"Тринити" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 2 БУРЯТ

А произошло в землянке вот что… Но сначала — пару строф предыстории, чтобы не напрягать читателя образами не в стык.

Так вот, после победы на выборах губернатор Макаров сбросил в траст свою часть дела — а дольчатая структура бизнеса позволяла произвести это без осложнений — партнеру Прорехову, пожелавшему остаться на хозяйстве. Сбросил и по горячке увлекся обновлением отношений с Федерацией подведомственной территории. При попустительстве переходного периода, когда нормальных законов не было и в помине, губернатор Макаров попытался вовлечь федеральный центр в безумный эксперимент и подтянуть на небывалую новацию — перевести на выплату приведенного фиксированного налога. В результате передела сухой остаток средств после расчета с казной направлялся бы на развитие области. У региона возникал стимул зарабатывать. С предпоследней строки в рейтинге территорий область, по расчетам губернатора Макарова, поднялась бы на девятую и перешла из разряда дотационных в прибыльные.

Однако наладить таким образом дела государственные не удалось эксперимент зарубили на корню. До Макарова дошло, что участвовать всерьез в совершенствовании страны можно, если только ты — президент. У губернатора никаких шансов проявить себя нет. Потому что страна наша не делится на куски — она цельная, единая. И останется таковой, на какие бы округа ее ни разбивали. Макаров понял это на излете второго срока. и занялся исключительно собой. На ловца ему и встретился человек, развернувший вспять всю его жизнь.

Большого ущерба текущей работе занятие оккультикой не приносило. В Макарове легко уживались несводимые занятия — ненадрывная государственная служба и ересь. Эти почти перпендикулярные составляющие придавали характеру и всему поведению Владимира Сергеевича некую двойственность. Однако дисбаланс казенного и дум можно было рассматривать не иначе, как конфликт хорошего с отличным.

Давняя победа на губернаторских выборах дала не только Владимиру Сергеевичу Макарову, но и всей его команде возможность покончить с рутиной и зажить творчески, к чему всегда имелась потенция. Перескочив на более высокую энергетическую орбиту, крышуемый властью полиграфическо-издательский бизнес больше не требовал повседневного присутствия собственников и мог развиваться под присмотром тип-топ-менеджеров, что и привело к высвечиванию протекающих латентно хобби и увлечений.

Артамонову быстрее других наскучивала завершенка — содеянное им и описанное переставало его интересовать почти сразу. Помыкавшись с полгода по занятой местности, он охладел к ней. По примеру Макарова он тоже выдал Прорехову доверенность на управление долей и, покинув город, занялся на стороне продюсированием разного рода культурных проектов.

Дебора несколько опередила его — поступила на Высшие курсы режиссеров и сценаристов.

Прорехов продолжал директорствовать. Хотя мог и не делать этого — в хозяйстве и так все шло как по маслу. Но менять аспекты своей жизни было не в его манере. Он продолжал управлять делом и продолжал пить. С Ренгачом, с Нидвораем, с Толкачевым, с Потаком, с Давликаном и без них.

Со временем губернатору Макарову стало неудобно встречаться с Прореховым. Особенно в моменты, когда он под хмельком рассказывал ему один и тот же заплесневелый анекдот по три раза на дню.

— Здесь уже печатали, — говорил в таких случаях Владимир Сергеевич и наблюдал, как Прорехов уходил от преследования.

Несмотря на дружбу, губернатор Макаров стал ограничиваться терапевтическими дозами присутствия в своей жизни университетского товарища и партнера по бизнесу Прорехова.

Незаметно для себя Владимир Сергеевич ушел в означенную оккультику, поскольку уйти в семью тоже не получалось. Его гражданская жена — Макаров называл ее гражданской войной — Шарлотта Марковна имела широчайшее поле для внесемейного применения, и попасть носом в ее широкую грудь не было никакой возможности. Дочь Шарлотты Марковны по имени Жабель занималась бальными танцами. Негритенок Дастин — приемный сын Владимира Сергеевича — хотя и тянулся к своему опекуну, но постепенно тоже обрел достаточную степень самостоятельности и не нуждался в постоянном внимании. Так что никакой задушевности в родных стенах губернатору Владимиру Сергеевичу Макарову было уже не сыскать. Разве что с домработницей тетей Паней можно было посудачить по душам, но ее рассказы глубже Октябрьской революции в историю не проникали.

С будущим губернатору Макарову все было ясно — делать ему там было особенно нечего. А вот прошлое… прошлое начинало занимать Владимира Сергеевича все больше и больше.

Какое-то время у Макарова продолжала отнимать работа, но не таким уж буквоедом на букву «мэ» был Владимир Сергеевич, чтобы отдаваться ей всецело. Вот и увлекся потусторонними идеями, не покидая рабочего места.

А началось его увлечение нетутошним совершенно случайно. Однажды, находясь в безудержном душевном порыве, Владимир Сергеевич просматривал статистические данные по региону и напоролся на изумительную строчку в отчете, которая холодно констатировала, что наряду с такой-то цифрой белорусов и совершенно невероятным количеством карелов, помимо тающей когорты украинцев и нахлынувших в регион беженцев с Кавказа в области официально проживает всего только один Бурят. Не то чтобы там сотня или вовсе ни одного, а именно один. Это вызвало у губернатора Макарова бурю восторга.

Владимир Сергеевич кликнул по селектору начальника управления статистики Ивана Петровича Спасибенко и спросил:

— Как вы можете объяснить вот это, Иван Петрович?

— Что именно? — не понял вопроса подчиненный.

— Вот это, — ткнул губернатор Макаров в строку отчета.

— Объяснить что? — не врубался служащий.

— Как вы думаете, кто такой этот Бурят? — домогался губернатор Макаров.

— Не могу знать, — отвечал и топтался на месте начальник управления статистики. — Данные к нам просто стекаются, они не персонифицированы.

— То есть, нельзя узнать ни адреса, ни имени? — терзал столоначальника Владимир Сергеевич.

— Да, все безличностно, — развел руками Иван Петрович, досадуя, что ничем не может помочь шефу.

— А мне во как хочется познакомиться! — завелся губернатор Макаров и даже провел себя рукой по горлу. — Вы не могли бы, Иван Петрович, сделать доброе дело?

— Какое? — вопросил начальник отдела статистики.

— Попробуйте, пожалуйста, персонифицировать вот эту одну-единственную позицию для меня лично, — попросил губернатор Макаров. — И заодно подтвердите на практике корректность своего статистического отчета.

— Попробовать, конечно, можно, — сказал Иван Петрович и потянул руку к затылку. — Но, говорю вам, нелегкое мы дело затеваем.

— Понимаю, но вы все же во что бы то ни стало отыщите этого Бурята, воодушевился Макарон, — а как только найдется, немедленно доставьте его ко мне в кабинет днем или ночью!

Ничего не поделаешь, приказ губернатора, хотя и выходящий за пределы только что принятого Законодательным собранием нового Устава области, надо было выполнять или искать другое место работы. Но Иван Петрович не первый, а, кажется, двадцатый год сидел в своем кресле и знал, куда грести.

Заручившись письменным документом, Иван Петрович поднял по тревоге все специальные подразделения УВД и построил «в ружье» уголовный розыск. В район предположительного местонахождения Бурята выехало несколько групп наружного наблюдения Федеральной службы безопасности, которую обслуживало два моторизованных взвода правительственной связи и информации.

Тяжело пришлось поисковикам.

В ходе операции было нечаянно вскрыто около десятка убийств годовалой и большей давности, найдено море трупов разной степени расчлененности и разложенности, выявилась тьма нарушений в других сферах гражданского состояния общества. Во время зачистки под руку попались несколько человек, находящихся длительное время в федеральном розыске. В короткое время были прочесаны все места компактного проживания азиатов. Хватали каждого, кто хоть как-то мог походить на Бурята. Поиски вскрыли положение в регионе национальных и других меньшинств. Была сметена с лица земли целая колония цыган, торгующих дрянью. Одну упертую цыганку опера чуть не загадали насмерть. Благо та успела признаться. Далее сыщики напоролись на десяток точек по подпольному производству водки. Зачистка велась по всем направлениям. Неожиданно для самих поисковиков были найдены несколько угнанных автомобилей, а в финале вскрыли бригаду, которая готовила к отправке за границу килограмм редкого металла европия. В результате поиска в СИЗО оказались десятки неорганизованных хулиганов, многоженцев и проституток. Не вынесли предстоящего шороха и явились с повинной толпы вооруженного народа и столько же непрописанных и незарегистрированных граждан. На всякий случай, от греха подальше.

Но найти Бурята оказалось не так-то просто.

Ситуация дошла до смешного — службы стали забывать о первопричине поиска. Но губернатор Макаров помнил и пытался понять, почему.

— А что, если насчет Бурята — это ошибка в отчете? — то и дело спрашивал он Ивана Петровича. — Может, нет никакого Бурята?

— Есть. Как же нет? Надо искать, — отвечал задумчиво Иван Петрович.

— Получается, если мы кинемся шарить по другим позициям отчета, может выясниться, что весь отчет — липа?! — наводил на крамольную мысль губернатор Макаров.

— Ну, что вы?! — возражал Иван Петрович. — Я два десятка лет на посту. Отчет я готовил лично сам.

Тогда Ивану Петровичу Спасибенко пришлось пойти на крайние меры — он по совету губернатора распорядился поместить объявление насчет Бурята в «Лишенце».

Бурят тут же объявился и позвонил по указанному в газете телефону. Но узнав, что касающийся его вопрос не стоит его выеденного оспинами лица, насторожился. В розыске себя он заподозрил неладное и сказал Ивану Петровичу, что в гробу видал ходить незнамо куда и незнамо зачем, тем более, без повестки и без санкции прокурора. И без того в кочегарке дел по горло.

Но Иван Петрович имел обыкновение доделывать задуманное до конца, и, раз уж решил губернатор познакомиться с единственным в области Бурятом, деваться всем троим было некуда.

— А нельзя ли этого Бурята немножко арестовать, как любил говаривать товарищ Сталин, а? Для блезира, — испросил Иван Петрович соответствующего разрешения. — Раз человек просит. Как вы думаете, Владимир Сергеевич?

— Почему бы и нет? — пожал плечами в трубку губернатор Макаров. — Ради высокого смысла все можно.

Ничего не поделаешь, пришлось пойти на превышение служебных полномочий и просить прокуратуру выписать черновик ордера.

Бурята привели к губернатору Макарову под белые руки. Но прежде, чем привести, уточнили, тот ли это самый человек, который значится в отчете, прописан ли он и не является ли незаконным мигрантом. Все сошлось — это был тот самый единственный в области статистический Бурят.

В момент первой же встречи губернатор Макаров попытался объективировать гостя. Он внимательно осмотрел его и решил навязать беседу о межрегиональной миграционной политике. Но Бурят на поводу не пошел. Его сознание согласно верованию принадлежало исключительно ему, и мнение его ни от чьих других мнений не зависело. Этот хорошо сложенный человек средних лет с правильно посаженной головой и медным азиатским ликом, смахивавшим на таз для готовки вишневого варенья, работал истопником в котельной первой городской больницы, которую временно считал своим буддистским храмом.

Тогда губернатор Макаров зашел с другого фланга.

