"Джентльмены и профессионалы" - читать интересную книгу автора (Хорнунг Эрнест Уильям)

Старина Раффлс, возможно, был, а возможно, и не был столь уж выдающимся преступником, но вот игроком в крикет, смею вас заверить, он был просто уникальным. Являясь в одном лице опасным для противника разыгрывающим, превосходным полевым игроком, отбивающим, а также лучшим подающим своего десятилетия, он весьма мало интересовался этой игрой самой по себе. А. Дж. Раффлс никогда не появлялся на лондонском стадионе «Лордз» без сумки с клюшками и не проявлял ни малейшего интереса к результатам тех матчей, в которых он лично не участвовал. Это, однако, не свидетельствовало об одном лишь проявлении самого отвратительного эгоизма с его стороны. Он признавался, что совершенно разочарован в этой игре и продолжает заниматься ею исключительно из низменных побуждений.

— Крикет, — говорил Раффлс, — как и все остальное, — вполне подходящий вид спорта и хорошее развлечение до тех пор, пока вы не находите что-нибудь получше. Что касается содержания этой игры, то она не волнует так сильно, как волнуют те вещи, о которых ты, Кролик, в курсе, и это невольное сопоставление заставляет меня скучать. Что за удовольствие отбивать легкие мячи, когда тебе хочется, чтобы удары были тяжеловесными. Но все же, если ты сам сможешь хитроумно набрасывать мяч, твоя низменная изобретательность не заржавеет, а привычка всегда выискивать у противника его слабые места — как раз тот самый вид умственных упражнений, который в нашем случае желателен. Да, по-видимому, эти два рода занятий в чем-то по большому счету между собой близки. Но я тотчас бы оставил крикет, Кролик, если бы он не обеспечивал славного и надежного прикрытия человеку с моими склонностями.

— О чем это ты? — недоуменно спросил я. — Я-то полагаю, что он, напротив, слишком часто выставляет тебя напоказ, и это является скорее опасным, нежели благоразумным.

— Дорогой мой Кролик, именно в данном отношении ты заблуждаешься. Преступать закон, избегая при этом наказания, возможно лишь в том случае, если индивидуум занимается какой-либо прочей, вполне наглядной деятельностью. И чем более публичный характер она носит, тем лучше. Принцип вполне понятен. Благословенной памяти мистер Пис отметал любые подозрения в свой адрес тем, что был в своем округе широко известен в качестве скрипача и дрессировщика животных. Да я глубоко убежден, что и Джек Потрошитель в действительности был видным общественным деятелем и что его выступления, вполне возможно, публиковались в газетах наряду с рассказами о его зверствах. Добейтесь известности хоть в чем-то, и вас никогда не заподозрят в том, что вы способны стать в равной степени знаменитым в какой-либо иной области. Именно поэтому, мой мальчик, я и хочу, чтобы ты занимался журналистикой, как можно чаще подписывая свои публикации собственным именем. И именно поэтому я сам не пустил пока все свои клюшки на дрова.

Однако тем не менее, когда Раффлс выходил на поле, ему не было равных по степени концентрации на игре, по мастерству, а также по той силе, с какой он «болел» за свою команду. Помню, однажды он пришел на тренировку перед первым матчем нового сезона с карманами, битком набитыми соверенами. Стоило посмотреть, как профессиональные игроки, будто дьяволы, за живую наличность изо всех сил старались точно поражать калитки, ибо при каждом попадании Раффлс бросал игроку монету достоинством в один фунт стерлингов и доставал следующую. Один игрок, сбивший сразу все три стойки калитки, получил за этот удар три фунта. Тренировка обошлась Раффлсу в восемь или девять соверенов, но зато в течение всего сезона его команда била точно, да и сам он на следующий день пятьдесят семь раз поразил калитку противника.

Я с удовольствием стал сопровождать его на все игры, следя за каждым его движением, за тем, как он бил, как бегал или ловил мяч, и с не меньшим удовольствием болтал с ним в павильоне тогда, когда он ничего этого не делал. Во второй понедельник июля вы могли бы видеть нас там сидящими бок о бок в течение большей части первого периода игры между «Джентльменами» и «Профессионалами», когда право атаковать перешло к «Джентльменам». Вы могли бы нас видеть, но ничего бы не услышали, так как Раффлс в качестве отбивающего умудрился не набрать ни одного очка и был необычайно расстроен — даже для игрока, столь мало интересующегося игрой. Мое присутствие он молча терпел, но с другими вел себя на грани грубости — если вдруг кто-либо интересовался, как же это случилось, или осмеливался выразить ему свои соболезнования. Он так и сидел, надвинув на глаза соломенную шляпу, с сигаретой во рту. При всякой попытке подступиться к нему его губы предупредительно кривились в недовольной гримасе. Поэтому я был немало удивлен, когда чрезвычайно элегантный молодой человек запросто подошел к нам и уселся прямо между нами. Несмотря на подобную вольность, он был принят весьма вежливо. Этого юноши я не знал, а Раффлс представить нас друг другу не догадался. Однако по их разговору вскоре стало понятно, что они и сами-то знакомы отнюдь не близко, поэтому непринужденность поведения юноши еще больше удивила меня. Мистификация достигла своего апогея тогда, когда юноша объявил Раффлсу, что отец хотел бы его видеть, и когда приглашение этого отца было тотчас же принято.

— Он сейчас в дамской ложе. Не могли бы вы сразу пройти туда?

— С удовольствием, — ответил Раффлс. — Попридержи-ка мое место, Кролик.

Они ушли.

— Это был молодой Кроули, — произнес кто-то из сидевших позади меня. — В прошлом году играл одиннадцатым номером в студенческой команде.

— Да, сэр, я помню, самый слабый игрок.

— Тем не менее в крикете он разбирается, и перспективен. Должен получить титул после достижения двадцатилетия. Отец постарался. Поро-о-да! О-о, превосходно, сэр! Какая игра!

