"Призрак бродит по Техасу" - читать интересную книгу автора (Лейбер Фриц)

Глава 15. СМЕРТЬ С ПАУКАМИ

Алджернон Чарлз Суинберн. "Забытый сад".

Когда я пришел в сознание, а вернее, когда сознание пришло ко мне - чего лично мне совсем не хотелось, - выяснилось, что я лежу в гробу, который заколачивают.

Стук молотков пробудил все привычные боли, а также и совсем новые. Из новых же мучительней всего был леденящий холод.

Я решил, что стучат десять молотков, и шляпки гвоздей жмутся друг к другу, как жемчужины на нитке.

Я знал, что все еще нахожусь на Терре, ибо Сила Тяжести пребывала со мной и в гробу. Меня глубоко возмутило, что Сила Тяжести действует даже в гробу, это же нечестно! Уж, казалось бы, смерть принесет освобождение от этой пакости, так нет же! Но чего и ждать от безжалостной и беспощадной Терры?

Я приказал глазам открыться, чтобы узреть непроницаемый мрак вокруг. Что он непроницаем, я был уверен - ни проблеска света не просачивалось сквозь мои сомкнутые веки.

Тем более отяжелевшие, слипшиеся веки отказывались разомкнуться. Еще одно доказательство, что я действительно мертв.

Решение загадки, почему и мертвый я ощущаю боль, я решил отложить на потом. Как-то не хотелось признать, что ад все-таки существует.

Положение следовало оценивать философски: невыносимый холод, абсолютная темнота… Что ж, я в гробу. Ну, а в гробу должно быть холодно и темно. И гробы предназначены для того, чтобы их забивали (хотя с этим гробом возятся просто невыносимо долго!).

Главное же, чего ты ждешь от гроба, если окончательно не разуверился в порядочности человечества, так это внутренних размеров по мерке, что в моем случае означает длину примерно в десять футов, ширину - в два, высоту - в полтора. А если человечество еще и сострадательно, то гроб внутри обивают - предпочтительно стеганым шелком.

Мой гроб ничем внутри обит не был и явно по мне не подгонялся. Судя по адским мукам, которые я испытывал, длина, ширина и высота гроба все равны были четырем футам плюс два-три дюйма. Моя голова на согнутой шее упиралась в нижний угол, сила тяжести вжимала мою спину в жесткое дно, покрытое сеткой трещин, словно пол патио президента Ламара. Ноги у меня были задраны, ступни засунуты в верхний угол ящика напротив головы.

Да, моим гробом был простой ящик, пошлый куб! И хватит им стучать по нему!

Затем мне пришло в голову, что меня, героя Революции Согбенных, полагалось бы положить в гроб при всем параде: в экзоскелете, с по меньшей мере двумя золотыми медалями на груди - вторая с надписью: "Сверхзаслуженный социалистический актер".

Но экзоскелета на мне безусловно не было, а был только зимний костюм, причем распахнутый, и этим отчасти объяснялось, почему я так сильно мерз.

Я попытался припомнить, что предшествовало моему положению во гроб. Согласно первой гипотезе меня швырнуло в Суперскважину Чокнутого Русского, я шлепнулся на пуховую перину в километр толщиной и оказался в Царстве Мертвых, администрация которого распорядилась, чтобы меня засунули в этот позорный ящик, а крыш-

ку забили в наказание за то, что я посмел изображать Смерть в мире людей наверху.

И крышку все еще забивают.

Однако многие факты не укладывались в эту гипотезу. Начать хотя бы с того, что Суперскважина Чокнутого Русского была заполнена расплавленной магмой, испускающей фиолетовое свечение.

Я попытался разработать другую теорию, но стук молотков не позволял сосредоточиться. Он становился громче и громче, непереносимей и непереносимей.

Затем сознание вернулось в мое тело, обнюхивая его, точно упрямый зверь. Обнюхало меня от головы до пальцев на ногах, от ступней до подушечек пальцев на руках. Потом потыкалось мне в шею, прыгнуло внутрь черепа и свернулось там, широко раскрыв глаза, насторожив уши и все нюхая, нюхая.

Я оказался в том же самом положении, что и раньше, с одной только чудесной разницей: молотки перестали стучать. Я все еще ощущал широчайший спектр болей, но ощущал их в тишине. Те, кто колотил по гробу, ушли.

А может быть, с самого начала стучало просто у меня в голове? Может быть, стучало мое сердце, отчаянно пытаясь заставить работать фантомные мышцы, доставляя им максимум глюкозы и кислорода, а теперь, благоразумно сняло себя со скорости и работало тихонько, так сказать, вхолостую?

А что, если и правда вхолостую, и в задранные вверх пальцы на ногах кровь не поступает? А, ладно! Лучше гангрена пальцев на ногах, чем гангрена мозга, сообщило мое сознание.

Но с чего я взял, будто я жив, когда знаю, что умер? Долой эту мысль! Убери ее подальше, сознание, слышишь?