— Вы уж нас извините, пожалуйста, — сказал он Буряту, — работа такая. Мы должны дойти до нужды каждого конкретного человека.

— Но у меня нет никакой нужды, — не шел на контакт Бурят.

— А почему же тогда вы работаете истопником в кочегарке? — пытался зацепить его за живое Владимир Сергеевич.

— Верхнее образование обязывает, — ляпнул Бурят первое, что пришло в голову.

— Насколько понятно из вашего личного дела, — продолжал губернатор Макаров, перекладывая с места на место на столе толстый скоросшиватель с нанесенным на корочку номером, — высшее образование у вас незаконченное.

— Я же сказал, не высшее, а верхнее, — пояснил Бурят, ткнув пальцем в небо.

— Верхнее? — изумился Владимир Сергеевич. — Как прикажете понимать?

— Очень просто прикажу понимать, — спокойно ответил Бурят, наконец-то поняв, что губернатор Макаров вынашивает по отношению к нему добрые планы. Но, тем не менее, раскрываться не спешил.

— И как же? — повторил вопрос губернатор, чтобы сдвинуть с места затишье в беседе.

— Потому что в кочегаре есть что-то шаманье, — помедлив, ответил Бурят. — Мой отец был шаманом. И я — туда же. Вы же знаете, вся совковая интеллигенция прошла через дворников и кочегаров. Берешь движок — и на крышу снег скрести. Или — в котельную. Возьмите того же Цоя — наш человек. Не зря он половину своей недолгой жизни отработал на подтопке. А знаете, почему?

— Нет, не знаю, — открыл рот губернатор Макаров, радуясь, что завязывается интересный разговор.

— А вот почему, — незаметно для себя окрылился Бурят, — когда смотришь в огонь, в это пекло, лет пять или больше подряд, начинаешь все догонять. И уже ни воровать не тянет, ни врать, ни обжираться. Такое высокое понимание жизни приходит от огня, что спрыгнуть оттуда становится невозможным.

— Не воруйте, и не судимы будете, — сказал Макаров совсем не к месту.

Как выяснилось позже, уже за чашкой чая, на которую с пятой попытки губернатору удалось уболтать Бурята, он спокойно работал в кочегарке, исповедовал Алмазную сутру и созерцал огонь. В перерывах между сменами Бурят так же спокойно занимался четырьмя благородными истинами и любил посидеть в расслабоне за чтением Мантры. Он считал буддизм вывернутым наизнанку эгоизмом и по уровню своего мировосприятия веры находился пока что в первой колеснице спасения. Именно поэтому своими россказнями он не понуждал собеседника прямо сейчас же срываться с насиженного места и трюхать на край земли, где на берегу озера Куку-нор можно скорешиться с вечностью.

На этой почве и сошлись Бурят с губернатором.

После ряда пробных проникновенных разговоров, они стали едва ли не ежедневно запираться в комнате, которая находилась сразу за губернаторским кабинетом, и часами мурыжили друг друга своим видением проблемы.

Губернатор давал своей помощнице по службе команду никого из толкущихся в приемной живьем в кабинет не впускать, а всем звонящим виртуалам, за исключением фигур из администрации президента, отвечать, что его нет. А сам часами мял с Бурятом желанную тему.

Конечно же, не о переустройстве имения они говорили, как Обломов с Захаром, но и о главном пока не получалось.

Много дней и ночей в своих разговорах они ходили вокруг да около, никак не попадая в нужную струю. Слишком масштабной была тема, к которой губернатор Макаров стремился подтянуть Бурята.

— А как вы оказались здесь, у нас? — спрашивал Владимир Сергеевич, заходя издалека.

— Меня командировало мое селение во главе с отцом-шаманом, — отвечал Бурят. — Командировало в МГУ на философский факультет, чтобы я набрался ума. Собрали денег и отправили. Я поехал, поступил, приступил к учебе. Денег не хватало, и я начал потихоньку практиковать, подрабатывать. Врачевать, так сказать. Меня засекли умные люди и после диплома выселили сюда, к вам, за сто первый километр, за черту оседлости.

— Как это практиковать? — переспросил Макарон. — Шабашить, что ли?

— Не шабашить, а шаманить, — пояснил Бурят. — Лечить людей, помогать им. Но, видно, не ко времени пришелся. Оказалось, что без лицензии заниматься таким ремеслом нельзя. А лицензию на этот вид деятельности может выдать только сам министр здравоохранения по кличке «два процента». Прикидываете, какой взнос я должен был организовать, чтобы официализироваться на своем поприще?

— А послали-то тебя зачем твои селяне? — губернатор интересовался темой глубже. — Просто поучиться наукам, как Ломоносова?

— Да нет же, — нисколько не юлил Бурят, — чтобы получить знания для проведения нашего родового эксперимента.

Бурят распознавал людей на подлете. Губернатора Макарова он уже совсем не боялся, поскольку тот не вызывал у него подозрений даже в самом сакраментальном смысле.

— Какой эксперимент, если не секрет? — продолжал пытать своего нового друга Владимир Сергеевич, сожалея, что дальше первой точки в знакомстве ему пока что пройти не удалось. Бурят свертывался в трубочку, как сигара или чайный лист.

— В данный момент сказать не могу, — куксился он в каждом месте разговора о главном. — А поскольку возвращаться назад в селение, не выполнив обещания, я не мог, вот и подвис здесь, у вас… неподалеку.

— И задание предков, понятное дело, пришлось бросить? — давил и добивался своего губернатор Макаров.

— Нет, зачем же? Не пришлось. Зачем же бросать? — еще немного обнажился Бурят. — Я продолжаю заниматься этим в режиме самопознания.

— Вот как?! В режиме самопознания? Интересно, — промямлил губернатор Макаров, недовольный тем, что не может вытащить Бурята на откровенный и окончательный разговор. Уверенность, что Бурят знает именно то, что нужно, у Владимира Сергеевича не исчезала. Но Бурят ловко уходил от логического преследования собеседника.

Вместо нужных ответов Бурят для затравки поведал, как он недавно совершил удивительную поездку под его собственным названием «день объезда мест».

— Люди перед смертью стараются объехать памятные места, — завел он непрошенную пластинку. — Они стремятся посетить малую родину и края, близ которых произошли основные события их жизни. И один мой друг — господин Пахтингер, решил перед смертью заскочить на родину в Львов — да там и умер. Сердце не выдержало. Поэтому я придумал не ждать старости. Мне показалось, что лучше объехать любимые места не перед смертью, а в зрелые годы. Мне даже сон приснился, прямо с конкретным названием — «день объезда мест». Странное название, но точное, хотя за день мне было никак не обернуться. Ведь это условно — «день объезда мест». В реальности убить мне пришлось целый месяц, который, по правде сказать, пролетел как день. Где я только не побывал за это время! А мест сколько напрашивалось на посещение! И туда хотелось, и туда, просто хоть бери и всю жизнь свою повторяй сызнова! Я шел на поводу у стремления — посетил все места без исключения, чтоб перед смертью не кидаться по земле из конца в конец.

— Больно рано помирать собрался! — заметил губернатор Макаров. — Лет-то тебе не столько, сколько мне.

— Дело не в этом, — расшил тему Бурят, — просто я привык все делать впрок, тем более такой ответственный и важный ритуал. Ведь лучше это совершить, пока молодой, а то впоследствии не представится возможности заболею или война, например. Потянет меня в эти места, а я не смогу поехать и сойду с ума.

— Это верно, — поддержал его Владимир Сергеевич. — Насчет войны особенно. Того и гляди, начнется. Ну, и куда же ты ездил?

— Сначала я отправился домой, — повел Бурят свой рассказ. — Взошел на гору детства. Оттуда все видно. Вся жизнь. Потом ездил в интернат, где учился. Пробыл несколько дней. Оказалось, там меня все еще помнят. Когда учителя отпустили, я подался на пастбища, по которым с отцом хаживал и где он меня всему обучил. Провел некоторое время с пастухами. В конце путешествия заглянул на могилу отца. Вместе с селянами ходил на кладбище, они отца почитают. — Бурят рассказывал, а губернатор Макаров с его слов представлял долину, окаймленную горами, несколько юрт — по костру в каждой и еще один общий огонь посреди стойбища — контровой, для тех, кто не уследил за своим. От общего огня в любое время можно возобновить свое личное пламя берешь готовый факел, всунутый в пекло, и несешь в свою юрту. За родовым огнем наблюдает шаман — в его обязанности входит поддерживать пламя круглосуточно в негасимом состоянии. Близ этого костра — все шаманьи приспособы. А над головой — высокие звезды, спокойное небо, и невдалеке табун. Кони похрапывают и слышно, как передергивают кожей, — значит, им и ночью нет покоя от насекомых. А в юртах спят сестры Бурята, их четверо. Они спят голые, потому что натерлись маслом — и все насекомые им по барабану.

— Ну, а насчет задания своего спросили тебя селяне? — не отпускал темы губернатор Макаров. — Или они забыли, зачем посылали?

— Конечно, спросили! — деланно возмутился Бурят. — Кто ж о главном забудет? Я рассказал как есть. Отчитался по всем статьям. У могилы отца все им и поведал. Сказал, что продолжаю работать над вопросом и что обязательно проведу эксперимент, вот только подготовлюсь получше. Они меня по новой благословили на дело и проводили.

Макарон все ждал, что Бурят пригласит его куда-нибудь на системную тусовку в родные края, где можно было бы воочию увидеть чудеса, творимые его собратьями. А Бурят в своих разговорах только знай ходит вокруг да около, отирает подступы, обивает пороги.

Но, как говорится, вода камень точит. Сдался-таки Бурят, заговорил. Вытащил его губернатор Макаров на правильную велеречивость. И Бурят приступил, чему, кажется, и сам был несказанно рад.

Случилось это, правда, не на Тибете, а во время их совместной поездки на АЭС, которую губернатор Макаров курировал и давно собирался пожурить за запущенную экологию да выпороть за слабую социалку. Владимир Сергеевич был для станционных работников одновременно и грозой, и своим человеком.

Под вечер, завершив деловую часть поездки, Макаров с Бурятом забаррикадировались на берегу водохранилища. Вместе с ними отправился порыбачить и сопровождавший их по объекту главный инженер станции Силуан Григорьевич Пестров, приятель губернатора.

Здесь, на большой воде, было раздолье для рыбалки. Сюда не заходили стоки из охлаждающей рубашки атомных реакторов. Рыба стремилась на крючок как никогда — набралось и жерехов на жарку, и судаков на варку. До самой крайней темноты шел клев, до самых звезд. А когда развели костер — звезды сразу отступили. Инженер Пестров был дока в рыбных вопросах и очень годился в качестве проводника по местности.

Владимир Сергеевич длинной деревянной ложкой помешивал тройную уху, а Бурят улучал момент, когда охрана свалит по постам. Бурят понимал, что рассказывать губернатору Макарову о своем коварном и антиобщественном плане все равно когда-то придется, а здесь обстановка сама располагает. Дождавшись, когда Владимир Сергеевич уляжется поудобнее на бок после меры наваристого рыбного бульона, а Силуан Григорьевич вообще завалится в палатку, Бурят кивнул головой в сторону затихающего инженера, как бы оправдываясь, — ведь при нем было никак нельзя!

