"Пандурочка" - читать интересную книгу автора (Салиас Евгений Андреевич)VIIОставив лошадь за воротами двора и приказав попавшемуся под руку дворовому мальчугану держать ее до его возвращения, капитан направился к заднему крыльцу… Когда он вошел в людскую, то переполошил всю дворню своим нежданным появлением и ради отвода глаз стал выговаривать за нечистоплотность в комнате, а затем прошел далее…. Но капитан не знал, что горничная жены уже видела его в окно и уже слетала предупредить: «Барин!» Когда Кузьма Васильевич очутился в доме и прошел быстро в комнату больного, то нашел его одетым и сидящим в кресле. А поутру он был в постели. Капитан изумился, а купчик улыбался, глядя на него, да еще как-то странно, будто подсмеивался. – Что же это вы? – спросил капитан. – Что-с… – Да вот… Были в постели, когда я выехал, а тут вдруг оделись и сели. – Да-с. Слава Богу, могу-с. – Можете?.. А-а?.. – Мне много лучше. Как-то даже сразу полегчало сегодня, – улыбаясь, сказал молодец. – Стало быть, теперь сидеть будете? – угрюмо спросил Кузьма Васильевич. – Да-с, надоело лежать… Пандур помолчал и, наконец, сурово вымолвил, сдвигая брови: – Сидеть и в кибитке можно. – Если прикажете, я соберусь… Я и так уже давно злоупотребляю вашим гостеприимством. Что делать, все задерживала узрешиха. Особенно ли как произнес гость это слово, но капитан, мысленно повторив его, вспомнил другое слово, наименование: «узрешительница». «Есть такая святая, – подумал он и тотчас же рассердился сам на себя. – Тьфу! Во всяких пустяках стал выискивать разные кивания на себя и жену». Капитан прошел к жене и нашел ее по-прежнему на кровати; она дремала, но открыла глаза при его появлении. Он объяснил, что вернулся вдруг домой, беспокоясь тем, что она хворает. – Я здоровехонька, – отозвалась Аннушка. – Да? Ну, вот и наш купчик здоровехонек! Стало, пора ему и со двора долой. Аннушка не ответила, смотрела равнодушно и рассеянно. Но капитан стал объяснять жене все-таки, что так как молодца они выходили и он может уже двигаться, то нечего его удерживать. – Ведь я призрел у себя умирающего! – горячился капитан. – А если умиравший теперь вовсе не собирается умирать, то почему же его у себя удерживать и за ним ухаживать. Усадьба дворянская – не больница и не перевязочный пункт. Бог с ним совсем. Доедет теперь до Тамбова отлично и один. Так ли? Но жена, ни единым словом не отозвавшись на все речи мужа, молчала и теперь. – Что же ты молчишь? – воскликнул капитан. – Что же я буду говорить, – ответила она. – Стоит того из-за всякого лавочника себя утруждать. «Лавочник да лавочник! – сердито подумал про себя пандур. – Не опасно якобы и не сумнительно. А чем черт не шутит. Лучше спровадить…» И он прибавил: – Так я его спроважу… И сейчас… Ну его… Аннушка не ответила. И воин, побывавший во многих битвах со шведами, немцами и турками, распорядился по-военному. Через два часа кибитка стояла у подъезда, а купецкий сын, нисколько не смущенный, благодарил чувствительно хозяина за гостеприимство и просил не поминать его лихом. – Все это по воле Божией… Узрешиха! – говорил он, ехидно ухмыляясь и вместе с тем, как показалось капитану, будто облизываясь, точно кот, мышей наевшийся по горло. – Против узрешихи не пойдешь, господин капитан! – было опять его последнее слово уже из кибитки. «Типун тебе на язык!» – думал капитан, провожая глазами выезжавшую со двора кибитку. Не нравилось ему это диковинное слово. Была барыня-капитанша весела и довольна, пока хворал в доме молодой гость, а Макарьевна о нем ей расписывала – и ждал пандур, что теперь жена, снова оставшись без забавы среди тишины и глуши леса, опять затоскует. Однако он ошибся. Аннушка после отъезда гостя была еще веселее, прыгала, напевала и на все была согласна, кроме одного – целоваться с мужем. Но через двое суток ввечеру в усадьбе произошло невероятное и поразительное событие, даже два события. В полуверсте от усадьбы, среди полумрака леса, появилась и ждала тройка. В больших санях сидел тот же молодой купчик, но уже обритый, без бороды и усов, и хотя был он в простом полушубке и в бараньей шапке, но удивительно походил теперь на красавца князя Девлет-Ильдишева, любимца светлейшего вельможи. Вскоре в этом же месте появились две женские фигуры, одна очень маленькая и быстрая в движениях, а другая полная и грузная, едва ползущая по снегу. – Слава Богу! – воскликнул поджидавший. Женщины сели в сани. Молодец уселся на облучке около ямщика и… все исчезло! И так исчезло, как только в сказках бывает! Через час после исчезновения тройки лихих коней в усадьбе началось вдруг сильное движение, беготня, оханье и сущий Вавилон.[7] Барыни не было нигде… Капитанша пропала, как иголка. Оно, при ее маленьком росте, было бы, пожалуй, и немудрено, но здоровенная Макарьевна тоже пропала. Старик пандур волновался, ничего не понимая, не зная, как объяснить шутку жены или прихоть… Хорошо ли в поздний час ночи отлучиться погулять на деревне! А здесь, в лесу, оно было и опасно… Вокруг и близко видали волков зачастую… Обождав, обшарив все мышиные норки в доме, во дворе и в саду и вокруг усадьбы, капитан стал терять рассудок и вдруг побежал к речке, на прорубь, где брали воду для хозяйства. «Ведь она все грозилась прорубью этой?!» Пандур не соображал, что найти кого-либо, ухнувшего в прорубь, можно только весной, да и то не на самом месте, а ниже по течению. Он тоже забыл, что если его Аннушка и утопилась, то зачем же пригласила с собой под лед и Макарьевну. Однако сама «правда» потихоньку стала приближаться к разуму старого ревнивца и стала выступать все ближе и яснее. «Может ли это быть?! Купецкого сына на капитана?! Кукушку на ястреба?!» «Да и был ли он болен?» «А хворость смертельная, что именуется узрешихой… Уз решихой, уз решительницей. Их уз! Брачных уз!» Пандур, дрожа всем телом, вернулся в дом, прошел в спальню вероломной супруги и опустился грузно в кресло. «Это самое, где сидела часто старая бестия!» «Да! Это все она, старая. Все она…» Все в спальне, будто подшучивая над барином-помещиком, начало вдруг подпрыгивать, плясать и вертеться. Все пошло ходуном. Кровать, стол, шкаф, стулья… Старик закричал… Прибежавшие на крик буфетчик и горничная увидели старого барина на полу и посинелого лицом. Горничная в перепуге бросилась звать людей, а буфетчик присел около барина на полу. Барин бормотал что-то и страшно глядел, а там задергал правой рукой без толку, но наконец толку добился… Рука дернулась сильнее, к самой груди, и он перекрестился. Буфетчик перекрестился тоже и заплакал. |
||
|