"Валентинов день" - читать интересную книгу автора (Фэйзер Джейн)

Глава 2

— Дом в самом деле превосходен, Эмма. — Мария развязала ленты шляпки и, обозрев большой салон на первом этаже, удовлетворенно кивнула. — Комнаты прекрасного размера, и меблировка намного лучше среднего уровня. Я так боялась, дорогая, что ты затоскуешь, если окажешься в более убогих условиях, чем те, к которым привыкла! Грэнтли-Хаус — бесподобное жилище, и Гросвенор-сквер — отличное место.

Женщина вздохнула и положила шляпку на стул.

— Но и это достойный дом. И Маунт-стрит — хорошее расположение.

— Я бы согласилась на курятник, если бы это оказалось единственной возможностью убежать от тети Хестер. — Эмма сняла кожаные перчатки тонкой выделки. — Эта женщина — сущий яд.

— Не могу сказать, что нахожу ее воспитанной, — не так категорично заметила Мария.

— Зато ты, Мария, святая, — улыбнулась Эмма. — Не понимаю, как тебе удалось удержаться и прикусить язык, когда она так напустилась на тебя? Вот бы и мне так уметь, — добавила она с оттенком сожаления. — Намного достойнее хранить холодное молчание, а не отвечать на ее выпады каждый раз. И бедному дяде Грэнтли от этого плохо.

— Дорогая, у тебя всегда был горячий характер, — успокоила девушку Мария. — И у нашего дорогого Неда тоже. Он бы никогда не смолчал, если бы почувствовал несправедливость.

— Не смолчал бы. — Теперь улыбка Эммы сделалась грустной. Стараясь справиться с нахлынувшим чувством, девушка подошла к высокому окну и выглянула на улицу. — Ну и кутерьма! Дилижанс все еще перегораживает улицу — внизу выгружают наш багаж. А за ним грузовая подвода с разъяренным кучером. — Эмма хихикнула. — Не слышу, что он там кричит. Но что-то явно не очень вежливое. Похоже, кучер Джон готов стереть его в порошок.

— Ах, дорогая, что за грубая сцена! — Мария покачала головой. — Лондон — такое шумное, грязное место!

Эмма хмыкнула, но ничего не сказала. Несмотря на все свои жалобы, во время сезона Мария любила оставаться в городе. Существом она была в высшей степени общительным, и для нее бесконечная вереница визитов, поездок по магазинам, вечеринок и даже несносная скука раутов, похоже, заменяли и хлеб, и воду.

Она была дальней родственницей отца Эммы. Ее муж умер и оставил ей весьма скудные средства, на которые невозможно оказалось вести тот образ жизни, к которому Мария привыкла. Мать Эммы скончалась, когда девочке исполнилось четырнадцать лет, и отец пригласил Марию Уидерспун в качестве хозяйки и наперсницы дочери, когда в восемнадцать лет той предстояло стать дебютанткой лондонского сезона. Мария пришла в восторг от столь щедрого предложения и возможности снова окунуться в бурный водоворот светской жизни. Когда отец Эммы умер, Мария стала постоянной компаньонкой девушки.

Такие обстоятельства устраивали обеих. Хотя Марию никто не назвал бы умной женщиной, она знала всех и каждого, имела безупречные связи и наилучшим образом подходила для того, чтобы сопровождать богатую юную наследницу в обществе. Мария отличалась добродушием и покладистостью, никогда не пыталась повлиять на суждения или поступки Эммы, поэтому они прекрасно ладили.

— Пойду проверю, в те ли комнаты носят коробки и баулы, — проговорила Мария. — Эмма, дорогая, ты займешь большую прелестную спальню, которая выходит во внутренний двор, а я устроюсь в той, что выходит на улицу.

— Чепуха! Ты спишь очень чутко и не сомкнешь глаз, если твои окна будут смотреть на улицу, — ответила девушка. — А я сплю как бревно. Так что занимай заднюю спальню.

Мария колебалась только минуту, потом пробормотала:

— Ты очень добра. — И быстро добавила: — И очень предусмотрительна.

