"Клошмерль" - читать интересную книгу автора (Шевалье Габриэль)

8 ПРИБЫТИЕ КЛОДИУСА БРОДЕКЕНА

Около четырёх часов дня, когда над Клошмерлем склонялось знойное августовское солнце, у городского вокзала остановился поезд. Из него вышел только один человек – солдат, одетый в форму горного стрелка, с ефрейторской нашивкой на рукаве.

– Стало быть, приехал, Клодиус? – спросил его контролёр.

– Стало быть, приехал, Жан-Мари.

– К самому празднику, хитрец!

– К самому празднику, Жан-Мари.

– Славный праздничек получится при такой погоде!

– Славный праздничек, я уж об этом подумал.

От городского вокзала до самого городка нужно было идти пять километров по извилистой горной дороге. Всего лишь часок ходьбы для солдата, идущего бойким шагом альпийского стрелка, лучшим в мире военным шагом. Дорога дружески поскрипывала под массивными, хорошо подкованными ботинками Бродекена, в которых было так удобно ноге.

Всегда отрадно снова увидеть родимые края, особенно если тебя ожидает там что-то приятное. Клодиус Бродекен чувствовал себя счастливым: он гордился своей тёмной формой, украшенной ефрейторской нашивкой. К концу службы он должен был получить чин капрала, а капрал альпийских стрелков – лучший капрал в мире. Отличный солдат, отличный стрелок и расторопный малый, Клодиус Бродекен был на хорошем счету в своей роте.

Он шёл, одетый в горнострелковую форму: тёмный берет и щеголеватый мундир. У него были икры альпийского стрелка, то есть самые прекрасные икры во всей французской армии, самые прекрасные икры во всех армиях мира – самые упругие, крепкие и мускулистые в тех местах, где им и полагается быть таковыми. Правда, это были суконные икры, но тем не менее… Не всякому дано так ловко закручивать обмотки и наворачивать на икры вдвое больше сукна, чем солдатики из пехотной братии, накручивающие обмотки ровно, а не крест-накрест, отчего их лодыжки становятся тяжёлыми, а ноги прямыми, как будто у них и вовсе нет икр. Икры Клодиуса Бродекена были предметом его гордости. Для того, чтобы хорошо ходить и хорошо лазать по горам, нужно иметь сильные и крепкие икры. Это так же бесспорно, как тот факт, что ценность пехотинца заключается в его способности долго и размеренно маршировать. Именно так умел ходить Клодиус Бродекен, ефрейтор горных стрелков, неутомимый ходок. Он и теперь шёл резвой походкой альпийского стрелка, чётко печатая шаг, как на военном параде.

В полку он числился стрелком Бродекеном (матрикул 1103). Как уже говорилось, Клодиус был на хорошем счету в своей роте, но тем не менее вдали от родного городка он ощущал себя человеком, потерявшим точку опоры. Теперь же, вернувшись в родные места, он почувствовал, что снова становится настоящим клошмерльским парнем – прежним Клодиусом Бродекеном, но только более искушённым в жизни, так как он успел за время службы стать забиякой и сердцеедом. Клодиус Бродекен был счастлив, что снова видит холмы, покрытые созревающим виноградом, что скоро будет в Клошмерле. Он собирался повеселиться: наступал праздник, а у праздника был вкус свежей сдобы, молодого вина, женского пота и дорогих сигар. Кроме того, он ожидал немало удовольствия от Розы Бивак, у которой тёплая грудь плотно заполняла корсаж, где было так приятно пошарить. Она защищалась только для виду и не слишком много болтала, так как говорить, в сущности, было не о чем, и к тому же от прикосновения горячих рук совсем теряла голову. Она теряла голову до такой степени, что, как только грудь была покорена, всё остальное шло как по маслу. Это была чудесная девчонка, очень ласковая, с ней было так славно обниматься. Итак, горный стрелок шёл по дороге, думая о Розе Бивак. По правде говоря, из-за неё он и попросил отпуск в августе.

