проваливаются в песок все глубже, и идти дальше становится все труднее. Ноги не хотят слушаться его, не двигаются с места. И стоит он вовсе не на золотом песке, а на грязном, в трещинах асфальте, и проваливается в него все глубже и глубже. Похоже, что чья-то рука крепко держит его за щиколотку и тянет под землю.

Вокруг уже не было ни голубого неба, ни ярких красок, только серая грязная масса колыхалась повсюду, и он видел в ней лица, замершие в ужасных гримасах, как каменные изваяния. Жаркий, как адский огонь, свистящий ветер носил в грязном воздухе обрывки паутины, они прилипали к лицу и мешали дышать. Он с трудом вырвался из захвата подземного капкана и попытался бежать, но, как он ни старался, сдвинуться с места не мог. Свет пропал, земля под ним осела и рухнула, и он понял, что летит вниз, вместе с кусками асфальта. Он не упал, а как невесомый, опустился на покрытые льдом камни.

Вокруг были зеленые от плесени стены, влажные и холодные. И снова паутина везде, которую не порвать. Он вдруг явственно ощутил, что кто-то на него смотрит. Взгляд, от которого мурашки продирают всю кожу и невозможно дышать. Тут он понял, что опять попал в колодец, из которого выхода нет. Появилась Она. Стало тихо-тихо, и колодец закрутился, как бешеная карусель. Он ощутил, что страшные неведомые силы приподняли его и несут к ней. И вот она уже рядом, и лицо все такое же свежее и молодое. Она вся в белом, как невеста, и даже красивей, чем в жизни.

- Привет, - говорит она, - поцелуй меня!

Ему страшно не хочется ее целовать, но ему радостно, что она снова жива, что все, что было, просто ошибка. Она и не умирала, а просто живет тут, в колодце, и ее не нашли. Об этом поскорей нужно рассказать всем, кто ее искал, и он облегченно целует ее прямо в губы, закрыв глаза. Но зубами ударяется об зубы и чувствует, как они ломаются от старости. Он открывает глаза и видит, что целует мертвый череп, который глядит на него зловещими черными глазницами. Череп улыбается и тянется к нему, хочет поцеловать его еще и еще, а руки скелета сжали плотно его шею и душат, душат. Трупный холод скручивает все внутренности, что-то огромное и страшное навалилось всей массой. И сразу послышался гомон и гогот преисподней, и тут же сон разорвался, разлетелся на тысячу мелких частей.

2

Семен вскрикнул во сне, проснулся и вскочил в постели. "Прекрати! закричал он на всю квартиру. - Сколько ты будешь мне сниться в этом проклятом колодце! Оставь меня в покое!" Со злости он швырнул об стену первое, что попалось под руку - пульт от телевизора. Пульт ударился о стену и, как резиновый, отскочил, упав в кресло.

Семен был один в квартире, которую снимал у знакомых. За окном был день, но свет едва пробивался сквозь тяжелые шторы. Обычно Семен, проснувшись в выходной день, брал пульт, включал телевизор и долго смотрел все подряд, пока желудок не начинал требовать пищи. Но пульта сейчас рядом не было, за ним нужно было идти через всю комнату, вставать из нагретой постели, а этого делать не хотелось. К тому же дурной сон совершенно испортил настроение, которое обычно в выходной день у Семена было превосходным. Это нужно было срочно исправлять. Не хватало еще весь выходной ходить хмурым, как бука.

Семен набрал в легкие воздуха и, лежа в кровати, на выдохе запел громко и крайне фальшиво. Он несколько раз пропел строчки крутящегося в голове веселого шлягера, и это немного помогло прийти в себя. Вставать не хотелось, но это было нужно делать незамедлительно, потому что вчера до полуночи Семен смотрел телевизор и выпил, наверное, в общей сложности литра три чая.

Семен откинул одеяло, пошарил ногами по полу в поисках тапочек, не нашел и встал с кровати. Подойдя к окну, он рывком распахнул шторы и открыл раму. В прокуренную комнату хлынул свежий воздух и шум города. Было очень тепло для марта, безветренно и спокойно. Прохожих не было, возле серой кирпичной стены школы деловито курили две девчонки-малолетки.

- Эй, конфетки, - крикнул им Семен, - сколько время?.

Девчонки не повернули в его сторону своих крашеных ресниц и даже напротив, отвернулись от него. Но Семену не нужно было знать, сколько времени, у него были свои часы и был сегодня выходной. Просто у него было хорошо на душе. Весна. Птицы расчирикались и носились друг за другом, согретые солнцем. Семен не был поэтом, иначе бы он сел писать стихи. Но поскольку он писать любил не очень, то решил продолжить разговор с девушками.

- Эй, рыженькая, - крикнул он снова, - заходи в гости. Подарю шоколадку!

- Пошел ты, - ответила совсем не та, к которой обращался Семен.

Иного Семен и не ожидал, да и все равно ему было. Что они еще могут ему сказать? Курят с малолетства, пьют, колются. В мозгах одни опилки, как у Винни-Пуха. Семен отошел от окна и пошел на кухню. В холодильнике было совершенно пусто, и Семен, вздохнув, поставил чайник на плиту. Шлепая по полу босыми ногами, пошел в ванную и залез под душ. Малолетки, курившие у школы, были знакомы Семену давно. Всю зиму они дымили напротив его окна, и та рыженькая даже Семену нравилась. Непохожая на остальных, стройная, высокая, с голубыми глазами и приятным личиком.

По правде говоря, сейчас бы Семен не отказался и от той, которая сказала: "Пошел ты". Ее лицо не дышало благородством, обычная ПэТэУшная мордаха. Зато бюстом можно было накрыть всего Семена, вместе с ванной. В голову полезли хорошие мысли, которые сразу же придали сил и жизнелюбия. Сегодня Семен заговорил с этими девчонками впервые, раньше только наблюдал за ними в окно, когда завтракал или пил кофе с утра.

Семен пустил посильнее холодную воду и подставил голову под прохладный дождь душа. Уставшая от пересыпания голова зашипела, как раскаленный утюг, и мало-помалу к Семену начала возвращаться ясность мысли и легкость жизни. Состояние организма, когда долго спишь, становится похожим на состояние похмелья. Похмелья Семен не испытывал уже очень и очень долго. Он поклялся себе семь лет назад не пить больше ни капли спиртного. И не пил.

Семен вылез из ванны, растерся махровым полотенцем и посмотрел на себя в зеркало. Конечно, сейчас он не выглядел на свои двадцать пять. Хотя ещё два года назад, когда Семён вернулся из заключения худым, постаревшим с волчьими злыми глазами, ему казалось, что никогда уже он не будет похож сам на себя. Выражение постоянной настороженности, как маска прилипло к лицу за годы проведенные за колючкой. А вот теперь его уже не было.

Прошло какое-то время. Хорошее питание, спортивные занятия и, главное, свобода и сделали его снова крепким симпатичным ясноглазым парнем. А когда наконец вставил себе выбитые в зоне передние зубы и вовсе сделался неотразим. И хотя пять лет проведённых за решёткой уже не вернуть, но двадцать пять это все-таки не восемьдесят пять. Считай вся жизнь ещё впереди и можно писать её набело.

Семён аккуратно побрился и, почистив зубы, пошел на кухню, где вовсю уже надрывался пронзительным сиплым свистком чайник. Подпевая ему, пиликал где-то в комнате телефон.

Семен не спеша выключил газ под чайником и пошел искать трубку телефона. Разговаривать с кем бы то ни было сейчас ему не хотелось, но могла позвонить мама, которая знала, что у него сегодня выходной, и расстраивать ее своим отсутствием в планы Семена не входило. Трубка нашлась под подушкой, откуда истошно визжала, Семен достал её, прижал ее к уху и пошел опять на кухню, чтобы приготовить себе кофе.

- Алло? - спросил Семен в телефон, но в трубке или просто молчали, или что-то не соединялось на станции.

"Точно межгород, - подумал Семен, - мама звонит".

- Алло! Алло! - закричал в трубку Семен. - Мама? Это ты?

- Нет, это не мама, - ответил в трубке незнакомый мужской голос.

Семен, смутившись своей оплошности, посуровел и спросил недовольно:

- Ну, кто это еще? Чего надо?

- Последний хищник выпущен из клетки, - сказал собеседник низким, хриплым ледяным голосом, принадлежавшим явно пожилому человеку. - И завтра начнется охота на волков.

Семен хорошо запоминал голоса и, один раз услышав, не забывал никогда. Он судорожно пытался понять, кто из друзей его разыгрывает, потому что какие-то нюансы в интонации собеседника показались ему слышанными ранее. Чтобы понять, кто это дурачится, нужно было говорить дальше.

- Ну-ну, - ответил Семен, насыпая себе кофе в чашку, - но меня охота не интересует, я по другим делам, по рыбалке, например...

- А ты не охотник, - ответили в трубке, усмехнувшись, - ты дичь!

Семен любил шутки, но это была шутка глупая и злая, за которую там, где он был раньше, могли запросто выпустить кишки. Похоже, какой-то ненормальный названивает кому ни попадя, или какой-нибудь недоносок решил оскорбить Семена по телефону, находясь на безопасном расстоянии. Ни в том, ни в другом случае продолжать разговор не было смысла, и Семен повесил трубку.

Телефон тут же зазвонил снова, и одновременно позвонили в дверь. Семен чертыхнулся, нажал на трубке кнопку ответа, буркнул: "Подождите", положил трубку на стол и пошел открывать. Он привык смотреть в глазок, прежде чем открыть дверь. Чего скрывать - врагов было предостаточно, но когда он увидел, кто к нему пожаловал, даже поперхнулся. За дверью стояли давешние девчонки-малолетки с улицы - та самая красивая рыженькая и вторая грудастая.

- Подождите, - сказал он, - сейчас штаны одену.

За дверью засмеялись. У Семена пронеслась мысль, что, может быть, малолетки привели с собой своих ухарей, которые, открой он дверь, вломятся в квартиру, чтобы обнести ее. С другой стороны, какие ухари могут быть у этих девок? Такие же, как и они - шпана, вонь подрейтузная. Таких Семен один пятерых в пучок свяжет и пошинкует, как капусту. Одев свои любимые спортивные штаны - синие с красной полосой - Семен открыл дверь и спросил у девчонок:

- Чего надо?

- Ну, не кисло! - возмутилась грудастая. - Сам же приглашал и сам же, ну, блин! Ты чего?

Именно такой, хорошо построенной фразы Семен и ожидал. Он отошел на шаг назад и, распахивая дверь, произнес:

- Так вы же отказались от гостей, кажись...

- Не пристало дамам сразу соглашаться, - ответила грудастая, заглядывая внутрь квартиры с порога, - ты один?

- Один, один, - усмехнулся Семен и пошел на кухню к телефону, который уже пиликал короткими гудками, лежа на столе.

Девчонки прошли, захлопнули дверь. Было видно, что рыженькая смущается и жмется к стене. Зато грудастая вела себя по-хозяйски.

- Один, один, - бормотала она, снимая полусапожки, - так вот раз пошла в гости к пацану. Сказал, что один будет, а там орава черных с рынка сидит, говорят мне: "Заходы, дэвушка, будь, как дома"! Меня от них тошнит. Еле убежала потом.

Семен обратил внимание на слово "потом". Значит, осталась сначала, хоть и тошнит. Девчонки пришли даже без пальто, видимо, сбежали с урока. Такие сами лезут к тебе в кровать, а потом бегут к маме жаловаться, и идут парни по этапу за изнасилование. Семен таких видел-перевидел. Не больно их на зоне жалуют.

- Давай, Инна, снимай обувку, - обратилась грудастая к рыженькой, - что стоишь, как целка на панели? Парень вроде нормальный, видела как он машину свою намывает. Не обидишь ведь нас, правда? - спросила она у Семена и такое невинное при этом сделала лицо, сложив губки бантиком, что Семен едва удержался от смеха. Грудастая ему явно нравилась. Напористая девка и симпатичная. Про бюст же вообще разговора не было - он был великолепен.

- Не обижу, - ответил Семен, - проходите. Кофе будете?

- Поесть бы, - напрямик сказала грудастая. - Меня, кстати, Алена зовут, а это, - махнула она рукой в сторону рыженькой, которая снимала сапоги, это Инна. Она у нас целка-невидимка.

- Это как? - спросил Семен.

- Ну, я в смысле, что скромная очень, - ответила Алена, - если б не я, пропала бы.

- Это точно, - согласился Семен, - пропала бы.

- Так как насчет пожрать? - спросила Алена снова, прямиком направляясь на кухню. - Обещал ведь шоколадкой угостить.

- Это я образно сказал, - усмехнулся Семен.

- Ну, ты даешь! За базар ответишь! Шоколадка за тобой! Нечем, значит, у тебя подкрепится? - нахмурилась Алена, заглянув в холодильник, - плохо.

Инна тем временем прошла и села на диван. Семен отметил, что ходит она, как фотомодель по подиуму. И села так же. Как будто на голове несет хрустальную чашку с дорогим напитком.

- Готовить умеете? - спросил Семен.

- Это смотря что, - нараспев произнесла Алена, - если там яичницу или пельмени, то запросто.

- Фарш у меня есть в морозилке посмотри, - сказал Семен, - можно котлеты сделать.

- Не-не, это я не могу, - замотала головой Алена, - долго очень.

- Я пожарю, - сказала Инна, вставая. - Только мне передник нужен.

- Передник найдем, - сказал Семен, - была бы хозяйка.

Котлеты пожарить не получилось - фарш был заморожен до состояния айсберга. Пришлось Семену настрогать его ножом и пожарить с луком на остатках масла. Гарнира не нашлось никакого. В кухонном пенале на одинокой макаронине сидел худой таракан, падая в обморок от истощения. Хлеба тоже не было. И деньги вроде были, а вот запасов Семен делать не умел.

Блюдо, которое готовила Инна, источало такой тонкий и аппетитный аромат, что кружилась голова и слюна била фонтаном. Через минут двадцать, не дожидаясь окончательной прожарки, вся компания со смаком наворачивала полученное блюдо.

- А мы давно заметили, что ты на нас в окно пялишься, - призналась Алена, закончив трапезу и попивая кофе. - Я смотрю, вроде парень симпатичный, и квартирка хорошо обставлена. В окно же у тебя с улицы видно все. Шторы вечно открыты. Думаю, надо зайти познакомиться. И со школой опять же рядом. Можно на перемене зайти поесть, или просто так посидеть телик поглядеть. Но повода не было. А сегодня ты "врезал". Не мог, что ли, чего-нибудь поумней придумать, чем время спросить?

- Но сработало ведь, - улыбнулся Семен, - зашли же вы в гости.

- Да, - согласилась Алена, - зашли. А чё?

- Да, ничего, - ответил Семён, - всё нормально.

- А где ты работаешь? - спросила молчаливая Инна, разглядывая обстановку квартиры.

- На заводе промышленных деталей, токарем, - ответил Семен.

- Не свисти, - рассмеялась Алена, - я твою машину видала у подъезда. Таких у токарей не бывает. У меня у самой батяня слесарь, так он на ржавой копейке ездит и радуется. А у тебя тачка тысяч двадцать стоит.

Семен не стал ничего объяснять. Пусть думают, если хотят, что это его машина. Так даже лучше. Тем более что ездит он на ней куда хочет, и стоит она возле его дома.

Телефон снова зазвонил. Семен взял трубку.

- Алло! Сэмэн, это ты? - раздался голос в трубе, и Семен его сразу узнал. Не так много людей знали его зековское прозвище: Сэмэн. Кто-то ляпнул, так и зацепилось.

- Это я, Бомба, Сэмэн! Узнал? - радостно кричала трубка на всю квартиру.

- Узнал, - ответил Семен без энтузиазма. - Как дела?

- Да вот, откинулся на неделе. Гужбаню сейчас. Тачка тут меня ждет. Бабки есть. Давай забуримся куда-нибудь в кабачину, побазарим, телок снимем, потрахаем. Не виделись с тобой лет сто! С последней пересылки.

Говорить о зоне сейчас, в присутствии малолетних девчонок, с которыми Семен только-только познакомился, не хотелось. И вообще с самим Бомбой ему не хотелось ни говорить, ни тем более встречаться. Похоже, что тюрьма Бомбу мало изменила. А сидел он дольше всех из их компании, которая шла по одному и тому же делу.

- Откуда у тебя номер моего телефона? - спросил Семен.

- Танька-Гарпия дала, - ответил Бомба. - Знаешь, где я ее встретил? Охренеешь! Заказал, короче, шлюх через газету. Привозят, а там среди этих блядей и Танька-Гарпия. Я ее и взял на два часа, а ебашил всю ночь! Денег, конечно, не дал, так она, сука, сутенера вызвонила. Я и его оттрахал, как быка. Выкинул обоих на хер на улицу.

Бомба в трубке оглушительно захохотал, девчонки переглянулись. Бомба так кричал, что они слышали весь разговор.

- Бомба, - перебил монолог Семен. - Я сегодня уезжаю в командировку за рубеж. Надолго. Поэтому мы вряд ли в ближайшие лет десять сходим куда-нибудь вместе.

Бомба помолчал.

- Значит, тебе в падлу встречаться со старым корешем, - сказал он совсем другим тоном, тягуче, нараспев по-блатному, - чистеньким хочешь быть. Запомни, в говно вляпался, не отмоешься.

- А это уже не твои проблемы, - жестко ответил Семен. - Я сейчас занят, Бомба, так что не обессудь.

Семён хотел положить трубку, но Бомба опередил его.

- А пошел ты, - сказал он торопливо и бросил трубку.

Девчонки напряглись и сидели на самых краешках кресел. Семен посмотрел на них. Из-под накрашенных ресниц на него глядело две пары настороженных глаз. Семену, в общем-то, было совершенно безразлично, что подумают о нем две эти школьницы, но все равно нужно было проставить все точки над "i".

- Я сидел в тюрьме пять лет, - сказал Семен, наливая всем кофе, - если это вас страшит, можете уйти. Я не держу.

- Ты нас выгоняешь, что ли? - спросила Алена чуть дрогнувшим голосом.

- Нет, сидите, пейте кофе, - ответил Семен, - можете заходить еще, если хотите...

Повисла неловкая пауза. Все пили кофе и не знали как продолжать разговор.

- А за что ты сидел? - спросила Инна.

- За валюту, - ответил Семен.

Он всегда отвечал так, когда хотел избежать дальнейших расспросов. За валюту, значит, практически незаконно осужденный. Пострадавший от политических игр и, значит, заслуживающий не только сочувствия, но и моральной реабилитации.

Семен улыбнулся. В голове всплыла фраза "Последний хищник выпущен из клетки. И завтра начнется охота на волков". Может быть, последний хищник это Бомба, который недавно вышел из тюрьмы. "Из клетки". Бред какой-то. Неужели кто-то решил его запугать, вот так по-детски. Здесь на свободе, он тоже не какая-то сявка тупорылая. Определённый вес имеет, и не хрен ему угрожать.

- У нас урок через десять минут, - произнесла Алена, прервав мысли Семена, - мы пойдем.

- Идите, - задумавшись о своем, безразлично ответил Семен.

И девчонки ушли.

3

Девчонки ушли, а Семен подумал, что ту девушку тоже звали Инна. И возраст у нее семь лет назад был такой же, как у этих малолеток сейчас. Семен тогда, до того рокового вечера и последующей ночи, не знал никого из той компании, с которой его потом будут связывать воспоминания долгих пять лет. И не только воспоминания, но и толстая папка уголовного дела.

Жизнь шла своим чередом и вот однажды как-то вечером тупой амбал Бомба, которого Семен знал по работе на валютном пятачке, предложил съездить в гости на день рождения к какой-то Таньке-Гарпии, которая славилась тем, что, обладая приятной внешностью, отдавалась всем подряд.

Но особенно хорошо у нее получалось взять в рот. В этом своем умении она тоже никому отказа не давала. Бомба так хорошо и подробно расписал Танькины успехи на этом поприще, что Семен сломался и решил сам посмотреть на легендарную Таньку. У него была тогда лиловая "восьмерка" - самый шик, козырная тачка настоящего "мажора".

По дороге на хазу где справлялся день рождения у овощного рынка они прихватили с собой какого-то Алика - невысокого кудрявого азербайджанца примерно их возраста. Алик был одет в ядовито-зеленый с красным спортивный костюм и лакированные туфли с отрезными носами. Белые носки сверкали издалека. Вообще Семену не очень нравилось общаться с "чёрными". Но Бомба сказал, что у Алика есть травка, какой никто в этом городе не курил, потому что отец Алика сам этим делом заправляет. Семен, по правде говоря, "по работе" частенько якшался со всякими отбросами и подумал, что одним Аликом среди знакомых больше, одним меньше - ничего не меняет. И ошибся.

Алик, увидев их машину, замахал руками. Он чертовски замерз в своих модных туфлях и в кожаной куртке из неровных кусочков. На улице и правда было непривычно холодно для питерской зимы, обычно мягкой и слякотной. Алик сел в машину, долго цокал языком, приговаривая: "Ах, хароший, тачка, да. Надо печка включить погромче, да". Потом попросил Семена поставить в магнитофоне замызганную кассету со своими чуркестанскими песнями. И всю дорогу подпевал гнусавым голосом, пока Семен не выкинул кассету назад, где сидел Алик.

- Зачем так делаешь, а? - обидевшись, спросил Алик. Семен ничего не ответил.

Приехали они на квартиру к какому-то длинному худому рыжеволосому Ваське. С Васькой Семен тоже не был знаком. Это был приятель Бомбы и Алика. Компания собиралась именно у Василия по причине временного отсутствия родителей. Те были в отпуске, далеко от дома, что позволяло Василию вести чудесную жизнь, напиваясь и наедаясь каждый день на халяву за счет гостей. Взамен гости требовали кровать, чистые простыни и иногда ломали мебель. Чистых простыней уже не осталось, а вот мебели было еще достаточно. Вася нигде не работал, учился в каком-то ПТУ, в которое не ходил никогда.

Семен не особо любил распивать в малознакомых компаниях, но тяга к общению с прекрасным полом всегда пересиливала врожденную осторожность. Когда Семен, сняв ботинки, прошел в комнату, чтобы поставить на стол бутылку шампанского и водку, он и увидел Инну и Таньку. Они сидели на диване и без интереса смотрели телевизор. Кто из двух девушек был Танькой-Гарпией, Семен понял сразу по глазам. Таких блядских глаз Семен не видел никогда. Она смотрела на него, словно уже делала минет.

Инна, конечно, была не такой вызывающе распутно-красивой, как Танька, но тоже ничего себе, симпатичная. Светлые волосы вились и локонами ложились на худенькие плечи, облаченные в белоснежную блузку. Свои чудные ножки и попку в короткой юбке Инна прикрывала вышитой подушкой с дивана. У неё заметно подрагивали руки, наверное от волнения и Семён сел рядом с Танькой.

Танька была черноволосая, волосы цвета вороньих крыльев, но самой влекущей и манящей частью тела у Таньки были, конечно же, губы. Накрашенные ярко-красной помадой, пухлые, они как будто жили своей жизнью, находясь в постоянном движении. То вытягивались в трубочку, то сжимались, то приоткрывались и ласкали друг друга. Иногда Танька как бы невзначай медленно проводила по краешкам губ остреньким языком и сама закатывала глаза, тая от удовольствия.

Семен без излишних предисловий представился девчонкам и тут же выдал целую серию новых анекдотов, рассмешивших их обоих. Сразу же стало легко общаться. Семен с Инной пододвинули журнальный столик поближе к дивану. Танька по-хозяйски взяла из серванта бокалы, они налили шампанского и выпили за знакомство. Инна все-таки вела себя настороженно, пристально вглядываясь в глаза Семена, улыбаясь только изредка и не допивая шампанское.

Зато Танька хохотала, как заведенная, над шутками и даже пару раз уже чмокнула его в щеку. Потом к ним присоединились Бомба, Алик и Василий, до этого говорившие на балконе как бы "по делу", а на самом деле пробовавшие на крепость травку, принесенную Аликом. Алкоголь развязал языки, говорили о разном, шумно чокались. Скромная закуска быстро закончилась, а водка все лилась Ниагарским водопадом. Это никого не смутило, компания продолжала пить и пьянеть по космически. Потом все, кроме Инны, пробовали на балконе травку, принесенную Аликом. Алик как раз тогда спросил у Бомбы:

- Телок не мало? Нас четверо - их двое? Как будем делить, да?

- Не ссы, - ответил Бомба, - Танька за троих отработает.

Алик довольно захихикал, а Бомба сразу же пошел первый трахнуть Таньку. Открыть, так сказать, почин. Он взял девушку за руку и без слов повел в спальню. Танька пошла охотно, у самой двери помахала всем ручкой и сказала: "Бай-бай!", показав блестящие знания английского языка.

Инна сразу же после того, как Танька ушла, села поглубже в уголок дивана и закрылась подушкой. Чего она не ушла тогда сразу, было не понятно? Постеснялась показаться смешной трусихой? Ждала Таньку? А может быть просто и не могла представить что с ней может произойти? Да, лучше было бы если б она тогда ушла...

Но Инна осталась. Сильно подвыпивший Василий что-то долго говорил ей, сидя рядом, размахивая руками и то и дело подсовывая ей бокал с шампанским, и убеждая выпить с собой на брудершафт, но Инна оттолкнула бокал и пролила на диван шампанское. Василий, ни сказав ни слова, побежал на кухню за полотенцем, где курил в это время Семен, и пожаловался возмущенно:

- Вот сучка, шампанское пролила, диван испортила. А я к ней по-доброму. Не хочет пить на брудершафт. И трахаться не даст, наверное. А у меня уже стоит, как Останкинская телебашня. И зудит, как комариный укус.

Василию хорошо удавались описательные сравнения.

- Не гоноболь, Василий, - сказал выходивший в из ванны удовлетворенный Танькой Бомба, когда услышал жалобы Василия, - Танюха душ примет, приласкает и тебя. А эту целку-недотрогу мы разведем сегодня, не ссыте.

Бомба закурил, задумался и предложил Семену:

- Может, ты попробуешь ей влудить? Она вроде на тебя не так, как на всех, поглядывала? Я видел.

- Может, и попробую по настроению, - сказал Семен и потушил сигарету.

Инна ему нравилась и он не отказался бы попробовать расколоть этот миленький грецкий орешек, облаченный в коротенькую юбочку. Но не насилием, естественно, а нежностью и лаской. Горячими, как поцелуй словами и страстными обещаниями. Но пока даже заговорить с Инной у Семена не получилось. К тому же он курнув после выпивки совсем потерял контроль над своей головой, которая убегала от него, носилась по комнатам, а потом возвращалась опять и усаживалась на шею.

Танька, вскоре выйдя из душа, сразу же повисла на разомлевшем Семене, и уже через пятнадцать минут они уже кувыркались на большой тахте родителей Василия. А потом, после секса с Татьяной, Семену уже и вовсе не захотелось заниматься недотрогой Инной. Растрачивать на нее впустую дорогостоящие комплименты. В восемнадцать лет все гораздо проще и сложней одновременно. Кто как умеет.

Когда Семен с Танькой вышли из спальни, в комнате царило веселье. Василий включил на полную мощь магнитофон и лихо отплясывал, размахивая длинными руками. Алик подпевал, сидя на подлокотнике дивана и искоса плотоядно поглядывая на Инну, которая сидела на том же самом месте, что и полчаса назад, обнимая маленькую вышитую подушку. Танька сразу же пошла на кухню покурить. Семён заметил, что в комнате появился еще какой-то парень невысокий худощавый, с симпатичной по-девичьи мордашкой.

Увидев Семена, он подскочил к нему, протянул руку и представился: "Кирилл". Семен познакомился с ним без энтузиазма. На хрен нужен еще какой-то неизвестный Кирилл, когда и так в квартире толпа пьяных и обкуренных мужиков и всего две тетки, одна из которых сидит весь вечер на диване, да еще и подушкой прикрылась. Семен сел за стол и незаметно скосил глаза на Инну. Та сидела, вздернув подбородок, словно королева перед гильотиной. Она мельком взглянула на Семена и сразу же отвернулась. Веселье продолжалось.

В кухне в это время между Танькой и Бомбой произошел следующий диалог.

- Хер ли, подруга твоя сюда пришла, на диване сидеть, что ли? - спросил Бомба.

- Оставь ее, ебанутая она, - ответила Танька, - не обращай внимания.

- Ебанутая, не ебанутая, а что теперь мужикам, страдать? Сидит, как мумия, бережет свою мохнатку подушкой. Я же просил тебя хорошую подружку взять. А ты привела это мурло.

- Никого из подруг дома не было. Любка на свадьбу пошла сегодня свидетельницей, у Светки новый хахаль, она с ним загуляла, Галка триппер лечит - тут без вопросов. Инну эту я со школы не видела, случайно позвонила ей, пригласила к себе на день рождения. Она обрадовалась, как идиотка и пошла. Не могла же я ее спрашивать, будет она с вами трахаться или нет.

- Надо было спросить.

- Ну ты, Бомба, иногда такую херню говоришь...

- Мне-то по фиг, - сказал Бомба, - мне и с тобой неплохо совокупляться, мне она на хер не нужна, а вот ребята сейчас заведутся, да и вцурпелят ей по самые гланды. Через не хочу и не могу. Алик давно уже хотел ее за чуб и на кровать. Поговори с ней, а то ведь сама знаешь как дело может кончится.

Танька кивнула, Бомба, как пушинку, снял ее с колен и посадил на стул.

- Я ее сейчас позову, - сказал он, - объясни ей расклад. Начнет кочевряжится - пусть идёт в зад отсюда. Не хрен тут мне золушкой прикидываться.

- Ладно, давай зови, - согласилась Танька, - я пока покурю.

Тут на кухню ворвался Василий. Его штормило уже от стены к стене. Он кинулся к Таньке, обнял ее и начал целовать в вырез на груди. Бобма оторвал Васю от Таньки и потащил его, упирающегося в комнату. Разочарованный Василий громко кричал Бомбе в лицо: "Ты же мне сам обещал! Жалко, да? Дырки жалко?"

Инна вскоре появилась на кухне с неизменной подушкой, села на краешек табуретки и внимательно посмотрела Таньке в глаза. Танька глубоко затянулась и, выдохнув дым, спросила:

- Что ты все с этой подушкой ходишь, как целка?

- А я и есть целка, - ответила Инна.

Это заявление крайне удивило и развеселило Таньку. Она насмешливо в упор посмотрела на Инну и громко расхохоталась:

- Что, правда никогда с мужиком не спала?

Инна замотала головой:

- Нет.

- Что, и в рот не брала ни разу?

Инна брезгливо поморщилась:

- Нет, и не хочу.

- А чего ты морщишься? - разозлилась Танька. - Ни разу не пробовала пососать член и морщишься. Сидишь весь вечер с подушкой, как на поминках. Боишься, что ли, что тебя трахнут? Боишься?

- Нет, не боюсь, - спокойно сказала Инна, но голос ее дрогнул, - просто не хочу вот так, по пьянке без любви.

- А зачем же ты тогда пришла? - искренне изумилась Танька. - Подушку массировать?

- Но ты же приглашала меня на День Рождения, а не на пьяный сабантуй! ответила Инна. - Я думала, что ребята и девчонки будут из нашего класса. Хотела с ними поговорить. А вместо этого...

- Брось ты, заливать! - прервала ее Танька. - Трахаться небось хочешь, как медведь бороться, а все городишь чушь какую-то! Парни нормальные, симпатичные, на любой вкус. Бери и иди, получай первый сексуальный опыт!

- Я не хочу, и так не будет, - сквозь зубы сказала Инна, - чтобы со мной в первый мой раз был какой-нибудь случайный пьяный урод, типа этих.

Танька разозлилась. Значит, она, Танюха, должна теперь давать по очереди всем этим "пьяным уродам", сосать у них концы, чтобы они, не дай бог, не лишили невинности эту белокурую недотрогу в короткой юбке, мечтающую о какой-то там любви. Эту принцессу крови из рабочего квартала!

Бляха, с каким достоинством она все это говорит, как она смотрит на Таньку - как на последнюю шлюху. Инна и в школе считала себя не такой, как все. Всё время понтовалась. Как будто все вокруг говно, а она королева! А понтоваться-то ей не с чего. Разве Танька не красивей Инны. Красивей. За ней с первого класса мальчишки увивались, а на Инну, когда она в класс к ним пришла никто из пацанов даже и не взглянул. Так и ходила она гордая королева без свиты. Дура судьбой обиженная! И вовсе нечего Таньке на эту целку злится - только себя расстраивать и огорчать. Татьяна моментально взяла себя в руки, успокоилась и улыбнулась Инне. Но Инна не ответила ей.

- Давай выпьем, что ли, по старой дружбе? - миролюбиво спросила Татьяна, подняв бокал с шампанским.

- Не хочу я, что вы все ко мне лезете с этим шампанским? - резко оказалась Инна и добавила, - не было у нас с тобой дружбы никогда, не помнишь что ли? Какая у нас с тобой может быть дружба? У тебя и у МЕНЯ?

Инна смерила Таньку презрительно-уничтожающим взглядом и добавила:

- И вся ваша компания мне просто омерзительна! Я прошу вас всех - не трогайте меня! Я подожду, когда метро откроется, и спокойно уйду. Скажи им пусть они не лезут ко мне своими вонючими ртами. Сама тут с ними целуйся, тебе же все равно!

Танька так опупело вытаращилась на Инну, что та неожиданно заплакала, резко вскочила, шагнула к окну и отвернулась. Танька сама готова была расплакаться и рассмеяться одновременно. Вот это да, вот это полет! Ну, дает девка! Смешала с говном и ее, и пацанов. Значит, ей, Таньке, все равно! Посмотрим, что ты скажешь, когда Бомба тебе влепит по уху ладошкой, как Таньке год назад. У нее чуть мозги не вылетели через другое ухо. И рот открыла послушно. И стала делать, что сказали. Таня, дрожа от возмущения, тихонько поднялась с табуретки и пошла в комнату. Ее трясло, как в лихорадке.

"Сука паршивая! - со злостью думала Татьяна. - Ну, я тебе устрою Варфоломеевскую ночь".

Когда Танька зашла в комнату, парни сидели за столом и допивали четвертую бутылку водки, как водится, совершенно без закуски. Таня села с ними.

- Ну, что? - спросил Бомба. - Уговорила?

По выражению лиц парней Таня поняла, что все уже в курсе.

- Все нормально, - ответила Танька, вертя в руках бокальчик с водкой, она хочет трахаться, но боится потому что она целка.

Парни завыли удивленно и сразу же загалдели, предлагая варианты решения проблемы, но Танька прервала их:

- Тихо вы! Несёте херню несусветную, все у вас через задницу, а на самом деле все решается просто. Сейчас просто берете ее, тащите в спальню, вливаете в рот водку и трахайте, сколько хотите. Она еще спасибо вам скажет утром. Просто боится девка. Шутка ли, до восемнадцати лет в целках ходить! Только не слушайте ее, не жалейте. Она сама так просила.

Парни были уже настолько пьяные, так им хотелось покуражиться, что они все скопом, не раздумывая, они ринулись в кухню. Семена среди них не было, он был в туалете. Но Танька остановила их:

- Пусть Бомба первый зайдет, скрутит ее, чтоб не пискнула, а там уж и вы поможете.

Когда Бомба зашел в кухню, Инна сидела на стуле спиной к нему и смотрела в окно. Она даже не обернулась. Поэтому Бомбе не составило труда зажать ей рот и чуть-чуть придушить воротником блузки. Когда Инна отключилась, Бомба ослабил зажим и потащил девушку в спальню. Василий радостно прыгал вокруг, размахивая полупустой бутылкой водки, невесть откуда взявшийся Кирилл испуганно стрелял глазами, а Алик был уже в спальне и не терял времени, готовя своего богатыря к бою.

А Семен последние минут пять сидел в туалете, читая обрывок газеты. Он не слышал Танькиных инструкций мужикам и поэтому слегка удивился, когда с шумом и с криками протащили кого-то из кухни мимо туалета. Вообще-то он догадывался, что могло произойти там, снаружи и, по правде говоря, сам бы не прочь был немножко поучить нормальному обращению с людьми эту заносчивую Инну.

Минут пятнадцать назад он пригласил ее потанцевать, а она надменно сказала ему: "Протрезвей сначала, танцор диско!". Дать бы ей сразу по носу, да нельзя. Семен женщин не бил. Такой у него был жизненный принцип.

Когда он вышел из туалета, в комнате уже никого не было. Зато в спальне происходило что-то странное, слышался шум и возня. К Семену навстречу шагнула Танька.

- Что там происходит? - спросил Семен даже не пытаясь войти в спальню.

- Да, ничего особенного, - спокойно сказала Танька, - Инна попросила, чтоб ее лишили девственной плевы. Проблема у нее. Хочет трахаться, но боится начать это дело. Специально сегодня сюда пришла, чтоб ее скопом окучили.

Ничего не насторожило тогда Семена в словах Таньки. Во-первых он был уже на тот момент сильно пьян и обкурен. А во-вторых - чего только в жизни не бывает? Смотришь иногда на девушку в кафе или на дискотеке - фея, парит, как ангел, все в белом. А минут через пять уже видишь, что пополз ангелок за бокал шампанского вершить грех в туалете вместе с круглопузым армянином. Поэтому Семен спокойно отнесся к происшедшему, как к рядовой дефлорации. Ведь ни для кого ни секрет, что с девственностью в наше время девушки в основном расстаются отнюдь не на брачном ложе в первую свадебную ночь, а задолго до этого, да еще и не с одним женихом. Время такое.

Семен заглянул в спальню. Ярко светил упавший на пол торшер. Из-за этого лица всех, кто находились в комнате, подсвеченные снизу, приобрели весьма страшный вид. Инна лежала на спине на кровати полуголая, изгибаясь, брыкаясь и пытаясь вырваться, а на ней верхом сидел Бомба с бутылкой водки. Он совал горлышко бутылки Инне в крепко сжатые губы и приговаривал:

- Пей, сука, пей!

Василий крепко держал Иннины руки над изголовьем кровати, а Алик, которому, вероятно, поручили держать ноги, держал только одну ногу, зато свободной рукой уже залез Инне в трусики и похотливо елозил там пальцами. Другой, свободной ногой Инна методично пинала коленом Бомбу в спину.

- Подержите, бляха, ногу ей, - заорал Бомба, - а то всю водку расплескаю.

Семен подошел и схватил Инну за щиколотку. Ему вся эта затея не очень нравилась, но он пошел на поводу у компании. В это время Бомбе удалось разжать Инне зубы, и он воткнул ей горлышко бутылки почти целиком в рот. Водка вылилась, Инна громко закашлялась. Бомба перевернул ее рывком на спину. Инна затихла. Изо рта у нее вытекали остатки водки.

- Ничего не попало, - огорченно произнес Василий, - не захмелеет.

- Попало, попало, - довольно сказал Бомба, - готова к употреблению, как курица-гриль.

Бомба снова перевернул Инну на спину и профессионально сдернул трусики. Он поднес их к носу, шумно понюхал и, дурачась, сказал:

- А-а, целкой пахнет!

И, кинув их Алику, добавил: "На, понюхай!". Алик нюхать не стал, а одел их себе на торчащий конец и весело рассмеялся.

Бомба тем временем деловито расстегнул Инне блузку и лифчик. Оголил молодую крепкую хорошенькую грудку с большими сосками. Инна не сопротивлялась, только громко дышала, хватая воздух ртом, как рыба.

- Чур, я первий, да? - закричал Алик. - У меня уже стоит! Во!

И тут же продемонстрировал всем свое эрегированное достоинство.

- Конечно, у тебя стоит! - закричал Василий, - Пока мы тут с ней боролись, ты дрочил, как ненормальный! Я тоже хочу первый! Я ни разу в жизни целку не трахал!

- Не спорьте, - сказала Танька, заходя в комнату, - давайте лучше поиграем в игру.

- Какую еще игру? - удивился Бомба. - Что ты придумала?

Танька подошла к кровати, с усмешкой посмотрела на Инну и сказала:

- Короче, правила такие - каждый сует по пять раз и вынимает, потом следующий точно так же. И кто целку рвет, тот и выиграл.

- И что тому, кто выиграл? - с любопытством спросил Василий.

- Я сделаю минет потом! - ответила Танька. - Или просто дам. А пока не отвлекайтесь. Первый Алик, он готов, потом Василий, потом Бомба, потом Семен, потом Кирилл. На старт! Внимание! Марш!

Алик прыгнул, как голодный тигр на лань. Он воткнул гораздо больше раз, чем полагалось по правилам, и его пришлось стаскивать за рубаху.

- Смотри, - грозно сказала ему Танька, - еще так сделаешь, мы тебя дисквалифицируем.

Вася долго не мог попасть, но, качнув три раза, выбыл из игры по причине раннего финиша. Бомба сделал все, как полагается. Семен тоже. Во время ожидания Танька, как могла, поддерживала игроков в состоянии боеготовности. Инна лежала на спине, раскинув руки, и не шевелилась, будто умерла. У Кирилла ничего не вышло, то есть не вошло. И даже Танька не смогла заставить его мякенькую плоть хотя бы немного взыграть.

Пришлось Кирилла тоже дисквалифицировать. Вскоре и Алик пришел к финишу, и началась битва титанов. Инна уже плакала и просила: "Хватит!", но спортивный азарт не давал Семену и Бомбе остановиться. Инна вскрикивала много раз, но было непонятно, произошла ли дефлорация? В общем, когда сначала Бомба, а потом и Семен пришли к финишу, все решили, что произошла ничья. И нужно по этому поводу выпить. За дефлорацию!

Василий сбегал на "пьяный угол" и купил еще две бутылки водки. Парни и Танька, обсуждая происшедшее и делая выводы, выпили почти весь первый пузырь. Собрались было уже открывать второй, когда из спальни вышла Инна. Она аккуратно одела свою белую, уже порванную блузку. Юбку не нашла, и поэтому завернулась в простыню, на которой отчетливо виднелись два маленьких пятнышка крови.

- Вас всех посадят, - тихо сказала она.

- Брось ты, - сказала ей Танька, - подумаешь, трахнули тебя. Делов-то. Всех трахают.

- Вас всех посадят, - отчетливо повторила Инна.

- Дура ты, - сказала ей Танька, вставая, - ты что, собиралась до пятидесяти лет в целках ходить? Подумаешь, беда. Пойдем на кухню, поговорим, все спокойно обсудим.

- Отвали! - Инна резко оттолкнула от себя Таньку. - Это ты все подстроила! Ты! Ты! Тебя тоже посажу!

- Ах, ты, сучка, - завопила Танька, - зачем же ты пришла сюда? Знала же, что трахнут! Все равно пошла, блядина! А теперь виноватых ищешь!

- Я хотела уйти! - крикнула Инна. - Но вы дверь закрыли!

Вася, сшибая стулья, побежал включать магнитофон погромче. Он не хотел, чтобы эти разборки слышали все соседи. И так за последнее время на него поступало много жалоб. То-то будет, когда вернутся родаки.

Семен сидел спокойно. Он достаточно видел дефлораций на своем веку, в некоторых принимал участие. И всегда после этого девушки устраивали истерики, плакали или угрожали. В таких случаях, как этот, нужно сделать простую вещь. Кто-то один из парней, трахавших эту Инну, говорит с ней задушевно о любви, о соловьях, о розах. О том, что происшедшее никоим образом не скажется на их отношениях. Приглашает в театр, в кино, в ресторан, домой, то есть играет любовь. Ссылается на то, что все были пьяными. Все, естественно, раскаиваются, просят прощения. Или, лучше, вообще делают вид, что ничего не было.

Потом девушка встречается с парнем месяц, два, потом он ее потихоньку отваживает. Чик - и ничего не было. Дура опомнится, а поезд ушел. Заявлять о том, что ее месяц назад трахнули пять мужиков, глупо - ничего не докажешь. Раз Инна сама завела разговор, значит, и успокоить, и уговорить ее можно. Хуже было бы, если б тихо ушла, а завтра явилась с ментами. А так есть надежда все замазать, но кто это сделает? Бомба - тупой мудак, он двух слов связать не может, Алика вообще лучше сразу выгнать, Вася за хату беспокоится, а Кирилл того и гляди сейчас заплачет. Придется Семену самому все распутывать. Семен поднял глаза на заплаканное лицо Инны.

- А ты, - Инна со злобой тыкнула пальцем прямо в лицо Бомбе, - получишь больше всех. Ты сдохнешь в тюрьме.

И тут Бомба сделал ошибку. Наверное, самую большую в своей жизни. Он, как заведенный, вскочил со стула и ударил Инну наотмашь по лицу. Та вскрикнула и, падая со всего маху, ударилась виском о тумбочку. Она тихонько вскрикнула и замерла на полу без движения. Все оцепенели от неожиданности...

4

Танька первая бросилась к лежащей Инне и присела рядом с ней. Она попыталась ее приподнять, но голова Инны безвольно свешивалась, как у мертвой. Полуоткрытый рот выдал порцию пены, веки были полуоткрыты, глаза не подавали признаков жизни.

- Идиот, - закричала Танька на Бомбу, положив голову Инны себе на колени, - на хрена ты ее ударил! Ведь сдохнет сейчас!

- Сама виновата, - буркнул Бомба, - нечего было грубить мне и перечить.

- Нужно полить ее водой, тогда очухается, - предложил Василий, взял со стола почти полный графин, из которого все запивали водку, и обильно окатил лицо Инны, а заодно и спину Таньки.

Танька от неожиданности подскочила, голова Инны подпрыгнула, как мячик, и звонко стукнулась об пол.

- Придурок, - заорала Танька, - куда ты льешь? Ты что, клумбу поливаешь?

- Рука дрогнула от волнения, - оправдывался Василий, натурально показывая Таньке, как дрожат его руки.

- Притворился она, да, - предположил Алик, от волнения путаясь в грамматике, - пугать хочет нас! А сама зачем так сказал, да? Ах, ты, ишак, а ну вставай!

Алик подлетел к Инне и сильно пнул ее поддых. Девушка даже не пошевелилась.

- Она не ишак, - задумчиво объяснил Василий Алику, - ишак - это дядя, а она тетя. Она не ишак.

- Сука она, - заорал Бомба, - посадить нас собиралась!

Он с силой стукнул кулаком по столу, за которым сидел, так что бутылка водки, стоявшая на нем, подпрыгнула, а рюмки попадали. Все тревожно оглянулись, но, видя, что бутылка цела, а в рюмках ничего и не было, успокоились.

- Э, ребята, ви как хотите, - сказал тогда Алик, - а я пошел. Мне на работу завтра на рынок, да.

- Стой! Никто никуда не уходит! - громко сказал Семен, сидевший до этого тихо, обхватив голову руками. - Сядь! - обратился он к Алику.

Тот, злобно взглянув на Семена, покорно опустился на диван. Семен подошел поближе, взял лежащую на полу Инну за руку возле запястья. Долго пытался найти пульс, но его не было. Не было и возле шеи. Семен приоткрыл ей веко, глаз застыл и остекленел.

- Ну, что, братва? - произнес он невесело. - Кажись, все... Кранты...

Неожиданно Кирилл сблевал прямо на пол и упал в собственную блевотину. Здесь нужно уточнить, кто был такой этот Кирилл, и откуда он взялся в Васиной квартире?

Кирилл жил в соседнем доме и учился в том же ПТУ, что и Вася. Он не был знаком с Васей, но знал, что у этого парня из их ПТУ частенько собираются веселые компании, и девчонки не знают слова "нет". Он в этот вечер просто шел домой от друзей выпивши и, услышав звонкий девичий смех и музыку, зашел наудачу. Ему открыли, не спросив, кто он и к кому. Просто открыли и все. Налили водки. Это Кириллу понравилось.

Он танцевал, веселился, ему нравились эти озорные девчонки и мальчишки. Он радовался, что так удачно зашел на огонек, но то, что произошло потом, с Инной в спальне повергло его в шок!!! Как он не сошел с ума?! Кирилл всегда зажмуривал глаза в страшных сценах насилия в зарубежных фильмах, а здесь ему не только пришлось увидеть все наяву, но и даже немного поучаствовать в акте, хоть и заочно и так позорно. Если приплюсовать сюда то, что Кирилл ни разу в жизни не целовался взасос и видел обнаженную женскую грудь только на фотографиях во фривольных журналах, то получается слишком много потрясений за один вечер. Поэтому Кирилл сблевал прямо на пол и упал в собственную блевотину.

- Мудак, - закричал на него Василий, - ты бы еще насрал прямо здесь! А потом съел. Прямо на ковер нагадил, падла.

Кирилл приподнялся с пола и стал виновато растирать по ковру ладонью собственную блевотину. Алик нервно кусал ногти, Василий побежал за тряпкой, а Бомба приподнялся из-за стола. Он еле держался на ногах.

- Точно... что ли... сдохла, падла? - неразборчиво спросил он у Семена.

Танька и Семен одновременно кивнули.

- Эх, хилая баба была! - вздохнул Бомба, призывая собравшихся к сочувствию к себе.

Никто не посочувствовал.

- Ну... помянем... что ли... ее душу? - растерявшись от всеобщего безмолвия, спросил Бомба и поднял бокал с водкой.

- Ты с ума сошел? - нервно спросила Танька. - У нас труп в квартире. Поминать на нарах будешь!

- Э, - вмешался Алик, нервно поглядывавший то на Инну, то на дверь, и обратился к Васе, - топор есть? Я могу порубить на кусочки, да? И в унитаз покидаем, да? Никто не найдет! Я дома баран резал много раз, да...

- А голову куда? - спросил Василий. - Она в унитаз не пролезет. Череп хрен разрубишь он твёрдый. Я знаю. Однажды пилил череп немецкий с войны ножовкой. На местах боев нашел мой друг и подарил мне для пепельницы. Весь день пилил и никак. Порезался только. Вот шрам.

Василий показал всем руку, но никто не проявил интереса к его шраму. Василий рассердился такому равнодушию к своей беде и отвернулся от всех.

- Голова в пакет, да, - горячо и нервно затараторил Алик, - и в помойка, да! Мамой клянусь, не найдут!

- Вы что, дурные, - Танька повертела пальцем у виска, - начнем рубить, стучать, все кровью перемажемся и дом весь перебудим. Потряси ее, Семен, может, отживет. Кто-нибудь искусственное дыхание делать умеет?

- Я умею, - сказал Семен, - не поможет это, она ж не утонула. Черепом стукнулась. Может, лекарства какие-нибудь в доме есть, вколоть адреналин в сердце.

- Позвоните в скорую, - пропищал Кирилл, - я всегда звоню в скорую.

- Заткнись, - грозно сказала ему Танька, - и молчи лучше, а то я тебе скорую вызову.

Кирилл еще больше погрустнел.

- Я знаю, чего надо сделать, - сказал Василий, появившись из кухни с тряпкой и с озаренным мыслью лицом, - электрошок!

Он кинул тряпку Кириллу, погрозил ему кулаком, убежал в спальню и вернулся с оторванным от торшера электрошнуром с выключателем.

- Ты что, сдурел, - запротестовала Танька, - убьешь ее ведь!

- Она и так уже мертвая, хуже не будет, - устало сказал Семен.

Один конец шнура привязали к указательному пальцу на руке, а другой к большому пальцу на ноге. Василий воткнул вилку в розетку и щелкнул выключателем. Инна дернулась на полу и сшибла Василия с ног, предоставив и ему изрядную порцию электрошока. Вася упал и разбил себе нос. Танька завизжала. Контакт соскочил с пальца Инны, она затихла. Семен выдернул вилку из розетки.

- Ну, что, не отжила? - спросил Василий, поднимаясь и размазывая кровь по лицу.

- Нет, - ответил Семен, послушав сердцебиение.

- Может, все-таки пилой распилим в ванной, да? - снова вмешался Алик.Как Зою Космодемьянскую, да?

- Ты что, дурак? - заорала на него Танька. - Ее же повесили, а не распилили!

- Распилили! - заупрямился Алик. - Я читал в этом... как его... в букваре, да!

- Ты только букварь, наверное, и читал, - парировала Танька и на всякий случай спряталась за Семена.

- Не в букваре, а в учебнике, - подсказал Алику Василий и объяснил, обратившись ко всем, - Алик русские слова некоторые путает.

- Да, путаю, - уныло подтвердил Алик.

- Да заткнитесь вы! - сказал Семен. - Нашли время спорить...

- Ну что, будем пилить, да? - спросил Алик.

- Нет у нас пилы, - вздохнул Василий, - только на даче. Не повезем же мы ее на дачу?

- Эврика! - закричала Танька, - повезем! Как же я раньше не догадалась! У нас же машина во дворе! Отвезем ее к Неве или к заливу, а лучше на дамбу. Кирпич на шею, и все. И хрен знает, где она! Ушла, и все тут.

- Нет, чуваки, - сказал Семен, - херня это. Начнут искать, затаскают по допросам, дадут по почкам пару раз, кто-нибудь да расколется. Вон тот же Кирилл ваш вложит всех завтра же!

Кирилл, услышав такие слова, громко пукнул.

- Иди на хер отсюда, засранец, - заорал на него Василий, - где вы взяли этого мудака?

- Так это же твой друг, - сказал Семен, - он к тебе пришел.

- Да я первый раз его вижу! - возмутился Василий.

- Ты кто такой? - спросил Семен у Кирилла, но тот ничего не ответил, а только тихо заплакал.

- Точно сдаст всех, - прошипел нагнувшись к Семену и Таньке и оскалив неровные зубы Василий, - может и его заодно...

Он молча провел ребром ладони по шее.

Танька взвизгнула:

- Ты что охренел совсем, фашист?

Василий смутился:

- Так ведь продаст же, как пить дать расколется. Я же как лучше хотел.

- Не надо, Вася, - сказал Семен, - не надо больше жертв. Итак в дерьме по самые уши. И не пугай Кирилла больше, а то он от испуга пахнет плохо.

Они посмотрели на Кирилла, сидевшего в углу, поджавшего колени и шмыгающего носом.

- Не рассказывай никому ничего, - попросил его Семен, - а то посадят тебя за соучастие в убийстве и изнасиловании. А в тюрьме тебя обязательно трахнут в зад. Лучше помалкивай, Кирилл, и тогда никто тебя никогда не трахнет. Обещаешь?

Кирилл активно замотал головой.

- Ну, вот и хорошо, - вздохнул Семен.

В это время Бомба, в одиночку выжравший вторую бутылку водки, упал из-за стола. Стукнувшись головой об пол, он на минуту очнулся и спросил:

- Мужики, может, мы ее трахнем еще по разу, пока не остыла?

- Бля, дурдом какой-то! - заорала Танька. - Вы вообще понимаете, что происходит? У нас девка мертвая лежит прямо на полу... Вы понимаете?

- Ну, давай ее на кровать переложим, если хочешь, - сказал Василий, но ей уже, по-моему, безразлично, где лежать.

- О-о-о, - застонала Танька, - точно дурдом.

Наступила пауза. Все думали, и поскольку водка еще была, то ее тоже попивали помаленьку. Все ждали какого-нибудь решения от кого-нибудь и молчали. И тогда Танька решила взять бразды правления в свои руки.

- Короче, так, - сказала она, - берем ее, одеваем, сажаем в тачку к Семену. На стройке у нас возле дома кидаем в люк. Будто сама упала. Несчастный случай. Просто напилась и с непривычки упала. А я приеду, позвоню ей домой, скажу, что она пошла домой. Пусть ищет ее батя.

- Почему только батя? - спросил Василий.

- Матери нет у нее, сбежала в детстве, - ответила Танька, - отец ее вырастил.

- Не хочу я за руль пьяным садиться, - сказал Семен, - не хватало, чтобы нас еще всех бы повязали с трупом в машине.

- А что ты предлагаешь, на себе ее тащить до колодца? - истерично закричала Танька.

- На хера ее в такую даль переть, - взорвался Семен, - что, колодцев городе мало и домов брошенных.