— Конечно, конечно, — согласился губернатор Макаров.

Бурят начал свой рассказ плавно, издалека:

— Выявить с достаточной точностью, в какой момент жизни ко мне втерлась эта коварная мысль — совершить побег из застенков своего собственного организма, я уже не могу, слишком давно это было, — заговорил Бурят, словно сверяя речь с каким-то древним свитком. — Но, однажды возникнув, эта мысль зафиксировалась у меня в мозгу неповторимой комбинацией аминокислот и больше уже не отпускала. Она стала подстраивать под себя все другие происки сознания… И я поведал о ней отцу.

Тут к костру вынесло кого-то из обслуги, и Бурят, сидевший спиной к охранникам, среагировал на шум и смолк.

— Продолжай, продолжай, — велел ему губернатор Макаров и жестом предложил удалиться ошалевшему водителю, который сдуру решил уточнить, во сколько завтра подъем.

Бурят дождался, когда водитель уйдет, и поплыл дальше:

— В книге «Отчет о проделанной работе» Артамонов верно подметил, что ваш бизнес в те неспокойные годы был похож на бег через реку по льдинам промедление было смерти подобно, остановишься — утонешь.

— Да, всякое бывало, — согласился с введением Владимир Сергеевич и вспомнил золотые времена.

— Так вот, — переместился из-под дыма Бурят, приговаривая себе под нос: «куда дуля, туда — дым». Он вытягивал вперед кукиш, повелевая дыму плыть в указанном направлении. — Мне в своих рассуждениях тоже приходилось как бы перебегать реку по ледоходу. Только мысленно. Оглянувшись назад, я уже не мог поверить в то, что перебежать удалось. Пытаясь проанализировать идею обратного хода жизни, я был не в состоянии определить, на основании каких соображений пришел к ней.

Бурят намеренно прибегнул к известной метафоре о беготне по ледоходу, чтобы запараллелить свою логику с логикой губернатора.

«Мудрено все это, — подумал Владимир Сергеевич. — Но, похоже, что не вранье. Чувствуется, что текст выстрадан». И сказал:

— Ну, а отец что? Ты сказал, что поведал об этом отцу.

— Да, водитель ваш чуть мне мысль не перебил, — встрепенулся Бурят. Отец сказал, что вся его жизнь ушла на растолковку вопроса о возможности заднего хода. Но, чтобы решить его практически, отцу не хватило ни окончательных знаний, ни времени. И он доверил мне довести дело до конца.

— Теперь я понимаю, почему тебя зовут Вячеслав Вячеславович, догадался губернатор Макаров. — Давая имя, отец посвящал тебя в свое дело, зная точно, что сам не успеет.

— Да, это верно, — согласился Бурят. — Он знал, что, кроме меня, вопрос его жизни никто не решит.

— Ну, и с чего у вас началось? — поощрял Бурята к продолжению исповеди Владимир Сергеевич. — Должен же был быть какой-то толчок.

— Да, конечно, — возвращался из памяти Бурят. — В детстве мы с отцом занимались хозяйственным рафтингом, сплавляли бревна для личных нужд по горной речке. У поселка, уже на равнине, река петляла как змея, этакими полувосьмерками, удалялась и вновь возвращалась. Однажды ночью мы долго спускались вниз и никак не могли доплыть до известного нам камня. Как выяснилось, мы плыли по кругу. По причине паводка на одном из крутых поворотов происходило перетекание воды из нижнего витка реки на верхний. Этот эффект создавался быстрым течением и сильным напором воды. Мы в полусне трижды проплыли по одному и тому же месту. Потом засекли курьез и веслами исправили его. Таким образом, ввиду каких-то сторонних обстоятельств нарушился генетический код русла, вода проходила через точку несколько раз, чего в природе, как принято считать, не бывает. И мне в голову втемяшился вопрос: почему точно такой же протоки не может появиться у нас в мозгу?

— Просто башка отсырела, — иронично заметил губернатор Макаров. — У меня такое бывало. Надо согреться спиртным, и напасть как рукой снимет.

— Может быть, — сказал Бурят и приутих, заторможенный минутной несерьезностью слушателя.

— Ты говори, говори, не обращай на меня внимания, — стал выруливать на нужный путь Владимир Сергеевич. — То есть, ты сравнил себя с водой?

— Да, — сказал Бурят и риторически спросил: — А чем, собственно, мы отличаемся от воды? Да ничем. Там — колония молекул воды, а в нашем случае колония клеток, называемых человеком.

— Что верно, то верно, — согласился Макарон. — Человек на две трети состоит из воды. Остальное — суша.

— И мне подумалось, — продолжал свои словесные изыски Бурят, — что и в наших человечьих кодах могут образовываться бреши. Если клетки ринутся в них, то нарушится стройный ход движения жизни вперед. Колонии наших клеток устремятся в другом направлении. Такие бреши существуют на всех энергетических уровнях. Энергия образов, или, как мы ее называем, наша духовная мыслительная энергия, ничем не отличается от энергии воды и энергии состояния слоев атмосферы.

— Так уж и не отличаются? — воспротивился губернатор Макаров, сыто крякнув после очередной порции ухи.

— Не отличаются, — был тверд Бурят. — Ведь нет четкой границы между живой и неживой природой, как нет четкой границы между нормальным и, так сказать, ненормальным, сумасшедшим человеком. Наконец, нет четкой границы между мужчиной и женщиной. И нет четкой границы между жизнью и смертью. В каждом из случаев имеется целый спектр переходных форм.

— Насчет мужчины и женщины за примерами далеко ходить не надо, признался Владимир Сергеевич. — Имелась у меня в знакомых одна переходная форма по имени Света — удивительной нежности человек. Теперь она — не она, а — он. А вот насчет границ живого с неживым — не очень ясно, — процедил через себя полученные данные губернатор Макаров, чтобы не упустить нить. — И особенно мне неясно насчет отсутствия границ между жизнью и смертью.

— Есть человеки, которые мертвы при жизни, — пояснил Бурят, — а есть такие, которые ушли, но остались с нами. Неужели не понятно?

— Понятно, — легко принял иллюстративный материал губернатор Макаров.

— А теперь я с вашего позволения пройдусь насчет живого и неживого, испросил разрешения Бурят. — Морская вода, например, в темноте светится, если ее взболтнуть, — стал педалировать он на своем личном опыте, радуясь правильно поставленным вопросам. — Это планктон. Он не только начало пищевой цепочки, он — энергия воды, легко и сразу переходящая в энергию света и обратно. Я был на Северном море у своего друга Сбышека. Он повел меня ночью на берег, взял палку и крутанул пару раз под ногами. И чтобы ты подумал? Возникло свечение, море заискрилось, прямо целый фейерверк. Планктон — это непосредственно энергия, которая готова тут же перейти в любые другие формы не только через желудок кита, но и через движение — в свет, в электрический ток, в звук и так далее — во что угодно.

— Планктон мне друг, но истина дороже, — сказал губернатор Макаров. Насчет границ живого с неживым — согласен. Считай, что ты меня уговорил.

— В этом вся соль, — досказал Бурят. — Движение — это переход энергии.

— Что верно, то верно, — не рвал разговор Владимир Сергеевич. Артамонов неспроста сравнивал бизнес именно с беготней по льдинам.

— То есть, вы понимаете, о чем идет речь в моем случае, присматривался к Владимиру Сергеевичу Бурят, стараясь распознать, сечет тот строй его слов или нет.

— Безусловно, — отвечал Макаров.

— Все это мы обсудили с отцом, и он сказал: мне не хватило времени обобщить все, а у тебя впереди целая жизнь — попробуй. И я сказал — хорошо, попытаюсь.

— А что именно сделать предложил тебе отец? — кинулся неврубчивым Владимир Сергеевич.

— Что именно? Сейчас попробую объяснить, — продолжал Бурят. — Я говорил, что не могу упомнить точно, по каким таким льдинам и водоворотам сознания неслись мои мысли, но они привели меня к заключению, что смерть это личное дело каждого.

— Смело сказано! — не удержался от эмоции губернатор.

— Конечно же, я имею в виду естественную смерть, — подправил себя Бурят. — Смерть от физических агентов — радиации, невесомости, перегрева, дорожно-транспортного происшествия и так далее — не считается.

— Как это «личное дело каждого»? — неподдельно удивился Макаров.

— А вот так, — оживился Бурят. — Мы сами замыкаем круг. Сами открываем его и сами закрываем. Только вы не подумайте, что я говорю о чем-то таком, что заносит нас в компетенцию Создателя, нет, просто Бог настолько демократичен по отношению к людям и настолько дает нам свободу, что мы сами, пусть и с его согласия, но са-ми! — принимаем основные решения, касающиеся нас. Мы умираем и уходим из жизни потому, что в какой-то момент перед смертью соглашаемся с ней, хотим ее. На чей-то вопрос: да или нет? — мы отвечаем:- да!

— Нет, нет и еще раз — да! — прикололся губернатор Макаров. — Я даже знаю, на чей мы отвечаем вопрос.

— Меня долго терзали нюансы — почему в старости люди впадают в детство и откуда пошло выражение: устами младенца глаголет истина. Выходит, есть скрытая связь между началом нашей жизни и концом. А также, наоборот, между концом и началом.

— Естественно, есть, — как мог, участвовал в разговоре Владимир Сергеевич.

— Будьте как дети, говорил демиург, — подытожил абзац Бурят. Неспроста ведь он так говорил.

— Будьте как дети, но не забывайте, что в гостях, — губернатор Макаров продолжил фразу, показавшуюся ему незаконченной.

Бурят сделал вид, что не расслышал шутки, и расширил доклад на тему своих терзаний:

— Почему отмечают девятый и сороковой день после смерти, а не десятый и сотый, например? — задал он вопрос скорее сам себе. — Что такого занимательного происходит в эти дни? Вы, верно, слышали, что сны человеку снятся за несколько секунд до пробуждения?

— Да, читал где-то, — сказал Владимир Сергеевич. — Ну и что?

— Не всю ночь напролет, — повторил Бурят, — а перед самым открытием глаз.

— Допустим, — без всякой полемики принял информацию губернатор.

— Точно так же за несколько минут до смерти перед человеком, как во сне проносится вся его жизнь, словно он сбрасывает ее на дискету для последующей передачи на сервер, — сообщил Бурят. — Физическая суть человека возникает и иссякает согласно генетическому коду, но она сходит на нет вовсе не без его ведома. Умирая, человек не умирает, а передает управление собой с локального пульта на центральный. Вот и все.

— Не может этого быть! — не поверил и возмутился Владимир Сергеевич.

— Как раз и может.

— Но, если все так просто… — развел он руками.

