"Виктория и Альберт" - читать интересную книгу автора (Энтони Эвелин)

Глава 17

– Надеюсь, вам теперь понятно положение, в котором вы оказались по собственной вине, – тихо сказал Рассел. Он наблюдал, как Пальмерстон читает копию послания Виктории. – Генри, вы частенько заходили слишком далеко, а между тем я вас предупреждал: не стоит ее злить. Королева сказала, что расстанется с вами – и она это сделает. И в этом случае мне придется подать в отставку.

Пальмерстон скорчил недовольную гримасу и вернул ему документ.

– Весьма хитрый ход, – заметил он. – Все учтено с тевтонской четкостью. Будь я проклят, если к этому не приложили руку наш принц и этот старый продавец пиявок Стокмар.

– Кто бы ни составлял документ, – сухо заметил Рассел, – вы можете быть уверены, что он выражает точку зрения королевы. Могу ли я надеяться, что вы понимаете свое положение и постараетесь вести себя осторожнее? Генри, не стоит издеваться над ее властью, иначе она лишит вас вашего поста.

– Уверен, что она так и сделает. Конечно, по этому поводу поднимется шумиха, но я нисколько не сомневаюсь в силе воли нашего суверена, даже если мы не станем называть эту силу воли просто упрямством. Нам не стоит проявлять непочтительное отношение к нашему монарху. Дорогой друг, похоже на то, что вы были правы, а я ошибался. Ну что ж, каюсь!

– Что вы собираетесь делать? – спросил его Рассел. Ему хотелось бы верить Пальмерстону, но уж очень тревожили хитрые огоньки в его глазах. Рассел знал: этот человек может сказать что угодно, но это вовсе не означает, что он станет действовать сообразно своим словам. Королева пригрозила ему, но Рассел знал, что несмотря на легкомысленные манеры Пальмерстона, его лучше не иметь среди своих врагов.

– Что делать? Я поеду в Осборн и лично принесу свои извинения. Если станет необходимо, я даже паду перед ней ниц. Мы устраним недопонимание между нами, и я вернусь в Лондон, чтобы заняться серьезной работой.

– Генри, я не завидую вашей встрече с королевой. Она постарается сделать ее крайне трудной для вас.

Пальмерстон улыбнулся:

– Я ей этого не позволю. Она женщина, да еще и со сложным характером, а потому никогда не простит меня. Надеюсь, что мне удастся растопить сердце нашего благородного принца, а он, в свою очередь, смягчит ее.

Пальмерстону Осборн показался чрезвычайно уродливым местом. Правда, сады были вполне приличными, хотя несколько искусственными и чересчур прилизанными, но дом был выдержан в таком ужасном стиле, что Пальмерстон еле-еле перевел дыхание. Ну и архитектура! Множество лишних деталей и вычурных украшений. Господи боже мой, кто придумал построить колоннаду с альковами, покрашенными синей краской и с прикрепленными сверху позолоченными искусственными раковинами. В нишах стояли бюсты немецких дядюшек королевы. Все было настолько неэлегантным, что Пальмерстон с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться вслух. Пока Пальмерстон дожидался в приемной аудиенции с Альбертом, он обратил внимание на кресла, сделанные из рогов оленей, подстреленных консортом в Шотландии, – этакое смешение псевдобаронского стиля и вкуса немцев среднего класса. Пальмерстон подумал, куда же делась чудесная мебель и картины, собиравшиеся правителями Англии в течение многих столетий.

Они, наверное, покрылись плесенью на каком-нибудь складе. А ведь среди них были чудесные картины Гейнсборо, мебель Чиппендейла и Адама, прелестные статуэтки из Франции восемнадцатого века, – и во всех этих предметах роскоши сочеталось поразительное мастерство и очарование тонкого вкуса. Но по желанию принца Альберта и его жены эти подлинные произведения искусства заменили картинки с оленями, беспомощные пейзажи окрестностей Виндзорского замка и гипсовые бюсты свиноподобных немецких дядюшек, расположенные в альковах колоннады. Пальмерстон не удержался от того, чтобы презрительно фыркнуть, и в этот момент открылась дверь, ведущая в апартаменты Альберта, и слуга провозгласил его имя.

