Гамильтон ЭдмондИмеющий крылья

Эдмонд ГАМИЛЬТОН

Имеющий крылья

Поэтическая притча о крылатом юноше-мутанте.

Доктор Хэрримэн остановился в коридоре у родильного отделения и спросил:

- Ну как там эта женщина из 27-ой?

Глаза пухленькой курчавой медсестры погрустнели.

- Она умерла через час после родов, - ответила она. - У нее было слабое сердце.

Врач кивнул, и его худощавое, гладко выбритое лицо отразило внутреннюю сосредоточенность.

- Да, я припоминаю, она и ее муж пострадали при электрическом разряде в метро год назад. Муж умер недавно. А как ребенок?

Медсестра замялась:

- Прелестный, здоровый малыш, только...

- Что - только?

- Только у него горб на спинке, доктор.

Доктор Хэрримэн в сердцах выругался.

- Чертовски не повезло парню! Родился сиротой, да еще и калека.

И с неожиданной решимостью он добавил:

- Я осмотрю новорожденного. Возможно, еще не все потеряно.

Но когда он вместе с медсестрой склонился над кроваткой, где, проголодавшись, орал красный, сморщенный Дэвид Рэнд, он покачал головой.

- Нет! эту спину уже не выпрямишь. Обидно!

Все красное тельце Дэвида Рэнда было таким же ровным и правильным, как у любого новорожденного младенца, кроме его спины. Лопатки на ней торчали с обеих сторон в виде двух выступов, закругляющихся к нижним ребрам.

Эти два горба-близнеца имели в своем выпуклом изгибе такую удлиненную и обтекаемую форму, что даже не выглядели уродством. Опытные руки доктора Хэрримэна осторожно прощупали их. Выражение озадаченности промелькнуло на его лице.

- Что-то не похоже на обыкновенную деформацию, - задумчиво произнес он. - Посмотрим, что покажет рентген. Скажите доктору Моррису, чтобы приготовил аппарат.

Доктор Моррис, коренастый рыжеволосый молодой мужчина, с жалостью посмотрел на орущего младенца, лежавшего перед рентген-аппаратом.

- Бедняжка! Такая спина - не подарок, - пробормотал он. Готовы, доктор?

Хэрримэн кивнул:

- Давай.

В аппарате что-то щелкнуло и затрещало. Хэрримэн приложил глаза к флюороскопу и оцепенел. Прошла долгая, напряженная минута, пока он, наконец, не оторвался от своих наблюдений. Его худощавое лицо было смертельно бледным, и медсестра недоумевала, что могло так взволновать его.

Заплетающимся языком Хэрримэн сказал:

- Моррис! Посмотри сюда. Или я сошел с ума, или произошло что-то невозможное.

Моррис, озадаченно наблюдавший за своим начальником, посмотрел в аппарат и отшатнулся.

- О, Боже! - воскликнул он.

- Ты тоже это видишь? - сказал доктор Хэрримэн. - Значит, я в своем уме. Но это... О, такого в истории человечества еще не было!

- И кости тоже... полые... и строение скелета все другое... - бессвязно бормотал он. - И весит он...

Нетерпеливым движением он переложил младенца на весы. Стрелка покачнулась.

- Посмотрите! - воскликнул Хэрримэн. - Его вес в три раза меньше, чем должен быть при его росте.

Рыжеволосый доктор Моррис не сводил зачарованного взгляда с округлых выступов на спине младенца.

- Но этого просто не может быть... - хрипло сказал он.

- Но это есть! - оборвал его Хэрримэн. Его глаза сверкали от возбуждения. - Изменения в генетической программе! воскликнул он. - Только в этом может быть дело. Воздействие на плод...

Он хлопнул кулаком по ладони.

- Я понял! Электрический разряд, от которого пострадала мать ребенка за год до его рождения. Вот что случилось: выброс жесткой радиации, который задел и изменил его гены. Ты помнишь опыты Мюллера...

Любопытство медсестры взяло верх над субординацией. Она спросила:

- Что-то случилось, доктор? Что-нибудь с его спинкой? Или что-нибудь еще хуже?

- Еще хуже? - переспросил доктор Хэрримэн. Переведя дыхание, он сказал медсестре:

- Этот ребенок, этот Дэвид Рэнд - уникальный случай в истории медицины. Таких, как он, никогда - насколько известно - не было, и то, что с ним произойдет, не происходило еще ни с одним человеком. И все благодаря электрическому разряду.

