"Тринити" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 3 ОПОЗНАНИЕ

Благодаря завсегдатаю Прорехову кафе-клуб «Папарацци» превратилось в нормальную городскую точку с круглосуточной отстегнутостью. Под нежные шлягеры про инфицированное одиночество на подиуме всю ночь без устали вращались немногословные блондинки. Им на смену готовился кордебалет. Официант в форме отека кормил толстушек из труппы, которые в ходе танца решали для себя две задачи — где поесть и как похудеть. Как осложнение чье-то морской болезни, вдоль стен кафе плотно стояли аквариумы, в которых среди раковин и утопленных замков, между кустами валиснэрии и стрелолиста и под шапками риччии плавали русалки, преодолевшие планку неброской красоты. Клиенту оставалось только ткнуть пальцем, и нужную порцию вытаскивали сачком, с тем чтобы препроводить ее в постель на второй этаж.

Цельнотянутые девушки со смещенным центром тяжести составляли цвет и финансовую основу заведения. Они входили к клиентам через сердце, били с оттяжкой по карману и выходили боком.

Положив на казуальные моменты подъязычного моралите, Прорехов старался понять коммуникативный метаязык организованного им стрипа. Он рассматривал его как заместительную терапию, потому как виагре больше не доверял. От созерцания кафешных картин в органах Прорехова возникало легкое покалывание и подзабытое уныние, поскольку натурных мероприятий он в последнее время избегал. Он просто клубился, поощряя изворотливость танцовщиц, — совал в лифт, на ком был, да в альтернативный трусняк — сотку или свернутую в рулончик бумажную мелочь, чтобы выпирала.

А все четвертый сон Веры Павловны.

В атмосфере клубняка и полной постсовковой отвязанности Прорехов искал свой релевантный мутатив — простой подход к решению сложных задач. Поэтому каждое новое утро давалось ему с трудом. После ночных бдений в кафе Прорехов вставал как из могилы и зависал на депрессняке.

Пока губернатор Макаров находился в состоянии клинической смерти, Прорехов находился в состоянии клинической жизни. Поутру, вместо того чтобы подниматься в офис, он вновь направлялся в кафе. Как Ленин в изгнании в эпоху роста, он усаживался за стол и вытягивал ноги на соседний стул, будто его донимал пяточный бурсит. Заказав две кружки холодного пива и пару сосисок по-баварски с горчицей и тремя скрюченными лентами бекона, он допускал к себе работных людей. Его вмиг обступала ожидающая прихода честная компания — Нидворай, Толкачев, Давликан. Секретарь Журавлева подносила две трубки — телефонную и курительную. Не вставая с места, Прорехов правил газетный бал — обрезал заусенцы ножичком для сигар и проводил менеджмент по управлению издательскими мощами. Так ему было удобнее — все находилось в приятной близости. Другой бы с ума сошел от наплыва дел, а ему хоть бы хны. Сюда же к нему являлись контрагенты, здесь подписывались договоры — все под рюмочку, почтительно и уважительно к людям.

Под вечер в кафе приходил Потак из почившей «Смены», затем подтягивались и другие клубни. Укос углублялся. Начиналась игра в карамболь.

В ходе столь ментального существования Прорехов часто ломался пополам прямо на бильярдном столе, и его на шести киях депортировали в галерею «Белый свет», чтобы уложить поперек гостевого дивана. Давликан ставил рядом в качестве ширмы какую-нибудь широкоформатный пейзаж, чтобы спящего было не особенно видно из центра галерейного зала.

Незаметно для себя Прорехов поселился на работе. Домой он попадал разве что случайно, когда терял бдительность и не успевать подать водителю иных команд. Друзей у него становилось все больше и больше. Он вызвал к себе на работу для собственного почтения одноклассника Пашу Крепышева из Горького Новгорода и однокурсника Юру Цапаева из Вольного Новгорода — чтобы те поняли, как вообще надо жить.

Находясь в столь уязвимом положении, Прорехов быстро подыссяк. Поддержка дружб требовала прямых затрат. Иногда платить было нечем. Тогда привязанности развязывались, и ситуация заставляла окружать себя все новыми и новыми кругами почитателей, которые относились ко всему всерьез до тех пор, пока не замечали, что этот анекдот уже рассказывался. Через некоторое время Прорехову требовался покой уже в таких количествах, в каких не получалось с вызванными для совместных дел друзьями.

Душеприказчиком Прорехова стал водитель, преданно сопровождавший его везде и всюду. Из-за большой концентрации в крови виски «Рэд Лэйбл» сам Прорехов уже не мог ездить за рулем.