- Домой она шла! Понимаешь! Домой! И упала! В колодец! - Танька живо изобразила, как Инна шла домой и упала в колодец. - Упала, ударилась виском и сдохла! Потому что напилась! Я скажу, что мы ехали на точиле из гостей и расстались прямо возле дома.

- Найти бы такой колодец, - мечтательно произнес Вася, - с кипятком. Мы бы ее туда кинули, и все - никаких улик. За два часа кусок вареного мяса.

- Не-е надо-о, - застонал заблеванный пердун Кирилл и на четвереньках пополз под стол.

- Ты куда, - закричал на него Василий, - опять гадить?

И поддал уползавшему Кириллу пинка.

- А где этот ваш Али-баба? - оглядевшись, спросил Семен.

Все дружно стали искать азербайджанца, но его уже нигде не было. Алик свалил тихо и бесшумно. Решил покинуть поле боя.

- Сбежал, чурка, - рассердился Василий, увидев, что Алика нигде нет. Он, значит, сейчас там дома спать ляжет, басмач, а мы тут таскай этот мешок с костями по городу!

- Хватит трепаться, - прервала Василия Танька, - светает уже. Сейчас одену ее в ее барахло покрасивше, и потащим в машину.

- Нужно амбала этого разбудить, - сказал Василий, указывая на Бомбу, а то как мы ее поволокем?

- Не нужно его будить, - отмахнулся Семен, - он и так до хрена уже глупостей наделал. Вон Кирилл поможет. Побольше замажется - поменьше трепаться будет.

Кирилл заскулил, как щенок, отполз в угол и нервно замотал головой. Семен подошел к нему, рывком поднял с пола и влепил ему пощечину сначала справа, а потом слева. Кирилл взвизгнул, накрыл кудрявую голову обеими руками и поджал ножки. Никто не заметил, что он описался.

- Слушай меня, - сказал Семен, - ты поедешь с нами. А завтра будешь молчать, и послезавтра будешь молчать, и всегда будешь молчать о том, что было. Понял?

Сломленный Кирилл согласно кивнул головой.

Через двадцать минут они подтащили на плечах мертвую Инну к машине и посадили на заднее сиденье. Со стороны это выглядело так, как будто друзья усаживают не в меру подвыпившую подругу в машину. Все чисто, и никакого криминала. Еще через полчаса, из лилового автомобиля, остановившегося рядом с заброшенным строительством, на дорогу вдалеке от жилых домов вышел парень и с помощью длинной железки открыл крышку канализационного люка. Еще двое вытащили из машины темный куль и бесшумно бросили внутрь колодца. Куль упал, глухо стукнувшись о железные трубы канализации. Машина уехала. Было четыре часа утра, и никто ничего не увидел, а если кто и увидел, то промолчал. А Инна тогда еще была жива.

5

Бомба бросил трубку на автомат с такой силой, что она подпрыгнула на рычаге и повисла на шнуре. Пожилой человек поспешил пробежать мимо разъяренного короткостриженного амбала, коих в народе именуют отморозками. "Гондон! - подумал Бомба про Семена. - Мудило гороховое! Член кукольный! Думает, его говно пахнет розами! Ладно, разберемся". Ему захотелось сорвать на ком-нибудь злость и Бомба крикнул вслед трусливому прохожему:

- Счас догоню, профура, полипы выдеру, буцефал!

Пожилой человек тут же перешел на стремительный бег и как можно скорее заскочил за ближайший угол. Бомба довольно расхохотался. Он любил пугать чмырей и всегда с радостью делал это. Слово "буцефал" Бомбе очень нравилось, он полагал, что оно ругательное и означает тупого трусливого человека, типа как "чмо". А то что так звали коня Александра Македонского - сей факт Бомбе был неизвестен. Бомба и об великом полководце-то никогда ничего не слышал, не говоря уже про его лошадей. Он не знал множества лишних, ненужных вещей и этим очень гордился.

Денег у Бомбы не было, тачка его не ждала. Он соврал. Но это было в порядке вещей. Идти было некуда. Пока Бомба сидел в тюрьме, его родители-алкаши поменяли хорошую двухкомнатную квартиру в центре на халупу в коммуналке с доплатой. Деньги, конечно же, пропили, и теперь приходилось жить вчетвером в двенадцатиметровой комнате - мать, отец, Бомба и девятнадцатилетняя сестра Галка. Бомба жил с ними всего день, а они все ему уже до смерти надоели.

Бомба пошел поболтаться у ларьков, посмотреть, где чего есть. Пока он сидел на зоне, в городе, да и в стране все изменилось. Водки разной - хоть залейся, жрачка вся импортная. Изобилие. Внезапно Бомба вспомнил, что утром вытащил у сестры из сумки какую-то мелочь. Подсчитал, выходило как раз на поллитру без малого. Недостающие деньги он быстренько настрелял у проходивших мимо двух заморышей-очкариков по виду студентов. Те поспешили немедленно денег Бомбе добавить и, нервно хихикая, быстро засеменили от греха подальше. Лицо Бомбы не блистало ни интеллектом, ни добротой, тем более, что амбал недвусмысленно почесывал кулак. Вообще Бомба студентов не любил. Учатся чего то. А чего учится, когда и так все ясно?

Бомба положил деньги в карман, зашел в ларек и уставился на витрину. Без разницы, что брать - все равно налито из одной бочки. А с деньгами отобранными у очкариков получается, что хватает на хреновую водку и бутылку пива. "Ерша" Бомба любил с детства. Бывало, батя квасит на кухне один, а маленький Бомба придет с прогулки с мороза с мокрыми ногами - ботинки носил, пока совсем не развалятся - батя нальет ему пятьдесят грамм и чуть-чуть пива, чтобы не заболел.

Вот так и попивал Бомба "ерша" класса с шестого. Мать у Бомбы выпивала почище отца. Работала когда Бомба был маленьким и вплоть до его отсидки на заводе в столовой на раздаче - хорошо, хоть пожрать приносила. И к ней в столовку Бомба бегал на дню раза по три. Наестся от пуза и горя не знает, оттого такой здоровый и вырос. Но денег в доме никогда не было. А когда подрос Бомба - надо и в кафе сходить с герлой, и на тачке проехаться. Работать бы Бомба пошел барменом или швейцаром, да все сладкие места заняты "своими" - хрен пролезешь. Попробовал Бомба на "пятачке" тусоваться - валюту менять. Хотел в совершенстве науку кидания "лохов" изучить и на этом разбогатеть, благо примеров перед глазами было множество. Придет парень на "пятачок" в единственных джинсах, а через полгода уже на своей девятке с телками в "Метрополь" ездит.

И все бы хорошо, но был Бомба человек такой непроходимой тупости, что, пару раз сам "лоханувшись" и влетев на пол-Жигулей, понял, что лучше ему в бригаде прикрытия долг отработать. Там ему и больше нравилось. Не надо головой соображать. Сказали - наподдать тому-то - наподдал, сказали, напугать - напугал. У Бомбы это хорошо получалось. Там же, на пятачке, он и познакомился с Семеном. Тот был "кидала" высшего класса. Закрутит мозги, заморочит, "лох" рот откроет, у Семена пальцы, как паучки, крутятся - чик, чик, где была стошка, осталось семьдесят.

Бомба тоже хотел так научиться, но пальцы - колбаски пролетарские - ими хорошо железо гнуть, а вот крутить-вертеть не получается. А Семен всегда был весь на пальцах. С телками умел разговоры заводить. Любую умаслит, заговорит, уговорит с собой поехать. Бомба так не умел. Вот жили они тогда, бабок не считали, не то, что теперь. Вроде друзья были, а теперь Семен и говорить с Бомбой не хочет, ссучился. Но ничего, Бомба его еще навестит, когда "поднимется".

Там, в зоне, авторитет один обещал Бомбу на воле пристроить на "работку". Такие, как Бомба, всегда нужны. Всегда найдется кому бока необходимо намять. Но поработать Бомба всегда успеет, а пока нужно хорошенько отдохнуть. Бомба взял бутылочку "Столичной", пива и папирос. Не престижно, конечно, такому крутому парню, как Бомба, курить папиросы, но денег пока больше нет, да и привык к папиросам на зоне. Закуски брать не стал, но не потому, что не на что было, а просто у него был такой принцип. Пить, так пить, и не хрен жрачкой градусы убивать.

Бомба прошелся по улице, зашел в свой загаженный и обоссанный подъезд, переступил через кучу собачьего дерьма и вошел домой. Замок на обшарпанной двери висел на одном гвозде, но никто его чинить не собирался - не на что было, да и незачем - брать-то в квартире все равно нечего. Все, что можно вынести - давно уже вынесено и пропито.

Соседки - две старухи, ровесницы чуть ли не Льва Толстого - тихо помирали в своих комнатушках уже лет по двадцать, и все никак господь их не прибирал. А так бы было неплохо, если б они окочурились - шикарная трехкомнатная квартира с длиннющим коридором почти в центре досталась бы Бомбе и его семье.

Бомба подумывал о том, что неплохо бы старух тихонько придушить вечерком или отравить. Да пока не время. Нужно было Бомбе тихо и спокойно отсидеться на "дне" после зоны, шороха особого не наводить. А после пары месяцев Бомба найдет кого-нибудь из друзей по отсидке, и они за пару ящиков устроят "доброе" дело старому корешу. Замочат сначала одну, а потом и вторую. А трупы Бомба знает куда деть. В зоне чувак рассказывал, как убитых прячут ночью в свежевыкопанные могилы. Сам рассказчик до отсидки на этом самом промысле работал. Закопают мертвечинку убитую, а утром в ту же могилу сверху цивильный гроб ставят и закапывают. И всё шито крыто. Скоро, когда этот чувак откинется, тогда Бомба с ним и помуцефарит относительно старух.

Бомба, не снимая грязных с улицы ботинок, пошел пить на кухню, но там на беду тусовались обе старые вешалки - их соседки. Бомба их прозвал Карга и Ведьма, но кому какую кличку дать, еще не понял, потому что жил в квартире всего второй день. При появлении Бомбы старушки замолчали. Они что-то варили на плите. Жили в этой квартире давно, еще с мужьями и, кажется, даже между собой не ладили. А вот старость и немощь помирили их. Вместе варили какой-то вонючий супчик из отходов. Бомба даже поморщился от этого запаха. Так дерьмово даже от баланды на зоне не воняло.

Бомба взял из шкафчика рюмочку с маленьким синим цветком на боку, прикурил от плиты и сел за стол. Выпустил изо рта струю дыма и налил себе водки. Старушки демонстративно закашляли, и одна из них сказала, подбоченясь и пытаясь выпрямить горбатую спину:

- Вы бы не курили тут, пока мы на кухне. У Верочки, между прочим, астма.

Бомба знал, что они и раньше доставали батю и маманю, а особенно сестру Галку своими дерьмовыми придирками, поэтому ему доставляло удовольствие позлить этих старых горгон. Он демонстративно молчал и только еще больше дымил папиросой. Старушка и не думала замолкать.

- И снимайте ботинки в прихожей, - сказала она поучительно, - здесь вам не тюрьма в ботинках ходить. И ваши никогда кухню не моют, а я за вами протирать на намерена! В моем возрасте... И не курите!

- Ладно, не каркай, кикимора, - лениво сказал ей Бомба, развалившись своим шкафоподобным телом на стуле, - сдохнешь скорей. А будешь пасть открывать заставлю и у нас в комнате мыть.

Старухи скроили такие рожи, что Бомба чуть не умер со смеху. Он опрокинул в себя стакан с водкой, поморщился, занюхал рукавом и запил пивом. Старухи оправились от первого удара и снова пошли в атаку.

- Между прочим, это мой стаканчик, - сказала молчавшая до этого "посудина", судя по всему, Верочка, у которой астма, - и это наш шкафчик, и я попросила бы...

- Заткнись, дура старая, - прервал ее Бомба, - попросила бы... Иди возле церкви проси, а я сегодня не подаю. И не гавкай за стаканчик, а то я тебя в этом твоем шкафчике и похороню вместе со всеми твоими стаканчиками. Будет хорошо за стеклянными дверками смотреть, как тебя земелькой посыпают.

- Как вы смеете, - снова возмутилась вторая, - прекратите сейчас же! Или Вы думаете, мы на Вас управы не найдем?

- Ой-ой-ой, боюсь, - развеселился Бомба, - сходи, рогоносца своего на кладбище откопай, может, он приканает и за тебя впряжется!

- Замолчите сейчас же! - завопила старушка. - И не смейте оскорблять память моего покойного мужа!

- Ишь ты, - ухмыльнулся Бомба, - сразу прочухала, старая, кого я рогоносцем обозвал. Небось любила в молодости манду почесать налево? Признайся, любила?

Старушка ахнула и схватилась за сердце.

- За нас есть кому заступиться! - гордо произнесла Верочка, стараясь гордо выпрямить горбатую спину. - И зря вы так думаете, что...

- Что ты тут изгибаешься? - издевательским тоном спросил ее Бомба. Переломишься сейчас напополам, карга старая и кони двинешь всем на радость!

Старушки ахнули, и та, которая была не Верочка, вскрикнула:

- Я сейчас участкового милиционера позову! Павла Тимофеевича! Поедете снова туда, откуда приехали!

Тут Бомба действительно рассвирепел. Он не хотел опять туда, откуда приехал. Там Бомбе не нравилось. Хотя за семь лет он почти уже привык к зоне, к ее порядкам, но возвращаться совершенно не хотелось. И теперь эта карга, которая еле дышит, его пугает тюрьмой.

- Ах ты, падла, - пригнувшись над столом, прошипел Бомба, - да я тебя сейчас...

Чего "сейчас" он сделает, Бомба придумать не мог и только свирепо вращал глазами. И неожиданно ему на глаза попался старушкин рыжий кот, мирно дремавший на подоконнике у стола.

- Задушу! - нашелся Бомба, для пущей убедительности схватил жирного кастрата за загривок и сдавил что было силы. У кота вывалился язык, он даже не нашел в себе сил, чтобы сопротивляться. Старухи хором запищали, закудахтали, боясь приблизиться к свирепому уголовнику, но отважная Верочка даже замахнулась на Бомбу издалека клюкой.

- Отпустите Барсика немедленно, - закричала она, - живодер! Боже мой, как таких земля носит?

- Вон отсюда! - гаркнул Бомба и швырнул ее под ноги полузадушенного кота. Тот треснулся головой об пол и, проскальзывая когтями по линолеуму, бросился наутек, на ходу сшибая все, что попадалось по пути. Старушки поспешили за ним, причитая и ругаясь.

- И дерьмо свое вонючее уберите с плиты, - крикнул им вслед Бомба, - а то счас сяду и посру туда! Будет вам колбаска в супе!

Бомбе так понравилась его острота, что он громко захохотал на всю квартиру, так что даже идущие по улице люди оглянулись на окно. Верочка вернулась, громко шаркая рваными тапками, схватила прихватками суп с плиты и поспешила вон из кухни.

Бомба налил себе еще стопарик и выпил за победу. После ухода старух ему стало скучно сидеть на кухне одному. Но тут в дверях появилась сестра Галка. Всю ночь она шлялась где-то, а теперь отсыпалась. К Галке Бомба братских чувств не испытывал. Когда его посадили, сестре было всего лет семь, но поскольку он тогда дома почти не жил, то сестру и не помнил и не общался с ней. Еще эта сучка малолетняя обидела его тем, что ни разу за всю отсидку его ни строчки в зону не черканула, падла.

Сейчас Галка стояла в дверях сонная, в одной белой футболке и маленьких трусиках. Она так и бухнулась спать, не смывая косметики, и Бомба увидел, что сестра у него очень даже ничего телка выросла. А поскольку настоящей женщины у Бомбы не было уже семь лет, то можно представить, как скрутило нахлынувшее чувство исстрадавшуюся душу несчастного Бомбы. Конечно, Бомба удовлетворял иногда свою страсть вручную, но это было совсем не то. Он даже уже подумывал о том, что можно вдуть и этим двум старым ведьмам, а вот о родной сестре даже и позабыл.

- Что ты ржешь, как мерин? - спросила Галка, потягиваясь, - разбудил меня.

- Выпей с братом, - сказал Бомба, чувствуя, как наполняется жизнью его гульфик.

- Водка - кайф для жлобов, - презрительно ответила Галка, тряхнув покрашенными в разный цвет волосами, - не ори больше, дай поспать.

И она ушла. Бомба налил еще рюмку и выпил. Покуривая, он думал о том, какие красивые у Галки ноги. Толстоватые, конечно, но ничего, зато у нее хоть грудь есть. Не то, что у всех нынешних малолеток. Сутулые, худые, безгрудые. Разденешь, и посмотреть не на что. Бомба выпил еще и понял, что сейчас у него два выхода. Один - пойти в туалет подрочить или, как на зоне говорили, "гусю шею заточить", а второй пойти и трахнуть Галку. Второй план показался Бомбе более привлекательным. Он взял с собой недопитую водку и пошел в комнату.

Галка спала на диване. Нет, похоже, не спала. Бомба это чувствовал. Он снял брюки, рубашку, трусы и лег к Галке под одеяло. Та отпрыгнула, как от чумы, и попыталась вскочить с дивана, почувствовав, что вожделение брата уже достигло необходимой нормы и его жезл упруг и тверд. Но Бомба схватил ее за руку и без труда подмял под себя. Галка попыталась крикнуть, но Бомба зажал ей рот. Пару минут сестренка барахталась, пытаясь скинуть с себя огромное тело брата и стремясь укусить его потную ладонь, пока тоже не почувствовала полового желания.

Это было неудивительно. Галка уже достаточно давно для ее лет начала половую жизнь. Правда, не очень удачно. Хлюпик из их компании уже три месяца ухлестывал за Галкой, но толку не было. Хотели потрахаться в подъезде, но у него ничего не получилось потому что пугался всего. Дверь хлопнет, он штаны застегнет и отскакивает. Это мужик? А Галка живая же девка, причем не целка. Пугался он пугался и Галка его отшила. До Хлюпика три месяца был у Галки ди-джей Джем. У него было где совершить соитие - в каморке в ДК, где аппаратура стояла. Но ди-джей оказался подонком и стал гулять параллельно с тремя девчонками, а этого Галка ему простить не могла.

Потом она воздерживалась почти полгода. Мужика-то найти нормального не так просто. Одни пьют, другие колются, треть педерасты, четвертые женатики, пятые импотенты, шестые страшилки - вот и получается, что мужиков-то нормальных совсем не осталось. И вот теперь Галка почувствовала, что хочет секса. Пусть на нее взгромоздился ее же родной брат - какая разница? Был бы мужик.

Почувствовав, что Галка затихла, Бомба отпустил руку.

- Ты что делаешь, - прошептала она, - я же сестра тебе...

Бомба ощутил, что Галка уже не сжимает ноги, и осторожно снял с нее трусы. Галка рассмеялась:

- Ой, бред! Брат собрался трахнуть сестру.

Старушка Верочка, бывший врач, прижимавшая к стене в соседней комнате фонендоскоп, чтобы подслушать, что же происходит у соседей, услышав последние слова, едва не поперхнулась и схватилась за сердце. Ее подружка заерзала на стуле, приговаривая беззубыми губами:

- Ну, что там? Ну, что там? Ну, что там?

Но Верочка не отвечала, а только все плотнее прижимала к стене фонендоскоп. Когда же громко и однообразно заскрипел диван, и послышались недвусмысленные стоны Галки, все стало понятно и второй престарелой жительнице этой безумной квартиры. И после того, как из-за стены раздался крик оргазма, старушки просто уху ели. Да, именно уху ели.

Автор никак не хотел вставлять в текст это выражение, но никакое другое слово русского языка не могло столь метко, точно и красочно передать то состояние, в котором пребывали две милые пенсионерки, блокадницы, бывшие коммунистки. Нахождение их в таком состоянии привело к тому, что по окончании месяца после сего происшествия они обе умерли в один день. А кота их добрые соседи сдали на живодерню.

Бобма слез с Галки и завалился на бок. Сестра прижалась к нему и ласково поцеловала в щеку.

- Ты такой большой и сильный, - прошептала она.

Бомба довольно хохотнул. Да, он такой. Большой и сильный.

- Ты меня любишь? - спросила Галка.

- Конечно, - ответил он нехотя.

Бомба терпеть не мог всех этих ромашек - любишь-не любишь. Стоит только девке хорошо вцурпелить, как она заводит свою шарманку: "Ты меня любишь? А шубу купишь?". Конечно, Бомба ее любит. Сестра все же.

- А ты женишься на мне? - спросила Галка.

- Ты что, дура, что ли? - изумился Бомба. - Ты же мне сестра!

- Как трахнуть захотел, так позабыл, что сестра! - сердито сказала Галка. - А как жениться, так сразу вспомнил!

- И ничего я не позабыл, - ответил Бомба. - Я и трахал тебя, как сестру. По-братски.

- Вот как! - ехидно промычала Галка. - По братски значит! Подонок!

Галка обиделась и надула губки. Бомбе больше не хотелось разговаривать с глупой сестрой, и он стал одеваться. Галка отвернулась к стенке и притихла. Обиделась. Вот дура, чего придумала! За собственного брата замуж захотела! Надо же такое выдумать! Извращенка у него сестра. Это точно.

Бомба вышел из комнаты довольный и счастливый. Он даже не стал бы прогонять из кухни старушек, если б они там были. Но их там не было. Бомба даже бы погладил кота, но кот сидел в самом углу под шкафом в комнате у Верочки и пытался прокашляться.

Бомба допил водку прямо из горла и решил прогуляться. Ему было хорошо. На лестнице у входа он встретил возвращавшихся с работы мать и отца - они работали дворниками в детском саду и уже были под хмельком. Бомба не стал с ними разговаривать, а просто вышел на улицу.

Настроение у Бомбы было чудесным и радостным, как у таксиста, которому по ошибке вместо червонца сунули сторублевую купюру. Вдохнув свежего воздуха, Бомба подумал о том, куда бы пойти, шагнул на проезжую часть, и тут прямо на него налетел невесть откуда взявшийся бежевый "Москвич". Завизжали тормоза. Еще бы немного, и Бомба оказался бы сбит этим уродским гремящим "ведром". Бомба испугался. Но всего лишь на секунду. А затем испуг сменился злобой.

- Ах ты мудак! - заорал он на водителя, пожилого мужчину в серенькой вязаной, надвинутой на глаза шапочке, с густой бородой и в зеленых очках, который уже поспешил выскочить из салона. - Да я из тебя сейчас холодец сделаю, гондон вонючий! Куда ты едешь, гнида? Ослеп, что ли?

Произнося эти пылкие фразы, Бомба схватил водилу за грудки и пару раз хорошенько стукнул об его собственный автомобиль. Прохожие стали останавливаться и с любопытством поглядывали на происходящее. Водила смотрелся очень испуганным и что-то бормотал, но Бомба его не слушал. А когда прислушался, то понял, что тот бормочет: "Извините, извините, извините..."

- Ты что, мудак? - свирепо прошипел Бомба, чуть-чуть придушив водилу "Москвича". - Какое извините, ты не понял, что ли, что ты на деньги попал?

- Я заплачу, - послушно согласился испуганный мужичонка, видя перед собой явно уголовную морду, - сколько?

- Сто баксов, - ляпнул Бомба, не подумав.

- Хорошо, - неожиданно быстро согласился мужичонка.

Бомба подумал о том, не мало ли он запросил за такое неслыханное унижение, постигшее его, когда он при всем честном народе чуть не наложил себе в памперсы.

- Двести баксов, - поправился Бомба, - и банку водки. Литровую.

- Сто пятьдесят, - пробормотал мужичонка, - у меня больше нет.

- Что еще, на хер, за торги! Меня не волнует, - сказал Бомба, удерживая мужика за шиворот, - жить захочешь, найдешь. А то подтяну братков, и мы твоей жопе инквизицию сделаем.

- Может быть, вызвать ГАИ? - крикнул кто-то из толпы.

- Я сейчас тебе вызову! - заорал на него Бомба. - Так вызову, что нечем будет после этого врачей к себе вызывать! И вообще, пошли все вон! Нечего тут глазеть!

Зеваки стали расходиться.

- Садитесь в машину, - тихо сказал водитель, - я отвезу вас до моего дома, отдам деньги и привезу обратно. Я без прав езжу. Не хотелось бы встречаться с ГАИ.

Бомба сел сзади, удобно распластавшись в тесном салоне "Москвича". Он подобрел. Просто бог к нему благоволит. Взял вот и подкинул двести бачков ни за что, ни про что. Развел "лоха", как в молодые годы. Что-то знакомое было в водителе этого старого "ведра", как будто Бомба уже слышал его голос. Но рожу не разглядеть из-за очков. Наверное, показалось. Сколько всякого сброда за семь лет перевидал Бомба в колонии. Может, с кем-то и спутал.

Водитель завел мотор и поехал. Бомба сидел молча и не хотел вступать в разговор с водилой. Такие обычно вляпаются в говно, залезут в долги, а потом начинают ныть: "Ой, у меня жена, дети, нет работы, может, скинете проценты с долгов?" Тут главное, не уступать, к нытью не прислушиваться и вообще разговоров не вести. А то он уже начал - нет прав, потом скажет, что машина не его, а потом что денег нет. Но один вопрос нужно было выяснить.

- Куда катим? - спросил Бомба.

- На Просвещения, - ответил водитель, - домой, за деньгами. Но, серьезно, нет больше ста пятидесяти баксов. И эти последние...

"Ну вот, - подумал Бомба, - завел шарманку, как я и предполагал".

- Слушай, ты, - произнес Бомба по-блатному нараспев, для убедительности схватив водилу сзади за шиворот и придушив, - ты попал, но можешь не платить. Сейчас я проткну твою гнилую башку заточкой и брошу тебя здесь. В милиции будет еще один висяк, потому что никто не будет искать, кто убил такого червяка, как ты. Ты этого хочешь? - проорал Бомба водиле на ухо.

- Нет, - прохрипел мужичонка, - пусти, отдам рублями и водкой. Пусти, а то ведь врежемся, руки слабеют.

Бомба отпустил заморыша. Он не хотел думать, кто этот мужик и как он выкрутится. Когда начинаешь думать об этом, делаешь поблажки, а это невыгодно самому Бомбе в первую очередь.

Придушенный водила закашлялся и полез в бардачок за носовым платком, а Бомба заметил там полную бутылочку пива.

- Э, - сказал Бомба, - дай-ка пивко мне.

Водитель нехотя полез в бардачок и протянул Бомбе пиво. Бомба умел открывать бутылки зубами. Он с легкостью сделал это и глотнул из горла. Пивко было хорошее, свежачок.. Бомба осушил всю бутылку одним махом и бросил пустую посудину под ноги водиле.

- Это я себе пиво покупал, - начал нудить водитель, - думал, поработаю сегодня, побомблю, заработаю на хлеб, а вечером пивка попью. Машина хоть и старенькая, а кормит. Правда, права вот отобрали на год. Пьяный был за рулем. Вот непруха, так непруха...

- Заткнись, - прервал его Бомба, - надоел.

После выпитого пива Бомбу совсем развезло и клонило в сон.

- Слушай, мужик, - сказал он заплетающимся языком, - давай мне деньги, и все. Не хрен ездить...

- У меня нет с собой, - опять заблеял мужичонка, испуганно оглядываясь, - деньги дома.

- А если по харе дам? - пьянея все больше, пробормотал Бомба. - Ты че, бля, за фраера меня... держишь, что ли?

Бомба левой рукой дал водителю оплеуху. Не сильно, а так, для ума. Водила втянул голову в плечи и нагнулся над рулем.

- Смотри, сучья морда, - угрожал Бомба мужичонке, - от меня не спрячешься. Ты знаешь, вообще, кто я? Я зону топтал семь лет. Таких, как ты, дуплил там во все дыры. Я тебя найду и, на хер, трахну и закопаю. Потом, на хер, откопаю и трахну, на хер, опять. Я тебя повешу, суку, вниз головой, и ты будешь кровью блевать, профура.

Бомба всегда, когда напивался, угрожал всем и вся. На зоне он этого не делал, потому что за такие слова могли запросто проткнуть заточенным электродом, а здесь чего бы всласть не покуражиться над беззащитным мужичком.

- Слышишь меня, козел, отвечай? - заорал он на весь салон, когда машина остановилась у светофора.

Водитель испуганно закивал. Из стоящего рядом джипа на Бомбу сверху вниз с пренебрежением посмотрела сытая лысая очкастая морда. "У, еврейская рожа, - с ненавистью подумал Бомба, - жид пархатый. Наворовал, сука, денег народных. Ну, ничего, скоро..." Что скоро будет, Бомба не смог придумать так быстро. И когда джип рванул вперед, Бомба заорал ему вслед: "Убью, сука!", взмахнул руками, свалился на заднее сиденье и захрапел.

6

Через какое-то время Бомба очнулся от холода. Огляделся, испугался и снова зажмурил глаза. Что за херня? Что это происходит? Бомба снова открыл глаза, увидел ту же самую картину и снова зажмурился. Внутри у него похолодело от страха. Он осторожно попытался пошевелиться и почувствовал, что руки туго стянуты за спиной, а ноги висят в воздухе. "Ну, бля! Ну, бля! Ну, бля! Ну, бля! Е твою мать! - вихрем пронеслись мысли в его голове. А-а-а-а!".

Глаза Бомбы глядели в чёрную, чёрную ночь. Мокрый снег бил в лицо, подгоняемый ветром, а сидел Бомба - О, ужас! - на краю моста, под которым клокотала река, прыгая по камням. Одно неосторожное движение, и он окажется там, среди клокочущей внизу холодной воды. На мосту ярко светили фонари, освещая окрестности - реку, тёмный лес и железную дорогу. За рекой сверкали огоньки окон. Там в посёлке мирно жили люди, не зная о том, что тут на мосту сидит, чувствуя запах смерти практически невиновный ни в чём человек.

Место, в которое Бомба мог бы упасть, очень любили гребцы на байдарках и каноэ. Узкое устье реки тянулось примерно метров пятьдесят среди жестких гранитных берегов по каменистому дне. Валуны, торчащие то тут, то там, разрезали стремительный поток, отплевывающийся белой пеной. Над всем этим величием, прекрасно имитирующим горную реку, нависал мрачный железнодорожный мост, черный, как мысли Бомбы.

Опирался Бомба только на пятую точку, она одна только ему и повиновалась. Осторожно переползая то левой, то правой ягодицами, Бомба отполз подальше от края моста и хотел лечь на спину, чтобы подтянуть ноги. Что это за херня висит у него на шее? Бомба открыл глаза. На груди у него на толстенной веревке был привязан тяжеленный ржавый крест. Просто два толстых металлических прута, сваренных между собой. Лечь на спину не получилось Бомба уперся спиной в металлическую ферму - перила моста. Вправо-влево на ягодицах Бомба ползать не умел.

Он замычал от страха и бессилия, как племенной бычок. Бомба, в общем-то, закричал, но рот у него был заклеен скотчем, и поэтому получилось мычание. От крика усилилась головная боль. Как будто внутри черепной коробки Бомбы включили дисковую пилу и стали распиливать его голову со стороны мозга. "З-з-з-з!" - жужжала пила, и Бомба сблевал. Но рот-то заклеен пришлось все глотать снова. Какая гадость! Бомба запаниковал. Он просто сидел и мычал, не зная, что делать, как выбраться? Перед ним с моста открывался чудесный вид. Между занесенных белым снегом деревьев петляла черная река. Летающий снег застилал небо и таял на щеках, стекая по шее за шиворот. А может быть, он плакал? Похоже, что плакал.

Бомба прислонился головой к металлическому перекрытию моста. Оно было жгуче-холодным, и голова чуть-чуть утихла. "Все, жопа, это кранты, кончено, жопа!" Что происходит? Сколько ему тут сидеть? Нечем даже зацепиться за перила - руки полностью замотаны скотчем. Ноги совершенно промокли, превратились в кусок льда, да еще и связаны между собой. Брюки уже замерзли и покрылись ледяной корочкой. Но делать нечего, нужно сидеть тихо и ждать. Если дергаться, то можно и вниз сыграть. Как же он, на хер, оказался здесь?

Бомба, чтобы как-то отвлечься от беспрестанно крутящейся в голове мысли о смерти, стал вспоминать о том, что было накануне. Значит, так - сначала он проснулся, звонил этому мудаку Семену, потом пил водку, потом трахал Галку, и все? Нет, не все. Потом поехал за деньгами с каким-то мужиком к нему домой. Взял у него деньги, или не взял? Вроде взял. Так какого хера тогда он делает здесь, связанный на мосту, над рекой, среди ночи один? Так болит башка, как будто по ней трактором проехались. Бомба чуть-чуть освободил пальцы и ими уцепился за железную арматурину перил. Стало спокойнее.

Что за недоносок связал его и посадил на мост? Неужели тот самый очкастый бородач из "Москвича"? Тут Бомба ясно вспомнил, что никаких денег он с мужика не получил. Неужели этот хрен из-за двухсот баксов посадил его, невменяемого, на мост? Пидар гнойный!!! Бомба совсем замерзал и отчетливо понял, что минут через десять руки вконец окоченеют, он не сможет ими держаться и слетит вниз. Бомбе захотелось плакать, и он стал тихо подвывать - все равно его никто не видел.

Он не хотел умирать вот так. Нет! Он просто не хотел умирать! Как можно умирать, когда ты только что откинулся с зоны? Когда ты еще даже ни выпить, ни потрахаться толком не успел? И сразу же умирать! Это же несправедливо! Семь лет он ждал освобождения, долгих семь лет мучился в зоне и все для того, чтобы выйти на волю и на следующий же день сидеть связанным на мосту в предчувствии смерти? Нет, он не хотел вот так! Он должен бороться! Бомба стал извиваться, пытаясь подтащить ноги на мост и лечь на бок, но чуть не сорвался вниз. Да, он практически клюнул носом вперед и вниз.

И тогда чьи-то руки схватили его за шиворот и подтащили обратно. Бомба замер. Кто это? Случайный прохожий? Откуда здесь может взяться случайный прохожий? Интересное дело, как бы отреагировал сам Бомба, увидев среди ночи сидящего на краю железнодорожного моста чувака с железным крестом на шее и заклеенным ртом? Стал бы он его тащить за шиворот из пропасти?

- М-м, м-м-м? - промычал Бомба, пытаясь оглянуться.

Но тот, кто вытащил падающего Бомбу за воротник куртки, ничего не ответил, только тихо шуршал сзади, мягко ступая по лежащим на мосту камешкам.

- М-м, м-м, м-м!!! - закивал головой Бомба, пытаясь показать, что он хочет, чтобы ему отлепили ото рта клейкую ленту. Он хотел начать разговор любыми судьбами, потому что знал, что всегда можно выкрутиться, разжалобить палача своей нелегкой судьбой или припугнуть, что его видели кореша, с кем он уехал, пообещать денег, в конце концов. Да мало ли отмазок можно придумать! Только бы позволили говорить. Если, конечно, это тот мужик из "москвича". А если не он, то кто?

Но тот, кто стоял сзади, никак не прореагировал на мычание Бомбы. Мало того, он подошел сзади и стал медленно толкать, по всей видимости, ногой в широченную спину Бомбы, пододвигая его ближе к краю. Бомба уперся, как мог, а упереться он мог только ягодицами, которые беспощадно скользили, и заорал в приклеенный на губы скотч: "Ты что делаешь, а? За двести баксов, бля! Кончай этот балаган! Я тебя не трону! Слово даю! Вытащи меня отсюда!"

Получилось так: "М-м, м-м, м-м-м-м, м-м-м-м, м-м-м-м-м!!!", непонятно, но очень убедительно. Мужик прекратил толкаться. Бомба затих, как хряк перед забоем. С него градом катился пот. Нет, бляха, господи, так не бывает! Херня! История ведь яйца выеденного не стоит! Подумаешь, хотел снять с мужичка двести бачков! Ну, ведь уснул Бомба в машине. Выбросил бы его мужик этот где-нибудь по дороге, да и дело с концом! Нет, ни хера - привез сюда, связал, рот заклеил, еще и на мост как-то посадил. И не лень же было тащить целый центнер! Да он же псих!!!

Бомба опять захотел завязать разговор. Пусть хоть вытащит его отсюда и бросит на дороге. И все, никаких претензий, все квиты. И так Бомба страху натерпелся - вон штаны все мокрые.

- Му-му-к, му-му-к! - позвал он мужика. Тот подошел сзади, шурша камешками, неожиданно надел Бомбе на голову огромный прозрачный полиэтиленовый мешок и старательно заклеил на горле скотчем. "Ну, это-то еще на хера? - чуть не заплакал Бомба, - что за ебанутый?" Вдруг мужик истерично захохотал и спросил у него тихо и хрипло:

- Что, страшно?

Мокрый снег колотил по мешку, надетому на голову Бомбы, и он слышал, как каждая из тысячи снежинок ударялась о твердую поверхность мешка и погибала, превращаясь в капельку воды. Снежинки колотили по мешку, Бомба слушал все это, смотрел на ручейки, текущие по той стороне мешка, пока вдруг не понял, что задыхается. Было ли ему страшно? Нет, ему было не страшно! Ему очень страшно, ему было нестерпимо жутко! Так жутко, как не бывает даже в самых отвратительных ночных кошмарах! Все внутренности как будто бы опустились в самый низ таза и там крутились, как бешеная карусель.

Бомба завертелся тоже и завыл, в сотый раз выдыхая внутрь мешка душный углерод, который сам же и надышал. Тогда мужик сзади сильно схватил двумя руками Бомбу за шиворот и толкнул его с моста прямо в кипящую внизу воду.

Бомба закрутился, замычал и воспарил в воздухе. Полетел он медленно, чувствуя каждую секунду, которая отдавалась в его висках двойным ударом пульса. Он ощущал даже плотность воздуха и молился, да, он молился первый раз в жизни, чтобы воздух был еще гуще, чтобы держал его на себе и не дал упасть на дно быстрой всепожирающей реки. Но гладь тумана расступалась перед ним, ветер вынырнул из-под тяжелого тела Бомбы, не в силах удержать его, и из-под черной воды Бомбе явственно улыбнулась смерть. "Пиздец!", - подумал Бомба.

Но ни хрена, это был не он еще. Что-то рвануло сильно возле подмышек, так, что Бомба чуть не задохнулся, и он повис, мерно раскачиваясь, как на качелях, на короткой веревке под мостом. Бомба терпеть не мог качели. С детства он ломал все качели, которые только видел. И уж сейчас ему совсем не хотелось качаться. Тем более с полиэтиленовым мешком на голове, который не пропускает кислород.

Бомба вдруг заметил, что его усилия по оранью не прошли даром, и скотч на верхней губе чуть-чуть отклеился. Бомба активно зашевелил челюстями, и через несколько секунд уже смог прокусить маленькую дырочку на полиэтиленовом пакете, который сидел на его голове, как шлем космонавта. Бомба с наслаждение вдохнул носом новую порцию свежего воздуха, сочащуюся через маленькую дырочку. Когда он сидел на мосту, то думал, что хуже, наверное, быть не может. Оказалось - может. Ему было гораздо хуже сейчас висеть под мостом, чем сидеть на мосту.

Но он висел себе, покручиваясь то вправо, то влево, и потихоньку прогрызая дырочки в мешке. Все остальное пока отошло на задний план. Только прогрызть хорошенько эти дырочки в мешке, и тогда можно будет дышать. Его положение нельзя было назвать завидным, но все-таки хорошо, что этот козел привязал Бомбу не за шею, а под мышками. Хотя веревка уже стянула ребра так, что хотелось выть от боли, а крест на шее душил, как удавка. Он висел и грыз свои дырочки, ни о чем другом не думая. Он выгрызал их причудливым полукругом, чтобы потом превратить в одну большую дырищу и дышать через нее, дышать!

Глядя на Бомбу из теплой квартиры, сидя за монитором компьютера и попивая кофеек с бутербродом, невольно задумаешься о истинных ценностях жизни. Один висит под мостом и радуется тому, что у него есть дырочки в мешке, через которые можно дышать. А какой-нибудь занудный клерк, которого уволили с работы по причине нерасторопности, ноет и жалуется на жизнь, сидя в квартире своей мамы, и клянет ее, обвиняя во всех своих грехах.

Мама плачет, клерк обличает зажравшихся начальников, пропихнувших на его место двоюродного племянника генерального директора, и хочет покончить жизнь самоубийством. Ведь бессмысленно жить дальше! Как же он теперь, имея в кармане только жалкое пособие безработного да мамину пенсию, поведет в "Макдональдс" свою плоскогрудую сикушку Марину, которая сжирает за один присест столько гамбургеров, сколько не проглотит и рота солдат?! Марина разлюбит его, это точно! Нет, только смерть! Только самоубийство спасет его от позора!

И мне хочется крикнуть клерку: "Остановись! Что ты делаешь? Может, повесить тебя на всего на минутку под мост, ночью, с мешком на голове и железным крестом на груди, как Бомбу, чтобы ты понял, дурак, что такое жизнь! И тогда ты плюнешь на сикушку Марину, на ее аппетит и плоскую грудь, быстро найдешь себе другую работу, еще лучше прежней, обнимешь свою мать, попросишь у нее прощения и будешь абсолютно счастлив, я гарантирую! И вот тогда Марина сама приползет к тебе на коленях и будет клясться, что разлюбила гамбургеры и обходится теперь пирожками с капустой, а генеральный директор прежней работы сам позвонит тебе и пригласит занять место администратора, а ты просто пошлешь его подальше. А мама не будет так пронзительно стареть у тебя на глазах! Вот что такое жизнь, мудак!".

И тут Бомба ясно услышал, как где-то недалеко наверху просигналил электровоз и застучали колеса поезда. Бомба набрал полную грудь воздуха даже мешок со всех сторон приклеился к голове - и заорал что есть мочи! Так, что мешок надулся, как большая пуховая подушка.

Бедный Бомба! Если бы мог он видеть сквозь мешок, то он бы заметил, что канат, которым он привязан, тянется наверх и лежит прямехонько на рельсах.

Электричка с ревом въехала на мост, и в тот же момент Бомба почувствовал, что веревка его уже не держит, и он падает вниз. Бомба сжался, готовясь упасть в студеные объятья реки, но вместо этого треснулся прямо копчиком о выступающие из воды камни. Боль была такая, что Бомба на секунду потерял сознание, но тут же, очутившись целиком под ледяной водой, пришел в себя оттого, что в его тело как будто впились со всех сторон миллионы маленьких пираний, кусая, разрывая его тело.

Ощущение было такое, что тело попало в кипяток, и Бомба погрузился в него с головой. Мешок на черепушке не дал ему глотнуть воды, но и дышать тоже было нечем. Крест потащил на дно, где Бомба, несомый сильным течением реки, со всего маху треснулся об острый подводный камень и потерял сознание уже навсегда. И никто не услышал, как кричал Бомба. А если даже кто и слышал, то толку от этого уже не было никакого. Ведь суровая река уже медленно тащила по каменистому дну мертвое тело.

7

На следующий день Семен приехал домой поздно усталый и голодный. Он зашел на кухню, кинул на стол купленные по дороге домой пельмени и хлеб, и вспомнил, что опять забыл купить сахару - чай придется снова пить несладкий. Работал он практически круглые сутки, с восьми утра до одиннадцати вечера возил на фиолетово-черном "SAAB"-е Антона Сергеевича, владельца нескольких обменных пунктов, магазинов, продовольственных ларьков и одного ресторана в центре. Антон Сергеевич был очень значительным и влиятельным в настоящем человек, а в прошлом обычный, такой же, как Семен, валютчик с "пятачка", с которым они вместе несколько лет назад "кидали" доверчивых лохов. Антон Сергеевич, правда, и тогда уже был значительно богаче и старше Семена. Он был профессионалом, тогда как Семен еще только учился.

В отличие от Семена, Антон Сергеевич в тюрьме не сидел, а потихоньку делал свой бизнес и круто поднялся вверх в мутное время беззакония и произвола девяностых годов. Когда Семен отмотал свой срок и вернулся в город, он долгое время не знал, куда приткнуться, и слонялся без дела и без денег в поисках срубить по-легкому хорошую кучку денег.

Но все "теплые" места были уже давно заняты, и все те, кто там сидели, цеплялись за них руками и ногами. Старые друзья без энтузиазма встречали Семена, и он уже подумывал вернуться домой, в маленький городишко в Архангельской области, где напрасно ждала его мама, но в это время как раз и подвернулся Семену Антон Сергеевич. Он предложил ему пока, на первых порах, побыть у него водителем-телохранителем, присмотреться, вникнуть в дела, а потом Антон Сергеевич обещал пристроить Семена на более престижное и денежное место.

Но прошло уже два года, а Семен по-прежнему крутил баранку, Антон Сергеевич о повышении не заикался, а просить о чем-либо начальство Семен не привык - нужно будет, предложат сами. Вот так и ездил на чужой машине. А ведь мог бы, если б не эта дурацкая история с групповухой и последующей пятилетней отсидкой, мог бы и сам Семен иметь свой собственный "SAAB", магазин, ресторан, да что угодно. Голова у него на плечах есть, связи были не хуже, чем у Антона Сергеевича, да вот как все в жизни повернулось. За дурость свою и глупость приходится расплачиваться всю жизнь.

Зазвонил телефон. Меньше всего на свете хотелось Семену сейчас разговаривать по телефону, и он решил трубку не брать. Но телефон, отзвонив один раз, тут же взорвался новыми звонками, и Семену пришлось ответить. Он взял трубу в руку и, помешивая пельмени в кастрюле на плите, сказал:

- Слушаю Вас.

- Алло, алло, это Семен? - взволнованно спросил в трубке приятный женский голос.

- Да, это я, - ответил Семен, вспоминая, кто же это мог быть.

- Это Галя, сестра Бомбы, - ответили в трубке.

- Чудесно, - сказал Семен немножко разочарованно. Он любил, когда поздно вечером ему звонили приятные женские голоса и признавались в любви, умоляли о встрече. Галя этого, похоже, делать не собиралась.

- Семен, брат мой не у тебя случайно? - затараторила Галя в трубку. - Я уже всех, кого нашла в его записной книжке, обзвонила, но никто не знает, где он, никто с ним не встречался и не видел. Он вчера пьяный днем из дома ушел, не ночевал, и сегодня его нет. Не знаю, может быть, что-то случилось?

- Да что с ним случится? - спокойно ответил Семен. - Загулял парень. Поболтается пару дней и вернется. Никуда не денется твой брат.

- Ему же в милицию нужно было сегодня идти, - ответила Галя, - у него и паспорта-то пока нет, одна справка об освобождении. А он тебе не звонил?

- Звонил, но я был очень занят, не до него было, поэтому ничем тебе помочь не могу.

- Можешь, можешь, - закричала Галка в трубку, - у меня больше жетонов нет, а дома телефон брат поломал, когда с соседками ругался! Оторвал шнур!

- Так, прямо с зоны, и в новый бой с соседками? - спросил Семен.

- Да ну их! - ответила Галка. - Привязались к нему старые дуры, хотели милицию вызывать.

- Ну, Бомба дожился, - поиздевался Семен. - Со старухами воюет.

- Да я и сама бы их удавила, - ответила Галка, - хорошо, что брат теперь приехал, хоть заткнутся старые. Зато телефона нет и жетонов нет. А еще я хотела Василию, вашему подельнику, позвонить, и Алику, этому черному с рынка! А может, он у бабы этой, которая с вами была, завис? Позвони им, Семенчик, а?! Узнай про брата. Может, он с ними там... Скажи, что я волнуюсь! Пусть хоть скажет, что жив-здоров. А я тебе перезвоню завтра с работы утром. Хорошо, ладно?

Галка чуть не плакала, и Семену стало даже удивительно, что есть на свете такая крепкая сестринская любовь.

- Хорошо, позвоню, только не плачь, - пообещал Галке Семен, - давай их телефоны запишу, - а ты запиши или запомни мой. На трубу мне позвонишь утром. Если чего узнаю - расскажу.

Семен выключил кипящие пельмени, прошел в комнату, взял ручку и записал продиктованный Галкой телефон Василия. Ничьих номеров - ни Алика, ни Кирилла, ни Таньки-Гарпии - у Бомбы в старой записной книжке не оказалось, и Семен клятвенно пообещал плачущей Галке, что надыбает все телефоны через Василия. Галка положила трубку, а Семен сел в кресло и стал набирать номер. С Аликом и Кириллом Семену вообще общаться не хотелось, но раз обещал, то позвонит. Звонок почему-то сорвался, и неожиданно Семену стало тревожно.

Вчера утром какой-то неизвестный позвонил ему и начал угрожать, теперь вот Бомба пропал. "Последний хищник выпущен из клетки, - сказал этот ненормальный, - и завтра начнется охота на волков". Да ну, что за фигня? Какая охота? Бред сумасшедшего. Никакой охоты, никаких волков. Но все-таки узнать, где находится Бомба, было необходимо. Годы, проведенные в зоне, научили Семена быть осторожным и придавать значение даже пустякам.

Семен снова набрал номер Василия. Бывает ли так, что за семь лет телефон у человека не поменялся? А может быть сам Василий живет где-нибудь в другом месте. У бабы своей, например. Должна же быть у Василия жена или просто сожительница. Позвонит Семен, и если Васьки там нет, то искать его он не будет. И пропади он пропадом этот Бомба, который только откинулся и уже телефоны ломает. Длинные гудки в трубке прекратились, кто-то коротко кашлянул и ответил.

- Алло, - спросили в трубке, - алло, кто это?

- Привет, Василий, - Семен сразу узнал его, по манере вскрикивать к концу предложения, - как живешь?

- Кто это? - закричал Василий в трубку. - Не узнаю ни хрена?

- Это Семен, Сэмэн, если помнишь, как меня в "Крестах" прозвали, усмехнулся Семен.

- Сэмэн? - удивленно протянул Василий. - Не ожидал! Вот уж не ожидал тебя услышать. Ха-ха-ха! Какими судьбами? Как ты?

- Да я-то ничего, живу твоими молитвами, работаю, а ты?

- Я тоже работаю, токарем на заводе металлическом, - ответил Василий, вот сейчас на ночную смену ухожу с двенадцати до восьми утра. Работа - не бей лежачего. С вечера станок заправят огромную болванку точить - она крутится всю ночь на автомате, а я только хожу вокруг, чай пью, посматриваю, чтобы ровно стружка шла. Классно! Мне еще и деньги за это платят неплохие, и начальства нет рядом, не то, что днем. Один в цеху. Заказ не наш - то ли китайцы, то ли вьетнамцы всю эту хренотень затеяли. А ты где работаешь?

- Да я так, где приткнусь, - нехотя ответил Семен. Ему не хотелось говорить Василию, что он простой водила и возит "нового русского". Семен решил не тянуть больше и спросил Василия:

- Бомба откинулся, тебе не звонил?

Вася какое-то время помолчал и ответил:

- Нет, не звонил. А чего ему мне звонить?

- Ну, мало ли, водочки попить, девчонок снять, молодость вспомнить. Мне-то он позвонил.

- Я , Сэмэн, водочки не пью больше, - уверенно сказал Василий. - И курить бросаю.

- Да ты что, заболел? - удивился Семен. - Лечишься небось от какой-нибудь любовно-половой болезни?

- Нет, ничего не лечусь, - ответил Василий. - Просто уже два месяца с половиной, как я в завязке. Не пью водки, и все тут.

- А пиво как же? - спросил Семен.

- Даже пива не пью, - ответил Василий. - Все. И девчонки-потаскушки мне не нужны - я жениться собрался. У меня невеста есть, свадьба через две недели.

- Ну, ты молодец, - искренне обрадовался Семен. - Поздравляю!

-Ты приходи на свадьбу, - пригласил Семена Василий, - тебе я рад буду...

Василий помолчал:

- А вот ни Бомбу, ни Алика, ни эту девочку Кирилла видеть не хочу. А ты приходи.

- Спасибо за приглашение, Василий, - ответил Семен, - приду, если получится. Все-таки еще две недели впереди. Кто знает, что с нами всеми будет.

- Да ладно, - отмахнулся Василий, - что уж ты так мрачно. Я думаю, что все дерьмо уже позади.

- Возможно, - согласился Семен и снова спросил, - значит, не видел ты Бомбу?

- А чего это ты о нем так печешься? - спросил Василий. - Дружбы-то у вас никогда большой не было? Может, он тебе денег должен, как мне? Он занимал семь лет назад полтинник рублей у меня. Как раз за неделю до нашей "истории". Потом прошло семь лет, реформы всякие были, проценты опять же. Сколько мне с него требовать теперь, а Сэмэн?

По ироничному говору Василия Семен понял, что тот шутит.

- Тон пять бачков снимай с него не ошибешься, - подыграл Семен, - да, только у него сейчас наверное и полтинника рублей-то вряд ли наберется.

- Это точно, - вздохнул Василий, - так зачем он тебе?

- Сестра его звонила, просила узнать, где он. Пропал вчера днем, дома не ночевал. Сегодня не пришел...

- Ерунда, - ответил Василий, - обычное дело. Нагуляется и придет.

- Все равно, Вася, если есть, дай мне телефончики Алика, Таньки и Кирилла, - сказал Семен, - позвоню им, раз сестре его обещал.

Семен Васе не сказал ничего про вчерашний звонок. Глупо сильному парню, прошедшему такое, что страшно вспомнить, пугаться каких-то звонков. Но Василий сказал Семену сам:

- Мне тут какой-то мудак звонил вчера днем. Что-то говорил про хищника, которого выпустили из клетки. И что начинается охота. Я думал, что придурок какой-то ошибся телефоном, хотел трубку бросить. Еще он сказал, что последний будет первым. Я, в общем-то, значения этому дерьму не придал, но теперь вот Бомба пропал. Я тебе сейчас телефоны продиктую, а ты мне отзвонись с утра, скажи, нашелся он или нет? Ладно?

- Хорошо, позвоню, - согласился Семен, - после восьми утра.

- Давай, я как раз со смены приду, - ответил Василий, - если усну уже, то маме моей все скажи, она дома будет. Ну, записывай Алика телефон и Таньки. А Кирилла, у меня телефона нет. Да вряд ли с ним Бомба будет общаться - он все время по гей-клубам теперь тусуется.

Семен записал телефоны и, попрощавшись с Василием до завтра, положил трубку. Алика дома не было. На автоответчике голос Алика предлагал оставить сообщение, и Семен попросил его перезвонить, если тот встречался с Бомбой. После того, как Василий рассказал Семену о своем звонке, дело приняло несколько более тяжелый оборот. Семен не сомневался, что Бомба жив и здоров, ведь угрожать по телефону - это одно, а убить человека, тем более такого здорового, как Бомба, совсем другое. Семену хотелось в этом убедиться.

Он позвонил Таньке. В трубке ответил мужской голос.

- Здравствуйте, - поздоровался Семен, - а Таню можно к телефончику?

- А кто ее спрашивает? - спросил мужской голос не слишком дружелюбно.

- Школьный товарищ, - ответил Семен, - а вы кто будете?

- Я ее муж, - произнес голос в трубке, все более окрашиваясь в суровые тона, - какой еще школьный товарищ? Как зовут?

- Семен, - представился Семен. Хотя он соврал. Он никогда не учился с Танькой в одной школе.

- Какой еще Семен? Не помню такого! Не было у нее в классе никакого Семена! - мужчина говорил вполголоса, но отрывисто и зло. - Чего тебе надо от Татьяны? Все, она замужем, и не звони сюда больше!

Дальнейший разговор был бессмысленным. Если у Таньки такой ревнивый муж, то никакого Бомбы там рядом быть не может. Семен положил трубку. А как же тогда россказни Бомбы о том, что Танька работает проституткой, и он ее вызывал на дом. Врал, как обычно.

Короче, ничего не узнать не удалось, да и хрен с ним. Скорее всего, Бомба появится дома завтра утром, и все потечет, как и раньше. Семен пошел на кухню, где плавали в остывшей воде слипшиеся пельмени. Он поел их прямо из кастрюли, откусывая хлеб от буханки, запил холодной водой из чайника и пошел спать. Весь день сегодня мотались по городу то туда, то сюда. Семен замаялся и очень хотел спать. Он заснул сразу же, как только голова коснулась подушки и ни о чем больше не думал, и ничего ему не снилось.