На меня же все происходящее на поле наводило тоску. Я пришел посмотреть лишь на игру А. Дж. Раффлса. Дожидаясь его возвращения, я начал вскоре грустить, пока наконец не увидел, что он жестом руки подзывает меня в сектор, расположенный справа от перегородки.

— Хочу представить тебя старому Амерстету, — прошептал он, когда я подошел к нему. — В следующем месяце этот крошка Кроули достигнет совершеннолетия, и Амерстеты собираются устроить у себя серию крикетных матчей — в течение целой недели. Мы с тобой оба поедем к ним и сыграем там.

— Оба?! — смог лишь повторить я. — Но ведь я не умею играть в крикет!

— Помолчи, — сказал Раффлс, — и предоставь все мне. Я врал, как только умел, — добавил он с видом глубокого отчаяния, когда мы подошли к основанию лестницы, ведущей к ложе. — Надеюсь, ты не сорвешь мне хотя бы начало этого спектакля.

Его глаза сверкнули тем блеском, который был мне очень хорошо знаком. Однако я совершенно не был готов увидеть его в столь необычной, взывающей к законопослушанию и здравомыслию обстановке. Поэтому-то меня и охватили дурные предчувствия и определенного характера сомнения, когда я следовал за его спортивным блейзером от Зингари через клумбы ярких шляпок, которыми цвела крытая навесом дамская ложа.

Лорд Амерстет оказался мужчиной приятной наружности с коротко стриженными усиками и двойным подбородком. Он принял меня с сухой любезностью, которая не скрывала его истинного, почти не имеющего ничего общего с любезностью отношения ко мне. Меня принимали как неизбежную принадлежность бесценного мистера Раффлса. И, отвешивая поклон, я почувствовал, что буквально купаюсь в лучах его славы.

— Мне достало смелости, — заявил лорд Амерстет, — пригласить одного из игроков команды «Джентльмены» приехать ко мне в имение и сыграть в начале следующего месяца в крикет на лоне природы. Он милостиво ответил, что сам мечтал об этом, если бы только не одно обстоятельство, а именно — ваша совместная, уже запланированная вылазка на рыбную ловлю, мистер… мистер… — Не без труда лорд Амерстет все же вспомнил мое имя.

Об этой рыбной вылазке я, разумеется, впервые услышал от лорда Амерстета, но тотчас же поспешил заверить его, что ее не так уж трудно отложить, а то и перенести на другое время. Глаза Раффлса из-под полуопущенных ресниц засветились одобрением. Лорд Амерстет кивнул головой и пожал плечами.

— Не сомневаюсь, что вы прекрасный рыболов, — сказал он. — Но мне кажется, вы к тому же еще играете в крикет?

— Он играл в школе, — произнес Раффлс, с постыдной готовностью перекрывая мою попытку выговорить ответ. — Не то чтобы профессионально…

— Вы были членом школьной сборной? — спросил лорд Амерстет.

— Боюсь, что нет, — ответил я.

— Но он был там запасным, — к моему великому ужасу, заявил Раффлс.

— Хорошо-хорошо, — сказал лорд Амерстет с лукавым видом. — Ведь не все мы сможем выступить за команду «Джентльменов». Вот, к примеру, мой сын Кроули, только что вошедший в сборную колледжа Хэрроу, — он сыграет. Зато лично я отнюдь не намерен выходить на поле без крайней на то нужды. Поэтому, даже если вы и не слишком хорошо играете, вы будете там не единственным дилетантом, и мне польстит, если вы примете приглашение и приедете, чтобы помочь нам. А водную гладь вы сможете рассекать лесой по утрам до первого завтрака и по вечерам после ужина, если уж вам так будет хотеться.

— Это для меня большая честь… — начал было я подготавливать почву для своего решительного отказа, но тут Раффлс вперился в меня столь широко открытыми глазами, что я начал запинаться и под конец окончательно смолк.

— Тогда вопрос решен, — сказал лорд Амерстет с видом несколько мрачноватой решимости. — Мы, знаете ли, собираемся в течение следующей недели отпраздновать совершеннолетие нашего сына. Мы сыграем со «Свободными лесными стрелками» и с «Дорсетширскими джентльменами», а возможно, и с какой-нибудь из местных команд. Впрочем, мистер Раффлс вам все расскажет, а Кроули вышлет письменное приглашение… Еще раз по калитке! Боже, что ж они все мажут!.. Итак, рассчитываю на вас обоих. — С этими словами лорд Амерстет слегка кивнул нам головой, поднялся и боком стал пробираться между креслами к проходу.

Раффлс тоже встал, но я вцепился в рукав его блейзера.

— Ты что себе вообразил?! — свирепо прошипел я. — Да я никогда не играл запасным никакой сборной команды, да я вообще в крикет не играю. Не впутывай меня в это дело!

— Это необходимо, — шепнул мне Раффлс. — Тебе не надо будет играть, но поехать ты обязан. И если ты дождешься меня до половины седьмого, то я объясню тебе причину.

О причине, однако, я догадывался и сам. Стыдно признаться, но она возмутила меня куда меньше, чем мысль о возможности выставить себя дураком на крикетном поле. При одной этой мысли моя ярость разгулялась так, что я никак не мог с ней сладить и, беспрестанно расхаживая туда и обратно, не находил себе места с тех самых пор, как Раффлс скрылся в раздевалке. Мое раздражение не улеглось и после той небольшой сценки, которую мне довелось наблюдать. Подойдя к молодому Кроули, его отец остановился и, склонившись над ним, пожимая плечами, что-то сообщил сыну. Выслушав отца, молодой человек несколько смутился. Быть может, с моей стороны это преувеличенное самомнение, но я готов был биться об заклад, что их расстроила невозможность заполучить великого Раффлса без его ничтожного друга.