Эмма так и не отошла от окна. Стычка между ее кучером и кучером грузовой подводы разгоралась не на шутку. Вокруг начала собираться толпа. Джон был крупным мужчиной, но кучер подводы с виду очень походил на борца. Эмма уже начинала подумывать, не послать ли дворецкого Харриса, чтобы тот залил водой разгорающееся пламя, пока кого-нибудь не покалечили, но в это время из-за угла Одли-стрит выкатился пароконный экипаж.

Возница натянул поводья и остановил лошадей в дюйме от препятствия. Его движения казались чуть ли не ленивыми, но Эмма, которая сама неплохо правила лошадьми, знала, что для подобного маневра требовалась холодная голова, твердая рука и точный расчет. Ничего меньшего она и не ожидала от Аласдэра Чейза, который бросил поводья груму в ливрее и соскочил на землю.

На нем был вожделенный для многих джентльменов жилет «Клуба четырех коней» в голубую и желтую полоску, из кармана дорожного сюртука с накидкой торчали концы запасных кнутов. Он обратился с какими-то словами к враждующим сторонам, и, хотя Эмма не слышала, что он сказал, результат последовал незамедлительно: Джон полез на козлы дилижанса, а кучер подводы заставил лошадей попятиться. Аласдэр крикнул груму, чтобы тот подъезжал к парадному, сам же мгновение помедлил и посмотрел на дом. Заметив в окне Эмму, Аласдэр приветственно приподнял касторовую шляпу с загнутыми полями, а затем тут же исчез из виду и начал подниматься по ступеням под окном.

Эмма ждала. Слушая звуки его легких шагов на лестнице, она дала себе слово, что, разговаривая, не будет ни раздражаться сама, ни раздражать собеседника.

Аласдэр вошел в салон. И от его раскрасневшихся щек и сияющих глаз повеяло свежестью.

— Боже милостивый, Эмма, кто бы мог подумать, что у тебя столько багажа! Неужели двум женщинам нужно так много? Тут дюжины коробок и баулов. Я чуть себе шею не сломал, когда перелезал в вестибюле через сундук с платьями.

Он швырнул шляпу и кнут на обитый бархатом столик у дивана и стянул перчатки. Все его движения казались плавными, гибкими, очень продуманными.

— Ну, как тебе понравился дом? Подходит?

— Мария очень довольна, — ответила девушка. — А у меня еще не было времени как следует его осмотреть.

Если Аласдэр и был разочарован равнодушным ответом, то виду не показал.

— В доме есть музыкальный салон, — объяснил он. — На первом этаже, окнами во внутренний двор. Думаю, фортепьяно тебе понравится. Оно парижское, с очень приятным тембром.

— Спасибо, — проговорила девушка. Она понимала: если инструмент выбирал Аласдэр, жаловаться не придется. Но и прыгать от радости по этому поводу нечего. — Опробую его позже, когда устроимся, — едко добавила она, не в силах справиться с собственной строптивостью, несмотря на недавнюю решимость сохранять хладнокровие. — Когда будем иметь удовольствие принимать гостей.

— Если это попытка меня уколоть, моя дорогая Эмма, то должен заметить: она пропала напрасно, — учтиво заметил Аласдэр. Он опустился в глубокое кресло и скрестил ноги с видом человека, старающегося устроиться поудобнее. — Ты, надеюсь, не забыла, что я твой поверенный и в качестве такового располагаю привилегиями, недоступными обычному гостю. — Он улыбнулся все еще стоявшей у окна девушке. — Не говоря уже о привилегиях старинного… давнишнего друга семьи.

— Все это в прошлом, — парировала Эмма. — В последние три года я и двух слов наедине тебе не сказала. И тем ужаснее мое положение! — Эмма разнервничалась, хотя давала себе слово не волноваться и вести себя прилично и вежливо. Попыталась сдержаться, но это оказалось невозможным. Каждый раз когда Эмма убеждала себя смириться с дьявольским завещанием Неда, мысль о том, как далеко оно может увести, нарушала так дорого дававшееся спокойствие духа.

— Ничего ужасного не вижу, — весело проговорил Аласдэр. — Напротив, счастлив, что наконец мы оставим отчужденность, так долго царившую между нами.

