"Тринити" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 5 СТЕРХИ КАК СИМВОЛ ЛОТЕРЕИ

Приступать к задуманной информационной диверсии, не имея начального капитала, было так же нелепо, как выходить на минное поле без сменной обуви. Издание первой в регионе частной газеты, не говоря уже о независимом телеканале, требовало несусветных денег.

— Надо позвонить вашему куратору, — предложил Артур выход из стартового затруднения. — Вы же говорили, что он оставил телефон для связи. Так и давайте им воспользуемся. Позвоним и сообщим: так, мол, и так, монеты под ваши перспективные задумки требуются уже на данном этапе! Поскольку не на что покупать оргтехнику! — обнародовал он грамотный, с его точки зрения, ход.

— Не части! — осадил его Артамонов и напомнил о служебном положении. Нам же четко объяснили: обращаться за помощью только в крайних случаях. А еще лучше — вообще не обращаться.

— Если наша, так сказать, вышестоящая организация не может дать безвозмездно, пусть даст в долг, — не унимался и заходил то с тыла, то с фланга сам-Артур. — На их деньги мы провернем крупную торговую сделку и рассчитаемся из прибыли.

— Какая, к черту, сделка?! Применительно к нашим масштабам твой торгашеский опыт слишком мелок! — опустил Варшавского Прорехов. — Мне больше нравится идея Артамонова учинить лотерею. В ней меньше выспренности.

— Насколько я знаю, лотереи вообще-то запрещены, — усомнился Варшавский в правильности альтернативной идеи. — На них, как и на водку, монополия государства. Они приравниваются к азартным играм. Разрешения никто не даст, это точно, — безапелляционно заявил он в довершение.

— Законодательство не дает точного определения азартным играм, акупунктурно заметил Артамонов. — А значит, имеется лазейка. Здесь можно поискать щель в законодательстве.

— Как это — «поискать щель в законодательстве»? — не понял Варшавский. — Самим сунуть голову под усечение?!

— Лотерею не обязательно называть прямо в лоб — лотереей, — пояснил Артамонов. — Пусть это будет, например, негарантированная поставка дефицитных товаров. Люди выдадут нам задатки в виде оплаты за билет, а мы попытаемся поставить им товар. Это не значит, что мы поставим всем. Счастливчики получат его, а проигравшие откажутся от задатка, и он останется у нас. Здесь масса вариантов.

— Какие к черту варианты?! Страна зажата до писка! С лотереей в такую задницу влезть можно! Вы что! Масса вариантов!.. — иронично произнес Варшавский. — Попробуй, найди.

— Ты же находишь, — еще раз напомнил ему о фарцовой жизни Артамонов. Занимаешься перепродажами, в то время как спекуляция все еще не приветствуется государством, — саданул он ему по больному.

— Я занимаюсь камерно, — легко оправдался сам-Артур, — а вы хотите выступить площадно. Это разные вещи. Я не понимаю, какие ходы можно найти в таком случае?

— Очень просто: берешь сборник кодексов, — Артамонов раскрыл настольную книгу, — и вперед!

— Нас передавят, как мух! — продолжал переживать Варшавский, будто увидел себя на паперти, и отвел в сторону протянутую Артамоновым книгу.

— Что посмеешь, то и пожнешь! — сказал Артамонов. — Главное отважиться.

— Это все энциклики для римского папы! — зашелся сполохами Артур. — А нас подавят!

— Ты излишне переживаешь, — успокоил его Артамонов. — У нас в Уставе записано проведение лотереи? Записано. Устав утвержден властями? Утвержден. Что еще надо? Главное — ввязаться, а когда поступь истории будет уже не остановить, испросим санкцию у колбасу предержащих.

— Нас пересажают в клетки, как шиншилл! — теперь уже деланно вопил Варшавский, апеллируя к Прорехову и половея, как уголья в топке. — Надо звонить куратору и требовать денег на раскрутку!

— Вы спорите, не зная сути, — разнял возбужденных друзей Прорехов. Следует нанять юристов, и пусть они разберутся — есть для лотереи лазейка в гражданском кодексе или нет.

— Им же платить придется, — не переставал саднить Артур.

— Кому платить? — спросил Прорехов. — Шиншиллам?

— Юристам, — сказал Варшавский. — А денег у вас не очень.

— Зачем платить? — сказал Прорехов. — Надо увлечь их идеей, чтобы людям работалось из интереса. А за деньги и дурак выложится!

— Наперсточники же работают без юристов, — придумал сравнение Артамонов. — Делятся с ментами, которые пасут окрестную территорию, и работают.

— Может, и нам с кем-нибудь поделиться? — похрустел суставами пальцев Прорехов. — Только вот с кем?

— С теми, кто пасет экологию, я полагаю, — подсказал Артамонов.

— Опасно это, — сидел на своей кочке зрения и продолжал мучить мирное население сам-Артур. — На вашем месте я бы даванул на куратора и вышиб материальную помощь. Не воспользоваться моментом — верх бестолковости!

— Вот сядет тебе самому на шею гриф секретности, долбанет пару раз по балде, будешь знать, как пользоваться моментом! — привычно закинув руку за голову, похлопал себя по бритому затылку Артамонов. — Наша ситуёвина на сегодняшний день далеко не крайняя.

— А что, крайней она станет, когда за лотерею нас упекать примутся? определил отправную точку Варшавский.

— Может быть, — допустил Артамонов.

— Ну и рамочки вам поставили! — ершился Артур. — На фиг тогда было соглашаться и ехать сюда!

— Никто нам ничего не ставил, — выправил текст Артамонов. — Совхоз дело добровольное.

— Без троянского коня операцию не провести, — подвел итог келейным раздумьям Прорехов. — Для поддержки диверсии в гущу экологической жизни необходимо внедрить своего человека, — заговорил он штабным языком. Лазутчик должен будет войти в доверие к руководству, проникнутся духом ведомства и грамотно подтянуть его на спонсорство. Нужно готовить коня.

— Ты предлагаешь втолкнуть скотину на полную ставку? — заволновался Артур. — Я никуда работать не пойду! Меня не возьмут!

— Зачем на полную ставку? — Артамонов пропустил мимо нот два последних высказывания Варшавского. — Достаточно двумя-тремя копытами.

— Кто же тогда пойдет? — живо поинтересовался Варшавский.

— Надо подумать, — огляделся вокруг Артамонов. — Нас тут не так уж и много. Но больше других на лошака похож вот этот юноша, — Артамонов посмотрел на Прорехова, — прямо вылитый. И умеет прядать ушами. Инициатива у нас, как и везде, — наказуема. Придумал — выполняй!

Предложение забросить в тыл спонсору автора идеи Прорехова мгновенно воодушевило Варшавского, он до ужаса любил находиться в большинстве. Здесь ему не было равных. Артур поставил Прорехова перед собой и стал рассматривать его на свет.

— Похож на мерина — не похож, судить не берусь, но, как ржет с бодуна, словно меринос, слышал не раз, — выявил он сущностное в Прорехове до конца.

— А меня вы спросили?! — втащил очки на лоб Прорехов.

— Теперь уже твое мнение — Капри в море, — сообщил Артамонов и свел голоса воедино. — Два против одного. Еще в тридцать седьмом стало ясно: тройки хороши тем, что решение неминуемо.

Лотерейного коня, в отличие от эпического, втащили в комитет по охране природы прямо средь бела дня. Председатель комитета товарищ Фоминат обрадовался новому эксперту Прорехову несказанно. Товарищ Фомин всегда и везде писал свою фамилию заглавными буквами и в конце почти слитно ставил инициалы А. Т. — Анатолий Терентьевич, поэтому получалось — ФОМИН А. Т.