8

Василий подошел к станку и проверил, как идет стружка. Стружка шла нормально. Станок был огромный, самый большой в цеху, высотой метра три и длиной метров десять. Обычный токарный станок, только очень большой, для огромных деталей. Наподобие той, что и сейчас медленно поворачивалась, наезжала на Василия, гигантский цилиндр, на котором станок-автомат нарезал шлицы. Деталь крутилась медленно, как поросенок на вертеле. Все было нормально, процесс двигался как положено, сменщик ушел, Василий мог спокойно идти пить чай.

За станком размещался небольшой закуток, где стоял стол и несколько стульев. Чтобы случайно не заснуть, Василий приносил из дома плеер с тюнером и все предыдущие ночи напролет, одев наушники, слушал разные радиостанции. Работал он через сутки. Болванок, подобных той, что крутится сейчас в станке, нужно было еще по меньшей мере, штук пятьдесят, поэтому работой Василий на ближайшее время был обеспечен, и это было хорошо, потому что нужны были деньги на свадьбу.

Невесту свою Василий любил до самозабвения. Вернувшись два года назад из лагерей, он вообще боялся подходить к женщинам. Ему казалось, что только он притронется к ней, как сразу та заверещит и потащит бедного Василия за руку к ментам. А этого Василий по очевидным причинам не хотел. Но однажды пришла к ним в цех после училища девушка с прекрасным именем Лена. Так себе, в общем ничего особенного, как все. И не особо красивая, полненькая хохотушка.

Но показалась она Васе самой лучшей. Как-то незаметно стали вместе обедать в закутке за станком, потом случилось то, чего у Василия уже не было много лет, а именно секс. И Вася влюбился. Получилось это в первый раз прямо за станком после работы и тогда же Василий и признался Лене в любви. А ещё после трех раз за станком они решили пожениться, чтобы заниматься этим уже не за станком, а как все нормальные люди в кровати.

Ну и хорошо, что все так получилось с Леной. Что все складывается как у людей. Влетел Василий тогда, семь лет назад, по дурости в неприятности, жизнь поломал и себе, и родителям. Но все! За то, что сделал, отсидел, и больше на нем вины нет. Надо забыть то, что было. Вычеркнуть из памяти всех, с кем это связано. Не надо было и Семена на свадьбу приглашать. Новые знакомые - новая жизнь. Другая. Чтобы было все по плану, который Василий для себя еще в ранней юности составил и ни разу по своей воле ни на шаг от него не отступил.

По правде говоря, Василий всегда объективно оценивал свои достоинства и недостатки. С детства, глядя на родителей, он понял великую глубину и мудрость фразы - выше головы не прыгнешь. "Если уж ты родился люмпеном, люмпеном ты и умрешь, - частенько говаривал Василий, копируя своего отца, у генералов есть свои дети, а чтобы стать Филиппом, нужно родиться Киркоровым".

Последнее Василий придумал сам и очень гордился этим. Вообще, он был человек не без способностей, талантливый парень, но он понимал, что есть и другие дети, тоже талантливые, может быть, даже менее, чем он, Василий, но зато у них папа не водитель троллейбуса, как у Васи, а, допустим, директор завода имени Ильича. А это была такая фора, которую бедному Васе никогда не догнать, как бы он ни старался.

И поэтому, если даже Вася выучился бы на инженера и закончил институт с красным дипломом, то на работу на хорошее, денежное место взяли бы все равно сына директора завода имени Ильича, а не его, краснодипломника Васю. Поняв такой расклад уже в четвертом классе средней школы, Василий учебу забросил и стал проводить больше времени в безделье, чем в обучении. Родители сына не ругали, они сами знали пословицу - выше головы не прыгнешь. Они сами жили по этому жизненному правилу. Наверх не лезли, идей не придумывали, работали себе спокойно, сына родили, а затем растили, квартиру опять же в Питере получили, из общаги переехали. А Василий, забросив учебу, заскучал. У него была натура деятельная и активная, и бездельничать он не мог.

Безделье Василия склоняло к размышлениям, и он стал писать стихи. По причине неусидчивости молодого поэта стихи получались короткие и уж очень какие-то одноплановые. Например, такие: "Я согнулась - кто-то вдул, разогнулась - жидкий стул". Или "Как у нашей Кати дома нет кровати, спит она на стуле, там мы ей и вдули". Нетрудно заметить, что у Василия во всех стихах присутствовало слово "вдуть" или его синонимы, и как он ни боролся с этим, писать без употребления этих слов Василий не мог. Без них произведения получались неживыми и скучными.

Было, правда, у Василия одно невинное стихотворение. Такое: "Девица гуляла, бедрами вращала, мы ее поймали, крепко целовали". Поначалу в этом стихотворении у Василия было другое окончание сюжета, но он решил его немного смягчить, потому что в том, первом, варианте показать его кому-либо было невозможно. Честно говоря, и второй вариант никто особенно не одобрил, и Василий писать стихи бросил. Все равно у поэтов есть свои дети, и они в любом случае займут места на Парнасе стихосложения, спихнув оттуда Василия. Проще говоря, чтобы стать Володей, нужно родиться Пресняковым.

Василий уже в пятнадцать лет видел свое будущее до самой могилы:

1. Он закончит восемь классов.

2. Поступит в ПэТэУ и получит рабочую специальность.

3. Пойдет работать на завод и начнет зарабатывать деньги.

4. Купит себе телевизор и музыкальный центр.

5. Армия.

6. Снова пойдет работать на завод и зарабатывать деньги.

7. Женится.

8. Купит видеомагнитофон и новую тахту.

9. Родится ребенок.

10. Василий начнет откладывать деньги на приобретение автомобиля.

11. Ребенок окончит школу.

12. Родители приобретут дачу под Псковом и наконец-то свалят из квартиры.

13. Василий купит автомобиль.

14. Ребенок женится и начнет судиться за жилплощадь.

15. Василий выгонит ребенка из дома.

Далее до самой смерти Василий, в общем-то, никаких серьезных событий больше не планировал. Итак, если вы заметили, размах его шагов по жизни с течением времени становился все шире и активней. Не нужно забывать также, что детство Василия прошло в безмятежные годы социалистического застоя, когда с черно-белого телеэкрана шевелил бровями незабвенный Леонид Ильич, и никто и думать не мог, что страну так заштормит.

И если перестройка, гласность и кооперативное движение не внесли в жизненные планы Василия никаких изменений (ведь он рассуждал здраво и умно кто воровал, тот так и будет воровать, а кто впахивал, тот так и будет горбатиться), то его неожиданная восьмилетняя отсидка внесла значительные коррективы в его план. Между пунктами №4 и №6 вместо слова "Армия" появилось слово "Тюрьма", что, конечно, было хуже. Ведь, если от армии можно было "отмазаться", то от тюрьмы "отмазаться" не удалось.

Но дальнейший жизненный план Василия от этого нисколько не пострадал, пункты остались теми же, только немножко сдвинулись во временном пространстве. А в стране, где у каждого из живущих кто-то из родственников или знакомых либо сидел, либо уже вышел, либо мог сесть с минуты на минуту, пребывание в местах лишения свободы не считалось зазорным.

Поэтому Василий не понес совершенно никакого ущерба для своего социального статуса. Папаша, при освобождении Василия из тюрьмы, помог ему устроиться на работу. Конечно, Василий не получал в день зарплаты тысячу баксов, но, как мы уже говорили, он трезво оценивал свои способности и возможности и помнил одно - чтобы стать Кристиной, нужно родится Орбакайте. Он был вполне доволен тем, что имел, и от этого был счастлив. Настало время приступать к пункту № 7 - "Жениться". Ведь пункт №8 он выполнил досрочно. Видеомагнитофон и новая тахта у Василия уже были. Все шло по плану и от сознания этого составитель плана был счастлив.

Василий присел поудобнее на стульчик и развернул к себе будильник. Через полчаса нужно будет сменить фрезу, а часа через два под утро зайдет в цех почаевничать и проведать, не спит ли Василий, сторож Матвеич, который сейчас с ружьем без патронов обходит обширные, но заброшенные владения свои. Цех раньше был большой. В нем еще до зоны Василий проходил производственную практику - много было разных корпусов, да в последнее время работает только один, и тот вполсилы. Остальные цеха - литейный, слесарный, сварочный закрыты, все, что можно было украсть, уже украли, и непонятно, что теперь сторожит Матвеич с ружьем без патронов.

Василий присел поудобнее и приготовился только воткнуть наушники в уши, как вдруг ему показалось, что там, за станком, медленно прошел человек.

- Эй, - крикнул Вася, - Матвеич, ты, что ли, колобродишь?

Никто не ответил.

Василий встал со стула и пошел посмотреть, кто там ходит. Весь цех был темным в целях экономии, и лишь над станком, где со скрипом крутилась болванка, покачивалась тусклая лампа, да на самом станке был установлен свет. Никого не было.

- Эй, - крикнул Вася, - есть кто-нибудь? Лучше выходи.

Похоже, никого не было. Может, тень от лампы, или просто показалось. Да и кому тут ходить ночью? И днем-то случайный прохожий сюда не забредет незачем. Дверь в цех, конечно, всегда открыта, но Матвеич там сторожит территорию и иногда заходит погреться и поболтать. Не будешь же бегать в другой конец цеха дверь открывать да закрывать. Красть в цеху особенно нечего, да и греться тоже не захочешь, если только ты не Матвеич. Не особенно хорошо топят на его рабочем месте.

Василий снова сел на стул. Ему почему-то стало жутко. Нет, он не слепой, он ясно видел, что кто-то прошел. Вообще Василий был парнем не трусливым, иначе бы он в зоне не выжил - опустился. Нет, он не боялся никого. Из людей. Знал, что убьют только один раз, и больше ничего страшного не произойдёт. Да, людей - убийц, разбойников, бандитов - Василий не боялся. С ними он мог справиться. Но было и другое.

Почему-то последнее время его мучил какой-то суеверный страх. Ему снились мертвецы, которые тащили его своими костистыми руками в могилу, оборотни с капающей изо рта бешеной слюной, и ещё снился Вий. Тот самый, которого описал Гоголь. Может быть, это происходило оттого, что слишком часто на своём видике Василий смотрел всякие ужастики, где кровь лилась ручьём, и страшные существа из потустороннего мира разрывали людей на части. Василий стал бояться вампиров, зомби, покойников. И вот сейчас кто-то тихо прошёл, словно пролетел там за станком. Это был не человек.

Что теперь делать? Бежать, включать свет, звать Матвеича? А если никого нет, скажут, что он теней боится, и вообще не будут в ночную ставить. А это деньги неплохие. Их терять Василий не хотел. Вася еще раз огляделся, даже встал со стула на приступок у станка и внимательно посмотрел вокруг.

Ничего подозрительного. Все, как всегда. Станок гудит, стружка падает. Василий налил из заранее приготовленной двухлитровой бутылки из-под пепси-колы холодной воды в кружку и дрогнувшей рукой сунул туда кипятильник. Он решил не зацикливаться на своих глупых страхах, воткнул в уши наушники, поискал в эфире песенку получше и откинулся на стуле в ожидании кипения воды. Хорошо Васе - он сидит, а деньги идут. Капают, как стружка из под фрезы.

В наушниках зазвучала романтическая светлая мелодия, скрипки плакали так пронзительно, что смычок как будто бы касался оголенного сердца. Василию сделалось одновременно и грустно и радостно. Он вспомнил как они с Леной сегодня днем ходили в магазин покупать свадебное платье. Лена давно это платье присмотрела, попросила отложить, чтобы показать жениху, то есть Васе. И вот они, выбрав время, приехали вместе. Пока Леночка переодевалась и прихорашивалась, Василий ее ждал, разглядывая журнал свадебных мод.

Он даже заскучал, ожидая свою невесту. Но когда Лена вышла из примерочной в чудесном белоснежном платье, накинув на лицо полупрозрачную фату и глядя через нее своими большими влажными глазами, Василий потерял дар речи. Он только и смог сказать: "Ты... такая..." и к горлу подкатил комок. Лена была просто ослепительна, очень красива. Она смущенно улыбалась и краснела, а Василию хотелось тут же сорвать с нее весь этот наряд и овладеть Ленкой прямо в примерочной на полу. Но Василий взял себя в руки и сдержал этот порыв со срыванием платья до "первой" брачной ночи. Нет, все-таки он Лену очень любит. И она его, наверное. Хотя что в нем такого? Бывший зек, простой токарь, не атлет и не красавец.

Вода закипела и Василий потянулся к чашке. И тут случайно боковым зрением он заметил, что со стороны спины кто-то к нему медленно подходит. Жуткий страх охватил Василия, скрутил внутренности, он резко повернул голову. Но не успел ничего осознать, сделать и даже вскрикнуть - сильный удар чем-то тяжелым по голове отключил его сознание.

9

Сторож Матвеич подошел к двери в цех и потянул ручку на себя. Дверь не поддалась. Матвеич дернул еще раз посильнее, но безуспешно.

"Чой-то Васька закрылся-то?" - подумал Матвеич и сильно постучал прикладом ружья в дверь. Стучать в дверь было бесполезно и Матвеич это знал. Когда работал станок, стука в дверь слышно не было. Беспородная собачка Тарзан - напарник и соратник Матвеича - недоуменно тявкнула. Матвеич постучал ещё раз, постоял, ещё постучал ногой, снова постоял, да и пошел к себе в будку, а Тарзан побежал за ним. "Ну и ладно, - подумал он, - попью чаю один. А вот уснет Васька, спортит деталь, тогда пожалеет, что Матвеича не пущал". Он доковылял до своей будки, заперся изнутри и обиделся на Василия.

В цеху было тихо. Василий очнулся оттого, что кто-то поливал его больную голову холодной водой. Вода лилась по щекам, по шее, попадая за шиворот и на грудь, окрашенная в бледно-розовый цвет. Василий открыл глаза и осторожно огляделся. Он полусидел-полустоял на коленях лицом к станку, который не работал, махина не крутилась. Василий попытался пошевелиться и чуть не завалился набок от боли в голове. Удержало его лишь то, что его руки были привязаны к барабану станка. Нет, даже не привязаны, а просто рукава крепкой рабочей куртки Василия были зажаты в барабане.

Вася потянул руки на себя, пытаясь вырваться. Но ничего не получилось рукава были зажаты слишком крепко. Захотелось сплюнуть, но рот был заклеен чем-то, кожу тянуло, больно дергало за волоски Васиной небритости. Почему-то не горела лампа под потолком, а светильник на станке бил прямо в глаза. Василий, ослепленный, резко отвернулся и ощутил в голове вместе с болью еле заметный шум. Во рту стоял знакомый привкус водки. Но он не пил сегодня водки.

Василий точно знал, что ни сегодня, ни вчера он не пил водки. Откуда этот привкус? Или ему налили водки в рот? Бесплатно? Василий жил долго, но не мог вспомнить чтобы кому-то наливали насильно в рот водку. Обычно водки не хватает, и все рады выпить даже не насильно, а так, лишь бы выпить. Но чтоб бесплатно наливали водку прямо в рот, такого Василий совершенно не помнил. "Нет, однажды было такое, - вдруг вспомнил Василий, - один раз мы наливали водку насильно прямо в глотку, но это было очень давно. Инне. И после этого мы ее убили".

Василий понял, что то, что он привязан, то, что его напоили - все это часть какого-то зловещего ритуала, отчасти повторяющая то, что произошло семь лет назад с Инной. В одном сомнений не было - его хотят убить. Но умирать Василий совершенно не хотел, особенно на текущем, не самом плохом этапе своей жизни. Смерть перечеркивала все к чему он шел, весь его план. Василий мобилизовал все свои силы, вскочил на ноги и с силой уперся одной ступней в то место, где были зажаты его руки. Рванул на себя что было мочи, но тут же получил сильный удар сзади прямо по позвоночнику. И еще один чем-то твердым и тяжелым по затылку.

Василий упал, ударившись пахом о станину, и повис на зажатых в станке рукавах. Кисти рук вывернулись и хрустнули. Василий вскрикнул от боли. Тут же ему пришла в голову мысль, что можно скинуть с себя куртку и вырваться из этого капкана. Ни на секунду Василий не задумался ни о том, кто зажал его вот в таком положении, ни о том, кто ударил его по спине и по затылку. Все тело, каждая клеточка боролись лишь за то, что бы спастись, вырваться из сомкнутых железных челюстей.

Кисти рук никак не хотели пролезать в рукава, затиснутые в станке. Напрасно Василий дергался и извивался, как червяк. С его разбитой головы по волосам, по носу текла горячая кровь. Один рукав затрещал, ткань лопнула. Обрадованный Василий рванул еще сильнее и высвободил правую руку. Василий вытер рукавом текущую по глазам кровь и в изнеможении оперся спиной на деталь, чтобы набраться сил и освободить вторую руку.

Но в это время станок включился, деталь пошла и с ревом потащила Василия наверх на себя. Зацепиться было не за что. Василий беспомощно шарил рукой по гладкой поверхности болванки, его тело уже оторвалось от земли на несколько сантиметров. Василий зачем-то пытался оторвать с губ прозрачный скотч, как будто это могло его спасти, но ничего не получалось. Между станиной и болванкой внизу была щель сантиметров десять - туда и тащила его безжалостная машина.

Василий из последних сил уперся, зацепился свободной кистью за неподвижную часть станка и попытался в последний раз выдернуть рукав, но вдруг ощутил, что его рука просто привязана железным тросиком, конец которого плотно схвачен железным зубом барабана станка. Боль в привязанной руке заставила Василия отцепиться от неподвижной детали, пальцы даже хрустнули.

Чувство, охватившее Василия в этот миг, когда до его смерти оставалось только четверть поворота барабана было понятным - ему стало нестерпимо жаль! Но не себя. Совсем не себя... Ему-то что? Через минут десять, валяясь на полу, он не будет чувствовать ни боли, ни страха, ни мук, ни разочарования. А вот Леночка... Милая девочка без конца примеряющая перед зеркалом свадебное платье, что будет с ней, когда она узнает о том, что бессердечная машина всмятку размолотила ее любимого? Ее жениха? Что совсем ни к чему теперь свадебное платье и незачем искать ресторан получше для заказа банкета...

Василий оказался на самой вершине болванки и соскользнул вниз, покатился, ударился о станину, сломал руку. Штанина брюк зацепилась за фрезу, острие ее распороло ногу до самой пятки, и в этот же момент рука Василия с хрустом ушла под деталь сначала до локтя, потом до плеча. Мощная махина, ни на секунду не притормозив, подмяла, затащила в свое железное нутро тело Василия, ломая его и скручивая. То, что вышло через несколько секунд с другой стороны, уже не было похоже на тело человека. Раздавило даже голову, багрово-серое месиво образовалось вместо лица. Станок все крутил и крутил свой кровавый фарш. Барабан скрипел, затаскивая и выплевывая, все больше и больше уродуя мертвое тело, рвал одежду.

Все это время невысокий человек в темной одежде безмолвно стоял в тени у большого фрезерного станка и спокойно смотрел на то, как крутится безжизненное тело, как бьет его о станину, как льется, запекаясь, по металлу кровь.

Матвеич проснулся в своей будке и решил проверить, как там работается Василию, а заодно и попенять на то, что тот закрывает дверь в цех. Сторож откусил на дорожку кусок бутерброда с сыром, взял свое ружье и пошел к цеху. Тарзан семенил за ним, подпрыгивая и поскуливая от холода. Ночь была тихой, лунной, где-то вдалеке за забором лаяла собака. Тарзан остановился, тоже полаял и повыл на луну. Вокруг громоздились зловеще-черные силуэты заброшенных зданий. Матвеич спешил, надеясь, что Василий уже открыл дверь.

Неожиданно он увидел, как из двери, ведущей в цех неторопливо вышел человек и спокойно пошел в направлении заводских ворот. Это был не Василий и вообще совершенно незнакомый Матвеичу человек. Сторож на всякий случай пристальней пригляделся, но совершенно не узнал его. Абсолютно точно он его никогда не видел. Матвеич долгое время оберегал достояние завода. За время его дежурств никогда никто из посторонних ни украл ни гвоздя. Свои заводские, правда, крали что попало, но это считалось не воровством, а "возмещением материального ущерба" и поэтому морально не осуждалось. А тот, кто вышел из дверей был чужой и, вполне возможно, мог похитить в цеху какой-нибудь таврошвеллер или того хуже талреп с такелажной скобой. Чувство профессионального долга взыграло, сторож вскинул ружье без патронов и крикнул грозно:

- Стой, стрелять буду!

Незнакомец даже не оглянулся, просто спокойно пошел себе дальше. Матвеич погнался за вором, он даже пробежал три или четыре шага, но быстро запыхался и вынужден был прекратить преследование. Тарзан, лениво семеня, пробежал рядом с Матвеичем какое-то время и сел на снег.

- Фас! - приказал ему сторож, рукой указывая на нарушителя.

Пес хитро поглядев на Матвеича, демонстративно улегся на снег, отказываясь исполнять свой служебный долг и завилял хвостом. Вор уходил, и не было никакого толку ни от ружья, ни от собаки. По правде говоря и от самого Матвеича тоже особого толку не было.

Сторож матюгнулся и решил зайти к Василию, дабы разъяснить недоразумение. Потому, как человек вышел из цеха, где работал Василий и не увидеть его внутри Василий никак не мог. Может это приятель Васьки зашел проведать его. Но почему ночью и на завод, а не домой и днем? И зачем они закрывались в цеху? Поскольку старенький сторож ничего такого не знал об однополой любви, то единственное подозрение, которое зародилось у него было таковым - они выпивали. "Точно, - подумал Матвеич, - довела человека эта женитьба. Уж и не выпить по нормальному. Прятаться нужно".

От этих мыслей Матвеич успокоился и открыл дверь в цех в цех с небольшой обидой на то, что его не позвали остограмиться.

- Васька, просыпайся, алкаш! - закричал Матвеич, идя по направлению к работающему станку. В цеху не было особенно тепло, но все-таки лучше и теплее, чем на улице. Тарзан тоже протиснулся в дверь и сразу устремился к месту работы Василия. Он знал, что тот обязательно принес ему из дома что-нибудь вкусненькое.

- Василий! - громко позвал опять Матвеич, но ему никто не ответил.

"Спит, наверное, а может быть, музыку свою слушает, уши заткнул", подумал сторож.

Лампа светила куда-то в сторону, и поэтому Матвеич едва не споткнулся о груду тряпок, лежащих прямо возле станка. Тарзан, рыча и поскуливая, уже рвал и облизывал эти склизкие тяжелые лохмотья.

- Тарзан, что ты там нашел? - громко спросил Матвеич и нагнулся подвинуть эту груду. Тряпки были мокрые и теплые. Внутри у Матвеича похолодело. Его рука, которой он прикоснулся к тому, что лежало на полу, была вся в чем-то липком и красном. Матвеич поднес ладонь поближе к лицу. Это была кровь! Сторож, не в силах сказать ни слова, отступил на шаг. Под ноги попало что-то маленькое и мягкое. От пяток до мозга по телу пробежало гадливо-мерзкое ощущение, как будто наступил на крысу. Автоматически сторож поднял это с пола и поднес к глазам. Оказалось, что это была кисть руки человека, оторванная от основания.

- А-а-а-а! - заорал что было мочи Матвеич, отбросил от себя руку, его стошнило прямо на лежащий у ног труп Василия. Закололо в левой стороне груди, ужас сдавил железными пальцами сердце, и сторож потерял сознание и повалился на цементный пол. Тарзан схватил упавшую на пол руку, отбежал в дальний угол цеха и стал с наслаждением грызть ее. Давненько он не ел такой вкуснятины, свеженького мяска! Все каши да каши с объедками со стола Матвеича, который сам постоянно постится.

Очнувшись, Матвеича вновь охватил ужас, он побежал звонить, падая и воя от страха. Он потерял ружье и расшиб лоб о железную дверь. Дотащившись до телефона, сторож долго не мог попасть пальцем в дырку телефонного диска. Он звонил, оглядываясь по сторонам и подвывая. Он позвонил прямо домой директору цеха и закричал в трубку:

- А-а-а-а!

Потом трубку бросил и побежал мимо проходной прямо на дорогу, и так и бежал вдоль дороги, где его и задержал наряд милиции. Через полчаса на месте трагедии были уже все те, кому положено быть в подобных случаях. Но то, что увидели работники реанимации на месте трагедии, заставило вздрогнуть даже их стальные нервы. Бездушный станок продолжал вхолостую крутиться, пока не пришел мастер цеха и не выключил его. Впрочем, мастером цеха он оставался еще только полчаса после того, как выключил станок. А после приезда своего начальника и оперативников стал и подследственным, и безработным в одном лице.

10

Утром, когда Семен ждал в машине своего шефа возле его дома, ему на трубку позвонила Галка.

- Привет, - сказала она, - какие новости?

- Никаких, - ответил Семен, - никто его не видел, никому он не звонил. Что, и домой не появился?

- Нет, - ответила Галка.

- Ну, не знаю, - сказал Семен, - обратись в милицию. Все, что мог, я сделал.

Галка ничего не ответила, просто бросила трубку. "Да ну их на фиг! - со злобой подумал Семен. - Своих проблем у меня мало, что ли, чтобы еще и чужие решать?"

В это время из подъезда вышел Антон Сергеевич, и они поехали по делам. Весь день мотались с точки на точку, и опять Семен приехал домой только после десяти вечера, когда стемнело. В дверях торчала записка, написанное женской рукой: "Заходили к тебе в гости. Не застали. Пока. Алена и Инна". Семен никак не прореагировал. Все равно до субботы у него не будет для них ни одной свободной минуты.

Поужинав, Семен вспомнил, что обещал позвонить Василию утром и не позвонил. Посмотрев на часы, подумал, что еще не поздно, и набрал номер.

- Алло, - ответил незнакомый голос.

- Добрый вечер, - поздоровался Семен, - а Василия можно к телефону?

Человек, ответивший Семену, промолчал, Семен услышал, как он прикрыл ладонью трубку и с кем-то говорит, потом он негромко и печально спросил:

- А кто его спрашивает?

- Семен.

- А кто вы?

- Я? - изумился Семен. - Просто друг. А что происходит? Вы-то кто?

- Я его дядя, - ответил человек в трубке, - а вы тот самый Семен, с которым...

- Да, тот самый, - подтвердил Семен. - Так что происходит?

- Вася погиб...

- Как погиб? Когда? Я только вчера с ним говорил! Он уходил на работу!

- На работе это и произошло. Затянуло в станок. Зацепился рукавом и затащило...Несчастный случай. Сказали, что был он пьян...

- Но он же в завязке! Третий месяц не пьет! Он мне говорил...

- Да он не пил, - ответил дядя, - но вот выпил на беду. Похороны послезавтра. Приходите.

- Да, я приду... конечно... обязательно... - растерянно сказал Семен, мои соболезнования... примите... До свиданья.

Семен бросил трубку. Вот это история! Что это? Совпадение? Несчастный случай, сказал дядя Василия? Где-то Семен уже слышал эти слова. Семь лет назад слышал. Несчастный случай. Тогда они тоже изображали несчастный случай, когда кинули Инну в колодец. А теперь - Бомба пропал, Вася погиб. Кто следующий? Может быть, он - Семен? Ведь и ежу понятно, что идут именно по следу этого дела. По следу того дела, за который они все уже отмотали свой срок. Все. И Бомба, и Вася, и Алик, и Семен, и Кирилл, и Танька! Все они уже были наказаны и отсидели свое. Они искупили вину и прощены обществом. Но кто-то решил опять вершить над ними свой собственный суд? Кто? Семен задумался, но внезапно, как удар молнии и очень ясно его осенило!

Батя! Отец этой самой Инны! Только он может это делать, больше некому! Он тогда еще сказал, что отомстит! Ему показался слишком мягким приговор суда. Он хотел, чтобы их всех приговорили к высшей мере! Но ведь они-то ее не убили, она была еще жива, когда ее бросили в колодец, ее просто трахнули и бросили. А то, что она замерзла и померла там, в колодце - в этом они не виноваты. Все правильно по уголовному кодексу. И шить убийство им тогда на следствии и на суде никто не стал. Ни следователь, ни судья, ни прокурор. Никто, кроме отца Инны. Тогда в зале суда, когда их уводили, он крикнул, что все они подохнут!

Семен разнервничался так, что с трудом дрожащей рукой набрал номер телефона. Он звонил Таньке. Ответил все тот же голос ее мужа.

- Позовите Татьяну, - сказал ему Семен.

- А кто ее спрашивает? - опять хмуро и с подозрением вопросил муж.

Семен взбесился:

- Позовите, я говорю вам! Раз звоню, значит, нужно поговорить! Не собираюсь я ее в ресторан приглашать и жениться на ней! Узнать нужно об общем знакомом!

В трубке молчали некоторое время, лишь было слышно, как говорит в комнате телевизор.

- Ну, что там? - громко спросил Семен. - Уснули, что ли?

- Не ори, - спокойно ответил муж, - нет ее дома. Что передать?

- Передай, звонил Семен. Пусть мне срочно позвонит, когда появится! Телефон запиши.

- Давай диктуй, - так же спокойно сказал муж.

Танька перезвонила минут через десять.

- Чего тебе? - спросила она.

- Во-первых, привет, - сказал Семен, - не виделись давно.

- И еще столько же не увидимся! - не очень-то любезно сказала Танька.

Семен решил ей ничего пока не рассказывать, сначала проверить все, а завтра перезвонить.

- Слушай, - сказал он, - мне нужен адрес или телефон отца Инны. Хочу спросить его кое о чем.

- Ты что, - ехидно спросила Танька, - опять на нары захотел? Или покаяться решил сходить, через семь лет?

- Скорее второе, чем первое, - уклонился от ответа Семен. - Давай говори, если знаешь, не тяни время. А то муж заревнует.

Танька хмыкнула в телефон, положила трубку на стол и минут через пять продиктовала Семену адрес и номер телефона.

- Зовут его Сергей Петрович Голубеев, - закончила Танька. - А в чем дело-то? Может, скажешь?

- Скажу завтра, - пообещал Семен, - когда все узнаю.

- Да узнавай, что хочешь там, - лениво ответила Танька. - И мне больше не звони. А то и правда, Иван мой заревнует. И не хочу я вас всех ни видеть, ни слышать. Понял?

- Взаимно, - ответил Семен, и хотел окончить разговор, но Танька трубку не положила. Семен слышал как она дышит в трубку и вспомнил ее губы.

Танька помолчала некоторое время и сказала:

- Это я Бомбе номер твоего телефона дала. Он мне звонил, спрашивал про всех вас.

- У тебя-то мой номер откуда? - удивился Семен.

- Алик мне его дал, - ответила Танька, - я как-то с ним случайно встретилась возле метро. Он говорил, что видел тебя на крутой машине, в красном пиджаке с галстуком и золотой цепью, с сотовым телефоном.

- Ну, не совсем в красном пиджаке, - усмехнулся Семен, - и без цепи, но в общем было такое.

- Значит ты теперь "новый русский"? - ехидно спросила Танька.

- Ну, типа этого, - преувеличил свои достижения Семен.

- А знаешь кто был самым первым "новым русским"? - спросила Танька.

- Кто? - поинтересовался Семен.

- Кот Базилио из Буратино, - ответила Танька.

- Почему? - удивился Семен.

- Потому что он говорил тоже как ты, - и Танька спела на манер говора "новых русских", - Лап-тап, типа, дудай! Тоже, как ты, говорил: "Типа, типа !"

И сама же заразительно расхохоталась. Семен улыбнулся. Что-то тихо сказал Таньке муж, она сразу же переменила тон разговора и сказала:

- Ну, пока, не звони больше.

Семен хотел было спросить Таньку не звонили ли с угрозами, но в трубке уже запиликали короткие гудки. Семен нажал кнопку окончания разговора, снова включил аппарат и сразу стал набирать номер Голубеева. Он не знал, что будет говорить, но знал точно, что по одному "Алло" поймет, кто звонил ему тогда с угрозой, Голубеев или кто-то другой.

Ответила женщина.

- Извините, - начал разговор Семен, - а можно позвать Голубеева Сергея Петровича к телефону?

- Ой, - растерялась женщина, - а здесь такие не живут. Вы по какому номеру звоните?

Семен назвал цифры по порядку. Женщина удивилась:

- Да, это наш номер, но мы здесь живем недавно, а до этого здесь какой-то старичок жил. Мы у него квартиру купили. А он в дом престарелых переехал...

- Давно переехал? - спросил Семен.

- Года два, наверное, или три, - растерянно ответила женщина. - Нет, два. Мы тут живем два года.

- А старичок теперь где? - спросил Семен. - Адреса не знаете? Где он живет?

- А он, вроде бы, даже и нигде теперь не живет, - произнесла женщина. Он, по-моему, уже умер. Да, точно умер. Муж говорил.

- А может быть, вы путаете? - спросил Семен. - Как фамилия была у вашего старичка?

- Ой, погодите, я не знаю, - снова засуетилась женщина. - Муж знает, сейчас я спрошу.

Семен услышал, как она кричит куда-то вглубь комнаты:

- Котик, а как того старичка была фамилия, который нам квартиру продал?

- А кто там? - ответил "котик" басом.

- Не знаю, - сказала ему женщина, - мужчина какой-то.

- Дура! - разозлился мужчина, - С кем говоришь, не знаешь, а может, это...

Тут "котик" перешел на шепот, и что он сказал, Семен не услышал.

- Да, - гаркнул через некоторое время "котик" в трубку.

- Здравствуйте, - сказал ему Семен, - я тут в городе проездом. Мне дали этот телефон, который теперь ваш, сказали позвонить и передать посылочку от родственников из Сибири...

- Голубееву, что ли? - спросил "котик", грубо прервав Семена.

- Да-да... - начал было говорить Семен, но "котик" опять прервал его:

- Скончался Петрович восемь месяцев назад в Доме престарелых в Коломягах. Можешь съездить туда и все узнать. В тридцать второй комнате он жил. Мы за ним ухаживали до смерти. Только я что-то не припомню у него родственников в Сибири. Здесь есть родственник, в городе. А там что за родственники еще? Может, самозванцы? Хотят на квартиру претендовать?

- Может, и самозванцы, - ответил Семен, - про квартиру не знаю, мое дело маленькое. Значит, точно умер?

- Я тебе говорю, умер, - ответил "котик", - значит, все, кранты! Закопали его. Да он и не ходил почти последний год, все под себя делал. Инсульт у него был. Короче, хочешь все узнать - езжай в Дом престарелых в Коломяги.

- Да не поеду я, - сказал Семен и положил трубку.

Вот так. Значит, помер старик. Да и не воитель он был, раз пластом лежал. Но кто тогда всю эту херню затеял? Какой-нибудь сумасшедший маньяк? Не Инна же из могилы встала через семь лет, чтобы за ними охотиться?

Телефонный звонок прервал размышления Семена. Очнувшись, он схватил трубку и поднес ее к уху.

- Алло, да? - закричали в трубке, и Семен сразу узнал Алика.

- Привет, сын древнего народа, - сказал Семен, - как дела идут?

- Хорошо, - ответил Алик, - ты как? Куда пропал?

- Ничего, живу помаленьку, - ответил Семен, - как шаверма идет? Покупает народ шаверму?

Когда они встречались в последний раз, это произошло случайно, на улице, и было почти год назад, тогда Алик собирался брать в аренду ларек по производству и продаже шавермы.

- Нормально, дела идут, - довольно ответил Алик. - Приезжай, посмотри, шавермой угощу.

- А где у тебя твое предприятие находится? - спросил Семен на всякий случай.

- Возле метро "Лесная", справа от выхода, - ответил Алик, - На киоске красными буквами по белому написано "Шаверма". Да спросишь, меня там все знают. Но я там бываю только поздно вечером после десяти, да. Дел много, надо крутится.

Семен заметил, что Алик стал меньше употреблять свое знаменитое: "Да?" в конце каждого предложения. Семен не знал, как начать, и решил рассказать Алику все как есть, а тот пусть сам думает.

- Дело такое, Алик, - сказал Семен, - позавчера мне позвонил какой-то мудак и стал угрожать...

- Э, слушай, да! - перебивая Семена, закричал в трубку Алик. - И мне звонил какой-то баран! Охота, говорит, охота! Кому охота, чего охота, мне не понятно! Я ему сказал, будешь мертвый, да? Тебе тоже звонил?

- Слушай дальше, - продолжил Семен, - Бомба пропал в тот же день, пока ничего не известно, а Василий погиб вчера на работе...

- Ты что, испугался, да? - со смешком спросил Алик. - Боишься, да?

- Я просто хочу тебя предупредить, - ответил Семен, - на всякий случай.

- Э, не надо, дарагой! - с пренебрежением ответил Алик. - О себе думай, а я о себе буду думать! Меня пугать не надо.

- Ну и хрен с тобой! - сказал Семен и повесил трубку.

Алика Семен недолюбливал с самого первого дня их встречи и азербайджанец это чувствовал. И правда, какого черта он об Алике этом печется, а тот ему еще и дерьмо в лицо кидает? Пусть его хоть в мелкую крошку пошинкуют, раз он такой баран упрямый, главное, чтобы самому Семену не влететь в неприятности. А уж самого себя, он сумеет защитить. Научился. Семен проверил, надежно ли заперта дверь, плотно закрыл все форточки, на всякий случай положил под кровать полуметровый гвоздодер и улегся спать. Он знал, что проснется, если услышит что-то подозрительное. Спал он чутко. Но ничего не случилось ночью. По крайней мере с Семеном.

11

Алик, услышав короткие гудки в телефоне, выругался по-русски и бросил трубку. Он в самом деле ничего не боялся, никаких мстителей. Это на востоке кровная месть - святое дело. За родственника будут резать и стрелять всех его убийц и их родню, пока весь род не вырежут. А эти русские? У них кишка тонка на такое дело. Они смелые, только когда пьяные, а когда человек пьян, голова плохо соображает. Никогда им не тягаться с мусульманами. Из Афганистана почти безоружные душманы выкинули до зубов вооруженных русских, как котят. В Чечню сунулись - тоже получили по зубам.

Торговать не умеют, работать не хотят, только водку пить и ничего не делать. Взял недавно Алик к себе в ларек местную девку работать - шаверму подавать, деньги считать. Ленивая. На работу опаздывала, делала все медленно и все говорила, что мало платил ей Алик. Да еще и не давала никогда и никому себя любить, даже хозяину. Уволил ее Алик и не жалеет об этом.

То ли дело сейчас, работает у Алика хохлушка Верка с Украины. Летает, как веник, шустро. Все чисто вымоет, и работать готова сутками - лишь бы платили. Дома у нее в маленьком городке где-то муж безработный, мамка, батька-пьяница и пять братьев сопливых. И всех кормить надо. Вот она и корячится тут, как проклятая. Алику бесплатно отдается, он же хозяин, а с других мужиков по десять баксов берет. Но Алик ей запретил это делать в киоске из гигиенических соображений. "Ходи, - сказал, - за угол в подъезд". Но вообще хорошая девчонка Верка. Скажешь, надо помочь - друг приехал из Азербайджана, идет с ним в подъезд, не спрашивая, лишь бы лишний раз на работу поставил, лишних денег заплатил. И Алику хорошо и Верке.

Алик встал с дивана, потянулся, выключил телевизор и стал одеваться. Нужно было сходить проверить, как там работают Верка и повар Али. Алик нарочно квартиру снял рядом с киоском, чтобы ходить смотреть, как дела идут. На рынке у него тоже дела были, но второстепенные - картошка-мартошка, помидоры. Земляки его не забыли - дали подняться, когда с зоны пришел. Отец тоже поначалу помог деньгами.

Ежедневно Алик в своем киоске дежурил где-то от пол-одиннадцатого до закрытия метро. Было так, что пару раз просто внаглую ублюдки ворвались и выручку дневную забрали. Теперь Алик договор заключил с "крутыми пацанами" в форме. Те два раза в день приезжают и наличку всю в мешок, чтобы в кассе много денег не болталось. Есть, конечно, у Алика и левачок, от налоговой припрятанный, но хранится он не в кассе.

Его-то после закрытия Алик в одиночку пересчитывает, киоск закрывает и уходит. А сидит в киоске он так поздно, потому что не боится хулиганов. Сторожит от пьяных мудаков свое добро. Однажды пытались ему нахамить сосунки-панки, черной жопой назвали. Алик вышел из киоска и прямо возле метро надавал им всем по морде. Менты пришли - забрали хулиганов. Менты метровские все Алика знают - он их шавермой бесплатно кормит.

Все хорошо теперь идет у Алика. Денежки копит на квартиру, и второй ларек под шаверму собрался взять. В начале карьеры даже сам стоял в ларьке, куриные лапки на вертел насаживал, да шаверму мастерил. Пахал, как проклятый. Это сейчас уже, когда дела пошли, он может позволить себе лежать на диване, да телевизор смотреть весь день, и лишь иногда приходить, проверить, как работа идет. Одевается Алик, как пижон. Расшитая золотом жилетка под серым в мелкую елочку пиджаком. Туфли шили на заказ, точно по ноге. Стрижется Алик раз в неделю у своего мастера, очки темные купил в золоченой оправе. Еще купил длинное кожаное пальто. Чуть-чуть поношенное, не новое. В сэконд-хэнде взял, но кто про это знает, главное, смотрится хорошо.

У киоска с надписью "Шаверма" стояла очередь. Удачное место все-таки Алик для своего предприятия выбрал. Рядом стоянка двух маршрутных такси. Под вечер маршрутки ходят реже, стоят пассажиры в очереди, чтобы уехать от метро, дожидаются, а нос сам так и тянет аппетитный запах жареного мяса и свежей выпечки. Постоят они, постоят, да и купят у Алика в ларьке не шаверму, так сосиску в тесте. А Алик на этом богатеет. Очень он любит своих покупателей, всегда улыбается им. Некоторых знает уже давно и даже постоит, поговорит с ними, пока они шаверму едят.

Алик, подойдя к киоску "Шаверма", издалека понаблюдал за тем, как ловко орудует с шавермой Али - троюродный брат Алика, который и русского языка-то не знает, всю жизнь в деревне прожил. Попросили Алика родственники из Азербайджана пока парня пристроить, видно натворил что-то в своем ауле и смылся. Парень неграмотный, но шаверму делает славно - пальчики оближешь. Верка тоже не сидит, денежки так и звякают по блюдцу. Хорошо, прямо, как бальзам на душу.

Алик зашел в киоск и сел на скамеечку возле вертела. Рядом Верка крутит упругой попкой. Алик нет-нет, да ущипнет ее за аппетитную задницу. Сегодня Алик Верку хочет забрать к себе на квартиру и там поиметь. Поэтому он на ночь выгнал всех проживающих нелегально в его квартире родственников, и потирает руки о промежность в предвкушении сладкой ночи. Чтобы скоротать время, Алик читает.

Книга называется "Азебраджанская народная мудрость". Книга издана во времена правления Горбачева, поэтому нет ничего удивительного в том, что на обложке написано "Азебраджанская", а не "Азербайджанская". А нравится Алику в этой книге то, что там очень много мудростей его древнего народа написано, и самое главное, что все это ему понятно. Вот, например, говорит национальный азебраджанский мыслитель Диоген мудрость, и Алику, конечно же, сразу не понятно, о чем это он. Что имел в виду? В чем мудрость? Но внизу в сноске специально для таких вот аликов приписка - это он имел в виду то-то и то-то. И сразу же все понятно становится. Хорошая книжка. На улице холодно, пар валит из открытого окошка киоска. Народу все меньше, пора и закрываться.

Алик отправил Али домой, тому еще через весь город тащиться на метро, и остался наедине с Веркой. Сам вышел на улицу, закрыл окно железным щитом, проверил на прочность замок. Все крепко - вор не залезет. Верка убиралась в киоске, заметала пол. Алик зашел, закрыл дверь на задвижку и задрал ей подол юбки.

- Алик! Алик! - заверещала Верка. - Не сегодня!

- Почему? - искренне удивился Алик.

- Бабушка у меня умерла там, дома, - ответила Верка. Она и вправду выглядела как-то странно, испуганно, на Алика не смотрела, отводила глаза.

- Ай-яй-яй! Умерла бабушка! - поиздевался над ней Алик. - А мы будем медленно и печально трахаться.

- Да я не к тому, - ответила Верка, освобождаясь из объятий Алика. Просто денег нужно послать на похороны.

- Ну и что? - притворился, как будто ничего не понял, Алик.

- Денег мне дай, что я заработала за эти дни, - попросила Верка.

- Не дам, - ответил Алик, - ты мне не даешь, а я тебе давай. Умная слишком, да?

- Не могу я сегодня, - неподдельно искренне сказала Верка, - тампон у меня там. Дни у баб такие бывают. Смотришь телевизор-то, рекламу?

- Ничего, - не растерялся Алик, - во рту тампона нет, да? Деньги сразу заплачу. За весь месяц.

"Вот козел нерусский, - подумала Верка, - ну, ничего, сегодня тебе отольется! Пашешь, как сука на него, а за зарплату еще и минет делай!"

И Верка опустилась на колени.

Алик не обманул - деньги отдал сразу после процесса, тут же охладел к ней и приказал убираться домой, а сам стал разогревать себе в микроволновке специально для него приготовленную шаверму и напевать свои занудные песни. Верка, про себя матерясь, оделась и, не прощаясь с Аликом, вышла на улицу.

Она вышла, но не пошла сразу к метро, а огляделась и заглянула за ларек. Недалеко от подъезда ближнего дома ее ждал мужик, с которым она накануне днем разговаривала о важном деле. Верка, медленно покачивая бедрами, подошла к нему, мужик молча огляделся, чтобы узнать не ведет ли женщина за собой хвоста. Увидев, что все тихо, успокоился. Верка подошла к нему вплотную и сразу спросила:

- Ну, что, деньги принес?

Мужик, ни слова не говоря, протянул ей шесть бумажек по сто баксов. Верка деловито пересчитала, проверила, не фальшивые ли. У нее даже закружилась голова от нереальности происходящего. Ей за такие деньги пахать и пахать, больше года в этой вонючей каморке с грязными азерами, которые член месяцами не моют, а потом Верке в ее прелестный ротик суют, который она дважды в день пастой "Жемчуг" чистит.

- Ну, пошли, - сказала Верка, - давай свой баллон.

Мужик протянул ей газовый баллончик для самозащиты и сказал вполголоса:

- Будешь брызгать, глаза закрой и не дыши сама, а то свалишься. Сильный очень газ, обрубает сразу.

- Не менжуйся, дядя, - ответила Верка. - Я все это не только за деньги делаю, но еще и из мести.

Мужик усмехнулся.

Они подошли к двери киоска, Верка постучала условным стуком, а мужик спрятался за киоск. Народу на улице не было, метро закрылось, менты были уже внутри помещения в своем пикете. Только какой-то бомж рыскал по урнам в поисках бутылок.

- Кто там? - настороженно спросил Алик из-за двери.

- Да я это, Верка, - сказала женщина спокойно.

- Чего тебе? - спросил Алик.

- Ключи забыла, - убедительно сыграла хохлушка, - открой, заберу.

- Сейчас, - ответил Алик. Видимо, он прятал деньги в "условное место".

Секунд через пятнадцать загремел засов, и дверь открылась. Алик отступил назад, широко улыбаясь, пропустил Верку и тут же закрыл засов на двери.

- А я думал, тебе понравилось, - сказал он, издеваясь, - и ты пришла еще раз взять в рот.

- Нет, я тебе пришла дать в рот! - ответила Верка и брызнула тугую густую струю газа прямо в харю этому самодовольному горбоносому Алику, в его полуоткрытый рот и масляные глазки.

Струя была жесткой и упругой, Верка палец с кнопки не отпускала, пока не кончился газ. Алика отбросило назад, он уронил с прилавка посуду и, зажмурив глаза и хватая воздух ртом, стал заваливаться на Верку, цепляясь руками за что попало. Верка, не дыша и зажмурив глаза, судорожно нащупала засов и выскочила вон. Только почувствовав холодный воздух улицы, вдохнула и открыла глаза. Мимо нее в дверь киоска заскочил совершенно лысый серо-зеленый инопланетянин с огромными глазами и длинным носом. Дверь захлопнулась, Верка хотела заорать от страха и неожиданности, вдохнуть не смогла, для этого нужно было сначала отдышаться. Когда же она вдохнула в себя воздух, то сразу же поняла, что это все тот же мужик, который дал ей баллон, только теперь он был в противогазе.

Верка поскорее засеменила подальше от проклятого киоска, на ходу гладя и сжимая в кармане заветные баксы, и у самого выхода из метро столкнулась с милиционерами, которых давно знала и постоянно по указке Алика кормила шавермой.

- Ты что плачешь-то? - спросил один из них Веру.

- От счастья, - ответила Верка, почувствовав, что слезы текут из глаз градом, вероятно, из-за газа, - Алик зарплату дал.

- Все нормально у вас там? - спросил тот, что постарше. - Алик ушел?

- Ушел, ушел, - ответила Верка, - на метро не успела я. Помогите, что ли, тачку поймать...

Менты неохотно, но пошли на дорогу вместе с Веркой, затормозили "Жигуль", и водитель, увидев двух суровых стражей закона, за мизерную цену согласился довезти Верку до дома.

Верка удобно расположилась на заднем сиденье машины и вспомнила в деталях весь сегодняшний разговор с этим мужиком, который дал ей за такую маленькую услугу так много денег. Все было как обычно, Верка вышла покурить и дымила за киоском, когда к ней подвалил этот неприметный с виду мужичок и спросил, не хочет ли она заработать денег. Верка ему еще сказала тогда:

- Не по адресу, мужик. Проститутки на проспекте пасутся. Туда и иди.

- Триста баксов за пять минут, - сказал мужик.

Верка разозлилась на мужика - что он, издевается над ней? Тут же не "Метрополь"! Триста баксов за пять минут! Не такая уж она и красавица!

- Пошел ты! - сплюнула Вера. - Дай покурить спокойно, а то сейчас своих азеров позову - пожалеешь, что привязался.

- Я вам не интим предлагаю, - вежливо сказал мужчина, - мне от вас нужна другая услуга.

Верка усмехнулась, но ничего не ответила, а продолжала смотреть в сторону, как будто разговор ей не интересен. Но краем глаза она заметила, что мужик держит в руках такие знакомые зелененькие бумажки, новенькие, завернутые в трубочку.

- Будут твои, - негромко сказал он.

Верка скользнула взглядом по долларам и сглотнула слюну. Внутри потеплело.

- Ну, давай, валяй, говори, чего надо, - деланно равнодушно сказала она, - работа ждет.

- Подождёт, - сказал мужик, - может быть у тебя оплачиваемый отпуск уже на носу. Но об одном тебя хочу еще предупредить. Если мы с тобой не договоримся, то ты молчишь. Я дам тебе пятьдесят зеленых, чтобы ты забыла наш разговор. И ты забываешь.

Верка испугалась, но не подала виду. Что-то было в глазах у этого внешне неприметного мужика страшное и холодное. Но Верка была девка смелая и решительная. Иначе бы не приехала одна, без копейки денег, в этот хищный город.

- Не ссы, не подведу, - сказала она, - говори.

Мужик еще раз пристально посмотрел Верке в глаза, словно сомневаясь стоит ли ему начинать говорить или нет, но видимо убедился в правильности своего выбора и неторопливо стал сообщать Верке подробности ее действий в поливании Алика паралитическим газом из баллона. Веркино лицо ни разу не дрогнуло, ни изобразило сочувствия. Когда мужик закончил излагать свое предложение, Верка не моргнув глазом сказала:

- Восемьсот.

- Что восемьсот? - переспросил мужик.

- Баксов, - твердо сказала Верка.

- До хрена, - не согласился мужик.

- Тогда давай полтинник и уябывай, - ответила ему Верка, - мне работа дороже. Хоть и хреновая, но на Украине и такой не найду.

- Четыреста, - произнес мужик.

- Шестьсот, - парировала Верка, - и хватит торговаться, а то ведь точно уйду сейчас. Ищи дуру за четыреста зеленых жопу подставлять.

- Хорошо, - согласился мужик, - шестьсот.

- И деньги вперед, - безапелляционно заявила Верка, - перед тем как я все сделаю.

Мужик подумал и согласно кивнул. Верка пошла было обратно в киоск, но вдруг оглянулась и спросила с тревогой:

- А ты точно его... Это... Ну, совсем? Чтоб мертвый был. А то он ведь найдет меня потом и прирежет.

- Не беспокойся, - ответил мужик, - будет такой мертвый, мертвей Ленина в мавзолее. Смотри только, не проболтайся обо мне азерам. Ты ж понимаешь, я не один.

Верка отмахнулась от последней фразы и зашла в киоск. Али, когда она появилась, взмахнул кулаками и погрозил ей ножом, а сказать по-русски только и смог:

- Бля на х...

Весь день пролетел в какой-то прострации. К вечеру Верка уже начала переживать, что мужик не придет. Она сама была уже готова за шестьсот баксов зарезать этого мудака Алика, а не только брызнуть ему в лицо из газового баллончика. Заодно прирезать и этого урода Али, который постоянно трогал Верку за грудь и лез под юбку. И никогда не чистил зубы, не говоря уже про то, что мыть руки он считал зазорным и унизительным. Так и работал, как свин, хватая вонючими руками мясо и шаверму. Надоели они все Верке по горло, так же, как ее никчемная жизнь. Но так было вчера, и позавчера, и месяц назад.

А сегодня все так чудесно получилось, в кармане шуршит годовая Веркину зарплата, включая расходы на скудное питание и гнусное жилье. Ей захотелось петь. "Шестьсот баксов, шестьсот баксов!". Эх, жаль, нет такой песни. Теперь можно спокойно ехать домой, к мужу, в свою квартиру, а не скитаться здесь по чужим углам. Сейчас же она возьмет билет, заберет пожитки и уедет навсегда из этого города. Кое-что она скопила, плюс шестьсот зеленых - жить можно!

- Давай, родной, - сказала она водителю, - подождешь меня у дома и на вокзал потом поедем. Уезжаю я навсегда отсюда домой.

- Деньги вперед, - пробурчал водила. - А то знаю я вас.

- Договоримся, - пропела Верка, - не боись.

Сегодня она была богатой и щедрой. Так надоело каждый день экономить, отказывать себе во всем, прятать деньги под половицу или носить все накопленное с собой в трусах, чтобы соседи не сперли. Считать мятые бумажки и клянуть себя за то, что нужно покупать мыло, стиральный порошок, прокладки, тратить на это потом и унижением заработанные гроши. Примерно через два часа после инцидента с Аликом Верка уже спокойно выезжала из города, сидя в теплом плацкартном вагоне, который, тихо покачиваясь, проезжал мимо серых коробок домов и промышленных строений. Мелькали фонари, и Верке совсем было не совестно за то, что она совершила, ей было ни капли не жаль Алика. Она и думать не хотела о том, что происходит сейчас там с Аликом в маленьком киоске с надписью "Шаверма".

А происходило с Аликом ужасное.

Он лежал лицом вниз на столе, связанный по рукам и ногам. Ноги свешивались на пол и были приклеены чем-то к полу. Но самое оскорбительное было то, что был Алик без штанов. И даже без трусов. То есть, прямо скажем, с голой жопой. Рот у него был заклеен скотчем, и за шею Алик был привязан к чему-то жесткому. Но мало этого. На голову Алика был надет противогаз. Алик шумно дышал носом, глаза нестерпимо чесались и слезились, и он ничего не видел, потому что на стекла противогаза были одеты еще и его знаменитые темные очки. В разбитом виде. И приклеены скотчем.