- А что с ним произойдет? - испуганно спросила медсестра.

- У этого ребенка будут крылья! - закричал Хэрримэн. Эти торчащие выступы на спине - не обыкновенная аномалия. Это зачатки крыльев, которые очень скоро прорежутся и вырастут так же, как прорезаются и растут у птенца.

Старшая медсестра смотрела на него, не мигая.

- Вы шутите, - наконец сказала она в тупом недоумении.

- Господи, неужели вы думаете, я стал бы шутить по такому поводу? - не унимался Хэрримэн. - Я, знаете ли, не меньше вас поражен, хотя у меня и есть научное объяснение. Строение этого ребенка абсолютно отличается от строения человека. Кости у него полые, как у птицы. Кровь, вероятно, тоже другая, и весит он лишь одну треть от веса нормального младенца. А его торчащие лопатки - это проекция костей, к которым крепятся несущие мышцы. Рентген ясно показывает рудиментарные перья и кости самих крыльев.

- Крылья! - как во сне, повторил Моррис. Через секунду его озарило:

- Хэрримэн, этот ребенок сможет...

- Да, этот ребенок сможет летать! - заявил Хэрримэн. - Я в этом уверен. По всему видно, что крылья будут большими, а его тело настолько легче нормального, что они без труда поднимут его в воздух.

- Господи, Боже мой! - запричитал Моррис.

Он диковато посмотрел на младенца. Тот перестал орать и слабо шевелил пухлыми ручками и ножками.

- Быть этого не может, - сказала медсестра, прибегая к здравому смыслу. - Как могут у ребенка, у человека быть крылья?

Не долго думая, доктор Хэрримэн ответил:

- Причина в глубоких изменениях генетической структуры. Гены, как вам известно, это мельчайшие элементы, отвечающие за строение любого существа. При изменении генной структуры изменяется строение потомства, чем обусловлены различия в цвете, форме и всем остальном у детей. Эти различия зависят от сравнительно небольших изменений в генах.

Но генетическая структура родителей этого ребенка в корне изменилась год назад. Электрический разряд должен был сильно повлиять на их генные структуры. Мюллер из Техасского университета доказал, что эти структуры могут быть значительно изменены радиацией, и что по строению тела потомство будет сильно отличаться от родителей. Происшествие в метро породило совершенно новую структуру в родителях ребенка, что и привело к превращению его в крылатого человека. Он является тем, что биологи обычно называют мутантами.

Моррис встрепенулся:

- Боже правый, что будет твориться в газетах, когда они доберутся до этой истории!

- Они не должны до нее добраться, - заявил доктор Хэрримэн. - Рождение этого ребенка - одно из величайших событий в истории биологии, и оно не должно стать дешевой сенсацией. Мы должны хранить его в абсолютной тайне.

Продержаться им удалось три месяца. За это время маленький Дэвид Рэнд получил в больнице отдельную комнату, и заботились о нем только старшая медсестра и два врача.

В течение трех месяцев предсказание доктора Хэрримэна полностью подтвердилось. Округлые выступы на спине ребенка росли с невероятной быстротой, и в итоге нежная кожа прорвалась под напором двух маленьких костистых отростков, в которых безошибочно угадывались крылья.

Маленький Дэвид дико кричал в эти дни, когда у него резались крылья. Эта боль была намного сильнее той, от которой страдают младенцы при появлении зубов. Но два врача все смотрели и смотрели на его крылышки, даже теперь с трудом веря собственным глазам.

Они видели, что ребенок также хорошо управляет этими крыльями, как своими руками и ногами, - при помощи сильных мускулов у их основания, которых нет ни у одного человека. И еще они видели, что, хотя Дэвид растет, его. вес все также составляет одну треть от нормы младен.ца его возраста, и что у него чрезвычайно быстрый сердечный ритм, а кровь намного горячее, чем у любого человека.

И, наконец, это произошло. Старшая медсестра, не в силах больше скрывать разрывавшую ее страшную новость, рассказала о ней родственнице под строжайшим секретом. Эта родственница рассказала другой родственнице, тоже под строжайшим секретом. И через два дня история появилась в нью-йоркских газетах.

У дверей больницы выставили охрану для отпора ухмыляющихся репортеров, которые явились для сбора фактов. Все они были настроены откровенно скептически, и заметки писались в ироническом тоне. Публика потешалась. Ребенок с крыльями! Какую утку они подсадят в следующий раз?