Прорехов подрядился поработать консультантом по катадромной миграции рыб и болезням слоевища у мхов. В ведомство он вжился быстро, потому что всем играм с огнем Фоминат предпочитал преферанс. Колоды карт доставлялись ему по специальному каналу, потому что порнография еще не вышла из подполья. Раньше, до Прорехова, за неимением третьего партнера Фоминат с «болваном» всегда играл против завхоза, в техническом сговоре с которым он сконструировал дверь в свой кабинет таким образом, что она открывалась только изнутри, чтобы не было никаких неожиданностей. С приходом Прорехова пули теперь стали расписываться непосредственно на рабочем месте. Прорехов, повествуя о жизни мхов, легко оттеснил завхоза, вистовавшего стоя. О том, что вистовать можно и по-другому, завхозу до конца жизни так никто и не рассказал. Если на работе бывало людно, Прорехов затаскивал Фомината к нему домой и не выпускал сутками. Девушки из бухгалтерии по очереди таскали на квартиру начальнику еду и напитки. Иногда они задерживались после ужина. Прорехов понимал, что он на задании, и вел себя корректно — от марьяжей всегда сносил в прикуп по даме, а, разыгрывая третью, ходил неизменно с нее. И только после Фомината, только после…

По истечении испытательного срока в расписании комитета появилась новая штатная единица — наперсник председателя комитета Фомината по разным делам. Это радовало. Но то, что за пулями приходилось познавать всю историю болезни Фомината, затмевало любую финансовую приятность. А история председателя была такова.

В старину товарищ Фоминат вершил дела диаметрально противоположные тянул на себе сразу ирригацию и в качестве пристяжного, как мог, подтягивал мелиорацию. Когда из Москвы по вертикали сошли бумаги насчет нового натурного ведомства — комитета по охране окружающей среды, — власти велели товарищу Фоминату осваивать идею. Потому что основные вывихи природа региона получила именно от его, Фоминатова, осушения и мелиорирования. Когда-то, управляя полчищами культиваторов, Фоминат перекрыл в регионе запрудами все малые реки, выкопал из недр все ископаемые, сгреб торф со всей поверхности края, высосал трубами и спустил налево весь сапропель из болот. И уже факультативно, не считая это должностной обязанностью, он разнес в пух и прах всю непромысловую дичь и вытер сетями всю чешую со всего водосборного бассейна. Теперь, после такого экоцида, лишь по сусекам да в местах недоступных, где губить Фоминату было не с руки, только очень пытливому журналисту-натуралисту Шимингуэю удавалось наскрести толику красот и горстку былого величия края.

Назначая Фомината на должность, председатель исполкома Платьев прямо так и сказал:

— Кому, как не тебе, товарищ Фоминат, идти в это пекло! — наколол он ему на грудь орден Знак почета. — Ты запорол природу, тебе ее и отпаривать. Партия зовет тебя устранить в натуре допущенные ранее недостатки. Так что давай, дерзай!

Что устранять, Фоминат знал назубок. Знал он и то, что ничего уже не устранить, — поздно. Но мыслил он по-современному и остронаправленно, мыслил так: раз когда-то удалось вынуть из казны за растление природы, то наверняка перепадет и ныне от симулятивных попыток ее сохранить.

Профильная схожесть мелиорации и экологии позволила товарищу Фоминату перевести весь свой кадровый гарем на новое место работы почти без потерь. Сметы на его содержание походили на полотнища по строительству БАМа. Размеры месячных бонусов лаборанткам увязывались с толщиной труб на химкомбинате, выбрасывающих вредные вещества, а квартальные поощрения штату выводились из поголовья гадящих в главную артерию России хряков совхоза «Заволжник».

Прорехов чувствовал, что деньги на проведение лотереи близко, очень близко. И еще он чувствовал, что их много.

— При работе со спонсором главное — угадать сумму, на которую он готов потратиться, — накачивал его Артамонов накануне главного удара. — Правильная жизнь — это не что иное, как строгое соблюдение пропорций.

И вот как-то раз, открывая конференцию на тему «Мытье ковров в водоохранных зонах», товарищ Фоминат возбужденно заговорил про какие-то овощные десанты и расчувствовался до того, что у него задрожало веко.

«Пора, — подумал Прорехов. — Теперь даст точно. Уж больно горяч сегодня!»

По завершении публичного диспута Прорехов подловил Фомината в вестибюле в обнимку с двумя водомерками из лаборатории по качеству воды и произвел спешную выкладку сути. Говорят, что взять у спонсора деньги на проект можно только в том случае, если инициатор умудрится выложить синопсис за время, пока спонсор писает. Другого времени у него нет.

Интуиция не подвела Прорехова — он высказался настолько быстро и понятно, что Фоминат еще только расстегивал ширинку, а уже был готов подмахнуть лотерейные бумаги не глядя.

— Выделил! — доложил Прорехов подельникам. — Йес! Кам он! Фоминат натрия выделил нам целое облако денег!

Спонсорской суммы вполне хватило на телесного цвета «Волгу» и гору бытовой техники. Радовало и то, часть затрат по договору о совместной деятельности с комитетом по охране природы ложилась на спонсора на невозвратной основе. А то, что в дележе будущей прибыли стороны сошлись на пополаме, было верхом паритетности. Строго фиксированная сумма направлялась, как ловко придумал Артур, на спасение стерхов в Якутии.

— Но почему в Якутии? — поначалу не понял идеи Фоминат. — И при чем здесь стерхи? Нам свое спасать надо, местное!

— Дело в том, — пояснил Варшавский, — что с Якутией сложнее проводить встречные проверки.

— Понятно, — въехал Фоминат, когда было уже поздно.

Печатание билетов увеличивало затратную часть лотереи. Требовался безбилетный вариант розыгрыша. Отсюда и родилась универсальная таблица, которая, будучи напечатанной в газете и затем оттуда вырезанной, становилась билетом. Таким было новшество. Участие в лотерее физических лиц оплачивалось почтовым переводом в адрес организаторов с ограниченной ответственностью. Условия розыгрыша были гибче, чем российская политика в отношении Курил. К лотерее допускались и юридические лица — это было изюминкой, свежим поветрием в лотерейном деле. Допреж такого и в голову никому не могло прийти. А теперь только чудо могло уберечь руководителей крупных и малых государственных предприятий от неминуемой растраты. Им предоставлялась полная свобода — зачеркивай цифру, переводи на счет денежки платежным поручением и получай выигрыш — автомобиль, радиотелефон — чего пожелает душа! Одним словом — я тебя целую по безналу! Самый мощный гипноз исходил от мысли, что, уплатив троекратно, можно было выиграть зараз три посудомоечные машины. Такие имелись возможности у лотереи. Одну из выигранных машин можно оставить себе, вторую — подарить хорошей знакомой, а третью продать теще. В довершение условий все игроки жестко предупреждались, что получить выигрыш деньгами — нельзя. Выпал автомобиль — и уж, будь добр, забери его как есть, в натуре! Это завораживало и подчеркивало абсолютную легитимность затеи. Стоимость участия была отградуирована в зависимости от того, на какой дороговизны приз посягает игрок. В этом сквозило уважение к слоям населения. Сыграть мог каждый — и бомжи, и весь директорский корпус!

— Можно начинать, — дал отмашку Артамонов, введя последние коррективы в условия лотереи. — Остается договориться с какой-нибудь газетой о рекламе.

Журналиста-натуралиста в должности редактора «Губернской правды» Асбеста Валериановича Шимингуэя уболтали на удивление быстро. Он был изначально готов не только опубликовать таблицу лотереи, но и повторить ее в пяти ближайших номерах.

— Заведомо ложная реклама — по двойному тарифу, — пояснил он с придыханием и велел бухгалтеру выписать нереальный по величине счет.

— Хоть по тройному, если без предоплаты и с отсрочкой платежа, высказал первую дельную мысль Варшавский.