Принц встретил посетителя стоя. Он скрупулезно продумал, как вести беседу с человеком, который ему не нравился и которому он не доверял. Поэтому он решил, что если даже Пальмерстон пришел к нему с оливковой ветвью в руке, его необходимо встретить весьма сурово. Он должен понять, насколько глубоко обижена королева и что его политический пост зависит от искренности и глубины его раскаяния. Альберт не мог предвидеть поведения Пальмерстона – это могла быть легкомысленная наглость, которая всегда раздражала принца, или смущение от того обидного документа, который он получил.

Все было возможно. Виктория сказала, что, по ее мнению, этот человек просто не умеет себя вести. После подобного документа любой другой на его месте подал бы в отставку. Они даже подумали, что он приехал к ним именно с подобными намерениями. Но после первых слов Пальмерстона, эта надежда развеялась.

– Так приятно, что ваше королевское высочество приняли меня. Я был расстроен, осознав, какое беспокойство причинил ее величеству, и поэтому не мог заниматься делами до тех пор, пока я не принес свои извинения.

– Мне кажется, что «причинил беспокойство» – это не совсем верное определение настоящего положения, – с напряжением произнес Альберт. – Последние месяцы королева была постоянно взволнована, ее поражало ваше поведение, лорд Пальмерстон, и хотя мне не хотелось бы вмешиваться, я могу сказать, что полностью согласен с ней.

Альберт почувствовал, как заливается румянцем. Он обладал властью, и его враг признал это, потому что обратился к нему.

– Я так расстроен, – внезапно выпалил Пальмерстон. Он говорил с такой горячностью, что пораженный Альберт не смог прервать последовавший затем поток слов. – Как я мог быть таким слепым? Боже мой, да я лучше умру, чем стану расстраивать королеву! Сэр, уверяю вас от всей души, что если я обидел королеву и вас, то исключительно по недомыслию – я всеми силами старался защитить процветание нашей королевы и королевства! Лично мне ничего не нужно – я уже старик, мне шестьдесят. Я не стремлюсь к собственной известности. Все мои деяния – ради королевы и ради Англии. Я совершил ошибки, и я униженно признаю их!

Наступила пауза, и, к удивлению Альберта, Пальмерстон достал носовой платок и вытер глаза. Не оставалось никакого сомнения, что они полны слез. Принцу стало крайне неудобно, когда он понял, что даже толстая кожа не защищает от уколов. Как бы Пальмерстон ни был виноват, Альберту стало неприятно видеть, как униженно плакал министр. Принц даже счел унизительным, когда человек так принижает себя и молит о прощении.

Но в то же время он видел, что Пальмерстон проявил благородство. И гордость здесь ни при чем. Вряд ли следует считать достоинством отказ признать свои ошибки, а сам Альберт страдал именно от этих черт характера. Кстати, и Виктория тоже. Какое право он имеет злиться на своего старшего сына за то, что тот не раскаивается, при этом высокомерно относиться к искренним извинениям Пальмерстона только потому, что ему не нравится этот человек?!

– Я совершенно уверен, что вы и в мыслях не держали раздражать королеву, – сказал ему Альберт. – Лорд Пальмерстон, речь не идет о побудивших вас к действию мотивах, нас возмутили ваши методы!

– Слава Богу! – Пальмерстон отправил платок в карман. – Благодарю Бога за это! Что касается методов, сэр, они изменятся именно так, как требует ее величество.

– Должен вас предупредить, – серьезно продолжал Альберт, – что королева непреклонна. Не советую вам потерять ее доверие во второй раз.

Пальмерстон подумал, что ему опять угрожают: стоит только ослушаться ее и, конечно, тебя, хлыщ, как мне придется распрощаться со своей должностью… Что ж, хорошо, посмотрим, каково вам будет распрощаться с любимцем народа! Не сейчас, а позже, но посмотрим!

– Я понимаю, – сразу ответил он, – я все прекрасно понимаю, и даю вам слово завоевать доверие ее величества, если даже мне это будет крайне сложно сделать. Сэр, мне бы хотелось добиться того же и в отношениях с вами.

– Мое мнение не важно для вас, – ответил ему Альберт. – Я только супруг королевы, и никогда не стану ни во что вмешиваться. Я только пытаюсь помочь, лорд Пальмерстон. Королева должна быть вами довольна, а не я.

– Понимаю, что не имею права просить вас, – тихо промолвил Пальмерстон, – но я был бы вам нижайше благодарен, если бы вы замолвили за меня словечко королеве. Ваша поддержка так могла бы помочь мне! Убедите ее величество, что ей ничего не угрожает с моей стороны, я стану точно выполнять ее желания. Вы ей скажете об этом, сэр?