В полку Клодиус почти каждую неделю захаживал в заведение под красным фонариком. Наносить визиты жрицам любви – дело чести для всякого солдата, и хороший горный стрелок всегда должен быть наготове. В таких делах Клодиус Бродекен не ленился, и, скажем прямо, любовник он был неутомимый. Верный обычаям горных стрелков, он делал решительно всё для поддержания чести мундира. В глазах вышеупомянутых особ, быстрота и сила исполнения ставила альпийских стрелков на недосягаемую высоту. Клодиус Бродекен обычно гордился подобными подвигами. Но здесь, в родных местах, он говорил себе, вспоминая о гарнизонных дамах: «А всё ж таки все они шлюхи!» И когда Клодиус Бродекен смотрел на милые холмы Божоле, эта мысль казалась ему особенно справедливой. Здесь, на хорошо знакомой дороге, по которой он столько раз гонял на велосипеде вместе с другими мальчишками, Клодиус размышлял о женщинах своего городка, уж их-то никто не назвал бы потаскушками, дешёвками, давалками или заразухами. Да, женщины из Клошмерля устроены совсем по-другому: они умеют быть серьёзными, хорошо держаться, годятся и для полезного, и для приятного, для стряпни так же, как для грешного дела (одно не мешает другому). И, наконец, с ними не рискуешь подцепить дурную болезнь. В отличие от других женщин, здешние недоступны для чужаков: клошмерлянки – только для клошмерлян. Правда, случалось, что они в короткий срок меняли несколько мужчин подряд и иногда снова ныряли под одеяло к покинутому любовнику. Но все любовники были клошмерлянами. Таким образом, всё, можно сказать, оставалось в пределах одной семьи – местных женщин обрабатывали только добрые виноделы Клошмерля.

Клодиус Бродекен думал о Розе Бивак, славной клошмерльской девчонке, которая в своё время станет славной клошмерльской женщиной. У неё будет мирный характер, и она научится делать детей, капустный суп, вкусное жаркое и содержать дом в чистоте, пока он, Клодиус, будет возиться на винограднике своего отца. Папаша Бродекен – пока ещё крепкий старикан, но, в конце концов, и он станет дряхлым-предряхлым дедом, корявым и скрюченным, как корни старых деревьев. Роза, виноградники, маленький домик – какое заманчивое будущее! Ему оставалось только получить чин капрала, капрала альпийских стрелков – и всё будет в порядке. А потом он с честью вернётся домой, чтобы делать клошмерльское вино, которое стоит в хорошие годы немалых денег.

На расстоянии трёх километров от вокзала, над поворотом, виднеется городок Клошмерль. Кажется, можно достать рукой до его маленьких домиков, но впереди ещё длинные извивы дороги. Глядя на знакомые места, Клодиус Бродекен подумал о том, что вскоре выйдет на главную улицу городка и все увидят его красивую форму, прекрасные икры горного стрелка и его загадочную физиономию – физиономию человека, вылезшего из своей дыры и пожившего в больших городах. Он знал, что не сможет встретиться с Розой Бивак до наступления ночи из-за родителей и горожан, которые принимаются чесать языки, как только увидят рядом девицу и парня. Стало быть, из-за Розы торопиться явно не стоило. А его родители, старые Бродекены, жили совсем на отшибе, в противоположной части городка, в двухстах метрах от мэрии. Как обидно: придётся пересечь городок, ни разу при этом не остановившись. Горный стрелок шёл быстрым шагом, а сукно его формы было довольно плотным. Тело покрылось обильной испариной, несмотря на то, что он расстегнул мундир и даже снял галстук. Эта дьявольская жара вызывала сильную жажду, и Клодиус Бродекен решил заглянуть по дороге в гостиницу Торбайона, чтобы опрокинуть стаканчик вина. У Торбайона он увидит Адель. И тотчас же мысль его обратилась к Адели.