Но через несколько дней тон заметок изменился. Кое-кто из больничного персонала, заинтригованный газетной шумихой, заглянул в комнату, где пускал пузыри Дэвид Рэнд, разбрасывая своими ручками, ножками и крылышками. Они печатно пролепетали о том, что вся история была чистой правдой. Одному из них, энтузиасту фотографии, даже удалось сделать снимок младенца. Какой бы нечеткой фотография ни была, она явно изображала ребенка с какими-то крыльями, растущими из его спины.

Больница превратилась в осажденную крепость. Репортеры и фотографы колотили в двери и скандалили со специальным нарядом полиции, выставленным для охраны. Крупнейшие информационные агенства предлагали доктору Хэрримэну большие суммы за рассказы и фотографии крылатого ребенка, предназначенные только для них. Публика принялась с жадностью поглощать любые сведения.

В итоге доктору Хэрримэну пришлось сдаться. Он разрешил группе из двенадцати репортеров, фотографов и видных физиологов посетить ребенка.

Дэвид Рэнд лежал, осмысленно глядя на них голубыми глазками, ухватившись за большой палец на ножке, а у видных физиологов и журналистов глаза лезли на лоб.

Физиологи сказали:

- Это невероятно, но это факт. Никакого подлога - у ребенка действительно есть крылья.

Репортеры набросились на Хэрримэна с вопросом:

- Когда он подрастет, он сможет летать?

Хэрримэн ответил кратко:

- Пока мы не можем сказать, как будет он развиваться в дальнейшем. Но если развитие продолжится так, как оно идет сейчас, он сможет летать.

- Боже, пустите меня к телефону! - застонала одна из газетных ищеек. У телефонов мгновенно образовалась куча-мала.

Доктор Хэрримэн позволил сделать несколько фотографий, а затем, не церемонясь, выставил визитеров за двери. Но газеты, конечно, на этом не успокоились. Имя Дэвида Рэнда на следующее утро стало самым известным в мире. Фотографии убедили даже отъявленнейших скептиков.

Знаменитые биологи выступали с обширными статьями по теории генетики, объяснявшими появление ребенка. Антропологи размышляли о возможности существования крылатых людей, подобных этому, ссылаясь на легенды о гарпиях, вампирах и летающих людях. Сумасшедшие сектанты видели в рождении ребенка знамение близкого конца света.

Театральные агенты предлагали фантастические суммы за привилегию показа Дэвида в стерильном стеклянном кубе. Газетчики передрались друг с другом за право первой публикации новостей от доктора Хэрримэна. Тысячи фирм умоляли продать имя ребенка для названий игрушек, детского питания и всякой дребедени.

А виновник всего этого бума гукал, пускал пузыри и время от времени разражался криком в своей кроватке, не забывая энергично хлопать растущими крыльями, от которых ум за разум зашел у целого мира. Доктор Хэрримэн смотрел на него в глубокой задумчивости.

- Я заберу его отсюда, - сказал он. - Управляющий жалуется, что скопище людей и постоянная суматоха наносят ущерб больнице.

- А куда вы его денете? - поинтересовался Моррис. - У него нет ни родителей, ни родственников, а такого ребенка и в приют не отдашь.

Доктор Хэрримэн принял решение:

- Я оставлю практику и полностью посвящу себя наблюдению за развитием Дэвида. Я оформлю юридическое опекунство над ним и буду воспитывать его где-нибудь подальше от этого сумасшествия - на острове или вроде того, если найду, конечно.

Хэрримэн нашел такое место - остров на реке Майн, полоску бесплодных песков с захудалыми деревцами. Он арендовал его, построил бунгало и привел сюда Дэвида Рэнда и пожилую няньку-экономку. Еще он взял с собой внушительного вида стброжа-норвежца, который был незаменим в борьбе с репортерами, пытавшимися высадиться на остров. Им приходилось довольствоваться перепечаткой фотографий и статей о развитии Дэвида, которые доктор Хэрримэн предоставлял для научных изданий.

Дэвид рос быстро. В пять лет он был маленьким крепышом с золотистыми волосами, и крылья его подросли и покрылись короткими бронзовыми перьями. Весело размахивая ими, он бегал, смеялся и играл, как все дети.

В десять лет он полетел. К этому времени он вытянулся, его сияющие бронзовые крылья доходили ему до пяток. Когда он ходил, сидел или спал, крылья были плотно сложены на его спине, наподобие бронзового панциря. Но когда он расправлял их, с обеих сторон они оказывались длиннее раскинутых рук.