В таком положении Алик лежал уже нестерпимо долго, и ничего не происходило. Алик пробовал шевелиться, но все его тело было так жестко зафиксировано, что двинуться даже на миллиметр у Алика не получилось. Что ж, зато у него было время подумать о том, что ничего не бояться - это не очень большое достоинство. Ведь Семен его предупреждал.

Хотя, может быть, все это никак не связано с тем, что ему говорил Семен. Просто Верка навела каких-нибудь ублюдков на его, Алика денежки, спрятанные в тайнике под мойкой. И тут Алика как током ударило! Они ведь могут запросто взять у него из кармана пальто ключи и безо всяких проблем украсть из его квартиры честно заработанные пять штук баксов. И еще у Алика было спрятано дома под телевизором почти четыре штуки чужих долларов, взятых как раз под новый киоск. Украдут. Точно все стащат!

И во всем эта сука, Верка виновата! Тварь! Прошмандовка! Сука подлая! Брызнула Алику в лицо из газового баллона! И это после всего, что он для нее сделал. Пригрел змеюку, приласкал, работу ей дал, и на тебе, Алик, за всю твою доброту. Алик подумал, что, может быть, она все еще там, стоит сзади и надсмехается над ним бедным, лежащим на столе с обнаженными бледными ягодицами. Алик почему-то не к месту подумал, что хоть его и называют черножопым, а зад у него побелее будет, чем у некоторых русских.

"Может, этим все и кончится? - подумал Алик. - Просто бросят меня здесь в таком положении. Деньги заберут из квартиры и смоются". Он будет жив и здоров. Эта мысль даже обрадовала Алика. Но только сначала. Потом ему стало нестерпимо жалко денег. Так жалко, что он чуть не заплакал от обиды и злости! Каждый месяц он откладывал в заветную копилку тоненькую пачечку зеленых, лелеял их, гладил, пересчитывал. И что? Теперь ничего нет. Он разорен. Алик представил, как утром на работу приезжает Али и видит его, уважаемого старшего брата, на столе, связанного с голой жопой. Зачем его привязали к столу в таком виде? Чтобы унизить?

А может, они и не догадаются взять у него в пальто ключи, а если и догадаются, то могут в квартире денег и не найти. Доллары хорошо спрятаны. Алик просто даже обрадовался! Ну и что из того, что он привязан к столу, на нем нет штанов, а на голове одет противогаз. Утром его освободят, и сразу он начнет поиски этой сучки. Он знает, где она живет, и даже если Верка свалила, то он все равно сможет ее найти. У него такие связи! Лежать без движения Алику надоело, и он стал пытаться высвободиться. Но вдруг тихий скрипучий голос произнес откуда-то сзади:

- Пора.

Алик замер. Что пора? Кому пора и куда? И тут Алик почувствовал, что чья-то рука нежно погладила его по ягодицам.

"Бу-у-у-у-у-у-у-у-у!!!" - замычал Алик в противогазе. Нет, только не это! Никогда! Лучше сразу смерть! Пять лет на зоне никто даже посмотреть не осмеливался на кругленькую попку Алика. Он сразу за это бил, резал или просто крыл матом. А тут, на воле, вот так подло привязали Алика к столу и хотят оплодотворить! "Бу-у-у-у-у-у-у-у-у!!!" - мычал Алик, но никто его не слушал. Его еще раз похлопали по попке ладонью. Алик сжался пытаясь не пускать чужеродный предмет в свое лоно.

И тогда к ягодицам прикоснулось что-то холодно-металлическое, твердое и острое. Алик затих. Острие скользнуло ближе к анусу, и Алик защитился, чем мог. Он просто пернул прямо в лицо своим обидчикам. Громко и отвратительно-вонюче. Хотя этого Алик сам почувствовать не мог, поскольку был в противогазе.

Острый железный штырь мягко вошел Алику в задний проход и остановился. Алик тоже замер. Ему стало страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Хотя испытал Алик немало. Он просто представил, как эта острая железная штука медленно входит в его тело, протыкая внутренности, разрывая их. Медленно и больно. Он боялся шевельнуться. Боялся даже пикнуть. Но Алик ошибся в одном. Убийца оказался милосерднее.

Он воткнул железяку быстро и сильно. С хрустом и треском. Боль была такой, что Алик ясно ощутил внутренностями жуткий холод острой железяки и почувствовал, как катится по горлу в рот вместе с кровью эта жуткая боль. И тогда убийца рывком сорвал Алика со стола и с размаху кинул жертву на пол прямо на штырь, который пронзил внутренности и вышел через плечо рядом с ключицей. Алик то ли потерял сознание, то ли умер. Этого нельзя было никак разобрать. Он завалился на пол и не шевелился, а вокруг него растекалась лужа темной и густой крови. Сознание медленно потухало и наконец совсем оставило истерзанное тело Алика.

Стоило ли проходить через все кошмары северных лагерей и пересылок, бороться за жизнь в аду зоны общего режима, выжить, вернуться на волю, подняться, чтобы нелепо погибнуть в собственном киоске "Шаверма"?

12

У милиционеров, когда они на службе, имен нет. Есть только звания, и поэтому мы тоже будем называть двух утренних патрульных, сонно обходящих территорию возле метро, только по званиям. Старшина был старше, чем сержант, но зато сержант был умнее, чем старшина, если это слово вообще применимо к постовым милиционерам. Шли они не торопясь, потому что спешить им было некуда. Они гуляли, нагуливая себе зарплату. Редкие утренние прохожие спешили в метро - кто-то шел из дома на работу, а кто-то с ночной пьянки домой.

На улице было достаточно холодно, и поэтому ни сержант, ни старшина не предавались своему любимому занятию по проверке документов у лиц кавказской национальности и подозрительных граждан. Да и утром это занятие не было особенно урожайным - лиц кавказской национальности практически не попадалось возле метро, а у подозрительных граждан в кармане с утра звенела только мелочь. Но работа есть работа, нужно было что-то делать, и два милиционера не спеша отправились с дозором по направлению к ларькам.

Ветер доносил до их чутких носов странный запах от киоска "Шаверма". С одной стороны, это был обычный, свойственный шаверме запах жареного мяса, а с другой стороны, воняло тлеющей тканью, которая к национальному восточному кушанью отношения не имела никакого. Подойдя ближе, милиционеры увидели и легкий дымок, струящийся из приоткрытой двери киоска. Они остановились и стали рассуждать.

- Что-то горит, - предположил старшина.

- Горит киоск, - уточнил сержант, который, как мы уже говорили, был немного умнее.

- Сам вижу, что киоск горит, - одернул младшего по званию старшина и задумался.

Думал он секунд пять. Дольше думать старшина не умел. Сержант терпеливо ждал решения начальства.

- Но мы же не пожарные, - здраво рассудил старшина, - какое нам до этого дело?

- Да, - согласился сержант, - но ведь дверь открыта, значит, налицо взлом.

Старшина сурово посмотрел на сержанта. Он не любил, когда тот употреблял умные словечки типа "налицо взлом". Этим самым сержант как бы подчеркивал свое превосходство над старым работником органов, как бы говорил: "Я студент-заочник, и скоро стану лейтенантом, а ты так и сдохнешь старшиной!" Естественно, все это старшине не очень нравилось.

- Ты, бля, не умничай, - сказал старшина сержанту, - а иди посмотри, чего там...

Сержанту тоже не нравилось, что им командовал этот старый мудак, который в слове "протокол" мог сделать три ошибки, но поскольку сержант до того, как пойти в милицию, отслужил в армии, то подчиняться мудакам он там научился.

Сержант твердой походкой подошел к двери киоска "Шаверма" и решительно распахнул дверь. Сначала он совсем ничего не увидел, потому что в помещении было столько дыма, что резало и ело глаза. Сержант помахал дубинкой, разгоняя дым. Когда же завеса немного прояснилась, сержант увидел в киоске на том самом месте, где обычно находился вертел с мясом, странное существо. У существа были огромные черные глаза, совершенно лысый череп и длинный нос-хобот. Существо сидело в луже темной жидкости, свесив на пол голые ножки и воняло паленым мясом, жженой резиной и горелой тканью.

Сержант не был слабым, трусливым и жалким человеком. Он был, наоборот, сильным, смелым и решительным. Он видел за свою короткую жизнь много странных вещей. Но это, то, что он лицезрел сейчас, было за пределами разумного. Это было выше его сил, смелости и решительности, и сержант просто заорал от ужаса. Он не просто заорал, а вот так: "Мама-а-а!" и выхватил табельное оружие.

Если быть точным, то сержант втайне от коллег по службе интересовался оккультными науками, и особенно его интересовали визиты инопланетян. Поэтому у сержанта не возникло ни тени сомнения в том, что это как раз тот самый случай, и он видит перед собой представителя внеземной цивилизации. Только зачем же тогда он выхватил из кобуры пистолет?

Старшина не интересовался оккультными науками и инопланетянами. Он вообще мало чем интересовался в жизни, кроме водки, жрачки и толстопопых теток. Поэтому он увидел в киоске то, что там и было - какой-то мужик без штанов и в противогазе сидел, проткнутый вертелом от основания тела до самой шеи, и медленно поджаривался со стороны спины, издавая неприятный запах.

- Не ори, - с достоинством сказал старшина сержанту, - что, трупов никогда не видел?

И тут сержант прозрел. Он увидел, что никакой это не инопланетянин, а вполне земной хозяин ларька Алик, если, конечно, кто-то другой не надел его расшитую золотом жилеточку.

- Как у них, нах, эта плитка выключается? - вслух подумал старшина. Загорится же сейчас все!

Сержант воспринял это как приказ действовать и рванулся в киоск искать выключатель.

- Не трогай там ничего, - заорал на него старшина, - все улики постираешь! Учить тебя еще и учить.

Сержант выскочил обратно на улицу.

- Провод нужно как-то обесточить, - заикаясь, сказал сержант и указал пистолетом на тянущийся к крыше киоска электропровод.

"Опять он за свое, - зло подумал старшина, - опять эти словечки употребляет".

И решил пошутить как умел.

- А ты выстрели в него из нагана, - хмуро сказал старшина сержанту. Как ковбой.

Но сержанту было не до шуток, и он выстрелил. И, конечно же, не попал. Это только в кинофильмах герои попадают в тонюсенькую веревку с расстояния ста ярдов. А в жизни сержант не попал. С двух метров в толстый электропровод. Зато попал в окно многоэтажки и разбил его.

- Ты что, нах? - заорал на него старшина. - Ты что, дурак, что ли?

Сержант растерялся:

- Сам же сказал, стреляй...

- Я сказал стреляй? - взбесился старшина. - Я сказал стреляй? Я сказал стреляй?

Он так был возмущен, что ничего другого и произнести не мог. Из-за занавесок окон близлежащих домов стали выглядывать люди. За разбитым выстрелом стеклом окна видимый только по пояс голый мужчина бегал и взмахивал руками, страшно матерясь.

- Иди, вызывай всех, кого положено, - орал в это время на понурого сержанта старшина, - я тут один без тебя управлюсь!

Труп в киоске уже начал гореть маленьким синим пламенем. Сержант покорно засеменил в вестибюль метро, а старшина проявил чудеса ловкости, находчивости и смекалки по обесточиванию киоска. Он перевернул большой мусорный бак, стоявший возле угла киоска, и встал на него. От вытянутых рук старшины до провода было еще сантиметров тридцать. Старшина перекинул через провод ремень, держась за него правой рукой, а левой схватил свободный конец ремня, когда тот перелетел через провод. Затем старшина повис на ремне. Был он человек упитанный и тяжеленький, и, конечно же, электропровод не выдержал и оторвался. Не сразу. Для этого старшине пришлось, вися на проводе, болтать ногами и крутиться, привлекая массу зевак. Старшина крикнул им:

- Разойтись немедленно! - но вызвал у зевак только смех. И правда, нелепо было что-то кричать, вися в воздухе и болтая ногами.

Провод лопнул, старшина ловко прыгнул на ноги - как никак, он был бывший десантник и даже не упал. Но случилось непредвиденное. Электропровод, извиваясь как змея, скользнул, падая на землю, и два совершенно оголенных конца хлестанули старшину по руке. Ладно бы, просто хлестанули, а то шарахнули током так, что у старшины даже подметки задымились.

Он задергался, словно танцуя ламбаду, и, неритмично проплясав пару тактов, упал рядом с оголенными проводами, чем вызвал гомерический хохот у бездушной толпы. Зеваки, почувствовав, что объект больше никем не охраняется, а старшина лежит без движения, стали совать нос в дверь киоска, пугая самих себя и других прохожих. Одна девушка даже сблевала на порог киоска, заглянув в дверь. Короче, все вещественные доказательства еще до приезда опергруппы для расследования и реанимации для старшины были уже безнадежно загажены.

13

Утром той ночи, когда Алика не стало, Семен, еще не зная об этом, твердо решил не придавать особого значения происшедшим за последние дни событиям, приписывая и пропажу Бомбы, и смерть Василия случайным совпадениям. Ему не хотелось казаться трусом перед самим собой. И все-таки для смелости он надыбал на всякий случай у знакомого газовый пистолет с тремя патронами и кобуру к нему, надевающуюся на плечи. Пусть все происходящее случайность, но осторожность все же не помешает.

Накануне поздно вечером он почти сразу же выпроводил от себя пришедших к нему в гости Инну и Алену. Во-первых, они появились в его жизни недавно, как раз тогда, когда начались эти события, и поэтому вполне могли быть как-то связаны со всеми этими делами. А если нет, то тогда они просто попадали в зону риска, и могли пострадать невинно, а Семену не хотелось, чтобы все эти его проблемы их как-то их задели. Если станет ясно, что все о кей, тогда Семен их сам разыщет. Ближе к обеду, когда Семен сидел в офисе и разгадывал кроссворд, к нему на трубку позвонила Галка, сестра Бомбы.

- Привет, Семен, - сказала она печальным голосом, - мой брат так и не нашелся.

Семен промолчал, не зная что сказать.

- Понимаешь, - продолжала Галка, - я чувствую, что что-то случилось. Он не мог просто так уйти. Взять и уйти к другой.

- Что у него еще одна сестра есть? - спросил, не вникая в суть фразы, Семен.

- При чем тут сестра? - чуть не заплакала Галка. - Я совсем не об этом говорю. Не о сестре. А о другой женщине!

- А ты что ревнуешь что ли? - с недоумением спросил Семен.

- Ну, конечно! - совершенно естественно воскликнула Галка. - А что тут удивительного?

- Да, ничего, - совершенно сбитый с толку пробормотал Семен. Странные отношения у сестры и брата. Да, конечно, Бомбы не было дома уже достаточно долго. Но Семену совершенно не хотелось пока говорить Галке о том, что погиб их подельник Василий. Девчонка и так хреново себя чувствует.

- Поищи его, Семен, - взмолилась Галка, - тебе же легче. У тебя, небось, и машина есть?

- Есть, - нехотя ответил Семен.

- Ну, съезди к азербайджанцу этому вашему у него спроси, - запричитала Галка, - тетке этой, которая с вами сидела, звонил?

"Вот настырная малолетка", - подумал Семен и ответил:

- Всем я звонил, как договаривались, но никто ничего не знает!

- Еще раз спроси! - посоветовала Галка.

- Ладно, - согласился Семен, - позвони мне вечером. И давай уже завязывай трещать, а то у меня уже бесплатный лимит на трубе исчерпан.

- Спасибо тебе, Семен, - обрадовалась Галка, - люблю тебя.

- Взаимно, - ответил Семен и отключил телефон.

После разговора с Галкой Семен твердо решил в обед съездить к Алику в киоск. Заодно перекусить шавермой и все-таки поболтать с ним. До обеда Семен с помощью секретарши офиса решил половину кроссворда. В этот день он с Антоном Сергеевичем никуда не ездил по делам и дождался обеденного времени в офисе.

Начальник Семена Антон Сергеевич обедал всегда только дома. Семен отвез его и помчался на "Лесную". Киоск "Шаверма" был закрыт. Рядом с дверью киоска неподвижно, как памятник, стоял милиционер. Семен почувствовал легкий озноб. Он вышел из машины и как бы невзначай прошел мимо киоска и милиционера, который проводил Семена суровым тяжелым взглядом. Семен купил в соседнем киоске пачку сигарет и пошел обратно к машине.

Того, что он увидел, было достаточно. Киоск опечатан. Семен сел в машину и набрал на сотовом телефоне домашний телефон Алика. Ответил автоответчик. Семен быстро отключился. Черт знает, если с Аликом что-то случилось, то наверняка у него дома сидят менты и слушают, кто звонит, а потом будут проверять. Тут Семена бросило в жар. Он вспомнил, что оставлял свой телефон Алику на автоответчике. Хорошо, если Алик стер запись. Семену совсем не хотелось иметь никаких дел с милицией. Там разговор короткий - раз был судим, значит, на всю жизнь преступник, - не отмажешься и полезай снова на нары. Но что же все-таки произошло с Аликом? Как бы это узнать?

Пока Семен раздумывал над этим вопросом, к машине подошел грязного вида небритый мужичонка и постучал в окно. Семен опустил стекло.

- Сынок, помоги деньгами, - дыхнув смрадом, попросил бомж и продолжил монотонно, закатив глаза, словно младшеклассник на уроке, читающий вслух выученное дома стихотворение, - сам я не местный, приехал на лечение, все деньги в больнице украли, теперь не уехать на родину, могу справки показать...

- Слушай, - спросил его Семен, протягивая нищему двухрублевую монетку. - А что, "Шаверма" закрыта? Всегда здесь обедаю, а сегодня приехал - закрыто.

Бомж поспешно спрятал деньги в карман дырявого плаща и, страшно выпучив глаза, произнес:

- Убили там ночью хозяина!

Семен вздрогнул, но постарался произнести как можно равнодушнее:

- Кто там хозяин-то был? Азер, небось, какой-нибудь?

Бомж внимательно посмотрел в глаза Семена, странно улыбнулся и тихо произнес:

- Ты, парень, не хитри. Хочешь чего узнать - плати еще, все расскажу.

Семен протянул ему еще одну такую же монетку:

- Давай, рассказывай.

Бомж опять сделал страшные глаза и, вращая ими, начал говорить, глядя куда-то вверх:

- Такого ужасного происшествия еще не знала здешняя земля. Столько крови не лилось даже в лихие годины войны и голода. Колокола звонят по мертвым, мечети плачут...

- Короче, - прервал его Семен.

Бомж скроил на лице мину оскорбления и разочарования:

- Не хочешь, не слушай, я пошел!

И правда, двинулся от машины прочь.

- Стой! - крикнул ему Семен. - Иди сюда!

Бомж оглянулся и подошел. Семен протянул ему еще пять рублей мелочью и сказал:

- Коротко и по существу.

- Ну вот, совсем другое дело, - обрадовался бомж, пряча деньги, и затараторил быстро, как швейная машинка, - Алика ночью проткнули вертелом, как гуся, и посадили жариться. Ну и вонища была, скажу я тебе. Плохой из Алика вышел хот-дог. Неаппетитный. Он загорелся к утру, менты полезли ток отключать, одного так шарахнуло, что он теперь в реанимации лежит. А другой...

- Нашли того, кто Алика убил? - перебил словоохотливого рассказчика Семен.

- Как же - ищи теперь ветра в поле, - ответил бомж и добавил шепотом, а говорят, за то его убили, что свои шавермы из людского мяса делал. Во как! А ты говоришь, обедал. Стало быть, ты тоже людоед, мил человек. Не замечал, что ли, что мясо было сладеньким?

Бомж снова завертел глазами и, закинув голову далеко назад, громко захохотал, Семен закрыл стекло машины и надавил на газ. Вот теперь все стало ясно. Убийца парень серьезный. Нет, даже не серьезный, а просто ненормальный. И на хрена он все эти выкрутасы придумывает со станком, с вертелом? Интересно, что он с Бомбой сделал? И кто ОН? Кто же это может быть, этот маньяк, если папашка Инны два года назад окочурился? Кому нужно, чтобы они были мертвы? Сколько ни думал Семен, а понять не мог. Сидели все они в разных местах, на разных зонах. Связать все эти убийства с годами, проведенными в зоне, не получалось.

А может, этот старый хрен-паралитик, отец Инны, продал свою квартиру этим "котикам", с которыми Семен общался по телефону, и на вырученные деньги нанял для всех них убийцу? Может такое быть? Семен задумался. Он встречал много всяких людей там, на зоне. Были такие, что могли убить за пачку сигарет, но это мелочь, шушера. Такой сразу же проколется. Тут же действует убийца сильный, хладнокровный, профессионал. Где отец Инны мог найти такого?

Да нет, ерунда это! Даже если бы он и нашел настоящего киллера, и заплатил даже, разве стал бы убийца после смерти заказчика что-то делать, ждать, рисковать, если деньги уже в кармане. Слово чести, слово вора - туфта для фраеров. Просто бы смотался с денежками и все тут.

И почему Семен зациклился на этой версии с Инниным отцом? Какая вендетта в наше время, да еще и в России? А может... Тут Семена осенила еще одна догадка. Да! Как он раньше не подумал! Самые жестокие, злые, мстительные - это "петухи", опущенные. Они всех ненавидят, они часто ждут удобного случая, чтобы отомстить. Ведь Кирилла, их подельника, в зоне опустили. После отсидки с ним никто не встречался и не созванивался, считалось западло с "петухом" общаться. Семен даже не знал, где он и что с ним.

Тем более, что тогда после изнасилования Инны именно он всех их и сдал. На следующее же утро после того, что случилось, с мамой пошел в милицию и все рассказал, как на духу. Ментов отвез куда надо и колодец показал, где Инна уже мертвая лежала. И наверняка дали бы ему условный срок за чистосердечное признание. Точно бы дали. Тогда бы они всей компанией вместе с Танькой на кичмане парились, а он мамкины пирожки дома жрал. Да не вышел у маменькиного сынка такой заподляк! У ребят с Танькой было время договориться, как дело обставить. Успели они до ареста словами перекинуться и определится что и как им следователю говорить.

Вот и получилось по их показаниям, что был Кирилл организатором, он как бы подговорил всех Инну изнасиловать, и ударил Инну тоже он. Кирилл отпирался, как мог, но их было больше. Возникла путаница в показаниях, и влепили всем одинаково, по пятерочке. Кроме Таньки, ей дали трояк за соучастие. А все остальные пошли за изнасилование на пятерик. И Кирилл в том числе, который до Инны тогда и пальцем не дотронулся. Отомстили они ему всем скопом за его стукачество. Бомба, правда, потом провинился - резанул кого-то, и сидел поэтому дольше всех на два года. А если б не Кирилл, может быть и было бы все шито крыто.

Все знали и в тюрьме, и в зоне, что Кирилл стукачок. Тюремный телеграф быстро работает, в тюрьме ябед не сильно жалуют. Вот и притиснули его быки в бане, да посвятили в "девочки". Эту историю Семену ещё в зоне один кент рассказал, который в этом деле участвовал. Посмеялись вместе. Что потом с Кириллом стало, никто больше не знал ни в зоне, ни на воле. Может, Василий и видел его пару раз по-соседски, но ничего Семену не рассказал.

Конечно, было Кириллу за что их всех ненавидеть. Ведь не трахал он тогда Инну, только пукал, блевал и писался. А получил, как все - не за соучастие, а за изнасилование, "вскрытие лохматого сейфа", как на зоне говорят. Его же, беднягу Кирилла в зоне опустили. Опять же получается, что отомстили братья-зеки за их преданную в руки ментам штрейкбрехером Кириллом компанию - ведь все знали в тюрьме, что это именно он их всех стуканул.

Пять лет Кирилл был изгоем, его трахали в зад, унижали, он не мог, не имел права подойти к окну, ел, как собака, после всех. Некоторые смирялись с этим, привыкали и даже вести себя начинали как женщины. А некоторые зверели, опускались на глазах, не мылись. Их уже и не трахал никто, а они все были "петухами". Такие либо вешались сами, либо начинали копить в себе обиду, и некоторые даже, бывало, убивали своих обидчиков. Может быть, Кирилл как раз из таких. Отсидел, накопил злость за все унижения, за то, что подставили его, за все! И давай кромсать всех - Бомбу, Василия, Алика... Алика - вдруг задумался Семен. Теперь понятно, почему Алику в очко вертел вставили. Это же очень символично!

Как же Семен сразу не догадался? Конечно все так и есть. И Бомба, и Василий, и Алик были парнями крепкими и не простаками. Абы кого к себе не подпустят. Все знали, что Кирилл был на зоне "петухом", поэтому и не боялись его. А он вот как лихо их вокруг пальца обвел. Но ничего, с Семеном у него такой номер не пройдет. Предупрежден, значит, вооружен. Семен с радостью ощутил на груди приятную тяжесть пистолета. Пусть газовый, но если прямо в глаз засандалить - башку оторвет.

Значит, если Семен все верно рассчитал, то в ближайшее время Кирилл должен объявиться. Естественно, Семен виду не покажет, что обо всем догадался, а потом его, маньяка, прищучит. Семена так просто не возьмешь, как тупого Бомбу, лоховатого Василия или самодовольного Алика. Интересно только, что с Танькой? Может, и ее уже нет в живых? Семен твердо решил предупредить ее о возможной опасности, рассказать о смерти Алика и Василия, а также о пропаже Бомбы и сразу же набрал ее номер на своем мобильном телефоне.

Долгие гудки резали тишину эфира и никто не брал трубку. "Черт! подумал Семен. - Никого дома нет. Хоть бы муж ее, подошел что ли?". Трубку не брали. Семен еще раз перенабрал номер. То же самое. "Ладно, - подумал Семен, - позвоню попозже. Видимо она на работе или... уже, не дай бог, мертвая лежит в канаве". На этом печальном аккорде своих размышлений Семен прервал связь, бросил телефон на сидение и включил радио. Но Семен ошибся в своих предположениях. Танька была еще жива, хотя и чувствовала себя в этот момент очень и очень плохо.

14

Задолго до этого злополучного дня Танька вышла из ворот женской зоны и вздохнула. Все! Все позади. Это дерьмо, которого она наелась столько, что и на четыре жизни хватит. В зоне у нее осталась подружка-лесбиянка по кличке Самочка, с которой долгих три года они делили каждый кусок хлеба и по очереди лизали друг дружке лобки. Но Самочке сидеть еще четыре года за то, что мужа своего убила с особым цинизмом. А цинизм заключался в том, что она ему, кобелю, все его мужское достоинство отрезала и выкинула в мусоропровод. А он умер от потери крови. Вот теперь Самочке сидеть еще четыре зимы, а три она уже оттрубила.

Танька вернулась домой и никому из старых подруг и друзей не позвонила. Решила начинать жизнь набело. Купила себе санкнижку в метро и устроилась продавщицей в магазин. Биографию там у нее не спрашивали, а работала она хорошо, начальство ее за это ценило. Поначалу решила Танька за три долгих тюремных года оторваться! Магазин их находился на бойком месте, и частенько "денежные мешки" к ним наведывались мошной потрясти. А заодно и мошонкой. Танька им нравилась, и приглашали "мешки" ее в рестораны, кафе и к себе на квартирку. Лобызали ее груди, а Танька со всей страстью предавалась поначалу своему любимому занятию по сосанию дядькиных леденцов. Наскучило ее все это гораздо быстрее, чем можно было даже предположить.

Мало того, что она, несмотря на все меры предосторожности, пару раз заражалась гонореей, а уж про трихомоноз и говорить не приходится, так ее еще однажды подонки побили и заставили плясать голой на столе. А еще сначала говорили о театре и о живописи, показывали Татьяне репродукции картин великих художников. А потом нажрались сволочи, устроили групповуху, да еще и набили Таньке лицо. "Все! - сказала себе Танька. - Хватит!". И получилось так, что если еще два месяца назад Танька сосала "божий" леденец из любви к искусству, то теперь только за наличные деньги или натуральный обмен сапожки, бельишко и т.д. и т.п.

Все чаще она стала скучать по милой Самочке, ненароком трогала за попку или за грудку продавщиц, и даже администраторшу в магазине. "Все-таки женщины другие, - думала она. - Они нежные, мягкие, ласковые, не то что эти жлобы - мужики". Ей опять захотелось быть в постели с женщиной, не бояться забеременеть, не отталкивать от себя небритый, жесткий, как наждак, подбородок пьяного толстопуза. И гладить язычком не вялую немытую морковку, а горячую и сладкую плоть милой подружки.

И вот в один прекрасный день случилось чудо перевернувшее Танькину жизнь. Вошел в магазин Он. Такой высокий, крепкий, темноволосый - настоящий мужик. Сам работал грузчиком в порту, а денег имел, как "новый русский". Иваном звали. Он потом признавался, что Таньку, как увидел, сразу трахнуть захотел. А уж о том, что женится - ни-ни! Никогда бы не подумал. Он был такой сильный, уверенный, даже грубый в жизни. А в постели совсем, как Самочка - ласковый, нежный, трепетный. И язычком любил Таньку приласкать.

Никто из мужиков никогда Таньке так не делал, ни до отсидки, ни после. А Иван сделал, и Танька растаяла. Снова потянуло ее на мужское естество, а не встреть она Ивана, так бы и свернула на богомерзкий путь лесбийской любви. Или совсем бы скурвилась со своими минетами за сапожки. А вот влюбилась - и совсем будто женщину подменили. Никто ее, кроме любимого Ивана, больше не интересует - ни мужики, ни бабы. Да еще и забеременела вдобавок ко всему. Но ревнивый у нее Иван - просто ужас! Только когда Танька забеременела, стал понемногу остывать в ревности своей, видимо, понял, что она никуда не денется.

Вот так Танька и зажила, когда на свободу вышла. Хорошо зажила. Хватило ей один раз на говно наступить, чтобы все осознать. В общем-то, чтобы понять, что она жила не так, как нужно и что так жить больше не будет никогда, Таньке хватило первых трех дней в следственном изоляторе. Она не могла поверить, что все это - решетки на окнах, нары, несвобода будет продолжаться долгие годы, что молодость безвозвратно уйдет и будет похоронена вот здесь, в этой дерьмовой колонии.

А в сущности, за что ей все это? Она просто отомстила за нанесенную ей обиду. Ведь она могла бы тогда просто не пойти в эту злополучную квартиру, или прийти одна. И тогда ничего бы не было - ни трупа в колодце, ни зоны на три года. И жизнь сложилась бы совсем не так. Сколько раз думала-передумала в зоне об этом Танька. Жалела о том, что уже не случится, не произойдет никогда. Потому что пока она на зоне сидит, ее подруги с парнями гуляют, влюбляются, ездят на юг отдыхать. Им цветы дарят. А у нее вместо цветов колючка на заборе.

А вот теперь она была по настоящему счастлива. Любимый был с нею рядом, под сердцем копошился еще один комочек любви. Все у нее было хорошо, как никогда. Утром она выходила из дому, ехала в метро на работу, торговала колбасами и сыром, а вечером с замиранием сердца ехала домой, потому что там ждал ее любимый. Она смотрела на скучающих молодых ленивых домашних сучек и думала о том, что неплохо бы их всех хотя бы на недельку окунуть смазливыми мордами в говно, чтобы они полюбили жизнь такой, какая она есть.

В это утро сегодняшнего дня Таньке совершенно никуда не нужно было идти. У нее была неделя полного счастья - выходные! Она работала неделю через неделю с девяти утра до десяти вечера. И вот сейчас у нее была выходная неделя. Муж Иван собирался уходить на работу в семь утра и перед уходом внезапно возжелал ненаглядную супругу. Кинулся прямо от порога к ней в кровать, скидывая джинсы и целовал, целовал, как в последний раз.

Танька заснула зацелованная и удовлетворенная. Снился ей цветной сон, как будто гуляет она в красивом-красивом богатом городе с ярко-желтыми домами и трамваями на монорельсе. И как будто бы зима, а деревья все зеленые, и яблоки на них растут. А небо синее - ни облачка, ни тучки. И будто бы села Танька в трамвай на монорельсе, а он едет быстро-быстро, то взлетает вверх, то падает со склона - даже дух захватывает. И звенит на перекрестках, ну совсем как телефон.

Нет, черт возьми, это телефон и звонит! Танька вскочила с кровати и бросилась к аппарату. Может, Иван звонит с работы, больше-то вроде некому.

- Татьяна? - спросил в трубке незнакомый голос.

- Да, я, - ответила Таня, - а кто это?

- Я работаю с вашим мужем, меня зовут Александр, - представился незнакомец, - Иван загрузил мне в машину коробку, передать Вам. Через десять минут буду у вашего подъезда. Выйдите, пожалуйста, заберите их.

- А что в коробке? - поинтересовалась Татьяна.

- Сами дома посмотрите, - не очень-то дружелюбно ответил Александр. - Я очень спешу, Татьяна. Поэтому попрошу Вас выйти ровно через десять минут. У меня маленький фургончик-рефрижератор. На боку нарисован пингвин с мороженым.

- Хорошо, я выйду, пингвин с мороженым, - ответила Татьяна, - ждите.

- Жду, - ответил Александр и повесил трубку.

Такое было не впервой. Александр часто приносил домой то, что они разгружали - коробку бананов, конфет, сигарет. Если было что-то скоропортящееся, то передавал вот так, с оказией. Он теперь с работы придет только поздно вечером, значит, не могло подождать то, что он передал Татьяне. Мороженое мясо или просто мороженое? А может рыбка вкусная? Ее теперь страстькак на солененькое тянет из-за беременности. Иван это знает и Танюху свою балует. Какой-то неведомый Александр объявился с пингвином на фургончике. Раньше никогда не приезжал. Да, что гадать - много их там в порту мужиков работает, а к Ивану все с уважением относятся.

Татьяна стала одеваться. Пока причесалась, и десять минут прошло. Кое-как влезла в спортивный костюм и кроссовки на босу ногу. Ладно, не замерзнет за две минуты на улице. Она выглянула в окно и увидела, что фургончик уже стоит у подъезда, а мужик-водитель копается у себя в кабине.

Таня схватила со столика ключи и побежала вниз. Водитель - пожилой мужчина в серой вязаной шапочке - мельком взглянул на Таню и, махнув рукой в сторону кузова, сказал:

- Забирайте, там все ваше, дверь открыта.

- Может быть, вы мне поможете? - возмущенно спросила Татьяна.

- Сами не надорветесь, - невежливо буркнул водитель, и Тане показалось, что она уже видела этого мужика. Когда-то очень-очень давно. Она бы узнала, если бы не густая борода и зеленые очки.

- Там всего одна коробка, - нудно продолжал ворчать мужчина, - еще помогать ей.

- Да ну вас! - сказала Татьяна, подошла к двери и открыла ее. Из фургона дохнуло на Таню прямо-таки арктическим холодом. На полу в уголке стояла маленькая цветная коробочка. "Интересно, что это?" - подумала Таня. Она встала на приступочек и влезла внутрь фургона, поеживаясь. Фургон был низкий, и она могла идти в нем только полусогнувшись. Босые ноги в кроссовках сразу же окоченели от холодного металлического пола. Татьяна захотела поскорей схватить коробку и выскочить прочь из этого полутемного склепа.

Но неожиданно дверь за ней захлопнулась, стало совершенно темно. Нигде не осталось даже маленькой щелочки для света.

- Черт! - громко сказала Татьяна. - Откройте дверь, я ничего не вижу!

Вместо ответа она услышала, как звякнул засов - фургон закрыли снаружи.

- Да что за шутки! Эй, откройте сейчас же! - рассердилась Татьяна и громко стукнула кулаком по внутренней обшивке фургона.

Стукнула дверца кабины, мотор заревел, и автомобиль резко рванул с места. Татьяна от неожиданности упала, больно ударившись головой о стенку и попой об пол. Пол был такой холодный, что она сразу же вскочила. Вернее, села на колени и стала шарить руками по стене в надежде найти какой-нибудь замочек, чтобы открыть дверь. Не может же быть так, что совсем ничего нет, никакой задвижки. Нет, кажется, совсем ничего такого чтобы открыть изнутри. Фургон открывается и закрывается только снаружи. Только снаружи.

Автомобиль поехал, мягко выворачивая из двора. Может быть, водитель просто не заметил, что она еще в фургоне, и поэтому захлопнул дверь? Татьяна что было сил стала стучать кулаками по ледяной металлической обшивке. Господи, но ведь кто-нибудь должен услышать, что в фургоне что-то не так. Ведь наверняка он едет по дороге, и вокруг масса машин! Неужели непонятно, что мороженое не может стучать изнутри и кричать: "Помогите!".

Татьяна кричала и стучала все громче, но похоже было, что никто ее не слышал. Но не глухой же он, этот нудный и грубый водитель рефрижератора! Машина, видимо, выехала на проспект и стала набирать скорость. Татьяна подобралась к передней стенке фургона и что было сил забарабанила по ней обеими руками, крича и кашляя от холода.

И вдруг водитель резко затормозил и снова быстро рванул с места. Татьяна от неожиданности сильно ударилась лицом, а потом ее отбросило назад. Она проехала по обледенелому полу фургона и здорово ушиблась макушкой о заднюю стену. Пальцы рук уже не слушались ее, а ноги совершенно онемели.

Татьяна поняла, что водитель не случайно захлопнул дверь фургона, и сейчас все эти торможения и рывки с места он делает специально, чтобы Татьяна больно ударилась и замолчала. Что ему нужно? Куда он ее везет? Может, это маньяк какой-нибудь, и он хочет ее изнасиловать? Да, черт с ним пусть бы насиловал, да только бы не морозил! Сколько еще ехать в этом передвижном холодильнике? Ведь через полчаса она превратится в кусок мороженого мяса! Какое тогда насилие - ног не разогнешь.

Как же Иван мог послать к ней с посылкой такого мудака? Хотя откуда он мог знать, ведь по внешнему виду не скажешь, что он извращенец. Мужик, как мужик, старый к тому же. "Точно, - догадалась Татьяна, - точно маньяк!" Посадил ее специально в фургон, чтобы она замерзла и не сопротивлялась. Боялся не совладать. А теперь довезет спокойно до лесочка или пустыря, а потом вытащит уже замерзшую, без памяти и начнет глумиться. Какой ему кайф в холодное тело тыкать?

"А может, он некрофил? - испугалась Татьяна. - Будет катать ее в машине, пока она не умрет?". Эта мысль Татьяну очень расстроила и Таня заплакала. Она не знала, сколько времени они ехали, но казалось, что уже целую вечность. "Господи, - думала Татьяна, - почему я? Разве мало вокруг девочек, женщин, старушек? Почему снова я?". Она не хотела умирать сейчас, когда все хорошее в ее жизни только началось. Настоящая любовь, человек, ради которого она была готова на все, человек, от которого где-то внутри у Татьяны зародилась новая жизнь. Машина все ехала, становилось холодней и холодней . Татьяна поняла, что она замерзает, и если все это не кончится, то она просто умрет.

- Не-ет, - заплакала Татьяна, лежа на обжигающе-холодном полу фургона, - не сейчас, господи!

Отчаяние придало сил. Она опять поползла к двери. Ткань костюма примерзла к полу и с хрустом оторвалась при движении. Очень трудно было дышать. В маленьком пространстве фургона кислород быстро кончился. Татьяна вдыхала с хрипом, полной грудью, холодный воздух обжигал лёгкие, она кашляла до изнеможения и снова вдыхала, вдыхала, обмораживая губы и кончик носа. Татьяна подползла к двери фургончика. Руки отказывались стучать по холодному металлу, кулаки не сжимались. Таня легла на спину и стала с силой колотить в дверь ногами. Ногами! Как раньше ей не пришла в голову эта мысль? Сильнее! Еще сильнее! Дверь можно сломать!

Но тут водитель опять повторил свой маневр с тормозами. Видимо, он ехал очень быстро, потому что Таня перелетела через голову, едва не сломав себе шею, кувыркнулась и со всего маху ударилась затылком и плечом о стену. Машина двинулась дальше, а у Тани сил двигаться больше не было. Она окончательно замерзла. И даже слезы, которые текли из ее глаз, через минуту становились всего лишь ледяными дорожками на щеках.

Господи! Неужели мало она страдала? Пусть она умрет одна, только Татьяна! Но при чем тут та маленькая жизнь, которая недавно зародилась внутри нее? Он растет, этот хрупкий росток, там, внутри, и ничего не боится. Он знает, что мама защитит его от этого мира, от его зла, от его холода. Но мама не может защитить свое дитя, она замерзает сама! Может быть, она этим и спасет его... Пусть оно лучше и не родится... Никогда не увидит этого дерьма вокруг. Говорят, что неродившиеся дети становятся ангелами. Пусть так, пусть лучше сразу ангел, чем потом вот так умирать...

Татьяна окоченела. Машина легко покачивалась, подпрыгивая на ухабах. Внутри было темно, Тане неожиданно стало все безразлично. Она перестала бороться. Она уже не думала, не надеялась, что откроется дверь и ее освободят из этого ада. Ей просто нестерпимо захотелось спать. Глаза закрылись сами. Она пыталась их открыть, но ресницы, покрытые льдом от слез, тут же примерзли друг к другу, покрытые инеем веки отказывались слушаться. Татьяна знала, что спать нельзя, что это верная смерть, но бороться с собой она уже не могла.

И тогда она ясно увидела у себя над головой люк. Большой белый круг с ярким слепящим светом. Как будто она лежала в колодце. И Таня вспомнила, где, когда и с кем это уже было! Ей стала жутко до тошноты! Она захотела закричать, но с губ сорвался только хрип. Сиплый шипящий звук и слетающие с губ льдинки.

И все. Больше ничего не было. Просто она уснула. Как засыпала тысячи раз в своей жизни, с одной лишь разницей. Она уснула, чтобы никогда больше не проснуться.

15

Вечером Семен, подъехав к дому, осторожно огляделся, прежде чем выйти из машины. Ничего подозрительного. Всех людей, гулявших во дворе, Семен хорошо знал и видел уже тысячу раз. Если кто-то и сидит в засаде с двустволкой наперевес, то этого Семен, как ни смотри, не заметит. Семен захлопнул дверь машины и увидел, что его "SAAB" опять грязный. Семен поморщился. Он терпеть не мог ездить в грязной машине. И дело даже не в Антоне Сергеевиче и представительности его автомобиля, просто Семен ненавидел в жизни две вещи - грязную обувь и грязные машины.

Семен зашел в подъезд, на всякий случай сжимая в кармане рукоятку пистолета, и обнаружил у себя в двери записку. Сначала он хотел выбросить ее не читая, потому что именно таким образом с ним общались Алена с Инной, но потом решил все-таки посмотреть, что там. Он открыл дверь, зашел в коридор и включил свет. Записка была написана на обычной нелинованной бумаге почерком с сильным нажимом. Непохоже было, что ее писали наспех, прислонившись к косяку двери. Буквы не скакали, хотя и были все написаны без смычек, отдельно друг от друга. Семен нисколько не удивился содержанию, а только возгордился своей сообразительностью и логикой, потому что в записке было написано:

"Семен, давай встретимся завтра в метро Александра Невского на переходе в 14.00 ровно. Это очень важно. Я приезжал к тебе и не застал дома. Кирилл".

"Ну, вот он и проявился! - с волнением и азартом подумал Семен. - И что теперь?" Он снова перечитал записку. "Встретимся завтра в метро Александра Невского на переходе в 14.00 ровно". Хотя Семен уже почти полтора года не ездил в метро, а передвигался по городу исключительно на машине, но все же он знал, что время 14.00 - это час пик. В особенности на станции "Площадь Александра Невского". На переходе в это время ожидают друг друга и просто толпятся человек тридцать. И идут каждую секунду мимо не меньше этого.

Если этот парень хочет его замочить, то зачем же выбирать такое многолюдное место для встречи? Если принять во внимание то, что он устроил и Василию, и Алику такие показательные и жестокие казни, то ничего подобного невозможно сделать при таком скоплении народа. Значит, этот Кирилл хочет его как-то обмануть. Но что он задумал, хотелось бы знать? Может быть он хочет столкнуть Семена под проходящий поезд? Вполне возможно. Если бы, например, Семен не ожидал никакой подлости от Кирилла, то столкнуть его было бы очень просто. Толкнет с платформы в спину - не убьет, так искалечит. Но Семен будет настороже. Все время настороже и педику не удастся обвести его вокруг пальца.

Семен снова посмотрел на записку. Абсолютно точно он разгадал то, что записку писали не в темноте подъезда, положив листок на подоконник. Линии от ручки ровные и тонкие. Такие, какие получаются в том случае, если пишешь при хорошем освещении на гладком столе. Писали явно дома, не наспех, а потом принесли и воткнули в дверь. Принесли, между прочим, когда Семена стопроцентно не было дома. И встреча назначена на то время, когда он обычно свободен и ездит на обед. Значит, следили за ним и знали его распорядок.

Как все-таки как умно Семен догадался, что этот Кирилл объявится! Значит, это его рук дело - и Бомба, и Вася, и Алик. Семен, наткнувшись взглядом на ключи от машины лежащие на столике, вспомнил, что хотел помыть своего "железного коня". Он взял в ванной специальное пластмассовое ведро и тряпку. Теперь ему до завтрашнего дня, до 14.00 бояться нечего. А может быть этот Кирилл и не будет толкать Семена под поезд. Наверняка у него есть несколько вариантов отправить Семена на тот свет.

Пригласит его, например, съездить на дачу. А там что сделает? Повесит его вниз головой на сосне? А может, сожжет вместе с машиной? Но как ему это удастся, если Семен обо всем уже догадался? Но Кирилл то об этом не знает. Честно говоря, Семен и ждать от маньяка не будет никаких поступков, а просто выволочет его за чуб из метро, отвезет в укромное место и там с пристрастием допросит сначала сам. А потом сдаст в ментовку. И пусть уже они проводят с ним дальше следственные эксперименты.

Семен начал мыть машину. Он, конечно, мог бы дать пацанам на Фонтанке два бакса, и они бы отдраили его "красотку" до зеркального блеска, но ему нравилось самому мыть машину. Сидя на зоне, он мечтал о том, что вернется домой и сядет за руль шикарной иномарки, конечно же, своей, а не Антона Сергеевича. Но пока своей машины у него не было, а эта была ему дорога, как своя. Он к ней привык.

Семен натирал лобовое стекло и вдруг заметил, что к нему приближается какой-то невысокий черноволосый парень в расстегнутой куртке-аляске, выставляя напоказ дешевый галстук и белоснежную рубашку. В руках парень держал небольшой пакет и, засунув туда руку, приближался к машине. Семен насторожился. Что это еще за хрен с бугра? На всякий случай Семен перешел на другую сторону автомобиля. Фиг его знает, может, этот Кирилл сколотил целую банду "опущенных", и они теперь режут-стреляют всех направо и налево. Сейчас вот этот недоносок достанет ствол, да и прострелит Семену башку, пальнув прямехонько в глаз. Семен пристально посмотрел парню в глаза, тот явно волновался приближаясь, и вдруг выдернул из пакета что-то черное, прямоугольное. Семен даже присел, спрятавшись за кузов автомашины и невольно вздрогнул.

- Здравствуйте! Вам повезло! - неожиданно крикнул тоненьким голоском парень Семену. - Сегодня наша фирма производит рекламную распродажу импортных электробритв с пятью насадками. Вы можете приобрести эту бритву всего за сто рублей, хотя в магазине аналогичный товар стоит гораздо дороже. Триста рублей.

Семен сначала взбесился, но через секунду уже громко рассмеялся над собственной трусостью. Дошло до того, что он стал пугаться обычного коммивояжера. Парень, приняв смех Семена за добрый знак, бочком засеменил к нему, огибая машину.

- Пошел, пошел отсюда со своей бритвой, - крикнул ему Семен, продолжая мыть машину.

- Всего сто рублей! - продолжал убеждать его парень. - С пятью насадками. Имитирует трехдневную небритость, бреет гладко и стоит мало. Вам необходимо...

- Какие сто рублей, парень? - прервал его Семен. - Не видишь, сам подвязался соседу за червонец машину помыть. На бутылку не хватает.

Коммивояжер, услышав такие разочаровывающие откровения, сразу потерял интерес к Семену и, спрятав бритву в пакет, пошел дальше по своим делам. Семен мыл машину и весело напевал вполголоса. Он совершенно не боялся завтрашнего дня.

Семен не рассказывал Антону Сергеевичу ни позавчера, ни вчера, ни сегодня, что происходят какие-то странные вещи с его подельниками. Семен полагал, что Антону Сергеевичу не интересно было бы это слушать. Он давал Семену работу, машину, мобильный телефон, требовал от него не слишком много и не хотел ничего знать о личных делах Семена. Да и сам Семен прекрасно знал таких людей, как Антон Сергеевич. Им не было дела ни до кого. У них у самих было столько забот, что наваливать на себя еще и чужие проблемы они никогда не желали. Да и кто желает что-то знать о чужих проблемах?

Поэтому Семен как ни в чем не бывало откатал первую половину дня, ни настроением, ни видом своим не подавая знака о том, что у него неприятности. Просто Семена охватил охотничий азарт. Азарт и злость. Ему бросили вызов, и Семен готов был этот вызов принять.

Он домыл машину, закрыл ее и пошел домой. Теперь он все знал и ничего не боялся. Страшно непонятное, необъяснимое. А теперь все стало ясно, как на ладони. Можно было ложится спать, что Семен с радостью и сделал, готовясь к завтрашнему дню.

Ровно в 13.55 следующего дня он зашел в метро, спустился по эскалатору и пошел на переход между двумя станциями, на которых обычно забивались "стрелки" и назначались свидания. Семен знал, что узнает Кирилла из тысячи человек. Что-что, а память на лица у него была феноменальная. Он мог забыть адрес, телефон, имя человека, но его лицо, внешность - никогда.

Именно поэтому он сразу узнал среди прочих Кирилла. Тот стоял в уголке и рассматривал журнал. Семен увидел, что Кирилл остался таким же худеньким и высоким, как подросток. Кучерявая голова с явной химией. Лицо покрыто толстым слоем пудры и крема. Все - от жестов рук до взгляда маслянистых глаз - все в нем кричало об одном: "Я голубой! Я пассивный голубой!". И было еще одна вещь, которую Семен понял сразу. Кирилл никого не убивал. Он не мог убить. Семен пять лет общался с убийцами в зоне, он знал - убить может каждый человек. Даже теперешний Кирилл. Убить по пьяни, из ревности или в порыве гнева. Таких историй сколько угодно. Но вот так, методично, хладнокровно, не торопясь, протыкая вертелом, наматывая на станок, Кирилл убивать не мог. Для этого нужно мужество, которого у него не было.

Семен незаметно для Кирилла приблизился и спрятался за здорового мужика с газетой и толстым портфелем, продолжая наблюдать за Кириллом. А если предположить, что он не один, этот Шоколадный Принц? Может, он умело пользуется не своим, а чужим мужеством? Завел себе на зоне или здесь, на воле, "дружка", который любит его до безумия. Поплакался ему, пожаловался на то что его обидели, а тот и мочит всех Кирилловых подельников одного за другим? Но, впрочем, все это не важно. Сейчас здесь, принародно, нападать они не станут - это бессмысленно. Кирилл должен помнить, что еще до отсидки Семен долгое время занимался единоборствами, да и сейчас еженедельно ходит в спортивный зал. Рисковать они не станут. Им нужна стопроцентная гарантия успеха.

Семен шагнул к Кириллу. Он решил действовать по обстановке и вести себя в зависимости от того, что сейчас скажет этот "голубой". Кирилл узнал Семена и широко улыбнулся ему. Спрятав журнальчик в сумку, шагнул навстречу.

- Привет, - первым поздоровался Кирилл, пропевая последний слог, и протянул было руку, но Семен поглубже засунул свои ладони в карманы брюк.

- Привет, - ответил Семен.

Он не хотел подавать руку Кириллу. Во-первых он уже видел в нем врага, во-вторых сказалась прочно вбитая в голову за годы отсидки привычка - любое прикосновение к голубому, или его вещам могло сказаться чревато на собственной репутации прикоснувшегося.

- Брезгуешь? - усмехнулся Кирилл. - А я думал, мы поцелуемся при встрече.

- Заразиться боюсь, - ответил Семен.

Они замолчали оба. Кирилл даже отвернулся, сморщив нос совсем, как девочка. Семен заметил, что у него подкрашены ресницы. Молчать было глупо, и Семен спросил:

- Ну, что у тебя, рассказывай?

- У меня? - неподдельно удивился Кирилл. - У меня все нормально. Я музыкальный журналист. Печатаюсь в разных популярных изданиях. Пишу статьи. Интервью беру у известных людей. Вот так и живу.

- Значит, пристроился в шоу-бизнес? - усмехнулся Семен. - Там говорят таких как ты большинство? Голубым везде у нас дорога?

- Талантливым везде у нас дорога, - кокетливо сказал Кирилл, - а сексуальная ориентация здесь не при чем.

Семен осторожно оглядывался по сторонам и Кирилл это заметил.

- Ты кого-то ищешь? - спросил он с издевкой.

Семен растерялся оттого, что он так глупо прокололся, таращась по сторонам.

- Нет, - ответил он, - просто давно в метро не был. К машине привык. Вот и разглядываю все.

- Разглядывай без меня, - обиделся Кирилл. - У меня очень мало времени. Я между прочим, журналист и меня ноги кормят.

- А я думал задница тебя кормит, - намеренно зло пошутил Семен, чтобы разозлить Кирилла.

Семен все никак не мог понять что же задумал этот маньяк. Если он твердо решил прикончить сегодня Семена, то не обидится на его злую шутку и не уйдет. А если уйдет, то вся логическая цепочка Семена порвется.

- Ну, знаешь! - оскорбился Кирилл, - и если ты меня позвал сюда, чтобы подкалывать, то прости - поищи себе другой объект. Вы и так все надо мной неплохо подшутили!

Кирилл шагнул в сторону, намереваясь уйти, но Семен крепко схватил его за локоть.

- Что ты сказал? - тихо спросил Семен, - ты сейчас мне сказал, что это я тебя позвал?!

- Ты, а кто же! - взвизгнул Кирилл. - Сам же мне записку оставил в дверях, что нужно срочно встретиться! А я, как дурак, пришел! Поверил, что ты не такой, как они!

Семена бросило в жар. Кто-то их свел. Для чего? Хотя и ежу понятно для чего! Все чувства Семена обострились как у волка на охоте, он не отпускал локтя Кирилла, хотя тот рвался вниз к поездам и пищал: "Пусти, противный!", на них уже с любопытством поглядывали окружающие. Семен взглядом с быстротой молнии осматривал людей, стараясь угадать, кто же из присутствующих их столкнул лицом к лицу здесь на этом переходе? В том, что убийца где-то рядом не было ни малейшего сомнения и Семен казалось был готов для того, чтобы предотвратить то, что сейчас могло случиться. Но кто же убийца? Семен со скоростью компьютера начал анализировать лица стоящих рядом людей.

Так, мужик с портфелем искоса смотрел на них и похоже не собирался ничего предпринимать. Недалеко стояли два парня рэпера в штанах с висящей между колен мотнёй. Нет, они слишком молоды и глаза у них не такие, какие должны быть. Глупые глаза, но не тупые. Нет, не они. Другой мужик в плаще с газетой стоял, как изваяние, делая вид, что его ничто не касается. Может быть это он? Похож. Надо за ним наблюдать внимательней.

Кто ещё? Вот этот парень вполне похож на убийцу. Он с ненавистью смотрит на Кирилла, значит точно он. Но, хотя, на Кирилла иначе нормальному человеку и смотреть трудно - глаза подкрашены, щёки запудрены и говорит как будто пищит, как целка. Люди шли мимо и торопливо обходили их. И в этот момент Семена сзади кто-то грубо толкнул в бок и в спину. Он пошатнулся и на секунду приник к Кириллу, даже замазав свою щеку в его тональном креме. Кирилл, как-то по детски сказал: "Ой!".

Семен отпустил локоть Кирилла и отпрянул назад, оглянувшись на того, кто его так сильно толкнул. Он успел увидеть его лицо - этого бородатого мужика в зеленых очках. И даже с очками и бородой он узнал его. Семен вспомнил его сразу же и даже опешил от неожиданности, теряя драгоценные секунды. Мужик, увидев это, отвернулся и бегом бросился прочь в открытые двери электропоезда.