— Неужели ты полагаешь, что я способна забыть… — Эмма замолчала и отвернулась к окну: плечи застыли, спина неестественно выпрямилась.

— А я полагал, что пострадавшая сторона — это я. — Теперь в голосе Аласдэра появились ехидные нотки. — Что на жертвенный алтарь бросили именно меня.

Ну это уж слишком! Терпеть такое Эмма не собиралась.

— Если не уйдешь ты, уйду я. — Она круто повернулась к двери. — Харрис тебя проводит.

Почти ленивым движением Аласдэр протянул руку и, когда Эмма пробегала мимо его кресла, ухватил ее за запястье. И, не отпуская, поднялся на ноги. Эмма была с ним почти одного роста, но он знал, что она не может равняться с ним силой. Пальцы, стиснувшие запястье, никак не разжать. И Эмма не сделала даже попытки.

— Я думал, мы договорились: ты примешь ситуацию с достоинством, — сказал Аласдэр, — потому что в противном случае просто выставишь себя на посмешище.

— Тебе действительно доставляет удовольствие колоть меня этим? — с горечью воскликнула девушка.

— Дорогая Эмма, ты забываешь, что однажды сама сделала меня посмешищем. Должен сказать, что теперь я понимаю в этом толк и просто хочу предостеречь, вот и все. — Он не отводил от нее печального взгляда, тонкие губы крепко сжались.

— Как мило, что ты меня в этом обвиняешь! — возмутилась Эмма. — После всего, что ты сделал, ты ждешь, что я стану терпеть… смогу притворяться… — Слова застряли у нее в горле, и она потянула свое плененное запястье.

К большому ее удивлению, рука тотчас оказалась на свободе. Аласдэр отвернулся и взял шляпу, перчатки и кнут. А когда заговорил, голос звучал холодно и ровно:

— Что бы ты ни думала о создавшейся ситуации, она такова, какова есть. На меня возложены определенные обязанности в отношении тебя, я отвечаю за твое благополучие, и тебе придется смириться с тем, что я буду играть известную роль в твоей жизни. Я приехал узнать, устраивает ли тебя дом… в порядке ли ты после путешествия; убедиться, что с тобой не приключилось ничего неприятного по дороге — никаких встреч с грабителями, и выяснить, нет ли у тебя для меня поручений. Я заскочил ненадолго — просто нанести визит вежливости. Ведь я все-таки друг семьи. — Аласдэр поклонился с иронической чопорностью и взмахнул шляпой.

Эмма стояла так же спокойно и трогала запястье, где все еще чувствовалось теплое прикосновение его пальцев. Аласдэр смотрел на нее в упор, слегка прищурившись, и не произносил ни звука. Девушка понимала, чего он добивался: своими заявлениями о дружбе и приличиях он хотел вывести ее из себя. Хотел, чтобы она ощутила себя неблагодарной и маленькой, не умеющей реагировать со зрелой сдержанностью на немыслимое положение.

— Я нисколько не заинтересована в твоей дружбе, — холодно заявила она. — Но на вежливость буду отвечать вежливостью. А теперь извини: я должна помочь Марии присматривать за тем, как распаковывают вещи. — И она поклонилась ему с той же ироничной торжественностью.

Аласдэр пожал плечами, словно все происходившее его больше нисколько не интересовало.

— Как угодно. — Он тщательно натянул перчатки из тонкой кожи. — И поскольку ты сейчас занята, я загляну утром. Тогда обсудим, как ты будешь получать содержание: помесячно или поквартально. Это зависит от того, как тебе удобнее.

— Мы еще не обсуждали мои потребности, — заметила Эмма с явной неловкостью. — Это надо сделать в первую очередь.

Аласдэр задержался, так и не дойдя до двери.

— Я уже сделал это сам. И о своем решении сообщу завтра. Желаю приятного дня.

Дверь за ним захлопнулась. Эмма, полыхая гневом, вернулась к окну. Она видела, как Аласдэр вышел из дома, взобрался в экипаж и принял поводья у грума. Теперь дорога была свободна, и он тронул лошадей. Его движение показалось каким-то поспешным, и кони приняли слишком резво для узенькой улочки. Возница их тут же одернул, но Эмма поняла, что Аласдэр так же зол, как она сама.