Тут прозвенел звонок, и я поднялся на козырек павильона посмотреть, как будет пробивать мячи Раффлс. Сверху хорошо видны все нюансы и тонкости игры, и если игра атакующего калитку когда-либо была по-настоящему изобретательной и тонкой, то это была игра А. Дж. Раффлса в тот достопамятный день — что, разумеется, было занесено в анналы истории крикета. Не обязательно самому быть игроком крикета, чтобы уметь оценить подачи мастера, его броски, ложные замахи, быстроту и легкость движений его тела и рук, ритмичность которых нисколько не зависела от работы его ног, оценить его прямые удары, поражающие калитку, или же сложно подрезанные навесные удары, рассчитанные на обводку отбивающего игрока, — одним словом, оценить всю оригинальность и все многообразие его атакующих действий. Игра А. Дж. Раффлса являла собою не только демонстрацию атлетизма и удали, но и доставляла поистине интеллектуальное наслаждение. Причем в моих глазах эта интеллектуальная заостренность его игры имела особое значение. Я видел здесь явное доказательство близости между двумя разными видами деятельности, видел, как он в тот вечер, не зная устали, вел настоящий боевой поединок против элиты профессионального крикета. Не то чтобы Раффлс взял много раз калитку при небольшом числе ударов. Он был слишком хорошим пробивающим, чтобы дрожать над каждым мячом. И потом, в его распоряжении оставалось слишком мало времени, чтобы отыграться. Что меня восхитило, что запало прямо в душу, так это все то же сочетание находчивости и хитрости, терпения и точности, работы головы и работы рук, которое единственно и придает всякой деятельности художественную завершенность и целостность. И все это было глубоко свойственно тому, другому Раффлсу, о существовании которого знал только я один.

— Сегодня вечером я почувствовал, что игра пошла, — сказал он мне позднее, когда мы ехали с ним в кебе. — При толковом партнере на подаче я мог бы сделать что-нибудь стоящее. Да и так три подачи из четырех за сорок один бросок неплохо в игре против таких ребят. Но я был просто взбешен! Ничто не злит меня больше, чем то, что меня приглашают куда-нибудь исключительно из-за моего умения играть в крикет, словно я — безусловный профессионал.

— Тогда зачем вообще надо было принимать это приглашение?

— Чтобы наказать их… ну и затем, что у нас станет туго с финансами, Кролик, прежде, чем закончится этот сезон!

— А-а-а, — понимающе протянул я, — так я и думал.

— Конечно, ты должен был догадаться! Кажется, они собираются устроить чертовски веселую неделю: балы званые обеды, шикарные приемы — сплошное празднество в доме, полном бриллиантов. Да у них там просто изобилие бриллиантов! Как правило, я не нарушаю законов гостеприимства. Я никогда не пользовался, Кролик своим положением гостя. Но в данном случае нас наняли как нанимают официантов и музыкантов, и, клянусь небесами, мы приумножим наш заработок! Давай поужинаем в каком-нибудь тихом местечке и все обсудим.

— Похоже, нам предстоит заняться воровством самого низкого пошиба, — невольно вырвалось у меня. И Раффлс тотчас же согласился с этим моим единственным возражением.

— Да, случай банальный, — сказал он, — но я ничего не могу с этим поделать. Как ни прозаично звучит, однако у нас опять плоховато со средствами. И этим все сказано. Кроме того, эти господа заслужили подобное к ним отношение. Но не убегай от меня с мыслью, что все пройдет гладко. Достать что-нибудь из барахла лорда Амерстета будет проще простого, а вот как при этом избежать любых подозрений — тут, разумеется, нам придется поломать голову. Может статься, что мы ничего, кроме хорошего рабочего плана поместья, так и не приобретем. Кто знает! В любом случае у тебя и у меня в запасе еще несколько недель, чтобы все продумать.

Я, однако, не стану утомлять вас описанием всех этих недель. Ограничусь лишь замечанием относительно того, что голову целиком и полностью ломал сам Раффлс, не всегда обременявший себя обязанностью сообщать мне свои «головоломки». Тем не менее его сдержанность более не раздражала меня. Я стал воспринимать ее в качестве одного из непременных условий подготовки и реализации его скромных замыслов. И кроме того, после нашего последнего приключения, особенно после его d#233;nouement[1], мое доверие к Раффлсу настолько возросло, что его не могла подорвать даже моя природная недоверчивость, которая, как я до сих пор в этом убежден, является более инстинктивным свойством души преступника, нежели плодом его зрелых размышлений.

Прибыть в имение Милчестер Эбби, расположенное в Дорсете, мы должны были в понедельник 10 августа. Первую же декаду августа мы провели, путешествуя по земле этого самого графства с удочками в руках. Цель нашего путешествия заключалась в желании приобрести у местных жителей репутацию заядлых рыбаков и одновременно познакомиться с окружающей местностью, дабы иметь возможность провести здесь более тщательно спланированную операцию на тот случай, если неделя торжеств не окажется слишком прибыльной. Как выяснилось, путешествие преследовало еще одну цель, которую Раффлс не открывал мне до тех пор, пока мы не прибыли на место. В один прекрасный день, когда мы брели через луг, он вдруг достал крикетный мяч и заставил меня ловить его в течение целого часа. Затем мы провели еще много часов, бросая мяч на ближайших к нам лужайках, и если я никогда и не был настоящим игроком в крикет, то в конце недели обрел такие навыки игры, какими никогда не обладал — ни до, ни после того.

Неожиданность произошла рано утром в понедельник. Мы отправились пешком с совершенно безлюдной железнодорожной станции — скорее, полустанка, расположенного в нескольких милях от Милчестера. По пути нас застиг ливень, и мы сломя голову кинулись искать укрытия в придорожной гостинице. В холле этого постоялого двора, служившего также в качестве таверны, сидел за стаканом спиртного какой-то краснолицый, чересчур броско одетый мужчина, и я мог бы дать слово, что, увидев его, Раффлс на мгновение застыл на пороге, а потом, решительно развернувшись, повлек меня за собою обратно на станцию прямо под проливным дождем. По дороге он уверял меня, что его чуть не сбил с ног затхлый запах прокисшего эля. Об истинной причине мне оставалось лишь гадать, рассматривая его задумчивое лицо, опущенные вниз глаза и сдвинутые брови.