— Если на редакцию будет бесплатно отпущено какое-то количество лотерейных билетов, — выкатил условия Шимингуэй.

— Да сколько угодно! — обрадовались инициаторы. — Заполняйте, пока рука не отвалится!

По утрам город имел низкий гемоглобин, но в день выхода газеты с лотерейной таблицей были потрясены даже спальные районы. Жители, преследующие по субботам исключительно личные цели, отправились по первой пороше кто до газетного киоска, кто к почтовому ящику. И что же они нашли? Под рубрикой «Это вы можете» зияла выстраданная лотерейная таблица — ни дать ни взять перечень льгот ветеранам, закомпостированным строкой Б.Г. «Как ныне сползает старик Козлодоев». В примечании коротко нонпарелью сообщалось о стерхах.

— А насчет стерхов — славненько! — ликовал Прорехов, похлопывая по спине Артура. — Прямо так и легло! Ведь если написать, что деньги пойдут на очистку города, не поверят. Потому что город не очистить ни за какие деньги. А со стерхами — нормально. Поучаствовать в непонятном деле хочется каждому.

— Итак, мы уже в плюсах, — быстренько подсчитал Артур. — Лотереи еще не было, а выгодность уже налицо.

Договоренность с прессой придала лотерее официальный прикид. Ошарашенные горожане, ознакомившись с таблицей, не знали, как себя вести. Морально они всегда были рады отдать деньги первому встречному, но так красиво и настолько ясно жизнь перед ними еще не распахивалась. Прежние советские лотереи погружали в трясину безыдейности. Призы в них разыгрывались курам на смех: фотоаппарат «Зоркий», мануальная мясорубка, один рубль. Было не обидно, даже если ничего не выиграешь. И розыгрыши проводились так нескоро, что билет успевал потеряться, пока газета с таблицей попадалась на глаза. Получения выигрыша ждали месяцами. Но самым страшным было то, что уже при покупке билета по толщине стопки угадывалась безнадежность дела. Если в городе скупить все билеты — а произвести это так и подмывало, — то по стране все равно останутся лежать горы невыкупленных. Эта мысль делала одиноким и беспомощным даже самого дерзкого. А тут розыгрыш через месяц и ощущение, что участников немного, а призов хоть отбавляй. И какие призы! Глаза разбегаются!

— После такого зазывного текста меня самого тянет на почтамт оплатить пару проб, — признался Прорехов, поглаживая газетную полосу.

Область лежала у ног. Из районов звонили фермеры, доярки и добивались аудиенции. Даже звонарь одной далекой пустыни прорвался по ручному набору через заслон местных АТС. В отделениях связи выстроились очереди. Люди спрашивали у контролеров, как правильно заполнить бланк. Те кричали в крик, чтобы от них отстали, потому что сами жаждали посидеть наедине с газетой и со смаком заполнить заветные пустоты в таблице, которые через месяц превратятся в соковыжималку или кофемолку.

Расчетный счет «Ренталла» находился в банке «СКиТ», название которого, по слухам, расшифровывалось как «Сам Капитон и товарищи». Это был первый коммерческий банк в городе. Телефоны в учреждении трезвонили и плавились. Участники лотереи требовали от банковских работников всяческих справок: где будет розыгрыш? кто в тиражной комиссии? и можно ли сдать деньги непосредственно в банк? Служащие банка ничего ответить не могли. Истерика длилась, пока управляющий банком Капитон Иванович Мошнак не отыскал возмутителей спокойствия и не вызвал их к себе.

Мошнак носил фамилию имени улицы. Была такая в городе улица — имени купца Мошнаковского. Банкир уверял, что его фамилия идет от древнего купеческого рода, который занимался поставками вин ко двору Его Императорского Величества еще в Византии. Постепенно род хирел, буквы отпадали одна за другой, и фамилия от поколения к поколению становилась короче.

С этой политинформации началась беседа банкира с организаторами лотереи, приглашенными для беседы. Потом Мошнак в пылу перестроечно-банковской эрекции битый час демонстрировал гостям стеллажи с коллекционными бутылками, которые удалось собрать, несмотря на отсутствие в продаже нормального вина. Экспонаты и картины с их изображениями покрывали все видимое пространство кабинета. Чувствовалось, что Мошнаку есть куда тратить резервный фонд банка.

Жаль, что он не собирает чайники, подумал Прорехов, а то бы мы подарили ему гостиничный титан!

— Вы бы хоть предупредили, а то мы чуть в лужу не сели, — посетовал на вынужденных знакомых лысоватый, с жиденькими колосьями под носом Мошнак. — С одной стороны, это хорошо для банка — оборотные средства и реклама, а с другой, извините за выражение, — на фиг это сперлось! Три дня кряду безо всякой предварительной информации банк чувствовал себя идиотом.

— Приносим извинения, — вполне корректно сказал Артамонов. — Просто населению лень вчитываться в таблицу. Там все расписано как по нотам, куда, кому и сколько платить. Так что банк здесь ни при чем.

— Ну, все-таки, — застеснялся банкир и прикрыл папье-маше кусок газеты с лотерейной таблицей. Насчет куда и сколько платить, Капитон Иванович лукавил. Он лично купил себе десять билетов по безналичному расчету и уже приглядывал наиболее интересные выигрыши. Закончив беседу, банкир впопыхах налил себе воды из цветочной вазы и пообещал визитерам бланковый кредит, если таковой понадобится.

— Мы стараемся не занимать… много, но в жизни все может случиться, сказал Артамонов. — Так что ловим на слове.

— Кредиты — это хорошо, — согласился Прорехов, когда вышли от банкира, — но я чувствую, что Мошнак скрывает от нас какую-то банковскую тайну.

— Да брось ты! — махнул на него Артамонов.

— Я сомневаюсь насчет купеческого происхождения фамилии.

— При чем здесь фамилия?! — увел разговор в сторону Варшавский.

…Заведение Мошнака, издававшее доселе невнятный финансовый лепет, поднялось до высот «Креди Лионэ». Народный доход от лотереи составил пять годовых оборотов «СКиТа». Притаившись на задворках сити — улица Озерная, д. 1, - банк взмок от пошедших косяком денег. Хранилища распирало так, что временами срабатывала сигнализация.

Область была поставлена на попа. Население трепетало, словно его собирался посетить живьем, без всякой «фанеры», сам Хампердинк. Многие игроки вызывались добровольцами на охрану призов. Был какой-то странный звонок из специальных подразделений жизни по поводу разыгрываемого радиотелефона — как выигравший сможет им воспользоваться? Ведь на это нужно специальное разрешение, а его дают не всем.

— Не волнуйтесь, — сказал в трубку Артамонов, — никто ничего не выиграет. У нас безвыигрышная лотерея.

— А-а! Ну, тогда все нормально, — успокоились на том конце провода.

Председатель исполкома Виктор Антонович Платьев вызвал на ковер Мошнака, Шимингуэя и Фомината, который был единственным, кто пусть и отдаленно, но хоть что-то ведал о стерхах.

Разборки Платьев чинил сам, без подручных. Разложив перед собой газету и нависнув над ней, как над военно-полевой картой, опытный Виктор Антонович с двадцатилетним стажем советско-партийного управления регионом ждал, кто из подчиненных дрогнет первым.

Он затянул галстук так, словно его организм держался на турбонаддуве. Его пастозное лицо, словно выскобленное изнутри для последующего помещения в саркофаг, наливалось венозной кровью.

— Ну?! — вопросил он, погружаясь в лихорадку неправильного типа.

— Лично выеду на делянку! — затрепетал Асбест Валерианович, опережая последствия. Чтобы замолить партийный грех, он поклялся выступить с передовицей о заготовке веников для скота в силу преодоления сеновой бескормицы.