– Конечно, – согласился Альберт, – обязательно. Но будет лучше, если мы рассмотрим хотя бы несколько примеров того, из-за чего произошли все неприятности. Садитесь, лорд Пальмерстон.

Пальмерстон поблагодарил его и расслабился. Он одержал победу и прекрасно понимал это. Он будет сидеть и выслушивать нимало его не волнующие мнения принца Альберта и соглашаться с ними. Он станет обещать и льстить, чтобы достичь перемирия, которое было необходимо ему только для того, чтобы не потерять пост министра иностранных дел. Для него ничего не значит испытать унижение перед принцем.

Они разговаривали около часа, и Пальмерстон старался не дать определенного ответа по вопросу, касавшемуся Шлезвига. А принц пытался с помощью подобного теста определить серьезность намерений министра иностранных дел. Черт бы побрал этих мелких немецких князьков и их проблемы! И черт бы побрал недомыслие принца, считающего, что политический деятель имеет точные планы по поводу любых событий. Конечно, как может он и королева, которая, как любая женщина, была весьма негибкой, понять, что политика основывалась на положении вещей и на ситуации, которая порой могла поменяться в течение нескольких часов? Было бесполезно пытаться втолковать Альберту, что невозможно решать судьбы наций с пером и бумагой в руках и единственное, что можно было сделать с заранее разработанным планом, это порвать его.

Принц-консорт никогда не поймет этого. Он все свое внимание посвящает мельчайшим деталям, никому не нужным и отнимающим драгоценное время. Альберт всегда старался низвести любую проблему до уровня простых понятий школьного учителя. Нестабильный курс гения, широта видения и искусство предвидения были ему неподвластны. Ему досталась душа бухгалтера.

После часовой беседы Пальмерстон покинул принца. Он так и не ответил прямо на вопрос Альберта, зато дал множество обещаний, которые не собирался выполнять, и просил Альберта помочь восстановить его отношения с королевой. Пальмерстон возвратился в Лондон, уверенный в себе и веселый, как всегда.

Королева и принц много волновались и грустили в конце 1850 года. В Германии было неспокойно, постоянно происходили волнения. В Англии никто не соглашался с Альбертом, что союз под властью Пруссии был лучшим выходом для его несчастливой родины. Никто не ценил качества прусского самосознания и не хотел признать, что сила и порядок – лучшая защита против волнений.

Англичане выражали глубокую неприязнь к этим классическим немецким качествам, и, как подозревал Альберт, происходило это потому, что он открыто восхищался ими.

Любовь к своей стране, долгое время скрываемая им во время обсуждения политики Англии выплеснулась наружу, когда он попытался использовать мощь Англии в интересах Германии.

У принца были существенные разногласия с Джоном Расселом, который несгибаемо противостоял Виктории и Альберту по этим вопросам, к нему, несмотря на свои обещания, через несколько недель присоединился Пальмерстон, вернувшийся к своей старой тактике. Королева была вне себя от ярости. Она злилась на своего премьер-министра и метала гром и молнии в отношении Пальмерстона. Виктория особенно страдала оттого, что нападки на Альберта и на его идею с выставкой активизировались и в прессе, и в палате общин.

Болезненным ударом для Виктории и Альберта стала смерть сэра Роберта Пила, лучшего друга принца, с которым он так плодотворно занимался политикой. Вскоре умер Энсон, который тоже стал близок ему. Виктория обращала внимание на непроходящую бледность супруга, у него совсем пропал аппетит. Она писала взволнованные письма барону, который в это время был в Германии, и просила его как можно скорее возвратиться, потому что у Альберта сильно пошатнулось здоровье после стольких потерь. После смерти Энсон а принц стал плохо спать, часто впадал в депрессию, и даже поговаривал о том, что стоит отказаться от мечты провести всемирную выставку.

Тут судьба нанесла английской королевской чете очередной удар: в Клермонте, где разрешили поселиться королевскому семейству Франции после отказа от трона, умер Луи-Филипп. Эта новость «убила» Викторию и Альберта. Проступки старого французского короля были забыты. Королева вспоминала его бегство из Парижа, унизительное принятие им защиты Англии. Она разрыдалась, поняв, как ужасна и окончательна смерть. Она не отпускала от себя Альберта, содрогаясь от мысли, что когда-то ей придется с ним расстаться. Их разлучит сила, куда более могущественная, чем ее собственная власть.