Милчестер Эбби — громадный четырехугольник из массы серых каменных зданий — расположен в глубине довольно лесистой местности. Когда мы подъезжали к имению, едва успевая по времени переодеться для званого ужина, оно, казалось, все сверкало тройными рядами окон причудливой формы. Экипаж промчал нас под бесчисленным количеством триумфальных арок, предназначенных специально для торжеств и в большинстве своем еще не вполне достроенных, а также мимо различных шатров и флагштоков, расположенных вокруг первоклассного поля для игры в крикет, того поля, на котором Раффлс согласился подтверждать высокий класс своей игры. Главные приметы торжеств явились, однако, нашим взорам внутри самих зданий, где мы обнаружили множество приглашенных гостей, в числе которых было столько носителей знатных и громких титулов, влиятельных обладателей крупных состояний, скольких я в одном помещении никогда прежде не встречал. Должен вам признаться, что я был ошеломлен. Мысли о стоявшей перед нами задаче и особенно о моем собственном подлом лицемерии совершенно лишили меня той светской обходительности, которой я подчас гордился. Поэтому я без особой радости вспоминаю, с каким облегчением я выслушал приглашение всем собравшимся пройти в обеденный зал, совершенно не представляя себе, каким испытанием обернется для меня этот ужин.

В партнерши я выбрал наименее значительную из всех тех особ, которые могли бы мне достаться, — довольно юную леди. И даже поздравил себя с тем, что мне крупно повезло: мисс Мелхьюиш оказалась всего-навсего дочерью местного приходского священника. Ее и пригласили-то на ужин для того лишь, чтобы дам хватило на всех. Оба эти факта она сообщила мне еще прежде, чем успели принести суп, и весь последующий ее разговор был отмечен столь же подкупающей откровенностью. Ее желание делиться информацией было почти маниакальным. Мне оставалось просто слушать, кивать головой и испытывать чувство благодарности. Когда я ей сознался, что знал хотя бы в лицо очень немногих из собравшихся за столом людей, моя партнерша тут же принялась рассказывать мне о каждом из присутствующих. Она пошла по кругу — слева направо. Это продолжалось в течение довольно длительного времени и было действительно мне интересно. Все то, что она болтала после, меня в основном уже не занимало, и мисс Мелхьюиш, явно желая вновь привлечь к себе мое недостойное внимание, внезапно поинтересовалась у меня интригующим шепотом, умею ли я хранить секреты.

Я сказал, что, как мне кажется, умею. Тогда мисс Мелхьюиш еще тише и еще более взволнованно спросила меня:

— А вы не боитесь грабителей?

— Грабителей?! — До меня не сразу дошло это слово. Оно будто бы пригвоздило меня. Я повторил его с чувством потрясения, с ужасом.

— Итак, кажется, я нашла интересующую вас тему! — с простодушной улыбкой радости на лице заявила мисс Мелхьюиш. — Да, грабителей! И не говорите об этом так громко. Предполагается, что это должно храниться в большом секрете. По правде, я вообще не должна была бы рассказывать вам об этом.

— А о чем тут, собственно, рассказывать? — прошептал я со вполне понятным нетерпением.

— Вы обещаете никому об этом не говорить?

— Конечно.

— Ну, тогда… в нашем округе появились грабители.

— Да? Они что, совершили много грабежей?

— Пока нет.

— Тогда откуда это известно?

— Их видели тут неподалеку, двоих лондонских воров.

«Двоих». Я посмотрел в сторону Раффлса, я и до этого часто поглядывал на него во время ужина, завидуя его хорошему настроению, его железной выдержке, его бодрости, остроумию, его абсолютной непринужденности и самообладанию. Но теперь мне стало жаль его, несмотря на весь тот ужас и полное оцепенение, которые охватили меня самого. Я испытывал чувство глубокой жалости к нему, пока он сидел здесь, ничего не подозревая, ел и пил, смеялся и разговаривал, не обнаруживая ни тени страха или смущения на своем привлекательном, красивом, мужественном лице. Я схватил свой бокал шампанского и осушил его до дна.

— Кто их видел? — спросил я потом, уже спокойнее.

— Один сыщик. За ними следят от самой столицы. Полагают, что они замышляют нечто против Эбби!

— Тогда почему же их до сих пор не схватили?

— Именно этот вопрос я задала своему отцу, когда мы с ним сегодня вечером направлялись сюда. Он сказал, что в настоящее время против них нет никаких показаний и единственное, что пока можно предпринять, так это наблюдать за ними.

— О-о-о! И что же, за ними следят?

— Да. За ними присматривает один сыщик, которого специально для этого вызвали сюда. Я слышала, как лорд Амерстет сказал папе, что их сегодня пополудни видели на станции Уорбек.

Именно на этом полустанке нас с Раффлсом и застиг ливень! Теперь мне стала ясна причина нашего бегства из гостиницы. С другой стороны, теперь уж никакие слова моей партнерши не могли застать меня врасплох. Я умудрился, улыбаясь, посмотреть ей прямо в глаза.

— Это и вправду все очень удивительно, мисс Мелхьюиш, — сказал я. — Могу ли я полюбопытствовать, откуда вам так много известно обо всем этом?

— От моего отца, — последовал доверительный ответ. — Лорд Амерстет советовался с ним, а папа советовался со мной. Но ради всего святого, только никому не проговоритесь! Не могу понять, что заставило меня вам все это рассказать?!

— Можете полностью положиться на меня, мисс Мелхьюиш. Но… разве вам самой не страшно?

Мисс Мелхьюиш захихикала.

— Ни капельки! В приход они не заявятся. Там для них ничего интересного нет. А вот тут… Оглянитесь-ка вокруг. Одни бриллианты. Посмотрите хотя бы на ожерелье леди Мелроуз!

Вдовствующая маркиза Мелроуз — величественная престарелая дама — была одной из тех немногочисленных особ, о которых даже мне не надо было что-либо рассказывать. Она сидела по правую руку от лорда Амерстета, размахивала своей слуховой трубкой и поглощала шампанское привычными для нее — весьма большими — дозами, этакая беспутная добродушная дама, каких свет не видывал. На ее полной груди в такт дыханию вздымалось и опускалось ожерелье из бриллиантов и сапфиров.