Постепенно выяснилось, что пить с удовольствием и без всякого сожаления — это и есть его хобби. В университетской компании, понятное дело, пивали все, но со временем каждый своим путем ретировался к более щадящим дозам. Из всей команды Прорехов был единственным, кто задержался в дасовском детстве. Он не смог перейти от веселого общежитского дебюта к серьезному продолжению. Его давний мандраж по удержанию на плаву общего дела в тяжелые годы подъема так и не перетек в спокойное пользование завоеванной свободой. Прорехов продолжал думать, что он равен самому себе, и квасил по инерции. Почин — в среду в обед, в четверг — продолжение, в пятницу и субботу перигелий, в воскресенье — отход. В понедельник — на работу, сутки — ломка, и — все по кругу до полной одухотворенности.

Затянувшийся кризис Прорехова приносил окружающим все больше неудобств. Как и всякий пьяница, он концентрировал жизнь других вокруг своей проблемы, заставлял всех носиться с ним, как с младенцем. Ведь это приятно, когда тобой занимаются. Ну, и пусть бы занимались, лишь бы в душу не лезли, мыслил он.

Первой всерьез всполошилась Ясурова — поскольку была ближе к телу. Не выдержав, она перешла от просьб к ультиматумам и стала требовать от содруга полной спиртовой завязки. Попутно выставлялось пожелание не запускать глаза за пазухи встречных кошелок. Второе шло довеском, так как пережить дамские шалости Прорехова Ясурова была горазда, а вот выносить его бессмысленность в состоянии полного вкоса уже не хватало сил. Одно здесь было причиной, другое поводом. В зависимости от ситуации эти аспекты их совместной жизни менялись местами, что было вполне объяснимо — Прорехов пил, потому что искал счастья на стороне, а искал счастья на стороне, потому что пил.

— Что ты все дергаешься туда-сюда?! У тебя на меня-то сил нет! сказала Ясурова после очередного загула Прорехова. — Если так будет продолжаться, уйду с концами!

— Напугали жопу дрелью! — заорал Прорехов на все кафе, прибегнув к семантике локализованного конфликта. Его слегка декорированная натура не выносила совсем уж павильонных подходов к жизни. — На фиг, на фиг мелкими шажками! — стал он выпроваживать ее из кафе домой, чтобы не мешала отдыхать и работать. — Но прежде мне хотелось бы…

— А мне хотелось бы, чтобы тебе не только хотелось, — сказала она тоже достаточно громко, чтобы все слышали.

Разум Прорехова закипел — было страшно снимать крышку. Он замахнулся, чтобы ударить Ясурову по месту прошлого жительства, потому что не выносил, когда его прилюдно в чем-то укоряли. Тем более, в таком недостатке, который при правильном позиционировании на людях можно было бы еще долго выдавать за достоинство — как хочу, с тем и живу.

Она просклоняла его во всех падежах и направилась к выходу.

В результате объяснения Ясурова действительно ушла. Но не с концами, а с головой. Ушла в бессимптомные покупки и занялась разведением кошек. У нее появился кот Насос, затем кот де Вуар и, наконец, кот Вацек, который повел себя с остальными, как Нижинский. Все животные были тут же облегчены. Так Ясурова отыгралась за неувязки в пробной жизни с человеком. Коты мирно колбасились, поглощая тяжелые мысли хозяйки. Но забота о животных не спасла Ясурову — черты лица ее стали более заостренными, а крылья носа раздулись от бесконечно затянувшегося вздоха по поводу. Вскоре она вовсе уединилась и совсем перестала принимать заваливающегося к ней по пьянке Прорехова.

— Держите меня семеро! — комментировал Прорехов новое поведение Ясуровой и публично бежал, оставив ее, как невзятую высоту.

Экстраверт, он жил внешними проявлениями. Внутри себя он в себе не нуждался. Ему было необходимо вызывать интерес в окружающей среде. Самодостаточность у него напрочь отсутствовала. У него не осталось собственного сленга, а обширная чужая цитатность только мешала его внутренней этике обрести статус суверенной субкультуры.

После скандала с Ясуровой он смотался в какую-то трущобу, чтобы назло всем и в назидание себе вернуться с многоуважаемой там воспитательницей детского сада по имени Рена. Рена Владимовна. Отец ее, откровенный экзот, тонул при исполнении в южных морях. Не успел он, бессознательный, коснуться дна, как его за задницу кусанула мурена. Мариман очнулся и всплыл. Мурена спасла ему жизнь. Когда его многолетний бездетный корабль начал тонуть, родилась девочка и спасла семью от распада. Папа, не просыхая, назвал ее Мурена в память о морфлотовском инцеденте, а когда муть спала, понял, что в горячке поторопился с именем. Девочку стали шепотом кликать Рена, но какой марианский характер прятался за этим именем, оставалось только догадываться. С пробивающейся растительностью и готовностью на все Рена отважно устремилась в новую жизнь. Их брак с Прореховым вступил в силу скоропостижно, через десять дней, как решение суда, поскольку ни одна из сторон не заявила в вышестоящую инстанцию о своем несогласии. Решение суда, решение туда. Свадьбу проехали, потому что костюмы не сходились, а в пуловере неудобно как-то.