Виктория пришла в ужас, когда вспомнила, как легкомысленно раньше относилась к смерти. Сейчас, сидя с Альбертом в полумраке дома в Осборне и держась за руки, они разговаривали об этом шепотом. Они решили объявить траур и запретить развлечения. Траурные повязки, памятные кольца и портреты умерших – все это следовало непременно сделать, чтобы почтить их память. По примеру двора, народ начал уважать ее за соблюдение требований траура.

Это была часть философии Альберта – чисто немецкое увлечение размышлениями о судьбе и сентиментальность, которая смогла найти выход в нормальной атмосфере Англии. Виктория и Альберт горевали об ушедших Пиле, Энсоне и старом короле Франции, и все окружающие были обязаны соответствующе вести себя.

И неприятным диссонансом их настроению была веселость маленького принца Уэльского, которому слишком уж нравился его гувернер.

Родители тщательно изучали ежедневные отчеты мистера Берча, но не могли найти в них ничего странного. Берти много занимался и споро продвигался вперед. Он был послушным, умным и милым ребенком.

Когда вернулся Стокмар, Виктория и Альберт начали взволнованно совещаться с ним. Может, Берч слишком снисходителен к мальчику? Просто невозможно, чтобы характер Эдуарда претерпел подобные изменения за короткое время, а между тем гувернер не жаловался на принца… Барон сжал губы и обещал во всем разобраться. Он попросил, чтобы ему представили тетрадки Берти, поприсутствовал на уроках и некоторое время спустя сообщил свои выводы.

Каким бы знающим ни был мистер Берч, он слишком мягок с принцем, излишне привязался к мальчику и стал его баловать. Строгий распорядок дня, разработанный Альбертом, был изменен в духе идеалов мистера Берча. Уроки были короче, чем настаивал принц Альберт, к тому же учитель рассказывал на них никому не нужные истории. Было слишком много прогулок и игр с мальчиком. Принца часто видели смеющимся и шумящим. Родителям доложили, что гувернер на ночь читал мальчику рассказы, вместо того чтобы серьезно обсуждать с ним проступки, совершенные днем. Отчеты Берча были слишком лестными для принца, а следовательно, не могли быть полностью правдивыми. Барон предложил сменить гувернера.

Но весной нового года недовольство королевы и принца старшим сыном было забыто, после того как великолепный план, над которым Альберт работал столь старательно, начал воплощаться в жизнь. Выросшее в Гайд-парке сверкающее стеклянное здание в тысячу футов длиной ознаменовало триумф принца над злобой и противостоянием его врагов. Пресса, церковь и палата общин развязали оголтелую кампанию истерических оскорблений в адрес принца. Один из членов парламента даже публично призывал силы природы разрушить это уродливое сооружение до его открытия. Звучали вопли, что иностранцы, которые прибудут в Лондон, спровоцируют революцию и даже убьют королеву, на чью жизнь за последние годы и так уже покушались дважды: сначала пытались застрелить, а потом ее ударил по лицу тяжелой тростью больной отставной офицер по имени Пейт. Пророчили эпидемию чумы, волнения и Божью кару. Но несмотря ни на что Хрустальный дворец был закончен, и посетители начали прибывать в английскую столицу, привозя с собой экспонаты со всего мира. Первого мая в чудесный солнечный день Виктория, Альберт и двое их детей – Берти и старшая принцесса – приехали, чтобы торжественно открыть выставку.

Виктория и Альберт прошли с детьми через железные ворота, возле которых росли пальмы. Строй трубачей встретил их радостными звуками фанфар. Королева шла очень медленно, с той грацией, которая придавала ей величественность. На ней был новый наряд розового цвета с отделкой серебром, переливающийся в лучах солнца. Она все осматривала, затаив дыхание от восторга, гордости и восхищения, что задумка ее любимого наконец воплотилась в жизнь. Ее чувства не поддавались описанию.

Солнце заливало золотым светом огромное стеклянное здание, его лучи преломлялись и отражались многократно. Хрустальный фонтан бил в центре зала, выбрасывая огромные серебряные водяные струи в воздух. Яркость красок радовала глаз. Виктория быстро взглянула на Альберта и улыбнулась ему дрожащей улыбкой страстной любви и восхищения. Эта улыбка говорила, что он наконец добился признания, в котором ему так долго отказывала Англия.

