"Хозяйка Империи" - читать интересную книгу автора (Фейст Раймонд)

Глава 5. СОВЕТ

Медленно тянулись часы.

Для Мары, запертой в тесном пространстве плетеной повозки и открытой капризам всех ветров и солнца, которое то выглядывало, то вновь скрывалось за нависшими над плато облаками, сейчас важнее всего было сохранить спокойствие. Но неопределенность положения и шумные выкрики турильских воинов, охранявших повозку, только усиливали раздражение. Чтобы убить время, она попросила Лайапу рассказать ей о землях, где пролегал их путь, однако рассказывать было, по сути, не о чем. Ни сел, ни городков, лишь несколько деревушек, прилепившихся к каменистым склонам в зарослях кустарника, до последнего листика обглоданного скотом. Вдали, за пурпурными холмами, на горизонте вырисовывались более высокие горы со скалистыми вершинами — там, где их не скрывали облака. Про Дарабалди — город, где собирался Высший Совет вождей, — Лайапа сказал только, что располагается он в предгорьях большого хребта. Тогда Мара пожелала узнать, долго ли еще добираться, но ответом на расспросы Лайапы стали лишь непристойные шуточки и грубый хохот конвоиров. Так ничего и не добившись, доведенная до белого каления Мара нашла себе другое занятие: она стала обучать Камлио успокаивающим приемам медитации, которые усвоила в бытность свою храмовой послушницей.

Только боги ведают, подумала Мара, насколько полезным может оказаться для бедной девушки искусство черпать утешение в самой себе, пока волею здешних властей не будет решена судьба пленников.

Горцы делали остановки, чтобы подкрепиться; колбаса, кислый сыр и хлеб, которые все запивали светлым пивом, на удивление хорошо способствовали восстановлению сил. Воины развлекались на привалах громкой похвальбой да порой еще и бились об заклад, если какой-нибудь паре взбредало на ум помериться силой.

Стемнело, и над землею холодным покрывалом лег туман. Ослу надоело отбрыкиваться от бегущих по пятам квердидр, хотя эти шестиногие твари по-прежнему плевались в него, выворачивая губы в подобии презрительной улыбки. Чтобы согреться, Мара притулилась поближе к Камлио и задремала.

Сверкающая россыпь звезд уже заполонила небо над головой, когда она очнулась от многоголосого лая. Это пастушеские собаки, определил Лайапа, а еще есть другая порода, охотничья; те покрупнее и посильнее. По дыму и едкому запаху хлева, гниющих потрохов и вымоченных шкур Мара поняла, что их отряд подошел к деревне или более многолюдному поселению.

— Дарабалди, — откликнулся на ее вопрос чей-то хриплый голос. Но попытка выведать, когда она сможет переговорить с Советом Вождей, натолкнулась лишь на очередную грубость со стороны охраны:

— А тебе не все ли равно, женщина? Или невтерпеж узнать, что за мужик тебя купит? Боишься, вдруг он окажется стар и у него ничего такого не осталось, что может стоять?

В ответ на эту наглую тираду Сарик рискнул воспользоваться грубым турильским словцом, которым обогатил свой лексикон утром во время купания. Ничуть не оскорбленные, горцы весело заржали и, похоже, невольно прониклись еще большим уважением к первому советнику Мары.

Повозку залил свет. Мара подняла глаза на высокую сторожевую башню, где чадили пропитанные салом факелы. Турильские воины в бурых накидках, разместившиеся на зубчатой стене, встретили подошедший отряд явно неодобрительными возгласами, более всего похожими на брань.

Антайя не остался в долгу, ответив в том же духе, а затем затараторил, сопровождая речь жестами, в том числе и весьма грубыми. Судя по очевидному удовольствию часовых и по их взглядам в ее сторону, Мара заключила, что Антайя рассказывает, как ее захватил. Сцену купания у реки явно не обошли молчанием, поскольку часовые пихали друг друга локтями в ребра и тыкали пальцами, указывая на Люджана и Сарика.

Затем отряду дали разрешение войти, и повозка дернулась вперед под резкий крик осла и пронзительные вопли квердидр.

— Как это удачно, — заметила Мара, обращаясь к Камлио, — что мы въезжаем в город с такими фанфарами: каждый будет знать, что мы здесь.

Сейчас ей еще сильнее, чем раньше, хотелось, чтобы ивовые борта повозки были пониже и позволяли хотя бы осмотреться вокруг. Однако очень скоро ей пришлось переменить мнение: дробный стук частых ударов по бортам вполне мог означать, что повозку забрасывают камнями или сухим навозом. Окрики на турильском смешались с визгом малолетних озорников, которым, видимо, досталось от старших; обстрел прекратился довольно быстро.. Поверх бортов повозки Мара видела неясные очертания двухэтажных каменных зданий с блеклыми вывесками, раскачивающимися на ветру. На балконах и оконных рамах имелись резные тотемные изображения, а крутые двускатные крыши выглядели весьма странно. Окна были закрыты ставнями да еще и заперты на засовы; зато у немногих оставшихся открытыми теснились стайки пышнотелых красоток; они весело окликали прохожих и посредством весьма выразительной пантомимы зазывали к себе гостей.

— Шлюхи, — бросила Камлио.

За кажущейся язвительностью тона Мара безошибочно угадала страх спутницы

— как бы ей самой не стать обитательницей подобного притона.

Мара прикусила губу. Она понимала, что Камлио, скорее всего, достанется сыну вождя, но вот как поступит ее Мастер тайного знания, если такое случится? Эти мысли не оставляли ее. Согласится ли Аракаси присягнуть на верность Шиндзаваи, как несомненно предложит Хокану, или, сохранив свободу, доберется до этих мест и станет обшаривать турильские города в поисках девушки, завладевшей его сердцем?

Повозка затряслась по дороге, вымощенной булыжником, и затем, накренясь, резко остановилась. Белокурый горец, демонстрируя в ухмылке щербатый рот, открыл заднюю дверцу и знаком велел Маре и Камлио вылезать. За спинами турильских стражников и зевак, столпившихся вокруг, был виден длинный дом, тыльной стороной приткнувшийся к каменной стене. Бревенчатые двери строения были распахнуты настежь, но проем закрывала шерстяная завеса с узором из квадратов и полос. Не успела Мара толком оглядеться, как турилец подтолкнул ее к входу. Вместе с ней оказались Камлио, Сарик, Люджан и Лайапа.

Переступая порог, Мара невольно подивилась, сколь мягкой оказалась ткань завесы, которой она на мгновение коснулась. Однако по пятам за ней следовали остальные, и медлить было нельзя. Она сделала шаг вперед и оказалась в помещении без окон; от дымного воздуха у нее сразу защипало в глазах.

Мрак рассеивали лишь багровые отсветы горки тлеющих углей, служивших скорее для приготовления пищи, нежели для обогрева. В этом странном жилище стоял едкий запах шерсти, мясной похлебки и людской скученности. Перед огромным очагом сидела на высоком ларе старая женщина, занятая расчесыванием квердидровой шерсти на чесалке с костяными зубьями. Старик, пристроившийся около нее на низеньком плетеном табурете, был едва заметен в слабом свете углей. Когда глаза Мары привыкли к темноте, она разглядела седые волосы, угрюмо сжатый запавший рот и длинные усы, свисающие с оплывших щек. На концах усов поблескивали цветные бусины, которые зазвенели наподобие детской погремушки, когда старец поднял голову.

