"В погоне за мечтой" - читать интересную книгу автора (Льюис Сьюзен)

Глава 13

По мере того как Мишель двигалась по двору приюта «Сан-Мартино», направляясь к главным воротам, звон бубенцов и шум уличного движения становились все громче и пронзительнее. Как всегда, ее на каждом шагу останавливали ребятишки, чтобы о чем-нибудь спросить, что-нибудь показать или увлечь своими забавами. Она на минутку остановилась полюбоваться рисунками восьмилетних детей, которые расписывали высокую серую каменную стену, окружавшую двор. Услышав взрыв хохота за спиной, она повернулась и тут же засмеялась сама, увидев Кавана, который, подражая двенадцати– и тринадцатилетним танцорам capoeira, попытался пройтись по двору колесом, прыгая спиной вперед и высоко подбрасывая ноги. Нельзя сказать, что это ему не удавалось, хотя он был лишен гибкости и изящества, которыми природа щедро наградила подростков. Мишель взяла у малышки Марии бубен и принялась энергично отбивать такт. Каван заспешил, его движения стали совсем уж комичными, и двор содрогнулся от хохота.

Мишель было очень приятно видеть, что Каван нашел общий язык с детьми, умеет доставить им удовольствие своими сумасбродными выходками, а они обожают его за доброту. Каван сделал последний кульбит и рухнул в объятия Мишель. Она подхватила его на руки, наградила поцелуем, отдала девочке бубен и вновь двинулась к домику привратника. Был час отдыха, и дети были вольны делать все, что им заблагорассудится, прежде чем пообедать и вернуться в классы и мастерские, взяться за выполнение всевозможных заданий, которые давали им сестра Лидия и сеньор Роберто.

Мишель уже собралась ступить на порог домика, когда ей на глаза попалась Таня, тринадцатилетняя девочка-мать, родившая увечного ребенка. Она в одиночестве стояла у футбольных ворот с потрепанной сеткой, разглядывая шумную улицу. Сегодня утром хирург, который навещал приют четыре дня в неделю, сказал сестре Лидии о том, что Таня и ее ребенок заражены СПИДом. Мишель оставалось лишь гадать, знает ли об этом девушка. Судя по тому, как она стояла, обхватив руками свое хрупкое тело и покачиваясь из стороны в сторону, ей уже сообщили эту страшную весть. Впрочем, она нередко проводила время здесь, чуть в стороне от остальных, и словно выискивала взглядом нечто, о чем было известно ей одной.

Как только Мишель подошла к Тане, она отвернула от солнца свое симпатичное юное лицо и улыбнулась.

– Bonita, – сказала она и, протянув руку, коснулась щеки Мишель.

Мишель улыбнулась в ответ, взяла ее ладонь и стиснула в своих пальцах.

– Tudo bem? – негромко спросила она. – С тобой все в порядке?

Блестящие черные глаза Тани чуть расширились, и в них промелькнуло чувство, которого Мишель даже не надеялась понять.

– Где ребенок? – по-португальски осведомилась Мишель.

Таня указала на трехэтажное здание, в котором размещались мастерские, столовая, медицинский пункт и кабинеты персонала. Жилые помещения находились в разбросанных по всей территории стареньких домах, в которых поддерживались чистота и уют, насколько позволяли скудные средства приюта.

– У доктора, – ответила Таня. – Он говорит, у нас СПИД. Значит, мы умрем? Альфонсо сказал, нам не на что надеяться.

Сердце Мишель сжалось. В глазах этой девочки-матери угадывались ум и жажда понимания, которого она была лишена всю свою жизнь. Родители бросили ее, когда ей исполнилось семь лет, и с тех пор она жила на улице, побираясь, попрошайничая, торгуя наркотиками и собственным телом, пока ее не подобрал Антонио, один из бывших питомцев приюта «Сан-Мартино». Полуголая Таня спала под повозкой, она не ела несколько дней, не мылась несколько недель и была на восьмом месяце беременности.

Мишель слишком плохо знала португальский, чтобы успокоить девушку, но все же она не оставляла попыток; наконец беседа наскучила Тане, и она отправилась искать своего ребенка. Ей было достаточно того, что у нее есть еда и крыша над головой, а когда она умрет, найдутся люди, которые ее похоронят. В конце концов, какой смысл цепляться за жизнь, сулившую одни лишь беды и страх, которые она в полной мере изведала на улицах?

Продолжая размышлять о судьбе Тани, Мишель вернулась к домику и неслышным шагом вошла внутрь. Комната была тесная, но хорошо освещенная, здесь был свежий воздух. Большое окно выходило во двор, где до сих пор продолжались афро-бразильские пляски, хотя Каван к этому времени уже брал уроки футбола у десятилетних сорванцов. Мишель уселась за стол. Андреа, молодая симпатичная женщина-адвокат, приветственно улыбнулась ей. Кроме Андреа, в домике находились Марсио, долговязый пятнадцатилетний подросток, который появился в приюте два дня назад в поисках убежища, и юный Антонио, один из самых любимых приютских учителей, который и сам вырос на улицах. В эту минуту Антонио и Андреа пытались уговорить Марсио задержаться в приюте и, похоже, должны были преуспеть в этом, поскольку выбора у подростка не было. Антонио удалось выяснить, что на улице его ждет неминуемая смерть от рук наркоторговцев, которые заявили ему, что он уже вырос и лишился былого проворства.

Мишель молча слушала, склонив светловолосую голову и напряженно морща лоб в попытках уловить слова полузнакомого языка. Она быстро овладевала португальским, но ей было далеко до Тома Чамберса, американского журналиста, который познакомился с ней в Сараево и уговорил приехать сюда. Это решение далось ей без особого труда – она много слышала о зверствах, которые творятся в Бразилии, о детях, которых терроризируют, пытают и уничтожают «эскадроны смерти» – группировки на содержании у богатых бразильцев, задачей которых было «очищать» улицы, чтобы сделать город безопасным для проживающих в нем людей, как будто дети не были людьми. Никто не знал, сколько таких эскадронов в городе, точно было установлено одно – их костяк составляют военные полицейские, причем они занимаются бесчинствами как на службе, так и в свободное от работы время. Целью Чамберса было разоблачение одной из таких организаций, элитного подразделения, насчитывавшего более дюжины человек, которые пополняли свое скудное жалованье на службе у отставного армейского полковника Педро Пастиллиано. Пастиллиано был одним из самых известных в Рио дельцов и филантропов, он не только содержал собственную группу уничтожения, у него где-то в пригородах был собственный застенок под названием «Преисподняя», в котором истязали, насиловали и убивали подростков. Ходили слухи, что рядом с «Преисподней» находилось кладбище, на котором хоронили замученных.