— Говорят, что это ожерелье стоит по меньшей мере пять тысяч фунтов, — докладывала моя партнерша, — так мне сказала сегодня утром леди Маргарет (знаете, это та дама, которая сидит рядом с вашим мистером Раффлсом). А довольно перезрелая красавица намерена носить его каждый вечер. Представляете, какая это может быть добыча! Нет, у себя в приходе мы не ощущаем никакой непосредственной опасности.

Когда дамы начали подниматься из-за стола, мисс Мелхьюиш потребовала от меня новых заверений в готовности хранить тайну и покинула меня, как мне показалось, испытывая некоторые угрызения совести за свою болтливость, но в значительно большей мере удовлетворенная тем, что, несомненно, сумела придать себе вес в моих глазах. Подобное заявление, вполне возможно, воспримется как проявление излишнего самомнения с моей стороны, но разве не любая беседа порождается одним и тем же желанием — стремлением потрясти своего слушателя. А у мисс Мелхьюиш стремление потрясать во что бы то ни стало являлось отличительной чертой характера. Да, она и в самом деле умела потрясти.

Избавлю вас от описания своих переживаний в течение последующих двух часов. Я изо всех сил старался перекинуться словечком с Раффлсом без свидетелей, но мне никак не удавалось остаться с ним наедине. В столовой он подсел к Кроули, и они дымили, прикурив свои сигареты от одной спички. Причем их головы были постоянно наклонены друг к другу. В гостиной же я был вынужден подвергнуть себя настоящей пытке, выслушивая весь тот бесконечный, несусветный вздор, что А. Дж. Раффлс нес в слуховую трубку леди Мелроуз, с которой он был знаком накоротке еще по Лондону. И, наконец, в бильярдной комнате, пока он играл нескончаемо длинную партию, я должен был сидеть поодаль и просто выходить из себя в компании очень серьезного шотландца, который прибыл сюда уже после ужина и который не говорил ни о чем, кроме как о последних технических усовершенствованиях в области мгновенной фотографии. Он приехал не для того, чтобы принимать участие в матчах (как он мне сам сказал), а с целью отснять для лорда Амерстета серию таких крикетных снимков, каких никто и никогда еще не делал. Правда, мне так и не удалось выяснить, о чем шла речь — об истории любительской или профессиональной фотографии. Помню, однако, что, пытаясь отвлечься от своих мыслей, я время от времени начинал внимательно вслушиваться в слова этого зануды.

И вот, к счастью, это долгое испытание завершилось. Все бокалы оказались пусты, мужчины пожелали друг другу спокойной ночи, и я пошел за Раффлсом в его комнату.

— Все пропало! — выпалил я, как только он зажег свет и закрыл дверь. — За нами следят. За нами наблюдают с того самого момента, как мы покинули Лондон. И здесь у них находится сыщик!

— Каким образом ты это выяснил? — спросил Раффлс весьма резким тоном, но не обнаруживая ни малейшего признака особого волнения.

Я рассказал ему, откуда мне все это стало известно.

— Разумеется, это тот самый парень, которого мы сегодня утром видели в гостинице, — подытожил я.

— Ты о сыщике? — спросил Раффлс. — Ты что же, Кролик, хочешь сказать, что не сумеешь опознать сыщика, встретившись с ним?

— Если это не тот тип, тогда кто же?

Раффлс покачал головой.

— Подумать только! Битый час ты трепался с ним в бильярдной и не смог установить, кто он такой!

— Шотландский фотограф?! — в ужасе воскликнул я.

— Шотландский-то он шотландский, — сказал Раффлс. — Возможно даже, что и фотограф. Но при этом он же — инспектор Маккензи из Скотленд-Ярда. Тот самый инспектор, которому я отправил записку в известную апрельскую ночь теперь уже минувшей весны. А ты за целый час не смог выяснить, кто он такой! Ох, Кролик, Кролик, нет, ты не создан для преступной жизни!

— Но если это был Маккензи, тогда кто же тот парень, от которого ты удирал в Уорбеке?

— Тот самый тип, за которым следит Маккензи.

— Но он следит за нами!

Раффлс посмотрел на меня с выражением невольного сочувствия и снова покачал головой, прежде чем предложил мне сигарету из своего открытого портсигара.

— Не знаю, не запрещено ли здесь, в спальнях, курить, но ты лучше возьми сигарету, Кролик, и держись покрепче, потому что я намерен сказать тебе нечто обидное.

Мне удалось даже выдавить улыбку.

— Говори все, что тебе угодно, если Маккензи и вправду охотится не за тобой и не за мной.

— Ну, тогда… Да, он охотится совсем не за нами. Это было бы невозможно, и никто, кроме истинного Кролика, и на мгновение не предположил бы, что это вообще возможно! Ты что, серьезно думаешь, что он сидел бы здесь и спокойно бы наблюдал, как его жертва разыгрывает у него под носом партию в бильярд? Ну, хорошо, допустим, он на такое способен, ведь он очень хладнокровен, этот Маккензи. Зато я недостаточно сдержан, чтобы при таких условиях выигрывать пул. По крайней мере лично мне так не кажется. Было бы интересно проверить. Ситуация тем не менее все же была несколько напряженной, хотя я и знал, что его голова была занята отнюдь не нами. Видишь ли, Кроули после ужина мне все рассказал, и потом, я сам видел днем одного из грабителей. Ты подумал, что в той гостинице полицейский заставил меня поджать хвост. Я не знаю, почему я не сообщил тебе сразу, но все было как раз наоборот. Этот разряженный в пух и прах краснорожий болван — один из самых ловких лондонских воров. Я однажды даже пил с ним в компании нашего общего скупщика. Конечно, тогда я был подлинным обитателем Ист-Энда с головы до пят, но ты должен понять, что я избегаю излишнего риска и что мне не хотелось быть опознанным таким вот животным.

— Я слышал, он не один.