Лайапа что-то быстро сообщил Сарику вполголоса, а тот в свою очередь тихо передал Маре:

— У него усы, какие и полагаются вождю, а бусины, что на них болтаются, — знаки отличия, и вполне может оказаться, что это и есть верховный вождь собственной персоной.

Мара скрыла изумление. Она ожидала узреть некую величественную персону, но отнюдь не такого неказистого старичка в простецком зеленом кильте. Он ел из грубой деревянной миски, а ложкой ему служил обломок раковины коркара. Неприятно пораженная отсутствием парадных регалий, властительница Акомы едва не упустила из виду, что в тени расположились полукругом и другие мужчины, чью беседу прервало прибытие турильца с пленниками.

Некоторое время обитатели комнаты молча рассматривали новоприбывших, забыв о трапезе, которой они предавались за миг до прихода пленников.

К вящему удивлению Мары, первой нарушила молчание старуха.

— Ты мог бы и поинтересоваться, чего они хотят, — промолвила она, прервав свое занятие.

Владелец подобающих вождю усов крутанулся на своем табурете, тыкая ложкой в сторону старухи. Подливка крупными брызгами разлетелась из миски и с шипением упала на угли.

— Заткнись, старая карга! Я не нуждаюсь в твоих подсказках!

У Мары вновь брови поползли на лоб. Неужели эти люди не имеют представления о простейших правилах приличия?

Турильский вождь тем временем резко развернулся; перестук бусинок на взлетевших вверх концах усов подчеркнул важность момента. Движением подбородка он указал на Сарика, стоявшего к нему ближе всех:

— Чего вы хотите, цурани?

Когда Сарик того желал, он мог быть великим мастером лицедейства. В обманчивом свете очага его лицо казалось каменно неподвижным; впору было подумать, что верховный вождь адресовал свой вопрос просто в воздух.

Поняв намек советника, Мара не стала молчать.

— Я пришла в твои владения в поисках истины, — бросила она в тишину.

Турильский вождь остолбенел, как будто получил пощечину. Он метнул взгляд на стоящую перед ним властительницу, затем отвел глаза. Похоже, он смотрел поверх ее головы, так что от его внимания не могли укрыться широкие ухмылки на лицах Антайи и других стражников.

— Ты тут стоишь как пень и позволяешь пленнице высовываться вперед, когда ее не спрашивают! — взревел он, словно желая устрашить врага на поле боя.

Ничуть не растерявшийся — хотя уши у него и заложило от крика, — Сарик шагнул вперед и, несмотря на связанные руки, отвесил вполне приличный поклон:

— Досточтимый вождь, Антайя позволяет это, поскольку перед тобой Мара, Властительница Акомы, Слуга Империи и член семьи Императора Цурануани.

Вождь пригладил усы и потеребил бусинки на их концах.

— Да неужели? — В наступившем безмолвии слышалось лишь постукивание деревянной посуды: все сотрапезники прекратили еду, положив ложки в миски. — Если эта женщина и впрямь Слуга Империи, то где же ее знамена? Где армия? Где знаменитый огромный шатер? — В низком баритоне вождя все более явственно слышалась издевка. — Мне доводилось видеть, как путешествует цуранская знать по чужим землям! Они, словно торговцы, тащат за собой добрую половину своего имущества. Ты лжешь, чужестранец, — вот что я скажу. Иначе почему ее, — он презрительным жестом указал на Мару, — сопровождает столь немногочисленная охрана? Что там ни говори, а ведь наши государства враждуют.

При этих словах старуха на ларе отбросила свое рукоделие; лицо ее скривилось от возмущения.

— Почему ты не спросишь ее саму? Она сказала, что ищет каких-то познаний. Должно быть, для нее это очень важно.

— Закрой пасть, старуха!

Вспыльчивый вождь ткнул рукой, в которой все еще сжимал корку хлеба, в сторону отряда Мары, упорно не желая обращаться к самой властительнице:

— Мы, знаете ли, вовсе не дикари, как о нас думают цурани.

У Мары лопнуло терпение.

— Не дикари? В самом деле? — Как ей сейчас не хватало умения говорить по-турильски! Но делать было нечего: приходилось пользоваться родным языком.

— И по-вашему, это было не самое дикое варварство — предоставить для ночлега моей почетной гвардии загон для скота? У меня на родине даже рабы не ночуют в таких мерзких условиях!

Ошарашенный вождь откашлялся, смущенный подавленными смешками Антайи и его воинов.

— Ты хочешь раздобыть здесь некие сведения… — Его глаза сузились. — Враг наш, по какому праву ты являешься сюда с требованиями?

Но прежде чем Мара успела ответить, между ней и Сариком торопливо протиснулся Лайапа.

— Властительница Мара пришла сюда не как враг! — провозгласил он. — Ее воины разоружились по ее приказу. И не раз проглатывали обиду молча, хотя горожане и стража в Лозо из кожи вон лезли, чтобы только оскорбить их посильнее.

— Он говорит чистую правду, — перебила Мара Лайапу, не желая подчиняться нелепому турильскому обычаю, согласно которому мужчине не подобает на людях вести беседу с женщиной.

Старуха на ларе улыбнулась, словно восторгаясь ее дерзостью, и Мара поспешила закрепить свой скромный успех:

— А теперь насчет сведений, которые мне нужны…

Невысказанный вопрос повис в воздухе. Так как верховный вождь, похоже, впал в сомнения, старуха пнула его в спину носком ноги:

— Она ждет, чтобы ты сказал ей, кто ты такой, дубина стоеросовая!

Верховный вождь, свирепо вращая глазами, обернулся к женщине, которая могла быть только его женой — иначе не избежать бы ей кары за подобные вольности.

— Не учи меня, женщина!.. — Старик снова повернулся к Маре, надуваясь важностью. — Да, должно быть, это важные сведения…

— Назови себя… — невозмутимо подсказала старуха.

Так и не вспомнив о зажатом в руке хлебном огрызке, вождь потряс кулаками:

— Цыц, бестолковая! Сколько раз твердить тебе, что в доме собраний ты должна держать язык за зубами! Пристанешь еще раз, и я пройдусь колючим веником по твоей жирной заднице!

Пропустив угрозу мимо ушей, женщина возобновила брошенное занятие.

Вождь напыжился, выставив на всеобщее обозрение рубаху с пятнами от подливки различной давности.

— Мое имя — Хотаба. Я верховный вождь Пяти Племен Малапайи, а в этом сезоне — верховный вождь Совета в Дарабалди. — Затем он указал на другого счастливого обладателя усов и пучка волос на макушке. — Это Бразадо — верховный вождь Четырех Племен Сувака. — Последним из сидящих за столом был назван безусый юноша рядом с Бразадо. — А это Хидока, его сын.

Взгляд Хотабы скользнул поверх плеча Мары и остановился на Сарике, словно именно этому пленнику он сообщал имена и звания.

— Мой собственный сын, Антайя…

— Мы уже познакомились, — перебив вождя, саркастически заметила Мара. На сей раз верховный вождь в ярости грохнул кулаками по коленям. Корка в руке от удара рассыпалась на крошки, которые разлетелись по сторонам. Вождь грозно насупился, и в эти секунды Мара натерпелась страху: вдруг она действительно хватила через край? Вдруг эти турильцы накажут ее за то, что она слишком непочтительно перебивает их главу?

Но тут громко прокашлялась старая женщина у очага.

Сверлящим взором уставился Хотаба на жену, но потом пожал плечами, словно признавая свое поражение.