— Товарищ Фоминат, — перевел председатель исполкома все свое существо на экологию, — вы считаете, что лотерея на самом деле может дать комитету миллион рублей? Вам что, больше заниматься нечем? И зачем вам миллион? Я вам что, не плачу?! Я отпустил в ваше распоряжение десять процентов от всех экологических сборов! Неужели мало? — Мечась туда-сюда над ламинированной поверхностью стола, Платьев проворно управлялся с прорвавшимся за флажки событием. Кто зачинщик? откуда средства на призы? снимались ли с расчетного счета лотерейные деньги? кто дал добро на публикацию в газете? — и так по косточке, по косточке — до самого ядра.

От страха и непонимания Фоминат встал и сказал:

— Ну, это… да. А вдруг прибыль образуется? — пробно вопросил он самого себя. — И она будет направлена на охрану. Ведь мы от этого только выиграем.

— Кто это «вы»? Они тебе уже величину доли назвали? — полыхал своим положением Платьев. — Ты считаешь, что мухлеж даст прибыль? Это обыкновенная афера!

— Ребята за природу горой, — послышалось демественное пение Фомината. Совершенно неожиданно он принял сторону «ренталловцев». Он полагал, что лотерея заинтересует власти, и сейчас пытался доказать, что является ее стержнем. Признаться, что инициатива прошла мимо него, могло означать, что его ведомство, а значит, и он сам допустили политический пук. — Они собираются экологическую газету выпускать, — сообщил Фоминат в довесок к сказанному.

— Газету?! — чуть не поперхнулся Платьев, пытаясь разложить пение подчиненного на два голоса. И, медленно развернувшись лицом к Шимингуэю, сказал: — Вам, значит, газет не хватает?!

Фоминат с редактором «Губернской правды» потупили взоры. За такой промах могли снять с работы.

— И немедленно блокируйте расчетный банковский счет! — приказал Платьев банкиру Мошнаку. — Не дай бог, пропадет хоть копейка!

Чтобы не вводить народ в заблуждение и пока информация не ускользнула в столицу, Платьев повелел найти виновников лотереи и обязать их разработать задним числом официальное «Положение» о ней, чтобы потом, как положено, подмахнуть его финуправлением в лице начальника товарища Райдура, Центробанком в лице товарища Бездольного и товарищем Фоминатом в его же лице. И только после этого проводить розыгрыш. То есть, чтобы все было чики-чики.

…Повеление Платьева до сведения лотерейщиков довел Фоминат. Он явился в гостиницу с неофициальным визитом и сообщил сообщникам:

— Создавайте «Положение о лотерее» — и быстро ко мне!

— А что делать с деньгами? — спросил Варшавский.

— Ничего, — ответил Фоминат. — Радуйтесь, что вообще не каталажкой все кончилось.

— Разве мы что-нибудь нарушили? — спросил Артамонов.

— Дело не в этом, — сказал Фоминат. — Подставили вы меня!

— Я же говорил, зарубят нам эту лотерею! Зарубят! — заныл Варшавский, когда Фоминат исчез. — Какие, к черту, ходы! Тут мышь не проскользнет!

— Пока еще никто ничего не зарубил, — монотонно пропел Артамонов.

— Надо нанять юристов, — взялся опять за свое Прорехов. — Сейчас наступает их время. Потом наступит время черных полковников, а пока в ходу они. Пусть составят «Положение о лотерее», раз уж без него не обойтись.

Объявление о приеме на работу юриста вывесили на трамвайной остановке. Желающих откликнулось немного: молодой судья Отрыгин и Николай Иванович Нидворай — мужчина в своей поре, с редкой шерстью по всему телу, включая голову. Они принесли свои резюме в устной форме. С ними провели собеседование о внеурочной работе. Юристов несколько смущало то, что наем на работу проходил в гаденьком номере гостиницы, на одной кровати которого шла беседа, а на другой мирно храпела Галка.

— Соблюдение законности — моя область и моя слабость, — коротко рассказал о себе Отрыгин.

Это его выражение Артамонов занес в блокнот.

Николай Иванович Нидворай в свое оправдание не сказал ничего и сразу перешел к насущному:

— Какое будет положено жалованье?

Ответ конкурсантам работодатели обещали дать после закрытых консультаций, которые начались тут же.

— Отрыгин на первый взгляд умный и, по-видимому, знает какие-то законы, — сделал предварительное заключение Варшавский, просматривая его характеристику с прошлого места работы. — Я по глазам вижу, — предпринял он попытку постоять за своего избранника.

— Умный-то он умный, — сказал Прорехов, — а спроси у него среди ночи таблицы Брадиса наизусть, сядет в лужу. У него нет опыта.

— Кстати, Брадис жил где-то здесь неподалеку, — припомнил Варшавский. Мы на физмате проходили.

— Видок у него больно женоненавистнический, — выказал сомнение Артамонов.

— У кого? — спросил Варшавский. — У Брадиса?

— Да нет, у Отрыгина.

— В поле ветер, в жопе дым! — подвел итог слушаний по первому пункту Прорехов. — Никакой жизни за царя с ним не просматривается. Есть ли у вас планы на будущее? Рассчитываете ли вы наращивать бизнес? — передразнил Отрыгина Прорехов. — Умник нашелся! Все ему расскажи да покажи. Я с ним в одном правовом поле срать не сяду! Он похож на варанчика. Знаете, есть такой принцип — принцип варанчика. Реликт хватает кролика за ногу и говорит ему глазами: «Извини, природа берет верх — я понимаю, что вам неудобно терять ногу, не котомка все же, но поймите и меня — я ногами питаюсь, поэтому при всем уважении — а сам зубами перехватывает ногу выше и выше — вынужден отожрать конечность полностью, раз уж заглотил по колено». Нам такой юрист не годится.

— А у Нидворая зато ботинки нечищеные, — подметил Варшавский.

— Зато просит меньше, — резонно заметил Прорехов.

— Пока меньше, а потом на голову сядет, — сказал Варшавский. — Но при этом он скрытый трудоголик. От него пахнет трудами.

— Я думаю, наши относительно небольшие траты на него перебьют запах, окончательно высказался Артамонов. — Тем более что реализация подзаконных актов от юриста не зависит. Пусть у него хоть семь пятен во лбу.

— Ладно, проснемся — решим, — распустил думу Прорехов.

Под напором Артамонова на работу приняли Николая Ивановича Нидворая.

— Да, забыл спросить, — всполошился вдруг Прорехов, обращаясь к новому кадру. — А с санитарной книжкой у вас все в порядке?

— Так я вроде не в магазин… — на всякий случай Нидворай отступил на пару шагов назад.

— Ах, ну да….

Как выяснилось впоследствии, у Николая Ивановича было два состояния он или заболевал, или выздоравливал. Абсолютно здоровым или полностью разбитым болезнью его никто никогда не видел.

— Да не болею я ничем, — оправдывался Нидворай, — просто у меня интеллигентное лицо.

— Я говорил, надо было у него санитарную книжку спросить, — пенял Прорехов на друзей.

И действительно, чем Нидворай болел, было не понять. Количество вспомогательных недугов было всегда пропорционально тяжести основного заболевания. Юрист тут же запросил аванс, сославшись на проблемы с женой, из-за которой ему негде жить. Ну и, чтобы не позорить «Ренталл» костюмом, взял взаймы еще полушку на покупку нового. Как выяснилось позже, все это было нужно, чтобы сводить молоденькую легистку в ресторан «Якорь» по-над Волгой. Такая вот у него получилась болезнь.

— Болесть — на кого б залесть, — поставил Нидвораю диагноз Прорехов. В принципе, в незапущенных случаях, переносится на ногах.