Это было его детище, именно по его замыслу под этой крышей собрались поразительные сокровища со всего мира. Они были чрезвычайно удачно представлены для осмотра, чтобы их могли как следует рассмотреть и восхититься ими бесчисленные тысячи посетителей. Здесь экспонировались сокровища с Востока – сказочные шелка и вышивки, трон из слоновой кости из Индии, сабли, украшенные драгоценными камнями, великолепные лаки, изделия из бронзы и меди, статуи, у ног которых плескалась вода, терракота и майолика. Радовала глаз английская керамика, кружева, золотые и серебряные подносы, резные спинки для кроватей и стулья, изготовленные из редких пород древесины, столики и комоды из Швейцарии поражали дивной резьбой. Вне себя от счастья Виктория слушала вступительную речь Альберта. Потом он прочитал молитву, и следом вступил божественный хор из шестисот человек, исполнивший «Аллилуйю» из «Мессии» Генделя. По щекам королевы текли слезы.

Она осмотрела сверкающие металлом станки, невероятно сложные и способные творить подлинные чудеса. Потом она пошла полюбоваться восковыми цветами – прелестными украшениями, равных которым она до сих пор не видела. Королева слушала чириканье механических птиц, так искусно сделанных, что их вполне можно было принять за живых.

Огромные и совсем миниатюрные экспонаты соседствовали друг с другом. Стенды протянулись на одиннадцать миль, и им удалось только мельком просмотреть всего часть выставки. Их приветствовал народ, и Виктория снова и снова громким голосом повторяла Альберту, что это самая великолепная выставка на свете, которая только ему обязана своим существованием.

В тот день они вернулись в Букингемский дворец, уставшие от впечатлений и переживаний. Толпа людей приветствовала их и махала им руками, начиная от входа на выставку и до самых ворот дворца.

– Милый мой Альберт! Дорогой, разве ты не счастлив сегодня?

Виктория обняла мужа и заглянула ему в лицо. Они остались одни в ее будуаре. Королеве так хотелось поскорее сказать ему, как она восхищена выставкой, что она сорвала с себя шляпку и ротонду и швырнула их на кресло.

– Да, я счастлив.

Он действительно выглядел счастливым – разрумянился и улыбался. Он нежно обнял жену, свою дорогую, хорошую жену. Он мог на нее во многом положиться.

– Мне кажется, что все удалось на славу. Теперь-то уж все будут довольны.

Виктория обняла мужа, склонив голову ему на грудь.

– Я знаю, любовь моя, как тяжело тебе пришлось в Англии. Понимаю, как тебя обижали, хотя ты мне никогда не жаловался и даже не пытался защищаться. Я все понимаю, и иногда у меня сердце разрывалось от обиды за тебя. Но теперь я верю, что с сегодняшнего дня все пойдет по-другому. Надеюсь, мой народ наконец поймет, в каком он перед тобою огромном долгу. Я уверена в этом. Я настолько в этом уверена, что не могу дождаться завтрашних газет. Они будут писать о тебе только самое лучшее.

– Моя милая, хорошая маленькая фрау, – тихо произнес он, переходя на немецкий язык. Они обычно разговаривали на немецком в минуты особой близости. – Моя маленькая женушка! Ты – довольна, а это для меня самое главное. Это твоя страна, но ты знаешь, что я трудился на благо ей с тех самых пор, как мы поженились. Я работал так, как будто она была моей собственной страной. Если люди наконец поверили и полюбили меня, я буду очень счастлив; но счастлив из-за того, что будешь счастлива ты. Давай помолимся, чтобы народ все понял.

На следующее утро они проснулись очень рано – Альберт считал, что следует рано вставать и сразу начинать работать. Быстро просмотрев газеты, Виктория запрыгала и начала его целовать. Выставку восторженно хвалили. Наконец-то принцу было воздано по заслугам.

Затем они, как всегда, уселись за бесчисленные документы, которые поступали каждый день. Виктория написала длинное радостное письмо своему дядюшке Леопольду, описав выставку и Хрустальный дворец, она сделал особый акцент на том, что выставка является личной победой ее любимого Альберта, и продолжала писать, подчеркивая важные места в письме, не уставала повторять, какой он великолепный, и как высоко наконец все оценили его усилия. Это был самый счастливый день в ее жизни, и она очень гордится своим мужем.

– Мистер Гиббс, вы должны понять наши волнения по поводу принца. Как объяснил вам барон Стокмар, ваш предшественник не мог обеспечить высокий уровень дисциплины, необходимый для обучения моего сына. Надеюсь, вы не совершите ту же ошибку.