— А эта зубастая баба, всюду сующая свой нос, — моя жена Мирана. — После недолгого раздумья он добавил:

— И не будь она такой мастерицей по части кухни и порядка в доме, я бы давным-давно позаботился, чтобы ее изрубили на корм собакам.

Антайя доложил:

— Отец, вождь в Лозо счел за наилучшее сразу переправить пленников к тебе, а не дожидаться попутного каравана торговцев.

Вождь подергал ус, брякнув бусинами.

— В охранниках-то нынче мало надобности, сынок, верно я говорю? Цурани теперь смирные стали, робкие — ни дать ни взять маленькие гачаги!

Лайапа метнул тревожный взгляд на Люджана и Сарика, но Мара и без того поняла нелестный смысл замечания Хотабы. Однако после всех унижений, которые вытерпели доблестные кузены сегодня утром у реки, оба они с полнейшим равнодушием отнеслись к тому, что их уподобили пугливым зверюшкам, таскающим из амбаров зерно.

Верховный вождь все еще ждал, не возымеет ли какого-либо действия его ехидное высказывание, когда в разговор снова вступила Мирана:

— Ты так и не спросил у властительницы Мары, что она хочет узнать.

Хотаба вскочил на ноги, озираясь с таким видом, словно готов был пойти на убийство:

— Да заткнешься ли ты, баба! Опять распускаешь язык в Совете! Мне бы следовало сварить тебя и выбросить на съедение стервятникам, а самому отправиться в набег и раздобыть себе новую жену — молодую, послушную, а главное — молчаливую!

Угрозы вождя, однако, произвели на Мирану так же мало впечатления, как и на остальных турильцев. Руки старой женщины разглаживали шерсть такими же мерными движениями, как всегда, и только легкое постукивание ступни выдавало еле сдерживаемое нетерпение. По-видимому, в спокойствии жены Хотаба усмотрел предостережение. Он перевел дух и, обратившись к Маре, процедил сквозь зубы:

— Что ты хочешь узнать, цурани?

Мара взглянула на Люджана и Сарика, бесстрастно наблюдавших за происходящим. Советник в ответ слегка пожал плечами. Вряд ли ему под силу направлять Мару в этих переговорах. По цуранским меркам, турильцев отличали грубость, вспыльчивость, склонность к бурному изъявлению чувств, которых они, возможно, даже и не испытывают, и вопиющая неотесанность. Полтора дня, проведенные в их обществе, только усилили недоумение пришельцев из Цурануани, которые не могли понять: что же считается непростительным оскорблением для жителя Турила? Словесные уколы, похоже, не задевали этих молодчиков: любую грубость они воспринимали как шутку. Пожалуй, будет безопаснее всего, если соблюдать учтивость и говорить правду, решила Мара.

— Хотаба, мне необходимо поговорить с кем-нибудь из ваших магов.

Надутые щеки вождя опали; он побледнел и, кажется, впервые заметил, что сжимает в кулаке месиво из хлебных крошек.

— Магов?..

Насколько Мара была способна истолковывать выражения лиц здешних обитателей, Хотаба был изумлен. Властительница поспешила продолжить, пока ее слушали:

— То, что мне необходимо узнать, может поведать только маг, не состоящий в Ассамблее магов Империи. Я отправилась в Конфедерацию Турила не из-за какого-нибудь каприза: мне дали понять, что здесь я могу найти ответы на свои вопросы.

На смену вспышке изумления, промелькнувшей во взгляде Хотабы, пришло любопытство. Он вовсе не рвется вникать в подробности ее забот, поняла Мара, наблюдая, как его глаза перебегают с одного ее спутника на другого. Она постаралась, не привлекая внимания, сдвинуться вбок, так чтобы загородить собою девушку, съежившуюся за спиной госпожи, но пушистые светлые волосы Камлио, развевающиеся от малейшего движения воздуха, не могли остаться незамеченными даже в темном помещении Совета. Хуже того, Антайя проследил направление отцовского взгляда и поспешил воспользоваться удачным моментом. Схватив Камлио за руку, он вытащил ее вперед, чтобы все могли ее видеть.

— Смотри-ка, отец, какой мы заполучили трофей у этих цурани.

Мара разъярилась пуще прежнего. Мало того что Камлио ни жива ни мертва, так еще эти невежи разом и думать забыли о важном разговоре, который она с таким риском завела! Однако похотливый блеск в глазах старого вождя подсказывал, что сейчас не время считать обиды. Если она ненароком заденет его мужское самолюбие, дело может обернуться еще хуже.

Восхищенный свист остальных членов Совета достаточно ясно выразил произведенное на них впечатление. Они пожирали куртизанку голодными оценивающими глазами, и даже хмурый взгляд Мираны не смог умерить воодушевление ее супруга. Хотаба не лишил себя удовольствия обвести взором зрелые округлости фигуры Камлио с видом человека, которому сейчас предстоит отведать редкое лакомство. Он облизнулся.

— Хороша, — доверительно сообщил он Антайе. — Необычайно хороша. — Кивнув сыну, он распорядился:

— Раздень ее. Посмотрим, что за сладкий плод скрыт у нее под платьем.

Мара окаменела:

— Хотаба, ты можешь сказать своему сыну, что ни меня, ни мою служанку Камлио не следует считать военной добычей. Мы не твоя собственность, турильский вождь! Тело Камлио принадлежит ей самой, а вот услуги принадлежат мне; она делает то, что я ей прикажу. А я не отправляю ее в постель с чужаками.

Хотаба вздрогнул, словно его разбудили пинком. Он в раздумье посмотрел на Мару, и его улыбка стала злобной.

— Ты не в том положении, женщина, чтобы чего-то требовать.

Мара не снизошла до того, чтобы расслышать замечание. Она застыла в позе разгневанной властительницы, словно не стояла здесь растрепанная, лишенная каких бы то ни было регалий, которые могли бы свидетельствовать о ее ранге знатной цуранской дамы; словно не были связаны, как рабы, и беспомощны ее верные сподвижники.

Ее бесстрашие произвело впечатление, хотя, может быть, и не слишком благоприятное. Улыбка Хотабы стала еще шире, и даже Мирана прервала свою работу. В душной комнате сгустилась зловещая напряженная тишина.

— Госпожа, — с нескрываемым сарказмом произнес вождь, — предлагаю тебе сделку: нужные тебе сведения в обмен на твою желтоволосую служанку. Полагаю, условия более чем справедливые. Эта женщина не имеет цены: подобная красавица — такая же редкость, как честный маг среди вашего народа. И уж конечно, сведения, ради которых ты к нам явилась, стоят того, чтобы заплатить за них телом одной служанки — ведь в твоих владениях тебе подвластны многие тысячи душ.

Маре стало дурно; она зажмурилась и стиснула зубы, чтобы не поддаться острому желанию выкрикнуть бессмысленные проклятия. Во рту пересохло. Кто она такая, чтобы променять жизнь и счастье Камлио, пусть даже ради блага собственной семьи? А ведь закон Империи давал ей такое право.

— Нет.

Это слово далось ей с трудом, но прозвучало твердо, хотя душу Мары обуревали сомнения. Боги, каким же бесчестным созданием она стала, если ставит судьбу какой-то строптивой служанки превыше блага и жизни своего дома, мужа и детей! Чего стоит одна жалкая потаскушка, когда речь идет о чести властительницы Акомы, о безопасности всех, кого она любит, об основе власти самого Ичиндара, в конце концов? В прежние времена она не задумываясь приказала бы какой-нибудь служанке или рабыне выполнить то, чего требуют эти турильцы; но сегодня, когда все зависит от одного ее слова, она не могла потребовать такой жертвы.