За пару дней при смутной помощи Нидворая «Положение о лотерее» было составлено. В его основе лежала бланкетная норма, согласно которой впервые в мире участник лотереи сам устанавливал правила поведения во время розыгрыша. По заверению Нидворая, ни одна морская сука не могла теперь доколоться к организаторам — настолько все в документе было облечено в правильные слова. Это было не «Положение», а дриблинг. Расписывалось даже то, как маленькая девочка с русой косой под надзором телекамер тоненькими честными ручонками вытащит из мешка заветные корешки и раздаст подарки везункам. «Ренталл» для урегулирования кислотно-щелочного баланса уступал государству прибыль и довольствовался посреднической десятиной.

По инстанциям «Положение» прошло легко и непринужденно — финуправление и Центробанк в лицах Райдура и Бездольного ратифицировали документ охотно. Похоже, руководители этих ведомств затарились билетами выше крыши. А вот Фоминат, ратовавший за него громче всех, подписать неожиданно отказался. Уперся — и ни в какую!

— Зачем мне лотерея?! — задергался он, словно ему под хвост попала шлея. — Возвращайте деньги!

— Вы что?! — возмутился Варшавский, он воспринял пролет в штыки. — На них закуплены призы!

— Продавайте призы и возвращайте! — не унимался Фоминат.

— Да кто ж их купит?! — всерьез недоумевал Артур. — Их уже лапали-перелапали!

— Продавайте! — потребовал Фоминат. — Иначе подам в арбитраж! И предупреждаю — через неделю закапают пени!

— А как же природа? — вопрошал сам-Артур.

— Какая? — на секунду проникся Фоминат. — Китайская?

— Стерхи водятся в Якутии, — дуто уточнил Варшавский.

Как ни крутили, как ни уговаривали, Фоминат «Положения о лотерее» не подписал.

— Ну и не надо! — сказал ему на это Артамонов. — Нам, Водолеям, чем хуже — тем лучше! Дадим объявление в той же газете, что Фоминат не утвердил «Положение» и лотерея отменяется. Деньги будут возвращены участникам.

— Это понятно, но как вернуть деньги самому Фоминату? — метался Варшавский. — Он же прокуроров нашлет! Да и стерхов жалко!

— Ну и едкий же этот Фоминат натрия! — напрягался Прорехов. — Я считаю, за плохое поведение ему надо поставить видеотройку.

— Хорошая идея! — неожиданно оживился Артамонов.

— Не жирно ли будет? Его поведение больше двойки не заслуживает, скорректировал размер взятки Варшавский и тут же спросил: — Думаете, возьмет?

— Попытка не пытка, — сказал Прорехов…

Он же и вспомнил, что в момент последней пульки забыл у Фомината очки. Напросившись поискать их по шхерам огромной квартиры экологического босса, он на пару с Артамоновым потащил технику в жилище генеральному охраннику.

— Лифт застрял! — запыхавшиеся, просочились они в прихожую и грохнули коробки на пол.

— Что это еще за груз?! — изумился Фоминат, подвязывая халат.

— Со спутниковой антенной, — выпалил Артамонов. — Все западные программы!

— Телевизор, что ли? Вы с ума сошли! — начал раскидывать руками Фоминат. — Добить меня хотите?!

— Вы же говорили, что интересуетесь специфическим видео… — сказал Прорехов.

— Но не до такой же степени! — Фоминат искоса посмотрел на коробки. Выносите вон! Весь проход загородили!

— Может быть, завтра? — попытался отсрочить провал операции Прорехов. У нас нет сил все это опять тащить по всему городу,

— Какое «завтра»? Мне что, спецназ вызывать?! — Фоминат поднял и опустил телефонную трубку. — Я это в момент организую.

— Зачем? Пусть техника временно у вас постоит, — придумал Прорехов.

— Как вам такое в голову приходит?! — сыграл удивление Фоминат.

— Хотели показать призы, — опустил голову Артамонов…

— Ну, раз хотели — показывайте, — смягчился эколог. — Что за марка?

— Сони, — ткнул в наклейку Артамонов.

— Тринитрон, что ли? — в глазах Фомината мелькнул первый проблеск интереса.

— Он самый, — облегченно вздохнул Прорехов.

— И экран плоский? — внимательно наблюдал Фоминат, как Артамонов вспарывает упаковку.

— Диагональ двадцать пять дюймов, — выдал паспортные данные Прорехов.

— А это? Видеомагнитофон? — коготки Фомината утопали все глубже.

— С двумя головками, — объяснял Прорехов, как авторизованный дилер.

— С двумя головками? — изумился Фоминат и посмотрел на свою не до конца застегнутую ширинку. — Как это?

— Очень просто, — начал пояснять Артамонов, — одна читает ленту с одной стороны, другая — с другой.

— А-а… а я было подумал… — замялся Фоминат.

Вынутые аппараты даванули на эколога свежими матовыми корпусами. Он нервно закурил. А когда в видак носильщики воткнули фильмец «Калигула» и на экране появились знакомые кадры, Фоминат окончательно сдался.

— Ну, хорошо, — сделал он три глубоких вдоха. — Пусть техника тут постоит. Временно. И по-быстрому разбежались, у меня времени нет. — Одной рукой он выпроваживал поставщиков, а другой спешно звонил подруге, потому что на мониторе уже укладывалась под кусты совершенно в одной жилетке Друзилла, а к ее эргономической попке пристраивался Макдауэлл.

— Конечно, — сказал Прорехов. — Так будет сподручней. Пусть постоит.

— А где антенна? — вспомнил вдруг Фоминат.

— Спутниковая? — переспросил Артамонов.

— Да, для западных программ.

— Ах да, для западных. Конечно, — припугнул Фомината Артамонов. — Она внутри телевизора. Ее долго настраивать. Надо поднимать документацию, в схему лезть. Прямо сейчас все выключать и часа четыре копаться.

— Ладно, я поищу. Сам! — дерзновенно бросил Фоминат, захлопывая дверь, потому что подруга была уже на подступах к логову, и там планировалось такое, что Прорехову с Артамоновым настаивать на дальнейшем присутствии не было никакого резона.

— Мы к вам завтра на работу зайдем, — забросил масонскую штучку Артамонов.

— Заходите, — донеслось из-за двери.

— Ну вот, теперь никуда не денется — подпишет, — стер пот с лица Артамонов. — Всосал наживку.

Когда наутро явились за подписью, секретарша сообщила, что Фоминат отбыл в отпуск, и протянула Прорехову листок. Это был приказ об увольнении Прорехова из комитета по охране природы, сократительная функция которого срабатывала сразу, как катапульта. Без выходного пособия. Троянского коня, как осла, выставили за ворота.

Фоминат исчез, не подписав «Положение о лотерее». Возможно, он все просчитал сам, а может, выполнял хитрый ход председателя исполкома Платьева, который в свою очередь мог мыслить так: вопрос с зачинщиками улажен, процесс улегся в нужное русло, никто из властей в общем-то не против лотереи, даже разработано и почти утверждено «Положение», но, по сути, злокачественная выхухоль несанкционированной азартной игры рассифонена и спущена на тормозах, в результате чего реализован один из основополагающих устоев социализма — низзя! Сказано низзя, значит, низзя! В конце концов, все мы живем в великое время зашивания суровыми нитками своих ртов!

— А может, не возвращать деньги народу? — предложил помудрить Варшавский уже позднее. — Давайте отправлять их себе на левые адреса. Вроде мы сами игроки! Отмоем, обналичим, и никто ничего не заподозрит. Уведем все к черту, раз они все здесь такие умные!

— Не валяй дураков у дятла! — матернулся Артамонов. — Вот как раз именно тогда нас и накроют.

На заблокированном счету висели деньги. Единственная операция, которую разрешалось проводить с этими стреноженными барышами, — отправлять их назад, игрокам. В этом был какой-то сюр. И не то чтобы у Галки руки отваливались заполнять бланки обратных почтовых переводов, просто разбирать почти построенный дом кому охота.