Фредерик Гиббс, новый гувернер его королевского высочества принца Уэльского, низко поклонился королеве. Он был тощим высоким мужчиной с бледным лицом и кислым выражением лица.

– Я стану в точности выполнять все указания вашего величества и полностью разделяю взгляды барона относительно правильного подхода к формированию характера у мальчиков. Дисциплина будет превыше всего, я обещаю вам это.

Королева, барон и Альберт описали ему недостатки его подопечного, так же как два года назад мистеру Берчу. Но если Берч был поражен их несправедливостью, Гиббс слушал с полным вниманием. Он придерживался жестких методов в воспитании детей и ему было приятно узнать, что эти высокопоставленные родители также требовательны к своему сыну. Он презирал лень и пустое времяпровождение. Чем подробнее родители мальчика объясняли ему свои требования, тем яснее Гиббс понимал, что ему будет легко выполнять их условия.

– Его следует заставить работать, – твердо заявил Альберт. – Вы должны тренировать его память таким образом, чтобы в дальнейшем, если при нем будет упомянут тот или иной предмет, он непременно что-то знал об этом. Король должен обладать информацией по любому поводу. Кроме того, мистер Гиббс, его следует заинтересовать серьезными предметами. Ему, например, нравится история, но у него плохие результаты в физике и математике.

– У него также весьма бурное воображение, – добавил Стокмар. – Рассказывая о самых простых вещах, Эдуард изрядно все преувеличивает.

Другими словами, юный принц может солгать. Мистер Гиббс мрачно кивнул.

– Я постараюсь отучить его от этого, – заявил он.

– Каждый день вы станете составлять для нас отчет о его успехах, – сказала Виктория. – Сын очень нас волнует, как я вам уже сказала, так что, пожалуйста, ничего не упускайте, вплоть до мелочей – что он говорит или делает.

Гувернер снова поклонился.

– Барон, пожалуйста, представьте мистера Гиббса Берти.

Королевская детская напоминала чудесную картинку, когда туда вошли барон Стокмар с мистером Гиббсом. Там находились шестеро маленьких принцесс и принцев: от крошки Луизы, которая лежала в колыбельке с рюшечками и оборочками, до светловолосой старшей дочери, читавшей вслух географию под присмотром леди Литтлтон.

Четверо детей, за исключением малышки Луизы, были заняты полезными делами – девочки рисовали или писали слова, младшие принцы в углу занимались французским языком со своей гувернанткой. Но Гиббс сразу бросил взгляд на маленького мальчика, одетого в матросский костюмчик, сидевшего у окна и смотревшего в сад, и сразу понял, что это его подопечный, тот самый непослушный и ленивый Берти.

Стокмар кивнул гувернантке и пересек комнату. Ему не хотелось отрывать детей от дела. Барон нахмурился и крепче сжал тонкие губы. Как обычно, все были заняты, и только Берти, как они и говорили Гиббсу, попусту тратил время, бесцельно глазел в окошко, положив руки на колени.

– Ваше королевское высочество!

Мальчик вздрогнул при звуке резкого голоса и обернулся. Этот голос в его сознании всегда ассоциировался с выговором. Он быстро встал.

– Это ваш новый гувернер мистер Гиббс. Какое-то мгновение Гиббс и мальчик смотрели друг на друга.

Гиббс решил, что принц вовсе не был некрасивым ребенком, хотя его мать и намекала, что недостатки его характера соответствуют его неприятной внешности. Мальчик был очень светловолосый с выпуклыми голубыми глазами Виктории и хорошей кожей. Но он стоял с видом побитой собаки, и Гиббсу это сразу не понравилось. Его следует приучить стоять прямо и смотреть людям в глаза, а когда его о чем-то спрашивают отвечать сразу и очень четко.

– Как вы поживаете, ваше королевское высочество?

Берти замялся на секунду. Ему не нравился голос Гиббса, суровое выражение его лица и близко посаженные глаза, наблюдавшие за ним. Еще до того, как протянуть руку, Эдуард знал, что этот человек ему не друг, как и барон.

– Здравствуйте, – произнес мальчик.

– Мистер Гиббс, – подсказал ему барон.

– Мистер Гиббс, – послушно добавил он.

Они пожали друг другу руки.

– Я буду заниматься с вами вместо мистера Берча, – заявил Гиббс. – Надеюсь, что вы станете хорошо трудиться вместе со мной, ваше королевское величество, и будете радовать своих родителей.