В наступившей напряженной тишине, когда у ошеломленных мужчин отнялись языки и Сарик тщетно пытался скрыть изумление и страх, явственно написанные на его лице, зазвучал голос Мираны.

— Я закончила чесать шерсть, — сообщила она, словно дела хозяйственные были куда важнее людских жизней и судеб. Но ее руки дрожали, когда Мирана складывала шерсть и приспособления для рукоделия в корзинку. Мара это видела. Хотаба лишь обернулся и кивнул жене. Спутница его жизни встала, укутала плечи вязаными шалями с бахромой и жестом предложила Маре следовать за ней.

Властительница Акомы колебалась: долг правителя — отвечать за своих людей, и она собиралась добиваться, чтобы ее оставили вместе со свитой. Однако Мирана, словно угадав ее мысли, едва заметно покачала головой.

— Иди, госпожа, — с поклоном прошептал Сарик, получив торопливый совет Лайапы. — Здесь свои порядки, а ты сделала все, что могла. Если упрешься на своем, как бы не испортить все дело, которое привело нас сюда. Лайапа считает, что Мирана достаточно хорошо знает своего мужа и что нужно делать так, как он велит. И по-моему, стоит прислушаться к его совету.

Напоследок Мара метнула высокомерный взгляд на Хотабу, чтобы тот хорошенько уразумел: никакие турильцы не заставят ее плясать под свою дудку и если она что-то делает, значит, у нее есть для этого собственные резоны. Затем, гордо выпрямившись, она присоединилась к Миране, направлявшейся к выходу.

Люджан дернулся было вслед за ней, но Мара жестом остановила его. Среди этих варваров ни один из них не был в безопасности, да и что может один безоружный воин против толпы горцев? Видимо, Мирана это понимала.

— Оставайся-ка здесь с моим мужем, воин, — снова заговорила она. — Наплети ему, какой ты свирепый в бою и неутомимый в постели. Я не задержу твою госпожу надолго.

Для Мары у нее нашлось другое утешение:

— Не беспокойся, твою служанку не тронут, пока это дело не будет решено.

Сжав с неожиданной в старухе силой руку Мары, Мирана подтолкнула ее за порог.

Холодным воздухом им обожгло лица, так что кровь прилила к щекам. Мирана шла быстро, увлекая Мару за собой и не давая времени передумать. Они свернули в проулок, где, судя по ароматам, пекари заканчивали свои дневные труды. Какая-то собачонка жадно заглатывала корки, которыми кормила ее девочка с косичками. При виде этой картины Мара вспомнила о собственной дочери: дорастет ли она до тех лет, когда заводят любимого зверька?

Мара споткнулась, и Мирана поддержала ее.

— Не раскисай, — сказала ока на языке цурани с сильным акцентом. — Тебе хватило сил, чтобы покинуть родные места, бросить вызов Ассамблее и явиться к нам. Так теперь уж нечего жалеть себя.

Мара подняла голову.

— Разве моя судьба для тебя что-нибудь значит? — в недоумении спросила она.

— Ничего не значит, — обыденным тоном ответила Мирана. Ее темные глаза выжидающе остановились на властительнице Акомы. — Ничего бы не значила для меня твоя судьба, будь ты похожа на тех цурани, которых мы знавали прежде. Но ты не такая. Хотаба убедился в этом, когда предложил променять служанку.

Мара еще выше вскинула голову:

— Она не моя собственность, чтобы я ею торговала, даже ради избавления моей семьи от грозящих ей опасностей. Я предоставила ей выбор, и она осталась со мной по собственной воле. Камлио не рабыня…

Мирана пожала плечами, отчего бахрома ее шали заколыхалась на холодном пронизывающем ветру.

— Верно, и по нашим законам тоже ты не вправе торговать ею. Однако на твоей родине господа распоряжаются судьбами, своих слуг, рабов и детей как им вздумается. И считают, что боги ниспослали им такое право.

— Они верят в это, — осторожно ответила Мара.

— А ты?

Вопрос Мираны хлестнул, как пастушеский кнут.

— Не знаю, во что верю я, — хмуро призналась Мара. — Пожалуй, в одно. Как Слуга Империи, я поставила интересы государства и народа превыше всего. И теперь не могу ценить свою жизнь выше любой другой жизни. Камлио со мной, потому что я поклялась одному человеку охранять ее. Тот, кто доверил мне ее безопасность, ничем не хуже меня. Существует понятие чести, суть которого — слепое повиновеиие обычаям, но существует и другое понятие чести, объемлющее… гораздо больше.

Взгляд Мираны стал пронзительно-острым.

— Ты другая. Она разговаривала скорее сама с собой, чем с Марой. — Молись богам, чтобы твоей непохожести оказалось достаточно для освобождения. Я на твоей стороне. Но никогда не забывай: турильские мужчины более искренни и великодушны, когда рядом нет женщин. У нас суровая страна, и тот, кто будет проявлять мягкость, рискует потерять жену, добытую в набеге.

— У него отобьет жену другой? — изумилась Мара.

Сморщенные губы Мираны сложились в лукавую ухмылку.

— Может, уведет другой. А то и хуже — жена сама покинет его дом и очаг и в знак презрения за слюнтяйство… набьет одеяло снегом.

— Вы так делаете? — Мара расхохоталась, забыв про свои невзгоды.

— А как же.

Заметив, что гостья озябла, Мирана стащила с себя одну из теплых шалей и накинула ее Маре на плечи; от шали пахло дымом и грубой овечьей шерстью.

— Давай зайдем в мою любимую пекарню. Там в этот час сладкие булочки прямо из печи. Я тебе расскажу, чем мы тут еще занимаемся помимо исполнения своей главной обязанности — делать вид, что принимаем всерьез кукареканье наших драчливых мужчин.

В отличие от дымной духоты дома Совета воздух в пекарне резко обдавал сухим жаром печей, особенно уютным во влажном климате высокогорья. Мара неловко присела на деревянный стул. В этих промозглых горах цуранские подушки вряд ли были бы уместны на каменном полу. Не привыкшая к такой мебели, Мара то и дело меняла положение туловища в попытке найти удобную позу, однако ей ничего не оставалось, кроме как покориться необходимости и провести вечер в легкой светской болтовне. Мирана, как и супруга вождя в Лозо, как видно, была не прочь потолковать о пустяках, пока городские старейшины держат совет.

— Мужчины бывают такими детьми, тебе не кажется?

Мара изобразила вежливую улыбку:

— В таком случае твой муж — очень сердитый ребенок.

Мирана рассмеялась, устраиваясь напротив за деревянным столом, на поверхности которого имелись желоба, куда хозяева пекарни, не отрываясь от болтовни с гостями, выкладывали свежие хлебы.

Мирана откинула с головы все свои многочисленные платки и шали, под которыми обнаружились седые волосы, стянутые плетеным шерстяным шнурком.

— Хотаба? — снисходительно вздохнула она. — Он пустозвон, но я его люблю. Грозится прибить меня за длинный язык уже сорок два года, чуть ли не с того самого дня, когда он перекинул меня через плечо и дал деру через перевал от моих братьев и отца. Но за всю жизнь он ни разу не поднял на меня руку. Видишь ли, Мара, у нашего народа принято бросаться страшными угрозами и жуткими оскорблениями. Похвальба у нас — род искусства, и затейливое ругательство вызовет у оскорбленного скорее восхищение, нежели негодование.