Доктор Хэрримэн намеревался со временем разрешить Дэвиду попытки полета, фотографируя и наблюдая все стадии процесса. Но произошло иначе. Впервые Дэвид полетел так же естественно, как вылетает из гнезда птенец.

Сам он никогда особенно не думал о своих крылья. Он знал, что у доктора Джона, как называл он врача, нет таких крыльев, и что ни у Флоры, тощей старой няньки, ни у Хольфа, улыбчивого сторожа, их тоже нет. Других он не видел, и поэтому представлял, что весь остальной мир делится на людей, у которых есть крылья, и людей, у которых их нет. Но он не знал для чего они нужны, хотя, бегая, любил хлопать и махать ими и, к тому же, они заменяли ему рубашку.

И вот, в одно апрельское утро, Дэвид обнаружил, для чего у него крылья. Он взобрался на высокий засохший дуб, чтобы заглянуть в птичье гнездо. Смутное чувство родства с крылатым народом маленького острова заставляло его чрезвычайно интересоваться птицами. Он пытливо присматривался к их жизни, скакал и хлопал в ладоши, глядя, как они носятся и кружатся над его головой, наблюдая, как каждой осенью они устремляются на юг, а каждой весной - на север.

В то утро он забрался почти на самую верхушку старого дуба, поближе к гнезду, которое выследил. Его крылья были плотно сложены, чтобы не мешать. И вот, когда до цели оставался один шаг, его нога опустилась на гнилую кору мертвой ветки. Несмотря на свою поразительную легкость, он был достаточно тяжел для того, чтобы ветка хрустнула, и он полетел прямиком на землю. Взрыв инстинкта произошел в мозгу Дэвида, когда он, как камень, летел вниз. Помимо его воли крылья с шумом и свистом раскрылись. Он почувствовал, как его подбросило так, что чуть не вывихнуло плечи. И вдруго чудо! - он больше не падает, а плавно скользит вниз в размахе упруго натянутых крыльев.

Его скрытое естество вырвалось наружу высоким, звенящим и ликующим криком. Вниз, вниз, скользя, как парящая птица, с чистым воздухом, бьющим в лицо и струящимся вдоль крыльев и тела. Жуткий и сладкий трепет, которого он не знал раньше, сумасшедшая радость жизни.

Он закричал снова и, поддавшись внезапному импульсу, взмахнул крыльями, ударил ими по воздуху, инстинктивно запрокинув голову, прижав руки к бокам и выпрямив сомкнутые ноги.

Теперь он взлетал,- а земля под ним быстро уходила вниз, солнце било в глаза, а ветер пел. Он снова открыл рот, чтобы закричать, и холодный воздух ворвался в его грудь. С первобытным восторгом он взмыл в синеву, со свистом рассекая ее крыльями.

И вот так, случайно выйдя из бунгало, доктор Хэрримэн увидел его. Он услышал пронзительный, победный крик откудато с неба, поднял голову и увидел стройную крылатую фигуру, летящую к нему в солнечной лазури.

У доктора захватило дух от красоты зрелища, когда Дэвид кружился и парил над ним в безумном восторге от своих жрыльев. Он неосознанно чувствовал, как нужно поворачивать, снижаться и взлетать, хотя в его движениях еще была неловкость, и иногда он валился на бок.

Когда Дэвид Рэнд, наконец, снизился и опустился перед доктором, легко сложив крылья, его глаза сияли электрической радостью.

- Я умею летать!

Доктор Хэрримэн кивнул:

- Ты умеешь летать. Я знаю, что не могу запретить тебе этого, но прошу тебя не покидать остров и быть осторожным.

К тому времени, когда Дэвиду исполнилось семнадцать, ему больше не нужно было напоминать об осторожности. В воздухе он чувствовал себя, как настоящая птица.

Теперь он стал высоким, стройным, золотоволосым юношей. На его прямой, как стрела, фигуре были только шорты-вся одежда, в которой нуждалось его тело с горячей кровью; дикая, неистощимая энергия отражалась в тонких чертах его лица и лихорадочно горящих голубых глазах.

Его крылья стали великолепными сверкающими бронзовыми крылами, которые в размахе достигали десяти футов, а, сложенные на спине, своими нижними перьями касались пяток.

Постоянные полеты над островом и ближними водами развили в мышцах Дэвида огромную силу и выносливость. Он мог проводить целый день, летая над островом, высоко взмывая на шумящих крыльях, а затем неподвижно кружа, планируя, медленно снижаясь.