Рена была сплтением цыганских кровей и морских корней. Цветущей и хрустящей, как новый четвертной билет, что вполне соответствовало годам. Возраст нисколько не подпирал эту прекрасную четвертинку уходящего века, но Прорехов понукал ее спешно заняться деторождением, и сам из последних сил был готов броситься в роддом. Скоро у них появился семимесячный сын с врожденным диатезом, неминуемо переходящим в астму. Причиной болезни, как пояснили врачи, было беспробудное пьянство Прорехова, на котором по молодости и по дружбе никто не заострял внимания.

Рена свернулась в комок, но молча снесла диагноз. Она в одиночку мучалась с ребенком — Прорехов к нему не подходил из-за состояния. Сын был настолько незащищен, что гнойные корки срастались с пеленками. Прорехов заглушал тоску по больному сыну все тем же универсальным способом — квасил.

По рождении он настоял, чтобы мальчик был назван в его честь. Когда человек понимает, что ему самому до конца не реализоваться в жизни, он скидывает недоделки на фьючерс, давая ему свое имя. Отсюда идут Вячеславы Вячеславовичи, Ильи Ильичи, Сергеи Сергеевичи, Владимиры Владимировичи. В истории зарегистрированы генеалогии, в которых дети именовались по-отцовски до тех пор, пока фамилия не приходила к задуманному результату.

Рена была из тех дам, которые сами себе задают вопрос, сами на него отвечают, а потом полчаса объясняют, почему ответ был неправильным. В свободное время она рисовала карандашом на салфетках зубы и скелеты. По всем параметрам она устраивала Прорехова, поскольку ничего не требовала — ни любви, ни денег. Просто белки и углеводы. Такое белое безмолвие было по плечу Прорехову. А отвечать за умниц — не его профиль.

Заходившие в гости по работе Паша Крепыш и Юра Цапа скоро оказались за бортом отношений. Рена отвадила их от визитов. Отделом безопасности холдинга были подобраны причины, по которым парни отправились каждый в свой город. Посмотрели, как живет товарищ из прошлой жизни, и достаточно. А то еще самим захочется. Но на всех здесь не хватит.

— Хотите анекдот? — говорил им Прорехов на прощание.

— Уже слышали, — отвечали друзья.

— Тогда другой, — не отставал Прорехов, понимая, что ремейк в его исполнении засекли. Но толпа, уставшая присутствовать рядом без дела, замолкала.

После семейной утряски Прорехов глубже погрузился в свою среду. Если раньше алкогольная зависимость — это протозойное заболевание — проявлялась в форме спорадических случаев, то теперь она стала возникать в виде затяжных эпидемических вспышек. Впереди маячила стадия красного опеченения, которая могла легко перейти в кому.

Зайдя как-то в кафе «Папарацци» вместе с Бурятом и посмотрев на этот микробный пейзаж, губернатор Макаров сказал Прорехову:

— Может, ты хоть на время тормознешься? Уже на себя не стал похож! Давай-ка, брат, немножко напряжемся.

— Что ты все наезжаешь? — отмахнулся Прорехов. — То все один выл на эту тему, а теперь ты. Ишь, привычку взяли! Давай лучше сядем, потолкуем… Накануне Прорехов вступил в свежую партию и теперь иронично подтрунивал над старовером Макароном.

— От твоего систематического толкования у тебя уже давно изо рта печенкой пахнет! — твердо сказал Макарон. — Шел бы домой после работы! Болтаешься здесь, как висячая строка!

— Не до дома мне! — оправдался Прорехов. — Ты же видишь, я только немного расслаблен — в целом я на работе!

— И что толку? — продолжал Макарон, понимая, что навлекает на себя весь оставшийся гнев Прорехова. — На работе работают, а ты квасишь без конца!

— А вот этого не тронь! — щелкнул Прорехов пальцем себе по кадыку и включил отток желчи. — Это мое личное!

— Никто не спорит, — удерживался Макаров от резких выражений. — То, что у тебя лицо коричневое, как у циррозника, — это твое личное, а то, что ты смертельный договор подписал с почтамтом, — уже наш общий бизнес!

— Какой договор? — не понял Прорехов.