Тут она смолкла — у стола остановился юноша в вязаной шерстяной фуфайке, с подносом в руках. Перейдя на турильский, Мирана заказала горячие сладкие хлебцы и подогретый сидр. Потом, взглянув на обведенные темными кругами глаза Мары, добавила к заказу вина. Юноша принял у Мираны три деревянных кружка с просверленными дырками и кинулся выполнять заказ, ежесекундно оглядываясь назад в надежде, что жена вождя на него не смотрит и он может разглядеть заморские одежды Мары.

Пока не вернулся слуга с едой и питьем, Мирана поддерживала ни к чему не обязывающую беседу, а потом Мара сделала вид, что занялась едой. Из-за пережитых волнений она не чувствовала голода, хотя от грубого черного хлеба шел восхитительный запах, а питье вовсе не оказалось такой кислятиной, как о нем твердили ветераны турильских войн.

За окном сгустилась тьма; по улице прошла стайка щебечущих девушек под надзором юношей — слуг или, может быть, братьев, которые несли дымящиеся факелы, освещая путь. В глубине пекарни подмастерье вынимал из печи последние хлебы, а угли в топке меняли красный цвет на серый, покрываясь пленкой пепла.

Мару точило беспокойство. Вино согрело ее, но от тревоги руки оставались холодными и влажными. Она занимается пустопорожней болтовней, а где Камлио? Что с Сариком, Люджаном и солдатами? Самое ужасное — имеет ли Хокану хотя бы малейшее представление, куда она запропастилась после визита в храм Туракаму? Тогда она сумела отправиться в путешествие, сбив с толку преследователей, но теперь все это вспоминалось как во сне — такими далекими казались дела Империи отсюда, где мужчины задиристы и хвастливы, где всегда туман и облака.

— Зачем тебе понадобилось искать у нас тех, кто владеет искусством магии?

Внезапный вопрос Мираны смущал прямотой. Мара вздрогнула, едва не выронив глиняную кружку с остатками сидра. Вдруг до нее дошло, что их болтовня просто позволяла престарелой собеседнице выбрать благоприятный момент, и теперь не имело никакого смысла молчать, скрывая правду.

— С годами я поняла, что Ассамблея Магов — это петля на шее Империи и населяющих ее народов. В наших традициях много несправедливого, и я хотела бы это изменить. Между домами Акомы и Анасати существует кровная вражда. Маги запретили применять силу для решения этого давнего спора, но тяжесть гнева Ассамблеи не ложится в равной мере на обе стороны, как того требует справедливость. Свободу действий Акомы они ограничили весьма жесткими рамками, тогда как господам из Анасати многое сходит с рук. Им было дозволено подсылать убийц к союзникам Акомы. Как это ни прискорбно, убит отец моего мужа. Теперь не осталось никаких сомнений: эдикт Всемогущих, лишающий Акому права на месть, — это всего лишь уловка, маскирующая истинные цели магов. Я стремлюсь к переменам вопреки желаниям Ассамблеи, поэтому я и мои дети оказались в опасности.

— Так, значит, все твои возвышенные цели на деле сводятся к стремлению выжить?

Мара в упор взглянула на старуху, понимая, что остротой ума та не уступит властительнице Изашани.

— Можно сказать и так. Но я предпочитаю думать, что действовала бы так, даже если бы ничто не угрожало моей семье и всем, кого я люблю…

— Покинув свои владения, ты отправилась не куда-нибудь, а именно в Турил,

— перебила ее Мирана. — Почему?

Мара бессознательно крутила между пальцами почти уже пустую кружку.

— Чо-джайны иносказательно дали мне понять, что было бы разумнее всего избрать путь на восток. Маг Малого пути, затаивший зло против Ассамблеи за прошлую обиду, советовал искать разгадку именно здесь. Я нахожусь в Туриле, потому что мой род прервется, если я не получу ответа на свои вопросы. И еще потому, что слишком много страданий выпадает на людскую долю по милости политики и Игры Совета. Многие из тех, кого я любила, переселились в чертоги Красного бога. И виною тому — наша жажда власти. Несправедливость и убийства во имя чести не прекратятся, если Ассамблее будет позволено перехватить власть у Императора и восстановить пост Имперского Стратега.

Спокойно сложив руки и уткнувшись взглядом в усыпанный крошками стол, Мирана, казалось, обдумывает услышанное. Наконец она, видимо, приняла решение:

— Тебя выслушают.

Маре не осталось времени поломать голову над тем, каким образом Мирана намеревается повлиять на мнение мужчин в Совете. Не заметила она ни обмена знаками, ни поданного сигнала, однако в следующую минуту хлопнул входной полог, впустив облако морозного пара. Порывом воздуха задуло три масляные лампы из четырех, освещавших опустевшую пекарню.

Вошел старый горец в тяжелом плаще. Огонь оставшейся лампы освещал вошедшего со спины, и в багряных отсветах угасающих углей очага черты его лица едва угадывались. От множества шерстяных одежек, надетых одна поверх другой, пахло квердидрами; с ушей, едва видимых под капюшоном, свисали диски из раковин коркара — они крутились и поблескивали при каждом шаге. Что касается лица, то в тени надвинутого капюшона Маре ничего не удалось разглядеть.

— Встань, — повелительно прошептала Мирана. — Выкажи почтение, ибо с тобой будет говорить Калиани.

Незнакомое слово заставило Мару удивленно поднять брови.

— Калиани — традиционное имя, которое носят самые могущественные из посвященных в тайны, — объяснила Мирана, чтобы сгладить замешательство Мары.

Закутанная фигура приблизилась, и по тому, как искрилась и вспыхивала кайма накидки, стало ясно, что это не просто накидка, а мантия мага, расшитая по краю драгоценными серебряными блестками. Узор складывался в руны или, быть может, тотемы более сложные, чем те, что украшали дверные косяки домов. Мара поклонилась с таким же почтением, какое выказала бы Всемогущему, посетившему ее дом.

Турильский маг, никак не ответив на поклон, откинул капюшон… и Мара увидела копну серебряных волос, заплетенных, как у Мираны, в косицы и уложенных в подобие короны. Под этим сооружением из косичек оказалось сморщенное лицо древней старухи.

Женщина! У Мары перехватило дыхание.

— В вашу Ассамблею Магов допускаются женщины? — воскликнула она, забыв всякие приличия.

Старуха вскинула голову, зазвенев тяжелыми подвесками; в ее повадке появилось опасное раздражение.

— Благодарение богам, у нас тут нет ничего похожего на вашу Ассамблею, Мара из Акомы.

У входа в пекарню появились две горожанки с очевидным намерением закончить здесь свои вечерние дела. С порога разглядев закутанную колдунью, они отвесили торопливый поклон и молча попятились на улицу. Вошедший следом юноша тоже повернулся и поспешил прочь. Входной полог упал, закрывая вход, но в комнате, казалось, стало холоднее.

— Прости меня, — почти заикаясь, пробормотала Мара. — Властительница Калиани, я приношу извинения, но я и предположить не могла…

— У меня нет титула. Можешь обращаться ко мне просто — Калиани, — сменив гнев на милость, разрешила кудесница Она уселась, зашуршав одеждами, расправила длинные рукава, сложила миниатюрные высохшие руки и вдруг стала похожей на обычную печальную старую женщину.

— Я знаю, что в вашей имперской Ассамблее, — слова ее вылетали как плевки, — принято убивать всех девочек, у которых обнаружился магический дар. Моя предшественница на этом посту бежала из провинции Лаш. Она едва спасла свою жизнь, а вот три ее сестры оказались не столь удачливы.