Были подавлены и скрипели обе стороны — и организаторы лотереи, и участники. Какой облом был у людей! Они не хотели получать назад свои деньги — они жаждали выигрышей! Им на секунду показалось, что лотерея — это воплощение перестройки! Но надежды, как всегда, были обмануты — опять все будет по-прежнему!

— Зачем нам эти копейки?! — звонили в штаб лотереи участники. — Нам нужны призы!

— Мы столько ждали! — называли они причины.

— Мы пожалуемся в милицию! — угрожали они. — Вы не имеете права отменять лотерею! — пугали они. — Вы врете, что вам ее запретили! — уличали они ответственных за лотерею товарищей.

Горстки внезапно обездоленных игроков стали сбиваться в плотные ряды и мерно вышагивать от «СКиТа» до гостиницы «Верхняя» и далее до конторы Фомината. Лотерейные чумовики пытались притворяться иксгенератами, но получалось — фонарными столбами, готовыми повесить на себе всех, кто короче. Иначе ноги по земле волочиться будут. Они были явно кем-то организованы. За ними стопроцентно кто-то стоял. Какие-то силы помимо «ренталловцев» были наверняка в оппозиции к текущей власти. Внутри исполкома, да и в внутри всей региональной элиты в целом было явно не все в порядке. Поставить под ружье столько активного люду без подстраховки не отважился бы никто. Значит, регион уже сам по себе раскалывался на две части.

Возглавляла бунт, как неожиданно показалось Прорехову, та самая кондукторша из электрички по имени Енька, которая попалась информационному десанту при легендарном въезде в город. Без формы она смотрелась менее аполитично, и, тем не менее, Прорехов тут же признал в ней самого первого представителя города, куда назначенцам надлежало явиться для выполнения спецзадания.

Подзадоривая друг друга, обиженные и неудовлетворенные участники лотереи под непосредственным руководством Еньки разбили каменьями экологическое табло, на котором круглогодично высвечивался один и тот же уровень радиации, затем уделили внимание памятнику Ленину, которого продолжали игнорировать таксисты, и на излете буйства столкнули в реку двухтонную скульптуру лежавшей на берегу гранитной бабы. Затем толпа проследовала к вокзалу перекрывать движение поездов. Для разгона бунта прибыл конный ОМОН и спросил через мегафон:

— Кто здесь организовал агитплощадку?

Вопроса никто не понял. Для острастки толпу протравили немного слезоточивым газом, потом привели в чувства водой из брандспойтов и отконвоировали по домам.

Возврат денег участникам лотереи затянулся до лета. Промотав полученные назад взносы, участники розыгрыша окончательно стихли, а организаторов лотереи продолжали таскать по следственным структурам.

— Пора дергать! — крутился как волчок Варшавский. — Нас пересажают!

— Куда? — поинтересовался Артамонов.

— Что «куда»? — переспросил Варшавский. — Пересажают куда?

— Да нет, куда пересажают, понятно, — притворялся интересантом Артамонов. — Дергать куда?

Тополя зацвели без всякого согласования с жэками. Дворники, как это всегда случается, пребывали в отпусках. Город завалило тополиным пухом. Аллергики чихали и кашляли. Пух забирался в святая святых, включая нижепоясные места общего пользования, и не было от него никакого спасения.

— Сидим, плюемся, — названивал Артамонов Макарону. — Эта дрянь лезет во все щели. Да еще торфяники горят, в городе задохнуться можно. Наше первородное уставное дело провалено, во рту сухо. Чертовски хочется «Хванчкары»…

— Дело ясное, что дело темное, — соглашался Макарон.

— Ну, а на чем ты там у себя зиждешься? — пытал его глубже Артамонов. Жируешь, небось, в столице?

— Да так как-то все, — не особенно уклонялся Макарон. — В основном занимаюсь выведением новых сортов крондштадтской капусты повышенной кочерыжности.

— Тогда приезжай в гости и привези нам еды и питья, — посоветовал ему Артамонов. — Денег у нас не осталось ни копе…

— А где вы находитесь территориально? — спросил Макарон, давая понять, что он уже почти задумывается о переезде.

— Территориально? — переспросил Артамонов.

— Да.

— Территориально мы находимся в заднице!

— Может, вам тогда отправить фуру тосола? — сообразил не туда Макарон. — Продадите, и у вас образуется мелочь на расходы. Мне всучили тосол за имиджевые статьи про «Лукойл» и «Газпром». Я тут между делом в «Красной звезде» естественные монополии пиарю. Они зарождаются, а мы промоушен им по сходной цене предоставляем. Ну, нам по бартеру тосолу и отвалили. Мне всю задержанную за год зарплату выдали — целая цистерна получилась.

— А пить его можно? — спросил Прорехов, перехватив трубку.

— Не пробовал, — соврал Макарон.

— Тогда не отправляй, — тормознул его Прорехов. — Вот если бы тормозная жидкость…

— В следующий раз буду знать, — сказал Макарон.

— Слушай, а зачем естественные монополии пиарить? — спросил Артамонов, забирая трубку назад. — Ведь они же и так вне конкуренции?

— А как ты по-другому деньги отмоешь? — встречно спросил Макарон.

— И то верно, — осмыслил свежую для него финансовую формулу Артамонов.

— Вся столица увешана плакатами «Да здравствует Министерство по чрезвычайным ситуациям!» или «Всех не попалите — служба 02!» — сообщил на прощание Макарон.

— Короче, — прервал его Артамонов. — Да или нет?

— Что ж, в таком случае спешно выезжаю! — как мина замедленного действия, взорвался Макарон.

Ожидая его, подельники подолгу вытягивались в креслах, водрузив ноги на стол.

— Эх, плакали лотерейные денежки! Сколько новых газет можно было бы раскрутить! — фантазировал Артамонов.

— Можно было бы раскрутить, — дублировал Артур. В критические дни у него проявлялась наклонность повторять за собеседником последнюю фразу, как бы поддакивая. — С долгами бы рассчитаться, — заунывно исполнил он свою обычную песню.

— А что, они тебя сильно тяготят? — изумился Артамонов. — Ты их сторнируй — сделай обратную запись в своей занимательной книжонке по учету выданных займов. И никаких долгов не будет. Вроде как никто ничего и не занимал.

— Никаких долгов не будет! — перекатывал текст туда-сюда Варшавский, как горошину во рту. — Как бы не так! Я набрал массу денег у знакомых, чтобы накупить аппаратуры!

— А куда подевал? — наивно спросил Артамонов.

— Куда, куда? Вы прожрали! — воскликнул Артур.

— Ну, тогда мы вообще приплыли! — оплакал безвременную кончину денег Прорехов. — Оказывается, мы в долги успели залезть! Артур, как-то так незаметно ты нарушил наш тройственный уговор — мы клялись никогда не быть должными друг другу. Это не по-джентльменски!

— «Не по-джентльменски»! — обиженно высказался Варшавский. — Вы сами нарушили. Надо было не брать!

— Надо было не давать! — сказали друзья.

— Успокойтесь, — не замыкался на переживаниях Артамонов. — Не подписал Фоминат «Положение», и ладно. Что-нибудь придумаем.

