"Бурный финиш" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 11

Когда дело дошло до еды, ни у одного из нас не оказалось аппетита. Мы кое-как доели лазанью и стали пить кофе. Нам нужно было только находиться рядом. Мы мало говорили, но, видно прочитав мои непристойные мысли, Габриэлла сказала вдруг, что мы не можем поехать к ее сестре, потому что она дома и несколько ее детей тоже.

– Этого-то я и боялся, – криво улыбнулся я.

– Придется все отложить до следующего раза.

– Увы! – Мы оба одновременно вздохнули и рассмеялись.

Чуть позже, попивая горячий кофе, Габриэлла спросила:

– А сколько таблеток было во флаконе, который ты послал мне с Саймоном Серлом?

– Не знаю. Я не считал, но флакон был на три четверти полон.

– Мне тоже так показалось, – сказала Габриэлла со вздохом. – Мне вчера позвонила жена булочника и попросила достать еще. Она сказала, что дно флакона было набито бумагой, но мне кажется, она просто раздала таблетки подругам, а теперь жалеет.

– Никакой бумаги во флаконе не было. Только вата сверху.

– Я тоже так подумала, – Габриэлла горестно поморщилась. – Лучше бы она сразу сказала мне правду.

Я резко поднялся и сказал:

– Пошли. Оставь кофе.

– В чем дело? – удивилась Габриэлла.

– Я хочу взглянуть на флакон.

– Да она же наверняка его выбросила, – удивленно сказала Габриэлла.

– Надеюсь, что она все-таки этого не сделала, – сказал я, быстро расплачиваясь. – Если во флаконе оказалась бумага, то положить ее туда мог только Саймон.

– Да? Ты думаешь, это серьезно?

– Он полагал, что таблетки для тебя. Он не предполагал, что они предназначены кому-то еще. И я забыл напомнить ему, что ты не понимаешь по-английски. Может, он решил так: когда у тебя кончатся таблетки, ты увидишь бумагу и прочитаешь, что там написано. Не знаю. Так или иначе, надо ее найти. Это след Саймона.

Мы выскочили из ресторана, поймали такси и отправились к булочнику. Жена его была полная, добродушная и выглядела лет на пятьдесят, хотя на самом деле ей, скорее всего, было тридцать пять. Ее приветливая улыбка сменилась выражением тревоги, когда Габриэлла объясняла ей, зачем мы приехали. Потом она широко развела руками.

– Флакон в мусорном баке, – сказала Габриэлла. – Она выбросила его сегодня утром.

– Надо поискать. Спроси, могу ли я это сделать.

Две женщины обменялись какими-то репликами, потом Габриэлла сказала:

– Она говорит, что ты запачкаешь свой прекрасный костюм.

– Габриэлла...

– Еще она говорит, что англичане – все сумасшедшие, но ты можешь поискать.

На заднем дворе стояли три мусорных бака, два, к счастью, пустые, а один полный. Мы его перевернули, и я стал разгребать вонючие отбросы рукояткой метлы. Коричневый флакончик был там, под мокрыми кофейными отходами и остатками лапши. Габриэлла подняла его и вытерла куском газеты, а я погрузил отходы обратно в бак и подмел двор.

– Бумага не вылезает, – сообщила Габриэлла. Отвинтив крышечку, она пыталась подцепить ее пальцем.

Я обернул бутылочку газетой, положил на землю и ударил лопатой. Габриэлла присела на корточки и смотрела, как я выбираю из осколков бумагу, а также то, что там оказалось, кроме этого.

Я медленно выпрямился, держа в руке трофеи. Обрывок бумаги – верхняя часть фирменного бланка Ярдмана. Банкнот неизвестной страны и несколько травинок сена.

Обрывок бумаги и купюра были пришпилены булавкой, а травинки оказались между ними.

– Что за чепуха? – произнесла Габриэлла.

– Ты не знаешь, что это за валюта? – спросил я, показывая ей купюру.

Оглядев ее с двух сторон, она сказала:

– Югославская. Сто динаров.

– И сколько же это?

– Примерно пять тысяч сто лир.

Три фунта. Клочок бумаги. Сено. И все было запрятано во флакон. Габриэлла взяла у меня из рук бумажки и отцепила булавку.