Не вздумай полковник выставить свою кандидатуру на пост губернатора, Чамберс вряд ли заинтересовался бы им, но Пастиллиано решил участвовать в выборах, и журналист начал расследование, надеясь уличить негодяя, как прежде уличал солдат сербской армии, повинных в убийствах мирного населения. Благодаря его усилиям более трех сотен человек предстали перед судом за злодеяния, которые они чинили в ходе кровавой войны, столь бессмысленной, что весь цивилизованный мир до сих пор не мог уразуметь ее причин. Чамберсу пришлось в спешке покинуть страну, поскольку за его голову была назначена награда и он знал, что найдется немало охотников ее получить. Мишель тоже не хотела задерживаться там; ее лучшую подругу Кару Реджисто, учительницу младших классов, изнасиловали на глазах у ее восьмилетних учеников, и она торопилась избавить своих собственных детей от безумия и ужасов войны, которая уже отняла у нее супруга.

Рио-де-Жанейро с его нищетой, преступностью и коррупцией вряд ли был подходящим местом для Кары и ее малышей, но когда Мишель объяснила, что она собирается там делать, Кара не колебалась ни секунды. Поединок с таким чудовищем, как Пастиллиано, грозил Мишель весьма серьезной опасностью, и это было связано с той задачей, которую поставил перед ней Чамберс, – помочь ему как можно больше выведать у тех, кому посчастливилось уйти из «Преисподней» живым. Чамберс видел, как Мишель работала в Сараево; как женщины, так и мужчины с готовностью доверялись ей, сообщая сведения, которыми не поделились бы даже с исповедниками, и Мишель не подвела ни одного из них. Она спасала целые семьи, рискуя собственной жизнью, как, впрочем, и жизнью своих подопечных.

Чамберс предложил ей заняться в Рио тем же самым. Педро Пастиллиано нужно было остановить, иначе трущобы города почти неминуемо превратились бы в латиноамериканские лагеря уничтожения. Уже и сейчас полицейские патрулировали их по ночам, наугад расстреливая заколоченные окна и стены жалких лачуг, которые их обитатели называли домами. Многие пули находили свою цель, но почти никто не жаловался – в этом городе справедливость существовала только для богатых. Даже когда маленьких детей загоняли в сточные канавы и оставляли там тонуть, мало кто отваживался протестовать – в таком случае из дома самым загадочным образом пропадал старший ребенок, а родителям заявляли, что, если они не заплатят к пятнице шестьсот реалов, «случится кое-что пострашнее». Для обитателя трущоб не было иного способа раздобыть такие деньги, иначе как попросив у торговца наркотиками, который взамен заставлял его сына служить у себя на побегушках и чаще всего в конце концов убивал. «Эскадроны смерти» действовали совершенно безнаказанно, поскольку военная полиция была неподсудна гражданским органам юстиции, а состоятельные горожане наивно полагали, будто бы единственный способ «образумить» бедноту – уничтожать ее.

Андреа Сабино, бразильская женщина-адвокат, сидевшая в эту минуту за столом в домике привратника, была редким исключением из правила. Она не только родилась в одном из богатейших семейств Бразилии, но и вышла замуж за молодого человека, равного ей по происхождению. Ни муж, ни отец Андреа не одобряли ее деятельность в приюте, однако не пытались помешать ей и не возражали против частых и щедрых пожертвований, которые она вносила. Тем не менее им было не по нраву ее участие в юридических процедурах, которые привлекали к семье нежелательное внимание. Их протесты не мешали Андреа давать бесплатные консультации тем, кому они требовались, и направлять униженных и оскорбленных к другим адвокатам, которые могли и желали помочь.

Мишель внимательно слушала, как Андреа и Антонио расписывают Марсио преимущества жизни в приюте. Подросток сидел перебросив костлявые ноги через подлокотник кресла и всем своим видом выражая презрение к обитателям «Сан-Мартино», но его манеры никого не могли обмануть. Все трое, включая и Мишель, немало насмотрелись в этой комнате и были способны различить страх под любой маской. По бледному лицу юноши струился пот, его желтушные глаза враждебно поблескивали, он презрительно кривил потрескавшиеся губы, а терзавший его ужас казался столь же материальным, как повисшая в воздухе густая влажная дымка. Ему нравилось считать себя мужчиной, но на самом деле он был совсем еще ребенком.

Внезапный взрыв веселья во дворе заставил всех четверых обернуться к окну. Мишель окликнула Альфонсо, озорного четырнадцатилетнего подростка, щеголявшего ужасными шрамами, и спросила у него, в чем дело. Выслушав его ответ, Мишель, Антонио и Андреа тоже рассмеялись. Оказывается, Флавио, мальчишка с обезьяньим лицом, которого Антонио пару месяцев назад поймал на воровстве в лавке, только что получил у сестры Лидии разрешение самому выбрать себе день рождения. Естественно, Флавио назвал сегодняшний день, потому что новорожденному полагался торт и поход в кино в сопровождении Антонио. С собой можно было взять одного друга.

– Пришли результаты анализа костной ткани, – сказала Андреа, собирая в пучок выбившиеся пряди роскошных черных волос.

– И сколько же лет этим костям? – поинтересовался Антонио.

Флавио с улыбкой подошел к окну.

– Одиннадцать, – горделиво произнес он. – Хочешь пойти со мной в кино? – спросил он у Марсио.

Марсио испуганно вздрогнул, его огромные карие глаза осторожно посмотрели на обезьянье лицо Флавио, потом он перевел взгляд на Антонио и пожал плечами.

Антонио, который в свое время подвергся такому же анализу для определения возраста, пожал плечами в ответ.

– Сколько тебе лет, Антонио? – весело крикнула бледнокожая девчушка с тонкими косичками и щербатой улыбкой.

– Столько же, сколько тебе, – ответил тот, подмигнув.

– Ему двадцать, – сообщил кто-то.

– Неправда, ему целых сто! – заявил малыш, которого мать выгнала на улицу, когда отчим начал его избивать.