— Конечно, не просто. Умирая, человек не умирает, а начинает видеть сон, в каждую минуту которого раздается вопрос, как в игре «О! Счастливчик!»: «Вы действительно решили умереть, вам на самом деле хочется в эти долины?» И вы смотрите этот сон — три дня, те самые три дня, в течение которых человека по странной традиции стараются не хоронить, а держат в гробу, потому что он, может быть, еще и не умер. Прекрасный сон, в котором душа, освободившись от тела, парит и радуется. И, если в первые секунды сна вы сориентируетесь и ответите «нет», то ваша взяла, а если согласитесь умереть — извините, вас похоронят. А за девять дней, по прошествии которых мы первый раз поминаем покойника, полностью и безвозвратно разлагается наша кровь — доказано опытами. А вот мозг наш смотрит этот сон не девять, а целых сорок дней. Его клетки, питаясь друг другом, продолжают посылать в центр нашего «я» последние импульсы, спрашивая: ну, как, нравится здесь? Хотя уже поздно и ответить некому, тем не менее импульсы идут… И считается, что после сорока дней душа наша полностью освобождается от всех физических пут и проблем. И мы попадаем в рай. Это вторые поминки — на сорок дней.

— То есть, из нашего тела — из куколки, всей в белке и в говне, навсегда выпорхнула бабочка — наша душа? — вопросил губернатор Макаров. Правильно я мыслю?

— Правильно, — обрадовался Бурят столь благодарному слушанию.

— Парадоксально! Но почему именно в рай, а не в ад? — Владимир Сергеевич старался не упустить логики и потому внимательно следил за цепью рассуждений Бурята.

— На самом деле никакого ада нет, есть только рай. Вернее, есть и ад, но это тоже инструментарий Бога, — сообщил Бурят еще одну сверхновость.

— А ты не боишься навлечь на себя гнев Божий? — спросил губернатор Макаров.

— Боюсь, — честно ответил Бурят. — Ну, а кто меня, если не он, подводит к этим затеям?

— Не знаю, — призадумался Владимир Сергеевич. — А вдруг не он?

— Здесь вопрос веры, — сказал Бурят. — Я верю, что он. Бог настолько многотерпим, что в конце концов прощает даже самого последнего грешника и предоставляет ему рай. Через тысячелетнюю скорбь, через тернии, через все что угодно, но конечная цель — спасенная душа человека. В итоге любого движения, сколь угодно трудного и сложного, все равно впереди рай, потому что Бог не может проиграть дьяволу ни одной человеческой души, Он не проигрывает, Он не отдает своих душ никому, хотя дьявольское воинство пытается паразитировать на его пастве. Мы являемся собственностью Бога, вернее, все наши души принадлежат Ему. А дьявол пытается приворовывать, он с помощью всяческих ухищрений ворует у Бога наши души и пожирает их прямо живьем, со специями. Любит он души подпорченные, с тухлинкой, особенно с тяжкими и смертными грехами, и особенно души предателей — это для дьявола особый деликатес. Бог не способен побеждать, вернее, он не хочет видеть человека сломленным и наказанным, не в его это правилах. Он хочет, чтобы каждый человек стал личностью. Зачем Ему побеждать человека? Он мог бы просто не создавать его, вот и вся недолга. Бог, как Цой, никому не хочет ставить ногу на грудь. А побеждать хочет только дьявол, но ад не принадлежит ему. Ад принадлежит Богу, и он туда, как в карцер, никого не направляет. А для острастки ад — дело очень полезное.

— Вот как! — радостно встрепенулся губернатор Макаров, немало в своей жизни нагрешивший.

— Конечно, это не значит, что надо гневить Бога и испытывать судьбу, растолковал сказанное Бурят.

— Конечно, конечно, — согласительно кивал Владимир Сергеевич.

— Дело в том, что Бог пасет свое стадо, то есть наши души, и за их счет растет его энергетический потенциал. За счет нашего добра Бог делается сильнее, и дьяволу воровать становиться все сложнее — вот так и идет эта борьба, обычная борьба, но не двух миров, как нам пытаются преподнести, а одного божественного мира и обычного рядового карманника-дьявола со свитой-братвой, которая ленится где-то на сквозняках вселенной выращивать свой продукт, им проще воровать. А Бог культивирует свои-наши души нормально, стабильно и прогрессивно, с хорошим менеджерским подходом. Честно говоря, мне бы хотелось быть взятым к себе Богом, но чуть позже. И я подумал, а что, если не согласиться со смертью и не сразу поддаться ее красивому гипнозу, не пойти у нее на поводу, а сказать ей: нет! И несмотря ни на что, не захотеть в эти долины! Что будет тогда?

— Вот именно, что будет тогда? Ведь это как раз идет вразрез с божественной трактовкой души, — воодушевился губернатор Макаров, понимая, что именно сейчас Бурят произнесет главное, и основная цель столь продолжительных бесед наконец-то будет достигнута.

— Да нет же, — правил беседу медный философ. — Если мы отважимся на мой эксперимент, мы тоже явимся пред лице Его. Но чуть позже и с другой стороны. Явимся с душами непорочными и невинными, как у детей. Это будет подарок Богу. Я знаю, чем закончится эксперимент, но для его чистоты надо на самом деле оказаться на краю смерти.

— Это еще зачем? — испугался губернатор Макаров.

— По-другому не получится. Но не в смерти дело, — продолжал Бурят, — у нас всегда есть альтернатива и при смерти, и при рождении. Мы сами принимаем решение — рождаться нам или нет. То есть, одни выбирают жить — и живут, другие, исходя из полученной накануне информации, решают не рождаться — и не появляются на свет. Если ты родился, то живешь, как феномен, а если не родился — живешь, как нумен. Ясно? Нумен — это то, что есть, но чего мы не ощущаем и не можем на данном этапе развития определить с помощью приборов. Но ведь то, что существование нумена ничем не определено и никем не ощутимо, еще не значит, что оно, это его существование, отсутствует. Верно?

— Верно-то оно верно, но ты полагаешь, что именно по этой причине у нас в области не появляются все новые и новые буряты? — спросил губернатор Макаров.

— Очень даже может быть, — улыбнулся буддист.

— Я слышал, что полное отсутствие чего-либо называется нульсон, а совсем не нумен, — сказал Макаров.

— Вполне возможно, — ответил Бурят, заметно уставший от своего рассказа. Нелегко он ему давался.

— И ты что, действительно краем глаза видел рай? — вернул Бурята на пару абзацев назад Владимир Сергеевич.

— Да, это было очень похоже на рай, — ответствовал Бурят. — Я видел, как я летел с обрыва куда-то вниз, в какую-то прекрасную долину, но чьи-то руки подхватили меня и водворили на место — на край обрыва. «Значит, еще рано», — подумал я и тормознул эксперимент по омоложению клеток до лучших времен. Я не знаю, что было там, в долине, но гармонию, о которой мечтал мой отец и о которой мечтает каждый человек, я видел. Я не один десяток лет готовил себя к этому шагу. И теперь чувствую, что готов.

— Невероятно, — удивлялся губернатор Макаров и не мог удержаться от любопытства. — Ну, а что дальше происходит с человеком, который решил не умирать?

— По идее, — поделился соображениями Бурят, — по всем моим расчетам, у него должно начаться омоложение клеток. Обратный ход жизни. Мой эксперимент удалось отчасти провести Гоголю. Думаю, что ему в голову пришло нечто подобное. Он тоже лег умирать, как показалось всем вокруг. И если бы его не похоронили, возможно, он бы смог развернуть свою жизнь вспять. Ведь когда его эксгумировали, он был перевернут в гробу, а в руках держал свои собственные волосы. Значит, его похоронили живым. — Рассказывая это, Бурят машинально взялся за свои волосы, и посмотрел, не лезут ли они у него. Кисть его руки при этом приняла характерное положение руки живодера, поднявшего котенка, перед тем как утопить.

— У меня просто дух захватывает, — не сдержал своих эмоций Макаров. Выходит, что смерти нет!

— Да, смерти нет, — ответил Бурят. — Есть только тайм-аут.

…Бурят сделался отдушиной в жизни губернатора.

Повседневная служба Владимира Сергеевича, ранее заполнявшая без остатка все его мысли, стала теперь не такой рутинной. В ней появился дополнительный смысл. Под влиянием Бурята губернатор Макаров в своей административной практике перестал быть совсем заоффшоренным — научился мягче воспринимать слова «дилинг» и «толинг», начал обращать больше внимания на людей, на личность — не все же бумаги, процентные ставки да взаимозачеты с трансфертами.

Бурят отмечал настроенческие сдвиги губернатора и всячески способствовал улучшению его морального состояния. Между ними установились сложно-подчиненые отношения. Владимир Сергеевич подумывал устроить Бурята к себе на работу заместителем, но Бурят отнекался. Ему и так неплохо жилось. Макаров был человеком хлебосольным, и на рациональном вскармливании у него, как на постоялом дворе, постоянно паслась масса сторонних людей. В его частной резиденции без конца дневали и ночевали спортсмены, гости из солнечной Азии, коллеги из смежных регионов, друзья детей. И всем хватало места и тепла. Бурят тоже не стеснялся пользоваться гостеприимством и принимал его как само собой разумеющееся.

Находясь под влиянием мутагенных факторов постоянного присутствия, губернатор Макаров стал предъявлять Бурята публике не как нового друга, а как вторично сморщенную почку, с таким подтекстом: человек, мол, больной болен идеей, но в своем роде очень показательный.

— Мой личный Бурят, — говорил Владимир Сергеевич, знакомя с ним кого-то из подчиненных. — Енот Самураевич. Прошу любить и жаловать. Специалист по обратному развитию. Занимается омоложением формулы. Клинически манифестный случай.

Люди улыбались и ничего всерьез не воспринимали. У каждого свои загибоны, полагали они. И правильно делали. Бурят тоже привык к подобным выпадам губернатора Макарова и не обращал на них внимания. Или почти совсем. Просто после каждого такого представления и без того предельная мишеневидность лица Бурята усугублялась. Лицо от стеснения расплывалось в широкой лучезарной улыбке, которая ежегодно появляется у всего прогрессивного человечества в ночь с 22 апреля на 5 марта.

Каждый день, часа за два до начала рабочего дня, проскочив по коридору третьего этажа административного здания, собеседники прокрадывались мимо уборщиц и охраны и задраивались в укромном кубрике за кабинетом губернатора. И прерванный вчера на полуслове Бурят — надо же, какую память имел, продолжал:

— В старину, когда еще у нас в стране недовольными занималось КГБ, а довольными ОБХСС, в книге Анатолия Мартынова «Исповедимый путь» я прочитал об эксперименте по психокинезу, который проводил Поль Сирак в присутствии восемнадцати человек. Он вручил Ури Геллеру — человеку с необычными способностями стирать магнитные записи, исчезать, гнуть металлические предметы в любую конфигурацию, — он вручил ему проросший боб золотистой фасоли и попросил пустить время вспять. Ури зажал в кулаке фасоль, продержал тридцать секунд и раскрыл руку — на ней лежал целый конский боб без каких-либо следов прорастания. Это явление неоднократно воспроизводилось им впоследствии, что свидетельствует о том, что психокинетическое воздействие человека на время имеет место быть.

— Неужели это возможно? — не верил Макаров.

— Возможно, — легко втягивал кислород Бурят. — Ведь по сути ничего не меняется. Все должно закончиться так же, как и началось. Просто путь к исходной точке можно пройти не только в прямом, но и в обратном направлении.

— Честно говоря, — признался Владимир Сергеевич, — мне про это почитать как-то не довелось.

— Я дам вам эту книгу, — оживился Бурят.

— Отлично! — воскликнул губернатор. — Будет чем заняться завтра на ближайшем заседании Сената.