– Что все это значит? – спросила она.

– Понятия не имею, послание в бутылке, но что оно значит?

– В бумаге какие-то дырочки, – сообщила Габриэлла.

– Это от булавки.

– Нет, их гораздо больше. Смотри. – Она подняла бумажку. Красные печатные буквы бланка гласили: «АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ГРУЗОВ». Клочок был размером шесть дюймов на два. Я посмотрел его на свет.

Саймон наколол булавкой пять букв. «ЛЮДЕЙ». Меня обдало жаром.

– Что все это значит? – спросила Габриэлла.

– Посмотри, как он наколол буквы – получается: «АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ЛЮДЕЙ».

Моя интонация явно ее напугала. Она, похоже, что-то почувствовала.

– Но как все это понимать?

– У Саймона не было карандаша, – мрачно отозвался я, избегая объяснений. Только булавки в лацкане пиджака. Записка в бутылке, которую наконец выбросило волной на берег. – Надо подумать, – сказал я. – Надо все хорошенько вспомнить.

Мы уселись на пустые ящики, сваленные в углу двора. Я уставился на побеленную стену дома.

– Расскажи, в чем дело, – попросила Габриэлла. – У тебя такой вид...

– Билли... Билли устраивает дымовую завесу.

– Кто это такой?

– Конюх. Или, по крайней мере, прикидывается конюхом. Всякий раз, когда он летал, на борту был человек, который обратно не возвращался.

– Саймон? – недоверчиво протянула Габриэлла.

– Сейчас я не о Саймоне, хотя и с ним на борту был Билли. Люди, которые путешествовали под видом конюхов, назад не возвращались. Я не помню их лиц, потому что Билли делал все, чтобы у меня не было возможности с ними пообщаться.

– Что же он делал?

– Много чего. Оскорблял меня и... – Я замолчал, пытаясь припомнить этих попутчиков. – Первый раз, когда я летел с Билли, с нами был толстяк по имени Джон. По крайней мере, так мне его представили. От него не было никакого толку. Он понятия не имел, как обращаться с лошадьми. В тот день мы дважды летали во Францию. Похоже, Джон собирался остаться там уже после первого прилета. Я видел, как они горячо спорили с Билли, и тот, видно, заставил его слетать еще раз. Когда Джон согласился лететь обратно, Билли вылил пиво мне на ноги, чтобы я думал об этом, а не о Джоне. А во второй раз он и вовсе устроил со мной потасовку.

– Но кто был этот Джон?

– Понятия не имею, – покачал я головой.

– А остальные?

– Потом мы вместе летали в Нью-Йорк. С нами был конюх с какой-то норвежской лошадью-полукровкой. Он якобы не говорил по-английски. Официально он летел в Америку на две недели, но кто знает, сколько он там пробыл. В тот раз Билли уронил мне на руку железный брус, чтобы я думал об отбитых пальцах, а не о норвежцах.

– Ты в этом уверен? – нахмурилась Габриэлла.

– Ну да. Я и раньше думал, что Билли делает это не просто так, а с какой-то целью. Только я неправильно понял его цель. – Я помолчал и снова заговорил: – Как-то мы летели во Францию с человеком с большими пушистыми усами, а потом, недели через две, мы летели уже из Франции с человеком с такими же большими пушистыми усами. Усы были одни и те же, но вот люди, пожалуй, могли быть разными.

– А что тогда отмочил Билли?

– На пути туда вылил мне на голову сладкий кофе, и почти всю дорогу я отмывался в уборной. А на обратном пути он огрел меня цепью, и я большую часть пути просидел у бортинженера, чтобы избежать настоящей драки.

– Больше ничего не случилось? – спросила Габриэлла, грустно глядя на меня.

Я покачал головой:

– На прошлой неделе я летел в Нью-Йорк. Я заявил Ярдману, что, если Билли посмеет хоть пальцем меня тронуть, я тут же увольняюсь. Туда мы летели нормально. Но на обратном пути с нами летел человек, который явно не имел никакого отношения к лошадям. На нем была одежда для верховой езды, но он чувствовал себя в ней крайне неуютно. Я подумал, что он родственник кого-то из хозяев лошадей и просто решил бесплатно пересечь Атлантику. Но я мало с ним разговаривал, потому что почти всю дорогу в самолете проспал. Десять часов. Я редко так устаю, но я тогда решил, что это, возможно, потому, что за шесть дней я четвертый раз лечу через Атлантику.