Рядом пронзительно завизжала женщина. Спокойный голос громко сказал снизу от платформ: "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция..." Семен оглянулся на Кирилла. Тот медленно заваливался на бок, хватая воздух сухими губами. Руки он прижал к животу, из которого торчал обмотанный изолентой кончик заточки. Крови не было. Вся кровь из проткнутых кишок Кирилла выливалась сейчас ему же в живот, смешиваясь с желчью и едой, съеденной им десять минут назад в кафе.

Семен сразу же бросился в погоню за убийцей. Кириллу он помочь уже не мог. Он пару раз видел в зоне, как моментально умирали люди, проткнутые заточенным электродом, от внутреннего кровоизлияния. Всё, Кирилл был не жилец на этом свете, это было ясно. К тому же вокруг стояли люди - они помогут, а Семену нужно догнать убийцу. Но только он сделал пару шагов, как что-то тяжелое опустилось ему на голову, и Семен, потеряв сознание свалился на пол.

16

Кирилл рос благовоспитанным мальчиком. У него была одна мама. Папа их бросил очень-очень давно, когда Кирилл еще даже не ходил в школу, а только начинал просто ходить. Мама, всю жизнь стараясь что-то доказать то ли канувшему в Лету папе, то ли самой себе, очень хотела, чтобы ее сын вырос всесторонне развитым человеком. Он изо всех сил пыталась научить сына играть на скрипке, рисовать акварелью, писать стихи. Но все у Кирилла получалось плохо. То ли не хватало таланта, то ли ума, то ли и того и другого. Но вот чего точно не хватало Кириллу, так это усидчивости и терпения. Он хотел иметь все сразу, не напрягаясь, не работая над собой, а так не получалось. И это Кирилла злило. Ему казалось, что у всех все получается, и только у него все плохо.

Он хотел, чтобы его любили красивые и распутные девушки, а они влюблялись в других. Не таких слюнтяев, как Кирилл. А те, которые влюблялись в него, Кирилла, были некрасивыми толстушками с кривыми волосатыми ногами и томиком Ахматовой в портфеле. Они были будущему гению омерзительны. Кирилл мечтал о литературной славе, такой, как у Пушкина, и Лермонтова, начинал писать даже стихи и прозу.

Получалось полная чушь, но по причине необразованности, узости ума и кругозора Кириллу его собственные стихи казались верхом совершенства. Он посылал их в разные газеты и журналы, но ответа не было. Он предлагал их, как тексты, известным рок-группам и исполнителям, но те, мудаки, только смеялись над ним. В общем, сплошная непруха и отчаяние преследовали начинающего литератора на первых этапах его деятельности.

Далее, естественно, молодой Кирилл начал топить свое отчаяние в вине. Он презирал этих снобов, которые не понимали, что среди них находится такой талант, талантище как он. Ему надоело доказывать этим ничтожествам очевидное, метать бисер перед свиньями. И он бросил писать, рисовать и играть на скрипке. По правде говоря, он и не начинал никогда заниматься чем-либо толком. Но зато бросал он все эти занятия с шумом и помпой. Он решил стать сильным и уверенным в себе мужчиной, задумывал изменится в корне, и вот тут как раз на самом начальном этапе его перевоплощения в супермена, практически на первом же шагу злодейка-судьба и подкинула ему ту историю с изнасилованием, из-за которой он оказался в безжалостных жерновах исправительно-трудовой колонии.

В первый же день в неволе Кирилл стал бояться, что его трахнут. Но никто его не трахнул, ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Но Кирилл продолжал бояться. Он дурно спал, мало ел, часто плакал, плохо мылся в бане. Он так боялся, что ему загонят "мотовило", что даже смирился с мыслью о том, что лучше бы его трахнули, и он бы перестал бояться. В конце концов всем это надоело, и Кирилла трахнули. Кирилл плакал целый вечер, выгнанный в угол к "девкам", но потом понял, что ему хочется еще. Он стал провоцировать своих обидчиков, и те трахнули его снова, но в отличие от первого раза еще и наподдали. И весь этот цикл продолжался изо дня в день.

В зону Кирилл приехал с репутацией молодого похотливого "петушка". Поскольку в тех краях не говорили унизительного слова "опустить", а выражались корректно - "пристроить в шоколадный цех", то и кличку Кириллу выдали соответствующую - Шоколадный Принц. Так и ходил Кирюша в Принцах до самого освобождения. А когда кончился его срок отбывать наказание, подарили Шоколадному Принцу его поклонники почти сорок носовых платков в знак особой к нему "любви".

Приехав в город, нашел Кирилл своих "друзей", и загуляли они вместе по гей-клубам, которых к тому времени в городе открылось немало. И что удивительно - если в зоне к Кириллу относились, как к изгою, брезговали с ним общаться, не разрешали подходить к окну и так далее, то на свободе в определенных кругах Кирилла зауважали, полюбили и оценили. Кирилла называли ласково: "сладкая попка" или "узенькая щелочка". Он общался накоротке с очень известными людьми про которых раньше и думать не мог о том, что они такие же как он "сладкие попки". Вскоре в одной тусовке уважаемый господин редактор хорошо читаемой газеты после "собеседования" с Шоколадным Принцем предложил ему попробовать писать статьи на музыкальные темы.

Кирилл ничего не понимал ни в какой музыке - ни в роке, ни в джазе, ни в рэпе, ни в попе, то есть в попсе. Но этого и не требовалось - ему подкинули пару-тройку вопросов, которые он и задавал "звездам" в разной последовательности. Кирилл писал крайне коряво и нескладно, но никто этого не замечал, главное, он был "свой". Так Кирилл и жил, завел себе несколько дружков в разных местах, они его "пилили" и "цурпелили", Кирилл писал свои статейки и даже стал промоутером одного молодого бездарного жеребца, путь к Олимпу для которого прокладывала соблазнительная попка Кирилла.

Он торговал собой ради любви. Потому что до самозабвения, до одурения любил только его, этого молоденького самца, певца и композитора Ваню Жупикова. Неблагодарный Ваня, несмотря на это, частенько закрывался в гримерке с молоденькими танцовщицами балета, и доносившийся оттуда веселый визг разрывал от ревности нежное сердце Кирилла. Господи, он, Кирилл, все делал для него - пробивал концерты, пихал статьи о неповторимом таланте Жупикова в разные газеты и в редкие минуты близости так старался угодить Ванюше, как никакая из его потных тварей! И что же он видел в ответ? Только оскорбления!

Во-первых, Ваня всегда вступал с ним в связь сильно выпившим, что очень глубоко унижало Кирилла, говорило о том, что настоящей любви и понимания в их отношениях нисколько нет, а есть только пьяная похоть молодого Жупиковского тела. Во-вторых, Иван после полового акта вместо нежного поцелуя хлестал Шоколадного Принца по щекам, приговаривая: "Ах, ты поблядушка!". Это было несерьёзно и оскорбительно. Ну ладно там на зоне, это тупое быдло - зеки насиловали Кирилла и били по почкам. Но даже они дарили Кириллу бумажные цветы на Восьмое Марта и платочки в будни. А Иван Жупиков своим отношением словно издевался над Кириллом как бы говоря ему: "Ты для меня только дырочка для онанизма и все!".

Кирилл страдал и бессонными ночами писал такие стихи: "Меня ударил по щеке ты, я оскорбился и ушел, теперь ты плачешь - где ты, где ты? К тебе я больше не пришел!" Но все это были лишь фантазии Кирилла, потому что Ваня вовсе не плакал, а не зная горя развлекался со своими многочисленными поклонницами на дискотеке. А плакал как раз Кирилл.

И мечтал, как они вдвоем с Ваней поздней осенью идут по Летнему саду, взявшись за руки, собирают букеты из опавших листьев и целуются. Кирилл, хохоча, убегает от Вани между стволами могучих, как Ванино достоинство, тополей и падает в желтые листья, а Ваня падает за ним, и они лежат, обнявшись, счастливые и утомленные и смотрят в небо. И Кирилл сочиняет стихи: "Твоя небритая щетина колола бритую мою и нежно щекотала спину, о, боже, я тебя люблю!"

Или Кирилл представлял, как он обнаженный бежит по берегу голубого и теплого моря, ласковое солнце гладит его загорелую спину, нежные соленые брызги касаются его обнаженных ступней. На берегу стоит с фотоаппаратом Ваня Жупиков и фотографирует, фотографирует Кирилла, своего любимого и единственного, неповторимого и сексуального. Кирилл подбегает к Ване и целует его, обнаженного, во все места. Они вместе купаются в теплых волнах и сливаются в экстазе. А потом Ваня Жупиков женится на Кирилле во Дворце Бракосочетании. На Кирилле белая фата и голубой костюмчик, а на Ване белый костюмчик и голубой галстучек. Гости кричат: "Горько!" и забрасывают их цветами.

По этому поводу родились такие строки: "Нам с тобой кричали: "Горько!" И завидовали вслед, Мы с тобой теперь довольны - Вот такой простой сюжет". Это только первые строки стихотворения. Далее шла такая дрянь и размазня, что мы не приводим здесь весь текст этого произведения. Нетрудно представить, какие бездарные статьи писал в журналах Кирилл, подписываясь с некоторого времени из-за неразделенной любви и своих ненормальных фантазий не иначе как "К.Жупиков".

А почему, собственно, я сказал - ненормальных фантазий? Если люди любят друг друга, то почему они не могут быть счастливы вместе? Ведь семья - это союз двух любящих сердец, и создается она не только ради детей, а ради того, чтобы в обществе существовали крепкие здоровые ячейки! И тогда Кирилл написал стихи, адресованные всем натуралам: "Любовь у голубых чиста и непорочна, Любовь у голубых, как яблони в цвету, И если б ты познал, то я скажу вам точно, Ты сразу б бросил эту и полюбил бы ту".

Нетрудно заметить, что Кирилл стихов писать так и не научился. Но он этого не замечал. Корявость стиля и нескладность строк он относил к творческому почерку. Неумение подбирать рифмы приписывал к новому подходу к слогу и стихосложению. Но как бы Кирилл ни хорохорился и не задирал нос даже заурядному грузчику на плодоовощном рынке было понятно, что Кирилл стихов писать не умеет.

В общем, Ваня не оценил нежного чувства и приподнявшись, между прочим усилиями Кирилла, в музыкальных кругах, безжалостно послал нежного журналиста на хрен вместе с его любовью. Кирилл очень страдал, но время понемногу вылечило раны и Кирилл зажил себе дальше, разочарованный в жизни, и хотя его статьи печатали во всех изданиях, и начинающие музыканты челом били возле ног "великого" музыкального критика, но счастья у Кирилла в жизни не было. Ваня Жупиков его предал, старые друзья из тусовки уже надоели, и поэтому, когда Кирилл получил записку от Семена, он даже слегка покраснел от возбуждения. Он вспомнил этого высокого, хорошо сложенного молодого человека, и представил, как тот возмужал, окреп и стал еще привлекательнее.

И теперь он сам нашел Кирюшу и назначил ему свидание. Видимо, пристрастился на зоне к "голубым" и полюбил их. Ох, знавал Кирилл "натуралов", которые при слове "голубой" плевались и кричали, что их всех, геев, нужно убивать и вешать, но потом, когда Кирилл своими прохладными губками касался их нежных мест, как они в порыве страсти изгибались! О, эти "натуралы" дарили ему цветы и мороженое и плевались, уже вспоминая лежащую как бревно с первого же дня замужества жену, которую при слове "минет" охватывал рвотный рефлекс.

Кирилл хотел увидеть Семена и поэтому с радостью пошел на встречу с ним. А потом, когда он понял, что Семен так и остался полным болваном, которому чужды прелести настоящей мужской любви, он собрался было уйти, но внезапно что-то острое воткнулось ему в живот. Кирилл любил, когда в него что-нибудь втыкали, но не такое острое и с другой стороны, не с живота.

И вот он лежит теперь на пыльном полу метро, сознание медленно покидает его, и он никак не поймет, за что его убил этот подонок Семен, к которому он так доверчиво пришел на встречу.

17

Вот уже сутки сидит в следственном изоляторе Семен. Тот здоровый мужик с портфелем, за которого Семен спрятался, встречаясь с Кириллом, ударил его этим самым портфелем его по голове. Наверное, в портфеле были кирпичи, потому что Семен упал, как подкошенный, под ноги прохожих, скатился по лестнице, потерял сознание, и его без труда скрутили подоспевшие менты.

В тот же день, ровно через два часа после происшествия, в следственном изоляторе Семена уже допрашивал невысокий суетливый следователь, которого Семен про себя назвал "Ага" за неуемное употребление этого слова. Следователь, естественно, не менее часто употреблял и другие слова (матерные), но эти слова в избытке имели в своем лексиконе и другие знакомые Семену следователи, а "Ага" так часто говорил только этот.

- Ага! - закричал следователь, когда Семена ввели в кабинет. - Попался, сучонок! Садись пока на стул, а скоро сядешь в тюрьму, ублюдок! Снова будешь баланду хавать, раз не хочешь жить нормально!

Семен присел на стул, вертухаи вышли за дверь, и он поудобней откинулся на спинку. Ничего за ним не было, все эти месяцы, дни и годы после освобождения он жил, ни разу не преступив закон. Даже в мелочах, типа проехать на красный свет. Нет, не было за ним такого. И нечего ему шить! А к допросам он привык. Сколько допрашивали его тогда, семь лет назад до отсидки, сколько было входов-выходов в кабинет для допросов, сколько следователей орали: "Сознавайся, сука!" и били по щекам.

- Чего развалился, пентюх! - заорал следователь. - Крутой, да? Будешь крутой, когда в камере у "девок" посидишь месяц, ага? Сам будешь "девкой"! Ха-ха-ха!

Семен спокойно смотрел на мента. "Мудак! - подумал он. - Чего он тут спектакль разыгрывает передо мной, как перед пацаном?" И Семен вспомнил, как тогда еще, до отсидки, его молодого и неопытного в делах следствия ввели в кабинет к следователю - спокойному, крепкому мужику-корейцу по фамилии Ким. Он долго смотрел на Семена, пока тот не стал елозить на стуле под его тяжелым взглядом и кашлять от напряжения. Тогда кореец подошел к столу, перед которым сидел Семен, и резким движением высыпал из полиэтиленового пакета на поверхность стола кипу мятого и несвежего женского белья.

- Узнаешь? - спросил он.

- Что? - удивился Семен.

- Все, - ответил кореец.

- Нет, - честно сказал Семен, - не узнаю.

Кореец выхватил из кипы белые кружевные трусики.

- Вот эти трусы ты с потерпевшей Ивановой срывал, ты? - зло процедил он сквозь зубы.

- Нет, не я, - ответил Семен, - я все это в первый раз вижу.

- Может, понюхаешь, - спросил следователь и сунул трусики прямо Семену под нос, - тогда вспомнишь?

Семен нюхать не стал. Кореец бросил эти трусы на стол и достал другие.

- А эти? Эти вспомнил? Как насиловал в Таврическом парке малолетку-блондиночку, вспомнил? Трусами ей рот затыкал, и не помнишь их! А она-то тебя хорошо помнит! Все твои прыщики в деталях описала, так что не отпирайся!

И Семен бы, наверное, испугался такого напора и во всем, чего не делал, сознался. Только в камере его предупредили о таких выходках корейца, и Семен был ко всему готов. И пошел, как говорится, в "несознанку", то есть стал все отрицать. Он спросил тогда у корейца:

- А вы, случайно, не фетишист?

- Чего? - удивился кореец. Слово такое тогда еще было в диковинку. Чего ты сказал?

- Фетишист - это такой парень, - сдерживая смех, сказал Семен, который чужое женское белье в бане ворует и потом удовлетворяет свою половую страсть путем мастурбации. У Вас, я гляжу, большая коллекция...

Семен знал, что ему будет очень и очень хреново после таких слов, но сдержаться не смог, просто слова так и брызнули наружу. Следователь побледнел, но бить Семена не стал, просто отправил в штрафной изолятор. Зато потом, даже в Крестах, зеки пересказывали друг другу эту историю и дружно ржали над незадачливым следователем. А Семен сильно приподнял свой социальный статус.

- Ну, что? О чем задумался? - спросил мент-Ага, кинувшись за стол. - О том, как педика Кирюшу замочил? Или про то, как Алика и Ваську потрошил? Как ты их ловко, ага?

Семен осознал, что все случилось именно так, как он и предполагал. Значит, ему все эти убийства собрались пришить. Он в принципе об этом думал и даже был готов к такому обороту дела. Еще он знал одно - улик у них нет, значит, его будут "прессовать", чтобы добиться его признания.

- Ты что, - спокойно спросил Семен, - охренел в атаке? Зачем мне их всех убивать? Ради чего?

- А вот этого я не знаю, ага, - обрадовался следователь, - когда расскажешь, тогда узнаю!

Семен решил ничего ему не говорить пока - пусть сам болтает. За свою долгую уже жизнь он понял одно - он ни разу не жалел о том, что промолчал, хотя о том, что говорил, жалел триста раз. Он отвернулся и молча уставился в стену. Пускай Ага наговорится, а Семен заодно узнает все, что им, ментам известно.

- Так значит, ага, - начал следователь, - молчать вздумал. Ну, ладно, я расскажу. Начнем с конца. Ха-ха-ха. Игра слов. Короче, педика ты заточкой ткнул в живот! Ткнул? Или нет? Молчишь? Ну, молчи! Скажешь, отпечатков на ручке нет. Скажешь, ага? Так ты платком рукоятку обернул и ткнул бедного "петушка"! Прямо в животик бедного "петушка"! Кукареку! Ты его зарезал, ты, ага! Не верти головой! У меня свидетелей туча, и все говорят, что ты с ним ругался, а потом бедняга упал с продырявленным животом. Ага? Попал? В самую точку? Убил, значит, педика! Не любишь, что ли, педиков? Или он тебе изменил? С другим стал целоваться? А может, ты тоже педик? И он от тебя дружка увел? Ну, скажи, ты педик, да, педик?

Семен все пропускал мимо ушей. Следователь просто выводит его из себя, чтобы Семен разнервничался, разозлился и наделал глупостей. Но он не разозлится. Он будет спокоен. Значит, "туча" свидетелей и никто не видел, что не Семен "голубого" заточкой ткнул. Такого быть не может, кто-нибудь точно видел, что это не он. Семен посмотрел в лицо следователя. Говорить сейчас ему об этом бесполезно - пусть он сам наговорится. Кроме того, трудно будет заставить теперь ментов свидетеля искать, что не Семен зарезал Кирилла. Ведь вот он, перед ними, сидит на стуле бывший зек, хорошая кандидатура на нары, и зачем заморачиваться, искать еще кого-то, какого-то неведомого мужика с бородой и в зеленых очках. Все-таки нужно дослушать монолог человека по имени "Ага", а потом решать, что делать.

- Ага, занервничал! - обрадовался "Ага". - Вы все педики - бывшие зеки! Каждый хоть раз если не свою жопу подставлял, то в чужую тыкал! Но тогда на хрена ты этого Бабай-Оглы поджарил? Алика, черного мудака? И противогаз одел ему на башку тупую зачем? Куражился? В жопу ему штырь воткнул зачем? Что он тебе сделал, ага? А ведь книжку твою записную мы у него в киоске нашли, ага! Не отвертишься, хрен! Это улика! И звонил ты ему накануне! Столько лет не звонил и вдруг - на тебе, старый друг лучше двух подруг! Ох, ты мудило гороховое! Мы тебя заставим во всем признаться, даже в том, чего не было!

Семен вздрогнул. И правда, старая записная книжка у него пропала. Машину ему однажды вскрыли и, что удивительно, не взяли ничего ценного. Книжку записную взяли, магнитофон, само собой, и так по мелочи, дерьмо всякое. Семен тогда еще здорово удивлялся - зачем им книжка понадобилась? И вот она, книжка, где всплыла. Значит, мужик тот, убийца, давно по его следу шел и всю эту херню затевал.

- Бледнеешь, ага, бледнеешь, - заорал следователь прямо в лицо Семену, - верно, значит, говорю, ага? Пошли дальше! Василий, подельник твой, погиб! Думали, несчастный случай, а что оказалось? Тросиком металлическим был к станку привязан! Ты ведь привязал, ну, сознайся, ты? Ты-ы! По глазам вижу! Ух ты, Эйнштейн, чего выдумал! Там ты, правда, ничего не оставил, никаких улик - врать не буду, да только ниточка все тянется и тянется, а узелок у тебя на шее! Васютку замочил? Рабочего человека! Перед самой свадьбой! Девчонка его теперь день и ночь горючими слезами умывается. А тебе хоть бы хрен. Что головой крутишь? Не крутись! Все равно во всем сознаешься!

Семен отвернулся. Изо рта у ментяры противно пахло гнилыми зубами.

- Что отвернулся, гнида, ага? - заорал следователь. - Не хочешь правду слушать? Всех подельников порешил? Где Бомбова спрятал? Тоже ты ведь его замочил! А ну, признавайся! Садись и пиши, как все было!

"Про Бомбу заговорил "мусор", - подумал Семен. - А что же Танька? Если уж всех порешил, то почему о ней ничего не говорит мент?"

- Таньку не нашли пока, - словно читая мысли Семена, спокойно сказал следователь, снова садясь за стол, - но найдем, не переживай. Сам же покажешь, где ее спрятал, когда убивал. Все расскажешь и покажешь. Сам знаешь, ведь мы заставим во всем сознаться. И еще пару трупов левых возьмешь на себя. Не хрен тут мне, бля, на х... Все равно расстрельная статья у тебя. Так что лучше сознайся, не трахай мне мозги. И тебе легче и нам. Нечего тянуть кота за яйца. Расскажи, как Василия убивал, как Алика. Если чего забыл, я тебе подскажу...

Следователь устало зевнул и замолчал. Семен внимательно посмотрел на него и сказал:

- В метро не я резанул Кирилла. Это должен был видеть кто-нибудь из свидетелей. Допросите их еще раз. Я сам видел этого мужика и могу описать.

- Не верти жопой, - ответил Ага, - много вас тут таких умных. Бред твой слушать никто не будет. Ишь, придумал мужика какого-то, лишь бы время тянуть. У нас сейчас дел столько - не разгребешь. Таких, как ты, ублюдков, знаешь, сколько развелось! И все врут и изворачиваются, хотя все ясно, как на ладони у негра! Хотят следствие запутать. Но мы никому не верим. На то мы и милиция, чтобы никому не верить. Будем мы дерьмом твоим заниматься и домыслы твои проверять, когда все ясно. Убийство-то, как на ладони. Сейчас по свежим следам пару допросов проведем, а потом будешь ждать суда, как все, год, а то и два. Посидишь пока в Крестах, подумаешь. Тебе не впервой. А потом во всем сознаешься.

И Семен понял, что попал! Все было так и подстроено. Пятерых Голубеев убрал сам, а шестого - Семена - доверил государству. Все получилось, как по нотам. Не станут менты слушать догадки и домыслы Семена, его предположения. Им ведь легче, чтобы Семен был во всем виноват. У них и дело уже готово, подшито и связано. Вот он, перед ними - рецидивист, его и посадить. Тем более, что он со всеми трупами так тесно связан и единственный в живых остался. А если он им скажет, что Кирилла зарезал Инны отец, которого уже восемь месяцев червяки едят в могиле, то скажут - косит парень под дурака, не хочет на зоне париться, в дурке решил отсидеться.

Нет теперь у Семена выхода. Нет. Раз попал в следственный изолятор будешь сидеть в Крестах и на зоне. Таков уж в этой стране закон. Раз попал по подозрению, то точно сядешь. Наша милиция не ошибается. Пройдет время, и Семен во всем сознается. Через два года редких, однообразных допросов, похожих больше на чтение приговора, бессонных ночей и сидений на киче в холоде, где и повернуться-то можно с трудом. А если будет бороться и упрямиться, то сознается во всем после того, как посадят в камеру к "блатным". А те его будет ежедневно "прессовать" и заставлять есть бутерброды с собственным дерьмом. Сознается потому, что устанет, потому что захочется побыстрей сдохнуть и не мучиться. И так бы и было...

18

И так бы и было. Конечно, все могло бы быть именно так - и допрос, и "Кресты", и последующая отсидка, если бы тогда в метро Семен не успел увернуться от портфеля, летящего прямо ему на макушку. Он спиной почувствовал опасность сзади и присел, уйдя в сторону. Портфель пролетел мимо, и амбал потерял равновесие. Семен без труда срубил его подножкой и в полете залепил ему в ухо хороший удар кулаком. Здоровяк мотнул головой, его взгляд потерял осмысленность, и он растянулся на плиточном полу рядом с несчастным Кириллом. Семен добавил мужику ребром ладони по шее, чтобы тот не вздумал не дай бог побежать за ним.

Потом Семен, недолго думая, перепрыгнул через лежащего здоровяка и, пугая пассажиров, побежал к открытым дверям поезда. Он сшиб с ног почтенную бабульку, но извиняться было некогда, и Семен заскочил в вагон. Двери закрылись, поезд поехал, Семен напрягся и огляделся на пассажиров. Никто не обращал на него внимания. Все спокойно ехали по своим делам, читая газеты или просто разглядывая рекламные объявления. Семену показался мучительно долгим путь от одной станции до другой, он нервничал, переступая с ноги на ногу, и крепко сжимал липкий поручень.

На следующей станции Семен выскочил из поезда и стремглав бросился вверх по эскалатору. Он ждал, что наверху его ждет наряд милиции, и уже был готов к сопротивлению властям. Но его никто не встречал, и Семен спокойно вышел на улицу. Сев в тачку, Семен доехал до своего "SAAB"-а и осмотрелся. Милиции не было видно нигде поблизости. И люди в штатском, которых теперь, после зоны, Семен научился узнавать за версту, тоже не маячили рядом с машиной. Милиционера, даже если он занят чтением книги, признать можно очень легко по тому, что он читает и как он это делает. Но все было тихо и мирно, никто и не думал Семена ловить. Светило солнце, чирикали птицы.

Семен сел за руль. У него был четкий план действий, потому что он хорошо сознавал тот факт, что если он не найдет в ближайшее убийцу Кирилла, то в тюрьму сядет сам, вместо этого подонка в зеленых очках. И прицепят ему еще и все остальные "висяки", включая и Василия, и Алика, и Бомбу.

Первым делом Семен позвонил Антону Сергеевичу и рассказал ему о том, что влип в неприятности и теперь не сможет приехать в офис, чтобы отвезти Антона Сергеевича домой. Антон Сергеевич долго молчал от неожиданности, потому что Семен всегда был образцом пунктуальности и исполнительности, потом сказал так:

- Ладно, доберусь на такси. Деньги за проезд вычту из твоей зарплаты. Может, расскажешь, что произошло?

- Потом, - ответил Семен, - вечером позвоню.

- Машина-то хоть цела? - сурово спросил Антон Сергеевич.

- Ни царапины, - ответил Семен.

- Ну, и на том спасибо, - вздохнул Антон Сергеевич, - смотри, до вечера не разбей и сам звони, если чем-то помочь нужно.

- Хорошо, позвоню, - ответил Семен и попрощался до вечера.

Семен ехал в дом престарелых, который находился в Коломягах. Ему не терпелось узнать, как случилось так, что Сергей Петрович Голубеев, который умер восемь месяцев назад, преспокойно бегает по метро и режет заточкой молодых педиков. Да, все было именно так, ведь Семен стопроцентно узнал мужика, который резанул Кирилла. Это был отец Инны - девушки, которую они всей толпой трахнули тогда.

Батя Инны постарел, но не узнать его Семен не мог. Все время на суде он сидел и пристально смотрел на них, сидящих на скамье подсудимых. А Семен глядел на него. Он запомнил каждую деталь его лица, изгиб бровей, глаза, посадку головы. Он не мог его ни с кем спутать. Это был абсолютно точно отец Инны, который давно умер, как сказали Семену по телефону, но почему-то здорово быстро бегал и ездил в метро.

Семен въехал в посёлок Коломяги - зелёный оазис посреди каменного и пыльного Питера - и, расспросив прохожих о том, где находится Дом престарелых, повернул в его сторону. Ехать пришлось недолго мимо впавших в зимнюю спячку деревянных домиков.

Дом престарелых находился в зеленой зоне среди застывших деревьев. Обычное серое панельное здание с огромными окнами и лоджиями. В парке висели качели, стояли резные фигурки, разве что не было карусели, тогда бы все это в полной мере напоминало детский сад. Семен не стал заезжать на территорию Дома, тем более что ворота были закрыты. Он вышел из машины и прошел в калитку. Маленький сухонький старичок в коротких штанах по щиколотку, из-под которых торчали серо-синие зимние кальсоны, в старом грязно-зеленом пальто и шапке-ушанке сразу же прицепился к Семену и засеменил рядом с ним:

- Вы кто? - сыпал он вопросы, как из ведра. - Вы к кому? Вы к Герцеговине Ивановне? Вы к Вере Павловне? Вы к Ольге Брониславовне? Вы к Павлу Степановичу? А Вы знаете, что сегодня неприемный день? Вам нельзя проходить внутрь - у нас карантин? Вы, что из управления? Я Вас не пушу! Где Ваши документы?

С этими словами старичок преградил Семену вход в здание, широко расставив руки и ноги в стороны. Он сделал скорбно-суровое лицо и был полон решимости не пускать молчаливого гостя внутрь Дома Престарелых. Семен сразу понял, что старичок работает тут охраной на общественных началах и скорее всего от нечего делать.

Семен остановился и вгляделся в старичка. По красным бегающим глазкам было понятно, что тот не дурак выпить и посплетничать.

- Я к товарищу Голубееву из тридцать второй палаты, - сказал Семен и протянул старику пять рублей.

- У нас не палаты, а комнаты, - строго ответил старик, не сводя глаз с пяти рублей. - А я на посту и взяток не беру.

- Это не взятка, - доброжелательно сказал Семен, - Это сувенир.

- Ну... - буркнул старик, - если сувенир... только... тогда возьму.

Он деловито сунул пять рублей в карман старого пальто и спросил:

- К кому, говоришь, приехал-то?

- К родственнику, Голубееву из тридцать второй, - ответил Семен, - к Сергею Петровичу.

Старик прищурился.

- Был тут у нас Голубеев, в тридцать второй как раз, только звали его, кажись, Юрий Петрович. Забыл, что ли, как родственника зовут?

- Не забыл, точно Сергей Петрович, а не Юрий... - Семен замешкался. А может, и правда, Танька чего напутала, когда диктовала, или же он плохо расслышал?

- Ну, в общем-то, теперь уже без разницы, что Юрий, что Сергей, скорбно сказал старик и перекрестился, - потому что как бы его ни звали при жизни, но оба они умерли.

- Кто оба? - совсем запутался Семен.

- Ну, этот Голубеев Юрий и Сергей, оба умерли, - ответил старик.

- У вас что тут два Голубеевых проживало? - спросил озадаченный Семен.

- Не-е, - ответил старичок, - один только в тридцать второй комнате.

- А что ж ты тогда сказал, что они оба умерли? - попытался все таки выяснить истину Семен.

- Кто оба? - удивленно спросил старичок.

- Ну, Юрий и Сергей, - растерялся Семен, - ты ж сам сказал! Голубеев Юрий и Сергей оба умерли! Твои слова!

- Какой Сергей? - недоуменно спросил старичок. - У нас был только Юрка. И помер тоже Юрка. Он мне, кстати, десятку должен был, - старичок хитро прищурился, - и не отдал. А ты говоришь, родственник ему?

Семен кивнул.

- Тогда гони червонец, - сурово потребовал старый рэкетир и протянул вперед сухую морщинистую руку.

- Он скоро сам тебе отдаст на том свете, - ответил Семен наглецу, - ни хрена ты не знаешь, придется к начальству идти.

Старичок было преградил дорогу, но увидев что Семен решительно двинулся вперед, отскочил и, тут же переменив выражение лица и смахнув невидимую слезу, попросил:

- Дай еще пятачок на помин души блаженного Юрия Петровича.

Семену понравился настырный старичок и он решил дать ему еще пять рублей и сунул было руку в карман, но тут из стеклянной двери Дома Престарелых выплыла дородная белохалатовая дама с каштановым шиньоном и, грозно посмотрев на старика, спросила:

- Вы опять тут у входа побираетесь, Досифей Лазаревич? Как Вам не стыдно?! Опять на водку клянчил? - обратилась она уже к Семену. Семен смущенно пожал плечами.

- Да нет же, Герцеговина Ивановна, - зашаркал ногами старичок, - вот товарищ интересуется Голубеевым, который помер, а я говорю, что он помер и все, мол, нет человека и мир праху его. Раз помер, то, значит, и интересоваться нечего. А он говорит, что родственник, а сам имя перепутал. Наверное, претендент на квартиру. Хочет квартиркой покойного овладеть, а сам даже забыл, как звали покойного. Много вас таких, неблагодарных, падких на чужое! Ух, ты!

И старик, погрозив Семену кулаком, спрятался за широкую спину Герцеговины Ивановны. Семен даже опешил от такого наглого предательства. Старик из-за спины начальства строил Семену страшные рожи.

- Так Вы, значит, к Голубееву? - спросила Герцеговина Ивановна.

- Да, - ответил Семен. - Впрочем, я ему не родственник, а по поручению его родственников из Сибири хотел передать ему посылочку. Я тут в городе проездом.

Герцеговина Ивановна посмотрела на Семена долгим взглядом и медленно произнесла:

- Юрий Петрович Голубеев умер больше, чем полгода назад. Очень жаль, что Ваши родственники из Сибири этого не знали.

- Он точно умер, Вы видели его труп? - спросил Семен.

- Молодой человек, - строго произнесла Герцеговина Ивановна, - у нас Дом Престарелых, и подобные шутки здесь неуместны. У нас человек либо живой и получает питание, либо мертвый и похоронен. Живых мы не хороним, а мертвых не кормим.

- Что ж теперь делать? - в задумчивости произнес Семен, думая уже совсем не о покойном старике.

- Мне посылочку! - закричал Досифей Лазаревич, подняв вверх ладонь, как в школе, - Я одинокий, и мне никто никогда не присылал посылочек!

- Замолчите сейчас же, - строго сказала Герцеговина Ивановна старику, и идите быстро в корпус!

Досифей Лазаревич покорно юркнул в стеклянную дверь и оттуда погрозил Семену кулаком. У Семена был такой растерянный вид, что Герцеговина Ивановна сжалилась над ним. К тому же Семен был симпатичным парнем на красивой импортной машине, которую Герцеговина Ивановна увидела в окно своего кабинета. А она была одинокой в личной жизни, хоть и заведовала Домом престарелых.

- Пройдемте в мой кабинет, - томно сказала она Семену. - По-моему, у Голубеева был брат, который его часто навещал. Живет он где-то за городом. Я поищу у себя в бумагах его адрес.

"Брат!!!" - осенило Семена! Конечно же, брат! Сергей Петрович и Юрий Петрович! Умер один, а другой жив! Жив и гадит где попало! Стоп! Ведь про родственника какого-то говорил еще тогда Семену этот "котик" по телефону, который живет теперь там, где жил раньше Голубеев. Семен в тот момент не придал этой фразе значения! Вот какой же он, Семен, дурак! Не понял все сразу. Какой из Голубеевых жил там в квартире, где теперь "котики" живут? Юрий или Сергей? Впрочем, какая разница. Убийца жив и здоров, а вычислить его можно. Может быть, у этой толстой старушки есть адрес.

Если бы Герцеговина Ивановна могла услышать, что в своих мыслях Семен назвал ее толстой, да еще и старушкой, то она бы немедленно выгнала его вон! Ей было всего-то чуть больше, на пару лет, чем сорок пять, а в сорок пять, как известно, баба ягодка опять. А в сорок семь баба - ягодка совсем! Герцеговина Ивановна красила волосы в каштан и носила шиньон. Она мазала губы и клеила ресницы. Мало того - она занималась шейпингом! Герцеговина Ивановна смотрела на стариков, которые ее окружали, и беспокоилась о том, что скоро, совсем скоро и она вот так же будет шаркать по коридору кожаными тапками, жевать пресную кашку одним зубом и каяться, что так и не узнала грешной хмельной любви. А ей так хотелось этой самой любви!

Всю жизнь она жила с мужем и только ему одному хранила верность. Ни с кем и никогда больше, кроме мужа, она ни только не совокуплялась, но даже и не целовалась. Целомудрие и непорочность она несла через всю свою жизнь, как флаг.

Через лет двадцать совместной жизни дошло до того, что Герцеговине Ивановне стало казаться, что, вступая в интимные отношения с собственным мужем, она уже грешит. Потому что пару раз во время близости с благоверным Герцеговина Ивановна представляла себе на месте мужа другого мужчину усатого Аркадия Соломоновича Зольцмана - тогдашнего главврача Дома Престарелых. Герцеговина Ивановна едва не падала в обморок от испуга, а самодовольный муж все приписывал своим половым возможностям. Такое перенапряжение было ваше всех разумных сил, и Герцеговина Ивановна стала отказывать мужу в близости, опасаясь повторения подобных миражей с Аркадием Соломоновичем в главной роли.

Муж с горя запил. Стал намного чаще ездить с друзьями в баню и на зимнюю рыбалку. И вот однажды весной хрупкий лед отломился от берега, и несчастного мужа Герцеговины Ивановны унесло в бескрайние просторы Финского залива. Его искали с вертолетами и аэропланами, но не нашли. То есть нашли, но не его. То есть его, но не живого. Мертвого. Герцеговина Ивановна была очень доброй женщиной, всем всегда сочувствовала и сопереживала. Особенно чужим людям. На своих любви не хватало. И поэтому, чувствуя за собой такую неисправимую вину перед мужем, она безутешно рыдала дни и ночи напролет.

На похоронах мужа Герцеговине Ивановне страшно захотелось, чтобы кто-нибудь ее искренне пожалел и утешил. Она плакала у всех мужчин на груди, прижимаясь пышным бюстом к их жирненьким пузикам. Но мужчины лишь вздыхали и неумеренно лакали халявную поминочную водку. И тогда Герцеговина Ивановна поняла, что с ровесниками у нее ничего никогда не будет! Все они грязные волосатые свиньи, у которых в уме только одно - нажраться водки и завалиться спать.

На счастье Герцеговины Ивановны, на похороны дяди приехал семнадцатилетний племянник ее мужа Арчибальд. Он был послушным мальчиком, слушался тетушку, помогал ей убирать со стола и мыть посуду. Родители Арчибальда на похороны приехать не смогли, зато, кроме них, приехало много других нахлебников. По причине "нехватки спальных мест" Арчибальда пришлось положить на супружеское ложе, еще не остывшее от тела покойного мужа. Герцеговина Ивановна говорила всем гостям:

- Пусть мальчик поспит, намаялся ведь, а я ведь до утра все равно не усну, все буду думать...

Все гости сочувственно кивали головами, никто и представить себе не мог, что замышляет в глубине подсознания почтенная матрона. Естественно, после выпитого зелья все гости уснули быстро и крепко. Герцеговина Ивановна пробралась в спальную комнату и прилегла рядом с племянником. Тело ее содрогалось от глухих рыданий так сильно, что бедный Арчибальд тут же проснулся. Он робко гладил любимую тетю по пухлому голенькому плечику и говорил тихо: "Не надо, не плачьте...", и тогда Герцеговина Ивановна в порыве отчаяния и горя бросилась в объятья к племяшу. На ней была черная шелковая полупрозрачная рубашка с кружевами и такие же черные чулки на вычурном поясе. Для вдовы наряд неподобающий, но в горе и не заметишь, что наденешь.

Мокрыми от слез губами Герцеговина Ивановна целовала испуганного Арчибальда, пока не почувствовала, что Арчибальд тоже испытывает к ней весьма не родственные чувства. А собственно говоря, что такого? Арчи был племянник ее мужа, то есть неродная кровь. И, значит, никакого инцеста не происходило вовсе, когда Герцеговина Ивановна схватила губами молодое естество смущенного племянника и стала его мять и покусывать.

Арчибальд задержался в гостях у Герцеговины Ивановны дольше всех родственников. Почти неделю они с тётушкой не вылезали из кровати, скорбя об ушедшем дядюшке и муже, и строили планы о том, как Арчибальд приедет поступать в Университет, как будет сдавать экзамены и жить у любимой тетушки. И потом, когда поступит, тоже будет жить у нее и с ней.

Вскоре Арчибальд уехал домой к себе в Мухосранск и там обо всем разболтал родителям. Разгневанная мамаша новоявленного Дон-Жуана позвонила Герцеговине Ивановне прямо на работу и громогласно и неоднократно назвала ее блядью, потаскухой, сучкой и даже еще хуже. Она сказала что Арчи никогда не приедет учиться в город, в котором старые скорбящие вдовы склоняют к сожительству своих родных племянников.

Герцеговина Ивановна срочно потребовала на АТС сменить номера своего рабочего и домашнего телефона и подумала, какая же дура эта мамаша Арчибальда. Вместо того, чтобы радоваться тому, что при поступлении Арчи в Университет:

1. мальчик будет пристроен в этом огромном городе,

2. будет всегда сыт за счет бесплатных для заведующей государственных престарельских харчей,

3. не будет шляться по грязным общагам с трихомонозно-трипперными шалавами, а получит бесплатный сексуальный ликбез от опытной чистенькой женщины

4. впоследствии, возможно, при хорошем отношении, получит прописку в Санкт-Петербурге,

так вот, вместо этого глупая мамаша звонит Герцеговине Ивановне на работу и обзывает ее грязными словами, вместо слов благодарности оскорбляет и грозится подать в суд.

Прошло немного времени, и Арчибальда забрали в армию. Перед самым уходом он написал Герцеговине Ивановне пылкое письмо, в котором плакался о том, что не сдержался и рассказал все маме. Он клялся, что много раз звонил, что любит безумно, приглашал приехать на присягу, но Герцеговине Ивановне Арчибальд был уже не интересен. Этот слюнтяй и сопливый маменькин сынок совершенно ее разочаровал.

Герцеговина Ивановна ждала нового молодого красивого рыцаря. Она готова была пожертвовать для него всем, даже деньгами. Но Герцеговину Ивановну окружали только немощные старики пенсионного возраста, которые писали в штаны и до смерти любили и одновременно боялись строгую, но справедливую и очень заботливую заведующую.

И вот неожиданно он появился на крыльце - высокий, красивый, на новой блестящей импортной машине "SAAB".

- Пройдемте в мой кабинет, - томно сказала Герцеговина Ивановна "принцу". - По- моему, у Голубеева был брат, который его часто навещал. Живет он где-то за городом, я поищу адрес.

И Она пошла по коридору Дома Престарелых, виляя бедрами и вызывая на себя огонь удивленных взглядов местных старушек. Раньше Герцеговина Ивановна так бедрами не виляла. А Он шел сзади, и Герцеговина Ивановна чувствовала, как Он дышит ей в спину. Заведующая точно знала, что никакого адреса брата Голубеева у нее нет, но пофлиртовать, позаигрывать с молоденьким мужчинкой ей так хотелось!

Они зашли в кабинет, Герцеговина Ивановна села за стол, а молодой человек остался стоять в дверях.

- Проходите, садитесь на диван, - сказала Герцеговина Ивановна и пухлой ручкой указала на мягкий диванчик у стены. - Вас как зовут?

- Семен, - представился Семен, - А вас, по-моему... это..., - он забыл, как звали заведующую, но помнил что-то цветочное - то ли Гортензия Петровна, то ли Хризантема Семеновна...

- Герцеговина Ивановна, - улыбнулась женщина, - подождите, я поищу адрес.

Семен присел на диванчик и огляделся. У Гвоздики Ивановны был отличный кабинет. Дорогая мебель, цветы, хорошая видео-, аудио- аппаратура, много картин на стене. И сама заведующая выглядела дорого. На зарплату так не оденешься. Но Семену не было до этого никакого дела, его интересовал только адрес. В дверь постучали и через секунду в нее просунулась маленькое морщинистое лицо.

- Герцаговинаивана, - жалобно пропищала старушка, - соседка моя Нюська опять окно открыла. Хочет меня заморить совсем холодом. А я и так чихаю со вчера.

- Я зайду минут через десять, - ответила старушке Герцеговина Ивановна, - идите в свою комнату, милочка. Разберемся.

Довольная старушка закрыла дверь и пошаркала ногами по коридору. Герцеговина Ивановна продолжала копаться в бумагах.

- К сожалению, та папочка, где я храню адреса, у меня дома, - со вздохом произнесла Герцеговина Ивановна. - Если Вам нужно срочно, то Вы можете заехать вечером ко мне домой, я постараюсь его найти.

Семен задумался. Отыскать беглого папашку убиенной Инны можно было еще и таким образом. Поехать сейчас по продиктованному Танькой адресу, где жила раньше Инна с папой, потом жил покойный Юрий Петрович, а теперь проживали "котики", и хорошенько их расспросить. Но, во-первых, их могло и не быть дома, во-вторых, они могли и не знать местожительства брата покойного продавца квартиры, в-третьих... Впрочем, и этого достаточно.

- Хорошо, - согласился Семен, - мне обязательно нужно передать посылочку, хотя бы брату. Вы мне очень поможете.

Герцеговина Ивановна широко улыбнулась. "Не бесплатно, милый друг, не бесплатно", - подумала она.

- Вот Вам мой адрес, - сказала Герцеговина Ивановна, чиркая по бумажке ручкой. - И телефон. На всякий случай. Приезжайте после двадцати ноль-ноль, раньше меня дома не будет.

Герцеговина Ивановна подумала, что, используя свои связи, она с легкостью до двадцати ноль-ноль найдет адрес этого брата Голубеева. Потом она пригласит "принца" разделить с ней легкий ужин. Ну, а дальше будет видно...

Семен тоже был парень не дурак и заметил, что Герцеговина Ивановна смотрит на него плотоядно. "Не такая уж она и старушка, - подумал он, просто женщина приятной полноты".

- Я буду Вас ждать, - произнесла Герцеговина Ивановна, - прощайте до вечера.

- До свидания, - откланялся Семен и вышел за дверь.

Тут же на его бедре зазвонил телефон. Семен отошел к окну, чтобы лучше слышать, и включил трубу. Это был Антон Сергеевич.

- Слушай сюда, - сказал он, голос у него был не такой, как всегда, спокойный и уверенный, а очень нервный, и говорил он скороговоркой. - Звоню из автомата. Не знаю, что ты там натворил, но нутром чувствую, что все это какая-то ошибка. Тебя ищет милиция с ордером на арест. К себе домой не заходи, там тебя уже ждут. Машину брось, где попало. Позвонишь мне на трубу попозже, не называйся, скажешь место, где оставил автомобиль. Сам поезжай в офис, где мы с тобой были вчера после обеда. Помнишь?

- Да, - ответил Семен.

- Там найдешь грузина толстого. Не забыл, как он выглядит?

- Не забыл, - ответил Семен.

- Хорошо, что не забыл, - ответил Антон Сергеевич, - поезжай, он скажет, что делать.

- Клянусь, я ни в чем не замазался!!! - с жаром прошептал в трубку Семен. - Меня подставили...

- Я тебе верю, - сказал Антон Сергеевич, - иначе бы я тебе и не позвонил. Жаль, что ты мне ничего не рассказал, когда это все только началось. Свяжемся через грузина. Он тебе поможет, а пока спрячься и не высовывайся.

Антон Сергеевич положил трубку. Семен пулей вылетел из Дома Престарелых и сел в машину. Бросать тачку тут нельзя, его видели. Семен выехал и не спеша поехал, ища место где можно было бы оставить дорогую машину в безопасности. Подъехав ближе к новостройкам, заехал в первый попавшийся двор и оставил там машину возле подъезда у которого выстроились железные кони той же породы. Семен сразу же позвонил Антону Сергеевичу на трубу и сказал только номер дома и улицу, где оставил автомобиль. Итак, он без "лошади", в розыске и единственный живой среди них шестерых. Расклад не особенно хороший. Но зато вечером у него будет адрес папаши Инны, и это хорошая карта. Не туз, конечно, но валет козырный точно. Нужно, правда еще съездить в офис к грузину.

Семен полез в карман. Денег осталось немного, если учесть то, что путь к домашней копилке закрыт. В метро Семен ехать не хотел, наверняка все постовые уже знают его приметы и могут его запросто арестовать. Вот как все быстро обтяпали - у них уже есть ордер на арест.

Впрочем, что тут удивительного? Легавые наверняка начали распутывать все это дело сразу же после гибели Василия. Потом погиб Алик, Бомба исчез за несколько дней до того, как ребят замочили. Все проходили по одной статье. Значит, у ментов остались в поле зрения Кирилл, Танька и Семен. И потом случается такой случай - кто-то убивает прямо в метро четвертого из них шестерых - Кирилла. Какой-нибудь следователь, покопавшись в архиве, находит, что приметы убийцы совпадают с приметами Семена. И выписывает ордер на арест.

Удивительно одно. Обычно все это не делается так быстро. Пока до вышеизложенных фактов додумается следователь, пока перероют архив, пока выпишут ордер, проходят минимум сутки. А тут и шести часов не прошло. Значит, легавые уже висели на хвосте Семена, он и был у них основным подозреваемым, раз они так быстро нашли его офис, начальство и место проживания.

Семен внезапно встревожился. А вдруг Антон Сергеевич просто играет в доброго дяденьку и разыгрывает телефонный спектакль о том, что он хочет помочь своему бедному попавшему в беду водителю. И сейчас Семен явится, как агнец на заклание, в этот офис, а там его уже ждут бойцы невидимого фронта с ордером на арест. Зачем Антону Сергеевичу, этому пухлому, наглому, самоуверенному и богатому джуки-пуку спасать от ментов ничтожного уголовника, мелочь, в сущности?

Тем более, что у самого Антона Сергеевича рыльце-то ой, как в пушку. Зачем ему лишний раз ссориться с родной милицией, прикрывая бывшего зека? Ведь наши доблестные защитники простых граждан запросто могли подслушать его разговор с Семеном даже по телефону-автомату. Не говоря уже о звонке Семена ему на трубу. Наверняка они уже сканируют эфир возле офиса Антона Сергеевича в поисках интересных разговоров по телефону.

В сущности, Семен - пешка в большой игре, и им пожертвовать ничего не стоит ради спасения шахматного короля от атаки. Но и в этих правильных, казалось бы, логичных рассуждениях есть одно "но". После двух лет работы с шефом Семен знает достаточно теневых сторон из жизни этого "честного" и "уважаемого" в городе бизнесмена. Конечно, не слишком много, но достаточно для простого шофера и для того, чтобы основательно подпортить тому репутацию. Может быть, Антон Сергеевич опасается того, что, попадя в руки правоохранительных органов, Семен "случайно" разоткровенничается со следователем, и придется тогда толстячку Антону Сергеевичу сменить тысячедолларовый костюм на зековскую робу, а звучную фамилию на обидную тюремную кличку. В этом случае Антон Сергеевич заинтересован в том, чтобы ни один волос не упал с головы Семена, а если и упал бы, то только с головой вместе.

Подумав и хорошенько поразмыслив, Семен решил все же пока больше полагаться на себя. Как, впрочем, он и привык за последние семь лет. Да что там семь лет - за всю жизнь. Был он у матери один, отец их бросил, когда Семену было семь лет. А сам поселился в соседнем подъезде с новой женой. Через год и сын у них родился, а Семена отец перестал узнавать. Как плакал тогда Семен никто не знает. Казалось ему, что мать во всем виновата. Часто до развода она на папку ни за что ругалась. И Семен, чтобы матери с отцом отомстить стал безобразничать. Убегал из дома, курил, шлялся без дела по улицам, дрался.

Ему казалось, что мать его не любит - придирается без толку, лезет со своими советами. Окончив школу, твердо решил Семен уехать из своего маленького города и поступить в институт. Учителя над ним потешались, учился-то он совсем хреново. Но Семен был парень упорный. За лето самостоятельно подготовился как смог, сдал вступительные экзамены не слишком хорошо, но все-таки поступил в пединститут. Помог спортивный разряд по борьбе. Хотелось позлить учителей, которые узнав о том, что Семен возможно станет педагогом, упадут в обморок. А сам Семен о будущем тогда не думал. Кем он станет? Что будет делать в жизни? Жил как бог на душу положит сегодня есть чем развлечься, да и ладно.

Семен уехал в Питер и поселился в общаге. Одновременно с учебой занялся он и махинациями на валютном пятачке. Нельзя, конечно, сказать, что жил Семен честно, не нарушая закон. А как же иначе он смог бы купить свою модную "восьмерку" Жигуль? На учебу времени не осталось и из института его через полгода выперли. Но это его не огорчило. Зачем учится, когда деньги и без учебы так и липнут к рукам? Он снимал хорошую квартиру, бабки были и дело шло. За все это время он не написал матери ни строчки. А самое первое письмо за много лет отправил ей уже из тюрьмы. Когда пришел ответ, понял, что кроме матери у него в этом мире больше никого и нет.

Семен встряхнул головой, чтобы отогнать свои воспоминания и принял решение не ездить пока ни в какой офис к грузину. Важнее на данном этапе было найти настоящего убийцу всех его подельников. Наподдать этому уроду как следует и отволочь в ментовку, как живую улику и пусть они там с ним разбираются. Семен был невиновен и поэтому пускаться в бега ему пока не хотелось. Он все же верил, что сможет найти Голубеева и доказать, что именно он, Голубеев, а не Семен виноват во всех этих смертях.

Семен решил еще раз позвонить Татьяне и проверить, что с ней. Он зашел в беседку во дворе дома и набрал номер её телефона на своем "сотовике".

- Алло? - почти сразу схватили трубку. - Алло?

Семен узнал голос мужа Татьяны, только сейчас он был хриплый и все время срывался вверх. Семен молчал.

- Алло, кто это? - казалось, что мужчина сейчас заплачет. - Таня, это ты?

Семен отключил телефон. Говорить не пришлось - все было понятно. Значит, и Танька тоже... Значит, и она пропала. Может, как раз сейчас этот ублюдок режет ее на куски. Но Семен не знал, где он. И была только одна надежда, что Герцеговина Ивановна найдет его адрес, этого козла. Неуловимого Мстителя.

Семь лет прошло с тех пор, как случилось все то, что случилось. Семь долгих-долгих лет. Как они тянулись, медленно, как сыр в пицце. Особенно первые пять. Хотелось, чтобы время шло быстрей. Семен подгонял его, подстегивал, как коней, но потом понимал, что время-то не просто идет. Оно уходит навсегда. Уходят твои дни, вечера, ночи, которые на свободе бы были совсем, совсем другими. И по-другому бы ощущались. Не как однообразное мелькание похожих друг на друга серых картинок, а как прогулка по живописной картинной галерее. И может быть, все сложилось бы в жизни совсем не так, как сейчас.

А тот злополучный вечер? Тысячи раз вспоминал его потом Семен, хлебая баланду и работая в лесу, перед сном и читая письма от матери. Какой-то бред произошел тогда. Все было словно в шутку, да шутка-то получилась не смешная. Каждая секунда того вечера стоила им всем многих дней, проведенных за колючкой.

В восемнадцать лет, когда у тебя кипы легких денег, машина, когда девчонки отдаются за пачку импортных сигарет, ты вообще перестаешь думать. Ну, трахнули, делов-то на копейку. Поплачет, поплачет и забудет. Бывало у Семена и такое, что говорить - кормит-поит девочку, обхаживает, затащит в постель, а она не дает, и все тут. Ей наподдашь слегка, напугаешь, она и ножки раскинет. А потом еще спасибо скажет, что лишили ненужного кусочка кожи. Какая же дефлорация без насилия? Во-первых, больно, во-вторых, страшно, как у зубного. И чем врач безжалостней, тем операция короче, и боли меньше. Это все знают.