— Ни в коем случае. С ним работает по крайней мере еще один сообщник. Предполагают также, что в самом доме у них может быть помощник.

— Это тебе сказал Кроули?

— Кроули и пары шампанского. По секрету, разумеется, как и твоя дама. Но даже в самой доверительной беседе он не проговорился о Маккензи. Он сказал мне, что в доме есть детектив, но это и все. Я думаю, что они держат в тайне тот факт, что они пригласили его в качестве гостя, чтобы не оскорбились остальные приглашенные, и особенно — в тайне от слуг, за которыми он тоже должен понаблюдать. Такова моя версия происходящего, Кролик, и ты должен согласиться со мной, что эта ситуация оказалась бесконечно более интересной, чем мы могли себе представить.

— Но и бесконечно более тяжелой для нас, — сказал я со вздохом малодушного облегчения. — В любом случае на этой неделе руки у нас будут связаны.

— Не обязательно, мой дорогой Кролик, хотя я и допускаю возможность, что обстоятельства будут работать против нас. И все-таки я в этом не убежден. Комбинации из трех элементов могут давать совершенно различные варианты. Заставь А наблюдать за Б, и у него недостанет времени и сил наблюдать за В. Эта теория не требует доказательства, но все же Маккензи — очень крупный специалист. Мне не хотелось бы наделать шума, когда в доме находится этот человек. Но в то же время было бы неплохо свистнуть что-нибудь прямо из-под носа у обоих, оставив и одну и другую стороны в дураках. Стоит рискнуть, Кролик. Стоит рискнуть хотя бы просто для того, чтобы обуть таких прожженных мошенников, как Б и его люди, сыграв в их собственную старую игру! Так ведь, Кролик? Это будет матч, когда «Джентльмены» и «Профессионалы» заиграют в одни ворота!

Его глаза приобрели невиданную за последнее время яркость. Они светились совершенно противоестественным блеском, свидетельствуя о пробуждении в нем какой-то тайной мысли об очередной дерзкой выходке. Он сбросил с ног туфли и стал расхаживать по комнате быстро и бесшумно. Никогда еще со времени той самой ночи после званого ужина в честь Рубена Розенталя, дававшегося в Старом богемном клубе, Раффлс не демонстрировал подобного возбуждения в моем присутствии. Однако воспоминание о фиаско, которое мы тогда потерпели и к которому упомянутый банкет явился своего рода прелюдией, меня отнюдь не огорчило.

— Мой дорогой А. Дж., — обратился я, копируя его собственную манеру вести разговор, — вы слишком уж любите ставить перед собой трудные задачи. В связи с этим вы рано или поздно окажетесь жертвой своего собственного азарта. Только и всего. Учитесь на ошибках, вспомните, с каким трудом нам удалось улизнуть в прошлый раз. И если вы цените наши шкуры, старайтесь так не зарываться. Изучайте дом, сколько вашей душе угодно, но не надо засовывать голову в пасть Маккензи!

Моя образная речь заставила Раффлса остановиться. Он смотрел на меня, держа сигарету в руке, сверкая глазами и слегка улыбаясь.

— Ты абсолютно прав, Кролик. Я не буду. Я действительно не стану это делать. И все же… ты видел ожерелье старой леди Мелроуз? Долгие годы я мечтал о нем! Но я не собираюсь оставаться в дураках, ваша светлость, не собираюсь. И все же… ей-Богу!.. подобраться с тыла к этим профи и к самому Маккензи при этом!.. Это был бы великолепный ход, Кролик, это была бы превосходная игра!

— Хорошо, но на этой неделе ты в нее играть не должен.

— Нет-нет, не буду, но интересно, каким же это образом профессионалы намерены приступить к своей работе? Вот что мне хотелось бы выяснить. Интересно было бы узнать, правда ли тут у них в доме сообщник? Как бы мне хотелось раскусить их игру! Но все в порядке, Кролик, не будь таким подозрительным, все будет именно так, как ты хочешь.

Выслушав его заверение, я пошел к себе в комнату и лег спать с невероятно легким сердцем. У меня еще сохранялись кое-какие представления о честности, и я приветствовал любые задержки в проведении наших воровских операций, с тем чтобы потом с ужасом не оплакивать нашу судьбу, вернее, ту суровую необходимость, которая вынуждала нас идти на воровство. Будучи ни на гран менее испорченным, чем Раффлс, я был несравненно слабее его по характеру. Тем не менее я обладал одним весьма сильным качеством: я был наделен способностью напрочь отметать неприятные для меня соображения, если они непосредственно не имели прямой связи с текущим моментом. Благодаря этой своей способности я вел в Лондоне легкомысленный, не вполне укладывавшийся в понятие о честности образ жизни, получая от каждого прожитого дня немало удовольствий.

Всю посвященную крикету неделю, которую я ожидал с невероятным чувством страха, в конечном итоге я провел, просто-напросто наслаждаясь жизнью. Правда, радостная для меня отсрочка операции оказалась отнюдь не единственным благоприятным обстоятельством. Во-первых, mirabile dictu[2], на крикетное поле поместья Эбби выходили один-два еще более никудышных профана, нежели я. В самом начале недели, когда это для меня было особенно важно, я приобрел значительный авторитет за удачный прием мяча: мяч, которого я и не видел, со свистом влип в мою руку, а лорд Амерстет пожал потом мне эту руку, публично поздравляя меня. Счастливую случайность не сумел испортить даже я. Поскольку ничто не окрыляет так, как успех, и поскольку я постоянно ощущал огромную моральную поддержку великого мастера, игравшего рядом, на этом же крикетном поле, я сумел набрать несколько очков на ближайших же подачах. В тот вечер мисс Мелхьюиш сказала мне много приятных слов во время большого бала в честь достижения виконтом Кроули своего совершеннолетия; она также сообщила мне, что именно в эту ночь грабители совершенно определенным образом должны предпринять свою вылазку. Поэтому, когда мы вышли в сад и присели там, ее стал бить сильный озноб, хотя каждый уголок имения и освещался всю ночь напролет. Тихий же шотландец, весь день занимавшийся фотосъемкой, проявлял вечерами свои фотографии в превосходно оборудованной темной комнате, которая располагалась в той части дома, где жила прислуга. И я был твердо убежден, что из приглашенных только двое знали, что мистер Клефан из Данди — не кто иной, как инспектор Маккензи из Скотленд-Ярда.