Он мог догнать и обойти в воздухе почти любую птицу. Он врывался в стаю фазанов, и его звонкий смех, взлетал высоко в небо, когда он стремительно вращался и кружил среди перепуганных птиц. Он выдергивал перья из хвостов разъяренных ястребов, не успевавших ускользнуть, и быстрее любого ястреба он мог упасть на кролика или белку, бегущих по земле.

Временами, когда туман заволакивал остров, доктор Хэрримэн слышал звенящий крик в сизых клубах тумана над головой, и знал, что Дэвид где-то рядом. Или вот он - над блистающими водами, стремительно падает в них, но в последний момент расправляет крылья, скользит над пеной волн, и чайки заходятся криком, когда он снова взмывает ввысь.

Еще ни разу Дэвид не улетал далеко от острова, но доктор знал по своим редким визитам на большую землю, что интерес к летающему юноше был еще высок во всем мире. Фотографии, которые доктор давал научным журналам, больше не удовлетворяли любопытство публики, и люди на катерах и аэропланах с новинкой техники - киноаппаратами - все чаще стали появляться у острова, надеясь заснять Дэвида в полете.

С одним из этих аэропланов произошло такое, о чем долго потом говорили его владельцы. Это были пилот и оператор, которые, несмотря на запреты доктора Хэрримэна, появились в полдень над островом и принялись нагло кружить в поисках летающего юноши.

Догадайся они взглянуть вверх, они увидели бы высоко над собой Дэвида, следящего за ними. Он рассматривал аэроплан с пристальным интересом, к которому примешивалось презрение. Он уже не раз видел эти летающие лодки, и ему было досадно за их мертвые, неуклюжие крылья, с помощью которых бескрылые люди пытались летать. Но этот аэроплан, летевший прямо под ним, возбудил его любопытство настолько, что он ринулся вниз, преодолев воздушный поток от пропеллера.

Пилота в его открытой кабине чуть не хватил удар, когда сзади кто-то похлопал его по плечу. Он испуганно оглянулся и, увидев улыбающегося Дэвида Рэнда, кое-как примостившегося на фюзеляже за его спиной, потерял на мгновение контроль так, что машина накренилась и начала падать.

Оглушительно захохотав, Дэвид Рэнд соскочил с фюзеляжа, развернул крылья, и поток воздуха унес его вверх. К пилоту вернулось присутствие духа. он выровнял аэроплан, и вскоре Дэвид увидел, как тот, покачиваясь, направляется за пределы острова. Его хозяева достаточно потрудились в этот день.

Однако, растущее число любопытных посетителей возбуждало в Дэвиде ответное любопытство к внешнему миру. Его все больше и больше интересовало, что находится за голубыми водами, за низкими туманными очертаниями земли. Он не мог понять, почему доктор Джон запретил ему летать туда, отлично зная, что его крылья преодолеют сто таких расстояний.

Доктор Хэрримэн сказал ему:

- Скоро я возьму тебя с собой, Дэвид. Но ты должен подождать, пока не поймешь одну вещь. Ты будешь чужим в этом мире.

- Почему же? - озадаченно спросил Дэвид.

Доктор объяснил:

- У тебя есть крылья, которых нет больше ни у кого в мире. И поэтому тебе будет трудно.

- Ну почему?

Хэрримэн поскреб свой тощий подбородок и задумчиво ответил:

- Ты будешь сенсацией, Дэвид, своего рода потехой. Они будут смотреть на тебя, потому что ты не такой, как они, но смотреть они будут сверху вниз. Чтобы избежать этого, я и привез тебя сюда. Ты должен еще немного подождать, пока не разберешься в этой жизни.

Сердито вскинув руку, Дэвид Рэнд показал на длинную стаю пронзительно кричащих птиц, устремленных на юг, черную на фоне осеннего заката.

- А вот они не ждут! Каждую осень я вижу, как все, умеющие летать, улетают. Каждую весну я вижу, как они возвращаются и летят дальше. А я должен оставаться на этом крохотном острове!

Неукротимый инстинкт свободы сверкал в его голубых глазах.

- Я хочу летать вместе с ними, хочу увидеть эту землю и другие земли тоже.

- Скоро ты будешь там, - пообещал доктор Хэрримэн. - Я поеду с тобой и постараюсь тебе помочь.

Но в этот вечер Дэвид долго сидел в сумерках, подперев руками голову, сложив крылья и печально глядя на стаи улетающих к югу птиц. И потом ему все меньше и меньше нравилось кружить бесцельно над островом, и все чаще засматривался он с тоской на бесконечные крикливые стаи диких гусей, летучие полчища уток и певчих птиц.