А с Инной произошло все как будто по какому-то зловещему сценарию. Как будто все было заранее спланировано и изменить ничего уже нельзя. А ведь могло же быть и так, что трахнули они тогда эту Инну, да и забыли бы о ней через неделю. И она бы поплакала, попереживала, а потом бы еще не раз пришла в гости. Сколько угодно таких случаев Семен знал. Но нет, Бомбу угораздило ей "накатить" по физиономии, а потом они, пьяные дураки, не разобрали, что она живая, и таскали ее за собой. И бросили в этот колодец, где она и замерзла. Повезло им, что она тогда еще, когда они ее кинули в колодец, была жива, и экспертиза это подтвердила. Иначе все это происшествие по уголовному законодательству квалифицировалось бы совсем иначе, и всю их пьяную кодлу ждала бы другая, расстрельная статья.

А так получилось, что посадили их только за групповое изнасилование. И то, что Инна до смерти замёрзла в колодце, была уже как бы её, самой Инны, вина. Могла бы и вылезти, если б не напилась. К тому же вся их компания в один голос заверяла, что никто Инну пальцем не тронул, а повреждения она получила, падая в колодец, когда выскочила из машины по пути домой. Вот так и смогли отмазаться от статьи "Нанесение тяжких телесных повреждений" и оставили им только "Групповое изнасилование". Принимая во внимание хорошие характеристики с места работы и учёбы, незапятнанную ранее репутацию и хорошего адвоката, суд вынес всей шайке не слишком суровое наказание. Это-то и взбесило Инниного папашку.

Раскаивался ли Семен в том что они совершили? Было ли ему жалко девушку, которую они погубили? Нет! Наоборот, он ее ненавидел! Когда вдруг вокруг тебя в один день все рушится и тебя ведут по гулкому тюремному коридору, то проклинаешь не себя! И не себя во всем обвиняешь! Пришла девка. Вела себя вызывающе. Не ушла опять же, когда стало опасно оставаться. Сама практически подставила сама себя под насилие. Семен первый и последний раз в жизни ее тогда видел. Откуда он знал, что ей не нравится когда ее толпой на кровать валят? Если уж ты такая честная, то сиди дома, читай книжки, а не ходи по хазам с пьяными мужиками. А если уж пришла, то не веди себя, как королева на помойке, тогда и проблем не будет.

Семен просто шел по улице и думал. До двадцати ноль-ноль было еще почти два часа, а пойти ему было некуда. Дома ждала засада, на работе тоже не появишься - идти некуда. Ноги уже промокли и замерзли. Привык Семен на машине ездить, и поэтому ботиночки носил не по сезону, из тонкой замши. Можно было бы пойти в кафе посидеть, но раз уж решил Семен в офис к грузину пока не ходить, то деньги нужно экономить. Черт знает, сколько еще придется бегать по городу с этими копейками в кармане.

Напоминание о кафе сильно встревожило Семену желудок. Он ведь не ел ничего практически с утра. И у Семена появилась настоящая цель - перекусить. После получаса скитаний по спальному району он отыскал наконец уютную теплую забегаловку постсоветского образца, где продавали чудесные сосиски в тесте, и можно было спокойно посидеть. Семен даже взял пятьдесят грамм, чтобы согреться. Он не выпивал спиртного уже семь лет. Но теперь, когда завтрашний день был покрыт пугающим мраком, можно было позволить себе немного расслабиться, потому что Семен в эти минуты не знал где он завтра может оказаться - в тюрьме, на воле или в могиле?

Вокруг за столиками шумно выпивали алкаши. Из кухни Семену улыбалась и строила глазки толстая большегрудая повариха. Семен выпил, закусил горячей жирной сосиской и ему стало хорошо-хорошо на душе, он даже забыл на мгновение, что находится в розыске, откинулся на стуле и спокойно закурил. В забегаловке на баре работал черно-белый телевизор в котором кипели мексиканские страсти бесконечного сериала. Семен увлекся им, заказал себе еще пятьдесят грамм и так и сидел в кафе за столиком один почти до самого закрытия.

19

Герцеговина Ивановна ждала молодого человека. Она разогрела в микроволновке курицу-гриль, купленную в магазине. В том же магазине Герцеговина Ивановна приобрела также бутылочку "Мерло" Бартона и Гестье, пару кисточек винограда "Изабелла", коробочку шоколадных конфет и килограмм яблок. Подумав, Герцеговина Ивановна купила так же поллитровую бутылочку водки. Она практически без труда нашла адрес господина Голубеева С. П. и даже узнала, что он работает в фирме, которая занимается оптовой продажей мороженого, водителем маленького рефрижератора. С ее-то связями совсем не трудно устроить понравившемуся ей человеку маленькую приятность.

К Герцеговине Ивановне даже сам мэр города относился с большим почтением. Еще бы - сегодня ты важный мэр, а завтра старый пенсионер или еще хуже - старый зек. В этой стране, никогда не знаешь, чего ждать от завтрашнего дня. Вчера коммунисты, сегодня демократы, а завтра придут к власти какие-нибудь ультра сине-желто-зеленые, и прощай привилегии, нажитые непосильным трудом на благо народа. Хорошо, если Герцеговина Ивановна в свой пансионат возьмет, а то ведь могут и в другой "пансионат" насильно разместить. А там уже не забалуешь.

Герцеговина Ивановна, ожидая гостя, приняла душ и намазала пышное тело душистым маслом. Она не боялась незнакомца, потому что на коврике возле двери мирно посапывала молодая стройная догиня Лайма, которая вполне могла защитить Герцеговину Ивановну от распоясавшегося хулигана или насильника. Специально для этого собака и была заведена.

Конечно, если быть предельно точным, то никаких поползновений на насилие хозяйке от мужчин испытывать не приходилось. Если кто-то кого-то и насиловал, то только сама Герцеговина Ивановна. Одно время у нее бывал дома молодой студент из мединститута, который проходил практику под началом Герцеговины Ивановны, и ушел с оценкой за "практику" "удовлетворительно", так и не дотянувший до "хорошо" по причине комплексов на почве недавнего брака и супружеской верности.

Потом у Герцеговины Ивановны целый месяц находился в фаворитах молодой веселый монтировщик из театра кукол. Он за месяц сожрал в доме почти все запасы продуктов на "черный" день, и к тому же каждый вечер вынуждал хозяйку дома покупать ему непременно бутылку водки "для смелости".

Его борьба с робостью каждый день заканчивалась одинаково - он выпивал всю водку и мирно засыпал под боком у Герцеговины Ивановны, так и не свершив ни разу того, ради чего его почти целый месяц кормили и поили. Когда Герцеговине Ивановне надоел такой расклад, она напрямую спросила монтировщика о том, будет ли он ей овладевать или нет? Подонок лишь рассмеялся ей в лицо и повертел пальцем у виска, за что и был с позором изгнан из ее гостеприимного дома.

После нескольких месяцев бесполезных надежд и ожиданий однажды случайно свершилось то, о чем Герцеговина Ивановна так долго мечтала бессонными ночами. Произошло это так. Как-то к ней на огонёк заглянул навестить безутешную вдову приятель покойного мужа, бывший в сильном подпитии.

Естественно, они помянули покойного, приятель мужа выпил в одиночку почти полбутылки водки и стал приставать к вдове с недвусмысленными предложениями. Если сказать точнее, то он так прямо так и сказал: "Давай, мол, сольемся в экстазе". На такое предложение Герцеговина Ивановна не смогла ответить отказом. Но экстаза не получилось, потому что пьяный приятель сначала никак не мог начать, а когда смог, то тут же и кончил. Сконфузившись, он ушел и больше никогда не появился в её жизни. А Герцеговина Ивановна осталась неудовлетворенной.

Одиночество очень сильно мучило её. Тоска по родной душе переходила иногда в манию. Поэтому хозяйка очень нежно любила единственную родную для неё на сегодняшний день душу - свою собаку Лайму. Но где-то в глубине души иногда до чрезвычайности сожалела о том, что у нее собака-девочка, а не мальчик-дог. А родилось у нее это странное сожаление после того, как Герцеговина Ивановна увидела в одном иностранном журнале интересную фотографию, где черный породистый дог проделывал весьма пикантные штучки со своей милой хозяйкой. Это было настолько занимательно, что Герцеговина Ивановна попыталась проделать тоже самое со своей собакой, но вскоре поняла, что у ее любимицы не хватает очень важного предмета, без которого такие эксперименты невозможны.

Вот почему так страстно Герцеговина Ивановна ждала к себе в гости молодого человека, назвавшегося Семеном. Он был такой милый, сильный, с грустными глазами. Наверное, очень добрый, раз так отчаянно носится с этой посылочкой для незнакомого человека. Возможно, у него есть девушка, молодая, симпатичная, стройненькая. Но разве ему трудно один раз, ну, максимум два, приласкать безутешную вдову? Совершенно нет, а уж она сможет его как следует отблагодарить.

В двадцать ноль-ноль сердце Герцеговины Ивановны сладострастно заныло. В квартире вкусно пахло цыпленком-гриль, и догиня Лайма жадно тянула воздух мокрым черным носом. Герцеговина Ивановна сидела на диване в шелковом разноцветном халате и нервно переключала каналы телевизора. Неужели он не придет? Обманет. А она купила это дорогое вино, приготовила курицу... Еще, как назло, по телевизору нет ничего интересного - какие-то глупые дешевые мексиканские фильмы и нудные передачи. Может быть, послушать радио? Нет, лучше телевизор.

Лайма подошла и легла в ногах. Уже десять минут девятого. Ну, конечно, все опаздывают, никто и никогда не приходит вовремя. Пятнадцать минут прошло после двадцати ноль-ноль. И раздался звонок. Герцеговина Ивановна вскочила с дивана так, как будто ее подбросили пружины дивана. Лайма оглушительно залаяла и побежала к двери. Герцеговина Ивановна внимательно посмотрела на себя в зеркало, поправила прическу и не спеша направилась к двери.

- Тихо, Лайма, - сказала она собаке и спросила сквозь дверь, - кто там?

- Это я, Семен, - ответил из-за двери голос, от которого у Герцеговины Ивановны приятно заныло под сердцем. - Я насчет адреса Голубеева, как договаривались.

- Я помню, помню, Семен, - ответила Герцеговина Ивановна, отпирая засовы. - Проходите.

Семен прошел в коридор, с опаской глядя на оскаленные клыки Лаймы. Она тихо рычала.

- Свои, Лайма, свои, - успокоила собаку и Семена Герцеговина Ивановна и, отступив назад, сказала, - проходите, Семен. Дома у меня не оказалось нужного вам адреса, но если у вас есть время подождать... Мне должны перезвонить из адресного стола буквально через полчаса. Там работает моя подруга, она обещала помочь в поиске адреса.

- Хорошо, я подожду, - согласился Семен и стал снимать ботинки.

Лайма успокоилась и, внимательно обнюхав гостя, отошла в сторонку и легла на ковер, не спуская глаз с незнакомца и внимательно глядя на него, видимо, не приобретя еще должного доверия к явившемуся к ним в дом в первый раз неведомому собаке человеку. Семен прошел в комнату и присел на диван. Комнаты в квартире у Герцеговины Ивановны смотрелись не дешевле, чем ее кабинет в Доме Престарелых.

- Может быть, разделите со мной скромный ужин социального работника? улыбнувшись, спросила Герцеговина Ивановна.

- Не откажусь, - ответил Семен. Он знал, что нравится женщинам, и иногда этим пользовался. Тем более, что в квартире так вкусно пахло жареной курицей. Зачем было отказываться?

- Тогда, пожалуйста, подвиньте столик поближе к дивану, - попросила Герцеговина Ивановна и скрылась в кухне.

Семен подвинул столик и сел на диван, глотая слюну в предвкушении вкусного ужина. Герцеговина Ивановна появилась из кухни с подносом, на котором стояла бутылка хорошего вина, два бокала и блюдо с фруктами.

- Курица еще сыровата, - соврала Герцеговина Ивановна, - давайте пока выпьем моего любимого вина и закусим фруктами.

"Прямо-таки эротический ужин", - подумал Семен, но вслух ничего не сказал, только согласно кивнул головой. Герцеговина Ивановна села на диван рядом с Семеном, даже чуть-чуть касаясь его пухлой коленкой. Она подумала, что если Семен за рулем и не отказывается выпить, значит... От таких мыслей у хозяйки квартиры закружилась голова. Она ведь не знала, что Семен без автомобиля.

- У меня ведь дата сегодня, Семен, - скорбно сказала Герцеговина Ивановна, - печальная...

Семен не сразу понял, что все это спектакль, и затеян он для того, чтобы придать невинный вид всем этим эротическим играм. Он внимательно посмотрел в лицо Герцеговине Ивановне взглядом, полным сочувствия и внимания.

- Год назад у меня погиб муж, - сказала Герцеговина Ивановна, и глаза ее наполнились неподдельными слезами.

- Может быть, я не вовремя? - участливо спросил Семен безутешную вдову.

- Нет, что вы, что вы, Семен, - потупив взор, сказала Герцеговина Ивановна, - просто мне трудно в такой час быть одной. Давайте помянем моего мужа. Хотя вы и не знали его, но он был очень хороший человек. Я потом покажу Вам его фотографию.

Семен не очень хотел смотреть фотографию покойного мужа, но что бы не обидеть хозяйку сделал на своем лице выражение крайней заинтересованности и кивнул:

- Конечно, конечно.

- Выпьем, - бодро сказала Герцеговина Ивановна и опрокинула в себя бокал. Семен тоже выпил до дна.

Герцеговина Ивановна вела беспроигрышную игру. Конечно, она соврала, что именно сегодня день гибели ее мужа. Но это было не важно. Еще тогда, на поминках, в истории с Арчибальдом она поняла, что горе сближает гораздо больше, чем счастье. Скажи она Семену, например, что у нее сегодня день рождения или именины, ничего бы не вышло. Ну, подумаешь, день рождения тебе и так хорошо и весело.

К тому же день рождения как бы намекает собой о возрасте, теме, ненавистной для Герцеговины Ивановны, а вот День смерти мужа - это уже Дата. В такой день нельзя покидать женщину, оставлять ее одну и отказывать ей в пустяках. Герцеговина Ивановна может, ломая руки, тихо молить уходящего Семена: "Ну, куда Вы уходите, в такую ночь, когда мне так одиноко и больно. Утешайте меня, обнимайте меня, целуйте, меня, возьмите меня!" и он, как честный и добрый человек, не сможет ей отказать.

Герцеговина Ивановна закусила вино яблочком и спросила:

- А где Вы работаете, если не секрет?

- Не секрет, - ответил он. - Я мерчантдайзер, работаю в фирме, которая занимается консалтингом, франчайзингом и маркетингом. Мой шеф настоящий американец и очень богатый человек.

Совершенно необязательно было говорить правду о том, где он на самом деле работает и кем. Поэтому он решил отделаться шуткой и выдал этот салат из новоиспеченных для русского языка слов, смысла которых наполовину не знал и сам. Но хозяйка на шутку купилась, потому что значения этих слов не знала.

- О, как это, наверное, интересно, - ничего не поняв, сказала Герцеговина Ивановна. - А кто Ваш шеф, может быть, я его знаю, как его зовут?

- Его зовут мистер Доу Джонс, - продолжал дурачится Семен.

- Да, - задумалась Герцеговина Ивановна, - я что-то про него слышала, но что именно, не помню...

- Это не важно, - ответил Семен, улыбаясь. - Не все же должны знать мистера Доу Джонса, ведь правда?

- Да, да, - согласилась Герцеговина Ивановна, - пойду принесу курицу, а Вы, Семен, пожалуйста, налейте нам еще по бокалу вина.

Герцеговина Ивановна удалилась, сильно покачивая бедрами, Семен налил в бокалы вина. Полчаса прошло, а никто не звонит. Может быть, эта Герцеговина Ивановна просто водит его за нос, хочет, чтобы Семен побыл с ней, а адреса у нее никакого нет.

Герцеговина Ивановна вернулась из кухни с двумя красивыми тарелками, на одной лежал здоровенный кусок, почти половина, курицы с жареной картошкой, а на другой маленький кусочек грудки и немножечко отварного картофеля.

- К сожалению, не могу позволить себе много есть на ночь, - сказала Герцеговина Ивановна, - диета, понимаете ли, да и тренер не позволяет.

- Занимаетесь спортом? - удивился Семен.

- А как же, - с гордостью произнесла Герцеговина Ивановна, - шейпингом.

- Здорово, - сказал Семен, и Герцеговина Ивановна смутилась.

Семен решил отложить решение вопроса с адресом на окончание трапезы и принялся за курицу с картошкой, перед которой они выпили еще по бокалу вина. Честно говоря, Семену некуда было идти в сегодняшнюю ночь, и он с радостью бы остался в этой теплой уютной квартире, но перспектива близости с вдовушкой как-то смущала его, и Семен даже слегка покраснел. Потом он подумал, что, может быть, он сам себя накручивает, и никто в этом доме не собирается насильно принуждать его к беспорядочным связям. Его просто выгонят через полчаса за дверь, и все.

Семен доел курицу, вытер салфеткой рот и спросил:

- Герцеговина Ивановна, а как же насчет адреса? Все-таки уже полчаса прошло?

- Ах, да, - засмеялась Герцеговина Ивановна, показав ряд хороших вставных зубов. - Я совсем позабыла. Вы такой приятный молодой человек, что я запамятовала, зачем Вы и пришли.

Семен улыбнулся в ответ и подумал, что хозяйка очаровательная женщина. Была бы она хоть чуть-чуть помоложе. А впрочем... Герцеговина Ивановна сказала:

- Посидите пока здесь, посмотрите телевизор, а я пойду пока позвоню из соседней комнаты.

Семен согласно кивнул и уткнулся в ящик, а хозяйка пошла звонить. Лайма с двойной бдительностью взглянула на Семена. Ее давно привлекали куриные косточки, лежащие на тарелке, но хорошее воспитание не позволяло ей даже намекнуть незнакомцу об этом.

Герцеговине Ивановне не нужно было никуда звонить - адрес давно лежал у нее на столе в спальне, но она сделала вид, что звонит:

- Вера Петровна? - громко говорила она в трубку, откликающуюся длинным зуммером. - Как насчет адресочка, который я у Вас запрашивала? Нашли? Превосходно, диктуйте.

Через пять минут Герцеговина Ивановна появилась в комнате, сияющая, с адресом в руке и протянула бумажку Семену. Семен с жадностью схватил маленький листок и вчитался в ровные буквы начальственного почерка Герцеговины Ивановны. "Кобрино, - прочитал он, - бывали мы там с шефом летом, это недалеко за городом". На машине минут тридцать хорошей езды, но машины нет.

На электричке сейчас ехать бессмысленно. Пока пойдет поезд, пока он доедет, наступит ночь. В темноте он ничего не найдет, только засветится и спугнет подонка-маньяка. Ехать нужно рано утром на первой электричке. На крайняк, если Герцеговина Ивановна его погонит, можно перекантоваться и на чердаке. Вот дожился! На чердаке с голубями и бомжами придется спать. Такая перспектива Семена не радовала. Но выход неожиданно подсказала сама Герцеговина Ивановна, когда Семен встал с дивана, как бы намереваясь уйти.

- Семен, посидите со мной еще, - сказала она. - Я понимаю, Вас, наверное, ждет дома жена. Но уделите мне, пожалуйста, немного времени. Поверьте, мне так одиноко...

Семен даже смутился от таких слов.

- Конечно, конечно, - сказал он, - я посижу с Вами. Тем более, что у меня нет жены и живу я в своей квартире один, как и Вы, только без собаки и попугая.

Лицо Герцеговины Ивановны просветлело. И надо отдать ей должное - в мужчинах Герцеговину Ивановну интересовал не только секс, как могло бы показаться. Ей хотелось духовного, прежде всего, духовного общения. Ради чего, Вы думаете, она терпела целый месяц импотента и алкоголика-монтировщика из кукольного театра? А потому, что это был человек искусства, близкий к театру, живописи и музыке. Он ранее даже поступал несколько раз в театральный институт, на актерское отделение. Но его не брали. Не из-за отсутствия таланта, нет, он был очень талантлив. Просто, как он говорил, в институте творилось засилье жидов и педерастов, которые тащили своих бездарных детей, а он был простой парень от сохи, и поэтому в искусство его не впустили. Только в качестве монтировщика, так сказать на низшую ступень в табеле о рангах.

И от этого он и выпивал. Герцеговину Ивановну несколько поражала нелогичность его высказываний относительно бездарных детей, которых тащили за уши в институт жиды и педерасты. Ну понятно, у жидов, как и у всех нормальных людей, могут быть дети, но как же насчет педерастов? Какие, собственно говоря, дети у педерастов, да и откуда?

Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что примитивный коитус, без духовного родства, вызывал у Герцеговины Ивановны только отвращение. Впрочем, как и у всех нормальных женщин. Ей хотелось нежности и понимания, а приходилось пользоваться только суррогатом этого, самой придумывать себе страсть и любовь. Оттого Герцеговина Ивановна так любила женские романы и читала их запоем.

Семен был такой мужчина, что просто за версту в нем чувствовался настоящий мужчина. Нет, не то чтобы от него пахло как-то не так, или вид у него был такой. Обычный мужик, даже небритый. Но от него исходила во все стороны волна незаметных флюидов, которые способна почувствовать только опытная женщина. И эту волну специально не сделаешь - она либо есть, либо нет.

Так с виду неказистые мужчины овладевают женщинами с быстротой молнии, а женщины шепчут о них друг другу: "О, он такой лысенький, это так эротично!", или "Его отвислый животик сводит меня с ума!". И речь здесь идет вовсе не о толщине бумажника, потому известно, что ничто так не украшает мужчину, как пухлый бумажник из крокодиловой кожи. Нет, мы говорим о простых взаимоотношениях, например, в коллективе сотрудников, когда женщины говорят про одного, например: "Со своими бицепсами и трицепсами он похож на отвратительный жирный кусок мяса", а про другого: "Он такой маленький и худенький, что я бы его откормила и обогрела в постельке". Этим качеством своего тела - посылать флюиды - и пользуются многие брачные аферисты. Но Семен не был брачным аферистом, да и наше повествование совсем о другом. Просто от него исходили именно такие флюиды.

Герцеговина Ивановна уже влюбилась в Семена. По возрасту она вполне могла сойти за его маму, но сердцу ведь не прикажешь. Она сходила на кухню, вернулась с бутылочкой водки и скромно поставила ее на столик.

- Вы уже выпили вина, Семен, - сказала она, - вы можете оставить машину здесь, под окном. Если же вы захотите уехать, я дам вам денег на такси.

- Я без машины, - ответил Семен, - поставил ее в гараж. А деньги доехать до дому у меня есть, Герцеговина Ивановна.

- Ой, простите, - смутилась почтенная дама. Она кокетничала, как девочка.

"Только дома у меня теперь нет", - подумал Семен. И тут наступил такой момент, когда, в общем-то, проще всего сказать:

- Ты женщина, а я мужчина, и это ли не предлог нам быть вместе?

Она соглашается, и они идут спать вместе. Но нет, человечество придумало кучу понятий: неудобно, нетактично, непрактично, не эстетично. Сплошные "не".

Герцеговина Ивановна уже исходит половой истомой, сжимая и разжимая пухлые коленки, желая прижать Семена к обнажённой груди, а скажи ей сейчас об этом, напрямик, она оскорбится, выгонит его, а потом проплачет всю ночь в подушку. И будет говорить сама себе: "Какая же я дура набитая!" Вроде бы сидят двое, и оба хотят трахаться, а делают вид, что их больше интересует, кто исполняет композицию "I love you, baby". Дети, да и только. Хотя нет, сейчас дети быстрей договариваются. На любой школьной дискотеке загляните под лестницу, и вы все поймете.

Герцеговина Ивановна присела на диван уже значительно ближе к Семену, чем раньше, и спросила:

- Семен, а у Вас есть любимая девушка?

- Нет, нету, - ответил Семен.

- А почему? - удивилась Герцеговина Ивановна. - Вы такой симпатичный, интересный молодой человек.

- Да как-то не получается с девушками, - ответил Семен, - где с ними знакомиться? В ночных клубах определенный контингент, там либо "охотницы" за толстопузом либо конкретные проститутки. Я не настолько богат, чтобы представлять интерес для "охотниц", да и, честно говоря, меня это не привлекает. А проститутки, это... Ну, мы же говорим о любимой девушке?

- Да, да, - ответила Герцеговина Ивановна, и ей вдруг стало страшно.

Вот сидит рядом с ней Семен и относится к ней, как ни трудно об этом думать, но он относится к ней, как к женщине значительно старше себя, которая помогла ему с адресом, и теперь ему нужно вежливо отсидеть часа три и уехать. Боже мой, неужели все так? Нет, она его не отпустит. Пусть, если ему неприятно, пусть, она не будет добиваться близости, лишь бы он не ушел.

Семен думал о том, что, в общем-то, нет никакой разницы в том, молода ли женщина или уже достигла климактерического периода. Так же как, впрочем, ничего не зависит и от того, красива женщина или не вполне. Семен, вернувшись с зоны, целый год отрывался за все пять лет полового воздержания. У него были блондинки и брюнетки, проститутки из Астории, твари с Проспекта Просвещения, студентки и пролетарки, даже водительница трамвая, крепкая, как орех. Семен проводил сравнительный анализ и понял простую вещь - никакой связи между внешними данными женщин и их поведением в постели нет.

Бывает, что дурнушка устраивает такой фейерверк чувств, так она подвижна в любви, активна и сладострастна, что ты таешь, как свеча. А утром еще и посуду помоет. А бывает, приведешь фотомодель с обложки, и такое ощущение создается, что ты совокупляешься с трупом. Уж о посуде и речи нет.

Поэтому к сексуальным поползновениям матроны, направленным в его сторону, Семен относился нормально и даже положительно. Он взял в свои ладони пухлую ручку Герцеговины Ивановны и сказал:

- Вы чудная, добрая женщина, Герцеговина Ивановна. У Вас столько подопечных стариков, и вы их всех жалеете, и знаете о каждом. И мне Вы помогли, хотя первый раз меня видите. Ваше сердце словно не из нашего времени. Такое оно у Вас открытое и большое.

Герцеговина Ивановна таяла, как Снегурочка, прямо на глазах. Семен умел говорить женщинам комплименты, поэтому он не умолкал.

- Можно, я Вас поцелую? - спросил Семен.

Герцеговина Ивановна еле заметно кивнула, и когда Семен подвинулся, чтобы поцеловать ее пахнущую духами щеку, он неожиданно наткнулся на влажные мягкие губы, которые впились в него и стали сосать и облизывать его губы. Руки Герцеговины Ивановны скользнули под мышки Семена, и он ощутил грудью ее пышный бюст. Собака залаяла громко и взволнованно.

- Пойдем в спальню, умоляю, - сказала Герцеговина Ивановна таким низким утробным голосом, каким обычно поют кошки по весне.

Семена не нужно было так уж умолять, он и сам был готов пойти в спальню. О-о! Там была шикарная кровать, на которой они сразу же предались любовным утехам. Герцеговина Ивановна была на высоте. Она показывала отличные знания кама-сутры, которую изучила уже после смерти мужа в теории. А теперь воплощала в практике. Вот за что любил Семен этих зрелых опытных дам. Это тебе не сикушка малолетняя - она все делает до того, как ты только об этом подумаешь.

После акта любви и взаимопонимания Семен, лежа в кровати, закурил. Герцеговина Ивановна, которая попросила Семена звать ее теперь, после того, что было, уменьшительно-ласкательно от Герцеговина - просто Цаца - ушла в душ. Когда она вернулась Семен уже крепко спал. Герцеговина Ивановна села рядом и долго-долго нежно гладила его по голове, не думая ни о чем. Ей было очень хорошо и спокойно в этот вечер, она была счастлива.

20

В пять утра зазвонил будильник, который завел Семен. Он даже сначала испугался, проснувшись невесть где. Но потом все вспомнил. Цаца тоже проснулась от звонка будильника и сразу же побежала умываться и приводить себя в порядок. Она хотела проводить своего любимого на службу. Семен сказал ей, что ему нужно быть на работе в шесть часов ровно.

Герцеговина Ивановна поджарила чудную яишенку с помидорчиками и зеленым лучком, они позавтракали, и Семен стал собираться на "работу". Герцеговина Ивановна взяла с Семена обещание, что и сегодня, после работы, он будет у нее. Семен пообещал, что приедет. В коридоре он заметил висящую на вешалке старую длинную куртку с капюшоном неопределенного цвета и спросил у Цацы разрешения одеть эту старую куртку поверх своей, потому что сегодня придется заниматься ремонтом машины и торчать на морозе, а домой он уже не поедет. В ответ на это Цаца вытащила из шкафа почти новую куртку на меху, зимнюю шапку и хорошие теплые ботинки на толстой подошве.

- Одевай, - сказала она, - от мужа все осталось.

Семен хитро улыбнулся, одеваясь в чужую одежду:

- А ты не боишься, что я проходимец и ничего тебе не верну?

- Не боюсь, - ответила Герцеговина, - мне все это не к чему. Считай, что я тебе подарила.

- Я шучу, - сказал Семен, - вечером привезу, а свои шмотки, если ты не против, оставлю. Не в руках же мне их носить.

- Хорошо, - согласилась Герцеговина.

Семен чмокнул ее в щеку и ушел. Он вышел на холодную улицу, накинул капюшон и побрел на дорогу ловить такси. Семен не боялся, что его сразу же опознают менты и потащат в кутузку. На нем была другая одежда, он два дня не брился и к тому же надел черные очки, которые взял у Герцеговины Ивановны. Не боялся, но и рисковать не хотел. К тому же новая возлюбленная дала Семену в долг некоторую сумму. Он обязательно отдаст. Вот только выберется из всего этого дерьма и отдаст.

Семен поймал водителя частника, договорился о цене, сел в машину и поехал на вокзал. Все было впереди. Семен четко представлял, что будет делать. Он сядет в электричку на вокзале и через час уже приедет в поселок, где живет Голубеев С. П., найдет улицу и дом "подозреваемого". Судя по тому, что в адресе нет номера квартиры, дом частный, значит, будет легко безо всякого шума придушить этого подонка в его же собственном логове. У Семена с собой есть газовый пистолет, но можно, конечно, и не стрелять из него. Просто напугать, заставить поднять руки, а затем врезать по яйцам. Он признается во всем, никуда не денется.

Семен доехал до вокзала, вышел к электричкам и с радостью заметил, что поезд уже стоит на путях, готовый к отправлению. Через пять минут поезд тронулся с места. Семен ехал в полупустой утренней электричке и думал о том, что если Герцеговина Ивановна или те, кто ей нашли Голубеева, что-то напутали с адресом, то придется ехать к "котикам" на квартиру и вычислять адрес через них. Это займет лишнее время, к тому же Семен будет сильно рисковать тем, что его до завершения поисков просто заберут менты. Хорошо бы было если бы все получилось сейчас с поимкой Голубеева.

Мимо окна вагона пролетали пожелтевшие Пулковские высоты, небо было чистым, голубым и ясным. Взлетали самолеты с аэродрома, оставляя за собой четкий белый след. Семен ехал и, слушая стук колес, не думал ни о чем, а просто дремал, уткнувшись лбом в холодное стекло окна.

Что ждало его впереди? Он старался не задавать себе этот вопрос, но не мог. Сегодня, сейчас, сию секунду ему было хорошо и тепло в толстых ботинках и меховой куртке покойного мужа Герцеговины Ивановны, а что будет через пять минут? Что будет с ним вечером? Если бы знать.

Поезд почти бесшумно летел по пригородным полям между малюсенькими участками дачников с картонными домами и разваливающимися заборами и мимо шикарных теремов новых хозяев жизни, скрытых за высокими кирпичными заборами. И не понятно, что ждёт тебя там за поворотом - то ли лачуга, то ли дворец. Совсем как в жизни. Семен ехал на электричке в сладкой утренней полудреме, автоматически просыпаясь на остановках. Бабушка соседка обещала сказать ему, когда выходить, поэтому Семен не беспокоился о том, что проедет мимо. Они миновали старое кладбище, заброшенную церковь на холме, крутой поворот, и старушка, дёрнув Семена за рукав, сказала:

- Всё милок, твоя остановка, выходи.

Семен поблагодарил бабульку и, ежась от утреннего холода, вышел на платформу. С наслаждением вдохнул прохладного загородного воздуха без примесей бензина, пыли, дыма и закурил. Было очень тихо и безлюдно, голые ветви деревьев подпирали черными пальцами серое небо. Ковер из опавших листьев уже скукожился и поредел, казалось, что только дунь ветер, и полетит, закружит, покрывая дома, деревья, землю белый снег. Поселок словно вымер. Редкие прохожие шли, не глядя друг на друга, проклиная судьбу за то, что приходится рано вставать и переться на ненавистную работу и впахивать там до самого вечера для того лишь, чтобы не умереть с голода.

Семен подошел к мужчине, который, казалось никуда не спешил, а просто стоял, созерцая носки своих сапог-ботфорт. Возле его ног лежал большой выгоревший на солнце рюкзак и разобранные удочки. Судя по трезвому виду и чистым сапогам, Семен понял, что он только собирался на рыбалку и, стало быть, был местным. Семен подошел к нему и поздоровался. Рыбак кивнул головой и снова уставился на свои сапоги.

- Извините, вы местный житель? - уточнил Семен свое наблюдение.

Рыбак безмолвно кивнул.

- А не подскажете, где находится улица Жан-Жака Дюбло?

Рыбак отвел взгляд от сапог и уставился в небо, зачем-то роясь в кармане брюк. Наконец он вытащил огромный компас, недолго повертел его в руках и, указав рукой сторону, уверенно сказал:

- Там!

Семен растерялся. Впервые ему показывали местоположение улицы по азимуту.

- А вы не путаете? - спросил Семен.

- Ты что! - оскорбился рыбак. - Я в лесу не плутаю никогда! Говорю там, значит, там!

И он опять уставился на свои сапоги. Семен накинул на голову капюшон и быстрым шагом пошел в указанном направлении. Он пересек маленький пустырь, где раньше размещался красивый парк с могучими корабельными соснами. Сейчас здесь торчали только пни.

Поселковое начальство решило продавать здесь землю под дачи "новым русским" и заломило запредельную цену за каждый квадратный метр, рассуждая примерно так: "Место хорошее, рядом станция и магазин, недалеко озеро, продажи пойдут, и мы закроем дыры в местном бюджете". Но продажи не пошли, даже после многократного снижения цены, никто не купил ни метра. То ли у "новых русских" денег не хватает, чтобы все скупить, что им хотят продать, то ли еще в чем-то просчитались поселковые руководители, но парк был уже загублен. Для того , чтобы спилить деревья, нашли и деньги и добровольцев, а вот пни выкорчевывать финансов не хватило.

Семен прошел по пустырю между пнями и вышел на улицу Жана-Жака Дюбло, как о том свидетельствовала кривая надпись на заборе одного из домов. Именно на этой улице и располагался дом Сергея Петровича Голубеева. Как Семен и предполагал, номеров домов на фасадах не было, и он прошел всю улицу вдоль, но так и не нашел ни одного признака, по которому можно было определить номер дома.

Маячить здесь было глупо - рано или поздно Голубеев заметит его из окна и благополучно свалит огородами. Можно, конечно, было спросить у кого-нибудь, где находится дом номер девять или, допустим, где живет господин Голубеев. Но это было не очень умно, потому что если Голубеева не окажется дома и Семену придется ждать его или приезжать еще раз, этому маньяку могут рассказать, что его искал какой-то парень, и тогда Голубеев спрячется так, что его никто не сможет отыскать.

Семену присел на брошенный и всеми забытый, видимо, еще с времен неудавшейся постройки светлого будущего железобетонный блок, и в голову ему внезапно пришла еще одна мысль о том, что, вполне вероятно, Голубеев уже мог убежать навсегда из города и из своего поселка. Дела он все уже сделал, трупы сложил рядком - недели не прошло, Семена подставил так, что его по всему городу менты ищут. Зачем же Голубееву оставаться в поселке и ждать, что за ним придут? Хотя кто за ним может прийти? Он-то наверняка думает, что Семен уже в тюрьме и во всем сознался под давлением "следствия". Поэтому нет у Голубеева причин суетиться и куда-то бежать, а сидит он дома и спокойно пьет чай с лимоном.

"Дом номер девять, - подумал Семен, - сосчитать легко, но с какой стороны начинать считать. В Питере хорошо, все номера домов начинаются со стороны Невы. А тут как? Со стороны местной речки-помойки?"

Семен заметил, что метрах в пятнадцати от него из дома вышел крепкий мужчина высокого роста и подошел к припаркованному, если так можно сказать про сельхозтехнику, у дома трактору. Он попинал кирзовым сапогом колеса и, обойдя трактор вокруг, задумчиво уставился куда-то вглубь мотора. Семен подошел к нему так, чтобы мужик видел, что он к нему приближается. Водитель трактора заметил Семена, но вида не подал. Он стоял, как статуя, и глядел в одну точку, то зажмуривая глаза, то широко открывая их.

- Доброе утро, - поздоровался Семен.

- Чего надо? - отозвался мужик, не повернув головы. - Курить нету, время не знаю.

- Время половина восьмого, а куревом могу и сам тебя угостить, предложил Семен.

- О, - обрадовался мужик, отживая, - это дело.

Он повернулся к Семену узенькими шелками глазок, и сразу стало заметно, что тот со страшного перепоя. Семен протянул ему открытую пачку сигарет.

- Ишь ты, Мальборо угощаешь, - удивился мужик, протягивая руку, - и не жалко?

- Чего жалеть, - ответил Семен, - сам меньше выкурю, здоровье поберегу.

- Ну, тогда давай две, - попросил мужик и выхватил из пачки еще одну сигарету.

Семен усмехнулся, достал из кармана зажигалку, зажег свою сигарету и сигарету водителя трактора. Они закурили.

- Эх, хорошо, - выдохнув дым, произнес мужик, - воздух-то какой свежий, как пиво из бочки, - и повернувшись к Семену, неожиданно сказал, - лучше б ты меня пивом угостил.

Семен только покачал головой, но потом ему в голову пришла идея, и он ответил так:

- Одолжу тебе на бутылочку для лечения, но ты мне тоже поможешь.

- Давай, валяй, чего надо, - еще более оживился мужчина и даже стал подпрыгивать на месте, - я сразу понял, что ты ко мне не просто так подошел.

- Это улица Жан-Жака Дюбло? - спросил Семен, читая название по бумажке.

- Его, мудака, - ответил мужик, - была раньше улица Речная, потом наши коммуняки сраные переименовали в семидесятых в этого Дюбло, в честь какого-то мудака французского. Недавно, правда, хотели переименовать обратно в Речную, да денег не нашли на это дело. Вишь - у коммунистов деньги были, а у демократов нет. Только дворцы себе строят.

- А где дом номер девять? - спросил Семен, прослушав историю улицы Жана-Жака Дюбло.

- А вон тот, - мужик ткнул пятерней в дальнюю сторону улицы, - тот зеленый, маленький. Там еще "Москвич" стоит во дворе. Мужика, что ли, этого ищешь, который там живет?

- Да, - подтвердил Семен, - повестку из военкомата несу.

- Он же старый уже для службы, - удивился мужик, - какой ему военкомат?

- Мое дело маленькое, - ответил Семен, - сказали "Неси", и несу. А дома ли он?

- Наверное, дома, где ж ему быть. Время-то раннее. Я видел, он на работу на своем старом ведре не раньше восьми часов уезжает. Так что дома пока. Смотри только, аккуратней с ним. Странный он какой-то.

- Что значит странный? - спросил Семен.

- Приехал сюда лет пять назад, и все живет один, как сыч. Ни с кем не здоровается, не общается. Никогда с соседями стопочку не выпьет, не поговорит. Работает в городе. Мы его так и зовем "сыч". Говорят, у него что-то случилось страшное, он на этой почве и свихнулся. Даже из города уехал, чтобы ничего не напоминало.

- А что случилось-то?

- Да не знаю я, - ответил мужик, пожав плечами. - Одно знаю, что он ненормальный и ружье у него дома тоже имеется. Охотник он. Ездит на своем "москвиче" каждую осень уток стрелять.

- Я же не утка, чего мне бояться, - ответил Семен и протянул мужику червонец. - Не говори никому о нашем разговоре. Выпей и забудь.

- Ладно, - согласился мужик, пряча червончик в карман, - да и кому мне рассказывать? Кому это интересно?

А сам подумал: "На хрена мне трепаться? Что я, не вижу, из какого ты военкомата? Твою рожу ментовскую за версту видать!"

- Ну, пока, - попрощался Семен.

- Пока, - ответил мужик. - С получки десятка за мной.

Семен лишь махнул рукой и пошел в сторону дома Голубеева. Он шел и думал о том, что сейчас лицом к лицу столкнется с человеком, убившим Василия, Алика, Бомбу, Таньку, Кирилла. Убившим безжалостно и жестоко. Нет, никто из них не был Семену другом, и даже приятелями они никогда не были. Просто попали на зону по одному делу. Нелепый случай собрал однажды их всех вместе в одной квартире и соединил затем на долгие годы. Но связал лишь их память, потому что сидели они в разных местах и, вернувшись, не хотели видеть друг друга.

И вот спустя еще два года кто-то неведомый опять собирает их вместе в братскую могилу. Но собирает не этот ненормальный психопат Голубеев, свихнувшийся на почве смерти собственной дочери. Все гораздо страшнее и глубже. Кто-то движет и Голубеевым, и тысячей других Голубеевых. Этот "кто-то" двигал и ими в тот день, когда они насиловали глупую девчонку. Семен, конечно, может скрутить маньяка - папашку убитой девчонки, но он совершенно бессилен перед тем, кто дергает за нити, привязанные к рукам убийцы. Он сам был марионеткой в его руках.

Семен подошел к калитке. Она не была заперта. Опасаясь, что ржавые петли заскрипят на весь поселок, Семен медленно и осторожно потянул калитку на себя, и когда открылось небольшое пространство, достаточное, чтобы проскользнуть в него, Семен нырнул внутрь. Он подошел к двери и прислушался. В доме громко орал телевизор, гремела посуда. Семен слегка потянул за ручку двери и понял, что она не закрыта.

Вероятно, хозяин ходил на двор по естественным надобностям и дверь не запер. Все как будто бы шло в пользу Семена, он достал свой газовый пистолет и также осторожно, как в калитку, проник в дверь, которая не стукнула, не скрипнула, не пискнула.

Семен оказался в чертовски темных сенях и несколько секунд ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Кто-то толкнул Семена в ногу. Он вздрогнул и опустил глаза. Серая кошка. Задрав пушистый хвост, она мирно терлась об его ногу. "Хорошо, что у него не собака", - подумал Семен. Ему захотелось погладить кошку, но делать этого он не стал. Не время. Семен спрятался за стоящий в коридоре шкаф и осмотрелся. Сени соединялись с кухней, где горел свет, гремел телевизор, и что-то подгорало на плите. Вход в кухню был завешен тряпкой, которая в летнее время предохраняла от комаров и мух, и с тех пор не была снята.

Если бы так громко не орал телевизор и не эта тряпка, то хозяин наверняка сразу же заметил бы Семена, услышал как он вошел, но он не заметил. Все-таки сегодня Семену везло. Итак, сейчас он ворвется в комнату, где ничего не подозревающий Голубеев жарит свои кабачки, приставит ему ствол к башке и хорошенько расспросит обо всем. А дальше будет видно что делать. Семен рывком отдернув занавеску, заскочил в кухню. Там никого не было. Еще одна дверь из кухни вела в другую комнату, и Семен ринулся туда. В темной зашторенной комнате пахло нафталином и лекарствами. И никого не было...

Что-то холодное металлическое вдруг ткнулось в затылок Семену.

- Милости просим, ковбой, - сказал хриплый голос с усмешкой, - я тебя ждал.

Семен растерялся. Откуда он взялся сзади, ведь в кухне никого не было. И спрятаться негде. А если и прятался, да еще с ружьем, то, значит, знал, заметил, догадывался, что Семен идет к нему.

- Брось свою игрушку далеко вперед, - сказал ему Голубеев сзади, - у меня ружьишко настоящее и заряжено шляпками от гвоздей. Если нажму на курок, то от башки твоей останутся только фотографии в школьном альбоме, да мозги на стенах.

Семен не стал упрямиться, играть в супермена и бросил пистолет на стоящую у стены кровать. Стрелять Голубееву в собственной доме, да еще в утренней тишине, когда любой скрип разносится по округе, как гром молнии, было бы сумасшествием. Хотя Голубеев и был ненормальным, но не настолько же. Все маньяки всегда заботятся о спасении собственной шкуры, поэтому Голубеев не будет стрелять сейчас, Семен это знал. Что же он будет делать дальше? Кошка бесшумно прибежала из коридора и снова стала тереться о ноги Семена.

- Молодец, - сказал Голубеев, когда Семен бросил пистолет, - умный мальчик. И послушный. Непонятно только, как такой хороший мальчик попал в тюрьму?

Семен почувствовал, как холодный металл ствола отлепился от его вспотевшего затылка, и в ту же секунду сильный удар по голове сшиб его с ног. Сознание отключилось мгновенно. Так, как будто кто-то неожиданно выключил работающий телевизор из розетки, картинка свернулась, превратилась в одну маленькую точку, а потом и это пятнышко исчезло.

Голубеев долго отрабатывал этот трюк. Тренировался на насаженном на шест пучке соломы. Он целился в соломенную голову из ружья, а потом резко переворачивал его за ствол и со всей силы бил прикладом по голове. Он даже ружье приноровился держать иначе - сверху, чтобы удобнее было ударить. Однажды он проломил насквозь кочан капусты, а уж тыкву разбивал просто играючи. Даже если бы этот щенок стоял к нему лицом, то все равно не успел бы уклониться от лихого тренированного голубеевского удара.

И вообще Сергей Петрович был разочарован. Долгих семь лет он ждал этих дней, когда сможет привести в исполнение приговор, который вынес сам этим подонкам, убившим его дочь. Он не просто ждал, он готовился, тренировался, узнавал о каждом все, что мог. Он изучил каждого, как самого себя. Он даже боялся их немного, здоровых пацанов, бывших зеков. Он был старым и больным, но меньше чем за неделю отправил на тот свет пятерых, а шестой, вот он лежит на полу без движения. Поэтому Сергей Петрович разочаровался. Он готовился к битве, а получилась бойня.

Голубеев нагнулся к голове Семена и приложил руку к виску возле уха. Вена пульсировала, значит, подонок был жив. Сергей Петрович специально ударил его прикладом плашмя, чтобы Семен только потерял сознание и не запачкал половики кровью. Если бы он ударил ребром, то проломил бы ему башку, как тот кочан. Но Голубеев не хотел убивать Семена, он был ему еще нужен.

Сергей Петрович деловито связал руки Семена за спиной брючным ремнем и потащил его за шиворот в кухню. Он откинул с пола старый протертый ковер и открыл находившуюся под ним крышку погреба. Подтолкнув неподвижное тело Семена к краю, он спихнул его вниз по лестнице.

- Бабах! - радостно воскликнул он, услышав, как Семен с грохотом полетел вниз и шлепнулся на пол. - Все, как семь лет назад! Только колодец тот был намного глубже.

Сергей Петрович подошел к столу, взял прозрачный скотч и стал осторожно спускаться по ступенькам в погреб.

- Ну, как тебе, сучонок, понравилось? - закричал он лежащему без движения Семену, - Я тебе устрою сегодня колодец. Жаль, что тут не так холодно, как тогда, там, где лежала Инна!

Голубеев достал из кармана наручники, которые купил у одного знакомого милиционера лет шесть назад, когда он уже готовил свою справедливую месть, и пристегнул ими Семена к петле в полу, который сам когда-то и сделал. Эту петлю не мог бы вырвать даже слон, если бы его пристегнули к ней наручниками. Хотя слон не поместился бы в погреб.

Сергей Петрович, деловито напевая песню послевоенных лет, заклеил Семену рот скотчем и обмотал его несколько раз вокруг головы. Отступив назад, он с восторгом полюбовался своей работой, как любуется художник удачным мазком в своей картине. Семен был жалок, и Голубеева это радовало.

- Какое ничтожество, - сказал он с презрением, - и это "ничто" посмело прикоснуться к моей девочке.

Сергей Петрович еще раз осмотрелся. Семен никак не мог бы освободиться. Погреб был абсолютно пустой, с холодными бетонными стенами и белой плесенью на них. И с температурой достаточной для того, чтобы этот ублюдок хорошенько помучился, когда очнется, но недостаточной, чтобы он сдох. Этот последний был нужен Голубееву живым. Заключительная казнь будет показательной.

К сожалению, Сергею Петровичу нужно было срочно уезжать на работу, он заспешил, засуетился, выбрался по ступенькам наверх и захлопнул крышку погреба. У него был специально приобретенный маленький замочек, на который он закрывал погреб, а в полу было сделано специальное углубление, чтобы этого замочка не было видно сквозь ковер.

Насвистывая, Сергей Петрович запер двери дома на ключ, завел свой старенький "Москвич" и подъехал к воротам. Вылез из машины, открыл ворота, выехал на дорогу. Снова вылез и закрыл ворота на большой висячий замок. Опять сел в машину, нажал на педаль газа и поехал в город на работу развозить по магазинам мороженое в рефрижераторе, где недавно замерзла до смерти беременная женщина Татьяна.

Голубеев просто покатал ее, пока ездил порожняком. Когда она не смогла уже сопротивляться от холода и страха, на пустыре в машине надавал ей оплеух, заклеил рот скотчем и связал. Потом закрыл брезентом и возил вместе с мороженым. Никто не спросил его, что это там лежит в углу под тряпкой. Это личное дело каждого, что возить в машине, что накрывать брезентом, тем более, что Голубеев никогда никого внутрь не пускал. Сам все грузил и разгружал.

Вечером, когда стемнело, перед тем, как поставить машину в парк, Сергей Петрович отъехал в пустынное место, закрытое от посторонних глаз деревьями и вечерними сумерками. Спокойно выкинул на обочину оледеневший, как камень, труп Татьяны и поехал себе дальше, слушая картавого диктора русской радиоволны.

Сергей Петрович был очень доволен. Весь его план шел, как по-писаному. Ничего в жизни у него не получалось так гладко, и не срабатывало так идеально. Как будто кто-то свыше специально давал ему шанс отомстить за дочь. Хотя, конечно, мстил Сергей Петрович не только за дочь. Он мстил этим ублюдкам и за себя тоже, за свои порушенные надежды и пущенную под откос жизнь.

21

Да, Голубеев никогда не был везунчиком. Родился он спустя несколько лет после войны, когда вернулся с фронта отец. Но отец недолго радовался новорожденному наследнику. Добрые люди намекнули отцу подсчитать и сопоставить свой приезд домой и рождение сына. Папаша, хоть и был тупым деревенским придурком, но все же вскоре понял, что либо сын родился семимесячным, либо ему наставили рогов. Папаша склонился ко второму и с позором выгнал мамашу вместе с незаконнорожденным чадом из дома, оставив у себя старшего сына, который родился еще до войны.

Мама уехала вместе с маленьким Сергеем в Ленинград и устроилась работать на завод. Жили они в бараке, но времени этого Сергей Петрович абсолютно не помнил по причине своего раннего возраста. Лет через пять приехал папаня просить прощения у жены, говорил, что ошибся и любит только ее. Мать его, как водится, простила, и стали они опять жить вместе со старшим братом, который к тому времени уже был здоровым дылдой.

Как бы то ни было, но все-таки отец Сережу недолюбливал и часто бивал, приходя домой пьяным. Мама этого замечать абсолютно не хотела, видно, и правда согрешила тогда с кем попало, тем более, что младший сын был совершенно не похож на отца. Наказания отца становились все изощреннее, издевательства были все более жестокими, и апофеозом стало то, что он отдал сына в Суворовское училище. Вот так маленький Сережа в одночасье стал военным. В училище били старшие ребята и издевались офицеры, но это было все-таки лучше, чем жить дома. Старший брат Юрка Сергея не забывал и приходил его навещать, чаще, чем мама и отец, вместе взятые. Он уже работал и все время приносил молодому суворовцу то конфет, то яблоко.

Так и пошел Сергей Петрович по военному ремеслу. Окончил Суворовское, поступил в Артиллерийское и стал офицером. По правде говоря, он и на самом деле был совсем не похож на отца. Сергей был умным парнем, а батя так и умер дурак-дураком. Окончив училище и став офицером - лейтенантом, Сергей Петрович даже не заехал в гости к родителям, а только встретился с братом в ресторане попрощаться, потому что уезжал он на Дальний Восток по распределению.

Вот там-то в ресторане и встретил Сергей Петрович свою будущую жену Аллу. Их вдвоем с подружкой официант "случайно" посадил за столик, где уже сидели Сергей с братом. Юрка был к тому времени уже лет пять женат и поэтому повел себя соответственно. Сначала он проявлял интерес к дамам, кокетничал с ними, но вскоре быстро напился, стал часто вскакивать и бегать в туалет. Подружка заскучала, а Сергей с Аллой все танцевали и танцевали. Он был таким молодым, красивым, в новом парадном кителе с золотыми погонами лейтенанта. Он был по тем меркам богачом. Ему выдали в кассе деньги на дорогу до Владивостока, и вообще он умел экономить деньги, поэтому смог скопить некоторую сумму ко времени выпуска из училища. Потом, посадив брата на такси и проводив подружку Аллы до общежития, они гуляли по набережной.

Сергей был безмерно счастлив и в то же время крайне опечален. Он не мог представить, что послезавтра уедет на пять долгих лет и никогда больше не увидит ни этих прекрасных глаз, ни этих губ, ни этих пушистых локонов. Ведь во время учебы у него не было никаких романов с девушками. А с мужчинами в те времена курсанты вообще не встречались. То есть фактически половая жизнь Сергея Петровича за время обучения сводилась лишь к ночным поллюциям в кроватке во время сна, и только.

Онанизм тогда был строжайше запрещен в военных училищах, и повсеместно в Советской стране. Онанисты считались пособниками империализма и военных сил блока НАТО, предателями заветов Ильича. И при поимке с поличным в туалете или в душевой виновные в растрате семенного фонда Страны Советов строго наказывались административными методами.

Так вот, тогда лейтенант Голубеев поцеловал девушку первый раз в жизни. Потом они обнимались на скамеечке в сквере до тех пор, пока Сергей Петрович вдруг не почувствовал, что он намочил парадные брючки изнутри. Он очень смутился, решил, что это и есть тот самый пресловутый половой акт, о котором только и говорили курсанты училища и, как честный человек, сделал Аллочке предложение руки и сердца. Девушка, ни минуты не думая, согласилась. Лейтенант Голубеев перестал печалиться и остался только безмерно счастлив.

Подумать только - послезавтра он уедет к месту службы, но не один, а с молодой женой. Конечно, не такая уж она и молодая, все-таки старше его на шесть лет, но это такие пустяки, когда ты влюблен и счастлив. И нужно сказать, что первые два года они жили почти неплохо. Лейтенант Голубеев исправно ходил на службу и до безумия обожал свою жену, которая сидела дома оттого, что в маленьком офицерском гарнизоне для нее не нашлось работы. Они часто ходили в гости к сослуживцам Сергея Петровича, и там веселились и танцевали. Правда, лейтенанта Голубеева немножко злило то, что Аллочка очень любила целоваться с его коллегами по работе, в основном, старшими по званию, но он прощал ей этот маленький каприз, пока на него не стали показывать пальцами все, включая солдат и ефрейторов.

Аллочка оказалась излишне любвеобильна, но когда уже старший лейтенант Голубеев решил ее за это попенять, воскликнула: "Боже, и это он мне говорит после того, как я уехала ради него из Великого города, и торчу здесь, как дура, в этом захолустье!". Голубеев испугался, что жена покинет его, попросил прощения, и они решили завести ребеночка.