– А может, тебе подсунули таблетку? – предположила Габриэлла.

– Не исключено. Вскоре после взлета Альф принес мне кофе. В одном из боксов был нервный жеребенок, и я пытался его успокоить. Не исключено...

– А кто такой Альф?

– Глухой конюх, который всегда летает с Билли.

– Так ты думаешь, тебе подложили в кофе снотворное?

– Все может быть. Я и потом все время хотел спать. Даже дома заснул в ванной.

– Все это очень серьезно, – сказала Габриэлла.

– И сегодня с нами чужой человек. Его тоже зовут Джон. Вроде бы я вижу его впервые, и все-таки... Я стал смотреть на него, пытаясь понять, где же мы могли встречаться. Но тут появился Билли и ударил меня по ноге. Я ответил ему тем же, но после этого перестал думать на эту тему.

– Ну а теперь что ты думаешь?

– Во-первых, у него странные для конюха руки. У конюхов руки грубые, обветренные – им приходится мыть лошадей в любую погоду и выполнять другую тяжелую работу. У него же руки гладкие, с хорошо подстриженными ногтями.

Габриэлла взяла меня за руку и провела пальчиками по тем местам, где стали образовываться мозоли после тоге, как я оставил канцелярскую работу.

– Значит, они вовсе не похожи на твои, да?

– Не похожи, но дело в другом. В выражении его лица. Я смотрел на него, как раз когда он вдруг проснулся. Я помню этот момент, несмотря на Билли. Меня поразило выражение его лица. Как бы тебе его описать... О! – воскликнул я, смеясь над собственной недогадливостью. – Ну конечно. Он учился в той же школе, что и я.

– Значит, вы знакомы? Вы знали друг друга по школе?

– Нет, он постарше. Он окончил ее лет на пять раньше меня. Но взгляд... Именно так смотрели ученики – не самые симпатичные, те, кто был свято убежден, что они подарок человечеству, а все остальные – на много ступеней ниже. Он из таких. И уж явно не конюх. Он держался так, словно его грубая одежда была оскорблением его достоинства.

– Но ты же не носишь одежду конюха, – возразила Габриэлла, – значит, и он мог одеться, как считал нужным. Это же необязательно.

– Не совсем так. Альф носит брюки для верховой езды, Билли – джинсы. Двое других конюхов, Тимми и Конкер, носят бриджи – в них удобно работать. Это своего рода форма. Никто не заподозрит неладное, если человек, прибывающий с партией лошадей, одет как конюх.

– Это верно.

– И с паспортами никакой мороки. Обрати внимание, как просто я к тебе сегодня вышел – через служебный выход. Если ты работаешь с авиакомпанией, то в аэропортах, особенно маленьких, к тебе не будет никаких придирок. В большинстве из них ты просто проходишь через грузовое отделение и на тебя никто не обращает никакого внимания. У американцев наибольшие строгости, но и они привыкли к нам.

– Но все-таки ваши паспорта проверяют, – возразила Габриэлла.

Я вытащил свой паспорт, утративший свою безукоризненную чистоту за последние три месяца и порядком помятый.

– Видишь, он истрепался больше от того, что я ношу его в кармане, но в нем не так уж много штампов. Да, конечно, вот американская виза. Но в Милане мне поставили штамп, лишь когда я прилетел обычным пассажирским рейсом. Во Франции мне ни разу не ставили штамп, хотя я там успел побывать много раз. Разумеется, в паспорт заглядывали, но очень бегло. В общем-то, при таких условиях можно кататься и с поддельным паспортом и лаже вообще без паспорта. Один летчик рассказывал мне, что как-то три недели летал по всему белому свету вообще без паспорта, и ничего, сошло...

– Люди, работающие в авиакомпаниях, просто рехнулись бы, если бы им устраивали такую же проверку паспортов, как и всем остальным, – сказала Габриэлла.