Берти промолчал. Еще за три недели до того дня, когда ушел Берч, он каждую ночь плакал перед тем, как заснуть. Иногда он выскальзывал из постели, чтобы сунуть тому под подушку записочку или детский подарочек. Он любил Берча, и Берч любил его. Гувернеру удавалось отвлечь его от ужасного ощущения, что отец и мать его не любят. Он попросту забывал о них, пока у него был Берч – он с ним разговаривал и играл. Мальчик понимал, что Берч хорошо отзывался о нем родителям. А этого человека Берти никогда не полюбит. Он прикусил губу, и на какое-то время у Стокмара создалось впечатление, что этот противный мальчишка осрамит себя тем, что разрыдается.

Барон повернулся к леди Литтлтон, которая наблюдала за ним, явно выказывая свое осуждение его действий, и властно произнес:

– Его королевское высочество может пойти на прогулку с мистером Гиббсом. Они начнут уроки после чая.

– Хорошо.

Голос леди Литтлтон прозвучал весьма холодно. Как барон ненавидел высокомерие этих английских женщин! Она никогда не посмела бы так с ним разговаривать, будь здесь королева. Он зло уставился на нее и решил, что при первой же возможности обязательно попытается настроить королеву против нее. С этой женщины начались все неприятности, именно она защищала мальчишку от всякой критики вместо того, чтобы сразу рассказать о его дурных наклонностях. Он кивнул Гиббсу и вышел из комнаты.

Леди Литтлтон улыбнулась новому гувернеру. Ей так хотелось надеяться, что этот мужчина не будет таким же противным, как и его лицо. Бедный малыш Берти. Он казался таким нервным и несчастным, стараясь не заплакать, пока этот мрачный столб возвышался над ним.

– Пойди и надень свою шапку, – ласково сказала она мальчику.

Он посмотрел на нее и пошел в соседнюю комнату. Леди Литтлтон обратилась к Гиббсу, желая сказать ему что-нибудь хорошее о мальчике. Она могла себе представить, чего только королева и Альберт не наговорили о его недостатках, как это было в случае с Берчем. А что касается Стокмара…

Впрочем, может, этот человек совсем не такой несгибаемый, каким выглядит.

– Я очень рада, что вы станете заниматься с принцем, – сказала она. – Мальчик очень милый и приятный. Мистер Берч очень к нему привязался.

– Так мне сказали.

Гиббс посмотрел на нее, и улыбка исчезла с лица леди Литтлтон.

– Но ее величество осталась недовольна прежним гувернером, и принц Альберт тоже. Надеюсь, что мои усилия принесут необходимые им плоды. Я считаю, что мальчик должен любить своих родителей, а не гувернера. Я же, мадам, стану заниматься его разумом, а не эмоциями.

Пять минут спустя леди Литтлтон смотрела из окна, как они медленно шли по тропинке к озеру. Гиббс шагал медленно, пытаясь соразмерить свои шаги с шагами маленького мальчика, поспешавшего рядом с ним. Его руки болтались в такт шагам.

– Как вы думаете, станет ли теперь Берти хорошим мальчиком?

Это спросила старшая принцесса Пуси. Она отложила книгу по географии и с интересом наблюдала за этой сценой. Леди Литтлтон повернулась к ней. Принцесса всегда была хорошей девочкой. Она никогда, с самого раннего детства, не делала и не говорила ничего, что могло бы обозлить королеву Викторию и Альберта.

– Пожалуйста, не отвлекайтесь, – резко сказала ей леди Литтлтон. Временами эта девочка не нравилась только потому, что она была любимицей своих родителей.

Пришло лето, и двор отправился в Балморал. Это было самое счастливое время для Виктории. Они с Альбертом отправлялись в длительные прогулки по горам, устраивали пикники среди зарослей вереска, где им прислуживали только одна фрейлина и слуга Альберта Браун – чудесный человек и очень преданный принцу. Виктории нравился его мягкий шотландский акцент. Сидя на траве, они лакомились холодным цыпленком, запивая его элем и заедая пирогом с дичью, а потом отправлялись вдвоем собирать цветы или бродить вдоль ручья.