Мара прикусила губу: она чувствовала легкую дурноту из-за перенесенных волнений и выпитого вина, которое в сочетании с изматывающей тревогой произвело не слишком благотворное действие.

— Мне рассказывал об этом маг Малого пути, который ненавидел Ассамблею. Но в душе я не могла заставить себя поверить в такую жестокость.

Светлые глаза Калиани были бездонно глубокими, когда они встретились с глазами Мары.

— Можешь поверить, ибо это правда.

Потрясенная Мара стиснула зубы, чтобы сдержать дрожь: на нее снова нахлынул страх за оставленных дома дорогих людей. От Калиани — хрупкой, по виду похожей на обыкновенную старую бабушку, закутанную от сквозняков в сотню одежек, — исходила сила, заставляющая кровь стынуть в жилах. Осознавая, что каждое ее слово будет придирчиво взвешено, Мара поспешила задать вопрос, пока ее не покинули остатки храбрости:

— Мне говорили, что Ассамблея боится вас. Почему?

— Это правда, — бросила в ответ Калиани. Она хрипло захихикала; от этого звука, более похожего на карканье, пробирал озноб. — У тебя на родине с рабами обращаются жестоко и при этом утверждают, что такова воля богов. Ваши властители соперничают друг с другом и убивают — во имя чести. Но чего они этим достигают? Славы? Нет. Благословения небес? Нет и еще раз нет. Они теряют сыновей, затевают войны, сами принимают смерть на собственных мечах — и все зря, властительница Мара. Их одурачили. Их хваленая честь — не более чем фетиш, это оковы, дробящие народную силу. Пока в Игре Совета род идет против рода. Ассамблея хозяйничает в стране. Ее власть огромна, но не беспредельна да и не так уж неодолима.

В откровенности чародейки Маре померещился проблеск надежды.

— Значит, ты могла бы мне помочь? — спросила она.

Тут морщинистое лицо старухи превратилось в непроницаемую маску.

— Помочь тебе? Это еще предстоит решить. Тебе придется проделать со мной небольшое путешествие.

Мара пришла в ужас: она боялась оставить Люджана, Сарика, а более всего Камлио в лапах диких горцев.

— Куда же мы отправимся?

— Есть вещи, которые тебе следует увидеть. Совет моих собратьев должен выслушать твои доводы, твою историю и допросить тебя. — Словно угадав причину смятения Мары, Калиани смягчила свое непреклонное требование:

— Это займет времени не больше, чем нужно двум женщинам, чтобы побеседовать. А то как бы твои воины не обеспокоились за тебя и не наделали глупостей.

— Тогда я в твоем распоряжении, — решительно сказала Мара.

Понимая, что другого случая не представится, она приняла предложение Калиани, но не ожидала, что дальнейшие события будут разворачиваться с такой быстротой. Турильская колдунья перегнулась через узкую столешницу, твердыми сухими пальцами взяла Мару за запястье и произнесла какое-то слово.

Мара услышала только первый шипящий слог. Шум в ушах, яростный как грохот штормовой волны, заглушил остальное. Пол ушел из-под ног; пропал и стул, на котором она сидела. Стены пекарни раздались в стороны и исчезли, уступив место простору завывающей серой пустоты.

Время застыло. Воздух стал холодным и разреженным. К стыду всех своих предков, Мара чуть не закричала от страха, но переход через бездну столь же внезапно закончился.

Так же бесцеремонно возвращенная на землю, Мара обнаружила, что стоит посреди площади, освещенной шарами чо-джайнов. Калиани все еще сжимала ее запястье. Рука колдуньи была тверда, тогда как собственная рука Мары дрожала, как пламя свечи на ветру. Не в пример цуранским городам, расположенным на равнинах, здешние здания, вырубленные в крутых гранитных склонах, поднимались ярусами. Открытое пространство в нижней части долины, где стояла Мара, было окружено террасами. Взгляд Мары скользил вдоль линии колонн, контрфорсов и арок, возведенных с изумительным мастерством. Опорами для деревянных или каменных галерей служили тотемные столбы в виде драконов или гигантских морских или воздушных змеев — чудовищ турильских мифов. Шпили и купола возносились в звездное небо или пронзали специально подсвеченные облака тумана. Мара замерла от восторга перед красотой, какую даже и вообразить не могла.

По улицам проходили горцы в простых кильтах и штанах. Многие молодые воины были обнажены выше пояса, несмотря на вечернюю прохладу, но попадались и такие, которые щеголяли в ярких вязаных рубахах. Женские наряды состояли из длинных юбок и просторных верхних блуз; у совсем молоденьких покрой одежды давал возможность на мгновение приоткрыть гибкую руку или округлую грудь, чтобы привлечь восхищенные взоры встречных юношей.

— Что это за город? — не удержалась от вопроса Мара, полной грудью вдыхая воздух, пронизанный благовониями.

Она глазела на окружающие чудеса как деревенский простак, впервые попавший в цирк.

— Доралес, — сообщила Калиани. — Ты, вероятно, первая из цурани, которой позволено увидеть нашу столицу. — Ее тон стал более зловещим, когда она добавила:

— С равным успехом ты можешь оказаться и последней.

От мрачного замечания Мару пробрал озноб. У нее было странное ощущение, словно она видит все это во сне. Изящные шпили, тысячи ярко освещенных окон, тотемные столбы с загадочными резными изображениями, мелькание и суета уличной жизни — все это порождало у Мары чувство ненадежности, хрупкости, как будто в любой миг ее могут бросить в хаос ночного кошмара. От изумления и растерянности властительница так и простояла бы, оцепенев, на месте, если бы Калиани не потянула ее вперед с таким же бесцеремонным нетерпением, с каким мать поторапливает непослушного ребенка.

— Не задерживайся! Тебя ожидает Круг Старейшин, и, если им придется ждать слишком долго, это не послужит тебе на пользу.

Мара даже споткнулась от неожиданности:

— Меня ожидают? Как это может быть?

Однако Калиани не стала отвечать на вопрос, который показался ей бессмысленным. Она потащила Мару сквозь толпу, привлекая всеобщее внимание. Прохожие пялились на них и тыкали пальцами в их сторону, кое-кто презрительно сплевывал. Цуранская гордость заставила властительницу Акомы пренебречь такими оскорблениями: обращать на них внимание было бы ниже ее достоинства, но у нее не оставалось ни малейшего сомнения: для этих людей она заклятый враг.

Но любопытство пересилило. Мара спросила:

— Почему люди в моей стране ничего не слыхали об этом городе?

Калиани протащила ее мимо раскрашенной повозки, влекомой двумя злобными квердидрами; ими управлял сухонький старичок в накинутом на плечо пледе, сшитом из разноцветных лоскутов. В его повозке находился странный музыкальный инструмент, и люди на улице кидали ему монетки или весело окликали его, упрашивая что-нибудь для них сыграть. Он отвечал короткими фразами и дружелюбно улыбался.

— Если бы кто-нибудь из вашей страны услышал о нем, ваша Ассамблея прикончила бы его, чтобы не болтал, — сварливо ответила Калиани. — Башни, которые ты видишь, и все эти здания, вырубленные в скалах, возведены силой магии. Если бы тебе был открыт доступ в Город Магов у тебя на родине, ты могла бы увидеть такие же диковинки. Но в Цурануани Всемогущие сохраняют чудеса, которые может творить их сила, только для самих себя.