— На рассылку газет, — пояснил Макарон. — Извини, что влез не в свое дело. Но знаешь, сколько бы мы платили за доставку одной газеты в день? Сорок три рубля! Да, да, ты подписал такой договор! Тебе подсунули, и ты его подписал! Оборот холдинга в два раза меньше, чем то, что ты намерен отвалить почте!

— Не может быть! — удивился Прорехов.

— Может! Вот он — посмотри, — Макаров вынул из папки пробитые степлером листы. — Но он уже недействительный, я успел изъять его из обращения.

— Я вроде смотрел, — притих Прорехов.

— Да не смотрел ты ничего! Ты передоверил все подчиненным, а им не до тонкостей!

— А как же ты засек?

— Не я засек, — объяснил Макаров. Свой человек на почтамте засек! Позвонил мне на днях знакомый барсучок и все доложил. При правильном подходе, имея на руках такой договор, нас можно было поиметь, как сусликов в отведенные природой сроки! Врубаешься! Ты нас чуть по миру не пустил! Поэтому с водкой давай завязывай!

— Не могу я! — признался Прорехов. — Ее вкус у меня с губ не сходит! Для меня вечер, если без питья — смысла не имеет!

— Тогда тебя придется снимать с директоров! — не выдержал Макаров. — Я буду говорить об этом с Артамоновым!

— Хорошо, я попробую бросить, — согласился Прорехов. — Только не надо на меня давить и не надо меня снимать.

— И давай без этих своих интрамуральных вплетений! — порекомендовал Макаров, — И еще, присмотри за бухгалтером. Она мимо тебя уже параллельный бизнес сотворила. Заметь, она тебе каждый день говорит: иди в кафе, не беспокойся, я здесь сама справлюсь. Она дает тебе с утра деньги, как ребенку на завтрак, — и ты свободен. И наливает с утра левый толчковый стакан. А пока тебя нет на работе, перекручивает в нужном направлении все имущество и расходные материалы. За время контакта с тобой она заметно поднялась. Я не против, чтобы люди у нас на фирме росли благосостоянием, но у нее это получается лучше всех.

— Так что мне с ней делать?

— Ничего, пригласи аудит.

— Да ты что! Там двойная бухгалтерия!

— Бухгалтерия двойная, а камера одиночная. Если не наведешь порядок пеняй на себя! Она тебя и сожрет, и подсидит, когда время придет.

До исчезновения губернатора Макарова у Прорехова, как у директора, не было проблем. Чуть что — поддержка из специального губернаторского Фонда — и сиди не горюй. От таких льгот, пусть даже и завоеванных в честном бою, Прорехов заметно расслабился. Но вот уже полгода доступ к финансовому ресурсу отрезан, и проблемы снова начали заедать. Это не давало Прорехову покоя. Он понимал, что в одиночку ему не вытянуть. Артамонов занимается черт-те где и черт-те чем, какие-то никчемные проекты тянет, а я тут один крутись! До исчезновения губернатора Макарове Прорехов делал вид, что сбавляет питьевые обороты, а когда Макарон пропал, вовсе сошел с рельсов.

Однажды в кафе «Папарацци» неожиданно для всех присутствующих забрел Фоминат, прямо средь бела дня.

Прорехов об эту пору вел деловые переговоры с залетным редактором из района. Редактор жаждал перевести свою газету на цвет. Прорехов был неумолим. Не Прорехов, а этакий разхозяйствовавшийся не на шутку субъект, увешанный с головы до пят контрольными пакетами, взятыми в пользование у Артамонова и Макаровна. Редактор плакался, а Прорехов, как жучок типограф, стоял на своей цене, пока клиент не ушел восвояси. Журавлева, ведущая протокол, поставила палочку — сегодня ушел ни с чем пятый по счету человек, с которым не удалось договориться.

Прорехов заметил Фомината, у которого на лбу бегущей строкой сообщалось, что он здесь не случайно.

— О! Кого мы видим! Наша уважаемая оппозиция! — приободрил Прорехов давнего знакомого.

— Да какая уж тут оппозиция!? Просто смотрю, машин у кафе много, скривился Фоминат. — Подумал, может, семинар какой.

— Семинар, семинар! — обрадовано произнес Прорехов. — У нас всегда семинар! Потому что семинария… Давненько вас тут не стояло!

— Да, время летит, — вздохнул для контакта Фоминат.

Усмотрев в положении Прорехова нечто для себя полезное, Фоминат стал подкатывать к нему едва ли не ежедневно. Они играли в карты, как когда-то в природоохранном ведомстве, с той лишь разницей, что в просителях теперь был Фоминат. На спонсора сегодня больше смахивал Прорехов, что ему очень льстило.

На пике плотного общения Фоминат дал понять, что у него есть разговор с глазу на глаз. Прорехов велел народу очистить кафе.