Им никак не удавалось побыть вместе в одной комнате и не испытать друг к другу неприязни. Слишком сильно они обидели друг друга в прошлом, чтобы теперь успокоиться и хоть как-то притворяться, что им легко в обществе друг друга. Нед это понимал. Так почему он оставил такое завещание? Он любил сестру и любил друга. Зачем же сделал их обоих несчастными?

На этот вопрос существовал лишь один ответ. Нед верил, что, сведя их вместе столь ужасным образом, он поможет вновь разжечь огонь, который когда-то горел в их сердцах. Он был счастлив, когда заключалась помолвка, и пришел в отчаяние, когда ее разорвали. Брат никого открыто не винил, сохранил близкие отношения с каждым и старательно показывал, что не принимает чью-либо сторону. Однако он не в силах был скрыть досады и разочарования.

Эмма вышла из салона и направилась в свою спальню на втором этаже. Ее горничная занималась разборкой вещей: платья были разложены на кровати, висели на спинках стульев и ручках стоявшего у окна кресла. Повсюду были разбросаны веера, туфли, шарфы.

— Боже сохрани нас и помилуй, леди Эмма, — проговорила Матильда, укладывая стопку белья в ящик шкафа. — Никогда бы не подумала, что мы взяли с собой столько всего. Готова поспорить на что угодно: вы из этого и малости не носили с тех пор, как забрали от галантерейщика, модистки и башмачника.

— Ты, наверное, права, Тильда, — согласилась Эмма. — Все это безнадежно вышло из моды.

Весть о смерти Неда дошла до них только в ноябре — сообщения из Португалии шли очень долго. Летом Эмма жила в Гэмпшире и оставалась там все начало лондонского сезона, пока адвокаты занимались вопросами утверждения завещания и майоратного наследования. В своем горе она совершенно не интересовалась журналами мод, которыми так упивалась Мария, игнорировала светские слухи и довольствовалась дорожным костюмом и нестрогим трауром, в котором была вынуждена принимать соболезнующих посетителей.

Но теперь она устала от черного, бледно-лилового и серовато-сизого. Настало время возвратиться в мир моды. Конечно, столь быстрое расставание с трауром могло вызвать у многих осуждающее поднятие бровей, но Эмма, как и брат, совсем не страшилась общественного мнения. В глубине души она считала, что люди склонны не замечать нарушений приличий, если речь идет о таком большом состоянии, и пренебрежение к этим приличиям скорее назовут интересной эксцентричностью.

Она оставила Тильду возиться с вещами и вошла в будуар, примыкавший к спальне. Ее несессер с письменными принадлежностями уже лежал на секретере, и лакей зажигал свечи на каминной полке. В очаге ярко полыхал огонь, и по сравнению с остальным домом комната казалась обителью покоя и порядка.

Эмма села за стол и открыла несессер. Пальцы в который раз за последние дни легли на кожаный клапан, где она хранила личную переписку. Девушка вынула промасленный пергаментный пакет и задумалась, держа его в руках и глядя на бурые пятна крови Неда.

Затем вынула из пакета лист бумаги и бережно его развернула. Написанное не походило ни на одно из писем, которые она раньше получала от брата, и было чем-то вроде стихотворения. Нед явно написал его сам. А поэтом он не был — это признавала даже пристрастная сестра. Да и стихотворение вышло плохим. Что это? Шутка? Тогда почему нет никакой приписки, никакого объяснения?

Эмма провела ладонью по глазам, снова сложила лист, засунула его в пакет и положила пакет в несессер. Что бы ни намеревался сказать брат своим стихотворением, она этого никогда не узнает. Но это странное письмо — все, что осталось от Неда, это последняя материальная память о брате. Стихотворение несло на себе его кровь. И Эмма будет свято его хранить.

Может быть, Аласдэр проник бы в смысл стихотворения. Он понимал Неда не так, как Эмма. И у него всегда на все имелись ответы. Эта его черта ее тоже бесила. Аласдэр Чейз далеко не всегда бывал прав, но всегда был убежден в том, что он прав. И настолько сильно, что люди бывали склонны с ним соглашаться. Эмма и Нед оставались редким исключением. Правда, главным образом потому, что знали Аласдэра Чейза лучше, чем другие.