Неделя торжеств должна была завершиться показательным матчем в субботу — предполагалось, без двух-трех игроков, ибо те хотели уехать пораньше утром, чтобы в тот же день попасть в столицу. Однако матч так и не состоялся. В субботу на рассвете в доме владельца имения Милчестер Эбби разыгралась подлинная трагедия.

Позвольте мне рассказать обо всем так, как я это видел и слышал. Окно моей комнаты выходило на центральный балкон, я жил этажом ниже Раффлса и, как мне кажется, ниже апартаментов, отведенных всем остальным джентльменам. По сути дела, меня поселили в туалетной комнате одной из больших анфилад, и двумя моими ближайшими соседями оказались леди Мелроуз и сам хозяин с хозяйкой. К вечеру пятницы все праздничные мероприятия уже практически завершились, и около полуночи я, должно быть, за всю неделю впервые крепко уснул. Проснулся я внезапно и обнаружил, что, затаив дыхание, сижу на кровати. Что-то тяжело и глухо ударилось о мою дверь, и я расслышал громкое дыхание и неотчетливый топот ног, обутых во что-то мягкое.

— Ты попался, — пробормотал голос, — сопротивляться бесполезно.

Это был голос шотландца-детектива, и новая волна страха заставила меня похолодеть. Ответа не последовало, но учащенное дыхание стало еще слышнее и глухой топот ног участился. Охваченный внезапной паникой, я вскочил с кровати и распахнул свою дверь. На лестничной площадке горела притушенная лампа, и в ее слабом свете я смог разглядеть, что Маккензи, покачиваясь и шатаясь, возится с каким-то могучим противником.

— Подержите этого человека! — крикнул он мне, когда я появился на пороге. — Подержите-ка этого негодяя!

Я, однако, стоял не шевелясь, как болван, пока они оба вдруг не налетели на меня. Тогда, вздохнув глубоко, с огромным облегчением, я набросился на молодого человека, чья физиономия наконец-то стала мне видна. Я узнал одного из ливрейных лакеев, прислуживавших за столом. И как только я схватил его, сыщик сразу же отнял свои руки.

— Вцепитесь-ка в него покрепче! А я — вниз, там их еще много. — И он поскакал по лестнице, перепрыгивая через ступени.

Тут распахнулись другие двери, и на пороге практически одновременно со своим сыном появился лорд Амерстет. Оба были в пижамах. В этот момент человек, которого я держал, прекратил всякое сопротивление. Но я по-прежнему не выпускал его, пока Кроули не прибавил свет в лампе.

— Что за шум и возня вокруг? — спросил лорд Амерстет, часто моргая. — Кто это побежал по лестнице?

— Макклефан! — быстро ответил я.

— Ага-а! — сказал он, поворачиваясь к лакею. — Значит, это ты, мерзавец, не так ли? Превосходно! Превосходно! Где он был схвачен?

Я не имел об этом ни малейшего представления.

— Открыта дверь комнаты леди Мелроуз, — крикнул Кроули и стал звать ее: — Леди Мелроуз! Леди Мелроуз!

— Ты забыл, что она глуха, — произнес лорд Амерстет. — А-а, вон ее служанка.

Открылась еще одна дверь, и оттуда раздался негромкий крик, а вскоре в дверном проеме появилась белая фигура, усиленно жестикулирующая руками.

— O#249; donc est l’#233;crin de Madame la Marquise? La fen#234;tre est ouverte. Il a disparu![3]

— О Боже, окно открыто и нет шкатулки с драгоценностями! — воскликнул лорд Амерстет. — Mais comment est Madame la Marquise? Est-elle bien?[4]

— Oui, milord. Elle dort[5].

— Спит, несмотря на весь этот шум? — удивился лорд. — Значит, во всем доме только она и спит!

— Что заставило Маккензи… Клефана побежать? — спросил у меня молодой Кроули.

— Он сказал, что там, внизу, их еще много.

— Тогда какого дьявола вы не могли сообщить нам это раньше? — крикнул Кроули и в свою очередь стремглав помчался вниз по лестнице.

За ним последовали почти все игроки в крикет, которые в полном составе оказались на месте происшествия и не мешкая пустились в погоню. Среди них оказался и Раффлс. Я и сам охотно бы принял участие в этой погоне, если бы не лакей, который, выбрав удобный момент, отшвырнул меня как раз в это время в сторону и кинулся бежать в противоположном направлении. Правда, его сразу же схватил лорд Амерстет, но парень отбивался отчаянно, и лишь вдвоем нам удалось стащить его вниз по лестнице под аккомпанемент испуганных голосов, раздававшихся из полуоткрытых дверей. Там наконец-то мы передали негодяя в руки двух других лакеев, которые стояли в ночных рубашках, едва заправленных в брюки. И когда я вслед за лордом пошел к выходу, он горячо поблагодарил меня, высоко оценив мои действия.

— Мне показалось, что прозвучал выстрел, — добавил он. — А вы его не слышали?

— Думаю, что я слышал три выстрела.

Мы опрометью ринулись в темноту.

Помню, как гравий впивался мне в босые ноги, занемевшие от холодной мокрой травы, пока мы бежали на звук голосов к дальней лужайке. Ночь была такой темной, что мы очутились прямо в толпе игроков прежде, чем заметили их белые пижамы. Лорд Амерстет едва не наступил на Маккензи, лежавшего в росистой траве.

— Кто это? — крикнул лорд. — Что тут стряслось?

— Это Клефан, — ответил мужчина, сидевший на корточках рядом с лежавшим, — он куда-то ранен.

— Он жив?

— Да чуть жив.

— Боже милостивый! Где Кроули?