– Да, обычно в этом нет необходимости. И вообще, не так-то просто прокатиться в один конец, даже в качестве работника фирмы. Просто невозможно, если у тебя нет связей. Если кому-то вдруг захотелось без помех прокатиться в другую страну, ему будет трудно попасть на борт самолета, который везет лошадей. Но если транспортное агентство или кто-то из его сотрудников готовы организовать нелегальный экспорт людей, наряду с лошадьми, тогда все делается проще простого.

– Но что это за люди?

– Ну, Билли, конечно, вряд ли рекламирует свою деятельность в газетах, но в клиентах у него явно нет недостатка.

– Мошенники? – спросила Габриэлла.

Я повертел в руках банкнот, потом былинки.

– Почему вдруг сено? – в свою очередь, задал я вопрос.

– Может, он нашел деньги в сене, – сказала Габриэлла, пожимая плечами.

– Ну конечно! – воскликнул я. – Ты абсолютно права! В сетках для сена, куда и не думают заглядывать таможенники. Может, они переправляют контрабандой не только людей, но и валюту?

Я рассказал Габриэлле, как Билли наполнил вместо меня сетку с сеном и как это меня тогда поразило.

– Но, Генри, милый, я не понимаю совсем другого. Почему тебя не удивили все эти пакости Билли? Мне бы это показалось очень странным. Я бы устроила большой шум... – Габриэлла говорила с удивлением и огорчением в голосе.

– Я просто решил, что все это из-за того, что я...

– Ты – что? – не поняла она.

– Потому что я принадлежу, – продолжил я с улыбкой, – к тому слою общества, который он хотел бы истребить.

– Генри! Что это за слой?

– Как тебе сказать... Ну, у вас в Италии и по сей день есть графы и графини...

– А ты что... граф?

– Вроде бы. Да, граф.

– Вроде бы граф, – неуверенно отозвалась она, готовая рассмеяться шутке, подозревая, что я ее разыгрываю.

– Поведение Билли по отношению ко мне не удивило меня, потому что я знал: он ненавидит меня лютой ненавистью за мой титул.

– Тогда все становится на свои места. – Габриэлла ухитрилась одновременно и улыбнуться, и нахмуриться, отчего сделалась очаровательной. – Но если ты граф, то почему, скажи на милость, ты возишься с лошадьми?

– А ты сама попробуй мне это объяснить.

Она внимательно на меня посмотрела, потом обняла за шею и, прижавшись щекой к щеке, прошептала:

– Тебе недостаточно иметь титул. Тебе надо... Надо доказать миру, что ты... – Она порылась в своем французском запасе слов и сказала: – Что ты... настоящий!

Я издал глубокий вздох, в котором смешались любовь и облегчение, и поцеловал ее туда, где над ухом свисала темная прядь.

– Моя жена будет графиней, – сказал я. – Как тебе это?

– Пожалуй, я могла бы это вынести.

– А меня? Меня ты могла бы выносить? Всю жизнь?

– Да. Я люблю тебя, – прошептала она мне в ухо. – Только, Генри...

– Да? «Только» – что?

– Оставайся и дальше настоящим. Ты не перестанешь быть настоящим?

– Нет, – грустно сказал я.

Она отступила на шаг, мотая головой:

– Я сказала глупость. Даже если я так быстро усомнилась, это значит, что тебе постоянно приходится что-то доказывать остальным.

– Постоянно, – согласился я.

– И все же тебе не следует заходить так далеко. – Сердце у меня вдруг защемило. – Тебе вовсе нет необходимости делать мне предложение.

У меня екнуло сердце.

– Далеко не всем делают предложения на заднем дворе пекарни у помойки, – пробормотала Габриэлла. Ее губы задрожали и растянулись в кривую улыбку, от которой у меня внутри все содрогнулось.

– Милая... – сказал я.

– Генри, – сказала она, – меня просто распирает от счастья.

Я поцеловал ее, и меня охватило, похоже, такое же чувство, что и Габриэллу. Прошло еще полминуты, и наваждение кончилось. Я вспомнил о Саймоне.

– Что такое? – спросила Габриэлла, увидев, что я вдруг выпрямился.

– Время...

– А!

– И Саймон...

– Мне страшно за него, – прошептала Габриэлла.