И как в воду глядел. Все вокруг вдруг забурлило, начались какие-то бесконечные обмены денег, один за другим пошли «черные» вторники. Рядовые отечественные товары моментально перекочевали в «комки» и стали стоить впятеро дороже. Импортные товары, которые раньше доставались по блату, появились в открытой торговле. Соотношение старых и новых цен — или, как любил говорить Артур, котанго — стало просто невероятным. Одна за другой полезли из земли товарные биржи — явление, невиданное для социализма. Затем начались повсеместные гнойные выделения юридических лиц, которые тут же лопались и перетекали в другие. Страну просто пучило. Она на глазах утрачивала былую яйценоскость, с полей сходил лоск, а с промышленных зон сползал налет трудовых вахт. Безработица слонялась по пустым улицам. Из паспортов граждан вчистую выхолащивалась прописочная оседлость — вооруженные конфликты на окраинах страны поднимали волны миграции. Гостиницу «Верхняя» заполонили беженцы со всех концов Союза. Плановый социализм плавно переходил в клановый капитализм. И трамваи, подмеченные Маяковским, опять пошли уже совсем при другом строе. Наступало смутное время — Кашпир во время Чумака, как говорили неуемные атасники. Два этих вышеозначенных товарища-лекаря обладали смежным талантом шевелить булками на расстоянии, да так бойко, что все лахудры СССР лишались невинности во время целомудренного сна.

В умах людей продолжал циркулировать слух о предстоящей деноминации денег. Твердыш-доллар поставил деревянные рубли в положение, характерное для руки акушера. Многие граждане не выдерживали напряжения и сами начинали зачеркивать нули на своих тысячных банкнотах. Вскоре деньги и вовсе куда-то пропали — и на всем пост-пространстве начался неправильный обмен веществ бартер.

Страна внутреннего сгорания и упущенных возможностей была вынуждена призвать самого экономного экономиста и дать ему исправительный срок пятьсот дней — на то, чтобы он исправил дела в экономике. Он незамедлительно бросился исполнять приказание.

Совершенно бессимптомно началось строительство одноэтажной России.

Запасшись продуктами полураспада социализма — биржами, банками, фондами, страна отправилась дальше. На фоне всего этого работники «Ренталла» сидели на чемоданах и ожидали выселения из гостиницы за неуплату.

— А хотите анекдот? — спросил Прорехов.

— Давай! — согласились остальные.

Выслушав, все приготовились засмеяться, но тут принесли телеграмму с простым и зримым текстом: «Фактически в дороге. К утру буду. МсСаrоn».

После знаменательного телефонного разговора с автором телеграммы, в момент которого была брошена сакраментальная фраза «немедленно выезжаю», прошло полгода. Несмотря на предупреждение, Макарон приехал как снег на голову. Да не один, а в компании с огромной псиной по кличке Бек. По объемным градусам наследственной крови собака была явным квартероном — в ней угадывалась гремучая смесь волкодава без купюр, среднеазиатской овчарки, бульдога с отвисшими брылями и московской сторожевой. Короче, стриженный овечьими ножницами, он косил под гладкошерстого бордосского дога, а, будучи обросшим, на что имелись фотодоказательства, все это животное начинало напоминать сен-бернард шоу. От взгляда не могло ускользнуть и то, что от базовых пород к суммарному экземпляру перешли все рецессивные признаки и отрицательные черты, так что окончательная собачья амальгама сложносочиненной расцветки выглядела непотребно огромной, тупорылой, вальяжной и доброй. Как и все беспородные псы, Бек был беззаветно предан хозяину и невероятно походил на него — он так же молниеносно, как и Макарон, поедал разрезанные вдоль батоны с салом и, если вставал передними ногами на плечи, сразу лез целоваться.

Друзья встретили аксакала как высокого гостя — растяжкой во всю ширину улицы Советской между гостиницей и «Старым чикеном». Текст на цветастом ситце — лапки- глазки — вывели короткий, но поучительный: «Макарону наших дней».

На «Волге», убранной лентами, словно для свадьбы, гостя доставили в люксовые покои гостиницы, на входе в которую в ознаменование приезда дежурил Прорехов в ливрее. В рамках культурной программы обвешанная монистами Галка сыграла на хамузе якутскую пьесу.

Вместо дебальзамированных цыплят, потребляемых в будни, и домашней колбаски, навсегда свернувшейся в кольца под гербарием сорняков, проходящих по меню как зелень, заказали в «Старом чикене» настоящего молочного поросенка, фаршированного ядрицей. Под вечер Макарон, не снимая плаща, съел выделенные ему квоты подсвинка по системе Станиславского — он накладывал горы поросенка прямо в поднос, вмиг уминал и говорил: «Не верю!»

— Приятного петита! — желали ему все, кому не лень. — А также боргеса, порубленного до нонпарели!

Бек в эти страшные минуты поедания хозяином пищи старался не смотреть в его сторону. Зрелище было не для слабонервных. А Макарону хоть бы хны.

— Заводчики наперебой советуют не перекармливать его свининой, объяснял он жесткость своего отношения к собаке. — А так пес очень способный.

— Мы видим, — соглашались слушатели, — на молочного секача реагирует достаточно живо. Не хуже тебя.

— Не только на секача, с ним можно и на тягу, и за трюфелями, обрадовано молотил Макарон. — Парень хоть куда, только свистни. Но с ним работать нужно, молодой еще. Между нами, девочками, говоря, до сих пор мне удалось натаскать его только на с-сук!

— Где ты собираешься его держать? — перебил его Прорехов и не извинился. — Из гостиницы тебя с ним точно попрут.

— В машине поживет — не барин, — на ходу придумал Макарон. — Ему теперь любая жизнь медом кажется. Когда я принес его в больницу, мне посоветовали сделать ему укол и усыпить.

— А откуда он у тебя взялся? — поинтересовался народ.

— Гулял как-то в районе Кащенко и вижу, собаку машиной сбило, — начал рассказывать историю своего знакомства с Беком Макарон. — Сбило на приличной скорости — все кишки по мостовой разметало. Я отвернулся — смотреть было невозможно. Потом набежали какие-то дворняги и стали зализывать всю эту трагедию. Я тормознулся, думаю, дай, посмотрю, что дальше будет. У меня же с собаками особый разговор…

— Помним, помним, — сказали слушатели. — Свитер-то цел?

— А как же, вот он, — вскрыл Макарон свой походный чемодан. — Это реликвия. Ну вот, наблюдаю я эту собачью картину и вижу: ну просто бешено кидаются эти товарищи на проезжающие мимо машины, вроде как охраняют жертву, чтобы ее совсем в асфальт не закатали, лижут кровь с дороги и расходятся все сильнее и сильнее. А этот, — Макарон погладил пса, — все лежит, поднимет голову, посмотрит вокруг и снова ниц. И я подумал, вот молодцы: звери, а все секут, все понимают, выставили защиту и не дают своего собрата в полную обиду. А потом знаете, что началось? Они, видно, крови вытекшей обожрались, и их повело. Одним словом, все эти перемазанные кровью твари принялись поедать своего подзащитного, прямо живого. Тут я не выдержал, схватил дубину и стал отбивать потерпевшего от дружбанов. С горем пополам удалось, совладал-возобладал. Потом сгреб в кучу внутренности, обвязал вокруг тельником и понес в Кащенко. Там договорился с практикантами, чтоб зашили, и вот видите, ничего, оклемался. Осложнение в виде чумки приняли уже без суеты, хотя организм был очень ослаблен. И может быть, болезнь высосала бы его дотла, потому что, когда я понес его теперь уже в лечебницу, мне опять предложили не возиться попусту и усыпить. Я вновь послал всех на фиг, выдавил в стакан водки головку чесноку и влил в глотку.

— Себе или ветеринару? — уточнил Прорехов.

— Какому, к черту, ветеринару?! Ему бы я влил чего-нибудь другого, сказал аксакал. — Бек дважды пережил геморрой естественного отбора, вернулся к теме Макарон и позвал отлынявшую в сторону собаку: — Бек, Бек! Ко мне! — Пес подбежал к столу и улегся у ног хозяина. Чувствовалось, что собака почитала своего шефа всецело и без раздумий. В доказательство последнего собака страшно зевнула, открыла пасть — землю видно — а-ау-ы-а, вывернув наизнанку челюсти и обнажив ряд розовых нёбных дужек инвективной занавески. Такой розовый, пахнущий белком гофр.