Мара нахмурилась. Она припомнила, как не хотелось Миламберу рассказывать о той поре его жизни, когда он состоял в Ассамблее. Ей пришло в голову, что клятвы, связывающие его с Ассамблеей, должны быть устрашающе сильными, чтобы обеспечить молчание такого могущественного чародея. Она ничего не знала о характере магов, но в свое время из слов Хокану поняла, что Фумита — не алчный человек. Наделенный магической силой и окутанный тайной, но явно не из тех, кто ставит собственную выгоду выше общего блага народов Империи.

Могло показаться, что в распоряжении Калиани имелись колдовские средства для чтения мыслей Мары.

— Кто знает, почему маги у вас такие скрытные? — пожав плечами, ответила она на вопрос, не высказанный вслух. — Не все они скверные люди. Большинство

— это просто ученые, которые стремятся только к постижению тайн своего искусства. Возможно, в самом начале они создали свое братство для защиты от какой-то угрозы или для противодействия необузданной, опасной магии чародеев-отступников, не пожелавших обучаться умению владеть собой или использовавших колдовской дар во зло. Только боги могут это знать. Но если в прошлом и существовали благие намерения и убедительные доводы в пользу такого образа действий, с течением времени цуранские маги сильно подпортились. С точки зрения турильских законов не может быть никакого прощения тем, кто убил тысячи девушек, лишь бы не дать развиться их талантам.

Мара почуяла, что события могут принять неприятный для нее оборот.

— Так что же, меня будут судить за не праведные деяния всей Империи? — возмутилась она.

Взгляд Калиани заставил ее замолчать.

— Отчасти, госпожа Мара. Если ты хочешь, чтобы мы тебе помогли потягаться с Ассамблеей, тебе придется нас убедить. Если мы возьмемся за дело, это будет не ради спасения Акомы, не ради твоей личной победы и даже не затем, чтобы сделать Империю более справедливой страной. Ибо для нас честь твоих предков и даже жизнь твоих детей значат не больше, чем пыль на ветру.

Если бы старая волшебница не тянула Мару за собой, вцепившись мертвой хваткой в ее руку, властительница остановилась бы как вкопанная:

— Что же может тронуть сердца ваших людей, если не жизнь юных?

Несмотря на все усилия, Мара не смогла скрыть негодование.

Ответ Калиани прозвучал столь же безлично, как шорох морских волн, накатывающихся на песчаный берег:

— Если мы о чем-то жалеем, то лишь о потере магов, которые умерли, так и не применив свои таланты. С каждым из них связана безвозвратная утрата тех или иных познаний. И если что-то вызывает в нас отчаяние, то лишь мысль о чо-джайнах, непревзойденных Мастерах, которые в вашей стране отлучены от магии, составляющей славу их расы.

— Запретное! — Мгновенно придя в возбуждение, Мара на минуту даже забыла о страхе. — Так, значит, королева чо-джайнов имела в виду колдовскую силу, когда говорила о Запретном?

Прямого ответа Калиани не дала.

— Именно этот секрет, госпожа Мара, ты должна будешь раскрыть, если не погибнешь в споре со Всемогущими. Но тебе придется убедить Круг Старейшин Турила в том, что ты достойна нашей помощи. Мы выслушаем тебя и примем решение. Выбирай слова очень осторожно: если уж ты увидела этот город, то опасности, которым ты подвергаешься, удваиваются.

Они миновали массивную арку, за которой начинался лабиринт сводчатых коридоров, освещенных рядами ярких шаров работы чо-джайнов. У Мары дух захватывало при виде резных колонн, отполированных до невообразимого блеска; даже в императорском дворце она не видела ничего подобного. Люди, собирающиеся в приемных и на широких площадках, были облачены в одежды, расшитые бисером, и в головные уборы из перьев; встречались и слуги в простых кильтах. Про других, носивших белые хитоны, Калиани сказала, что это ученики, овладевающие тайнами магического искусства. Все встречные кланялись старой колдунье, а взгляды, которыми они провожали Мару, — она ощущала их так, словно горячие угли касались ее спины. Здесь чувствовалось присутствие колдовских сил, которые витали в воздухе и, казалось, заставляли даже эхо звучать глуше. На Мару внезапно накатила жгучая тоска: больше всего ей сейчас хотелось оказаться у себя дома, среди знакомых стен, в мире, обычаи которого она понимает.

Калиани потянула ее в более широкий коридор, который привел их в просторную гулкую приемную. Сотни канделябров заливали светом помещение, так что Маре даже глазам стало больно. По другую сторону от приемной располагался громадный зал, окруженный галереями, которые образовывали причудливую многоярусную колоннаду. Десятки фигур в хитонах группировались по краям зала. Прямые и винтовые лестницы позволяли переходить на более высокие ярусы — вплоть до шестого.

— Здесь наш архив, — объяснила Калиани. — Сюда стекаются все знания и хранятся копии всех записей, касающихся науки чародейства. В этом зале мы собираемся, когда магам Турила необходимо принять совместное решение. У нас не существует ни организации вроде вашей Ассамблеи, ни каких-либо формально признанных руководителей; только та, которая по общему согласию получает имя Калиани, наделяется правом быть распорядительницей собраний.

Вместе с престарелой провожатой Мара проходила между ограждениями нижнего яруса. Она то и дело нечаянно касалась локтями стен, инкрустированных раковинами коркара и черным деревом, которые складывались в странный узор из спиралей. Почему-то этот узор заставлял Мару чувствовать себя особенно неуютно. Опорами винтовых лестниц служили резные тотемные столбы, изображающие мифических монстров — с клювами и клыками, покрытых чешуей или диковинным оперением, с хищным змеиным разрезом глаз. Калиани поторапливала Мару, пока они пересекали пространство зала, в центре которого, на полу, был изображен круг. Казалось, что края круга обозначены золотым светом; не приходилось сомневаться, что этот эффект достигается силой неких чар. Властительница Акомы видела, что верхние ярусы теперь заполнены людьми в хитонах и все взгляды устремлены на нее; она не могла отделаться от ощущения, что ее собираются принести в жертву и ждут лишь последнего ритуала, после которого ее судьба будет решена окончательно.

— Туда, — указала Калиани на магический крут. — Заходи в круг и стой там, если у тебя достаточно смелости, чтобы предстать перед судом. Но прислушайся к предупреждению, Мара из Акомы, Слуга Империи. Для любого, кто переступит эту линию, ложь и увертки невозможны.

Мара откинула волосы за плечи.

— Я не боюсь правды, — смело заявила она.

Калиани выпустила руку властительницы.

— Да будет так, — сказала старая женщина.

В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость.

Мара бестрепетно направилась к круглой площадке. В ту секунду, когда она подняла ногу, чтобы переступить рубеж желтого света, она и впрямь не боялась правды. И все-таки через мгновение она почувствовала, что ее пронзает сила, которая полностью лишает ее собственной воли; и к тому времени, когда ее нога коснулась пола внутри магического круга, от привычной уверенности в себе не осталось и следа.

Теперь она не могла отступить, даже если бы передумала. Часть тела, которая находилась по ту сторону магической границы, оцепенела, словно примерзнув к полу. Путь назад был отрезан; пришлось перенести через границу и другую ногу, которая еще повиновалась Маре, и встать на колдовскую площадку, как ни страшно было на это решиться.

Вот когда она поняла, что значит настоящая беспомощность. Слух не воспринимал ни единого звука, а глаза не видели ничего — только какую-то мерцающую золотистую паутину. Мара не могла пошевелиться — ни сесть, ни повернуться, ни даже прижать руки к груди, чтобы унять частый стук сердца. Даже рабство показалось бы свободой по сравнению с ее нынешним состоянием: магическая сила сковывала не только тело, но и душу. И вдруг откуда-то с верхних галерей прозвучал вопрос.