– Мне тоже.

Она взяла листок у меня из рук и посмотрела на него.

– Мы делаем все, чтобы не сказать правды – что все это означает.

– Да, – тихо согласился я.

– Вот и скажи, пожалуйста, сам.

– Это была та весточка, которую он мог оставить. Причем единственным способом. – Я замолчал и пристально посмотрел в ее серьезные глаза. После секундной паузы я закончил: – Его больше нет в живых.

– Может, он попал в тюрьму, – растерянно сказала Габриэлла.

Я покачал головой:

– Саймон уже третий, кто вот так исчез. Был некто Баллард, организовывавший транспортировку лошадей отсюда, потом Питерс – у него была как раз моя работа. Теперь они оба исчезли. Баллард пропал год назад. Они как в воду канули.

– Этот Билли... – медленно начала Габриэлла.

– Этот Билли, – продолжил я, – молод, жесток и носит под мышкой заряженный револьвер.

– Пожалуйста, не возвращайся с ними.

– Я в безопасности – пока я буду помалкивать. – Я забрал у Габриэллы отчаянное послание Саймона, скрепил булавкой банкнот и записку, собрал былинки сена и положил все это в бумажник. – Я вернусь в Англию и там разберусь, к кому мне следует обратиться.

– В полицию, – сказала Габриэлла.

– Не уверен.

Я вспомнил о югославской купюре и о словах Габриэллы, сказанных ею в первый наш вечер вместе: «Коммунисты начинаются в Триесте». У меня было чувство человека, ненароком оступившегося и угодившего в кротовую нору, где он обнаружил целую тайную сеть подземных ходов. Было маловероятно, что те, с кем меня свела судьба, были самыми заурядными мошенниками. Это были курьеры, агенты... и бог знает, на кого они могли работать. Удивительно, что я так близко соприкоснулся с людьми, о существовании которых только догадывался, но тем не менее и не надеялся увидеть воочию. Впрочем, соседи Питера и Хелен Крогер в Кранли-Драйв, наверное, тоже были бы сильно удивлены.

– Билли, скорее всего, уже выгрузил то, что доставил в сетке, – сказал я, – хотя я, конечно, вернусь и...

– Нет, – горячо перебила меня Габриэлла. – Не ищи. Именно это, наверное, и сделал Саймон. Обнаружил деньги. А Билли увидел.

– Наверное, так оно и случилось. А в тот раз полетели еще двое конюхов, которых я ранее не встречал. Где-то в полете Саймон обнаружил то, на что я не обращал внимания. Как это случилось, что он потом сделал? Может, потому, что там оказался один лишний человек, может, потому, что Билли не удалось отвлечь его внимание теми способами, что сработали в моем случае, а может, из-за их личных взаимоотношений, о чем мне не было известно. Так или иначе, Саймон понял, чем занимается Билли, и Билли это тоже понял. Саймон, наверное, вспомнил в конце полета, что Баллард и Питерс исчезли безвозвратно и что у него нет возможности посадить Билли, юного подонка с револьвером, в тюрьму. Саймон смог улучить несколько минут в туалете. Карандаша под рукой не оказалось. Только булавки и флакон, который я вручил ему в офисе авиакомпании. Флакон с именем Габриэллы, о существовании которой Билли и не подозревал. Таблетки – в унитаз! Банкнот и бумажку со странным посланием – во флакон. Сделал это и ушел навсегда!

– Только, пожалуйста, не копайся в сене, – еще раз повторила Габриэлла.

– Нет, нет, – согласился я. – Лучше пусть это сделает официальное лицо в следующий раз, когда полетит Билли.

Габриэлла облегченно вздохнула:

– Мне бы очень не хотелось, чтобы ты исчез.

– Этого не будет, – успокоил ее я. – Большую часть пути я проведу в обществе Патрика и человека, который купил куклу. А потом, когда мы прилетим, я тебе позвоню, чтобы ты не волновалась. Устраивает?

– Это будет здорово, – отозвалась Габриэлла. – Я сразу перестану волноваться.

– Лучше и не начинай, – сказал я. – Все будет отлично. Боги Древнего Рима, наверное, хохотали до упаду, слушая наши рассуждения.