— Не злой, не злой, — приласкал его Макарон. — Вижу, не злой. У злых пасть черная.

После поросенка, остатки которого были все же сплавлены собаке, Макарон вытаращил глаза и перестал не только слушать, но и понимать окружающих, которые что-то там рассказывали, рассказывали…

— И пошли к нам все, кому не лень, — ведал аксакалу непосредственно в «молоко» Артамонов. — Кого только к нам не наслали! Квартальные надзиратели текли нескончаемым потоком, отдел по борьбе с организованной преступностью по плотному графику, муниципалка — всем составом. Не побывал у нас разве что участковый гинеколог! И то потому…

— И тут, Макарон, пришла она, — продолжил перечень посетителей Прорехов, — Спасительница наша…

— Да кто пришла-то? — сквозь дрему спрашивал Макарон.

— Инфляция! — почти обиженно выпалил Прорехов. — Цены поплыли так быстро, что рассчитаться с Фоминатом за его спонсорский взнос нам хватило одного телевизора. И в результате в нашем распоряжении оказался прямо-таки Центр управления полетами: двадцать экранов, штабель видаков, камер, несколько двухкассетников, море кухонной утвари и тачка. Как с куста. Не какие-нибудь тебе там неосязаемые активы, а самые настоящие авуры. Мы предложили государству совместный бизнес — оно отказалось, это его проблемы. Навар получился феноменальным, деньги просто космогоническими. Без всяких там менеджерских штучек. Просто повезло. И тогда наш волевой Артур, вытаращил глаза, словно страдалец запорами, и скупил весь «комок» на первом этаже. Он отправил в Якутск контейнер техники — сплошной пал-секам! Галке взял семь пар сапог и пантуфли, а себе — электробритву с вибратором.

— C вибратором? — удивился Макарон.

— Да, чтобы доставала до луковиц, — пояснил Варшавский.

— Я только одного не пойму: кой черт дернул вас с насиженных мест? все не мог понять мудрости друзей Макарон. — Это и есть ваша так называемая военная служба?

Повествование длилось, пока у Макарона не миновал период социализации. Новичок привыкал к местности в ходе поминутного таскания в ларек, куда его то и дело гонял Прорехов. Обычно этот вопрос решался в борьбе с Варшавским, а тут такая пруха — целый гость не у дел. Кроме ларька, Макарону в обязанность было вменено усваивать и обобщать последние известия. Иногда ему удавалось отлучиться в санузел, и тогда он мог видеть Прорехова, который коленопреклоненно стоял перед писсуаром, из которого, взяв двумя руками за грудки, он пытался вытрясти душу. Макарон обходил мероприятие стороной, падал рядом в ванну, и объем его тела становился равным объему вытесненной им жидкости. В отличие от Прорехова Макарон старался не нарушать законов физики, в каком бы агрегатном состоянии не находился. И тело его, впернутое в воду, перло оттуда на свободу силой выпертой воды, его впернувшей туды.

— Ну ладно, я пойду-побегу, — говорил Прорехову Макарон, приподнимая его над писсуаром и тем самым, прерывая действо.

На чужбине Прорехов рекомендовал Макарону для экономии употреблять «отвертку» в щадящем режиме — бутылка водки на пакет цитрусового нектара.

— И бросай ты свою дурацкую диссертацию! Неужели она тебе не опостылела? — продолжал вербовать аксакала Прорехов из любого положения. Переезжай к нам. Золотых гор не обещаем, как Артур Галке, но подходящую работенку подыщем.

— Надо подумать, — потянулся Макарон.

— И думать нечего, — мытарил его Прорехов. — Без тебя мы тычемся тут, как без анализов. Рынок не можем понять.

— А потом за плохое поведение мы поставили Фоминату двойку, — сказал Артамонов.

— Вот вы все говорите: Фоминат, Фоминат! А кто такой Фоминат? отчаялся узнать главное Макарон.

— Экономно это понятие обозначается как сволочь, — прибегнул Прорехов к домотканому толковому словарю. — Мы его и так, и сяк, и навскосяк — ни в какую, сука. Но в итоге нас выручил. Поэтому — никаких претензий.

В завершение встречи в верхах Прорехов с Макароном набрались пива под селедку, напустили полную комнату бензольных колец и пролежали сутки в агрессивной среде. По истечении времени в комнате было обнаружено два обрубка. При них находились личные вещи усопших. Лежащие навзничь товарищи были настолько высказанными, что вошедшие Варшавский с Артамоновым долго не могли придумать, как приступить к реанимации.

— Да у них тут целый газоносный бассейн! — перекрыл нос Варшавский.

— Макарона точно не поднять — спит, как рельс, — сказал Варшавский и плюнул, развеивая бытовую завесу.

— Этого тоже, — сказал Артамонов, перекатывая Прорехова. — Когда не пьет — человек, а напьется — туловище!

— Их надо отправлять на горно-обогатительный комбинат, — предложил Артур. — Другого способа восстановить я не вижу.

— Развели тут, понимаешь ли, бытие! — решила запустить скандал Галка, заглянувшая на территорию встречи.

— Дорогие товарищи, — произнес полумертвый Прорехов, — вы, конечно, будете, смеяться, но нас снова постигла тяжелая утрата. — И он, бесполезно потормошив Макарона и отчаявшись, потянулся к шкапчику.

— Ну, хорошо, — внезапно заговорил Макарон, тщетно усаживаясь а позу лотоса вверх ногами, — я к вам приеду. Насовсем.

— Он приедет, — подтвердил Прорехов, пытаясь приподняться на локтях. Я его уболтал.

— А что ему здесь делать? — спросил Варшавский и, пособив Макарону сесть на стул, начал хулить тенденцию соратников. — Юристов набрали, а чем заниматься дальше, никто не знает! — выпалил он, исследуя, будто лунную поверхность, только что вынутый из кратера палец.

— Все очень просто, пятачок, — исторг Прорехов горючие пары. — Берем минимальную конфигурацию…

— И выпускаем газету, — продолжил Артамонов.

— Вы сойдете с ума, — предрек Макарон, почесав брюшную пурпуру. Затевать нынче свое издание — такая головная боль! — Он достал из-под кровати припасенную специально для пробуждения бутылку самодельного сидра смесь яблочного сока, водки и газировки из сифона. — Между тем в пустыне Кара-Кум существует крутой способ выращивать арбузы. Надрезают стебель саксаула, расщепляют его и вставляют в расселину семечко арбуза. И саксаул начинает качать своим сорокаметровым корнем-насосом влагу для паразита. Арбуз вырастает огромный, как кубометр! Артамонов не даст соврать.

— Не дам, — подтвердил Артамонов.

На бутылке сидра Макарон смог лишь приблизительно показать, как корень цедит жидкость сквозь толщу песка.

— Поэтому будет сподручнее, если всеми фибрами своего чемодана присосаться к существующей газете и провернуть дело изнутри, — продолжил Макарон. — А демократия пусть пока сгущается, пусть нагуливает жир.

Идея через арбуз была высказана настолько развернуто и метафорично, что с Макароном согласились все, и даже стоявшая в дверях Галка. Чтобы возразить ему вот так же широко и размашисто, а главное — образно, нужно было как минимум на час отложить поход в «Старый чикен», на что никто не отважился.

— Значит, ты предлагаешь произвести обсеменение других органов печати? — переспросил на свой лад Артамонов.

— Да, — ответил Макарон. — Именно так.

— Правильно! — поддержал его Прорехов. — Предложим местным газетам компьютерные услуги. Может, кто и клюнет.

— Вот это разговор! — присоединился к нему Артамонов. — Что бы мы без тебя делали, аксакал?!

— И главное, господа, — подвел черту Макарон, — нас не должно покидать чувство локтя, — и, передернув желваками, поставил точку: — Чувство локтя в собственном горле!