Мишель не уставала удивляться тому, какими довольными и беззаботными выглядят дети невзирая на трагизм их судеб. Глядя на них в эту минуту, было трудно представить все те испытания, которые выпали на их долю, тяготы, которые они познали, страх и отчаяние, которые отступали только по ночам, когда сновидения уносили несчастных в далекие сказочные миры, в которых можно было жить так же счастливо и радостно, как живут дети других стран.

Наконец Марсио принял предложение Флавио, и беседа в домике завершилась. В приюте было принято действовать мягко и ненавязчиво. Дети были вольны уходить и приходить когда захотят, и в результате многие из них оставались. Существовало лишь три правила: никакого насилия, оружия и наркотиков. Вдобавок им настойчиво рекомендовали ежеутренне принимать душ перед завтраком и переодеваться хотя бы раз в три дня. Мишель нередко думала, как приятно было бы людям из богатых стран увидеть свою старую одежду на тех, у кого нет вообще ничего. Если бы они это видели, давали бы больше, так как знали бы, что их подарки доходят по назначению.

После шумного обеда, состоявшего из фасоли с цыпленком и рисом, Мишель, как обычно, отправилась на урок португальского, в течение которого восьмилетние сорванцы обучали ее уличному жаргону с тем же тщанием, с которым Андреа готовила их к школе. Потом они вместе спустились во двор, где Флавио угощал всех тортом, а сестра Лидия рассказывала Марии о том, что в Англии, в Йоркшире, нашлись люди, которые только что «удочерили» ее. Мария пришла в восторг, в основном оттого, что Мишель и Каван – англичане, и потому Англия была для нее самым прекрасным местом на земле, тем самым местом, куда она отправится, когда ей исполнится шестнадцать.

Ближе к вечеру, облокотившись на обшарпанный поручень балкона в номере Кавана на восьмом этаже отеля «Лем», Мишель продолжала думать о Марии. Девочка очень обрадовалась, что теперь у нее есть «родители», и хотя скорее всего ей не суждено было с ними встретиться, это не имело никакого значения. Они могли прислать ей «Уолкмен», спортивные туфли или украшения для прически – те же подарки, какие делали своим «приемышам» другие «родители». Если бы только люди знали, как мало нужно, чтобы полностью перевернуть жизнь ребенка! Но и Бразилии следовало измениться, обуздать самые жестокие в мире полицейские силы и поделиться своими несметными богатствами с теми, кто больше всего в них нуждался. И может быть, то, чем они с Томом и Каваном занимаются здесь, хотя бы чуть-чуть приблизит эти мечты к реальности.

Вздохнув, Мишель посмотрела вниз, на узкую суетливую улицу. Как правило, по вечерам она заезжала сюда по пути на свою виллу, радуясь возможности хотя бы на час отвлечься от детей и подкрепиться коктейлем из водки со льдом и лимонным соком. Время от времени она встречалась здесь с Томом Чамберсом, но чаще всего эти минуты безраздельно принадлежали ей и Кавану.

Сделав большой глоток, Мишель присмотрелась к бурлящей жизни улицы. Как всегда, желтые такси, гудя сигналами, лавировали между стойками торговцев, которые предлагали все, что угодно, – от громадных кусков говядины до дешевых футболок и платьев, пластиковых туфель и подгнивших фруктов. Движение не прекращалось ни на мгновение; улицу заполонили спешащие пешеходы, велосипедисты и дворняги, а из музыкальной лавки неподалеку отсюда доносились могучие звуки хэви метал. Потрескавшиеся обветшалые фасады многоквартирных башен смотрели друг на друга, огораживая тесное, наполненное неподвижным раскаленным воздухом пространство, а где-то вдалеке сквозь дрожащее марево виднелась величественная громада отеля «Атлантик», возвышавшегося над пляжем Копакабана.

– О чем ты думаешь? – спросил Каван. Он лежал на кровати, его наготу прикрывала темно-синяя простыня, потолочный вентилятор холодил его влажную, покрытую густым волосом грудь.

Мишель глубоко вздохнула и, что-то полусонно пробормотав, перевела взгляд на горы, которые в своем вечном великолепии вздымались в самом сердце огромного города.

– О многом, – ответила она.

– Наверное, о Майке? – недовольным тоном осведомился Каван.

Мишель посмотрела на него через плечо, и он зарделся. В ее широко поставленных зеленых глазах плясал смех, который поддразнивал Кавана, напоминая ему о его молодости. Мишель отвернулась, но перед его мысленным взором осталось видение ее восхитительного рта с узкими, безупречной формы губами; ее белоснежные зубы продолжали слепить Кавана, и он почувствовал, как черная ревность обжигает сердце. Он беспокойно зашевелился, стараясь унять тревогу. Как ни странно, в приюте в окружении детей либо на вилле у Мишель, играя с детьми Кары, они были намного ближе друг к другу, чем когда оставались наедине. Казалось, как только утихали детские голоса, на смену женщине, исполненной бескорыстной любви и верности долгу, приходила другая, замкнутая и недоступная.

– Так как же? – допытывался Каван, не в силах сдержаться.

Мишель вздохнула, покинула балкон и подошла к дешевому пластмассовому комоду, в котором Каван держал свою одежду. Усевшись на него, она положила ногу на ногу и, держа бокал перед собой, сказала:

– Я всегда думаю о Майке. Сознаю я это или нет, он всегда в моем сердце. И ты об этом знаешь.

Каван ждал совсем другого ответа. Он отвернулся и вперил в стену раздраженный взгляд.

Немного погодя Мишель поднялась и вновь вышла на балкон.

– Я разговаривал с ним, – сказал ей Каван. – Вчера.

Мишель следила за оживленной игрой в кости, которую местные жители затеяли прямо на асфальте.

– Как у него дела? – спросила она.

Сердце Кавана болезненно сжалось, и он произнес, пропустив ее вопрос мимо ушей:

– Я хотел рассказать ему о нас с тобой.

Мишель повернулась, посмотрела на него, подошла к кровати и, усевшись на краешек, взяла Кавана за руку.

– Милый, – заговорила она, – нас с Майком связывают узы, которые ни он, ни я никогда не сможем разорвать, даже не будем пытаться. Ты знаешь об этом, зачем же изводить себя понапрасну?

– Затем, что я люблю тебя, – сердито отозвался Каван. – Я люблю тебя и хочу, чтобы ты прекратила.

Мишель поколебалась мгновение, потом спросила:

– Что именно? Прекратить любить Майка или бросить то, чем я здесь занимаюсь?