— Мне позвонила ваша бухгалтер, — осмотрелся вокруг Фоминат. — Она сказала, что у вас на фирме сложилась такая ситуация, что есть смысл, ну, то есть, скоро у вас должны начаться неувязки с платежами. Поэтому будет лучше, если вы свой бизнес уступите нам за хорошую цену. Она дала нам весь финансовый расклад — и она права. Все ваше хозяйство надо банкротить и выводить на чистую экономическую площадку.

После долгого уединения с Фоминатом Прорехов отправился к Шарлотте Марковне. Сам он с предложением Фомината согласился сразу. Предложение было и в самом деле серьезным — две трети бизнеса сбываются людям Фомината и Платьева по очень хорошей цене, а доля Артамонова остается незыблемой. При этом Прорехов продолжает работать директором. В результате несложного передела у Артамонова вместо одних партнеров появляются другие — Мошнак и Фоминат. Ничего по сути не меняется, ни у кого ничего не отбирается, лишь перераспределяется таким образом, что в прибытке остаются все стороны. Случай довольно редкий. Гениальное предложение! Как же сам Прорехов раньше до этого не додумался?

Прорехов не бывал у Шарлотты Марковны с месяц.

Разговор с ней он начал с повторных соболезнований по поводу исчезновения Макарона. Домашние Владимира Сергеевича выстроились по обстановке — с руками на пупках. Натренировались. Потому что всякий раз, когда являлся очередной соболезнующий с новой сногсшибательной информацией о пропавшем без вести главе семейства, домашние как дураки выстраивались по росту и вытягивались по стойке «смирно». Первой в шеренгу вставала «гуманитарная помощь» — так в семье в шутку величали внепапочного Дастина, потом шла Шарлотта Марковна, за ней тетя Паня и замыкала линию Жабель. Они молча выслушивали новую версию и давились эмоциями.

Начальник МВД Анатолий Степанович Мотылев, заходивший строго еженедельно, уверял, что губернатора Макарова и его стяжателей найдут во что бы то ни стало и что, возможно, похищение совершено с целью выкупа. У преступления, мол, чеченский след, говорил он всем по очереди, склоняясь к лицу каждого.

Николай Иванович Нидворай отвечал за вечерние посещения семьи Владимира Сергеевича. Он получал сведения из источника, пожелавшего оставаться неназванным, и полагал, что с юридической точки зрения дела о пропаже губернатора Макарова не разгадать, потому что на него еще на карстовых озерах положили глаз инопланетяне. Так что здесь налицо присутствие астрала.

Уж кому-кому, а Нидвораю, этому законнику, нести про астрал было совсем ни к лицу, ни в Красную армию. Ясурова считала, что Макарон вообще никуда не исчезал, и власть имеет намерение запугать. Но кто кого собирается устрашать, Ясурова придумать не могла, потому что сама никого не пугала и соответственно — никого не боялась.

Другие догадки были еще хлеще.

Большие надежды в плане прояснения обстановки семейство пропавшего губернатора возлагало на Прорехова — ведь он был самым близким другом. Но как раз Прорехов ничего сказать и не мог. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Когда с соболезнованиями было покончено, Прорехов быстро придумал родственникам домашнее задание, чтобы те разбежались кто куда — кого спички попросил принести, кого в сад послал за цветами, кого в магазин за углом. А Шарлотте Марковне указал на стул, дав понять, что зашел как бы с сочувствием и в то же время по делу.

— Жизнь, как говорится, берет свое, — взял он верную цитату из классики, надеясь, что Шарлотта Марковна, как человек далеко взрослый, не станет опровергать расхожую сентенцию.

— В «Папарацци» заходили люди Платьева, — сказал, оглядываясь Прорехов. — Предложили неплохие деньги.

— За что? — решила на всякий случай уточнить Шарлотта Марковна.

— За все, — сказал Прорехов и сделал глоток виски из карманной фляжки нержавеющей стали, обтянутой кожаным чехлом. Отфыркавшись от питья, он попросил о насущном: — Вы бы на стол чего-нибудь бросили, а то я третий день кровью сру!

— Геморрой, что ли? — запросто определила причину кровоизлияний Шарлотта Марковна.

— Да нет, геморрой я уже пережил, — отмел догадку Прорехов. — Нынче язва, похоже.

— А не цирроз ли у тебя, часом? — спросила Шарлотта Марковна. — Больно лицо коричневое.

— Не знаю, может и цирроз.

— А ты к врачам сходи, — посоветовала Шарлотта Марковна.

— Не пойду, я знаю, они меня приговорят, — сказал Прорехов и пожаловался на жизнь: — Пальцы немеют.

— По ночам?

— Да нет, и днем тоже, — сообщил он.