Горный стрелок вспомнил о тех временах, когда он ещё не был призван в армию. В жизни Клодиуса, тогда ещё зелёного юнца, Адель Торбайон занимала особое место, которое восемнадцатилетние пареньки отводят тридцатилетним женщинам, чьи пышные формы служат неким ориентиром и мешают мальчишеским мечтаниям блуждать в царстве бесплодных фантомов. Хотя Клодиус Бродекен встречался с Розой Бивак, он и теперь нередко вспоминал об Адели, испытывая при этом особого рода волнение. От привычек юного возраста не так уж легко отказаться, и Клодиус Бродекен до сих пор предпочитал воспоминаниям о других прелестницах образ Адели Торбайон. С этой женщиной ему было приятнее всего мысленно проделывать всякие любовные штучки, которые, по правде сказать, он никогда не применял на практике: видения всегда изумительно послушны, значительно послушнее тела, с ними можно действовать, не торопясь и не стесняясь в выборе поз. Горный стрелок смотрел на свои отношения с Розой как на нечто прочное и бесспорное, тогда как Адель занимала его мечты и будоражила фантазии. В общем, Адель Торбайон была любимейшей одалиской в маленьком воображаемом гареме, который Клодиус Бродекен составил в результате всевозможных встреч, после того как половая зрелость открыла ему глаза на некоторые стороны человеческой физиологии. Итак, входя в городок своим бравым военным шагом, Клодиус Бродекен снова принялся с удовольствием мечтать об Адели. Удовольствие вполне понятное.

Среди женщин Клошмерля, производящих на мужчин определённое впечатление, твёрдое второе место (сразу же после Жюдит, которая прочно удерживала пальму первенства) единодушно закрепилось за Аделью Торбайон. Полнотелая, по-своему очаровательная брюнетка, она была менее красива, чем Жюдит, и тело её не так ослепляло, но зато к ней легче было подойти. («Потому как она держала кафе».) её пышная грудь подрагивала, но эта лёгкая зыбь волновала душу мужчин. Когда Адель склонялась над столиками, чтобы поставить стаканы, её корсаж мило приоткрывался. Это была поза гостеприимной хозяйки, поза, которая хорошо обрисовывала под натянутым сатинетом изгиб упругой спины, что побуждало посетителей снова заказать вина. У прелестной Адели было ещё одно достоинство: она позволяла посетителям слегка похлопать её по ягодице. Само собою разумеется, Адель разрешала, не разрешая: она делала вид, что ничего не замечает, но была рассеянной ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы честно преуспеть в коммерции. Её поведение можно было понять. Такая женщина, как Адель Торбайон, занимавшая второе место по красоте в городке, женщина, к которой руки так и тянулись, не могла корчить из себя недотрогу и прятать свои ягодицы под стеклянный колпак, иначе она наверняка растеряла бы всю клиентуру. Адель Торбайон вела себя подобным образом не потому, что была порочна. Её поведение было вызвано недобросовестной конкуренцией кафе «Жаворонок», расположенного возле мэрии, в верхней части городка. Дело обстояло следующим образом: во время войны в город приехала чета беженцев. Они добились разрешения открыть кафе около главной площади, после чего все стали болтать о Бартелеми Пьешю и беженке, белобрысой бабёнке с Севера, которая пользовалась дурной славой. Вот так-то оно всё и обернулось. Как только кафе начало работать, эта тварь принялась за свои пакостные делишки, с которыми не расстаётся до сих пор. Эта грязнозадая девка позволяет парням лапать себя где попало. Прямо тошно становится, на это глядючи. Из-за этой вертихвостки Адели приходилось не слишком обращать внимание на то, что творится у неё с тыльной стороны. Ведь ставь ты на стол хоть самые распрекрасные блюда – настоящий козий сыр, настоящую свиную колбасу и наилучшие вина Клошмерля, а если ты не даёшь при этом себя пощупать, так тебе же самой в конечном счёте будет хуже. Ведь мужчины заходят в кафе, чтобы получить утехи всех сортов, и ради удовольствия пощупать бабу они даже готовы обделить глотку. Все мужчины свиньи – так уж они устроены. С этим нужно считаться, если хочешь преуспеть в торговле. Но добродетель всегда вознаграждается: благодаря замечательному крупу Адели гостиницу Торбайона и кафе «Жаворонок» нельзя было даже сравнить. Одна ягодица Адели Торбайон с избытком возмещала оба полушария неряхи с верхней части городка. Тонкие знатоки были по-прежнему верны чарам Адели, хотя их ощупывания никогда не преступали границ уважения, внушаемого прекрасной трактирщицей. Как только она замечала, что к ней пристроился какой-нибудь наглец, который пытается проникнуть дальше, чем это позволяет его счёт, Адель багровела от негодования. «Это что ж, вы принимаете заведение Торбайона за притон? Может, мне кликнуть моего хозяина?» И тут появлялся Артюр, рослый и сильный мужчина. Он бросал взгляд, полный подозрения, и спрашивал:

– Ты звала, Адель?

Чтобы спасти положение, Адель отвечала как ни в чём не бывало, за что ей были всегда благодарны:

– Да вот Машавуан хочет с тобой чокнуться.

Нарушитель порядка, довольный, что так легко отделался, не долго думая, ставил выпивку на всех. Поскольку присутствующие от этого выгадывали, они одобряли Адель Торбайон и воздавали должное её манере себя вести.

И хотя люди склонны к злословию, никто не мог сказать ничего дурного о хозяйке гостиницы Торбайона. Правда, она разрешала похлопывать себя по филейным частям, но, можете не сомневаться, она это делала лишь для того, чтобы доставить посетителям удовольствие. Ведь клошмерляне любят провести оценивающей рукой по округлым выступам пониже спины и почувствовать добрую полновесность двух эластичных и благожелательных масс, равномерно распределённых линией медианы, которая естественным образом поддерживает восхитительную симметрию. В этом может убедиться каждый, если будет посещать гостиницу Торбайона и оставаться в рамках приличия. Доброе взаимосогласие и благопристойность делали атмосферу в гостинице Торбайона поистине семейной. Завсегдатаи гостиницы питали уважение (с некоторой долей зависти) к Артюру Торбайону, законному владельцу женщины, обладающей двумя великолепными и обольстительно упругими сферами. Это мог подтвердить весь Клошмерль, так что в некотором смысле Торбайон мог чувствовать себя польщённым. Само собой разумеется, женщины Клошмерля не были в курсе тыльных достоинств Адели, но Клодиус Бродекен имел все возможности оценить оные по-настоящему. Он постоянно посещал гостиницу и был ревностным поклонником Адели Торбайон. К сожалению, в те времена молодость делала его слишком застенчивым и немного боязливым (впоследствии он часто упрекал себя за чрезмерную скромность). На высокосортном крупе Адели юный Клодиус Бродекен готовился к первым подвигам, и Адель с поистине материнской добротой позволяла ему набивать руку. Поговаривали, что она была более снисходительна к зелёным юнцам, чем к мужчинам зрелого возраста. От молодых людей веяло свежестью юных лет, и к тому же Адель чувствовала себя с ними в полной безопасности. Юноши охотно шумят и петушатся, но так же легко теряются и краснеют. К тому же они не считаются с расходами и пьют что попало. Им можно подсунуть забродившее вино, и они его выпьют, смеясь и болтая.

Эти воспоминания со всей яркостью вставали в памяти Клодиуса Бродекена по мере того, как он приближался к дому. Нужно признать, что обольстительная трактирщица была главным удовольствием городка.

Для солдата, идущего бодрым шагом и размышляющего о приятных вещах, два километра – сущие пустяки. Клодиус Бродекен подошёл к первым домишкам Клошмерля. В домах царила тишина, народу почти не было видно, и между тем со всех сторон неслись приветливые возгласы:

– Привет, Клодиус!

– Ты приехал в самый момент. Тебя уже ждут девицы – хотят с тобою сплясать.

Клошмерль хорошо принимал Клодиуса. Горный стрелок отвечал, не замедляя хода. Позже он поговорит с каждым в отдельности, а сейчас он только печатает шаг. В Клошмерле ничто не изменилось. Клодиус Бродекен подошёл к гостинице Торбайона. Нужно подняться по трём шатким ступеням, свидетельствующим о том, что дела идут неплохо: посетители порядочно истоптали камень. Ставни гостиницы закрыты, так как солнце заливает фасад. Ослеплённый, Клодиус остановился на пороге пустынного зала. Там было темно, прохладно и жужжал целый рой невидимых мух. Он крикнул:

– Эй, есть тут кто?