– То и другое.

Мишель улыбнулась, поднесла к губам руку Кавана и поцеловала ее.

– Я не могу сделать ни то ни другое, – сказала она. – Я могу только любить и тебя тоже. – Она отвела взгляд.

– Глядя на меня, ты, наверное, видишь Майка, – язвительно произнес Каван. – Не потому ли ты не хочешь смотреть мне в глаза?

Мишель рассмеялась.

– Я не могу не видеть Майка, когда смотрю на тебя, – ответила она, – но это не значит, что я не вижу тебя.

– А когда мы занимаемся любовью? С кем ты – с ним или со мной?

– Я слишком люблю тебя, чтобы представлять на твоем месте кого-нибудь другого. – Лицо Мишель посерьезнело. – Но ты брат Майка, ты любишь его не меньше меня, значит, он всегда будет с нами. Ты должен попросту смириться, как я смирилась с тем, что в один прекрасный день ты бросишь меня ради кого-нибудь помоложе.

– Никогда! – пылко воскликнул Каван.

Мишель улыбнулась, затем рассмеялась.

– Мне тридцать шесть лет, – напомнила она. – Я на четырнадцать лет старше тебя.

– И на три года старше Майка.

– Три – это далеко не четырнадцать, – сухо заметила Мишель. – Но я очень дорожу нашими отношениями, и хотя мне нравится воображать, что они продлятся еще некоторое время, не секрет, что…

– Прекрати! – вскричал Каван и, ухватив ее за запястье, притянул к себе. – Мы всегда будем вместе. Я не оставлю тебя, и даже если ты покинешь Бразилию и поедешь куда-нибудь еще, я отправлюсь за тобой. Я с самого начала говорил, что хочу разделить твои заботы. Я чувствую то же самое, что чувствуешь ты. Я тоже хочу помогать людям.

– Если так, зачем ты звонил Майку? – спросила Мишель.

Посмотрев в глаза Кавану, она увидела смятение, терзавшее его душу.

– Ты решил, что сможешь заставить меня бросить то, что я делаю, – прошептала она, коснувшись пальцами его щеки.

– Я боюсь за тебя, – признался Каван. – То, чем ты занимаешься в приюте, – это одно, а то, что вы задумали с Томом…

– Мне казалось, ты с нами, – заметила Мишель.

– Да, я с вами. Во всяком случае, с Томом. Я лишь подумал, что тебе не стоит вмешиваться. Это слишком опасно. Тебе есть что терять, и если бы Майк узнал…

– Майк тут ни при чем, – перебила Мишель.

Казалось, Каван хочет возразить, но вместо этого он сердито произнес:

– В трущобах, которые ты вчера посетила, была стрельба. Тебе известно об этом? Приехали полицейские и застрелили двоих ни в чем не повинных.

Глаза Мишель расширились. Она поняла, о чем идет речь.

– Ты думаешь, этих людей наказали за то, что они разговаривали со мной и Томом? – спросила она.

Каван впился в нее взглядом.

– Откровенно говоря, я подумал, что на их месте могла оказаться ты. Но нельзя забывать и о людях, с которыми ты общалась. Тебе приходило в голову, какой опасности ты их подвергаешь? Как знать, может быть, вчерашняя расправа была чем-то вроде предупреждения – им дали знать, что их ожидает, если они заговорят.

– Полицейские открыли стрельбу до того, как мы с Томом побывали там, а значит, это не имеет к нам никакого отношения. Антонио сказал мне сегодня, что вчерашние события связаны с наркотиками. Торговцы из того района отказались делиться с полицией. А нам прекрасно известно, что полицейским все равно, в кого стрелять. Для них главное – показать свою силу.

– Тебе не следовало появляться там с Томом, – настаивал Каван. – Мы решили, что ты будешь ездить в кварталы бедноты с Антонио в качестве сотрудника благотворительной организации, но не как журналист или представитель иной профессии, которая может насторожить полицию и, что еще хуже, Педро Пастиллиано.

– Мы проделали это впервые, – ответила Мишель, – и Антонио был с нами. Что касается опасности, которой мы подвергаем людей, то позволь напомнить тебе, что никто не обязан откровенничать с нами. Ты не хуже меня знаешь, что мы не ведем записи и до сих пор не нашли никого, кто побывал бы в тюрьме Пастиллиано. Пока мы довольствовались слухами, но с каждым разом неуклонно приближаемся к цели. У Тома появилась возможность встретиться с бывшим бойцом «эскадрона смерти». Если бы мы заручились его показаниями, наша задача была бы выполнена.

Каван отвел взгляд, рассерженный тем, что последнее слово осталось за Мишель. Она повернула к себе его лицо и примирительно улыбнулась. Но Каван и не думал сдаваться:

– Известно ли Майку, на что ты тратишь деньги, которые он оставил тебе?

Глаза Мишель потемнели.

– Я имею право пользоваться ими как захочу, – напомнила она.

Каван негодующе фыркнул, но в тот же миг зажужжал звонок, возвещая прибытие Чамберса. К тому времени, когда он поднялся на восьмой этаж, Каван и Мишель успели одеться. Разумеется, Том знал об их связи, но квартира была слишком тесной, чтобы принимать гостя в халатах, едва прикрывающих наготу.

Увидев Тома, входившего в дверь, Мишель почувствовала, как сжимается ее сердце. Причиной тому было отнюдь не влечение к Чамберсу, хотя тот был очень хорош собой, а обеспокоенное выражение на его лице.

– Чевис пропал, – сообщил он, принимая бокал виски, который ему протягивал Каван.

Каван вопросительно посмотрел на Мишель.

– Хулио Чевис, – объяснила та. – Тот самый человек, который служил у Пастиллиано.

Каван вновь повернулся к Чамберсу.

– Когда? – спросил он.

– Сегодня утром Пастиллиано прислал за ним людей. – Том провел пальцами по всклокоченным волосам. Его лицо побледнело от усталости, одежда была измята, могучие плечи бессильно поникли.

Глядя на Тома, Мишель подумала, что в иных обстоятельствах сочла бы его неотразимым мужчиной. Но чем ближе она его узнавала, тем больше он напоминал ей Майка – если не внешностью, то свойствами характера. А она, по словам Чамберса, была очень похожа на Рейчел, женщину, которую он любил и по которой тосковал и поныне. Поэтому они уже давно решили не осложнять своих взаимоотношений и ограничиться дружбой.