Вообще-то, поправилась Эмма, лучше знал его Нед. А она обманывалась, считая, что знает, и полагая, что может ему безоговорочно доверять.

Девушка поднялась из-за секретера и приблизилась к камину. Она протянула ладони к огню и осталась стоять, вспоминая, как впервые познакомилась с Аласдэром Чейзом. Ей было восемь лет, когда летом Нед привез из Итона дружка на длинные каникулы. Она моментально влюбилась в четырнадцатилетнего Аласдэра и таскалась за ним все лето как преданный щенок. А он уже тогда выработал свой стиль поведения: бесшабашную беззаботность, которая отличала его и ныне… и которая делала его столь привлекательным и… опасным.

Он подбивал Неда на всякого рода озорство. Они убегали в лес по ночам — искать барсуков и лисиц. Выводили лодку из бухты в любую, даже самую невообразимую погоду, под солнцем и под луной. Скакали на необъезженных гунтерах[1], брали ружья из оружейной комнаты и пропадали где-то часами, повергая в панику домашних. Но каким-то образом обаяние Аласдэра предотвращало худшие последствия. Обаяние и множество самых разных умений. Необъезженный гунтер в его руках становился как шелковый. Он был превосходным стрелком и никогда не возвращался с охоты с пустым подсумком. Плавал как рыба, а лодкой управлял словно заправский моряк. И казалось, ничего не боялся.

Граф, как и все остальные, был явно им очарован. И пренебрежение Аласдэра к послушанию сходило ему с рук. А Нед в присутствии друга становился смелее и самоувереннее. С того лета Аласдэр стал постоянным гостем в Грэнтли-Мэнор. Его собственный отец им нисколько не интересовался. Братья были намного старше. Матери Аласдэра, вконец сломленной жизнью, похоже, было все равно, приехал младший сын с каникул в школу или нет. Трудно сказать, кто решил, что домом Аласдэра стал дом его друга. Но Эмма подозревала, что он сам.

Она была привязана к брату и его приятелю с самоотверженной преданностью. И в большинстве случаев допускалась в их общество: юнцы принимали ее с высокомерной надменностью старших, которым нравилось обожание младшей.

В камине с треском упало полено, прогнав воспоминания Эммы. Девушка нагнулась поправить дрова, и жар ударил ей в лицо. Их отношения изменила музыка. Музыка заставила Аласдэра смотреть на нее как на равную. Нет-нет, он продолжал над ней посмеиваться, на правах старого приятеля обращался с легкой небрежностью. Но в какой-то момент, еще до того как Эмма начала укладывать волосы в высокую прическу, стал воспринимать ее серьезно.

Как-то утром Аласдэр услышал ее игру в тот миг, когда Эмма открыла, что музыка — не только трудные упражнения и изнурительные гаммы, но и источник наслаждения. До этого Аласдэр играл только для себя — по ночам, когда дом затихал. Он никому не демонстрировал своего дара, и только Нед знал, что музыка помогала ему бороться с мрачным настроением, с накатывающим время от времени одиночеством. Но даже Нед не понимал, что музыка служила Аласдэру для выражения всех его чувств.

Зато Эмма обнаружила это довольно скоро. Они разделяли наслаждение музыкой, оба испытывали потребность в ней. Во время помолвки они часто играли вдвоем — иногда для собственного удовольствия, но чаще для других — и нередко играли на вечеринках в сельских домах. Пока все не стало плохо…

С какой ветреницей развлекается теперь Аласдэр?

От этого вопроса стало неприятно на душе, и Эмма отвернулась от огня. Конечно, кто-нибудь есть. У Аласдэра всегда была женщина. И не одна. Последняя, о которой слышала Эмма, — леди Мелроуз. Женщина определенного возраста и весьма определенной репутации. Похождения лорда Аласдэра часто оказывались последним, что было у всех на устах. Подразумевалось, что у него за душой ни пенни, но он жил как человек, располагавший значительным состоянием. Он был повесой. Беззаботным, безрассудным, ужасно обаятельным, неисправимым повесой. И в свете его любили именно за это.

