"Перелом" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 10

На этот раз я не стал терять драгоценного преимущества. Я прыгнул прямо на гангстера и изо всех сил ударил ребром ладони по запястью руки, в которой он держал шприц.

Прямое попадание. Рука отлетела назад, пальцы разжались, и шприц полетел в сторону.

Я лягнул костолома в голень, ударил кулаком под ложечку и, когда он согнулся, ухватил за голову с двух сторон и швырнул грузное тело к стенке денника.

Холст, на которого гангстер даже не потрудился надеть хомут, лязгнул зубами, взбрыкнул и, по-видимому, не промахнулся. Из-под резины послышался какой-то приглушенный звук, который я отказался расценить, как мольбу о пощаде. Отскочив от лошади, гангстер, пригнувшись и опустив голову, пошел на меня. Я шагнул навстречу, выдержал удар по ребрам и, обхватив нападавшего рукой за шею, изо всех сил протаранил его головой ближайшую стенку. Ноги у моей стенобитной машины неожиданно стали резиновыми, – видимо, чтобы лицу было не обидно, – и бледные веки, торчавшие из прорезей маски, закрылись. На всякий случай я еще раз использовал голову гангстера в качестве тарана и только после этого отпустил ее. Тело медленно улеглось на подстилку у дверей, вывернутая рука несколько раз загребла солому, и гангстер затих.

Я привязал Холста, который каким-то чудом не выбежал в открытую дверь, и, сделав шаг в сторону от привязанного кольца, чуть было не наступил на шприц. Шприц лежал под яслями в соломе и, как ни странно, остался цел.

Я поднял его, слегка подкинул на ладони и решил, что дарами богов пренебрегать не следует. Завернув гангстеру рукав черной куртки, я уверенно воткнул иглу в мышцу, выдавив ровно половину содержимого. Руководило мной отнюдь не сострадание, а благоразумие: доза снотворного, рассчитанная на лошадь, могла оказаться смертельной для человека, а убийство никак не входило в мои планы.

Я снял с “резиновой маски” резиновую маску. Под ней оказался Карло. Ах, какой сюрприз.

Мои военные трофеи сейчас состояли из одной резиновой маски, одного неполного шприца с лекарством и одной резиновой дубинки для дробления костей. После секундного раздумья я тщательно вытер шприц, снял с Карло перчатки и наставил его отпечатки пальцев куда только мог. Ту же самую процедуру я проделал с резиновой дубинкой; затем, осторожно подняв вещественные доказательства с помощью перчаток, я отнес их в дом и временно спрятал в одной из пустующих комнат.

Спускаясь со второго этажа, я выглянул в окно лестничной площадки и во мраке увидел у подъезда какой-то размытый белый силуэт. Я подошел ближе, чтобы не ошибиться. Ошибки не было: “Мерседес”.

В деннике Холста мирно спал Карло. Я пощупал его пульс, медленный, но ровный, и посмотрел на часы. Не прошло и получаса. Удивительно.

Тащить Карло в автомобиль показалось мне слишком неудобным, и поэтому я решил подогнать автомобиль к деннику. Мотор завелся с пол-оборота и работал так тихо, что даже не потревожил лошадей. Не выключая зажигания, я открыл обе задние дверцы и с трудом запихнул Карло внутрь. Я хотел оказать ему ту же любезность, которую он в свое время оказал мне, и положить его на заднее сиденье, но он безжизненно свалился на пол. Я подогнул ему колени, так как он лежал на спине, и бесшумно закрыл дверцы.

По-моему, никто не заметил нашего прибытия в “Форбэри Инн”. Я остановил “Мерседес” на стоянке у входа, выключил мотор и габаритные огни и тихонько ушел домой.

Вернувшись в конюшни, подобрав резиновую маску в деннике Холста, свернув систему оповещения и сложив ее в шкаф, я решил, что уже поздно раздеваться и ложиться в постель. Я поспал чуть более часа на диване и проснулся смертельно усталым, а не бодрым и веселым, как полагалось в первый день открытия сезона скачек.

Алессандро явился поздно, пешком, имея крайне озабоченный вид.

Я стал следить за ним: сначала из окна конторы, а потом из комнаты владельцев. Алессандро остановился в нерешительности у четвертого денника, но любопытство пересилило осторожность, и, быстро шагнув к двери, он заглянул внутрь. С такого расстояния выражения его лица было не разобрать, поэтому я вышел в манеж, делая вид, что не обращаю на него никакого внимания.