– Ты выведал у него, где находится «Преисподняя»? – осведомилась Мишель.

Чамберс покачал головой.

– Вчера вечером я говорил с ним по телефону от силы пару минут, – произнес он. – Чевис сказал лишь, что готов встретиться со мной в три часа и ответить на любые вопросы, а взамен я должен обеспечить ему и его жене безопасный выезд из Бразилии. Он не явился на встречу, я позвонил его жене, и та сказала, что сегодня утром Пастиллиано прислал за ним своих людей. – Том допил виски и посмотрел на Мишель. – Мы больше не увидим Чевиса, – без околичностей сказал он. – И его жену тоже.

– Она в безопасности? – спросила Мишель.

Том кивнул.

– Она ничего не знает, а ее муж исчез при таких обстоятельствах, что даже если бы она что-то знала, все равно не открыла бы рот. – Чамберс бросил беглый взгляд на Кавана и, опустив голову, помассировал пальцами глаза. – Мне оставили послание, – добавил он, вновь посмотрев на Кавана и Мишель.

Мишель нахмурилась:

– Послание?

– Мистеру Чамберсу лично от сеньора Пастиллиано, – пояснил Том. – Нет, он не написал его на бумаге, даже не сообщил свое имя, но у меня нет никаких сомнений в том, что эта весточка от него, – продолжал он, увидев, как на лицах Кавана и Мишель отразилось недоверие. – Он передал его на словах через Терезу Чевис. Советует мне покинуть Рио до конца нынешней недели и увезти вас обоих. Иными словами, ваша богоугодная деятельность никого не обманула.

Глаза Мишель гневно сверкнули.

– Мы – граждане Британии и Соединенных Штатов Америки, – заявила она. – Пастиллиано не осмелится нам угрожать!

Каван бросил на нее беглый взгляд.

– Наше подданство обеспечивает нам лишь относительную безопасность, – сказал Чамберс. – Не забывай, эти люди отлично умеют придавать расправе вид несчастного случая. Если им потребуется убить нас, они сделают это, можешь не сомневаться.

– Надеюсь, у тебя и в мыслях нет уезжать? – с горячностью произнесла Мишель.

– У меня – нет, – ответил Чамберс. – Но я хотел бы, чтобы ты всерьез задумалась над тем, что нас ожидает, и сама решила, остаться тебе или покинуть Бразилию.

– Разумеется, мы остаемся, – заявила Мишель.

Каван вновь посмотрел на нее, но тут же заговорил Чамберс:

– В таком случае нам следует принять меры предосторожности. И в первую очередь это касается Кары и детей, которые живут на вилле.

Тед Фаргон оторвался от доклада, который лежал перед ним на столе, и вперил в Эллин злобный пронизывающий взгляд.

– Что это такое? – осведомился он, указывая на страничку, отпечатанную до половины. – Я отправил тебя в Лондон на две недели, и ты вернулась вот с этим? Может быть, ты разыгрываешь меня?

– Нет! – бросила Эллин. Она стояла напротив стола Фаргона сцепив пальцы. Она вернулась в Лос-Анджелес три дня назад, Фаргона в то время не было в городе. Только теперь она смогла встретиться с ним и, честно говоря, была рада тому, что наконец покончит с этим делом, потому что отсрочка казалась ей почти такой же мучительной, как до сих пор владевшее ею смятение по поводу неудачи в Лондоне. Одному Господу известно, что о ней думает Майк Маккан; Эллин знала лишь, что не в силах прекратить думать о нем.

– Итак, ты отправилась с ним в ресторан, перечислила условия и, когда он отказался, уехала? Я правильно тебя понял? – спросил Фаргон. – Я имею в виду, так написано в твоем отчете. – Гнев в его голосе смешивался с недоверием, которое в этот миг преобладало.

– Да, именно так все произошло, – подтвердила Эллин.

Фаргон швырнул листок на стол и, откинувшись в кресле, сжал кулаки и посмотрел на нее.

– Стало быть, ты собираешься попытаться еще раз? – сказал он.

Эллин покачала головой.

– Это была бы пустая трата времени, – откровенно призналась она. – Он не приедет в Штаты, что бы ты ни предложил ему.

Лицо Фаргона превратилось в каменную маску.

– Если бы я опускал руки всякий раз, когда слышу «нет», я бы сейчас батрачил у какого-нибудь фермера, – мрачно произнес он.

Эллин промолчала.

– Что за бес в тебя вселился? – рявкнул Фаргон, давая волю негодованию. – Ты встретилась с Макканом, он отверг предложение, и ты удалилась, как будто кино уже кончилось, а второй серии не предвидится? Ты слышала хотя бы слово из того, о чем я говорил тебе перед отъездом?

– Я слышала все, – ответила Эллин и, покраснев, на мгновение опустила глаза. Одному Богу известно, хватит ли ей выдержки противостоять Фаргону, но Мэтти была права: он ничего не выиграет, опубликовав фотографии, значит, у него нет причин так поступать. Иными словами, ей оставалось лишь собраться с силами и бросить ему вызов.

– В таком случае я предлагаю тебе вернуться в Лондон и поднажать крепче, – прорычал Фаргон, – потому что ты рискуешь потерять не только двадцать тысяч долларов, но и мое уважение. Святой Боже! И ты еще называешь себя агентом! Скажи, когда в последний раз тебе удавалось заключить сделку с первой попытки?

– Но это была не первая попытка, – напомнила Эллин. – К Маккану ездили уже три твоих агента, и ответ неизменно был один и тот же. И поверь мне, отправь ты к нему хоть тридцать три человека, ничего не изменится.

– Так езжай в Лондон и заставь Маккана передумать! – вскричал Фаргон.

– Он не станет работать у тебя! – крикнула в ответ Эллин. – На его месте ты бы тоже не поехал в Штаты. Ты не раз говорил, что Маккан умен, так неужели ему хватит глупости принять твое предложение, зная, что ты намерен его погубить?

– О Господи! Ты так ему и сказала? – вспылил Фаргон.

– Конечно, нет. В этом не было нужды. Он сам обо всем догадался. И даже если я стану умолять его на коленях, он все равно не сделает то, чего ты ждешь.

– Тогда подумай, что бы еще такого сделать, пока будешь стоять на коленях! – угрожающе сверкнув глазами, произнес Фаргон.