— Так вот, — стал подытоживать свое повествование Бурят, которого, похоже, было уже не унять. Его намерение завершить монографию без всяких понуканий совсем ничем не прикрывалось. — Все мы появляемся из черной энергетической дыры и в черную энергетическую дыру уходим. И не только мы одни — все, что есть на земле, живое и неживое, приходит и уходит в эту дыру. Все, в чем присутствует энергия, — и деревья, и травы, и животные, рождаясь и живя, аккумулируют энергию, и, умирая или погибая, значения не имеет, вновь излучают ее, и она устремляется в черную дыру. И даже камни, зарядившиеся энергией во время тектонического взрыва, тоже испускают энергию в свои периоды полураспада, и она тоже устремляется в дыру.

— Постой-ка, — тормозил его губернатор Макаров. — А кой прок от всего этого? Кому и зачем все это надо?

— Прока нет никакого, — не стал ничего выдумывать Бурят. — И, тем не менее, все, что есть на земле, — живое. Или было живым, пока его не коснулась рука технократического, техногенного. Взять, например, все ту же воду.

— Опять вода, — сказал Владимир Сергеевич с оттенком некоторого сожаления.

— Да, вода, мой друг, а в ней — медузы, почти на сто процентов состоящие из воды. А рядом с медузами плавают еще меньшие твари, которыми медузы питаются, а рядом еще меньшие, и так до самых маленьких, которые уже питаются исключительно молекулами воды, после которых идут просто сами молекулы воды, которые тоже питаются разного рода минералами и металлами, растворенными в самой же воде.

— И что дальше? В чем фишка? — спешил понять все сразу Владимир Сергеевич, хотя торопыгой себя не считал.

— Фишка в том, что эти минералы в конце концов оказываются в воде. А каким образом? Да сама же вода их и захватывает, растворяя породу. Вода это живое существо, организм, состоящий из тысяч и тысяч клеток. Одновременно он сам является кровеносной системой уже для другого организма под названием Земля. И так далее.

— Может, я плохо пасу, но нить разговора я уже точно потерял, признался Макаров. — Давай сначала, — попросил он Бурята.

— Да никуда она не делась — эта нить. Смысл в том, что в мире все замкнуто само на себя. Иными словами, не спираль лежит в основе Вселенной, а маятник. Ученые ошиблись, хотя в первом приближении были правы. Мы возвращаемся в исходную точку не на новом витке, а завершив очередное колебание с амплитудой, соответствующей нашему генетическому коду.

— Чтобы прийти к такому выводу, я полагаю, — сказал Владимир Сергеевич, — нужно было перелопатить все, что написало человечество с начала существования.

— Да, попотеть пришлось, — не стал спорить Бурят. — Но я вывел нашу с отцом теорию не из книг, а из простых фактов жизни, — отмел он догадку Макарова о сверхъестественном.

— Из каких, интересно? — попытал его Владимир Сергеевич.

— Из самых рядовых, — взялся растолковывать положение Бурят. — Берем наши обычные человеческие игры — человек придумывает их по образу и подобию своего внутреннего устройства и сообразно единому генетическому коду Вселенной. В обычных игральных картах козырная шестерка бьет туза, в шахматах пешка проходит в ферзи. Или взять страну в целом — государство сажает в тюрьму авторитетных людей, чтобы оттуда же и управляться. Или взять Чечню. Федерация решила приструнить ее, прижать, уничтожить — а в результате получила такую чеченскую мафию, которая скупила и захватила страну изнутри. И даже страны бывшего СЭВ прихватила. Теперь куда ни ткнись — все чеченское, потому что все замыкается на себя. Любая система, захватывая другую, полностью утрачивает себя. Римляне завоевали греков и стали нанимать их в качестве дешевых учителей своих детей. Вскоре Рим пал. И вот еще факт евреи, не имея земли, придумали деньги и достигли немыслимого национального единения. Деньги, как финансовый инструмент, до конца подвластны только им. Как только евреи отвоюют землю и поставят точки над iзраилем, их вековое единение быстро сойдет на нет. Затея с государством Израиль — тупиковая. В том смысле, что утратится общность. В этом вся логика. В этом суть кода. Сама ДНК тоже замкнута на себя — цепочка начинается с тех же элементов, какими и заканчивается, чтобы иметь возможность бесконечного повторения, клонирования. Во всех этих перечисленных случаях имеется наличие замкнутости, законченности. А все потому, что Галактика наша замкнута сама на себя, и мы плоть от плоти и кровь от крови ее программные продукты. Не звезды, не планеты и не далекие миры видим мы в небе, а всего лишь молекулы и атомы, из которых состоят клетки наших внутренностей.

— Мне уже нравится, — сказал Макаров. — Значит, не звезды, а кишки мы свои видим в небе? Да задний проход немного, и больше ничего?! — Владимир Сергеевич даже немного мерзнуть от столь плотного гипертекста, озвученного Бурятом, и заказал пару чашек чая.

Секретарша тихо внесла поднос с приборами и, пятясь задом, вышла. Уходя, она успела руками показать губернатору, что рабочий день начался и что столько народу сосредоточилось в приемной, сколько отродясь не собиралось.

— Иду, иду, — сказал ей вслед Владимир Сергеевич, — еще минут пять-десять, и начинаю прием.

Выпроводив послушницу, губернатор Макаров вернулся к теме.

— То есть, ты хочешь сказать, — подсел он ближе к Буряту, — что нам только кажется, что мы улетаем на Луну. А мы всего-навсего перемещаемся из желудка в задницу?!

— Где-то так, — ответствовал Бурят.

— И это все наши космические достижения?! — негодовал Макаров. — И нет никакой бесконечности материи?! И вся она замкнута на себя?

— Да. Все замкнуто на себя, — убедительно произнес Бурят. — И лента Мебиуса — самое простое и верное этому подтверждение. Есть такое выражение: в наших глазах отражается вечность и Вселенная. Не отражаются они там — они там есть и были всегда. Движение во Вселенную, то есть, движение вовне и движение в себя, то есть, вовнутрь, имеют одинаковые векторы. Хоть туда двигайся, хоть сюда, а попадешь в одну точку. Бог есть именно отсутствие направления. Он скалярен, вездесущ. Он радиоактивен. В малых дозах полезен, а в больших опасен. Поэтому говорят: познавая себя, мы познаем Универсум.

«Весь этот схоластический набор понятий Бурята при беглом рассмотрении походит на перверсивную шизуху. Сплошное поле хлоротического маразма, рассуждал про себя губернатор Макаров, не сводя с собеседника глаз, — но если облокотиться обеими руками на стол, а сверху положить подбородок, то весь его бред смотрится вполне системно и логично. И главное, что вся его долбанутость небеспочвенна, она имеет крепкую, хорошую базу. Конечно, в своих изысканиях до аккузативной досральности он еще не дорос, но тем не менее… Восток начинается на западе и заканчивается на востоке. Все замкнуто на себя».

Больше ничего не вынес Владимир Сергеевич из теории Бурята.

Прошло несколько времени, и губернатор Макаров, словно дождавшись, пока внутри переварится все до конца, живо воскликнул:

— Но ведь это же сенсация! Открытие!

— И никакая не сенсация, — приземлил его Бурят. — В принципе, это известно каждому и сидит изначально в любом мало-мальски здравомыслящем человеке. Просто никто на этом не заостряет внимания. Я недаром заметил насчет ледохода. Чтобы было понятней, я выстроил логическую цепь своих рассуждений по крупинке, но все еще не добежал до конца реки. Без практического завершения эксперимента всем моим мыслям и идеям — грош цена! Я знаю, что, если я мысленно добегу до противоположного берега, цепь моих рассуждений распадется на мелкие звенья, не стыкующиеся между собой, и назад я уже не вернусь. И потом, если замяться и не добежать с первого раза — это смерть. Повторно доказать себе привлекательность моих предположений я не смогу. Да и любому другому вряд ли удастся это в очередной попытке, здесь надо бить наверняка. Только один раз. Без остановок. А то утонешь. Утонешь в противодоводах самому себе. И воля расслоится, станет не цельной, и к нужному заключению будет уже не прийти.

«Все ясно, — мыслил Владимир Сергеевич, исподтишка наблюдая за уставшим от исповеди Бурятом, куски — человек зациклился на своем видении мира, и его от этой пропасти уже не оторвать, не спасти. Его тащит туда, в этот вшивый философский умат, в этот дисбаланс реальности и заноса веры в веси мировоззренчества, которые чреваты пустым и опасным усердием!»

При всем при этом слушать Бурята составляло удовольствие. Его идеи завораживали Владимира Сергеевича, может быть, как раз потому, что не имели в будущем никакого практического применения для человечества. А непрактичность всегда подкупает. Ведь дружба непрактична. Даже мужская.

В своем стремлении уподобиться Буряту губернатор Макаров дошел до того, что чуть не поселил его у себя в усадьбе в гостевом домике рядом с баней. Но Бурят учтиво отказался, сославшись на то, что лучше погибнуть от тоски, чем от рук Шарлотты Марковны. Не полюбила она Бурята с первого знакомства. И никто не знал почему. Может, предчувствовала неладное. Десятки людей принимались ею, кормились, поились и укладывались спать, а вот Бурята она на дух не переносила.

Зато в баню — в чисто мужское ведомство, куда Шарлотта Марковна не имела права соваться, — Макаров ходил теперь исключительно с Бурятом. Все предыдущие банные посиделки Владимира Сергеевича с подчиненными были скучны и невыносимы. Они начинались и заканчивались одним и тем же — губернатора обхаживали различные чиновники, вымучивали его дурацкими разговорами про выборы, терли спину, а потом, в конце, обязательно чего-нибудь просили. Бурят не просил ничего. Он имел все необходимое при том, что помимо идей у него нечем было разжиться.

Постоянные посиделки в бане навели Бурята на новый раздел его теории, в который он не замедлил углубить и губернатора Макарова. В один из банных дней Бурят сообщил следующее:

— Человек способен жить только в узком диапазоне температур, влажностей и давлений, на определенной высоте, при конкретном уровне радиации и так далее, — проистекал словами Бурят на пределе терпения, потому что Владимир Сергеевич так наподдавал пару, что плавились мозги. А Бурят, закрыв уши тремя войлочными шапками, продолжал протирать покрытый черным налетом щиток с приборами. — Шаг в сторону — и смерть. И это нас не удивляет. А ведь в отношении сознания человека тоже существует определенный диапазон, за грань которого не позволено. Там наш интеллект теряет логику, у человека начинает «сыпаться винт», он сходит с ума — не выдерживает открывающихся перед ним горизонтов. Заскочить туда пробовали многие умники, но всякий раз выяснялось, что познание за пределами психологического горизонта нам не дано. Только вот кем не дано? Нами самими, избравшими себе для собственного поселения такие условия, или еще кем-то неведомым? Здесь просто так не проскочить — нужна новая наука — рассеянная логика.

— Я бы не сказал, что всем прямо уж так и хочется все познать, возразил губернатор Макаров. — Вот если бы на поляну под окнами из планетолета вышли космические пришельцы, я бы посмотрел на них с любопытством минут пять, ну, полчаса от силы и побрел бы домой продолжать суету.