Родилась дочь, прелестная малышка. Ее назвали Инной в честь мамы Аллочки. Счастье опять продолжалось недолго. Аллочкино сердце вдруг загорелось любовью к одинокому капитану Сухомердову, который переезжал на новое место службы в Германскую Демократическую Республику. Развод был поспешным. Аллочка оставила дочку Голубееву по той причине, что ей "хочется писать жизнь набело, а ребенок уж слишком похож на голубеевскую породу", уехала с капитаном, а дочка осталась с папой.

Голубеев, получив еще один сильный тычок в свое неблагородное лицо, совсем приуныл. За всю жизнь его никто не любил. Он был никому не нужен. Родители избавлялись от него, как могли, а единственная женщина, которую он боготворил и которой доверял, бросила его. И он даже, может быть, совершил бы недостойный советского офицера поступок, а попросту говоря, застрелился из табельного оружия, если бы не дочь.

Голубееву не хотелось жить, он клял свою судьбу, а она лежала в кроватке и тихо пускала слюнки. Инна радовалась, увидев лицо папы, и тянула к нему свои крохотные ручонки. И тогда Сергей Петрович понял, что вот он, тот человечек, которому он, Голубеев, нужен даже со своим некрасивым лицом и дурными привычками. Вот она, перед ним, девочка, ради которой он будет жить.

Ему было трудно одному с ребенком, но он все вынес, он не сдался. Он боролся с трудностями, как настоящий коммунист, патриот и человек. Может быть, ранее вам показалось, что Голубеев был слабым человеком? Нет, это совершенно не так. Просто он робел перед женщинами, но его боевая выучка, мастерство, умение руководить солдатами ставились в пример многим офицерам. И в результате на закате своей военной карьеры, он был переведен служить в воинскую часть в Ленинград.

Инна моталась с отцом по гарнизонам. Они жили под Владивостоком, под Киевом, в Германии, в Ленинграде. Она росла маленькой принцессой. Папа брал ее с собой в часть, и там взрослые усатые солдаты и сержанты слушались ее, как боевого командира. Папа делал для Инны все, чего бы она только не пожелала, а Инна желала все больше и больше. С малолетства она привыкла к обожанию. Молоденькие восемнадцатилетние солдатики влюблялись в нее, двенадцатилетнюю, не по причине ее исключительной красоты, а по причине отсутствия выбора. Ведь влюблялись солдатики не только в Инну, но и в старую повариху тетю Настю, и в кривоногую жену замполита, и в прыщавую дочку начальника гарнизона.

Но только Инне они посвящали стихи и писали пылкие любовные письма. Только Инну они называли Принцессой. А Инна их всех ненавидела. От солдат вечно воняло сапогами, потом и грязным обмундированием. Они постоянно ржали, как кони, и матерились. Они были ей отвратительны.

Ведь Инна видела изо дня в день перед собой пример настоящего мужчины. Это был ее отец - всегда подтянутый, чисто выбритый, умный, находчивый. Он за всю жизнь никогда не сказал дурного слова о мамаше, которая их бросила. И очень любил ее до сих пор. А мамаша только аккуратно присылала поздравительные открытки на Иннин день рождения, да иногда писала глупые пустые письма. Инне никогда не хотелось на них отвечать, но папа просил ее об этом. Они садились вместе за стол и описывали, как Инна хорошо учится в школе, сколько у нее пятерок и четверок, рассказывали, как идут дела в музыкальной школе, в общем, писали обо всем. Папа никогда не повышал на Инну голос, не ругал и не наказывал ни за что. Он только просил ее и убеждал.

После окончания школы Инна хотела поступить в Университет на психолога, но провалилась на экзаменах, потому что в приемной комиссии сидели одни дураки. Папа Сергей Петрович, тогда уже подполковник, с готовностью согласился с этим выводом дочери и пристроил ее работать в какой-то штаб, чтобы как-то перекантоваться этот год, а на следующий поступать снова. В штабе Инна в основном ничего не делала, только иногда сидела за столом и отвечала на телефонные звонки. Она была самой красивой девушкой в штабе, потому что все остальные были просто откровенные уродины.

И снова в адрес Инны посыпались пылкие любовные послания, которые она с негодованием отправляла назад. Ей нравилось быть красивой, свободной и молодой. А папа каждый день повторял ей: "Инна, какая ты красивая! Вот выйдешь замуж и оставишь меня, старика, одного. Как я буду жить, не знаю?" И тогда, после этих слов Инна бросалась на шею к отцу, обнимала его и говорила: "Нет, папочка, я никого не буду любить так, как тебя! Разве есть на свете мужчины лучше, чем ты? Я таких не встречала!" и целовала его в щеку.

Они очень любили друг друга. Но безо всякой телесной близости и инцеста, как кое кому могло показаться. Их любовь зиждилась на другом. Им было о чем поговорить и что обсудит всегда, в любую минуту и в любую секунду. А иногда и вовсе не нужно было говорить - они понимали друг друга молча. Настолько они были похожи друг на друга. Кроме этого Голубеев, не раз получавший в жизни оплеухи от прекрасного пола, боялся и ненавидел практически всех женщин, кроме своей дочери, а Инна, равняясь на Голубеева и по своему исказив это в своей душе, боялась и ненавидела практически всех мужчин, за исключением своего папы. Как бы развивались эти отношения дальше, проникая вглубь времени, никто не знает. И никому не дано было узнать, потому что жизнь распорядилась с ними вот так.

Инну нашли в колодце мертвой. А папаша обезумел от горя.

22

Ночь была холодной, лютой и черной. Ледяной ветер завывал, кидался от одного дома к другому, словно пытаясь повалить их. Со злобой рвал двери парадных, стучал в окна. Такой студеной и ветреной ночи город не помнил много лет. Люди спали в своих квартирах и не слышали ветра. Не слышали они и то, что ветер носит слабый, почти безжизненный крик о помощи, который таял в сыром ночном воздухе, затихая. Фонари блекли за носящимися в воздухе тучами снега, ледяные снежинки которого кусали лицо, словно сотни маленьких комаров.

Запоздалый прохожий, неизвестно откуда бредущий среди такой сумасшедшей ночи, спешил к своему подъезду. Внезапно остановился у самой двери, огляделся, словно что-то искал. Словно услышал тот самый крик. Он даже попытался прислушаться и снова шагнул навстречу ночи, но ветер сразу же накинулся на него, пытаясь сбить с ног, проникая ледяными пальцами за ворот пальто. Мужчина, находившийся в двух шагах от теплого домашнего очага, поежился, открыл дверь и скрылся в парадной.

Девушка очнулась и, шевельнувшись, вскрикнула от боли. Открыв глаза, она долго смотрела на светлый круг над головой и ничего не могла понять, пока не вспомнила, что с ней произошло страшное. Она попыталась подняться, но не смогла и шевельнуть рукой. Боль прокатилась от плеча к шее и ударила в голову. Чуть выше виска среди золотистых прядей девушка нащупала здоровой рукой огромную шишку. Глаза моментально наполнились слезами, и к горлу подкатила рвота. Было очень холодно, все тело тряслось в ознобе. Ног девушка уже не чувствовала. Она просто перевернулась на спину и попыталась сесть чтобы сосредоточиться и подумать о том, как можно выбраться отсюда. Сверху из открытого люка ветер метнул снежной пылью и завыл, пронесясь дальше. "Колодец, - подумала она. - Они бросили меня сюда... Сволочи... Но ничего... Я вылезу... Я смогу...".

Здоровой рукой, пошарив по холодной стене в темноте, девушка зацепилась за торчащий из стены выступ и чуть-чуть приподнялась. "Папа" - закричала она, но разбитые губы отказались слушаться, и вместо крика раздалось невнятное мычание. От бессилия девушка заплакала, ломая ногти, пыталась уцепиться за кирпичи стены. Но ноги отказали и она медленно сползла по скользкой стене, рухнув на дно колодца и больно ударившись коленной чашечкой о кран трубы. Такой пустяк по сравнению с тем, как болит рука и голова... Холод пронизывал до самого сердца, голова гудела, и словно кто-то нашептывал на ухо: "Ляг, поспи, спи, спи... Спи и все будет хорошо и спокойно... Все это снится тебе и не может быть на самом деле...". Но во сне не бывает так больно шевелить рукой и не бывает так ужасно холодно.

Девушка смогла подняться, встать на одно колено и крикнуть что было сил в отверстие люка, просто "А-а-а-а!". Она смогла даже чуть-чуть взойти на одну ступеньку железной скобы, торчащей из стены. Осталось шагнуть еще два раза и можно будет уцепиться за край люка и вылезти наружу. Но замерзшие до белизны ноги в новых модных осенних, но не по сезону, сапожках не удержали ее потяжелевшего тела, ступня соскользнула с каменного приступка, спину повело назад.

Девушка потеряла равновесие. Сильный удар головой о покрытую ледяной коркой стену бросил снова на дно колодца. Измученное тело сразу же защитилось от боли обмороком, и девушка потеряла сознание. Ветер, там над головой на поверхности улиц, взвыл, как старый лесной одинокий волк воет на луну. А потом много часов все сыпал и сыпал сверху снег, укрывая девушку холодным белым саваном.

Семен очнулся и открыл глаза. Господи, опять этот сон с колодцем, когда же он перестанет мучить его? Семь лет ночь за ночью он ему снится... Но нет, это не сон. Темнотища, болит голова и спина, а руки и ноги трясутся от холода. Семен попробовал пошевелиться и понял, что прикован наручниками за спиной к железному кольцу. И лежит на цементном полу. Постепенно Семен вспомнил, что случилось с ним. Видимо, старик Голубеев оглушил его и заточил в этот подвал. И что дальше? Сколько ему тут еще лежать, и сколько он уже пролежал?

Как глупо Семен попался. Нужно было не заходить сразу в дом, а подождать, пока выйдет сам хозяин. Тогда бы сила и внезапность были на стороне Семена. И Голубеев был бы без ружья. А так ни газовый пистолет, ни приемы айкидо совершенно не пригодились. Какие уж тут приемы, когда тебе прямо в затылок дышит смерть.

Семен устроился поудобнее. Наверху было тихо. Голубеев снял с Семена теплую куртку и ботинки. От этого было нестерпимо холодно, и Семен никак не мог унять дрожь. Рот был заклеен скотчем, Семен попробовал крикнуть, но получилось только жалкое мычание. Тогда он стал ощупывать пространство вокруг себя ногами, двигаясь вокруг кольца. Он нащупал стену с двух сторон и... больше ничего. Пустые стены с голыми деревянными полками. Старик Голубеев не делал запасы на зиму, видимо, не собирался здесь зимовать.

Семен отдохнул и решил попробовать вырвать петлю, к которой его приковали наручниками. Он был достаточно сильным и выносливым мужчиной, но после нескольких попыток понял, что все его старания безуспешны. Чтобы вырвать этот крюк, нужен трактор наподобие того, что водит тот мужик, с которым Семен сегодня общался. Сегодня это было или вчера? Семен не знал. Сколько он провалялся в этом подвале?

Семен вспомнил, что у него на руке есть часы, но как он ни исхитрялся, посмотреть на них ему не удалось. Руки были связаны за спиной. Семен решил отдохнуть, и тут ему в голову пришла идея. Петля была вмонтирована в пол и возвышалась над ним сантиметров на пять. Если очень сильно постараться, то можно протиснуть свою задницу между рук назад, а затем протащить и ноги. Тогда будет больше свободы. По крайней мере, в таком положении, нагнувшись к прикованным рукам, можно будет почесать нос. А дальше еще что-нибудь придумается.

Семен начал стараться. Он ругал себя за непомерно растолстевший зад, за слабые руки, он мучался, падал, ударялся и начинал все снова. Он даже вспотел и согрелся, когда наконец ему удалось сесть позади петли, а руки оказались под коленками. Вытащить ноги одну за другой из сцепленных рук оказалось пустяком. Семен с наслаждением почесал нос пальцем правой руки и посмотрел на часы.

Циферблат был разбит вдребезги. Вероятно, при падении в подвал, и часовая стрелка отломилась совсем. Минутная осталась целой и она показывала без пяти минут. Но без пяти чего, узнать не представлялось возможным. Хорошо, хоть число было видно, и Семен понял, что сегодняшний день еще не кончился. Теперь у него была гораздо большая свобода передвижений, и он нащупал носком ноги лестницу, которая вела наверх. Семен еще раз тщательно обшарил ногами доступные ему полки в надежде, что маньяк Голубеев случайно забыл где-нибудь хотя бы гвоздь. Но все было чисто и пусто.

И тогда Семену пришла в голову свежая мысль. Он нагнется ртом поближе к рукам и попытается разорвать ногтями слой скотча на губах. Когда у него освободится рот, Семен сможет кричать и звать на помощь. Конечно, шансов мало, что кто-нибудь его услышит и придет на помощь. Скорее подумают, что в доме смотрят очередной боевик. Но все-таки это было лучше, чем ничего не делать, и Семен стал стараться подцепить ногтем краешек скотча у себя под носом. Ничего не выходило. Семен ругал себя за то, что подстригал ногти, за то, что мало пил молока, и от этого ногти такие мягкие. Он расцарапал себе лицо в кровь, чуть-чуть отклеил скотч от верхней губы и смог закричать: "У-у-у!". Достаточно громко.

Но тут же случилась новая напасть. Семен почувствовал, что он очень сильно хочет есть и пить. В животе урчало и стучало, от голода закружилась голова. Но намного больше, чем есть, Семен хотел писать. Если голод и жажду еще можно было терпеть, то выносить позывы мочевого пузыря становилось все трудней. И как Семен ни крепился, но терпеть далее не было мочи. Писать под себя и сидеть в луже Семен не мог. И так было холодно касаться попой цементного пола, а если еще будет вода, то воспаление легких будет обеспечено. Конечно, смешно заботиться о здоровье легких, когда тебе накануне обещали отстрелить голову, но Семен был оптимистом. И он придумал решение.

Семен расстегнул штаны, приложив сноровку и сообразительность, вызволил из ширинки свой предмет и встал ногами в сторону лестницы, словно собираясь отжиматься от пола. Зажурчала и полилась теплая струйка, запахло не розами, но зато как легко стало Семену. Он закончил обряд мочеиспускания и сел по другую сторону от петли, подальше от своей лужицы. И тут же вспомнил, что он хотел кричать и звать на помощь. Семен набрал в легкие побольше воздуху и закричал: "Эй! Помогите! Кто-нибудь! Help!".

Зря он кричал по-английски. Его и по-русски-то никто не услышал. А англичан в этой местности отродясь не бывало. Но Семен этого не знал и снова закричал еще громче: "Эй! Помогите! Кто-нибудь! Help!". Если бы Семен мог выйти на улицу и послушать самого себя, как он кричит из погреба с полузаклеенным ртом, то он бы убедился, что его совершенно не слышно, и прекратил бы это бесполезное занятие. Но Семен не мог выйти и послушать самого себя. И дело даже не в том, что послушать самого себя, сидящего в подвале, находясь на улице, невозможно. Семен не мог выйти - вот в чем была причина. А если бы он мог выйти наружу, то, уверяю вас, он не стал бы ничего слушать, а просто бросился бы наутек, даже без теплой куртки и ботинок.

И Семен продолжал кричать, срывая голос, пока не услышал шаги наверху.

- Чего раскукарекался петушок? - спросил сверху глухой и тихий голос Голубеева. - Тебя на улице не слышно, так что ты зря голосишь.

Семен рассердился на "петушка", но сразу же простил эту промашку Голубееву ввиду некомпетентности того в тюремных делах. На него было за что сердиться и без "петушка".

- Выпусти меня! - громко сказал Семен.

- Это еще зачем? - спросил Голубеев.

- В туалет хочу, - ответил Семен.

- Делай все под себя, свинья, - сказал Голубеев. - И сиди в своем говне, тухни!

- Сам ты свинья поганая, - рассердился Семен, - ублюдок! Чего ты хочешь от меня? На хрена приковал здесь?

Семен с силой дернул за петлю, к которой был прикован, да едва не вывихнул себе плечо. Тогда он со всего маху пнул лестницу. Она затрещала.

- Давай бесись, - рассмеялся сверху Голубеев, - в аду похуже будет.

- Тебе, - огрызнулся Семен, но слова маньяка его отрезвили. И правда, чего это он дергается, как вошь на поводке. Только силы тратит. Семен решил поговорить с этим мудаком спокойно.

- Как ты меня заметил? - спросил Семен. - Ждал, что ли? Или случайно?

- Ждал, - ответил Голубеев, но не сразу. - Дура какая-то позвонила мне на работу вчера вечером, сказала, что меня разыскивают родственники из Сибири. Я сразу понял, что это либо ты, либо опера, потому что нет у меня родственников в Сибири.

- Как дуру-то звали? - спросил Семен.

- Не помню, - ответил Голубеев, - цветком каким-то...

"Действительно, дура Герцеговина, - подумал Семен, - кретинка! И чего ей вздумалось звонить этому говнюку?". Да что ее ругать-то теперь, сидючи в подвале в наручниках. Раньше нужно было думать.

- Ладно, заткнись пока, - сказал Голубеев, - я буду ужинать.

- Я тоже хочу ужинать! - крикнул ему из подвала Семен.

- На том свете тебя накормят! - ответил Голубеев.

- Не накормят! - уверенно возразил Семен. Он уже воспринимал все происходящее, как какую-то дурацкую игру, как сон. - А когда ты собрался меня на тот свет отправить?

- Скоро, - ответил Голубеев.

- Дай пожрать-то перед смертью, - возмутился Семен, - в Америке, вон, перед электрическим стулом и бреют, и поесть дают, чего закажешь. А я хоть хлеба бы пожевал или сухарик.

- Я тебя побрею серной кислотой, - ответил Голубеев, - если будешь ныть. Сначала сам поем, а потом и тебя покормлю. Обещаю.

Голубеев сел за стол и начал есть наскоро поджаренную яичницу. С предыдущими жертвами он не разговаривал, некогда было, да и незачем. К тому же у них у всех был заклеен скотчем рот. Первый здоровяк чего-то мычал, второй токарь тоже пытался кричать, азербайджанец блеял, как барашек перед мусульманским праздником Курбан-байрам. Девка их, потаскуха, выла, как волчица. А этот, гляди-ка, разговорился. Да еще и острить пытается, умник.

К Семену Голубеев относился иначе, чем ко всем остальным. Он долго за ним наблюдал после отсидки и согласно своей теории о неисправимости преступников, хотел поймать Семена на правонарушениях, как всех остальных. Самый главный постулат теории Голубеева заключался в том, что ежели человек один раз в жизни совершил проступок, то все, значит в него вселился черт и нечего с ним цацкаться, перевоспитывать, сажать в тюрьму, брать на поруки. Нет, преступников нужно уничтожать, очищать от их тлетворного влияния человеческую породу.

В действенности своей теории Голубеев убеждался на практике. Например Танька, едва выйдя с зоны стала проституткой, Алик стал торгашом и вором, и вообще ему черному не место в России. Про Бомбу и разговора нет, это конченый урод. Кирилл вообще стал педерастом, это вне обсуждений. Василий честно работал, но Голубеев был уверен, что он еще бы себя показал, потому что поползновения у него были. Семен, по мнению Голубеева, тоже затаился. И хотя он ни в чем преступном за два года Голубеевым замечен не был, но тоже подлежал уничтожению потому что один раз он запачкался и стало быть в него вселился черт.

Вот посидит Семен еще в погребе до трех часов ночи, а потом поведет его Голубеев к месту, где душа убийцы его дочери отделится от тела и присоединится к остальным. А по дороге Сергей Петрович ему все расскажет. Как ждал он их с зоны, как готовился и как убивал каждого в отдельности. Расскажет, для того чтобы этот недоносок после своей смерти в аду всем остальным все это рассказал. Гражданин Голубеев не был зол на Семена, его уже не жег огонь праведной мести. Он просто знал, что Семена нужно уничтожить, потому что когда-то семь лет назад он поклялся в этом на могиле собственной дочери.

Сергей Петрович закончил трапезу, взял с полочки в коридоре фонарик и откинул с пола ковер. Недолго провозившись с замочком, открыл погреб. Из темного нутра подвала ему в лицо пахнуло ледяным холодом и мочой. Голубеев посветил фонариком вниз и увидел, что Семен вывернулся из того положения, в котором он его оставил, да еще и написал лужу в углу. И умудрился отклеить ото рта скотч.

Семен зажмурился от яркого света фонарика.

- На, поешь, -сказал ему Голубеев, спускаясь вниз по лестнице. Он нес в тарелке два больших бутерброда с салом и стакан с чаем.

Семен подумал, что если маньяк приблизится к нему, то можно будет срубить его подножкой, схватить и душить, пока он не отдаст ключ от наручников. Но как ни придумывал Семен, все это получалось только в теории при огромном везении, если Голубеев станет в погребе так, как того будет нужно Семену, и совсем не будет сопротивляться. Надеяться на это было крайне глупо, и Семен понял, что теория хороша, но фактически все это сделать невозможно. Он не сможет совладать с этим бешеным носорогом со своими скованными руками. Кроме всего прочего, если попытка будет неудачной, маньяк совсем озвереет, а Семен останется без ужина.

Голубеев насторожился. Он, как зверь, почуял опасность.

- Только смотри, не делай глупостей, - сказал он, - а то насыплю сюда на пол хлорки и налью воды.

Семен отрицательно помотал головой. Голубеев спустился и поставил перед ним тарелку с едой.

- Может, руки расцепишь, - предложил Семен. - А то как я буду есть?

- Так же, как и ссал, - ответил Голубеев, - подумай и примени смекалку. Чтобы жизнь медом не казалась.

Семен подцепил двумя руками один бутерброд и с жадностью съел его, почти не жуя. Второй он стал есть медленно, растягивая удовольствие от еды. К запаху мочи Семен уже принюхался, и он ему не мешал. С наслаждением выпил сладкий горячий чай. Половина чая, правда, пролилась на пол - Семену было крайне неудобно держать стакан руками в наручниках. Чай был вкусный, с каким-то горьковатым привкусом, Семен отнес это к особенностям здешней воды. Голубеев крышку погреба не закрывал, а когда пленник поел, Сергей Петрович кинул ему сверху теплую куртку, которую Семен взял утром у Герцеговины Ивановны.

Нет, все это Голубеев делал не из жалости и сострадания к своему узнику - кормил и согревал его. Просто им предстояло идти ночью почти пять километров по лесу, по пустынной заброшенной дороге к железнодорожному полотну. Голубееву Семен нужен был сильным, выспавшимся и сытым, чтобы не тащить его на себе. Поэтому он и подсыпал снотворного в чай пленнику.

Семен накрылся курткой, и ему сразу стало тепло и спокойно. В конце концов, он все равно рано или поздно умрет. И какая разница, через пятьдесят лет или через пятьдесят минут? Миллионы людей живут и умирают, унавоживая своим прахом плодоносные поля, и после них не остается ничего, кроме горстки пепла или кучки грязи. Какая, в общем-то, разница мирозданию от того, что дьяк Иннокентий Парамонович в восемнадцатом веке, например, прожил сто лет, а купец первой гильдии Толстожирнов всего тридцать пять.

Современному человеку разницы никакой, и нет никакого дела ни до Толстожирного, ни до дьяка. Какой-то человек и вовсе не родился, выкинутый в двухнедельном возрасте на помойку за больницей, где делают аборты, а Семен прожил почти тридцать один год. Это немало.

И тут Семен задумался о том, а зачем он вообще живет на свете? Чтобы заработать денег и жить хорошо. Да, это, конечно, достойная цель. Нужно заработать денег, и тогда будет все хорошо. Семен видел людей, которые заработали много денег, и у них все было хорошо. А у Семена не было много денег, не было и идеи, как их заработать.

Это значит, что ему придется всю оставшуюся жизнь впахивать на хлеб насущный с утра до вечера, откладывая деньги на летний отпуск, чтобы потом, купаясь в море, думать о том, что все это скоро кончится, и снова нужно будет идти на работу, и пресмыкаться перед начальством, пузанами, которым всего-навсего просто когда-то повезло в жизни больше, чем ему, и теперь они наверху. А он Семен, как и миллионы ему подобных, работает для того, чтобы зажравшимся баям было хорошо и сытно.

Это жизнь, которую жалко терять? Нет!

"А как же запах полевых цветов и белизна березок, тепло солнышка летом и пушистый снег зимой? Грибной осенний дождик и весенний ветерок, который пахнет наступающим летом? - спросите вы. - Разве не жалко покидать все это?".

"Ах, перестаньте говорить банальностями, - ответит вам Семен. - Часто ли вы сами наслаждались всем этим? Вас больше волнует курс доллара на торгах валютной биржи, цены на водку и колбасу в магазине, неуспеваемость сына в школе и доходы подонка-соседа, который приезжает под вечер в ваш двор на "Мерседесе". О каких березках можно говорить, когда на нос ежесекундно сверху капает дерьмо, и не успеваешь вытираться?"

Но разве дело только в деньгах? Семен часто видел на Невском свободного художника и философа Мишу. Действительно свободного, богатого и счастливого человека. Когда у него появлялся рубль, он считал это большими деньгами, чувствовал себя богачом. Он был счастлив. А зачем ему было иметь денег больше рубля? На рубль можно съесть кусочек хлеба и запить водой. Человеку не нужно много денег, было бы на что поесть, да прикрыть наготу.

Миша находил на помойке добротные вещи и гордо носил их, удивляясь людям, которые имели больше одной рубашки и две пары носок. Ведь носок у Миши не было вовсе. Он и зимой ходил в ботинках на босу ногу, потому что был закаленным. Миша нигде не работал и ни перед кем ни за что не отчитывался, исключая милиционеров, которые частенько допрашивали и били философа, но в тот день, когда его не допрашивали и не били, Миша считал себя счастливым человеком.

Ему не было никакого дела ни до торгов на валютной бирже, ни до политических перипетий. Он останавливал прохожих на Невском и говорил им:

- Послушайте, как поют птицы, почувствуйте, как пахнет сирень!

Люди шарахались от него и говорили: "Ненормальный!", а он был нормальнее их в десять раз. Он жил, у него была масса свободного времени, он не скучал на работе, считая минуты до окончания рабочего дня и тем самым убивая его безвозвратно. Он не тратил свою единственную драгоценную жизнь на заработок средств для покупки вещей, которые ему были абсолютно не нужны. Он прекрасно обходился без холодильника, потому что не делал запасов - корочка хлеба была у него даже в худшие времена. Он не имел телевизора, потому что вокруг него был сплошной телевизор. Он не имел машины, потому что у него не было срочных дел и ему некуда было спешить. Он не имел многого, но абсолютно не страдал по этому поводу. Он был абсолютно счастлив и никому не завидовал.

Можно жить по-разному. Главное, понять ценность этой самой жизни, и тогда все к тебе придет - и счастье, и богатство, и покой. Главное - жить, и тогда все будет. Надо только бороться за жизнь.

Семен не заметил, как заснул. Последние свои мысли он додумывал во сне, а когда очнулся, понял, что Голубеев по новой заклеил ему рот скотчем и застегнул руки наручниками снова за спиной, но уже не приковывая к кольцу торчащему из пола. Крышка наверху не была закрыта, и поэтому Семен, встав, поднялся по ступенькам наверх. За окном было темно, Голубеев сидел за столом, положив рядом с собой ружье.

- Пора, - сказал он, когда Семен вышел наверх.

- М-м? - резонно спросил его Семен, кивнув головой с заклеенным ртом, подразумевая вопрос: "Куда?".

- К архангелам, - ответил Голубеев.

- М-м-м-м, - протянул Семен, имея в виду: "Может быть, передумаешь?"

- Иди, иди на улицу, - сказал Голубеев, вставая, - и не вздумай дергаться и бежать, а то снова получишь прикладом по черепу.

И подтолкнул Семена стволом к выходу. Он и куртку ему накинул на плечи, и отдал ботинки. Какая забота, бляха муха! Они вышли из дома, Голубеев запер дверь, Семен огляделся. Никого, ни единой души вокруг. Во всех домах погашены окна, темнотища, хоть глаз коли.

- Ступай, - сказал Голубеев и толкнул Семена в спину.

Прошли они через двор и вышли на поле, где, вероятно, росла картошка Голубеева. Шли молча, Семен впереди, а его палач сзади. Голубеев светил фонариком под ноги то себе, то пленнику. Семен подумал, что если они сейчас и встретят на дороге кого-нибудь, то человек, вероятнее всего, спрячется в кустах и переждет от греха подальше, пока пройдут мимо два мужика с фонариком. И машина никакая не остановится. Сам Семен тоже не стал бы тормозить, увидев ночью посреди поля двух мужиков, даже если бы один бросился прямо под колеса. Он бы просто объехал его и помчался бы дальше по своим делам. Но если найдется какой-нибудь Дон Кихот и остановится в чистом поле, Голубеев просто-напросто пристрелит и его, и Семена. Они шли и шли, и Семен слышал как шуршит сзади подошвами сапог Голубеев и как громко он сопит и покашливает.

- Вы тогда на суде веселились и ржали, как ненормальные, - произнес вдруг Голубеев сзади, и Семен от неожиданности остановился. - Шагай, шагай! - Голубеев ткнул стволом в спину Семена и продолжил:

- Веселились и ржали... А Инна лежала в земле... Моя дочь... Она была тем, ради чего я жил. Что-то делал. Старался. И вы лишили меня этого. В одночасье. А сами ржали и веселились. Вы не видели, как она росла, как делала первые шаги. Не слышали, как она играла Чайковского на фортепиано, как она читала стихи. Она писала стихи. Милые, добрые стихи о любви. Она не думала, не знала о том, что в мире есть такая погань, как вы. Я ограждал ее от этого. Я не хотел, чтобы она хоть краешком своего плеча коснулась того дерьма, которое творится вокруг. Как я не хотел тогда, чтобы она шла на эту вечеринку. Но я не мог ей запретить, она была уже взрослая! Она считала, что уже взрослая...

И вот ее больше не стало. Из меня вырвали огромный кусок мяса, с болью, с кровью. Я не хотел жить, я хотел уйти за ней к богу, но когда на суде увидел ваши молодые, отвратительно- мерзкие веселые рожи, и услышал нелепый по своей мягкости приговор суда, то понял - нет, я буду жить. Буду жить ради того, чтобы мрази, такой, как вы, не осталось на земле. Ни одного человека.

Да, я умер тогда, вместе с ней, моей дочерью Инной, которую я вырастил один с самого раннего детства. Умерло двое - я и она, но родился третий, безжалостный и жестокий мститель, который ждал семь лет, чтобы свершить справедливый суд. Я не сумасшедший, я все хорошо осознаю. И я даже не хочу уже тебя убивать, но все равно убью, потому что обещал Ей.

Я обещал Ей, убивать вас медленно и жестоко. Чтобы от той грани, где начинает свою пляску смерть, до той, где она разрывает окровавленное сердце, вы смогли ощутить все - боль, страх и унижение! Все муки, через которые прошла она, бедная девочка, когда вы насиловали и убивали Ее. Она наказывает вас сейчас, спустя семь лет, моими руками и руками Господа Бога! Она умерла непорочной, а вы продолжали грешить, и за это вам кара - смерть!

Семен понял, что папашка действительно свихнулся, и ведет его сейчас на заклание, как фермер молодого бычка. Но что было делать? Бежать? Как? Голубеев вел его на веревке, завязанной на шее петлей. Ее он одел тогда, когда они вышли на дорогу и затянул потуже. Руки скованы наручниками, в темноте далеко не убежишь, сразу свалишься.

- Я не мог жить, там, где мы жили с Инной, - продолжал Голубеев, - Все напоминало мне о ней. Она ходила по этой квартире, она касалась этих вещей и теперь все осталось таким же, а ее больше нет. И я уехал вообще из города. Поменялся с братом. Он поехал жить в Питер, а я сюда. Здесь я и начал готовится к вашей казни семь лет назад. Больше всех я ненавидел Бомбу. Тогда, после суда, он прошептал мне, когда вас вели по коридору мимо : "Жаль, что я ее сосать не заставил, суку!". А перед судьями клялся в раскаянии, обещал исправиться. Хрен он исправится! Его таким мама родила! Он подонком был еще в люльке! Он ни капли не раскаялся! Он вышел с зоны еще хуже, чем был!

Мне нужно было спешить, очистить мир от грязи, и я убрал его первым. Утопил в реке. Сначала напоил пивом с клофелином, а потом спящего приволок на мост. Ты даже не подозреваешь сколько я сделал, скольким людям заплатил, чтобы узнать точно когда Бомба вернется домой. У меня было несколько планов уничтожения относительно этого бегемота. Впрочем, и со всеми остальными вами я продумал все до мельчайших деталей. Четыре часа я ждал Бомбу возле дома, а он вышел на другую улицу.

Но у меня были два шустрых пацаненка, которых я нанял за двадцать рублей на нос и они прибежали и сказали мне, что Бомба там с другой стороны улицы. Я поехал и на перекрестке изобразил, что врезался в него случайно. Он думал снять с меня денег, идиот. И, как мудак, купился на бутылку пива, наполненную клофелином. А далее все было просто...

Семену было интересно слушать откровения Голубеева. Он даже на некоторое время забыл куда его самого ведут и жаждал продолжения рассказа. Оно не замедлило себя ждать.

- Тяжелый он был слон, - продолжил Голубеев. - Еле дотащил такую тушу. Ты, наверное, думаешь, он был смелым? Ха-ха-ха! Он натурально обкакался от страха, сидя на мосту над рекой, где я его привязал к перилам! Мычал, как теленок, не хотел подыхать. Я дал ему время перед смертью насладиться маленькой надеждой на спасение, а потом отрезал и ее! Утопил его, как Му-му. И чтоб не всплыл крест ему на шею привязал. Нашел его недалеко уже готовым. Скажешь это не символично? Символично! И очень! Да, Бомба был тупым примитивным быком. Таких нужно уничтожать сразу после рождения, чтобы не загрязнять человеческую породу.

Голубеев помолчал немного, даже шумно вздохнул несколько раз и Семен заметил, что у старика-то одышка! Значит, если будет возможность бежать, то нужно бежать, хотя бы со связанными руками. "Вот значит как почил несчастный Бомба, - подумал Семен, - лежит на дне реки". Да, старик не остановится ни перед чем! Голубеев, покурил, прокашлялся и продолжил свой рассказ:

- Токарь Василий, ваш подельник, в общем-то, встал на путь исправления, говоря языком закона. Он после зоны честно работал, не совершал антиобщественных поступков и даже собрался жениться. Да, женится захотел. А вот этого я ему позволить не мог. Он отнял у меня дочь, зятя, будущих внуков, а сам захотел плодить себе подобных ничтожеств. Знал бы ты, как долго я готовил этот аттракцион. Я узнал досконально распорядок работы цеха и лично его расписание. Я изучил основы токарного дела и человеческой анатомии. Я очень долго готовил эту операцию, и все чудесно получилось. Так, как даже я не ожидал. Словно по маслу. Все у меня это превосходно получилось. Без помарок. Меня пытался задержать сторож - старик с незаряженным ружьем и больной собакой. Я все это знал. Я просто посмеялся над ним и пошел дальше.

И ты знаешь, мне показалось, что кто-то мне помогает. Кто-то невидимый, но очень, очень сильный и могущественный. Он направляет мои стопы куда нужно, он движет моими руками и моими мыслями. Он хранит меня. Даже в случае с твоим внезапным появлением в Кобрино.

Честно сказать, я тебя уже не ждал. Я был уверен, что тебя менты замели еще там, в метро, после того, как я порезал этого вашего педрилку. Я уже позволил себе расслабится, и ты мог бы застать меня врасплох со своим игрушечным пистолетом. Но мне позвонили, и я насторожился. Так скажи, кому из нас помогает Бог?

"Скорее дьявол, - подумал Семен, - Богу вообще нет никакого дела до того, что творится тут, на земле".

- Потом я принялся за вашего азербайджанца, - продолжил свой рассказ Голубеев. - Долго наблюдал за ним и его работниками и даже часто покупал у него шаверму. Я знал, где он живет, догадывался, сколько денег он хранит дома. Его предала женщина, которая у него работала. Безжалостно и не поколебавшись ни минуты, за шестьсот баксов. Мне не жалко было этих денег для несчастной хохлушки, которую трахали бесплатно все азербайджанцы с рынка, которых приводил Алик. К тому же я спокойно забрал у него дома во много раз больше денег, чем отдал женщине. Потому что после того, как проткнул его вертелом, я взял у него ключи из кармана и спокойно пошел к нему домой, где до утра отыскал все что было мне нужно. Я вообще не люблю черных. Особенно азербайджанцев. Их всех нужно уничтожить как нацию. Да и нации-то такой нет. Есть скопище ублюдков, рожденных когда-то от одного черного папы с атрофированным мозгом.

Семену стало жутко. Вот идет сзади него с ружьем человек, для которого он, Семен не более чем фишка в игре. Он совершенно спокойно лишит его жизни и будет жить себе дальше гордясь исполненным долгом по отношению к своей мертвой дочери. Но сам-то он чем лучше их шестерых сопляков, убивших тогда его дочь по случайности, по глупости и чувству безнаказанности, присущей молодым. Нет, они не хотели ее смерти! Так получилось. Конечно, они виноваты. Они унизили и лишили жизни его любимого человека. Но не преднамеренно, не с трезвым мозгом и не по плану. Кроме того они уже понесли наказание! Поэтому, какое право имеет Голубеев судить их всех шестерых, разных и непохожих друг на друга по одной мерке, всем вынося смертный приговор? Он что - господь бог?

Голубеев, как ни в чем ни бывало, продолжал свое повествование:

- Утром, покончив с Аликом, я поехал на работу, а по дороге заехал в гости к Татьяне. Не нужно говорить, что и ее жизнь я знал досконально. Знал даже то, что она беременна. Ты думаешь, это меня остановило? Нет, даже подхлестнуло! Инна тоже могла бы иметь детей. Настоящих, чистых. А не выродков, которые могут родиться у такой шлюхи, как ваша Танька. Что может вылезти из чрева, где побывало столько мужских членов, что можно выгородить густой и высокий забор вокруг моего картофельного поля? Может оттуда выйти хороший ребенок? - спросил Голубеев сам у себя и тут же ответил. - Нет!

Я заманил Таньку в свой рабочий рефрижератор и стал катать по городу. Она кричала и стучала в стены изнутри. Но никому нет дела до того, что творится рядом. Никто даже не оглянулся ни разу. Людям наплевать на чужую боль, главное, чтобы это не коснулось их лично. У меня в фургоне температура минус восемнадцать. И влажно. Почти, как в ту ночь на улице, когда вы выбросили Инну в колодец. Я заставил Таньку повторить мучения моей дочери. Сначала я хорошенько побил ее о стены фургона, а потом полуживую возил до вечера, пока она не превратилась в кусок мороженого мяса. Потом она стала мне неинтересна, и я ее выбросил в канаву.

Голубеев так спокойно и весело, с юморком, рассказывал об своих убийствах, что Семену сделалось по-настоящему жутко. Они все шли и шли мимо чернеющих кустов и высоких густых зарослей. Куда они шли, Семену было непонятно.

- Ну, с этим педиком Кириллом все ясно, - как ни в чем не бывало разглагольствовал Голубеев. - Ему записку в дверь, тебе записку в дверь, и обе написал я. Кстати, за вами обоими я следил так же тщательно, как и за другими. Я и про вас все знал. Все ваши повадки. Мне ради того, чтобы выследить вашего пидараса пришлось пару раз пойти в гей-клуб.

- Тьфу! - громко сплюнул Голубев. - Омерзительно! Вот тебя прикончу и за педиков примусь! Взорву их вместе с их вертепом! Всех уничтожу! Ненавижу их! Поэтому этого вашего Кирилла-Педрилла мне убивать было омерзительно. Я не люблю пидарасов. К тому же вы его оболгали, а он из вас всех был единственным, кто Инну не насиловал. Это я потом, позже узнал. От него же. Разговорчивый был Шоколадный Принц. За то, что он не насиловал, а только стоял рядом, я убил его быстро и практически не больно. Он умер без мучений, со светлым взглядом в небеса, где ему не бывать. Я думал тебя тут же схватят. Но ты смог убежать. Жаль. Мне бы хотелось, чтобы тебя посадили за все эти убийства и расстреляли впоследствии. Ну, что ж, значит, это нужно Ей, чтобы тебя убил именно я, а не чужой дядя из казенного нагана. К тому же тебе могли дать пожизненный срок, а это немножко не то, что я для всех вас готовил. Ну, вот мы и пришли, - сказал Голубеев и дернул за веревку, привязанную к шее Семена.

Они вышли на опушку маленького лесочка. Полумесяц тускло освещал блестящие лезвия железной дороги, делавшей в этом месте резкий поворот. Впереди была насыпь, на ней пути, а за путями пригорок. И густой рослый лес. Семен остановился. Голубеев подошел к нему спереди и ткнув ружьем в живот произнес:

- Есть у меня тетрадка, где я записывал, все, что тебе рассказал. Это для меня, как письма Инне. Она у меня всегда с собой, - Голубеев постучал себя левой рукой по груди ближе к сердцу, - вот здесь. И осталась там одна страничка. Она твоя. Вот сейчас, когда все закончим с тобой, я вернусь домой и допишу эту одну страничку. А потом тетрадку сожгу. И все. Никаких улик. Я буду жить дальше, а тебя уже не будет.

Голубеев выключил фонарик, отпустил веревку и толкнул стволом ружья Семена к рельсам. Семен уперся.

На фиг, на фиг! Самому идти на рельсы! До последнего момента он все-таки надеялся, что с ним все будет не так, как с остальными, а вот тебе на - Голубеев решил из него сделать Анну Каренину. Пусть лучше застрелит.

И тут Семен нутром почувствовал, что опять ему на голову летит, рассекая воздух, приклад. Он отскочил в сторону, и старик Голубеев потерял равновесие, промазав своей двустволкой мимо цели. Зато Семен крепко стоял на ногах. Он снизу вверх поддал ногой по руке Голубеева, держащей ствол, ружье отлетело в сторону и покатилось вниз по насыпи. Голубеев припал на одно колено, но тут же вскочил и бросился на Семена. Он бежал, растопырив руки, словно собираясь схватить его за шею и душить! Семен ждал приближения противника до самого последнего момента, а потом резко выбросил вперед правую ногу, прямо между рук у Голубеева. Удар получился классный! Как в кино! Прямо каблуком по зубам, с хрустом и последующим воем от боли.

Конечно, Семен и сам не удержался на ногах и покатился вниз по насыпи, но это ему было и нужно. Он должен был первым добраться до ружья. Семен вскочил на колени и огляделся. Двустволки нигде не было видно. Он пополз на коленях вдоль канавы, отчаянно шаря глазами в поисках оружия, но безрезультатно. И тут на него сзади мешком навалился Голубеев и прижал к земле. Семен хотел вывернуться, но со скованными руками не смог ничего сделать. Разъяренный Голубеев крепко схватил Семена за волосы и несколько раз сильно ударил о большой плоский камень.

23

Семен очнулся от похлопывания по левой щеке. Под правой находилось что-то холодное и гладкое металлическое. Он открыл глаза и увидел, что лежит на рельсе лицом вниз.

- Ошнулся, гондон, - прошепелявил над ухом Голубеев, - я к нему, как к шеловеку, покормил, поговорил, а он драться лезет. Хорошо, што рушье не потерялошь. Нашел.

Похоже было, что Семен выбил Голубееву передние зубы. Но дела это не спасало, потому что Семен был опять прикован, но на этот раз уже к железной дороге. Цепочка наручников проходила под рельсом, Семен сел на него и, не обращая внимания на Голубеева, попытался освободиться. Попытка была наиглупейшей. Голубеев даже громко начал смеяться, но потом ойкнул от боли в челюсти и замолчал.

Дело обстояло так - Семен сидел, а его руки, вытянутые вперед, были прикованы наручниками к рельсу. Если поедет поезд, можно наклониться в сторону, но сантиметров на тридцать, не больше - мешает высота рельса. Согнуть локоть? Вряд ли это спасет, поезд зацепит одежду и накрутит его на колесо, да и головой треснет так, что башка разлетится. Смерть получится еще страшней. Но все-таки это шанс, хотя бы один из ста, чтобы выжить. Наверняка машинист остановится посмотреть, что произошло, и тогда Голубеев уже не подойдет.

Голубеев с разумностью маньяка выбрал место для казни - поезд вылетит из-за леса на всей скорости. Машинист не успеет остановиться, потому что здесь крутой поворот, и человека на рельсах он заметит слишком поздно. Семена раскромсает на части, как колбасу в гастрономе нож продавщицы. Голубеев сидел рядышком на рельсе и молчал.

- Вше, - неожиданно сказал он, - шопой чувштвую, едет электришка. Тошно по рашписанию, гляди ты, - добавил он, взглянув на часы, - чуть мы ш тобой не опошдали.

- Ну, бывай, - сказал он, вставая и похлопывая Семена по плечу, передай там швоим вше, что я тебе рашкашывал. Шла ни на кого не дершу, вшех прощаю. Увидимшя в аду.

Поезд загудел недалеко, и Голубеев заторопился:

- Ты не отчаивайшя, я тебя не брошу, - сказал он, - я тут буду рядышком, на горочке. Пригляшу ша тобой, чтобы не шбежал.

И он полез наверх, роняя камешки по склону. Семен покрылся испариной. Он чувствовал, как дрожит рельс, слушал уже стук колес, он видел, как выскакивает из-за поворота огромная махина и несется прямо на него, визжа тормозами и голося гудком, а он, парализованный страхом, не двигается, и безжалостные колеса в мгновение ока сминают его молодое красивое тело в безобразный фарш.

Семен дернулся еще раз, пытаясь оторвать рельс. Бесполезно! Из-под цепочки наручников покатились по откосу камешки. И тут его осенило! Ломая пальцы, он стал выкидывать из-под рельса камни, землю, щебень. Бешено колотилось сердце, еще сильнее стучали по рельсам колеса, Семен торопился. Он порезал пальцы острыми краями камней, но не обращал внимания ни на боль, ни на страх. Поезд уже выскочил из-за поворота и на всех парах несся прямо на Семена. Фонарь ослепил глаза, и тут же раздался пронзительный гудок. Слишком поздно, поезд не остановить! Он несется стеной, и колеса не слушаются тормозов. Из-под пальцев Семена летят камешки. Пора!

Левая рука ныряет в тоннель под рельсом, который вырыли пальцы, Семен падает всем телом на обочину за кончики шпал, а правая рука натягивает цепочку наручников прямо над рельсом. Он, как может, вжимается в землю. Левая рука немеет от боли, изогнутая как крюк, правая мгновенно затекает, схваченная железным браслетом. Сильный ветер от движущего поезда налетает с хлопком, и тут же рядом с головой Семена проносятся несколько десятков тонн металла. Первое же колесо разрывает, как пластилиновую, стальную цепочку браслетов. Сильная отдача едва не ломает руки Семена, правая рука, отпружинив, летит в сторону откоса. Левая рука тут же вылетает из самодельного тоннеля, и Семен катится вниз, катится, не замечая, что он плачет, как ребенок.

Электричка пронеслась мимо, сверкая желтыми окнами и перестукивая колесами, и скрылась за поворотом. Семена трясло, как в лихорадке. Он только что родился во второй раз.

Когда электричка скрылась за лесом, и снова стало тихо-тихо, Семен медленно поднялся с земли. В ушах громко, как африканские тамтамы, звучали удары пульса. Семен огляделся по сторонам, но совершенно ничего не увидел, так было темно. Семен сорвал с губ скотч и вдохнул ртом полную грудь воздуха. Какое наслаждение! Наверху на горке ярко вспыхнул фонарик, и его дрожащий луч стал суетливо бегать по железнодорожному полотну. Семен вжался в землю. Голубеев не ушел, он ищет его, Семена, останки. Фонарик приближался, было слышно, как шуршат под ногами идущего камешки и замерзшая листва. Голубеев вышел на рельсы и тихо пробормотал, сплюнув:

- Шертовшина какая-то, где он?!

Семен понял, что изрядно выбил зубов господину мстителю. Голубеев скользнул фонариком вниз по откосу, еще немного, и он осветил бы Семена, но тот ждать не стал, а вскочил на ноги и побежал в темноту, прочь от фонарика и от его хозяина.

- Штой! - закричал Голубеев. - Штой, шука, заштрелю!

Семен не слушал и, петляя, как заяц, бежал вперед. Он несколько раз упал, но снова вскочил на ноги и побежал дальше. Голубеев поймал вдалеке фонариком спину Семена и с правой руки пальнул наудачу. Естественно, он не попал даже рядом, но Семен машинально упал и сильно ударился ногой о камень. Тут же Голубеев перехватил ружье обеими руками и, отбросив фонарик, прицельно саданул в то самое место, где только что мелькала спина Семена. Если б Семен не ушиб так больно ногу, он бы, конечно, уже вскочил и бежал дальше, и тогда бы господин Голубеев продырявил его насквозь, но, похоже, что удача отвернулась от великого мстителя. Пока Семен, валяясь на земле, корчился от боли, шляпки от гвоздей благополучно со свистом пролетели мимо, даже не царапнув его.

Сколько еще было патронов у Голубеева, Семен не знал. Может быть, только два, а может, и полный патронташ. Проверять это на себе Семену не хотелось, и он, поднявшись с земли, согнувшись, побежал к черневшим недалеко кустам. Фонарик опять вспыхнул, разрезав предрассветную темноту, и Семен понял, что Голубеев решил его догнать.

- Штой! - снова закричал Голубеев, услышав, как Семен продирается сквозь кусты, но не выстрелил, а просто побежал за ним, светя фонариком. Уже начало светать.

Семен увидел впереди на пригорке силуэт большого здания, похожего на церковь. До него было метров триста, но бежать придется по чистому полю. Все вокруг стало серым, медленно вступало в свои права утро, но это не радовало Семена, потому что если у Голубеева еще остались патроны, то он легко подстрелит беглеца по дороге к церкви. Еще минут пять, и станет еще светлее. Выбора у Семена не было, и он побежал. Он бежал и думал о том, что если даже у Голубеева остались патроны в стволе, то вряд ли он станет стрелять рядом с церковью. Стрельба - шумное занятие, а попы люди не трусливые.

Но Голубеев выстрелил. Сзади грохнул выстрел, и Семен почувствовал, как что-то сильно ударило в левое плечо и руку. Джемпер моментально стал мокрым от крови, и Семен упал. Голубеев сзади громко рассмеялся. Семен подумал, что можно было бы притвориться мертвым, а потом напасть, когда он подойдет и наклонится над ним. Нет, это полная ерунда. Такой трюк проходит только в кино. Нет никакой гарантии, что Голубеев, подойдя поближе с трех метров, не всадит второй заряд Семену прямо в живот.

Нужно бежать, все равно бежать к церкви. Если там есть люди, они помогут. Семен вскочил и побежал дальше, прыгая из стороны в сторону, приседая и вскакивая. Голубеев пальнул второй раз, но, видно, поторопился и промазал. Семен мысленно перекрестился. Пока подонок перезарядит свою двустволку, Семен успеет добежать. Он терял кровь, и от этого слабел. Оставалось не так много - каких-нибудь сто шагов.

Церковь глянула на него пустыми глазницами окон. Полуразрушенные стены, купола без крестов и ржавый замок на облезлых воротах. Церковь была заброшенной и в ней никого не было. Ни попов, ни чертей. Судя по лесам, приткнувшимся с одной стороны, ее начинали реставрировать, но почему-то бросили. Семен попытался протиснуться в щель между створками дверей, но она была крайне мала. Он сам не понимал, зачем лез в эту заброшенную церковь, как будто это могло его спасти.

Прямо у щели с внутренней стороны помещения лежала большая куча человеческого кала. Значит, люди как-то попадают внутрь. Немыслимо было представить, чтобы кто-то открыл дверь для того, чтобы накакать прямо на порог. Нелогично было бы думать также, что кто-то какал в щель в двери дерьмо лежало не слишком близко, где-то сантиметров в тридцати от дверного проема, и даже очень худопопый человек вряд ли смог бы так извратиться. Значит, где-то был еще один вход. Семен обежал церковь вокруг и не нашел больше никакой двери. Со стороны железной дороги медленно приближался Голубеев. Он не спешил. Знал, что Семену деться некуда. "Неужели все? подумал Семен. - Спасения нет?".

Самое время было отчаяться и принять все, как есть. Но Семен не умел отчаиваться и поэтому стал мучительно искать выход из создавшегося положения. Вернее говоря, он стал искать вход. И нашел!

Нижний ряд окон был заколочен досками, но одно из окошек было открыто. Если залезть на нижний уровень лесов, то легко можно было проникнуть внутрь церкви. Зачем? Этого Семен не знал, но что-то его тянуло внутрь. Он зацепился здоровой рукой за леса и вскарабкался на них. Пройдя по шатким доскам, дошел до окна и заглянул внутрь. Ничего не увидел, в церкви было темно. Но у Семена не было выбора, он вскочил на подоконник и прыгнул внутрь.

Глухо стукнули доски пола, который оказался значительно ниже, чем предполагал Семен. Он упал лицом вниз и вдобавок ко всему ударился головой о какие-то железки, сложенные грудой на полу. Ощупав их рукой, он понял, что, вероятно, эти ржавые железяки предназначались для ограды или для ворот. Они были острые с одной стороны, очень тяжелые, и тут Семена осенило. Он даже рассмеялся тихо своей гениальной идее, пришедшей к нему так внезапно. Схватив железку здоровой рукой, Семен подтащил ее к открытому окну и, подняв как можно выше, с силой воткнул в пол прямо под окном. Пол был подгнивший, железяка вошла глубоко, но держалась непрочно. Оконный проем возвышался над полом на высоте человеческого роста, и из окна штыря не было видно. Теперь важно было заманить убийцу внутрь.

Снаружи по настилу лесов застучали шаги, Семен отошел назад к дальней стене и спрятался за колонну. В проеме окна появился силуэт Голубеева. Он прикрепил фонарик к стволу ружья и, заглянув, сразу осветил внутреннее пространство церкви. Луч фонарика скользнул по полу, по стенам, по колоннам и остановился.

- Выходи, шука! - хрипло сказал Голубеев.

Семен не пошевелился. За прямоугольной колонной его не было видно. Семен почувствовал, что из-за раны на руке силы покидают его, и, медленно скользя спиной по колонне, сел на пол. Он ощутил, что кровь все течет из руки и из плеча. Перевязать было нечем, и он просто закрыл рану правой рукой.

Голубеев выстрелил. В пустом здании храма выстрел прозвучал оглушительно, как удар грома. Испуганные вороны стаей вспорхнули из-под купола церкви и, каркая, взметнулись в небо. Штукатурка со стены в том месте, куда попал Голубеев, разлетелась во все стороны вместе с отрикошетившей дробью. Несколько мелких кусочков больно хлестанули Семена по щеке. Он даже не вздрогнул. Он просто устал.

- Выходи, шволочь! - заорал Голубеев. - Вше равно убью!

Голубеев выстрелил еще раз. Он не жалел зарядов. Видимо, не поскупился взять с собой побольше патронов. Второй выстрел раскрошил стену гораздо дальше от Семена, чем первый. Голубеев не знал, где спрятался Семен. "Сейчас он перезарядит ружье и наверняка спрыгнет вниз, чтобы найти меня, - подумал Семен, - а перед этим посветит фонариком, куда прыгать, и обнаружит мой штырь".

- Шейчаш! Шейчаш! - приговаривал Голубеев, перезаряжая ружье.

И тогда Семен решил немедленно разозлить убийцу, чтобы тот сгоряча сделал глупость и прыгнул, не посмотрев на пол, где торчала железная пика. Семен осторожно взял с пола большой кусок отбитой штукатурки и, высунувшись из-за колонны, метнул его в оконный проем, где торчал силуэт убийцы, вставлявшего в ствол ружья патроны. И, о удача! Слава богу! Раненый Семен с первой же попытки попал мудаку Голубееву прямо по плечу! От неожиданности тот втянул голову и присел, схватившись ладонью за больное место.