– Черт побери! – отозвалась Эллин. – Если ты думаешь, что таким грубым приемом можно заставить его бросить работу, то тебя ждет разочарование, Тед.

– Нет, это тебя ждет разочарование, – возразил Фаргон. – Если фотографии попадут в прессу, тебе останется распрощаться с репутацией, которую ты завоевала в городе. Ведь каждый дурак знает, что Инголл не спит с умными женщинами.

– Ошибаешься. У него была по крайней мере одна умная женщина – я.

Фаргон язвительно рассмеялся.

– Ты так умна, что дала ему сфотографировать себя голышом, даже не зная об этом, – напомнил он. – А теперь возвращайся в Лондон и работай с Макканом, пока он не согласится.

– В таком случае мне придется принять британское гражданство, – сказала Эллин, сердито глядя на Фаргона. – Потому что визы на такой долгий срок не дают.

– Прибереги свое остроумие. Оно понадобится тебе, когда ты станешь объяснять родителям, как же это получилось, что их драгоценная доченька трахается с Клеем Инголлом под прицелом объектива, – насмешливо произнес Фаргон.

Эллин побледнела.

– Ты говорил, что у тебя не осталось копий полароидных снимков, – негромко сказала она.

Фаргон ухмыльнулся и прищурил глаза.

– Эллин, – заговорил он, – последние пять лет небеса баловали тебя. Ты плавала вместе с акулами, словно золотая рыбка, и самой большой неприятностью, которая с тобой случалась, была простуда. Неужели ты думала, что так будет всегда? Да, ты умна – во всяком случае, была, – ты умеешь работать, знаешь, когда нужно уклониться, а когда залечь на дно. Но тебе еще не доводилось бывать в таких мутных водах, когда не подозреваешь, откуда ждать нападения. Именно там ты окажешься, как только фотографии появятся на страницах прессы, и результат тебя не обрадует, поверь мне. Поэтому делай, что тебе велено, придумай новый план, который поможет тебе завлечь Маккана, и…

– Ты буквально помешался на нем! – крикнула Эллин. – Тебе не видать его как своих ушей. Он не верит тебе, не уважает тебя и, уж конечно, не нуждается в тебе, так почему бы не оставить эту затею?

Глаза Фаргона выкатились, лицо побагровело от гнева.

– Извини, – торопливо произнесла Эллин, испугавшись, что его хватит удар. – Я погорячилась. Я лишь хотела заставить тебя понять, что все смеются, глядя на то, как ты гоняешься за Макканом и увольняешь своих лучших людей, когда они являются с пустыми руками. Ты губишь не Маккана, Тед. Ты губишь самого себя. Прошу тебя, оставь его в покое, пока не поздно.

Лицо Фаргона исказилось.

– Если люди смеются надо мной, – гневно заговорил он, – то они будут смеяться куда громче, увидев тебя…

– Так чего же ты ждешь? – вскричала Эллин. – Опубликуй снимки. Не знаю, чего ты этим надеешься добиться, во всяком случае, Маккана ты не получишь. На мой взгляд, такой шаг сулит тебе единственное приобретение – кабинет на третьем этаже, который освободится после моего ухода.

– Это угроза? – осведомился Фаргон.

– Это не угроза, это факт, – кипя негодованием, отозвалась Эллин. – Я ни за что не останусь здесь, если ты унизишь меня и погубишь мою репутацию.

– Ты думаешь, я не решусь напечатать снимки? – спросил Фаргон.

Эллин пропустила его слова мимо ушей и сказала:

– Я думаю, тебе следует знать, что Маккан предложил мне работать у него.

Глаза Фаргона на мгновение расширились, лицо вновь побагровело, а в уголках губ выступила пена. Эллин испугалась, что на сей раз действительно зашла слишком далеко.

– Ах, так вот в чем дело! – процедил Фаргон. – Этот ублюдок вновь выкинул тот же самый финт. Я отправил тебя с поручением соблазнить его приехать в Штаты, но вместо этого он соблазнил тебя остаться в Европе. – Он с горечью рассмеялся. – Я поспорил с Манни, что вы с Макканом найдете общий язык в постели…

– До этого не дошло, – перебила его Эллин.

– Почему же в таком случае он предложил тебе работу? – спросил Фаргон. – Впрочем, не надо объяснять. Он сделал это, чтобы оскорбить меня. Что ж, он добился успеха. И если ты собираешься перебежать к нему, советую тебе сейчас же позвонить папочке и мамочке и предупредить, что вашу семейку ждет скандальная известность.

– Я не поеду. Я отказалась от его предложения, – ответила Эллин. – Но не потому, что боялась твоих угроз. Я не хочу покидать свою страну, точно так же как Маккан – свою.

– Что ж, это первые разумные слова, которые я услышал от тебя сегодня, – сказал Фаргон. – Ладно. Я больше не хочу угрожать тебе позором и выслушивать твои проклятия. У тебя обширная клиентура и отличная репутация в Лос-Анджелесе, и когда я уйду на покой, мне бы хотелось видеть в своем кресле кого-нибудь вроде тебя. Да-да, – добавил он, заметив ошеломленное выражение на лице Эллин. – Я очень высоко тебя ценю. Тебе еще многому предстоит научиться, но ты справишься и станешь одной из самых влиятельных женщин в Голливуде. Я могу сделать это для тебя. И я хочу сделать это для тебя. – Он сел прямо и впился в Эллин взглядом, от которого по ее телу побежали мурашки. – Но я могу и раздавить тебя! – гневно бросил он. – И тогда для твоей прекрасной задницы не найдется кресла ни в этом городе, ни в любом другом. Не забывай об этом, Эллин. Помни о том, кто дал тебе шанс, лелеял твой талант, кто оберегал тебя, когда вокруг начинали рыскать акулы. Ты не знаешь и малой доли тех мерзостей, которыми славится Голливуд, потому что тебе никогда не приходилось копаться в дерьме. Этим ты всецело обязана мне, равно как и удачными сделками и славой, которая к ним прилагалась. Я расчищал тебе путь, Эллин, но ты даже не догадывалась. И я решил сказать тебе об этом, чтобы в следующий раз ты хорошенько подумала, прежде чем заявлять, будто бы я превратился в посмешище в своем городе. Мне нужен Маккан, он нужен мне здесь, в Голливуде. Так что садись за стол и составь новый план, который не предусматривает отступление после первой же неудачи. Ты слышала, что я сказал?