— Так за что тебе деньги предлагали? — спросила Шарлота Марковна, нацелив Прорехова на дальнейшее повествование.

— Не мне, а нам, — сказал Прорехов приглушенным тоном. — Короче, вышли они на меня и сказали, что замочат и остальных, по каким бы норам ни прятались.

— Кого остальных? — вскинула брови Шарлотта Марковна, имея в виду себя и свое семейство.

— Остается только догадываться, — размыл тему Прорехов. — Думаю, они имели в виду не вас, конечно. Хотя утверждать не берусь. Не простили они нам нашего вывиха.

— Какого вывиха? — спросила Шарлотта Марковна, по-прежнему не въезжая в замысел Прорехова.

— Да с победой на выборах, — пояснил каменный гость, — какого же еще?

— Ну, и что дальше? — потребовала продолжения хозяйка дома.

— А ничего, — сказал Прорехов. — Ничего такого. Продавать бизнес надо, пока живые. Весь холдинг. Вот что!

— Кому продавать? — не врубалась Шарлотта Марковна.

— Да им же и продавать, — показал Прорехов рукой на улицу, как будто там его ждали потенциальные покупатели.

— А ты с Артамоновым связывался? — насторожилась Шарлотта Марковна.

— Как только, так сразу! — выказал недоумение Прорехов. — А что с ним связываться? Он опять все на водку переведет! У него одна идея фикс, что во всем виновата водка! Ему кажется, что все мои идеи от водки! Хотя он знает, что я пью исключительно виски! Другого придумать не может — единственная претензия на все случаи жизни!

— Но ведь он учредитель, — не могла понять Шарлотта Марковна причин столь откровенной смелости Прорехова.

— У меня от него генеральная доверенность на все виды операций с его долей, — признался Прорехов. — Кроме продажи, естественно.

— Ну, вот видишь, кроме продажи, — нащупала точку для прений Шарлота Марковна. — А ты хочешь продать.

— Его долю никто продавать не будет, — успокоил ее Прорехов. — Мы реализуем только мою долю и долю Макарона, которая по правам наследования вот-вот перейдет к вам. А пока Артамонов приедет да выскажется по этому поводу, нас три раза похоронить успеют. Так что ждать его нет смысла. Для соблюдения законности он нам не нужен.

— Но при чем здесь я? — воспротивилась Шарлота Марковна. — Ведь у тебя и от Владимира Сергеевича бумага была, насколько мне известно.

— Все-то вам известно, — хихикнул Прорехов. — Верно, бумага от Макарона у меня есть, но она, опять же, только на управление долей. Прав на продажу она не дает. — Тут Прорехов наклонился вплотную к груди Шарлотты Марковны и прошептал. — Мне потихоньку сообщили, что нашелся он.

— Кто? — приосанилась Шарлотта Марковна.

— Как кто? Макарон, — просто и незатейливо ответил Прорехов.

— Где? — начала озираться по сторонам Шарлотта Марковна. — Сбежал от нас, что ли?

— Не сбежал, не волнуйтесь, — сказал Прорехов и даже показался своим хозяйке. — В этом смысле он был, как аист. Верный.

— Ну, и где же он? — торопила с ответом Шарлотта Марковна.

— В морге, — сказал Прорехов, наклонясь до земли. — С перепиленной шеей.

— Не может быть! — схватилась за свое горло Шарлотта Марковна, и Прорехову пришлось дать ей пару раз затянуться из фляжки.

— Завтра вас пригласят на опознание, — сообщил он в довершение.

— И что? — Шарлотта Марковна была сегодня явно несдержанна.

— Как «что»? — углубил ее в процесс Прорехов. — Надо идти и проводить опознание.

— Может, мне пойти с тетей Паней, — начала кидаться по сторонам Шарлота Марковна. — или с детьми?

— Не надо, — предупредил ее Прорехов. — С детьми не надо. По закону на опознание имеют право только совершеннолетние родственники. А тетя Паня для него вообще никто. Даже мне нельзя, хотя я знал его как облупленного. Завтра часам к десяти утра вам надо явиться в морг первой горбольницы. Там будут ждать.

— Хорошо, — выказала полное послушание Шарлотта Марковна.

— А потом, когда получите справку о смерти, — набросал план дальнейших действий Прорехов, — надо будет заняться наследственными бумагами, чтобы законно вступить во владение долей, равно как и всем остальным имуществом домом, машиной. Мы все быстро устроим. Нидворай подготовит бумаги. После того, как документы о собственности будут на руках, вернемся к разговору о продаже. Я повторяю, цена средняя. Особенно, если поделить на двоих. Но выхода нет, потому как мы можем не получить вообще ничего. Если нас обанкротят.