Я изо всех сил старался остаться мертвым и сконцентрироваться на том, чтобы отключить свое тело, начав с пальцев на ногах. С мышцами затруднений не возникало, поскольку в большинстве они и так были фантомными, а значит, при силе тяжести в шесть луногравов все равно не действовали. Отключение же приносило прямую выгоду: боль в отключенных участках исчезла.

Мысли я тоже старался подавить и, особенно, потуги вспомнить, что со мной произошло.

Ну, и втихую я надеялся, что нужно только набраться терпения, только дать пройти времени - причем короткому - и я определенно умру от холода, обезвоживания, инфаркта, голода или гангрены пальцев ног. Примерно в этом порядке.

Вскоре, убежден, пришел бы благословенный конец, если бы не одно отвратительное обстоятельство.

Откуда-то с обоих моих боков появились два бойких паука и принялись обследовать дно кубического гроба.

Говоря "появились", я не хочу создать впечатление, будто я их увидел. Вовсе нет. Я осознал их присутствие, почувствовал его. К тому же под моими закрытыми веками возникло какое-то свечение, которое явно не было капризом палочек и колбочек ретины, а пробивалось сквозь неподъемные веки. Собственно говоря, я как раз пытался свечение отключить, когда обнаружил пауков.

Я же страдаю иррациональной боязнью пауков, хотя в Мешке их очень мало, да и те находятся в арахнодариуме, где живут в невесомости со всем комфортом, подобно любым насекомым и другим крохотным животным, для которых сила тяжести или ее отсутствие никакого значения не имеет.

Ну, и когда в моем гробу объявилась эта парочка, я испытал парализующий ужас.

Особенно мерзким было то, что пауки эти оказались искалеченными. Каждый лишился трех ног, но ампутация прошла успешно, и они ловко передвигались на оставшихся пяти.

Далее меня тревожило, что я знаю про этих пауков столь много без какого-либо контакта с их сознанием. Я, как уже упоминалось, не обладал ни малейшими телепатическими способностями, да и у пауков телепатия будто бы не наблюдается.

В завершение всего пауки явно очень интересовались моими запястьями - они непрерывно соприкасались с ними, и даже толкали их и волокли за собой. С секунды на секунду я ожидал ядовитого укуса. Валяйте, пауки, не тяните! Вот на какой мысли я вдруг поймал себя: шестой способ найти смерть, только и всего.

А они тем временем подобрались к моим бокам и принялись карабкаться на них, волоча за собой мои руки.

Тут я наконец понял, что это не.пауки, а мои собственные кисти.

Как ни странно, особого облегчения я не испытал. Лежать беспомощно во мраке, когда твои кисти начинают действовать совершенно самостоятельно, шизофренически… Еще неизвестно, насколько пауки хуже, уж поверьте мне!

Сначала они царапали мой костюм, затем начали больно царапать кожу у меня на груди - к моему большому удивлению, гладкую и безволосую, и бок о бок поползли к шее, где разделились по направлению к ушам.

"Плутон побери! - подумал я. - Они собираются меня придушить!"

Почему мысль, что я буду задушен - пусть даже самозадушен, - так сильно меня напугала, хотя я напрягал всю свою волю, чтобы покончить с собой и (или) чтобы остаться мертвым, понять невозможно. Очевидно, к этому времени меня потянуло на комфорт, и я хотел умереть с удобствами, ощущая, как боль проходит.

Тут я сообразил, что кисти не сомкнули большие пальцы у меня на горле, как несомненно сделали бы, будь их целью удушение. Я чуть-чуть расслабился и с любопытством ждал, что они предпримут дальше.

Как видите, я уже наделил их сообразительностью и целеустремленностью.

А мои руки уже крепко стиснули ушные мочки между большим и указательным пальцами, для верности воткнули мизинцы в щеки и, обеспечив себе таким образом надежную опору, взялись за свое основное дело: прижали средние пальцы к верхним векам, безымянные - к нижним и раздвинули их.

Я испытал неожиданную боль - как оказалось, веки у меня очень распухли, а глазные яблоки приобрели особую чувствительность. Вероятно, верхняя часть моего лица либо стала жертвой очень острой аллергии, либо подверглась неоднократным ударам.

Но как я ни приказывал мысленно, чтобы мои пальцы остановились, они, игнорируя хриплый писк, который все-таки вырывался у меня из горла, продолжали свою жестокую работу.

Яркий веселый свет вонзался в глаза, терзал ретину. Потом потекли слезы. Сначала и они причиняли боль. Несколько минут я видел только их блеск и какие-то смутные желтые пятнышки.

Мало-помалу боль утихла. С помощью пальцев мои веки могли уже мигать и даже взяли на себя почти весь труд, чтобы оставаться открытыми. Мои слезы смыли клейковатые комочки, и я обрел способность видеть.

Я находился в оштукатуренной камере с оконцами, забранными решеткой. Размер ее соответствовал мексодвери, из чего я сделал вывод, что построена она техасцами для мексов.

Свет бил из моего окошка и из такого же окошка в коридоре за решетчатой дверью. В щели задувал ледяной ветер.