Как они любили Шотландию! И как будет прекрасно, когда в Балморале построят замок, который проектировал Альберт, то они смогут жить в нем. Они оба были весьма взволнованы этими планами. Рисунки готических башен будоражили воображение королевы, а ее дорогой муж с головой ушел в проекты. Заботы и волнения остались в прошлом, – так им казалось в эти летние месяцы. В Шотландии было легко забыть об этом несносном Пальмерстоне, о разногласиях с Расселом по поводу немецкой проблемы, о страшном разочаровании в Берти, который с каждым днем становился все глупее и заторможеннее, хотя Гиббс без устали наблюдает за ним и без конца старается исправить его так, как они того желают. Гиббс оказался просто потрясающим педагогом. Стокмар был им доволен, и они даже почти подружились с ним.

Каждый вечер она сидела рядом с Альбертом, пока он читал вслух отчет о поведении Берти, и каждый раз отзывы были неудовлетворительными. Мальчик иногда бушевал или вдруг начинал без повода рыдать во время уроков, особенно когда его поправляли.

Он все время что-то скрывал, и как Гиббсу было ни горько говорить об этом – иногда врал. Как сказал Стокмар, у мальчика излишне восторженное воображение, его интересовали только тривиальные вещи или же прикрашенная правда.

Виктория пожимала руку Альберту, стараясь его успокоить. Она все сильнее злилась на своего сына, потому что он не становился таким, каким его желал видеть Альберт. А тот с каждым днем все больше любил старшую дочь. Конечно, ей тоже нравилась Пуси, но было бы лучше, если бы любимцем отца стал его старший сын.

Королева и ее консорт очень страдали от разочарования. К тому же разнеслись слухи о той системе воспитания, которую они выбрали для наследного принца. Пресса оказалась настолько бесцеремонной, что стала печатать длинные статьи, где высказывалось возмущение тем, что Берти лишен общения с детьми своего возраста, что его заставляют слишком много работать. Блеск популярности Альберта потускнел спустя несколько месяцев после Всемирной выставки, потому что заговорили, что он слишком сурово относится к сыну.

Виктория от злости разрывала газеты, когда впервые прочитала эти комментарии – образ Альберта вновь рисовали в неприятных тонах. Снова статьи были проникнуты грубостью и злобой, направленной против него. А Виктория уже было решила, что наконец-то люди начали ценить и любить ее мужа. Теперь она твердо знала, что его враги замолкли лишь на время, но вовсе не изменили к нему отношения. И козыри им в руки подбросил маленький противный сын, которого они посмели использовать в борьбе против Альберта. В те редкие дни, когда она посещала Берти, он обычно отправлялся спать в слезах. Распорядок дня, который так волновал членов парламента и прессу, становился все более строгим и напряженным и сделался вовсе жестоким, когда неприязнь к нему матери медленно переросла в ненависть.

Лицо Виктории, отражавшееся в зеркале, когда она переодевалась к ужину в эти летние вечера, выглядело жестким. У нее набрякли веки и сильно пополнели щеки. Вокруг рта залегли суровые морщины, и в глазах горела непоколебимая решимость. Властность проявилась на ее лице. Капризное и упрямое выражение ее юности исчезло. В тридцать два года она казалась женщиной зрелого возраста, обладавшей стальной волей. Это было лицо, которое знал ее двор и министры. Это выражение видели ее дети, и крайне редко его освещала мимолетная улыбка, когда она была довольна. Зато когда Виктория смотрела на Альберта или разговаривала с ним, это выражение жестокости спадало с ее лица, как маска.

Любовь разглаживала все морщинки и стирала королевскую гордость. Ее глаза загорались поразительной, фанатичной нежностью, а ее губы становились мягкими, как у молоденькой девушки. Альберт был святыней ее сердца и тела. Только он дарил ей покой и простоту, которой требовала одна из сторон ее натуры. Альберт отодвигал на задний план блестящие тяжелые парадные костюмы и переливающуюся корону, и в его объятиях, рядом с ним она чувствовала себя обычной защищенной женщиной.

Но трудолюбие Альберта и отсутствие у него эгоизма одновременно укрепляли ее власть королевы самой мощной в мире державы. Он старался сделать Англию еще сильнее, планируя увеличить мощь британской армии и флота. Он дал ей– все, что может желать женщина, – любовь и материнство. Таким образом, Альберт был для Виктории хорошим спутником в личной жизни и старался добавить блеска к ее короне.

Всепоглощающая любовь к Альберту отдалила ее от других людей, лишила привязанности даже к собственным детям. У нее не было ни времени, ни желания хорошо относиться еще к кому-нибудь, кроме Альберта, хотя ей были приятны некоторые люди, к которым благоволил муж. Альберт мог удовлетворить любое ее желание, однако она не понимала, что не смогла сделать того же для него.