— Все это верно, — не спорила Шарлотта Марковна. — Но, может, все же вызвать Артамонова для совета?

— Зачем? — не понимал Прорехов привередливости Шарлотты Марковны. Здесь он уже ничего не решить. Его права вышли в тираж. Он все испортит. Пока ему объяснишь толком, что к чему, уйдет время. Тем более, ему дуло к пузу не подставляли. Короче, бегом в морг, и оформляем на вас пакет акций Макарона по Закона о наследстве. Доля Артамонова останется у него, на нее никто не посягает. Просто его партнерами по бизнесу станут другие люди. У них на двоих будет контрольный пакет — шестьдесят шесть процентов, у него блокирующий в прежнем объеме — тридцать четыре процента. Раньше он меня с Макароном блокировал, а теперь будет сдерживать Фомината с Мошнаком. У каждого в жизни своя доля и своя юдоль, — скаламбурил Прорехов. — А хотите анекдот?

— Да уж какой тут анекдот? — сказала Шарлотта Марковна и хотела заикнуться о сумме, но постеснялась, ведь завтра опознание.

— То есть, все честь по чести — никто ни у кого ничего не отбирает, продолжил Прорехов. — Я надеюсь, вы считаете себя наследницей Макарона? Здесь у вас нет вопросов?

— Нет. Я наследница, — согласилась Шарлота Марковна. — Больше никого нет. Дастин и Жабель — несовершеннолетние. Так что, действительно, пока имею право наследовать одна только я.

— Ну, вот и славненько, — потер руки Прорехов. — Надеюсь, вы не против, если я продам свою долю Мошнаку?

— Это не мое дело! — сказала Шарлотта Марковна, пыталясь сыграть образчик твердости. — Кому хочешь, тому и продавай.

— Значит, вопросов к нам не будет, — обрадованно вздохнул Прорехов, что беседа удалась и подходит к концу. — Единственное, по закону мы должны предложить свои доли сначала Артамонову как участнику общества. На его адрес мы отправим заказные письма с уведомлением — с предложением купить. Через десять дней его молчание станет законным основанием для продажи наших долей третьим лицам.

— Честно говоря, — призналась Шарлотта Марковна, — с этим разговором ко мне уже подваливал Фоминат. Но я не стала общаться с ним на эту тему. А раз это с твоего ведома, тогда я согласна.

— С моего ведома, но с его подачи, — выправил конструкцию отношений Прорехов. — Мне он ничего не сказал, подонок, — вспылил он неожиданно. — Ну, да ладно, дела это не меняет. Простим придурку его неучтивость.

На следующий день с утра Шарлотта Марковна отправилась в морг. Там ей предложили на выбор семь обезглавленных трупов. Она ходила взад-вперед, не решаясь остановиться ни на одном. Все трупы походили друг на друга и лежали под одинаковыми простынями. Разными были только номерки, пристегнутые к одеяниям.

Морг казался бесконечно просторным — народу в последнее время полегло тьма.

— Здесь у нас VIP-отделение, — сказал сопровождающий врач. — Одни свои. Только для избранных.

— А кто отбирает? — с опаской спросила Шарлотта Марковна.

— Жизнь, — сказал человек в халате. — Вот это — известный певец, указал сопровождающий врач на отдельно стоящий стол. — Только вчера завезли. Пока не вскрывали. Нам сказали не спешить. Хоронить будут только через пять дней — из здания Дворянского собрания. Говорят, он с чем-то там не согласился. И его завалили.

Шарлотта Марковна подошла к телу певца. Врач приоткрыл простыню. Тело было прошито пулями. Значит, правду писали газеты о какой-то страшной истории — что его убили из автомата средь бела дня на глазах у жены и детей. Шарлотта Марковна не слыла любительницей подобных новостей. Насколько могла, она ограждала от них и детей.

— А вот это братья Афанасьевы, — вел экскурсию врач. — Ни заборы из колючей проволоки не спасли, ни собаки по периметру.

Братья лежали рядом, словно посматривая друг на друга.

— Это Каралин, знатный человек. Пришел из заключения и попытался затеять передел. Говорят, его убрали по согласованию для нашего же городского спокойствия.

— То есть, ни за что? — спросила Шарлотта Марковна.

— Можно сказать и так, — развел руками врач. — А это известный бизнесмен, — показал врач на высокого молодого статного мужчину. — Причина смерти — уничтожение промежуточных хозяев.

— Тоже ни за что? — спросила Шарлотта Марковна.

— Ну, как ни за что? — помялся врач. — За то, что красивый, богатый, за то, что умный. За то, что владел рестораном.

— А это кто такой худой? — спросила Шарлотта Марковна, подойдя к телу старика. — Тоже VIP-персона?