Лицо Эллин окаменело. Слова Фаргона больно ранили ее профессиональную гордость.

– Да, слышала, – с натугой произнесла она.

– Тогда проваливай отсюда! – рявкнул Фаргон.

Пять дней спустя, в субботу, Эллин готовила обед для Мэтти, которая вернулась из Мексики, где снялась в небольшой, зато интересной роли. Эту роль она получила после прослушивания, которое Эллин организовала перед отъездом в Лондон, и теперь, хотя она ничего не сказала Мэтти, Эллин не могла отделаться от мысли, чему именно сестра обязана успехом – собственным способностям или же Тед Фаргон пустил в ход свой невероятный дар убеждения.

– Знаешь, – сказала она, помешивая соус, – если бы не фотографии, я бы не сходя с места послала его к черту и стала продюсером. У меня обширные связи, а Фаргону вряд ли под силу держать за горло весь Голливуд.

Мэтти скорчила гримасу.

– Когда речь заходит о воротилах, которые заправляют Лос-Анджелесом, все возможно, – ответила она, наполняя графины вином. – За их плечами немалый жизненный путь, и как знать, кто из них кому и чем обязан. Впрочем, мне трудно представить, что Фаргон закроет перед тобой все дороги. Конечно, он может причинить тебе неприятности, но вряд ли станет следить за каждым твоим шагом. Да и зачем ему это, если в его распоряжении десятки отлично подготовленных кандидатов на твою должность? Вдобавок тебе совсем не нужна его помощь, если ты хочешь преуспеть на поприще продюсера. Пожелай ты стать знаменитым агентом – что ж, тебе пришлось бы цепляться за этого старого козла. Но если ты хочешь узнать мое мнение, пришла пора избавиться от его опеки и делать то, что тебе по душе.

– У него остались копии полароидных снимков, – напомнила Эллин.

– Это он так сказал, – возразила Мэтти. – На самом деле он до смерти испугался, что ты примешь предложение Маккана и выставишь его еще большим болваном, чем он выглядит сейчас, даже со своими новыми волосами. Именно поэтому он заявил, будто бы делил пирог таким образом, чтобы вкусная начинка доставалась тебе, – тем самым он заставил тебя усомниться в своих силах, хотя ему прекрасно известно, что ты его лучший агент. И уж конечно, Фаргон передаст тебе свою должность в Эй-ти-ай, когда его сердце окончательно откажет, но самое интересное в том, что он сообщил тебе об этом после того, как узнал о предложении Маккана. Пойми наконец, вся эта чушь насчет акул, золотых рыбок и закулисных маневров имела целью внушить тебе, будто бы ты ни на что не способна без поддержки Фаргона.

Эллин улыбнулась и, надев рукавицы, вынула из духовки брызжущего маслом цыпленка с хрустящей корочкой.

– Хватит о Фаргоне, – сказала она, убавляя огонь под кастрюлей с соусом. – Лучше расскажи про Джина. Как у него дела? Он уже переехал к тебе?

Хмурое лицо Мэтти просветлело.

– Каждый вечер он кладет мне на подушку цветы, пишет мне стихи, звонит каждый день, когда я в отъезде. Господи, неужели он и впрямь меня любит?

В глазах Эллин заплясал смех.

– Ты серьезно? – спросила она. – Он действительно пишет тебе стихи?

– Если хочешь, я дам почитать, – ответила Мэтти.

– Он работает? – спросила Эллин улыбаясь.

– Только что подписал контракт и теперь тренирует каскадеров для какого-то боевика, который будут снимать в студиях «Парамаунт».

– А сам он не хотел бы там сыграть?

– Мог бы, если бы захотел. М-м-м, от этого запаха у меня текут слюнки! Где будем обедать – в доме или на свежем воздухе?

– Я подняла тент, и мы можем сесть на веранде, – ответила Эллин. – Если станет жарко, вернемся в комнаты, а позже поплаваем в бассейне. Ты захватила купальник?

– Еще бы! Помочь тебе таскать подносы? Господи, твой телефон перестает трещать хотя бы в выходные?

– Я включила автоответчик, – сказала Эллин. – Я обещала, что мы проведем день вдвоем, и намерена сдержать слово.

Глаза Мэтти забегали, но она промолчала, и только когда они с Эллин сели за стол, спросила:

– Твое обещание останется в силе, даже если позвонит Маккан?

Вилка Эллин замерла на полпути к губам.

– Кажется, я потеряла аппетит.

– Прости, – спохватилась Мэтти. – Так что же, – произнесла она, набив рот и начав жевать, – ты до сих пор ему не позвонила?

Эллин покачала головой.

– Нет смысла, – ответила она. – Маккана не интересует предложение Фаргона, и заговаривать о нем вновь было бы глупо.

– Вряд ли ты стала бы стесняться, не произведи он на тебя такое сильное впечатление, – прямо сказала Мэтти.

Эллин посмотрела ей в глаза.

– Может быть, да, а может, нет. Трудно сказать. В тот вечер, когда мы ужинали вдвоем, определенно что-то произошло. Не знаю, что именно, но с тех пор я не могу отделаться от мысли о Маккане, особенно после того, как он ясно дал понять, что я его не интересую. Да, Маккан предложил мне работу, но разве он стал уговаривать меня, когда я отказалась? Черта с два! Он и не подумал уговорить меня поехать в Шотландию и даже не вышел следом за мной, когда я ушла из ресторана. У него было достаточно времени, чтобы встретиться со мной до отъезда, но он даже не позвонил. А когда я сама позвонила ему… – Эллин умолкла и передернула плечами. – Стоит мне вспомнить об этом, и я начинаю чувствовать себя набитой дурой. Маккан знал, что я буду продолжать охотиться за ним, и наш разговор ограничился тем, что он велел мне беречь себя. Я лишь добавила, что угощу его ужином, если он приедет в Лос-Анджелес, но он не удосужился даже ответить. Господи, я была готова повеситься! – Эллин закрыла глаза и застонала. – Наваждение какое-то. Я провожу целые дни в обществе звезд и знаменитостей и остаюсь холодна как рыба. Пять минут с Майком Макканом – и я воспламеняюсь, словно Шарон Стоун, вот только выгляжу намного хуже. Видела бы ты его, Мэтти. Он так хорош собой, что и ты не устояла бы перед ним.

– А я его видела, – напомнила Мэтти. – Перед отъездом в Лондон ты набила свою квартиру его фотографиями, и я не нахожу ничего странного в том, что он тебе понравился.