Алессандро в ту же секунду отскочил в сторону и притворился, что ищет Этти, но в конце концов не выдержал, повернулся и подошел ко мне.

– Вы не знаете, где Карло? – спросил он без обиняков.

– А где, по-вашему, он должен быть? – вопросом на вопрос ответил я. Он моргнул.

– В своей комнате... Я всегда стучу в дверь, когда пора выходить.., но его там не было. Вы.., вы его не видели?

– В четыре часа утра, – небрежно сказал я, – он спал, как убитый, на заднем сиденье вашего автомобиля. Думаю, он и поныне там.

Алессандро вздрогнул, как от удара.

– Значит, он все-таки приходил, – сказал он безнадежным тоном.

– Приходил, – согласился я.

– Но вы не.., я.., вы не убили его?

– Я – не ваш отец, – очень веско произнес я. – Карло получил немного наркоза, который предназначался Холсту.

Алессандро резко поднял голову, и глаза его зажглись яростью, направленной, для разнообразия, не только на меня.

– Я не велел ему приходить, – сердито заявил он. – Не велел.

– Потому что на Холсте вы могли победить через неделю на скачках?

– Да.., нет.., вы меня путаете.

– Но он не послушался вас, – подсказал я, – и выполнил распоряжение вашего отца?

– Я не велел ему приходить – Он не осмелился ослушаться вашего отца.

– Все слушаются моего отца, – машинально ответил Алессандро, а затем посмотрел на меня с изумлением. – Кроме вас, – сказал он.

– Фокус в том, – объяснил я, – что я выказываю неповиновение вашему отцу в тех случаях, когда возмездие становится ему невыгодным, и я делаю это как можно чаще и при малейшей возможности.

– Не понимаю.

– Я объясню вам по пути в Донкастер, – сказал я.

– Я не поеду с вами, – решительно заявил он. – Карло отвезет меня в моей машине.

– Боюсь, он на это не способен. Если вы хотите посмотреть скачки, вам придется либо сесть за руль самому, либо поехать со мной.

Он сердито на меня уставился, но не признался, что не умеет водить машину. Правда, с притягательной силой скачек совладать трудно, а именно на это я и рассчитывал.

– Хорошо, я поеду с вами.

* * *

Когда мы вернулись в конюшни после утренней проездки, я отправил Алессандро в контору поболтать с Маргарет, сам пошел переодеваться, а затем отвез его в “Форбэри Инн”.

Он выскочил из “Дженсена” прежде, чем я успел остановить машину, и рывком распахнул заднюю дверцу “Мерседеса”. По сгорбленной фигуре на заднем сиденье было ясно, что Карло проснулся, хотя соображал еще туго, потому что никак не отреагировал на поток итальянской брани, обрушившейся на его голову. Я похлопал Алессандро по плечу и, когда он на мгновение умолк, дал ему добрый совет:

– Вряд ли он способен вас понять. Я говорю по личному опыту. Так что не тратьте время зря, переодевайтесь скорее, и поедем на скачки.

Когда он ушел к себе в номер, Карло высказал мне по-итальянски несколько своих соображений, в результате чего мой лексикон сильно обогатился. Правда, я не все понял, но речь явно шла о моих ближайших родственниках.

Алессандро вышел из гостиницы и остановился в нерешительности. Темный костюм, который был на нем в день нашего знакомства, сейчас болтался, как на вешалке, из-за чего Алессандро казался еще более худым и выглядел совсем мальчиком, неспособным причинить кому-нибудь зла. “Только не расслабляться”, – сказал я себе, вспомнив, что в боксе побеждает тот, кто не забывает о защите, и кивком головы пригласил его сесть в “Дженсен”.

Когда Алессандро захлопнул за собой дверцу, я обратился к Карло сквозь опущенное стекло “Мерседеса”.

– Вы в состоянии меня выслушать? – спросил я. – Вы меня слышите? – он с трудом поднял голову; по его глазам было ясно, что он все слышит и жалеет только о том, что не может заставить меня заткнуться. – Прекрасно, – сказал я. – Тогда запоминайте. Алессандро уезжает со мной на скачки. Прежде чем привезти его обратно, я позвоню в конюшни и проверю, все ли в порядке. Если вы попытаетесь сделать очередную гадость, Алессандро не вернется в гостиницу очень долго.., и не думаю, что Энсо Ривера будет вами доволен. – Несмотря на свое плачевное состояние, он изобразил на лице нечто вроде ярости. – Вы меня поняли? – спросил я.