Он застыл в проёме дверей, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и сноп света снаружи чётко обрисовывал его силуэт. Он услышал чьи-то шаги. Тень отделилась от мрака и двинулась по направлению к нему. Это была сама Адель, аппетитная, как и раньше. Адель посмотрела на горного стрелка и тотчас же его узнала. Она заговорила первая:

– А вот и ты, Клодиус.

– Вот и я, Адель.

– Стало быть, заявился.

– Стало быть, так.

– Как говорится, собственной персоной.

– Да уж, как говорится, своею собственной.

– Значит, так-таки и приехал.

– Да, приехал.

– Ну и как, ты доволен?

– А чего такого я сделал, чтобы быть недовольным?

– Вот и я так думаю.

– Да и я так же.

– Значит, как говорится, рад-радёхонек?

– Да, уж радёхонек!

– Что же, хорошо.

– Это точно.

– И ты, значит, заглянул опрокинуть стаканчик?

– А почему б и не опрокинуть?

– Зашёл, значит, малость промочить глотку?

– А почему б и не промочить, Адель, если, конечно, вас это не затруднит.

– Ну, ладно, сейчас принесу. А ты как, пьёшь то же, что раньше?

– То же самое, Адель.

Пока она ходила за бутылкой, горный стрелок расположился подле столика в нише, за которым он любил сиживать в былые времена. На этом месте юный Клодиус когда-то сидел, погружённый в грёзы, здесь он мысленно блуждал по океану тайных наслаждений, где зыбкие близнецы тела Адели Торбайон набегали волнами соблазна. Итак, он занял своё обычное место, снял берет, старательно вытер пот с лица и шеи, скрестил руки и облокотился о стол. Вскоре Адель вернулась и наполнила ему стакан. Пока он пил, она глядела на него не отрываясь, и её влекущая грудь, казалось, трепетала от волнения. (Впрочем, оно было вызвано крутыми ступеньками винного погребка.) Клодиус выпил вина и утёр губы рукавом мундира. На этот раз он заговорил первым:

– А скажите, Адель, почему вы спросили насчёт того, доволен я или нет?

– Да ни почему, Клодиус. Так уж говорится…

– А что, может, про меня чего болтают?

– Ты ж сам знаешь, в любителях поболтать недостатка нету. Так уж повелось.

– А про что ж такое они болтают, Адель?

– Да про Розу.

– Про Розу?

– Ну да, про маленькую Розу Бивак. Это что ж, тебя удивляет?

– Сначала надо узнать, насчёт чего это они болтают.

– Да насчёт её живота. Ведь он теперь так выпирает, как если бы его начинили.

Вот так штука! Какой номер выкинул в его отсутствие Розин живот! И весь как есть Клошмерль про это прознал. Навряд ли таким поворотом доволен папаша Бивак… Хороший повод, чтоб отдубасить парнягу, будь он даже ефрейтором горных стрелков! Во всяком случае, есть над чем призадуматься. Клодиус Бродекен снова налил и выпил. А затем спросил, утирая пот:

– Так как же, Адель?

– Да вот так, Клодиус. И ты что, тут ни при чём?

– Это в каком смысле, Адель?

– Да в смысле Розиного живота?

– А что про это болтают?

– Да ты же сам знаешь. Всегда найдутся такие, что болтают будто промежду прочим. Ведь нужно же людям про что-то болтать.

– А кто ж это именно?

– Да те самые, что любят молотить языками, хотя ни про что толком и не знают. Ты-то мог бы вернее сказать насчёт Розы – ты это или кто другой? Ты-то, конечно, лучше знаешь, кто там побывал. А что, разве ты про эту болтовню не слыхал?

– Да нет, не слыхал.