– Это еще слабо сказано, – ответила Эллин и, увидев, как приподнимаются брови Мэтти, жалобно произнесла: – Только не смейся надо мной. Ты даже не догадываешься, каково это – выслушать отказ мужчины, который возбуждает в тебе такое желание.

– Тому была причина, – заметила Мэтти.

– Конечно, была. Я ему не понравилась.

– Вот как? Зачем же он взял тебя за руку и сказал, что хочет заняться с тобой любовью?

– А потом добавил «но», – напомнила Эллин. – И это «но» означает, что он попросту хотел быть любезен со мной. Он видел, что я схожу по нему с ума, ему нужно было найти способ остудить мой пыл.

Мэтти рассмеялась.

– Что ж, это ему не удалось, – заметила она.

Эллин бросила на нее взгляд и положила в рот кусочек цыпленка.

– Интересно, что он скажет, если я позвоню ему и приму его предложение?

Мэтти вытаращила глаза:

– Ты всерьез думаешь об этом?

Эллин покачала головой:

– Нет. Но неужели нельзя дать волю фантазии?

– О Господи! – пробормотала Мэтти.

Эллин удивленно посмотрела на нее.

– В чем дело? – спросила она.

– Ты собираешься ехать в Лондон, – заявила Мэтти. – Я вижу это невооруженным глазом. Ты уговариваешь себя покинуть Штаты и перебраться в Англию.

– Ничего подобного, – со смехом ответила Эллин. – Я же сказала тебе, это была фантазия.

– «Все на этом свете начинается с мечты», – процитировала Мэтти.

Ее слова на мгновение отрезвили Эллин, но потом она подняла бокал с вином, посмотрела его на свет и покачала головой.

– Я никогда не уеду из Штатов, – заговорила она. – Мои родители не пережили бы этого, а мне очень не хватало бы тебя и друзей, вдобавок я хочу быть продюсером, а не агентом.

– Ты могла бы заняться этим у Маккана.

Эллин фыркнула:

– В Европе? Не смеши меня. По сравнению с их киноиндустрией самая захудалая голливудская студия выглядит настоящим гигантом.

– Совершенно верно, – подтвердила Мэтти с нескрываемым облегчением в голосе. – Твое место здесь, а не в Англии. Поэтому ты займешься тем, что велел сделать Тед Фаргон, и вновь попытаешься переманить Маккана в Лос-Анджелес.

Слова Мэтти эхом отозвались в мозгу Эллин, когда следующим вечером она открыла номер «Инкуайрера» за минувшую неделю. Заголовок гласил: «Еще одна любовь Клея?» Под заголовком была напечатана фотография, на которой Эллин стояла у окна особняка Инголла в чем мать родила, если не считать надписи «Ух ты!», умело расположенной таким образом, чтобы прикрывать ее грудь и треугольник волос между ног. Снимок был плохо сфокусирован, и было трудно догадаться, что на нем изображена Эллин. Она и сама не узнала бы себя, если бы Фаргон не сообщил ей по электронной почте, что это предупреждение, цель которого – не дать ей усомниться в его словах.

«И если ты права и надо мной смеются в городе, – заканчивалось послание, – то постараешься стереть ухмылки с физиономий насмешников, прежде чем они увидят тебя во всей красе».

– О Господи! – пробормотала Мэтти, захлопывая крышку портативного компьютера Эллин и усаживаясь рядом с ней на диван. – Клянусь, я была уверена, что он не решится на это.

– Все в порядке, – успокоила ее Эллин. – Ты ни в чем не виновата, и, откровенно говоря, я тоже не ожидала от него такой подлости.

– Что ты собираешься предпринять? – после недолгой паузы спросила Мэтти.

Эллин пожала плечами.

– Я уже позвонила Майку Маккану, – ответила она. – Его секретарша сказала мне, что он уехал во Францию на несколько дней. Только не спрашивай меня, правда ли это или она солгала, потому что я и сама ничего не знаю. Она предложила перезвонить в конце недели, если Майк сам со мной не свяжется.

– Что ж, звучит обнадеживающе, – сказала Мэтти и, услышав телефонный звонок, добавила: – Может быть, это он?

Эллин рассмеялась.

– Сейчас во Франции четыре утра, – заметила она, подходя к аппарату. – Здравствуйте, говорит Эллин Шелби, – произнесла она в микрофон.

– Сука! – рявкнул голос в трубке.

Эллин испуганно посмотрела на телефон.

– Что случилось? – удивилась Мэтти и вскочила на ноги, увидев, как побледнела Эллин.

– Ах ты, сука! – повторил голос.

– Кто это? – запинаясь, проговорила Эллин, похолодев. Она уже догадалась, кто ее собеседник.

– Ты отлично знаешь, кто это, – процедил Клей, – так что перестань притворяться и скажи мне, на кой черт тебе потребовалось устраивать эту комедию с газетой?

– Послушай, я ни сном ни духом…

– Если ты надеешься своими грязными штучками поссорить нас с Карен, то можешь забыть об этом, – перебил Клей. – Нам хорошо вдвоем, и я не позволю тебе все испортить. Не вздумай выставлять себя чем-то новым в моей жизни, ты осталась в прошлом, черт подери! Не знаю, где ты раздобыла снимок, мне плевать на это, но предупреждаю – если ты опубликуешь еще что-нибудь в этом роде, я достану тебя из-под земли. – В трубке зазвучали короткие гудки.

Эллин дала отбой и повернулась к Мэтти. В ее глазах застыло затравленное выражение.

– Не верю своим ушам, – пробормотала она.

– Если я правильно поняла, это был Клей, – сказала Мэтти.

Эллин кивнула. При мысли о том, с каким пылом Клей вступился за Карен, у нее болезненно сжалось сердце.

– Он пригрозил достать меня из-под земли, если в газетах появятся другие такие же фотографии, – сказала она, ошеломленно качая головой.

– Хочешь сказать, он подумал, что это ты отправила снимок в редакцию? – спросила Мэтти.

– Да, – ответила Эллин и, закрыв лицо руками, крепко вцепилась пальцами в волосы. – Этот кошмар только начинается, – произнесла она. – Сначала Фаргон, теперь Клей. Когда все это кончится?

– Хотела бы я знать! – промолвила Мэтти. – Но знаю лишь, что единственный человек, который может вытащить тебя из этой передряги, – Майк Маккан.