Дом на Халф-Мун-стрит представлял собой путаницу узких коридоров и скопище убогих комнатенок. Камин в гостиной наверху чадил, пламя свечей трепетало на январском сквозняке, проникавшем через плохо подогнанную дверь и старые рассохшиеся оконные рамы.

У огня стояли и кутались в пальто двое мужчин. Одного из них бил хриплый кашель, только усиливавшийся от дыма очага.

— Адский климат, — пробормотал он. — Не понимаю, как ты можешь здесь жить, Паоло?!

Мужчина говорил по-английски, но с сильным акцентом и обращался к человеку намного моложе себя. Тот был одет по моде: в светло-серые панталоны, синий, первоклассно сшитый сюртук и серый жилет. Блики огня отражались в его начищенных ботфортах.

— Ко всему привыкаешь, Луис, — пожал он плечами. Он говорил как бы лениво и без акцента, однако оливковая кожа и темные глаза придавали его внешности экзотический вид.

— Дело в том, что ты здесь родился, — заметил Луис. — Вот в чем вся разница. — Он произнес это без убеждения. Поднес к лицу монокль и вгляделся в своего спутника. — Выглядишь как местный. Не отличаешься от любого лондонского джентльмена. Думаешь, сумеешь сыграть?

— Сумею, — ответил Паоло с тем же легким налетом скуки. — Я могу сыграть денди не хуже любого из них. — Он рассмеялся, и от этого приподнялись уголки его губ. — Даю слово, никто не заподозрит, откуда я на самом деле.

Дверь позади отворилась, и оба мужчины обернулись. Перед ними предстала высокая, впечатляющая фигура. Вошедший захлопнул за собой дверь. Он кутался в пальто с пелериной.

— Ну и холодина здесь! Я себе, кажется, все, что можно, отморозил. Луис, повороши-ка в камине. — В его повелительной речи слышался совсем небольшой акцент.

Луис поспешил повиноваться и подбросил поленьев в огонь. К несчастью, дрова оказались сырыми и наполнивший комнату дым заставил Луиса зайтись кашлем.

Вновь прибывший не обратил на это никакого внимания и прошел прямиком к столу, на котором стояли графин с вином и бокалы. Взял один из них, внимательно посмотрел на свет свечи и, прежде чем наполнить вином, тщательно протер шарфом. Всем своим видом он призывал других последовать его примеру, и двое мужчин поспешили тоже взять бокалы.

Они выпили, затем вновь пришедший поднес к глазу монокль, внимательно изучая Паоло.

— Пожалуй, ты справишься. — Он полез за отворот пальто и достал связку бумаг. — Здесь все, что касается твоего положения. Выучить не составит труда.

Паоло принял бумаги и, переворошив, проглядел написанное.

— Думаю, это легче, чем история итальянского дипломата. Знаете, губернатор, тонкости итальянской политики было совсем не просто освоить.

Человек, к которому так обратились, только кивнул и отхлебнул еще вина.

— Женщина вращается в самых высших кругах. Положение французского эмигранта с безупречными отзывами даст тебе возможность проникнуть в самые влиятельные сферы общества. Принцесса Эстергази обеспечит тебе поручителей перед балом в «Олмэксе». Она осведомлена о твоем прибытии и считает тебя отпрыском старинной семьи, утерявшей связь с ее мужем. Ты нанесешь ей визит, как только выучишь свое прошлое. Будет полезно, если в речи ты сумеешь изобразить намек на французский акцент. Твой свободный английский, естественно, объясняется положением эмигранта. Ты вырос в английской провинции, но теперь стремишься занять достойное место в обществе.

Губернатор пожал плечами и поставил бокал на стол.

— Ты окажешься в «приличном окружении», где волочиться за богатой невестой — таково уж грубое выражение, — он состроил презрительную гримасу, — считается вполне пристойным, даже похвальным для юношей, в ряды которых ты теперь вступаешь.

— Вы еще не сказали, какова моя задача. — Паоло посмотрел на собеседника поверх бокала. — Как мне себя вести с этой богатой юной дамой?