- Ага! Получил, заморыш! - радостно закричал Семен. - Вот он я, за колонной! И хрен ты в меня попадешь, придурок недоношенный! Гондон! Педераст пассивный! И дочь твоя была шлюхой!

Семен специально выбирал ругательства посмачней, чтобы сильнее разозлить Голубеева. Он ничего подобного не думал про Инну. И до папашки ее ему не было никакого дела. Просто он боролся за спасение своей жизни.

- Ну, вше, шука, - прошепелявил взбешенный Голубеев, - ты покойник!

И шагнул в оконный проем. Семен вскрикнул от восторга. Маневр удался на славу.

Голубеев заметил железку, торчащую из пола слишком поздно и даже громко выругался на лету. Железка стремительно скользнула по его бедру, порвав штаны, и воткнулась под ребра, легко пробив одежду и кожу живота. А остановилась, уткнувшись в лопатку изнутри. Доли секунды Голубеев торчал на штыре, как жук на булавке, а потом с грохотом завалился на бок вместе с железякой. Эхо от его удара о пол разлетелось по храму и растаяло где-то под куполом, который отозвался тяжёлым гулом. Голубеев попытался что-то сказать, но изо рта его вырвался лишь хрип вместе с кровью, которая ручьем потекла по подбородку и закапала на пол. Голубеев нечеловеческим усилием подтянул к себе за ремень упавшее ружье и сжал его дрожащими руками.

Семен сидел за колонной и не шевелился. Когда он кинул этот камешек в противника, а затем кричал ему оскорбления, то вдруг почувствовал, как потемнело в глазах. Он потерял слишком много крови. Голова закружилась, цветные круги поплыли перед глазами, Семен хотел шевельнуться, но не смог. Он просто сидел, как будто спал и слышал в ушах монотонный гул и какой-то странный шорох. И потерял сознание.

Голубеев умирал лежа на пыльном полу, проткнутый пикой. Умирал, так и не завершив до конца то, ради чего он жил все последние семь лет. Он должен был прикончить этого сосунка, который так подло провел его. Смертельно ранил тогда, когда он, Голубеев, был уже практически на коне со знаменем победителя в руках.

У него на руках были все козыри, а у Семена ни одного. В этой партии Голубеев уничтожил все фигуры противника, поставил Семену шах и остался лишь один ход до мата, когда вдруг положение на доске изменилось, и вот уже он лежит на полу, проткнутый насквозь ржавой железякой.

Голубеев собрал все силы в кулак и пополз на боку за колонну, где сидел Семен. Пополз, волоча за собой железный штырь. Отталкиваясь от пола ногами и прикладом ружья. Смерть уже закрывала его веки, но он открывал их снова и полз. Железяка, цепляясь за неровности досок на полу, все больше вылезала из раны Голубеева и наконец вывалилась совсем. Сразу же из раны фонтаном брызнула коричнево-красная жидкость, и Голубеев закричал от боли. Он скорчился на полу, но через секунду разогнулся и пополз дальше. Оставалось всего два метра до колонны, и он доползет. Ружье заряжено, нужно только нажать на курок.

Вот уже видны ботинки Семена и его голова, склоненная на грудь. Под ним лужа крови. Похоже, что парень сдох. Голубеев открыл рот, чтобы рассмеяться, но вместо смеха выплюнул изо рта темную, как шоколад, загустевшую кровь. За ним по полу до самого окна тянулся кровавый след, перемешанный с грязью. Голубеев дрожащими руками поднял ружье и приставил к виску Семена. Он лежал, скрипя зубами, его очень сильно качало из стороны в сторону, и поэтому Голубеев не просто приставил ствол к голове, а достаточно сильно толкнул Семена, тот очнулся и открыл глаза. Здоровая рука Семена сразу же потянулась к ружью.

Голубеев занервничал, заспешил, стараясь быстрее застрелить сосунка, но не мог нащупать пальцем курок. Потом нащупал его, нажал, но курок заело, он не поддавался усилиям пальца. Просто дело было в том, что Голубеев давил пальцем на скобу курка, а сам не мог понять, отчего ружье не стреляет? Он даже завыл от досады. Вот он сидит перед ним убийца его дочери, раненый, безоружный и слабый. А ружье не стреляет. Но почему? Ведь Голубеев точно помнил, что заряжал его.

Секунды стучали в висках, финальные секунды его жизни, а он не мог захватить последнего врага с собой в могилу. Окровавленный палец скользил по скобе и Голубеев вдруг понял, что он жал не на курок. Он захотел просунуть палец в скобу, но руки тряслись так сильно, что ничего не вышло. Семен здоровой рукой прикоснулся к холодному стволу и отвел его от своей головы. Голубеев снова наставил ружье на лоб Семена. Семен оттолкнул ствол. Голубеев снова нацелился, но уже не смог удержать ружье на уровне лба и тыкнул стволом Семену в живот. Семен взялся здоровой рукой за ствол и приложив усилие вырвал ружье из рук у умирающего Голубеева, который тут рухнул на пол с локтя на который опирался. Он распластался на полу лицом вниз и безмолвно шевелил губами, то ли хватая воздух, то ли проклиная победившего его противника.

- Все, - устало сказал Семен, - последнюю страничку в твоей тетрадке я сам допишу.

Голубеев покосился на него жалостливо потухающими глазами. Печальный взгляд, направленный на Семена, застыл навечно. Голубеев не хотел, чтобы Семен дописывал последнюю страничку в его тетрадке, которую он старательно заполнял, подробно описывая подготовку и совершение каждого преступления. А Семен хотел дописать. И он допишет.

Семен положил ружье со стороны здоровой руки и попытался встать. Пол выскользнул из под ног, здоровенная колонна накренилась и со всего маху треснула Семена по голове. Затем вдруг стремительно поднялся пол и с треском врезал ему по лицу. Больше Семен ничего не помнил.

25

"Точно тебе говорю, старшина, - услышал сквозь забытье Семен вроде бы знакомый голос, - стреляли четыре раза. Два раза, похоже, на улице, и два раза точно в церкви!". Семен пришел в себя и приоткрыл глаза. Он лежал, уткнувшись носом в пол, вдыхая известковую пыль. Послышались шаги по помосту лесов, и снова тот же мужчина что-то произнес, и Семен узнал этот голос. Он принадлежал мужику-трактористу, которому он давеча дал червонец на пиво.

- Я ехал на тракторе мимо, - продолжал мужик, - слышу, палят из винтовки. Бах-бах! Ну, я развернулся и за тобой в поселок!

- Погоди ты, не тарахти, - прервал его старшина гнусавым тенорком, сейчас разберемся.

Семен решил ничего не предпринимать, а лежать, как лежал на полу. Неровен час, сельский милиционер бабахнет в него из табельного оружия с испугу, и тогда все в одну секунду полетит псу под хвост. Семен осмотрелся одним глазом и увидел, что уже рассвело, и ясный густой поток света льется в окно, куда осторожно заглянула голова в шапке.

- Так, так, - сказала голова, - вижу двух трупов на полу.

Семену было не очень-то приятно услышать, что его причислили к трупам, да еще так безграмотно.

- А может, они ранены или лежат без сознания? - спросил давешний мужик, заглядывая с другой стороны.

- Сейчас проверим, - уверенно сказал старшина.

Он прокашлялся, шагнул в центр оконного проема и, вытянув вперед руку с пистолетом, громко закричал:

- Если кто живой, всем руки вверх! Кто спрятался, выходи! Кто не спрятался, я не виноват!

Семен слегка шевельнул ногой, чтобы показать, что он не совсем мертвый.

- Гляди, шевелится тот правый труп! - закричал мужик. - Ногой дернул только что, я видел! Вон тот, который с ружьем рядом!

- Не ори, я тоже все видел, - деловито сказал ему старшина, - и ружье вижу.

- Эй, ты, - грозно обратился он к Семену, - встань и отойди от ружья на три метра. При неповиновении открываю огонь на поражение!

"Ну, вот началось, - подумал Семен, - логичные и трезвые указания".

- Считаю до трех! - крикнул старшина, стараясь придать своему голосу-козлетончику суровое звучание. - Раз!

- Да погоди ты, Петрович! - сказал мужик-тракторист. - Он же ранен, как он тебе встанет?

- Встанет, если жить захочет, - произнес старшина. - Ноги целы, значит, может ходить. Два!

Семен хотел бы встать, но не мог. Организм не слушался его. Самое большее, что он мог сделать, это опять пошевелить ногой.

- Кажись, я их узнал, обоих, - обрадовался вдруг тракторист, - этот, который не шевелится с распоротым пузом, мой сосед с нашей улицы...

- Два с половиной! - не переставал считать старшина.

- ... а тот второй, который шевелится, - продолжал мужик, - того, который не шевелится, вчера разыскивал...

- Два на веревочке! - считал милиционер.

- ...угостил меня сигаретой...

- Два на ниточке! - смущенно пробормотал старшина. Ему явно не хотелось произносить "три", или он просто забыл, что за цифра идет после цифры "два".

- ... и дал мне денег на пиво, - заключил тракторист.

- Два на волосиночке, - продолжал старшина.

- И мне вот этот говорит, что я, мол, из военкомата, - рассказывал далее мужик, - а соседу моему уже за полтинник. Какой там военкомат? Я как сердцем чувствовал...

- Два на паутиночке.... - совсем смутился старшина.

- Да выстрели ты в воздух, - предложил ему мужик, - они испугаются.

Повисла неловкая пауза.

- Я не могу выстрелить, - прошептал старшина.

- Почему? - вторя ему, шепотом же спросил и водитель трактора.

- Ты меня ведь из дома забрал, когда утром заехал? - спросил старшина.

- Ну, - ответил мужик.

- Что, ну? - рассердился старшина. - Я дома табельное оружие не держу. Не имею права.

- А это-то что у тебя в руках? - удивился тракторист. - Не пистолет, что ли?

- Пистолет-то пистолет, да только игрушечный, - ответил милиционер, из китайского набора у сына взял. Не с голыми руками же было ехать.

- Дурак ты, Петрович! - громко сказал водитель трактора. - У них-то небось ружье настоящее! А ты с пластмассовым пистолетиком тут скачешь.

- Я тебя посажу за оскорбление личности! - рассвирепел старшина. - Я, понимаешь, жизнью рискую, играю на грани фола, а ты обзываешься еще! Хрен я больше с тобой на рыбалку поеду на своем рабочем уазике! Будешь один на тракторе ездить!

- Ты не кипятись! - прервал его водитель трактора. - Я придумал, что делать. Сейчас ты прыгнешь вниз и возьмешь у него ружье, и будешь вооружен!

- Почему я? - удивился старшина.

- Ну, ты же ведь милиционер, - справедливо заметил тракторист, - а не я!

- Если б ты три года назад не утопил в болоте служебный мотоцикл на своей рыбалке, - резонно заметил старшина, - тоже был бы милиционером, до сих пор! А я, между прочим, сегодня выходной. Гражданское лицо.

- Ну и хрен с тобой! - сказал тракторист и ловко спрыгнул вниз.

Затем он, крадучись, подошел к Семену, схватил с пола ружье и отскочил в сторону. Семен спокойно посмотрел на него измученным взглядом. Тракторист немедленно наставил на него ствол ружья и молча нахмурил брови.

- Руки вверх! - закричал из окна милиционер.

- Да помолчи ты! - рассерженно крикнул ему тракторист и обратился к Семену:

- Говорить можешь?

- Могу, - хрипло прошептал Семен.

- Что случилось-то? - с интересом спросил тракторист. - Говорил, что из военкомата, а сам человека убил!

- Посмотри, - торопливо сказал ему Семен, - посмотри, у него за пазухой есть тетрадка? Или он мне наврал? Посмотри...

Водитель пожал плечами и подошел к трупу Голубеева.

- Фу! - сказал он. - За ним кишки на метр волочатся! Ты что ему, аппендицит вырезал?

- Почти, - ответил Семен.

Тракторист присел к трупу и порылся у того за пазухой.

- Нет ничего, - сказал он, - пусто.

- Смотри лучше, - попросил Семен. А может, и правда нет никакой тетрадки, и когда Голубеев хлопал себя по груди, то имел в виду, что у него все записано внутри, в сердце?

- Во, есть, нашел, - воскликнул тракторист, - во внутреннем кармане пиджака была.

- Что там? Что там? Что там? - заголосил наверху милиционер. - Покажи мне сейчас же! Я милиционер здесь, а не ты! Мне протокол составлять!

Тракторист спорить не стал, подошел к окну и отдал тетрадку старшине.

- Мужики, - подал с пола голос Семен, - мне бы в больничку. Я весь кровищей изошел...

- Тихо! - приказал ему старшина. - Без паники! У нас все под контролем.

Тракторист подал ему измятую общую тетрадь, и милиционер начал внимательно ее изучать. Читал он минут пять, листая страничку за страничкой. Семен ждал, а тракторист прохаживался по церкви, не спуская с Семена ствола ружья.

- Да, тут целый детектив, - громко сказал он, перегнувшись через подоконник, - подробно записано как кто-то из них двоих одного за другим каких-то людей убивал.

- Чья это тетрадь? - спросил милиционер у Семена. - Твоя или покойника?

- Его, - ответил Семен, кивнув на Голубеева.

- А не врешь, парень? - спросил тракторист, подходя поближе. - Точно его? Он хоть и "сыч", а на убийцу не похож. Чего ему людей убивать? К тому же ты его вчера искал, а не он тебя.

- Пятерых моих друзей он убил, - ответил Семен, - я должен был быть шестым. В своем доме он меня поймал. Потом хотел под поезд положить. Я убежал. Он в меня из ружья стрелял. Ранил. И вот здесь уже я его смог обмануть. И сам спасся.

Семен разговаривая, совсем запыхался, ему стало трудно дышать.

- А с чего это он твоих друзей стал убивать, а? - спросил тракторист, а милиционер тем временем изучал тетрадку.

- Ну, зачем вам это знать? - спросил Семен. - Будьте людьми, отвезите в больницу, а-то ведь сдохну тут.

- Сдохнешь, - кивнул головой тракторист, - если все нам не расскажешь. Вон, - кивнул он в сторону милиционера, - представитель власти. Считай, что это допрос. Иначе бросим тебя здесь и подыхай.

Семен перевернулся на спину. В общем-то чего на них злится? Приехали они почти сразу, после того, как он Голубеева железякой проткнул. Недолго Семен в церкви провалялся истекая кровью. А может быть если бы тракторист выстрелов не услышал, то пролежал бы Семен тут в церкви до вечера и окочурился.

- Ладно, слушайте, - сказал Семен и начал говорить, делая большие паузы между предложениями, чтобы отдышаться:

- Семь лет назад мы впятером изнасиловали дочку этого "сыча" вашего. Голубеева. По дурости и по пьяни. Она стала угрожать нам, что всех посадит. Один из наших тогда толкнул ее несильно. А она головой от тумбочку ударилась. Мы думали, померла и бросили ее на улице. А она жива была и замерзла. Все мы за это отсидели. А отец ее дождался нас с зоны. Всех, кроме меня, убил. Вот в тетрадке этой описал все. Эта тетрадка теперь единственная моя улика, что это не я всех своих подельников на тот свет отправил, а он Голубеев. Милиция по моему следу идет. На меня все подозрения. Голубеев так подстроил. И вещественные доказательства везде разбросал, чтобы меня замели.

Семен закончил рассказ и посмотрел на стоявшего рядом тракториста. Тот хитро улыбался. Он цокнул языком и спросил:

- Ну, ты рассказываешь, прямо, как в кино. Стало быть тетрадка эта теперь тебе дороже всего на свете?

- Дороже, - согласился Семен, уловив недобрые нотки в интонации тракториста.

- И сколько же денег ты за не дашь? - спросил он ухмыляясь.

Семен сразу даже не нашелся, что ответить и промолчал. А тракторист продолжил:

- Я тебе, парень зла не хочу. Но сам понимаешь - время такое. Все хотят заработать. Ты, вот, дорогие сигареты куришь, а мы папиросы. Это справедливо? Вот сейчас мы тебя городским ментам сдадим, а про тетрадку и словом не обмолвимся. Тогда попадешь ты, парень, под расстрельную статью. Снова на нары, а потом пуля в затылок. Ты этого хочешь?

"Вот козел! - подумал Семен. - Я здесь подыхаю, а он деньги вымогает".

- С собой у меня рублей десять только, - сказал Семен, - больше нет. Десять рублей не хватит?

Тут подал голос милиционер:

- Ты, парень, дурку тут не ломай! Разговор не о десяти рублях. Или ты свою жизнь так дешево ценишь?

- Нет у меня денег, - сказал Семен.

- У тебя нет, - продолжил тракторист, - у папы с мамой есть, у друзей есть. Насобираешь.

- Как? - не понял Семен. - И когда?

- Короче, пойми, что я тебе говорю. Будешь упрямится, мы тебя сдадим ментам, - сказал тракторист, - про тетрадку им не скажем. Расскажем только, что нашли тебя здесь раненного и этого "сыча" убитого. Кто в кого стрелял мы не знаем. Вот и выкручивайся.

- Сволочи вы! - произнес тихо Семен.

- Да, сволочи. Но такие слова на нас совсем не нужно тебе говорить, --сказал тракторист. А-то мы сейчас уедем и подыхай здесь, засранец.

- Да, что ты с ним нянькаешься, - крикнул из окна милиционер, - дело ясное. Мы его сдаем в ментовку, и начинаем ждать от него денег. Три дня проходит - лист из тетрадки вырываем и в печь, еще три дня - следующий лист сжигаем. Дольше будет тянуть с деньгами, больше улик потеряет! Пока всю тетрадь не спалим. Тогда за все убийства сам ответишь!

Когда Голубеев почил, проткнутый железякой, Семен вздохнул и подумал о том, что неприятности кончились. Но нет, похоже они продолжаются. Деньги. Сколько они хотят? В какую сумму они сами оценили жизнь и свободу Семена?

- Сколько вы хотите? - спросил Семен.

- Десять тысяч баксов, - выпалил мент.

Семен едва не рассмеялся сквозь слезы. Вот придурки! Они и десятой доли того, что просят в руках не держали.

- Не мало? - тревожно спросил у мента тракторист.

Поистине жадность человеческая не имеет предела.

- У меня столько нет, - выдохнул Семен, - и взять негде...

- Нас это не волнует, - усмехнулся тракторист, - ты в дерьмо вляпался, ты и выпутывайся. Отказываешься если, то мы поехали. А тетрадь прямо тут сейчас сожжем.

Семен задумался. Где ему взять такие деньги, сидя в тюрьме? Кто даст за него десять тысяч? Мама, которая со своей пенсией перебивается с хлеба на воду? Или Антон Сергеевич, который за свою копейку удавится? У самого-то Семена было в запасе баксов двести и все.

- Баксов двести могу вам дать, - сказал Семен.

- Ты издеваешься над нами?! - заорал милиционер. - Тебе сказали русским языком десять тонн баксов и ни франком меньше!

- Десять тонн баксов! - грозно повторил тракторист. - И ни франком меньше!

"Ну, хрен с ними, - подумал Семен, - главное тетрадку сберечь, а там видно будет".

- Хорошо, - сказал он, - десять, так десять.

Тракторист и милиционер довольно захихикали.

- Только уговор такой, - сказал им Семен, - тетрадку не рвите, листки не жгите. Все равно на эту трехомудию с поиском денег время нужно больше чем три дня. Пока я из Крестов связь с городом налажу, пока деньги найду. Продать может быть что-то придется А это быстро не делается. Когда придет человек к вам с деньгами, вы ему тетрадку отдайте.

- Отдадим, если деньги увидим, - согласился тракторист, - а ты не вздумай ментов к нам подослать за тетрадкой. Даже не думай обмолвится об ней. Нас все равно на допрос вызовут и если мы хоть краем уха услышим, что менты знают про тетрадку - пеняй на себя, сожжем ее! Фамилия моя Пономарев. Запомнить просто. Меня здесь все знают. Когда деньги насобирают твои кореша - пусть меня ищут!

- Нет, меня, - закричал старшина своему другу, - а-то ты меня напаришь! Деньги возьмешь и смоешься!

- Заткнись ты, придурок, - гневно сказал ему тракторист Пономарев, - я свою жопу подставляю, а ты тут хренотень несешь!

- Деньги мне, - повторил он Семену. - Этого придурка не слушай, мы с ним найдем как баксы поделить.

- Ладно, - согласился Семен.

Тракторист присел возле Семена и пристально посмотрел ему в глаза.

- Ну, что ж, лежи пока и смотри не подохни, - сказал тракторист, сейчас отвезем тебя в больницу. Через окно мы тебя однозначно не вытащим. Сорву замок на воротах, мы тебя достанем из церкви и в милицейском уазике добросим до города. А там сдадим ментам.

Он развернулся и пошел к окну. Там ему подал руку старшина, тракторист вылез наружу, и они скрылись в оконном проеме. Через пару минут от удара хрустнула дверь, и открылись створки. Семен, отлежавшись, смог привстать, и, опираясь на тракториста, вышел наружу и сел на заднее сидение в уазик. Они выехали на поле и поехали, трясясь на ухабах и поднимая пыль. Семен смотрел в окно и любовался на небо и солнце. Ему очень нравилось жить.

Милиционер то и дело сурово поглядывал на Семена, отвлекаясь от движения. Тракторист сидел молча и смотрел только вперед, сжимая ружье. И вот, выезжая на асфальтированную дорогу, их уазик нос к носу столкнулся с двумя милицейскими машинами с мигалками, едущими им навстречу. Видимо, не один только тракторист слышал ночные выстрелы в лесу. Машины остановились, из них стремительно выскочили ОМОНовцы в бронежилетах и в касках.

Тракторист, увидев ОМОНовцев, радостно улыбнулся и неосмотрительно сделал глупость. Он вылез из автомобиля с ружьем наперевес. И тут же один из ОМОНовцев без предупреждения выпустил автоматную очередь у него над головой.

- На землю! - скомандовал ОМОНовец. - Лицом вниз! Оружие брось в мою сторону!

Тракторист покорно выполнил указание и через долю секунды уже лежал носом в грязи, а злополучное ружье подобрал суровый ОМОНовец. Стражи порядка окружили машину. Выволокли за шкирку милиционера, который тоже радостно улыбался и кричал:

- Спокойно, без рук! Я при исполнении! Мы задержали опасного преступника!

Ему немедленно дали поддых сапогом и пару раз стукнули головой о капот машину, а затем положили на землю рядом с трактористом. Коля понял, что ему лучше пока больше ничего не говорить. Семен к тому времени чувствовал себя уже настолько хреново, что на приказ выйти из машины и лечь на землю отреагировал как смог. Он попытался встать, тут же потерял сознание и вывалился в открытую дверь машины прямо под ноги суровым стражам порядка. Один из ОМОНовцев схватил его за шиворот и волоком потащил к машине.

- Всех в отделение! - скомандовал самый главный ОМОНовец.

Милиционера и тракториста, невежливо попинывая, подняли с земли и затолкали в машину вместе с Семеном, которого бросили на пол в фургоне ОМОНа. Незабинтованная рана немедленно начала кровоточить. Семен был без сознания и лежал на полу без движения. И это было очень плохо. Потому, что именно сейчас, в эти минуты он мог бы попросить ОМОН немедленно изъять злополучную тетрадь у вымогателей. Но Семен был без сознания. А тетрадка покоилась под сидением УАЗика.

Милиционер снова подал голос.

- Он преступник, - сказал он главному ОМОНовцу, указав пальцем на Семена, - мы его задержали.

- Разберемся! - ответил ему нелюбезный командир стражей порядка и добавил:

- Заткнись!

Милиционер Петрович, хоть и не слыл по своему поселку слишком умным, а все-таки понял, что заикаться о своих правах ему сейчас не стоит, а лучше безропотно ехать, куда везут. Тракторист понял тоже самое. Автомобили ОМОНа развернулись и помчались в направлении города. Один из ОМОНовцев сел за руль кобринского милицейского УАЗика и поехал на нем вслед за своими.

Далее действие завертелось быстро. Тракторист и милиционер сначала были обысканы и слегка побиты для ума, далее их вызвали на допрос, где они в деталях описали картину происшедшего. Стало ясно, что эти двое являются лишь невольными свидетелями убийства в церкви и поэтому наподдали им зря. Но такие судебные издержки иногда случаются во всепоглощающей борьбе с преступным миром, поэтому перед ними никто не извинился, их просто отправили восвояси.

Тетрадка с записями Голубеева лежала на своем месте в служебной машине под сидением. Было видно, что в машине произвели обыск, но, видимо, поверхностный и недобросовестный. Важная улика не пострадала. На руках у свидетелей остался главный козырь, нужный Семену для спасения. Но рассказать об этом Семен не мог.

Из-за большой потери крови и перенесенных им приключений, он впал в кому и в беспамятстве был отправлен в изолятор. Ему и оказали первую медицинскую помощь. Дело об убийстве в церкви мирного гражданина Голубеева получило свой старт.

27

Семен пришел в себя через неделю после происшествия. На первом же допросе он рассказал следователю все, что знал о череде убийств и как самому ему удалось избежать расправы над собой. Следователь слушал с недоверием. Официальная версия следствия, до случая убийства в церкви была совершенно иной.

И звучала она примерно так. Не какой-то Голубеев, а именно Семен по непонятным причинам вдруг начинает убивать своих подельников одного за другим. Факты были налицо. Записная книжка Семена найдена в ларьке, где произошло убийство Алика. Именно Семен находился рядом с Кириллом в тот момент, когда тот свалился с проткнутым заточкой животом. Стало быть он его и убил. Мало того - на опознании Матвеич, сторож завода, где работал покойный Василий, поразмыслив, указал именно на Семена. То ли его подучили так в милиции, то ли перепутал сослепу.

Таким образом четыре убийства, включая и умерщвление Голубеева, практически не нуждались в дополнительном расследовании - для следствия было очевидно, что их совершил Семен. Оставалось доказать причастность Семена к еще двум преступлениям - замерзшей Таньке и пропавшему Бомбе.

Время шло и играло не на стороне Семена, и тогда он хотя и с трудом, но нашел способ передать на волю послание Антону Сергеевичу, в котором написал о том, что существует важная улика, которая поможет ему выбраться из тюрьмы, если только Антон Сергеевич заберет ее у людей в Кобрино. Написал и о том, что требуют с него за нее десять тысяч долларов. Семен подробно описал, как найти дом, как зовут мента и тракториста и стал дожидаться ответа. Он был уверен, что Антон Сергеевич не будет платить двум мудакам такую сумму, а просто подтянет свою "крышу" из "добрых" молодцев, те наподдадут вымогателям и отберут тетрадь. Или наоборот - сначала отдадут деньги, потом вернутся, деньги отберут и наподдадут. Очередность действий особой роли не играет.

Он сидел в камере предварительного заключения и ждал. Но ответа не было. Прошла неделя, две, три. Уже "находились" кое-какие доказательства о причастности Семена к убийству Таньки. Уже впрямую спрашивал Семена следователь о том, где он закопал труп Бомбы. Петля на шее затягивалась все туже и туже, а Антон Сергеевич не подавал ни звука. Больше Семену обратиться было не к кому. Это был крайне печальный финал его и без того невеселой жизни. Семен лежал на нарах и грустно смотрел в потолок. Начинался новый день, но он не сулил ничего хорошего.

В это время Антон Сергеевич сидел в кабинете и занимался утренними делами, попивая остывающий кофе. Последнее время его репутация в среде бизнесменов сильно пострадала из-за этого случая с его водителем Семеном. Не то, чтобы, конечно, все бизнесмены на самом деле были без греха и поэтому стали презирать проштрафившегося Антона Сергеевича. Просто, как говорится, не пойман - не вор. А уж если попался, то пеняй на себя!

Надо же так подставиться - чтобы под самым носом у тебя работал матерый убийца, укокошивший за неделю шестерых. А ведь за ту самую неделю даже и виду не подал ни разу ни жестом, ни словом - стальные нервы у парня. Так он мог и самого Антона Сергеевича пришить когда-нибудь совершенно спокойно. Да, пять лет лагерей бесследно не проходят. Хорошо, что все так еще получилось, что его сразу поймали, и теперь Семен сидит и уже, наверное, не выйдет.

Да, он в самом начале хотел помочь Семену, когда еще не знал, в чем дело, когда еще можно было выкрутиться, но теперь, когда Семен в блевотине по самую макушку, Антон Сергеевич и пальцем не пошевелит, чтобы его оттуда достать.

Но более всего возмутило Антона Сергеевича, что Семен прислал ему из тюрьмы записку, в которой просил помочь выкупить для него какую-то улику. Да еще за десять тысяч баксов! Невероятная наглость! Как будто у Антона Сергеевича эти самые баксы в огороде растут! Мало Антон Сергеевич в дерьме вымазался, чтобы еще этой херней заниматься. Наверняка ничего такого не существовало, никакой тетрадки, ради которой стоило бы ему, бизнесмену с безупречной репутацией, ехать в какое-то Кобрино и искать там жадного тракториста с продажным ментом, вызывая подозрение у властей. Тем более, что скорее всего эта тетрадка всего лишь плод фантазии Семена, попавшего в тюрьму и ищущего любой шанс, что бы оттуда выпрыгнуть. Чего только не придумаешь, сидя на нарах? Даже такой бред про тетрадку, которая стоит десять тысяч зеленых. Даже и думать серьезно об этом совершенно не стоило, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринимать.

Но Антон Сергеевич на всякий случай записку не выкинул, а спрятал в сейф и постарался позабыть о ней. Так он сидел за компьютером и думал о Семене, тупо уставясь в экран монитора, когда зазвонил телефон.

- Антон Сергеевич, вас дама к телефону, - сказала секретарша и прочитала по бумажке, - Герцеговина Ивановна, директор пансионата для пожилых в Коломягах. Соединять?

- По вопросу? - спросил Антон Сергеевич.

- Не знаю, - смутилась секретарша, - уточнить?

- Не надо, - милостиво позволил Антон Сергеевич, - соединяй.

В трубке пискнуло и щелкнуло, и Антон Сергеевич услышал приятный женский голос с интонациями начальника среднего звена.

- Здравствуйте, Антон Сергеевич, - сказала женщина. - Меня зовут Герцеговина Ивановна.

- Очень приятно, - безрадостно ответил Антон Сергеевич. И правда, чего ему радоваться звонку какой-то неведомой Герцеговины Ивановны.

- Меня интересует Семен, - сказала Герцеговина Ивановна, - вы его знаете?

Антон Сергеевич насторожился:

- А что именно вас интересует?

- У меня остались кое-какие его вещи, - ответила Герцеговина Ивановна, - я бы хотела их ему отдать.

- А почему вы звоните мне? - спросил Антон Сергеевич.

- К сожалению, никаких координат его я не знаю, - ответила Герцеговина Ивановна, - обнаружила только несколько ваших визиток в его куртке.

- Стало быть, вы случайная знакомая? - усмехнулся Антон Сергеевич.

- Ну, не совсем так, - возмутилась Герцеговина Ивановна, - я хочу отдать ему его кожаную куртку и ботинки. Это все-таки не такие вещи, которыми можно разбрасываться.

- Боюсь, что теперь уже до конца жизни Семену придется носить другую одежду, - сострил Антон Сергеевич, - фуфайку и кирзовые сапоги.

- Что? - испуганно спросила Герцеговина Ивановна. - Что вы сказали?

- То, что слышали, - ответил Антон Сергеевич, - а вам, как случайной знакомой. вообще посоветую в это дело не лезть. Сходите на толчок и продайте там и куртку и сапоги, если у вас все это некому носить.

- Он сам еще у меня взял кое-что, - растерялась Герцеговина Ивановна, но дело не в этом... А что случилось-то?

- А вот то и случилось, что вы говорите, - ответил Антон Сергеевич, - я тоже и подозревать ничего не мог. А Семен наш шесть человек за неделю на тот свет отправил, и теперь я сижу здесь весь в дерьме. И на допросы езжу, как последний идиот!

- Это неправда! - твердо произнесла Герцеговина Ивановна. - Семен не мог этого сделать! Это клевета!

- Но ведь вы сами говорите, что он взял у вас кое-что и скрылся? издевательским тоном спросил Антон Сергеевич.

- Пустяки это, - ответила Герцеговина Ивановна, - он просто взял куртку и ботинки моего мужа, а оставил свои. Потому, что холодно было, а он был без машины. И я...

- В общем, я вас предупредил, - прервал ее Антон Сергеевич, - Семен задержан по подозрению в убийстве шести человек. Это вас не пугает?

- Нисколько! - ответила Герцеговина Ивановна. - Он не похож на убийцу! Неужели вы сами этого не замечали, если хорошо знали его?

- Но что вы от меня-то хотите, я не пойму? - спросил Антон Сергеевич.

- Нужно помочь Семену выпутаться, если есть такая возможность! - твердо сказала Герцеговина Ивановна.

- Такой возможности нет! - сказал Антон Сергеевич. - Он же не кусок сыра украл в магазине, а людей убил!

Антон Сергеевич давно бы прекратил весь этот разговор, но, честно говоря, где-то в глубине души его терзало то, что он не помог Семену с этой поездкой в Кобрино и не вызволил из рук свидетелей главную улику.

- Насколько сильно вы хотите помочь Семену? - спросил Антон Сергеевич собеседницу, хорошо подумав.

- Насколько смогу, - ответила Герцеговина Ивановна. - А что нужно сделать для этого?

- Приезжайте ко мне в офис к восемнадцати ноль-ноль, - сказал Антон Сергеевич, - я расскажу вам.

- Хорошо, - согласилась Герцеговина Ивановна, - я буду у вас ровно в восемнадцать ноль-ноль.

Она положила трубку и задумалась. Может быть, она и вправду ошиблась в Семене? Нет, не похож он на бессердечного убийцу. Хотя многие маньяки никогда и ни у кого не вызывали подозрений, пока их не ловили с поличным. Даже если все это и так, то все равно Герцеговине Ивановне нужно поподробней узнать об этих убийствах. И тогда уже можно будет делать какие-то выводы.

Поэтому Герцеговина Ивановна приехала на встречу к Антону Сергеевичу, как договаривались - ровно в восемнадцать ноль-ноль. Они сели в офисе за небольшой журнальный столик, и Антон Сергеевич спросил:

- А вы, собственно, в каких отношениях пребывали с Семеном? Что-то не припомню, чтобы он о вас мне рассказывал.

Герцеговина Ивановна слегка покраснела и ответила:

- Мы с Семеном были друзьями. А часто ли он вообще вам что-то рассказывал о себе и своей личной жизни? Интересовало ли вас это когда-нибудь?

Антон Сергеевич неподдельно смутился проницательности своей гостьи и продолжил, стараясь не касаться больше затронутой им темы:

- Дело в том, Герцеговина Ивановна, что Семен обвиняется в убийстве пятерых своих подельников и отца потерпевшей. Он был ранее судим, если вы этого не знали, за групповое изнасилование и тяжкие телесные повреждения. Их жертва умерла...

Герцеговина Ивановна побледнела и покачнулась в кресле. Как непохоже было то, что говорил сейчас этот человек на того Семена, с которым она познакомилась.

- Так вот, за неделю до того, как Семена арестовали в Кобрино...

- Что? - перебила Антона Сергеевича Герцеговина Ивановна. - Вы сказали, в Кобрино? Я как раз узнавала для него адрес одного человека в этом самом месте. Голубеев, кажется?

- Да, это отец их жертвы, - согласился Антон Сергеевич. - Он убит.

- Боже мой, - прошептала Герцеговина Ивановна.

Она поняла, что ошиблась в Семене. Господи, зачем она ввязалась в эту историю и хочет помочь убийце? Чего ей спокойно не сидится в доме престарелых? Ищет на свою задницу приключении в ее-то возрасте.

- Официальная версия такова, - продолжал Антон Сергеевич, - что Семен убил пятерых своих подельников, а затем убил отца жертвы и теперь пытается свалить всю вину на покойного.

- Но зачем ему убивать своих этих... как вы их называли? - искренне удивилась Герцеговина Ивановна.

- Подельников, - подсказал Антон Сергеевич, - вот и я думаю, зачем ему это? Совершенно ни к чему.

Герцеговина Ивановна задумалась.

- Недели три назад, - продолжил Антон Сергеевич, - мне передали письмо от Семена из тюрьмы. Он пишет, что есть какая-то тетрадка, в которой Голубеев описывает, как он убивал подельников Семена. Это якобы важная улика, которая поможет Семену выпутаться из выдвинутых против него обвинений.

Антон Сергеевич пристально посмотрел на гостью, любуясь произведенным эффектом. Глаза Герцеговины Ивановны блеснули.

- Где она? - спросила Герцеговина Ивановна. - Где эта тетрадка?

- Она у свидетелей в Кобрино, - ответил Антон Сергеевич. - Подробного адреса нет, но есть их имена и приметы дома, где живет один из них.

- Почему же вы ничего не сделали? - удивилась Герцеговина Ивановна. Не нашли этих людей, не поговорили с ними хотя бы?

- Я не верю в эту галиматью, - ответил Антон Сергеевич, - если вы верите, то сами этим и занимайтесь!

- Я согласна, - ответила Герцеговина Ивановна, - давайте письмо. По крайней мере это шанс узнать правду.

- Но я не сказал вам самого главного, - тихо произнес Антон Сергеевич, - эти самые два свидетеля, по словам Семена требуют выкуп за тетрадь - десять тысяч долларов.

- Сколько? - переспросила Герцеговина Ивановна.

- Десять тысяч долларов, - членораздельно произнес Антон Сергеевич.

- За тетрадь? - переспросила Герцеговина Ивановна. - Десять тысяч?

- Честно говоря, - сказал Антон Сергеевич, - я вообще сомневаюсь в существовании этой тетрадки. Но даже если бы это оказалось правдой, то заплатить такие деньги я не имею возможности. Я не настолько богат, чтобы разбрасываться деньгами.

- Даже ради того чтобы спасти от смерти знакомого вам человека? - с неприязнью спросила Герцеговина Ивановна.

- Даже ради этого, - невозмутимо ответил Антон Сергеевич, - у меня просто нет таких денег. Лишних.

Герцеговина Ивановна оглядело шикарно обставленный офис Антона Сергеевича и спросила:

- Та машина на которой ездил Семен принадлежит вам?

- Да, - ответил Антон Сергеевич.

- Продайте ее, - сказала Герцеговина Ивановна, - и помогите Семену выйти из тюрьмы!

- С чего бы я стал так делать? - рассмеялся Антон Сергеевич. - Мне все это совершенно не нужно!

- Вы подлец! - сказала Герцеговина Ивановна.

Лицо Антона Сергеевича моментально приняло другое выражение.

- Ну, знаете, - сказал он, - следите за своим языком.

- Не пугайте меня, - ответила ему Герцеговина Ивановна, - вы сами всего боитесь. Давайте письмо, я займусь им сама.

- Могу ли вам доверять? - с деланным сомнением спросил Антон Сергеевич.

- А кому вы можете еще доверять? - рассерженно спросила Герцеговина Ивановна. - Самому себе? Давайте письмо!

Антон Сергеевич, сердясь на себя за то, что вообще начал этот разговор с незнакомой дамой, достал из кармана пиджака письмо и протянул Герцеговине Ивановне.

- Держите меня в курсе этого дела, - попросил Антон Сергеевич.

- А зачем? - с издевкой спросила Герцеговина Ивановна. - Это же вам не нужно!

- Как знать? - покачал головой Антон Сергеевич. - По крайней мере, если я буду уверен, что тетрадь действительно существует, то я смогу дать часть этих денег. Но я сильно сомневаюсь что такая тетрадь есть.

Герцеговина Ивановна ничего на это не ответила, она спрятала письмо в сумочку и, попрощавшись, вышла из кабинета. Антон Сергеевич про себя выругался и закурил. На душе у него стало легче. Он только что сбросил со своих плеч груз ответственности, который его тяготил.

28

Герцеговина Ивановна пришла домой и задумалась. Десяти тысяч долларов у нее не было. Зачем она вообще взяла это письмо? Кто для нее этот Семен, и зачем она будет заниматься его освобождением? И почему она? Ведь наверняка у Семена есть и друзья, и родители, которые знали его всю жизнь. Не может же человек быть совершенно одинок?

Конечно, не может, но тем не менее факты говорили об обратном. Три недели провалялось в сейфе у Антона Сергеевича письмо с мольбой о помощи. За три недели не нашлось ни одного человека, готового помочь Семену выбраться из тюрьмы. Значит, она, Герцеговина Ивановна, одна в целом мире, один человек, которому Семен не безразличен. Но несмотря на это, десяти тысяч долларов у нее все равно нет.

Герцеговина Ивановна полезла в сервант в потайное место, где у нее хранились деньги, откладываемые на летнюю поездку в Париж. Много лет она мечтала съездить во Францию. Этих денег все равно бы не хватило, чтобы отдохнуть в Париже как следует. Не хватало их и для того, чтобы выкупить тетрадку, нужную Семену. Но Герцеговина Ивановна не отчаивалась. В конце концов, она умная женщина и найдет выход из сложившейся ситуации. Она перевязала деньги резинкой и сунула в сумочку.

Герцеговина Ивановна решила съездить в Кобрино, разыскать там тракториста, о котором написал в своем письме Семен и поговорить с ним о тетрадке. Времени до вечера было еще достаточно, тем более что наверняка этого тракториста Пономарева дома можно было найти только вечером.

Электричка ехала медленно, никуда не спеша. Герцеговина Ивановна страшно волновалась. Выйдя на платформу поселка Кобрино, она узнала, как ей пройти на улицу Жана-Жака Дюбло и отправилась разыскивать Пономарева.

Найти его оказалось не трудно. Возле дома стоял трактор, а в самом дому на кухне тракторист Пономарев и его друг старшина распивали водку. Открыла дверь Герцеговине Ивановне хмурая полная женщина средних лет, вероятно, жена Пономарева.

- Вы к кому? - спросила она, недобро разглядывая холеную даму.

- К Пономареву, - ответила Герцеговина Ивановна и постаралась улыбнуться.

- А вы кто такая? - спросила еще грознее женщина, загородив мощной грудью проход в дверь.

- Мне нужно с ним поговорить по важному делу, - сказала Герцеговина Ивановна. - Пропустите, пожалуйста.

- Проходите, раз уж пришли, - буркнула жена Пономарева и крикнула на кухню:

- Миша, тут к тебе какая-то тетка!

Герцеговина Ивановна, слегка обидевшись на "тетку", прошла на кухню. За столом она увидела двух мужчин лет тридцати. Один из них был значительно больше и толще другого, к тому же на нем были одеты грязные спортивные штаны. По ним Герцеговина Ивановна поняла, что перед ней хозяин дома Пономарев. Мужчины поглощали стоявшую перед ними на столе в большой миске вареную картошку. Видимо, они только что выпили и теперь закусывали.

- О! - сказал Миша. - Вы кто?

- Я Герцеговина Ивановна, - представилась гостья.

- А я Кактус Петрович, - глупо сострил гость - мужичонка в милицейских штанах и тельняшке - и захихикал козлетончиком.

- Рада познакомиться, Кактус Петрович! - сказала ему Герцеговина Ивановна. - Вам очень идет это имя.

Милицейский старшина, а это был конечно же он, нахмурился. Ему не понравилось, что какая-то мымра подшучивает над ним. Он понимал и высоко ценил только свой собственный юмор. Миша с интересом посмотрел на Герцеговину Ивановну и поковырял в носу.

- Ну, дак че? - спросил он.

- Мне нужно побеседовать с вами наедине, - сказала Герцеговина Ивановна, - дело касается человека, который сейчас сидит в тюрьме.

Лица обоих мужчин вытянулись, глаза вылезли на лоб, а изо ртов у них натурально закапала слюна. В глазах у них завертелись, засверкали зеленые бумажки с портретами президентов Соединенных Штатов. Старшина вскочил со стула и поплотнее прикрыл дверь на кухню.

- Это Коля, - показал рукой на старшину Миша, - у меня от него тайн нет. Можете спокойно говорить, мы оба свидетели по этому делу. И компаньоны.

- Может быть, я могу присесть? - спросила Герцеговина Ивановна.

- Садитесь, - сказал Миша и подвинул Герцеговине Ивановне стул.

- А вы кто тому парню, который сидит, - спросил Коля, глупо тараща глаза, - мама, что ли?

- Дочь, - ответила Герцеговина Ивановна, с презрением взглянув на Колю.

- Ха-ха-ха, дочь, такая старая, - захохотал недалекий Коля, - тоже мне, сказала глупость.

Герцеговина Ивановна вспыхнула и рассердилась. Намеки на ее возраст, особенно в устах этого дегенерата возмущали Герцеговину Ивановну. Но ссориться с этими двумя не входило в ее планы, и поэтому Герцеговина Ивановна сдержала свой гнев. Сначала она думала обратиться к этим людям чисто по-человечески, попросить их помочь попавшему в беду Семену, но теперь поняла, что это у нее вряд ли получится по причине крайне обедненного интеллекта ее собеседников.

- Я хочу увидеть тетрадь, - сказала Герцеговина Ивановна.

- Какую такую тетрадь? - ухмыльнулся Миша. Он попытался поиграть в шпионов.

- Не валяйте дурака, - сказала Герцеговина Ивановна. - Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

- Откуда мы знаем, что вы не из милиции? - спросил Миша. - Сходи-ка, Коля, посмотри, нет ли за ней "хвоста"?

- Почему я? - оскорбился Коля. - Я все-таки старшина, и не командуй мной!

- Ну и сиди тут, полудурок! - рассердился Миша, вставая. - Опять захотел от ОМОНа по зубам получить?

Коля, убежденный последним доводом, пулей вылетел с кухни и бросился во двор. Он обежал два раза вокруг дома и вдоль по улице туда и обратно два раза, но никого не встретил, кроме одного своего знакомого собутыльника, от которого едва отвязался. Пока Коля бегал по улице, на кухню пришла жена Миши и, подозрительно косясь на Герцеговину Ивановну, стала греметь кастрюлями.

- Выйди, Ленка, - сказал ей Миша, - у нас дело, нужно поговорить.

- Не выйду, - сказала Ленка, - мне надо ужин готовить.

- Успеешь, - сквозь зубы процедил Миша, - быстро пошла вон!

- Да, как же! - взвизгнула вдруг пышнотелая Ленка, как свинка перед забоем. - Я уйду, а ты тут с этой мымрой крашеной целоваться будешь!

Герцеговина Ивановна едва не расплакалась. Полчаса не прошло, как она пришла в этот дом, а ее уже трижды оскорбили. Миша встал со стула и грозно двинулся своим огромным телом на Ленку. Та замахнулась на него сковородкой, но Миша ловко врезал ей ладонью по уху и толкнул вместе со сковородкой в дверной проем.

- А-а-а! - завопила Ленка и побежала в комнату, бросив сковородку.

Там она продолжала, взвизгивая, поносить на чем свет стоит свирепого Мишу и угрожать ему смертельной расправой. Герцеговина Ивановна еле сдерживалась, чтобы не убежать. В это время вернулся Коля.

- Все чисто, - сказал он, запыхавшись, - никого подозрительного в округе нет.

Он даже не обратил ни малейшего внимания на визжащую Ленку. Видимо, такие сцены в этом доме не были редкостью. Коля налил себе стопочку и залпом выпил ее в одиночестве. Затем схватил картошечку и с аппетитом зажевал водку.

- Значит, все чисто, - нараспев произнес Миша, - можно начинать разговор.

- Можно, - сказала Герцеговина Ивановна, - покажите тетрадь.

- Мы хотим сначала увидеть наши денежки, - ухмыльнулся Миша.

- У меня есть подозрение, - сказала ему Герцеговина Ивановна, - что никакой тетрадки не существует. Я не могу доверять вам на слово. К тому же я полагаю, вы не настолько глупы, чтобы думать, что я буду таскать с собой такую сумму.

- О-о, - разочарованно протянул Коля, - денег нет, и тетрадки нет.

- Останетесь ни с чем, - спокойно сказала Герцеговина Ивановна, - кроме меня, уверяю вас, покупателей больше не будет.

- Ладно, - согласился Миша, - тетрадь покажем.

Он кивнул Коле, тот сразу же полез куда-то под холодильник и вытащил оттуда завернутую в пакет, сложенную пополам старую тетрадку. Герцеговина Ивановна листала ее и понимала, что это то, что нужно. Голубеев не только подробно описывал каждый день, когда он убивал людей, он еще и ставил свою размашистую подпись под каждым днем. Последняя страничка была чистой.

В кухню ворвалась Ленка и закричала Мише из двери:

- Ну, ты попомнишь меня! А ведь мама мне говорила, не связываться с тобой, алкашом и бабником! Но я-то, дура, не слушала!

Миша поднялся со стула, и Ленка проворно юркнула обратно в дверь и, как обиженный маленький слон, застучала ногами по полу, убегая.

- А где деньги-то? - спросил Коля, который сути предыдущего разговора не уловил.

- Начнем с того, что десять тысяч долларов нелепая сумма, - сказала Герцеговина Ивановна.

- Лепая, лепая! - не согласился Коля. - Еще какая лепая!

- Если хотите спасти его, - сказал Миша неуверенно, - найдете деньги.

- Я хочу спасти Семена, но столько денег у меня нет, - сказала Герцеговина Ивановна, - и взять их негде. Поэтому я просто уйду сейчас, и у вас не останется ничего, кроме старой бесполезной для вас тетрадки.

Герцеговина Ивановна даже приподнялась со стула. Она блефовала, чувствуя интеллектуальное превосходство над этими людьми. И они испугались. Что она уйдет. И правда, Миша с Колей три недели с нетерпением ждали человека, который притащит им в клювике мешочек зеленых купюр. Время шло, человека все не было, они уже начали отчаиваться. Они просто очень любили деньги. Вот теперь появилась эта тетка, готова торговаться с ними. Ну ладно, пусть не десять тонн, но сколько тогда?

- Ну, ладно, - уныло произнес Миша, - пусть не десять тонн, но сколько тогда?

- А вас совесть не мучит? - неожиданно спросила Герцеговина Ивановна. Вы можете помочь невинно пострадавшему человеку, а сами торгуетесь здесь, как на базаре!

- Мы никому не помогаем за бесплатно, - зло сказал Миша, - у нас тут не собрание христиан!

- Да уж, конечно, не собрание, - согласилась Герцеговина Ивановна, - но что-то человеческое в вас осталось?

- Понятно, - сказал Миша, - платить не хотите. На совесть решили давить.

- Это бесполезно! - гордо произнес Коля. - У нас нет совести!

- Что ж, - лицемерно вздохнул Миша, - придется тетрадку сжечь!

Герцеговина Ивановна решила воспользоваться старым рыночным психологическим приемом, чтобы выкупить тетрадь. Она полезла в сумочку, достала оттуда пять сотенных купюр долларов и распушила их веером. Глаза Миши и Коли заблестели дьявольским огнем. Жадность стала душить их с неимоверной силой.

- Вот, - сказала Герцеговина Ивановна, - этого даже много.

Конечно, она сильно рисковала. Если сейчас два этих подонка откажутся продать тетрадь за пятьсот баксов, то идти потом одной по темному поселку с полутонной зеленых в сумочке будет страшновато. Но Миша и Коля уже смотрели не отрываясь, как кролики на удава, на зелененькие бумажки в руках Герцеговины Ивановны.

- Маловато будет, - сдавленным голосом произнес Миша.

- Хватит, - твердо сказала Герцеговина Ивановна.

Миша протянул руку к деньгам, Герцеговина Ивановна взяла со стола тетрадку и только тогда отдала Мише деньги. Миша долго рассматривал доллары на свет, водил по ним пальцем, Коля елозил на своем стуле и нетерпеливо покашливал.

- Ладно, - сказал наконец Миша, - мы люди добрые, забирай тетрадку почти задаром. И помни нашу доброту.

- Буду помнить, - пообещала Герцеговина Ивановна, пряча тетрадь в сумку.

- Нет, мало, - завопил вдруг Коля, - пусть еще сережки золотые снимает, а то что это? Пришла тут, нас напарила и уходит!

Герцеговина Ивановна встала со стула и, ни слова не говоря, двинулась к выходу. Ей хотелось поскорей покинуть этот дом. Из комнаты выскочила зареванная Ленка, прижимавшая к животу испуганного мальчишку лет пяти. Миша сиял, как начищенный самовар. Нагрудный карман ему оттопыривали заветные бумажки, и от этого он был счастлив. Коля вертелся у Миши за спиной, его "душила жаба", что они все-таки стрясли с женщины так мало денег.

Герцеговина Ивановна вышла из дома и чуть ли не бегом помчалась к станции. Она боялась, что Коля ее будет преследовать, чтобы отобрать у нее золотые сережки. Но погони не было, и Герцеговина Ивановна без проблем села в электричку.

Приехав в город, Герцеговина Ивановна на всякий случай откопировала на ксероксе содержимое тетрадки, а утром прямиком направилась к следователю, ведущему дело Семена. Она долго с ним говорила, показала тетрадь, рассказала, как, где и когда она ее добыла. Как мы уже заметили, Герцеговина Ивановна была женщиной не глупой, и у нее хватило ума переписать номера на банкнотах, которые у нее вымогали Миша и Коля.

Следователь с негодованием осудил поступок свидетелей и тут же занялся этим делом. Герцеговина Ивановна совершенно не хотела Мише и Коле зла, но тем не менее назавтра же в Кобрино приехали недвусмысленные люди в форме. Они обнаружили Мишу и Колю возле вино-водочного магазина. В карманах у подвыпивших приятелей оказались злополучные баксы, номера которых совпали с данными Герцеговиной Ивановной номерами так точно, как никогда в спортивной лотерее не совпадали. Люди в форме, несмотря на раскаяние двух друзей, тут же увезли с собой и Колю, и Мишу. Надолго ли, нет, нам это не известно.

29

В городе цвела сирень. Было жарко и солнечно. Люди радовались лету и теплу, отдыхали, сидя на лавочках в сквере. Семен вышел из дверей и прищурился от яркого солнца. Он не надеялся больше его увидеть вот так, стоя на разогретом асфальте, среди тополей и домов родного города.

Несколько месяцев он провел в душной и темной тюремной камере за преступления, которых не совершал. И вряд ли Семен вообще бы вышел из тюрьмы, если б Герцеговина не принесла в милицию Голубеевскую тетрадку. Эксперты, изучив тетрадь, подтвердили, что все это было написано рукой Голубеева, и написано так подробно, что сомнений не осталось - именно Голубеев убил и Бомбу, и Василия, и Алика, и Таньку, и Кирилла. Стало ясно, что Семен прикончил Голубеева, защищаясь от его ружья. В пределах допустимой самообороны. Вот так, в одночасье Семен перестал быть виноватым. Правда, выпустили его не сразу. Хотели поискать, за что он мог бы еще посидеть, раз уж его кормили и предоставляли жилье бесплатно в тюрьме так долго. Преступлений за Семеном не нашлось. И хорошо, что выпустили вообще.

Семен немного постоял, подставляя лицо лучам солнца и двинулся в сторону метро.

- Семен, - окликнул его кто-то сзади.

Он сразу же узнал этот голос, но оглянулся не сразу. Герцеговина спасла его. Женщина, о которой он забыл практически сразу же после того, как вышел из ее подъезда. Крошечный эпизод жизни превратился в очень важный миг в его судьбе. Зачем Герцеговине нужно было делать все это? Кто он для нее?

Семен повернулся и хотел улыбнуться Герцеговине. Но мышцы лица отказались повиноваться ему. За последние несколько месяцев он ни разу не улыбался, Семен просто забыл, как это делается. Герцеговина стояла, нелепо крутя в руках какой-то журнальчик и кусала губы. Семен быстро подошел к ней, крепко обнял и прижал к груди. Герцеговина заплакала, уткнувшись ему в плечо.

Они стояли так долго, среди оглядывающихся прохожих и сигналящих автомобилей и ничего не говорили друг другу. Они не хотели думать о том, что будет с ними дальше, а просто наслаждались тем мигом, который был у них сейчас.