— Но я не верю, что человечество обречено! — метался Бурят. — Я понимаю, что на данном этапе ни Христос его не пронял, ни другие миры! Но что-то же может сдвинуть нас с места? Неужели нет такой силы? Мы словно в пробирке, куда собрали все элементы, содержащиеся в обитаемых небесных телах, свели все расы, философии, религии, общественные строи, подкинули самые представительные инфекции, заболевания! За нами ведется наблюдение в удобном масштабе времени. Что выпадет в осадок на нашей Земле, а что закалится и выживет — добро или зло?

— То есть, мы жертвы борьбы добра и зла? — догонял Владимир Сергеевич Мы оказались меж двух огней? Так кто же победит? — неподдельно волновался он судьбу планеты.

— Добро, — легко отвечал Бурят, — потому что оно уже однажды побеждало на земле. В океане и на суше — в двух основных стихиях — имеется по самому сильному и доброму представителю, причем, не хищнику. Это слон и кит. Они на травках да на планктоне без чужого мяса да с доброй улыбкой стали самыми сильными в своем весе и непобедимыми, сами никого не трогают. Сила в слабости — все замыкается на себя. Недаром Достоевский назвал своего героя Лев Мышкин. Лев и мышь — две крайности — сила и слабость, замкнутые друг на друга. Победила мышь — слабость и доброта. Как и во Вселенной. Земля — пока что единственная точка, где царит беспредел. В космосе — все наоборот. Сила радиации — в малых дозах. Добро победит, когда человек сотрет себя с лица земли, себя технократического. Человек — пришелец, инфекция, занесенная из космоса. Для опыта или для выращивания какой-то культуры в практических целях. Из космоса пришла и в космос должна уйти. Мы инфузории, живущие в биологическом растворе атмосферы. Время от времени порцию нас достают сачком и подают к столу. Или высевают для исследований. Нас пользуют.

— Нечто подобное слышал и я, — сообщил Макаров. — Якобы наши души употребляют в пищу какие-то двухметровые лопухи в недрах Вселенной.

— И никакие не лопухи! — возразил Бурят. — Земля — это Божья плантация, парник или вольера, как хотите. Возьмем простой пример — вы отправились в лес за грибами.

— Я не любитель собирать грибы, не мастак, — признался Владимир Сергеевич.

— Можно просто вообразить, не собирая, — не стал ему докучать Бурят. Какие грибы вы предпочтете?

Макарон пожал плечами. Конечно же, молоденькие, хороших фамилий, ответил за него Бурят. — Правильно? Без гнили и червей. Так чему же мы удивляемся, когда видим, что из жизни уходят юные, счастливые, умные, смелые, талантливые, красивые и отчаянные!? Пушкин, Лермонтов, Высоцкий, Рушева, Курченко, Даль, Цой, Гайдар, поэт Рубцов, батька Махно? Да потому же, почему и в наши корзины попадают с большим для нас удовольствием молоденькие грибки. Идет кто-то там наверху по плантации, срезает красивым электронным ножом — и в корзину. Представляешь, приходит этот грибник домой после столетней прогулки по Вселенной и высыпает на газетку грибы, чтобы жена перебрала перед тем, как жарить. И высыпаются из корзины Андрей Ростоцкий, Курехин с дочкой, Тальков, Михаил Круг, Веневитинов. Жена по привычке кое-что отбирает для сушки — Кирова, Жданова, Тухачевского, Гагарина, Харламова, Еременко, Боровика. Потом сдувает паутину с Пташука, Бодрова, Кэт из Оснабрюка. Здесь же Александр Белоусов, Павел Луспекаев, Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Василий Шукшин, Евгений Фомуляев, Владимир Азаренков. Последними проходят через руки хозяйки Шепитько, Мороз, Космодемьянская, Листьев, Холодов, Хохлов, Талалихин, Гастелло, Матросов, Рубен Ибаррури, Руст, Александр Ульянов, Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Че Гевара, Христос, Виктор Хара, Виталий Карелин, Базаров, Писарев, Добролюбов, Бабаев, Бубенин, Бабанский, футбольная команда «Пахтакор», члены царской фамилии, молодогвардейцы Краснодона, жертвы захвата «Норд-оста», экипажи «Дискавери» и «Курска», юные пассажиры самолета мирной авиакомпании «Сибирь», упавшего в море после ракетного залпа, афганские и чеченские невозвращенцы и все, кому не удалось спастись при атаке башен центра мировой торговли 11 сентября в Нью-Йорке! Соседка моя по парте Наташа, которую толкнули на перемене и она, ударившись виском о косяк, умерла, друг мой Кривонос, подорвавшийся на немецком снаряде, дочери Курбатова, Лома, пацан Юрки Лысенко, которого на велосипеде сбил «КАМаз»! Витя Коробченко и девчонка, провалившаяся в московском дворе в открытый канализационный люк с кипятком! Ваша Улька, упавшая с крыши.

Конечно, бывает, что и гриб, красавец и умница, доживает до старости и рассыпается, как трухлявый пень, но это потому, что грибов больше, чем нужно. И людей на земле тоже больше, чем нужно там, наверху. Поэтому не все красавцы и умники уходят в расцвете, многие доживают до конца отпущенных им лет.

— Все правильно, — согласился губернатор Макаров. — А вот если поступить, как та свинья, которая десять лет продержалась на откормочном комплексе за счет диеты — не набирала убойного веса, и никто ее на заготскот не сумел отправить?

— Полагаете, данный пример здесь применим? — критически воспринял приведенный пример Бурят.

— А то. Сидит кто-то наверху и слюну пускает в предвкушении поедания твоей души, интеллигентной и начитанной, честной, правдивой и твердой души, лишенной смертных грехов и пороков, то бишь, очень в их небесном понимании вкусной и деликатесной души, и только раскрыл рот, или что там у них вместо рта, и глаза закатил от удовольствия, а ты раз — изменил свой генетический код и назад — в жизнь. Тоже вариант.

— Об этом варианте я все время и толкую, — обрадовался Бурят, что до Макарова наконец-то дошло. — Отрадно наблюдать ваш полный вруб и въезд. Но все это очень опасно для жизни.

— А если к акту хорошенько подготовиться? — терзал рассказчика Владимир Сергеевич.

— К какому акту?

— Ну, чтобы развернуться в обратную сторону.

— А-а…запало в голову!? — взбодрился Бурят, отмечая как губернатора теперь самого выносит на стезю эксперимента с омоложением клеток. Подготовиться-то дело несложное, но, может, как всегда, не хватить жизни.

— Понятно, — поддерживал беседу Владимир Сергеевич Макаров и бил себя по пояснице длинным ивовым веником. — Значит, чем раньше приступим, тем лучше.

— Или вот еще линия, — оседал на пол очахнуть от пара Бурят, не понимая, почему это губернатора стала интересовать тема омоложения сильнее, чем его самого. — В семье заболевают гриппом не все сразу, а по очереди: один отболел — за ним следующий и так по порядку. Почему не все сразу? Потому, что вирус начинает хилять воздушно-капельным путем только когда на него обрушиваются с помощью трав да антибиотиков. Его вышибают из семьи, и он начинает суетиться, придумывать ракеты и межконтинентальные корабли, чтобы свалить в другое место, на другого человека или в мировом масштабе на другую планету, и за неделю добирается от Владивостока до Москвы. Вот так и мы, люди, сидим, жрем землю, как инфекция, и, поскольку нас уже присыпали дустом, мы спешно придумываем ракеты, чтобы свалить из Солнечной системы. Будучи вирусами, мы засрали планету и прикидываем, на какую перекинуться дальше. Но мир, как мы уже говорили, замкнут на себя. Получается, мы пожираем не землю, а клетки своих внутренностей, уничтожаем себя изнутри, причем не будущие поколения, а конкретно себя, бьем по личным почкам.

— Откуда ты это знаешь? — любопытствовал Владимир Сергеевич, подбавляя в деревянную шайку с водой струю пива и несколько капель настойки эвкалипта. — Как будто всю жизнь в органах проработал.

— Философские тетради Ленина, — сообщил Бурят шепотом. — От общего к частному.

— Что-то я не припомню у вождя таких фигуральностей, — кряхтел Макаров, скалывая кусачками ногти на ногах, да с таким нажимом и хрустом, что отделившиеся куски улетали на загнеток печи. — То есть, у тебя есть подозрение, что нас кто-то потребляет.

— У нас две функции, — трактовал Бурят. — С одной стороны, мы Божьи твари, и наши души есть материал для наращивания потенциала Бога. С другой стороны, мы — инфекция. И стали мы ею по очень простой причине — при заселении Земли Богом дьявольские спецслужбы умудрились внедрить в наши генотипы технократические чип-карты. Именно технократическое начало в человеке губительно для него, именно цивилизация есть путь к смерти. Цивилизация и развитие — это от дьявола, хотя на первый взгляд выглядит вполне прилично. Адаму и Еве в Эдемском саду подсунули змея, и он искусал наших прародителей, искусил технократичностью. Поэтому с землей обязательно что-то произойдет, она должна состояться как атом. Она может быть захвачена, может войти в соединение с чем-то или сойти с орбиты, может взойти на другой энергетический уровень. Но мы, скорее всего, этого не заметим.

— Но, раз я, бестолковый, вник, может, тогда попробуем, — предложил Владимир Сергеевич. — Я тоже хочу участвовать в эксперименте. Я во все поверил и готов, как пионер.

— Готовиться к эксперименту нужно длительное время, чтобы уловить момент начала физической смерти, — приостановил рвение губернатора Бурят, чтобы не проморгать смерть и не спутать ее ни с чем другим. Иначе можно просто умереть, и все. То есть, надо суметь удержаться на краю обрыва, к которому примчался на полном скаку.

— Ну вот те раз! Оказывается, не все еще учтено, — посетовал Владимир Сергеевич. — Я уже мысленно собрался омолодиться, а ты опять за свое — рано! рано!

— Как у саперов, здесь может быть только одна попытка, — сказал Бурят. — А что касается варианта смерти, я предполагаю, при инсценировке смерть может быть любой.

— Даже от водки? — оживился Макарон.

— Может и от водки, а вот от переохлаждения или голода уж точно, потому что холод, голод и смерть — это одно и то же. Не исключено, что Гоголь, находясь в голодной коме, вовсе не умирал, а пытался вернуться назад, в прошлое. По методе, сходной с моей. Он, как человек исключительно творческий, рвался в исходную точку, чтобы впасть в детство, наполненное материнской нежностью и незабываемыми нежинскими огурцами. Мокрыми и с пупырышками.

— А ты, брат, большой выдумщик, — пожурил Бурята Макаров. — Но я тебе верю. Идея прекрасная. Мы обязательно должны обкатать ее на натуре. А вот скажи: зачем тебе молодеть? Вроде по возрасту тебе еще рано об этом думать.

— Мне? — задумался Бурят.

— Да.

— Просто хочу убедиться в правоте нашей с отцом теории. Я обещал ему и своим селянам реализовать ее на практике. Если говорить о возрасте, то сорок лет — самый перелом. До сорока мы живем в одну сторону, после сорока в другую. Маятник. Качок туда, качок сюда, и — до свидания. Сорок — число сакраментальное, оно в основе генетического кода. Сорок по-английски forty, от слова fort — оплот. В сороковые годы каждого столетия шли самые страшные войны. Сороковые, роковые… Сороковые широты самые бурные и опасные в океане. Колоколов на Руси неспроста имелось сорок сороков, так строилась двойная защита от происков нечисти.