Губернатор сделал несколько шагов к камину.

— Есть основания полагать, что в ее распоряжении имеется нечто представляющее для нас интерес. Планы весенней кампании Веллингтона, которые тот направил своим господам из Лондона. Ее брат был одним из курьеров Веллингтона. Нам известно, что он вез документы в Лиссабон, чтобы передать их на корабль. Когда курьер попал в наши руки, бумаг при нем не оказалось. И он умер, так и не сказав ничего полезного. Но кое-что мы о нем разузнали. Он и его сестра были очень близки, и он умер с ее именем на устах.

Губернатор выпрямился и, стараясь согреться, повернулся к камину спиной.

— Наши источники донесли, что документы так и не попали в конногвардейский полк. И никто не может сказать, что с ними сталось. Если бумаги оказались у этой женщины, она могла их уничтожить, даже не представляя, что это такое. Неизвестно, пользовалась ли она доверием брата. Мы слишком мало знаем, дорогой Паоло, кроме одного: это жизненно важное дело. Тебе предстоит выяснить, что известно леди Эмме, владеет ли она тем, что нам нужно. И если владеет, необходимо изъять это у нее. Каким способом — решай сам.

Он помолчал минуту, взгляд устремился куда-то в сторону.

— Если придется устроить несчастный случай или произойдет досадная ошибка, я должен быть уверен, что все останется в забвении.

— Конечно, губернатор, — поклонился Паоло и прикрыл ладонью губы. — Надеюсь, что некоторый опыт в этом отношении у меня имеется.

— Именно поэтому мы и нанимаем тебя для столь деликатного дела. — В голосе губернатора зазвучали повелительные нотки. — Луиса будешь использовать в качестве тайного связного. На все время операции он останется в этом доме и будет доступен тебе в любой момент.

Луис опять отчаянно закашлялся, когда очередной клуб дыма вырвался из камина в комнату, и, поежившись в своем пальто, посмотрел в небольшое окно, в стекло которого стучала голая сухая ветка. Звук показался ему вовсе не из приятных.

— Ты займешь помещение на Албемарл-стрит. — Губернатор вынул из кармана еще одну бумагу. — Вот договор об аренде. Квартира небольшая, но вполне приличная. Комнаты под тобой занимает благородный джентльмен безупречного происхождения, хотя и с сомнительным финансовым положением. По известному стечению обстоятельств он связан с интересующей нас дамой и был близким другом и доверенным лицом ее брата. Установишь с ним приятельские отношения.

— Ясно, — кивнул головой Паоло и пробежал взглядом договор об аренде. — Похоже, у меня будет больше удобств, чем у бедняги Луиса.

— Несомненно, — сухо согласился губернатор и, взяв шляпу, приготовился уйти.

— Было бы недурно узнать, что именно я должен искать. — Паоло приподнял бровь.

— Мы точно не знаем. Эдвард Боумонт считался искусным курьером. Он знал, как прятать документы. — Губернатор пожал плечами. — Но если эти документы существуют, нам непременно нужно ими завладеть. От этого зависит успех кампании на Пиренейском полуострове. Можете не сомневаться, император щедро вознаградит за такую информацию. — Он сунул руку глубоко в карман и достал тяжелый кожаный кошелек. Швырнул его на стол, и тот упал с солидным звоном. — Если потребуются еще средства, они вам будут предоставлены. — Сказав это, губернатор поклонился и вышел.

Луис снова пожал плечами.

— Знаем мы, кто получит награду, — пробормотал он. — Уж не такие, как мы с тобой, дружище.

Паоло подобрал кошелек и взвесил его на ладони.

— Кажется, это не дешевое задание. Не сомневайся, Луис, свою долю я урву.

Его черные глаза показались жесткими, как агаты. Он поднес пальцы к губам каким-то зловещим и одновременно хищным жестом.

Луис отвел взгляд. Он занимал не такое положение, как Паоло, не говоря уж о губернаторе, но отнюдь не хотел бы с ними сравняться. Холодное, продуваемое насквозь жилье и роль посредника вполне соответствовали его наклонностям и талантам. А разговоры о несчастных случаях только нервировали.