– Да. – Он закрыл глаза и застонал. Я повернулся и пошел к “Дженсену”, вполне довольный собой.

* * *

– Что вы сказали Карло? – требовательно спросил Алессандро, когда я завел мотор и мы тронулись с места.

– Посоветовал отлежаться в постели.

– Я вам не верю.

– Ну.., нечто в этом роде.

Я с трудом удержался от улыбки, и Алессандро подозрительно на меня уставился; потом он недовольно отвернулся и принялся смотреть на дорогу сквозь лобовое стекло.

Миль через десять я нарушил гробовое молчание:

– Я написал вашему отцу письмо, и мне бы хотелось, чтобы вы его отправили.

– Какое письмо?

Я вынул из внутреннего кармана конверт и протянул ему.

– Я хочу прочесть, – враждебно произнес он.

– Конечно. Конверт не заклеен. Я решил избавить вас от лишней работы.

Он поджал губы и вытащил письмо. Вот что там было написано:

"Энсо Ривера,

Вам надлежит обдумать следующее:

1. Пока Алессандро остается и намерен оставаться в Роули Лодж, конюшни не могут быть уничтожены.

При любой попытке уничтожить конюшни, равно как нанести им малейший ущерб, Жокей-клубу немедленно станет известно обо всем, что здесь произошло, и в результате Алессандро будет на всю жизнь дисквалифицирован и никогда нигде не сможет участвовать в скачках.

2. Томми Хойлэйк.

Любой вред, причиненный Томми Хойлэйку, равно как любому другому жокею, которого пригласят выступать наши конюшни, закончится оглаской нижеследующей информации, после чего Алессандро не сможет больше выступать.

3. Лунный Камень, Индиго, Холст.

Если будут сделаны дальнейшие попытки причинить вред или убить одну из лошадей Роули Лодж, информация будет также оглашена, и Алессандро не сможет больше участвовать в скачках.

4. Информация, которая будет передана Жокей-клубу, состоит в настоящее время из точного описания всех происшедших событий, наряду с: а) двумя деревянными фигурками лошадей с ярлыками, написанными от руки; б) результатами анализа крови, проведенного в Ветеринарных научно-исследовательских лабораториях, которые подтверждают наличие промазина, использованного в качестве наркоза; в) рентгеновскими снимками перелома задней ноги Индиго; г) одной резиновой маской, снятой с Карло; д) одним шприцем, содержащим промазин, и е) одной резиновой дубинкой. На двух последних предметах ясно видны отпечатки пальцев Карло.

Все эти улики находятся у моего поверенного, которому даны указания, как поступить с ними в случае моей смерти.

Не забывайте, что преступление Ваше и Вашего сына не обязательно должно быть доказано судом, достаточно лишь представить информацию распорядителям Жокей-клуба. Только они облечены властью выдавать и отнимать жокейские права.

Если конюшням Роули Лодж не будет больше причинен ущерб, я, со своей стороны, обязуюсь предоставить Алессандро любую разумную возможность стать опытным и хорошим жокеем”.

Алессандро перечитал письмо дважды. Затем медленно сложил его и сунул обратно в конверт.

– Ему это не понравится, – сказал он. – Он никогда и ни от кого не потерпит угроз.

– Ему не следовало грозить и мне, – мягко ответил я.

– Он думал, что это будет ваш отец.., а стариков, по его словам, легче запугать.

Я оторвал взгляд от дороги и в течение нескольких секунд смотрел на Алессандро. Он говорил сейчас так же спокойно, как и тогда, когда заявил, что его отец меня убьет. Страшным и пугающим было его детство, а он до сих пор продолжал считать свое воспитание нормой.

– У вас действительно все это есть? – спросил Алессандро. – Результаты анализов.., шприц?

– Да.

– Но Карло всегда носит перчатки... – Он умолк.

– На этот раз он был неосторожен, – сказал я. Алессандро задумался.

– Если мой отец велит Карло сломать ногу еще какой-нибудь лошади, вы действительно сделаете так, что меня дисквалифицируют?

– Безусловно.

– Но тогда он наверняка отомстит и уничтожит конюшни, и вы будете бессильны.

– А вы уверены, что он это сделает? – спросил я. – Стоит ли пачкаться.

Алессандро посмотрел на меня с жалостью и высокомерно улыбнулся.