— Я здесь, — отозвался запыхавшийся голос. — Все бесполезно, ребята. Невозможно установить, в каком направлении они побежали. Тут со мной Раффлс. Он тоже перестает искать.

Шумно дыша, они подбежали к нам.

— В любом случае, — пробормотал лорд Амерстет, — мы поймали одного из них. Теперь надо занести в дом этого бедолагу. Пусть кто-нибудь возьмет его за плечи. Теперь поддерживайте его снизу, под спину. Соедините под ним руки. А теперь все вместе, одновременно вставайте. Вот так! Вот так! Бедняга! Бедняга! И не Клефан он вовсе. Это детектив из Скотленд-Ярда, охотившийся именно за этими самыми злодеями!

Раффлс первым выразил свое изумление. Он также первым кинулся поднимать раненого. И никто из участников этой процессии, медленно возвращавшейся в дом, не нес его более осторожно, чем Раффлс. Когда вошли внутрь, то раненого уложили в библиотеке на диване. Некоторое время он не приходил в сознание. Ему влили в рот немного виски, а на рану положили лед. Наконец бедняга открыл глаза и пошевелил губами.

Лорд Амерстет низко склонился над ним, чтобы расслышать его слова.

— Да-да, — кивнул он, — один из них у нас в руках, целый и невредимый. Тот самый мерзавец, которого вы схватили наверху.

Лорд Амерстет склонился еще ниже.

— Боже! Спустил шкатулку с драгоценностями в окно, так? И они с ней смылись?! Ну и ну! Надеюсь только на то, что нам каким-то образом удастся спасти этого человека. Он опять без чувств.

Прошел час. Взошло солнце.

Рассвет застал дюжину молодых людей бодрствующими в бильярдной комнате. Они сидели на банкетках в верхней одежде, наброшенной прямо на пижамы, и пили виски с содовой. Голоса у всех были взволнованные. Передавая друг другу железнодорожное расписание, они ждали доктора, долго не выходившего из библиотеки. Наконец дверь открылась, и в нее просунулась голова лорда Амерстета.

— Положение не безнадежно, — заявил он, — но весьма тяжелое. Крикетного матча сегодня не будет.

Еще через час большинство из нас отправились на станцию, чтобы успеть на утренний поезд. Мы набились в одно купе так, что в нем трудно было дышать. Всю дорогу мы по-прежнему обсуждали события минувшей ночи. Я оставался своего рода героем дня, потому что сумел удержать того единственного бандита, которого удалось схватить, и испытывал чувство глубокого удовлетворения. Раффлс наблюдал за мной из-под низко опущенных век. Мы не перекинулись с ним ни единым словом до тех пор, пока не распрощались со всеми попутчиками на Пэддингтонском вокзале и не сели в двухколесный экипаж, который, негромко позванивая колокольчиком, повез нас на бесшумных рессорах по улицам Лондона.

— Итак, Кролик, профессионалы добились своего, да? — спросил Раффлс.

— Да, — сказал я. — И я очень рад!

— Тому, что бедный Маккензи получил в грудь пулю?

— Тому, что ты и я хоть раз выступили на стороне порядочных людей.

Он пожал плечами.

— Ты безнадежен, Кролик, совершенно безнадежен! И все же мне представляется, что ты не стал бы отказываться от своей доли, если бы добыча досталась нам? Но тебе определенным образом понравилось уже во второй раз быть в числе победителей, вновь занимая второе место! Сознаюсь, однако, что меня весьма заинтересовали методы работы профессиональных грабителей. Что касается лично меня, то я, поучившись у них уму-разуму, вероятно, вполне компенсировал то, что потерял в материальном выражении. Спустить шкатулку в окно — это весьма простой и эффективный прием. Двое из них многие часы ждали ее внизу.

— Откуда ты это знаешь? — спросил я.

— Я видел их из своего собственного окна, которое было расположено прямо над окном милой старой дамы. Я особенно мучился из-за этого ожерелья, когда поднялся наверх, чтобы провести в чужом доме последнюю остававшуюся нам ночь. Я случайно выглянул в окно. Если быть совсем уж точным, я хотел посмотреть, не открыто ли нижнее окно и не имеется ли хоть какого-то, самого ничтожного шанса исполнить сообщенное нам предсказание, использовав свою простыню в качестве веревки. Я, разумеется, принял меры предосторожности и сначала выключил свет. И хорошо, что я так сделал. Выглянув, я увидел прямо под собой внизу наших профессионалов, а вот они меня так и не заметили. На какое-то мгновение там появился крошечный светящийся диск, а затем через несколько минут — опять, и тоже на мгновение. Я, разумеется, понял, что это было, так как у меня у самого циферблат часов покрыт светящейся краской. И часы могут служить своего рода фонариком, когда под рукой нет ничего получше. Но эти ребята не использовали часы в качестве фонарика. Они ждали, стоя под окном старой леди, и время от времени поглядывали на часы. Вся их затея была рассчитана на сообщника, находившегося внутри дома. Пусть вора ловит вор: в считанные доли секунды я догадался, в чем дело.

— И ничего не предпринял! — воскликнул я.

— Напротив, я спустился вниз и направился прямо в комнату леди Мелроуз.

— Правда?

— Не колеблясь ни секунды, только чтобы спасти ее драгоценности. Я готов был кричать ей в слуховую трубку так громко, чтобы услышал весь дом. Но дорогая леди слишком глуха и любит слишком уж плотно поесть перед сном, поэтому разбудить ее не было никакой возможности.

— Ну и?..

— Она даже не пошевелилась.

— И ты позволил этим профессионалам, как ты их называешь, взять ее шкатулку со всеми драгоценностями?!

— Со всеми, кроме вот этих, — сказал Раффлс, положив свой кулак ко мне на колени. — Я бы и раньше показал их тебе, но право, старина, твое лицо весь день было таким сияющим, что могло бы послужить в качестве рекламного украшения любой фирмы!

Он разжал на мгновение пальцы и тут же сомкнул их снова, зажав в пригоршне бриллианты и сапфиры, которые я не так давно видел на шее леди Мелроуз.