– Ну тогда хорошо, что я тебе про это сказала. Из-за родителей и из-за тех, что судачат на всех перекрестках. А то ведь, может, это всё и враки? Ты ж знаешь, как люди любят возводить напраслину…

– Вы говорите, напраслину?

– Но теперь ты про всё знаешь и сможешь заткнуть болтунам глотки. А то они вертятся вокруг да около с таким видом, будто они ни при чём. Вот я тебе про всё и сказала: ведь вдруг это всё враньё?

– Да, вдруг.

– А то ведь, может, это и ты?

– Я, Адель?

– Это я только предполагаю. Куда уж тут догадаться.

– Это верно, Адель, – куда уж тут догадаться.

– Но теперь ты будешь знать, что тебе делать.

– Да, Адель, теперь буду.

– Тому, кто сделал Розе ребёнка – ты это или не ты (откуда мне знать!) – лучше всего было бы с ней повенчаться. Или ты думаешь по-другому, Клодиус?

– Точно, Адель, тому, кто это сделал, лучше бы повенчаться.

– Ведь что ни говори, а Роза Бивак – подходящая девчонка, и ко всему ещё милашечка. А то, что она натворила, – так в этом всё ж таки нет никакого сраму. Или ты другого мнения, Клодиус?

– Конечно, такого, Адель.

– И я думаю, что всякий, кто с ней повенчается и возьмёт малютку, – натурально, если это его работа, – не так уж и прогадает.

– Верно, Адель, не так уж.

– Ты славный парень, Клодиус.

– Вы добрая женщина, Адель.

– Это я по поводу Розы.

– Да и я по поводу Розы.

– Так, значит, ты приехал, Клодиус.

– Значит, приехал, Адель.

– Тем лучше для Розы.

– Может, лучше, а может, и нет…

– Это я к тому, что она должна родить, а ведь всё-таки неприятная штука, когда девушка рожает малыша и не может объяснить, как это у неё получилось. Ну раз уж ты здесь…

Клодиус Бродекен, продолжая говорить, положил рядом с бутылкой 45 су. Он взял свой берет, солдатскую сумку и поднялся.

– Ну что ж, до скорого, Адель! – сказал он.

– Что ж, до скорого, Клодиус! Раз уж ты воротился, значит, мы снова свидимся.

– А как же иначе, Адель! – ответил Клодиус Бродекен, направляясь к двери.

«Вот чертовщина!» – думал Клодиус Бродекен, шагая по главной улице городка. Он был настолько погружён в свои мысли, что шёл, никого не замечая.

«Роза беременна! Вот чертовщина!» Эти мысли не покидали его ни на минуту. Он забыл о своих повадках щеголеватого вояки и о достоинстве ефрейтора горных стрелков. Теперь он шёл, как парень с обыкновенными солдатскими икрами, состряпанными весьма неумело. Да, это уже не были самые прекрасные икры во всех армиях мира, икры, старательно наверченные заранее, в вагоне поезда, за две остановки до Клошмерля.

«Вот чертовщина!» Он забыл даже заглянуть в табачный магазин, чтобы купить сигареты и поздороваться с г-жой Фуаш, которая всегда льстила молодым людям, говоря, что только курильщика можно считать настоящим мужчиной.

Беременная девчонка на руках! Вот так новость! Всё это может плохо обернуться из-за стариков Биваков и Бродекенов, которых давно уже рассорила старая история с переделом земли. Клодиус Бродекен был так взволнован, что забывал отвечать на приветствия. Он прошёл, ничего не видя, мимо Фаде, продавца велосипедов, которому пришлось хлопнуть его по плечу:

– Здорово, парняга! Оказывается, ты меткий стрелок!

– Вот чертовщина! – только и сказал Клодиус Бродекен. Ему так и не удалось найти другие слова, и он отправился далее, по направлению к главной площади. Здесь он задержался, так как решил побродить под каштанами. Голова его была полна «чертовщиной», которая звучала, как раскаты грома, и плотной пеленой застилала будущее. Наконец, его осенила идея: лучше всего поговорить обо всём с матерью. Он снова пустился в дорогу, направляясь к родному дому.