– Мой отец будет мстить, если кто-нибудь съест пирожное, которое ему понравилось.

– Значит, вы одобряете месть? – спросил я.

– Конечно.

– Она не вернет вам жокейских прав, – напомнил я, – и к тому же я сильно сомневаюсь, что он действительно сможет что-то сделать, потому что, когда все откроется, полиция окажет нам неограниченное содействие, а пресса поднимет шум на всю страну.

– Вы бы вообще ничем не рисковали, – упрямо возразил Алессандро, – если бы согласились выставить меня на Гороховом Пудинге и Архангеле.

– Вы слишком неопытны. И будь у вас хоть капля здравого смысла, вы сами пришли бы к такому выводу. – Алессандро надменно на меня посмотрел и тут же потупил глаза, впервые за все время, что я его знал. – Поэтому, – продолжал я, – приходится идти на определенный риск, не поддаваясь на шантаж. В некоторых случаях нельзя поступать иначе. Надо только найти способ, при котором если и погибнешь, то не напрасно.

Наступила очередная долгая пауза, во время которой мы проехали Грэнхэм и Ньюарк. Пошел дождь. Я включил “дворники”, и они застучали по стеклу, подобно метрономам.

– Мне кажется, – угрюмо сказал Алессандро, – что вы с моим отцом затеяли игру, в которой мне отведена роль пешки, переставляемой обоими противниками.

Я улыбнулся, удивленный его умением тонко чувствовать и тем, что он не побоялся высказать свои мысли вслух.

– Вы правы, – согласился я. – Так произошло с самого начала.

– Мне это не нравится.

– Но вы сами виноваты. Выбросьте из головы мысль стать жокеем, и все уладится.

– Но я хочу быть жокеем, – сказал Алессандро, давая понять, что разговор окончен. Может, он был прав.

Мы молча проехали по мокрому шоссе еще десять миль, прежде чем он нарушил молчание:

– Вы пытались избавиться от меня.

– Да.

– Вы все еще хотите, чтобы я ушел?

– А вы уйдете? – спросил я с надеждой в голосе.

– Нет, – сказал он. Я поморщился. – Нет, – повторил он, – потому что вы с моим отцом сделали все возможное, чтобы я не смог пойти учеником в другие конюшни и начать все сначала. – Алессандро надолго замолчал, потом добавил:

– Да к тому же я не хочу уходить. Я предпочитаю остаться в Роули Лодж.

– И быть чемпионом, – пробормотал я.

– Я говорил об этом только Маргарет... – резко ответил он и осекся. – Значит, это она сказала вам о Холсте, – с горечью произнес он. – И поэтому вы подловили Карло.

Чтобы отдать должное Маргарет, я ответил:

– Она бы ничего не сказала, если бы я не спросил, о чем вы беседовали.

– Вы мне не верите, – с обидой в голосе заметил Алессандро.

– По правде говоря, нет, – иронически ответил я.

– Я не полный дурак.

Дождь еще сильнее стал заливать лобовое стекло. Мы остановились на красный свет в Боутри и подождали, пока воспитатель проведет по пешеходному переходу учеников школы.

– В письме вы упомянули, что поможете стать мне хорошим жокеем.., это правда?

– Да, – сказал я. – На тренировках вы ездите очень хорошо. Честно говоря, даже лучше, чем я думал.

– Я ведь говорил вам... – начал он, вздернув нос кверху.

– Что вы – гений, – закончил я, кивнув головой. – Слышал.

– Не смейте надо мной смеяться! – Глаза Алессандро зажглись яростью.

– Вам осталось только выиграть несколько скачек, доказать, что вы добились единения с лошадью, показать понимание тактики скачек и перестать полагаться на вашего отца.

Алессандро не выглядел умиротворенным.

– Полагаться на отца естественно, – упрямо заявил он.

– Я убежал от своего отца, когда мне было шестнадцать.

– Очевидно, он не выполнял всех ваших желаний, как мой.

– Совершенно верно, – согласился я. – Я желал быть свободным.

"Свобода, – подумал я. – Пожалуй, это единственное, чего Энсо никогда не даст своему сыну: люди, одержимые навязчивой идеей, как правило, ярые собственники. О какой свободе можно говорить, когда у Алессандро нет своих денег, он не умеет водить машину и никуда не ходит без Карло, который докладывает о каждом его шаге. А с другой стороны, Алессандро привык к рабству, и оно кажется ему упоительным”.