— Ясно.

— А тебе зачем молодеть? — поинтересовался в свою очередь Бурят, намереваясь провести мотивный анализ поведения губернатора.

— Мне? — дохнул парами Владимир Сергеевич.

— Да.

— Конечно, все это болтовня, — посерьезнел Макаров, — но если дело делать, а не разговаривать месяцами попусту, я бы смог сформулировать, зачем мне молодеть. Я ведь, собственно, и не жил еще по-настоящему, все ждал чего-то. Думал, придут времена, и наступит мой черед. Служба в армии, учеба, кандидатская, потом работа. То Россию защищал, то друзьям помогал. До себя руки не доходили. Свое счастье я откладывал, откладывал. Как яйца. И все у меня приемное: и Дастин, и дочка, и жена. Даже область приемная. Я не здесь родился, а управляю. Женился тоже по случаю. Думал, что влетел, а оказалось, там давно обширный климакс. Ну, и пообещал удочерить Жабель. А Дастина я уже давно взял себе в сыновья. Кстати, бумаги не забыть бы оформить. Света бросила его, а рожала почти мне на руки. Так что, я еще не жил для себя толком. Насмотревшись всего вволю, стал понимать, что жить надо для себя. Это и будет обозначать, что ты живешь для Бога. Жизнь для других — очень трепетная и хлопотная штука, потому что люди неблагодарны, и ты обязательно погоришь со своими тонкими помыслами. Поэтому уж кто-кто, а я точно имею полное право на эксперимент. Если есть вышние силы, они мне обязательно помогут. Я закатал свою молодость в банку с патиссонами.

— Причины вполне уважительные. — Бурят принял к сведению признание губернатора Макарова.

— И потом, видишь ли, моя Шарлотта начала мудрить, — не останавливался на достигнутом Владимир Сергеевич. — В последнее время я перестал понимать, дуэт у нас или дуэль. Уперлась в идею, что я женился на ней не по любви, а в силу производственной необходимости. И хоть кол на голове теши! Такая стала обидчивая да своенравная, просто не знаю. Так и норовит свалить куда-нибудь каждый день — вроде в наказание. Но мне-то без разницы, а дети смотрят за всем этим, наблюдают, нехорошо.

— Но это, я думаю, пройдет, — не придал значения рассказанному Бурят.

— А тут как раз одна девчушка под руку подвернулась, — стал пояснять дальше губернатор Макаров. — Как говорится, седина в бороду. В детском доме она, маленькая еще, во внучки мне годится. Я, когда детский дом посещал, по долгу службы, разумеется, взял ее на колени и с тех пор забыть не могу — так снова пожить захотелось. По-настоящему. Я бы все променял на это, но она еще ребенок, совсем маленькая. Ей то ли пятнадцать, то ли четырнадцать.

— Решил перейти на подтоварник? — подколол губернатора Бурят.

— Да нет, я с полной серьезностью, — начал оправдываться Макаров. — Я даже Закон о снижении срока замужества хотел в Сенате протолкнуть, да они там еще сами не созрели, видно. Дураки. Я понимаю, что дети нынче атомные, как яблоки ранет. Ее Настей зовут, а кличка детдомовская — Динго. Она мне втихаря призналась. Дикая, значит. Книжек начиталась. Не девка, а оторва. Прямо оторви да брось. Я ведь тоже рос диким, без родителей. У нас с ней неплохая наследственность. Могли бы получиться отличные детки в результате. Похоже, я люблю ее. Я ведь в своей жизни так никому и не сказал этих заветных слов — «я тебя люблю». Случаев представлялось много, но слов любви не растранжирил. Всякий раз удавалось ничего не произносить. Значит, правильно делал, что молчал, не время было. Потому что, действительно, не любил. А Насте я готов сказать эти слова хоть сейчас. Только жаль, она еще в этом ничего не понимает.

— Думаю, что она очень даже все понимает, — сказал Бурят. — Мою бабку в тринадцать лет замуж отдали, и ничего, видишь, какой я получился статный.

— Да уж вижу, — хмыкнул Владимир Сергеевич. — Лучше бы ее отдали в двадцать, может ростом бы вышел.

Бурят сделал вид, что не обиделся, а губернатор продолжил:

— Ты пойми, я не из числа извращенцев.

— Понимаю, почему не понять. Об этом уже много написано.

— Набоков здесь ни при чем, — Макаров догадался, на что намекнул Бурят. — Я бы хотел пожить с ней по-человечески, долго, как положено. Не наскоком: схватил — помял — убежал, а по-честному. Я в мыслях каждый день вижу ее в ночной рубашке у нас дома. Как перед сном она ходит в этой своей ночнушке, улаживает последние дела и заходит в спальню.

— Понятно дело, это называется из ума выжил, — сказал Бурят. — Такие идеи приходят к мужикам перед закатом страсти.

— Может, оно и так. Теперь она, пожалуй, подросла. Давненько я ее не видел. Ты правильно говоришь, возраст у меня такой, что по девчонкам стыдно. Но пока она дорастет до нужной кондиции, я откинусь. Вот такая незадача. Я готов голодать по Брэгу целыми неделями хоть всю жизнь, лишь бы только выравняться с ней в возрасте! Чтобы она догнала меня!

— Как это? — не понял Бурят.

— По Брэгу считается, что сутки, в которые не ешь, в жизнь не зачисляется, — насколько смог, объяснил губернатор Макарон.

— Спасибо за информацию, — поблагодарил Бурят. — Я не знал. Но в любом случае твои причины для омоложения вполне уважительны, — оценил откровения губернатора Бурят. — И насчет «не успел пожить для себя», и насчет Насти все это самые реальные мотивы.

— Зачем мне врать? Что есть, то есть. — Губернатор был не доволен, что признался в своих вожделениях, но деваться было некуда. — Я бы даже свою фамилию поменял на ее.

— Дело в том, что на результат эксперимента большое влияние могут оказать как раз причины, по которым ты на это дело отваживаешься, — отметил Бурят. — Они должны быть гуманными, а не корыстными.

— А что, если дело в женщине — это не гуманно? — спросил и надулся Макаров.

— Да нет, почему же? Как раз гуманно. Женщины вершат жизнь, — задумчиво произнес Бурят. — Мне пока что удается от них отрекаться. Но как долго это продлиться, я не знаю.

— Думаю, недолго.

— А вообще, в природе живет только женское начало, — бодро подхватил свежую тему Бурят. Прямо, как Капица. — Самка богомола съедает партнера после совокупления. Двенадцать дней гона для самца сумчатой мыши всегда становятся смертельными, он умирает от бессилья, чтобы не составлять конкуренцию малочисленному потомству. Есть рыбы, косяк которых из двухста самок обслуживет один самец. Если его изъять, через неделю одна из самок меняет окраску и превращается в самца. Так что, кругом только женское начало.

— Женское начало и мужская финита, — вставил Владимир Сергеевич.

— Там, где появляемся мы, мужики, все сразу начинает пропадать, продолжил Бурят, не обращая внимания на замечания со стороны. — Мужского начала не существует. Вселенная, Галактика, Солнечная система, Земля, любовь, жизнь, смерть, энергия — женского рода. Понятия «женщина» и «жизнь» едва ли не однокоренные. Человечество по сути — грибница. Мы видим гриб и думаем, что он самостоятельная единица. На самом деле его выбросила над собой грибница, чтобы оплодотворить себя спорами и еще больше разрастись под землей. Первым это явление обнаружил Курехин, царство ему небесное. Он доказал, что Ленин — гриб, но гриб не простой, а патогенный. Его выбросила над собой больная грибница. Женское начало тоже время от времени выбрасывает над собой мужчин для разной надобности — для оплодотворения, для революций и войн, для открытий в области математики и физики, для литературы и бизнеса, для кино и политики. А когда население на планете зашкаливает, грибница бьет по почке какой-нибудь своей хромосоме и начинает коррекцию — в результате на-гора выдаются по-иному сориентированные. Они сглаживают демографическую обстановку за счет пустоцвета. То есть, кайф половой им оставляют, а результат обнуляют. Но все замкнуто на себя — мужики в конце жизни опять в женщин превращаются. У них к старости грудь обвисает, становится дряблым живот, как после родов, рыхлость появляется повсюду, целюллит, врать начинают…

— Но ведь некоторые женщины сами и пишут, и политикой, и бизнесом занимаются, — попытался возразить Макаров, но Бурят тут же нашелся:

— Это перерожденки, мутанты. Но каково их число?! Единицы!

— Я слышал, что грибы — живые существа, — вернулся к теме грибов Владимир Сергеевич.

— В том смысле, что они из белка — да, — согласился Бурят. Собственно, грибы — это животные. Эту их животность подтверждает, прежде всего, наш азарт, с которым мы их собираем. Человек чувствует в грибе что-то живое, подобное себе, и воодушевляется, как на охоте. Возьми ягоды, их берут на бору без всякого азарта. А вот ловят рыбу и собирают грибы — с азартом. И еще то доказывает, что они живые, что растут они в прекрасных местах. Идешь по лесу, видишь такое ловкое местечко на опушке или на пригорочке под дубом и уже понимаешь, что там обязательно торчит белый. Грибы большие эстеты.

— Так я не пойму, грибы мы или вирусы? — совсем запутался губернатор Макаров, разливая по стаканам вторую бутылку.

— Мы — женское начало, — бросился подытоживать свои соображения и не отказался от очередной дозы Бурят, — начало в форме простейших, которые не в состоянии вычислить, что являются частью большого, как почка или печень, которые, будучи совершенно автономными колониями клеток, не могут осознать, что являются частью организма. Ведь известно, что и почка, и печень, и сердце, и даже кишечник могут существовать совершенно автономно. Единственное условие, которое им необходимо для функционирования, — загрузка работой. Кем они загружаются, им без разницы. Известно одно: если свиную печень загрузить проблемами человека, она будет работать как ни в чем не бывало, ей по фигу, на кого пахать, она существует сама по себе как целостная система. Человеческий ген — это документ, многосторонний договор между сотнями самостоятельных органов. Клетки имеют душу и волю, они понимают, что над ними есть Бог. Для них он — душа человека, его сознание. Для нас Бог есть существо, частью которого мы являемся. Мы — преобразователи его частоты, понижающие трансформаторы. В нас входит триста восемьдесят, а выходит, если выполняем заповеди — двести двадцать! Если не выполняем, то сто двадцать семь! Или вообще двенадцать, как у выпрямителей. Едва теплящееся напряжение потребляет дьявол. Усек? Он не требует от наших душ чистоты и соответствующей частоты! Сами по себе мы ничто — мы часть Божественного замысла, часть его системы, его тела. Вселенная — это он, Бог. Не Бог находится во Вселенной, а она и есть Он. Межзвездное пространство оно такое же, как и межатомарное, и межмолекулярное, оно полно энергии и совсем не пустое.

— Но почему же тогда при пересадке органов от человека к человеку наблюдается тотальное отторжение? — спросил губернатор Макаров.