Калиани повторила вопрос на языке цурани:

— Властительница Акомы, ты пришла сюда с просьбой о помощи тайных сил. Ты заявляешь, что будешь использовать эти силы для защиты и для содействия общему благу. Покажи нам, каким образом ты пришла к своим нынешним воззрениям.

Мара попробовала глубоко вздохнуть и дать ответ, но оказалось, что она не может сделать ни того, ни другого. Тело властительницы не подчинялось ее желаниям; магия не позволяла заговорить. Как она может защитить свои намерения, если чары лишают ее дара речи? В следующие мгновения она обнаружила, что даже мысли ускользают от ее контроля! Ощущение было такое, будто разум встал на дыбы, а потом закрутился как юла или карусель. Перед ее внутренним взором понеслись картины былого, и она уже больше не стояла, пригвожденная к полу, посреди дворца магов в Доралесе, в каком-то волшебном кругу. Она сидела у себя в кабинете в старом поместье Акомы, увлеченная горячим спором с Кевином-варваром.

Иллюзия его присутствия была настолько убедительной, что крошечная частичка души, которая еще сохраняла собственную волю, на мгновение поддалась пылкому желанию — найти убежище в его объятиях. Однако прояснившееся ненадолго сознание тут же помогло ей понять суть турильских чар правды: ей не позволят ответить ни на какой вопрос словами, произнесенными вслух.

Эти маги станут спрашивать, а ответы будут извлекать прямо из ее воспоминаний. Ей не дадут возможности прибегнуть к объяснениям, чтобы оправдать или иначе истолковать исход любого события. Эти маги будут наблюдать за ее действиями в прошлом — и потом вынесут свой приговор. Она и в самом деле стояла перед судом, и единственной защитой властительницы станут ее поступки, совершенные в течение всей жизни.

Мара сумела это понять за долю секунды до того, как магическая сила завладела ею полностью; да, она была в кабинете, и перед ней стоял Кевин, и она слышала, как он в ярости кричит ей в лицо: «Ты швыряешь меня, как игральную кость, — то туда, то сюда, ничего не объясняя, ни о чем не предупреждая. А ведь я выполнял все твои прихоти — но не потому, что ты мне нужна, а потому, что я хотел сохранить жизнь своим землякам».

А потом ответ самой Мары, раздраженной и растерянной: «Но ведь я дала тебе высокую должность и поставила командовать такими же, как ты, — мидкемийцами. Ты использовал свою власть им во благо. Как видно из этих записей, они отнюдь не ограничивались похлебкой из тайзы; им частенько перепадало и жаркое».

Свиток памяти разворачивался все дальше и дальше; Мара как будто заново переживала эту сцену — вплоть до завершающей вспышки страсти. А потом — последующие годы связи с Кевином, когда они шли от стычки к стычке, когда каждый день приносил горечь и сладость, радость и растерянность и трудные уроки. Вынужденная наблюдать все это по прошествии многих лет, она понимала, какой ограниченной и самонадеянной была тогда; и как это чудесно, что Кевин, раб, сумел за кажущейся черствостью угадать подлинные движения сердца хозяйки — и полюбил ее! Дни сменяли друг друга неровными скачками — в той последовательности, которую навязывали ей маги по своему выбору. Снова она испытала минуты невыразимого ужаса, когда убийцы, волна за волной, штурмовали ее городские апартаменты в Ночь Окровавленных Мечей. Снова она стояла на исхлестанной бутаронгом вершине холма и вела переговоры с Тасайо Минванаби. Она видела, как Император Ичиндар разломал жезл, знаменующий власть Имперского Стратега; и тогда же он возвел ее в ранг Слуги Империи. Снова она видела, как умирает Айяки. Великой милостью стало для нее то, что последовал новый вопрос и сцена переменилась: теперь это был знойный полдень, напоенный ароматом цветов в саду кекали, где Аракаси униженно просил госпожу о дозволении покончить с собой. Снова она проводила вечер в командном шатре властителя Чипино Ксакатекаса, когда вместе с ним была участницей кампании против кочевников пустыни в стране Цубар.

Время кружилось вихрями, поворачивало вспять, шло по своим следам; сцена накладывалась на сцену. Иногда ее отсылали в годы детства или в тихие молитвенные кельи храма Лашимы. В другие минуты ее Заставляли снова выносить грубую жестокость первого мужа. Снова она стояла лицом к лицу с его опечаленным отцом, над запеленутым внуком — теперь уже тоже мертвым.

Новый приступ щемящей тоски настиг Мару, когда ее память обратилась к Хокану, к его непостижимому дару отзывчивости и чуткости. Глядя на сменяющиеся картины глазами турильских магов, она только сейчас поняла, что его редкостное чутье было в действительности зачатком магического таланта. Если бы маги Империи заметили одаренность Хокану, он был бы сейчас не ее мужем, а членом Ассамблеи. Насколько же беднее оказалась бы ее жизнь без него! Болью отдавалось в сердце его отчуждение, которое началось с появлением на свет Касумы. Но в короткие мгновения между концом одной сцены и началом другой она клялась себе, что уладит недоразумение, так нелепо омрачившее их жизнь.

И уже под конец Мара увидела себя под крышей длинного дома Хотабы в ту минуту, когда она отказалась променять Камлио на свою свободу и поддержку жителей Турила. Испытующий луч как игла пронзил душу Мары, но обнаружил там лишь искренность и чистосердечие.

Вихрь подневольных воспоминаний чуть-чуть замедлился, и сквозь него просочились слова, сказанные неведомо кем. Они были произнесены на турильском языке, но каким-то образом их смысл дошел до сознания Мары.

Сначала послышался один голос:

— Она и в самом деле отличается от других цурани: ведь сумела же понять, что и у раба имеется честь, и признала право служанки на свободу — даже в ущерб собственной семье.

Калиани отозвалась:

— Я так и думала. Иначе не привела бы ее сюда.

Сразу же прозвучал вопрос:

— И все-таки, стоит ли нам утруждать себя заботой о благополучии цурани?

Кто-то еще высказал свое мнение:

— Предпочтительно иметь соседей, которые живут по разумным и справедливым законам, и, возможно…

Вмешался другой:

— Но часто случается так, что из самых лучших побуждений люди творят великое зло…

В разговор вступали все новые участники; их голоса сливались в ровный гул. Кто-то напомнил о риске, еще один заговорил об империй чо-джайнов.

У Мары заложило уши. Внезапно она почувствовала, что у нее подгибаются колени. Золотое кольцо света, которое удерживало ее на месте, померкло, и она испугалась, что сейчас упадет.

Ее подхватили сильные руки старой Калиани:

— Госпожа, все позади.

Слабая как младенец, Мара вдруг осознала, что обливалась слезами, когда была во власти чар, и ей стало стыдно: казалось, что этим она себя опозорила. Но надо было взять себя в руки.

— Я убедила вас? — спросила она.

— Мы будем обсуждать это в течение ночи. На рассвете тебя известят о нашем решении, — предупредила Калиани. — А сейчас я верну тебя к Миране; она позаботится, чтобы у тебя была возможность отдохнуть.

— Я предпочла бы подождать здесь, — возразила Мара, но ей не хватило воли, чтобы настаивать. Силы покинули властительницу, и для нее исчезло все, кроме тьмы, подобной ночному небу между звездами.