* * *

На ипподроме все без исключения отнеслись ко мне крайне доброжелательно, наперебой помогая советами и делясь информацией, так что к концу дня я уяснил, что мне следует (и не менее важно – не следует) делать в связи с тем, что я заявил Горохового Пудинга на приз Линкольна.

Томми Хойлэйк, ухмыляясь во весь рот, высказал свое мнение в нескольких словах:

– Заявить, подседлать, прийти первым и на всякий случай подождать, пока объявят победителя.

– Вы считаете, у нас есть шанс?

– О, конечно, – ответил он. – В пробегах на скорость выиграть может любой. Каприз богов, знаете ли, каприз богов.

Из этого я заключил, что Томми еще не пришел к окончательному выводу после испытаний: хорош ли Лан-кет или плох Гороховый Пудинг.

* * *

Я повез Алессандро в Ньюмаркет и по дороге спросил, как ему понравились скачки.

Он мог бы мне не отвечать, потому что в течение дня я изредка видел его лицо, на котором попеременно отражались то зависть, то гордость. Он был явно счастлив, что все принимают его за жокея, и неистовствовал, что не участвует в открытии сезона. Взгляд, который он бросил на победителя скачек учеников, напугал бы гремучую змею.

– Я не могу ждать до следующей среды, – сказал Алессандро. – Я хочу начать завтра.

– Мы не подавали заявок до следующей среды, – спокойно ответил я.

– Гороховый Пудинг! – яростно выкрикнул он. – В субботу!

– По-моему, этот вопрос мы уже обсудили.

– Но я хочу.

– Нет.

Алессандро раздраженно заерзал на сиденье. Вид скачек, с их звуками и запахами, возбудил его до такой степени, что он с трудом заставил себя замолчать. То мимолетное понимание, которого я добился по пути в Донкастер, испарилось, как дым, и половина дороги домой тоже пропала даром. Только когда Алессандро немного успокоился и мрачно откинулся на спинку сиденья, я задал ему вопрос:

– Как бы вы провели скачки на Пуллитцере? – Он мгновенно выпрямился и ответил так же откровенно, как после испытаний:

– Я посмотрел его прошлогоднюю скаковую карточку. Пуллитцер, как правило, приходил третьим, четвертым или шестым. Он скакал первым почти до финиша и сдавал лишь на последнем фарлонге. В учебниках говорится, что при жеребьевке лучше всего вытаскивать первые номера. Буду надеяться, что мне достанется один из них, а затем постараюсь хорошо взять старт и расположиться как можно ближе к канатам или, по крайней мере, чтобы сбоку от меня было не больше одной лошади. Я буду вести скачки не быстро и не медленно, не дальше чем на два с половиной корпуса от лидера, и постараюсь не вырываться вперед до самого финиша. Думаю, припустить лошадь надо не раньше чем ярдов за шестьдесят, а выйти на первое место ярдов за пятнадцать до финишного столба. Мне кажется, Пуллитцер не проявляет всех своих возможностей, когда ведет скачки, поэтому мне не хочется скакать первым.

Сказать, что я был потрясен, означало неверно передать то волнение, которое я испытал в данную минуту. За долгие годы практики я научился отличать фальшивое от настоящего, а слова Алессандро сверкали правотой, как бриллиант чистой воды.

– Хорошо, – небрежно ответил я. – По-моему, все правильно. Так и сделаем. А насчет Холста.., вы будете участвовать на нем в скачках учеников в Ливерпуле. И ровно через два дня, в субботу, я дам вам Ланкета на скачки в Тийсайде.

– Я посмотрю их карточки и все обдумаю, – серьезно ответил он.

– Только не Ланкета, – напомнил я. – В прошлом году, двухлеткой, он себя не проявил. Исходите из того, как он прошел испытания.

– Да, – сказал Алессандро. – Я понимаю. Возбуждение вернулось к нему с прежней силой, но теперь оно не было бесконтрольным, и я неожиданно понял, что, пообещав ему помочь, вовсе не собирался отнестись к своим словам серьезнее, чем при составлении письма его отцу. Энсо стремился заставить меня против моей воли предоставить Алессандро как можно больше возможностей участвовать в скачках. Мне стало смешно при мысли о том, что я начал исполнять его требования по собственному желанию.

Это резко меняло план борьбы. Я подумал об Энсо и его отношении к сыну.., и наконец-то понял, как поступить, чтобы Ривера отказался от своих угроз. Но при этом будущее показалось мне куда опаснее прошлого.