— От нелюбви, — пояснил Бурят и, уже почти шатаясь от бессилья, обнял Владимира Сергеевича. — От нелюбви, мой друг. Люди, в основном, не любят друг друга. Если один любящий человек уступит свою почку другому, то почка приживется без всяких хирургов — путем простого прикладывания, без швов. И не будет никакого отторжения. Любовь — это энергия, энергия образов. Это все та же радиация, но в малых дозах, которая направлена к единому центру, если правильно поляризована. Или эта энергия не упорядочена, не дозирована и центробежна — значит, речь идет о ненависти. Энергия эта так же легко материализуется, как и в случае с планктоном. Без всяких промежуточных этапов.

— Да это просто какой-то фантазм! — воскликнул губернатор.

— Вполне возможно, — согласился Бурят. — Но я не сказал главного.

— Чего же именно? — совсем опупел губернатор Макаров, которому казалось, что главное уже озвучено. — Куда уж больше?!

— Бог внутри нас, — тихо сказал Бурят. — Наши души увеличивают Его потенциал, а значит — наш потенциал. Нравственность, духовность, интеллигентность, справедливость, честность, доброта человека — потенциал, который начинает иметь значение при переходе человека на другой энергетический уровень. Врубаешься? То есть, все, чем мы занимаемся на земле, — небесполезно! Это пригодится, вернее даже, это явится самым главным условием перехода на тот или иной уровень. Ничто на земле не проходит бесследно, сечешь?

— То есть, вера в Бога — это вера в себя?

— Да. Но только с непременным пониманием разницы. Не пытайтесь равнять себя с Богом. Просто мы перемещаемся в тело Бога в случае, если наш потенциал правильно сориентирован в поле Вселенной. Мы — следствие Бога, и Бог — следствие нас. Вселенная замкнута на себя. Поэтому Бог есть, и мы можем неплохо поработать на Него.

— Ну, ты и закрутил! — Макаров не удержался от очередного восклицания.

— Я не закрутил, а замкнул, — поправил его Бурят. — Я всего-навсего замкнул себя на себя самого.

— И тем не менее. Круче нас только яйца. Мне кажется, что в попытке разомкнуть код есть нечто антибожественное, — сказал Владимир Сергеевич. Мы можем быть жестоко наказаны.

— Я думал об этом, — притих Бурят. — Но это и будет подтверждением того, что Бог есть.

— Получается, мы должны ослушаться, чтобы быть наказанными и оттого поверить в Него еще больше, — домыслил Владимир Сергеевич.

— Получается, — сказал Бурят и поставил точку в разговоре.

Соискатели на свою голову приключений договорились совершить обряд тайно, чтобы, как говорится, ни одна собака. Кроме Бека, конечно.

Для проведения эксперимента подобрали глухое место, безлюдное и труднодоступное — островок на болоте, который имелся на границе областей меж двух столиц — в пупочной области России близ села Миколино.

Губернатор Макаров смотался в войсковую часть и через третьи руки достал табличек с текстом «Осторожно! Военные учения! Может убить рикошетом!». Этими табличками они с Бурятом оцепили район эксперимента.

Затем они выбрали поляну, поросшую мужским папоротником, и приступили к делу. Земляные работы велись исключительно по выходным и в вечернее время на протяжении лета и осени. В результате получилась землянка, удобная и просторная. Внутри свежеиспеченные мастера сложили открытую печь из дерна. Жилье укомплектовали спальными местами, затарились провизией: сделали небольшой запас спирта и большой запас еды для себя и для Бека. Для пущей важности затею оснастили инструментом и приборами для замера давления, температуры, пульса. Все необходимое губернатор Макаров подвозил к воде на «Крайслере» в лошадином прицепе, а Бурят на лодке переправлял это хозяйство дальше и укладывал в землянке в нужном порядке. Разобравшись с провиантом, заготовили расчетное количество дров, чтобы не метаться по лесу с топором и закрытыми глазами в ходе эксперимента.

Место было и впрямь безлюдное. За время хозяйственной возни не повстречалось ни одного человека.

Закончив приготовления, губернатор Макаров и Бурят, как самые законопослушные цивилы, взяли у себя по месту службы очередные отпуска. По прикидкам за месяц они должны были управиться по-всякому.

На прощание Владимир Сергеевич сказал своей супружнице Шарлотте Марковне:

— Отпуск я хотел бы посвятить себе.

— А как же мы! — возмутилась жена. — Прихватил бы детей да свозил куда-нибудь в Европу. Раз уж со мной нет желания ехать.

— Мне сейчас не до Европ, — устало выговорил Макаров. — И не до детей. Хочу с собой разобраться. Связи со мной не будет. Мобильники оставляю дома. Отвечать на звонки не надо. Кому понадоблюсь в устной форме, говори, что буду через месяц. Или около этого.

Владимир Сергеевич положил на стол телефоны, засунул в ящик тумбочки документы — паспорт, военный билет, удостоверение сенатора и другие. И вышел из дома. Собака устремилась за ним.

На соседней улице к ним присоединился Бурят. Троица направилась за черту города. Пешком, чтобы никаких следов и свидетельских показаний.

Они дошли до трассы, ведущей на Волоколамск, отловили грузовую попутку и поехали в сторону Миколина.

Незадолго до поселка Бурят вежливо попросил водителя остановиться.

— Поохотиться решили? — спросил водитель, завидев торчащие за спиной попутчиков стволы. — А то мой напарник тут неподалеку на днях песца положил.

— В наших краях песца? — удивился губернатор Макаров.

— Ну, песца не песца, а фермер орал, как будто с него шкуру сняли!

— Другое дело, — сказал Макаров. — А то ишь ты — песца!

— А вы на кого собираетесь охотиться, если не секрет? — поинтересовался водитель.

— На себя, — коротко сказал Бурят.

— Тогда удачи, — пожелал водитель.

Добравшись до болота, Макаров с Бурятом вынули из-под сухой травы спрятанную лодку, переплыли на остров и исчезли в холодной осенней дымке.

Готовились к обряду долго и тщательно — главным в подготовке было не общаться с людьми и не знать, сколько времени. Поэтому все часы оставили дома, кроме больших песочных — для замера отрезков времени при подготовке смесей и отваров.

Экспериментаторы читали вслух правильные книги, медитировали на закате и в предрассветной мгле, сосредоточившись на кончике носа. Понятие времени стало понемногу смещаться и исчезать. Они пили отвары корневищ змеевика, лапчатки, белладонны и кровохлебки. Потом по нескольку суток голодали и спали беспробудным сном, пока, наконец, полностью не утратили ощущение времени и стали с трудом определяться в пространстве. Они перемещались по поляне и двигались внутри землянки, словно тени. Тела их стали сухими, как у кузнечиков.

Бек, словно ужаленный, носился вокруг землянки с глупым лаем. Он вдавался в происходящее, ничего толком не понимал и поэтому нервничал. Самым противным для него было то, что охранять этих придурков было не от кого место подобрали и впрямь дикое. Бек то и дело пытался примоститься к эксперименту и жалобно подвывал.

— Да заткнись ты! — рычал на него губернатор Макаров. — Ты нам всю рыбу распугаешь! В окрестных деревнях подумают, что вой твой — к покойнику! И припрутся рыскать сюда!

Накануне решающей ночи напарники сняли с себя обувь и повседневную одежду, постриглись наголо, неспешно вымылись ледяной водой и надели оранжевые балахоны. Затем Бурят приготовил чан травяного отвара из копытеня и сабельника, который они употребили частично наружно, частично внутренне, и улеглись на лежанки. Следующей операцией по регламенту шел самомассаж живота. Друзья успешно проделали его и, хватив для смелости по стопке спирта, уставились в потолок и замерли на границе транса.

— Ситуация самая подходящая, — констатировал Бурят. — Я думаю, никто из нас не вскочит и не побежит ночью на кухню жрать втихую сало с вареньем? Тем более, на голодный желудок.

— Насчет сала я не зарекаюсь, — мягко сфланировал Владимир Сергеевич. Придет в голову, и побегу.

— Это может навредить.

— Сало еще никому никогда не вредило, — засвидетельствовал Макаров. Это один из немногих животных продуктов, в которых нет холестерина.

— Ну ладно, замяли, — отмахнулся Бурят, начавший уже сосредотачиваться. — Пока все складывается удачно, — вел он операцию. — Судя по погоде, зима начнется без зазимков, это хорошо. Если выпадет снег, то уже не растает. Потому что лето было совершенно красным.

— Какая, к черту, зима? — всполошился Макаров. — Мы что, до зимы здесь лежать будем?

— Я в том смысле, что, если маятник пойдет в обратную сторону… как-то невнятно проговорил Бурят.

— Когда начнется отходняк, да? — переспросил Владимир Сергеевич.

— Да, что-то в этом роде, — отмахнулся Бурят. — Так вот, будет неплохо, если он совпадет с естественным потеплением и возрождением в природе…

— Ну, тогда давай еще по маленькой, — успокоился Макаров.

— Давай, — принял карму Бурят. — Самое главное — не сходить с линии и не терять сути, — посоветовал он Владимиру Сергеевичу, и они закинули каждый в себя еще по стакану спирта. — У меня есть все предощущения успеха.

— У меня после первой пока нет, — признался губернатор, — но с течением времени, думаю, проявятся. А теперь — на дорожку. Напомни мне, пожалуйста, еще разок, что и как нужно делать, — запросил он последние перед операцией ценные указания.

— Задача такая: отказаться от того, что страшно поманит, — не поленился ответить Бурят, язык которого уже почти не ворочался. — Успеть отказаться надо прежде, чем окажешься там. Ясно?

— Ясно, — взял под козырек Макаров. — Пока в памяти, буду сообщать обо всех зовущих голосах и видениях, — пообещал он. Это его желание подчиняться и докладывать проклевывалось из военных времен.

— Хорошо, — принял его слова к сведению Бурят. — Но в какой-то момент я могу не откликнуться.

— Тогда пойду на автопилоте, — сказал Владимир Сергеевич. — Главное не угадать, а знать свою дозу наверняка.

— Ну, давай на посошок.

— Давай и хватит, — забеспокоился и чуть не отказался губернатор, — а то у меня в глазах уже голые бабы мелькают, менты какие-то, горит вокзал. Не на тот канал сел, наверное, надо перестроиться.

— Ты бы спирт водой разбавлял, и было бы хорошо, — остепенил его Бурят. — Когда алкоголь рассосется, тело начнет голодать и мерзнуть, самая подходящая точка будет. Главное — не проморгать ее.

Чтобы войти в дрему, экспериментаторы по двадцать раз глубоко вдохнули и медленно-медленно выдохнули с последующей длительной, насколько возможно, задержкой дыхания. Упражнения требовалось проделывать, вытянув руки по швам. До самого затишья.

Первым отключился Бурят. Он насчитал девятнадцать вдохов и уснул. Владимир Сергеевич довел счет до двадцати пяти, сон не шел. Через какое-то время губернатор принялся тормошить ведущего, но тот ничего не слышал и в сознание не приходил. Тогда Владимир Сергеевич налил себе еще стакан, перекрестился, залпом выпил и начал считать по новой. На какой-то большой цифре он потерял счет и тоже поплыл.

Что за этим последовало, известно.