— Нет, это Григорий Лазаревич Морозов, — с удовольствием поведал врач. Ему понравилось, что посетительница заинтересовалась содержимым комнаты. Пришли убивать сына, а дверь открыл отец.

— Ну, а Владимир Сергеевич-то где? — не слышала сопровождающего Шарлотта Марковна. — Что-то я не вижу его.

— Тела сильно пострадали, много увечий, поэтому надо искать интимные признаки, — подсказывал ей врач. — Вы не припоминаете на нем ничего приметного? Вы, конечно, можете выбрать любого из этих, — врач повел рукой в сторону ближайших столов, — но нам известны все обстоятельства смерти вашего мужа.

— Известны? — напряглась Шарлотта Марковна. — Почему же они мне не известны?

— Его четвертовали, — спокойно поведал врач. — В полном соответствии с профессией, приведшей к власти. Ведь пресса — это четвертая власть, не так ли?

— Да, — согласилась Шарлотта Марковна, премного наслышанная на эту тему, и стала терять сознание.

— Ну, вот его и четвертовали, — вел ее дальше дежурный судмедэксперт. Чисто профессиональная смерть. Я бы сказал, достойная. Сначала задушили, сказал врач и, разъяв ледорубом секционный шов чуть выше грудины, показал Шарлотте Марковне отслаивающуюся интиму аорты и сдавленные подвздошные артерии. — Вообще, в этой комнате у нас — только достойные люди. Рядовые там, в соседней. А здесь — люди исключительно с понятиями. Слишком он не пришелся своими налоговыми экспериментами. Всю братву мог по миру пустить. Поэтому я вам могу точно сказать: это он. Его когда привезли, прямо так и сказали: примите аксакала.

Шарлотта Марковна, шатаясь, подошла к синему обрубку, окутанному простыней. Врач помог повторно приоткрыть тело, но Шарлотта Марковна и секунды не вынесла, сразу отвернулась. Врач сунул ей под нос нашатырь и тут же прикрыл тело снова.

— Сколько времени он здесь? — всполошилась Шарлотта Марковна.

— Да уж с полгода как, — прикинул дежурный проводник.

— А почему вы раньше меня не вызвали? — возмутилась Шарлотта Марковна.

— Не поступало команды, — признался сопровождающий. — Мы сами не были уверены. А когда провели свою проверку, буквально на днях, вас сразу и уведомили, — пояснил врач и спросил: — Ну что, он?

— Не знаю. Кажется, да, — на половину мозга согласилась Шарлотта Марковна. Она больше не имела сил участвовать в этом неприятном процессе и пожелала побыстрее свернуть его.

— Так, кажется или да? — строго переспросил судебно-медицинский эксперт.

— Да, — сдалась Шарлотта Марковна. — По-моему, он.

— Тогда подпишите акт опознания.

— Прямо сейчас? — испугалась Шарлотта Марковна. — А мне нельзя подумать?

— Подумать-то можно, но если вы откажетесь, — припугнул ее дежурный, его сожгут и похоронят безымянно, как бомжа.

Это встрепенуло Шарлотту Марковну еще больше. Ей сразу представилась картина опустения и некой бесконечности, которая открывалась дальше и дальше. А если человека похоронить по-человечески, то можно будет хоть и сносно, но жить дальше.

Находясь на грани выпадения из чувств, Шарлотта Марковна подписала бумагу.

Через день на основании справки из морга она получила в ЗАГСе Свидетельство о смерти своего мужа Владимира Сергеевича Макарова. Копия ушла в канцелярию Законодательного собрания, где спешно готовилось решение о досрочных выборах губернатора в связи с трагической гибелью действующего. Официальное сообщение на этот счет должно было публиковаться газетами одновременно с информацией о назначении срока похорон.

Забирать тело Шарлотта Марковна отказалась. Она попросила, чтобы организацию погребения взяла на себя администрация области. Присутствовать на похоронах она будет обязательно, а вот организовывать — у нее на это не хватит сил. Администрация пообещала помочь.

На основании Свидетельства о смерти, выданного задним числом полугодовалой давности, Николай Иванович Нидворай не без помощи Фомината быстро решил вопрос наследства. Зазор в полгода был необходим — по закону доля могла перейти к Шарлотте Марковне только через шесть месяцев после смерти мужа. По оформлении доля была тут же продана Фоминату по подготовленному заранее договору купли-продажи. Прорехов слил свою часть бизнеса Капитону Ивановичу Мошнаку.

Деньги владельцам выплатили сполна. В деле была поставлена точка. Похороны губернатора Макарова назначили на 1 апреля, выборы нового — на 13 июня.

Пресса верстала сообщение.