За ближним окошком я разглядел высокую доску с девятью русскими буквами, составляющими слова "Желтый Нож".

Следовательно, я схвачен не вольными стрелками, а русскими.

И всколыхнулись жуткие воспоминания.

Но я подавлял их, а мой взгляд скользил по телу, начиная от задранных ног.

Мой черный зимний костюм был расстегнут от паха до шеи, обнажая голую кожу, испещренную официальными строками, которые я видел перевернутыми.

Тут я вспомнил все, а особенно - последние свои глупости.

И в результате снова возжаждал умереть.

Тем не менее я обнаружил, что мои пальцы отпустили веки (и те остались полуоткрытыми без посторонней помощи), а сами поползли по моему торсу к паху, где, я интуитивно догадывался, начнут застегивать молнию.

Из этого можно было сделать только один вывод - стремление выжить вновь вступило в свои права, и это меня хотя и не ободрило, но несколько всколыхнуло. Пока мои руки занимались своим делом, я попробовал проанализировать сложившееся положение - занятие весьма неприятное.

К счастью, в таких случаях не обязательно начинать с наихудших вариантов: можно подбираться к ним постепенно, не напрягаясь. Например, когда чувствуешь себя виноватым, первая и самая здоровая реакция - переложить максимум вины на других людей.

А потому вполне естественно, что сначала я подумал об отце - не столько сердито, сколько с нежной жалостью. Сентиментально до предела.

"Бедный старый дурень, - думал я, - руководит своим театром в космосе, ни черта не знает о Терре и только лелеет идиотскую мечту о заявке, которая в один прекрасный день нас всех обогатит".

Пришло ли ему в голову, что заявка - предварительная, что страна, где она была зарегистрирована, перешла в другие руки, по меньшей мере один раз, а теперь вот и два? Что у техасцев есть миллион законов, чтобы давать по рукам дурням вроде него, если они вздумают предъявлять свои права и требовать полагающиеся им денежки? И что все население Терры без единого исключения состоит из мошенников и громил, помышляющих только о деньгах и власти, готовых при малейшем предлоге подменить законные процедуры насилием? О нет, конечно, не пришло!

Зато его осенила сверхидиотская идея послать меня, своего единственного сына, на жуткую Терру превратить заявку в наличные!

Да, надо отдать ему должное, он добился, чтобы длинноволосые сконструировали замечательный экзоскелет. Но хоть в чем-нибудь еще он заручился их помощью? А ведь о Терре они знали куда больше, чем он.

Нет и нет! Вместо этого он снабдил меня плащом, стержнями-шпагами и пр-идиотски спрятанным документом!

А я-то, сверхдурень, согласился на эту нелепую роль, даже гордился ею. Целый жуткий месяц на Терре я не жил - я только играл.

Сначала меня соблазняли таинственной ролью в техасском дворцовом перевороте.

Затем я с восторгом ухватился за роль Смерти, вождя в смехотворной революции обитателей глинобитных лачуг.

И наконец, я не удержался от театрального эффекта, чтобы поразить говорящих медведей, - непростительная глупость в номере с хищниками.

Даже моя любовь к Розе и Рейчел, есть ли в ней что-нибудь, кроме игры? Пожалуй, нет. Нам, актерам, постоянно твердят, что мы слишком много чувствуем - или делаем вид, будто чувствуем - на сцене, а в реальной жизни бесстрастны.

"Ладно, Черепуша, посмотри правде в глаза, - сказал я себе. - Для тебя великие темы Любви и Смерти не выходят за пределы мелодрамы. Ты играешь маленькую рольку в гигантской приключенческой пьесе с неизвестным финалом.

И твоя роль, если отбросить шанс на спасение в последнюю минуту, вот-вот завершится смертью в нетопленой русской тюрьме.

Ну так играй эту роль и кончай хныкать!"

В ту же секунду из коридора донесся знакомый рыкающий бас. Язык был русским, но смысл чисто техасским.

- Кончайте морочить мне голову, мохнатые болваны! Я желаю немедленно увидеть товарища Ла Круса! Как консул Техаса в Желтом Ноже, я имею на это полное право. К тому же уберите шерсть из глаз хоть на минуту, поглядите на подпись и печать генерала Кана. Если вы будете чинить мне помехи, я сообщу о вас Номеру Первому в Новой Москве. Я придержу шахматы из Черной Республики. И даже приостановлю поставки огненной воды и рыбьих яиц из Квебека!.. Глядите мне!

Решетчатую мексодверь загородила знакомая грузная фигура.

- Ну, дружище, - сказала фигура, - ты-таки умудрился вляпаться в положение самое жуткое, самое безнадежное с тех самых пор, как Сэм Хьюстон допустил, чтобы его армию прижали к реке Сан-Хасинто перед одноименной битвой.

Вот уж не думал, что может настать час, когда из всех hombres в нашей потрясающей мелодраматичной вселенной я больше всего обрадуюсь Эльмо Нефтеполю Эрпу.