Доктор Хэрримэн видел, понимал тоску в глазах Дэвида и вздыхал.

- Он уже вырос, - думал он, - и ему хочется улететь, как птенцу, покинувшему гнездо. Скоро я не смогу удержать его.

Но случилось так, что, неожиданно для всех, первым ушел сам Хэрримэн. Уже давно сердце стало беспокоить его, и однажды он не проснулся, и изумленный, недоумевающий Дэвид долго всматривался в бледное, застывшее лицо своего опекуна.

Весь этот день, пока старая экономка тихо плакала в доме, а норвежец, отправился на берег позаботиться о похоронах, Дэвид Рэнд сидел со сложенными крыльями, подперев голову, и смотрел на синее пространство реки.

Ночью, в полной темноте и покое, Дэвид пробрался в комнату, где безмолвно и неподвижно лежал доктор. Дэвид прикоснулся к его сухой холодной руке. Горячие слезы навернулись на его глаза, и комок подкатил к горлу от этого бесполезного прощального жеста.

Крадучись, он вышел из дома. Луна, как красный щит, висела над восточным берегом, дул холодный и порывистый осенний ветер. Знобящий ветер доносил к нему радостные крики, клекот и курлыканье перелетных стай, похожие на призывное пение охотничьего рога.

Дэвид приподнялся на носки, согнул колени, взмахнул крыльями и полетел, - выше и выше, пьянея от морозного воздуха, омывающего его тело и грохочущего в его ушах. И тяжелая печаль в его сердце уступила место безумной радости полета и свободы. Он ворвался в кричащую стаю, и жгучий ветер сорвал смех с его губ, когда птицы бросились от него врассыпную.

Но когда они увидели, что странное крылатое существо, приставшее к ним, не пытается причинить им зла, они вернулись и успокоились. А над туманными вздымающимися водами тускло мерцала багровая луна, и беспорядочно мигали огни города, маленькие огоньки прикованных к земле людей. Пронзительно кричали птицы, и Дэвид пел и смеялся вместе с их радостным хором, и свист его крыльев попадал в такт, и высоко летел он в ночном небе на юг, навстречу приключениям и свободе.

Всю эту ночь и весь следующий день, с короткими передышками, летел Дэвид на юг - то над бескрайними водами, то над зелеными пышными полями. Он утолял голод, опускаясь на гнущиеся под тяжестью спелых плодов деревья. Следующую ночь он провел в развилке высокого лесного дуба, тепло укутавшись своими крыльями.

Вскоре во всем мире узнали о путешествиях удивительного крылатого юноши. Фермеры, крестьяне и жители городов провожали недоверчивыми взглядами его высоко летящую стройную фигуру. Люди, далекие от цивилизации и никогда не слышавшие о Дэвиде, падали ниц, увидев его в небе.

Всю зиму из южных стран поступали сведения о Дэвиде, и становилось очевидным, что он уже почти не человек. Но какое же это было счастье - парить в залитом лучами небе над синими тропическими морями, падать на волны и выхватывать из них серебряных рыб, собирать чудесные плоды, ночевать на высоких деревьях у самых звезд и просыпаться с рассветом нового дня бесконечной свободы!

Никем не замечаемый, по ночам он любил кружить над каким-нибудь городом, плавно паря в темноте и с любопытством вглядываясь в мерцающие огни и сверкающие улицы, запруженные толпами людей и машин. Но он никогда не опустится в этот город и не увидит, как могут выносить такую жизнь люди, скопом ползающие по поверхности земли, задевая друг друга,- люди, которым даже на мгновение не дано почувствовать чистую радость полета в лазурной беспредельности неба. Чем держит такая жизнь этих бескрылых созданий, похожих на муравьев?

Когда весеннее солнце стало выше и жарче и птицы начали собираться в шумные стаи, Дэвид тоже почувствовал, как что-то тянет его на север. И он полетел над зеленеющей землей, и его огромные бронзовые крылья неустанно били по воздуху, безошибочно направляя стройную загорелую фигуру на север.

Наконец, он достиг своей цели - острова, на котором он провел большую часть своей жизни. Одиноко и заброшенно лежал он в пустынных водах, пыль собралась на предметах в бунгало, и сад зарос сорняками. На какое-то время Дэвид задержался здесь. Он ночевал на крыльце, а иногда, ради развлечения, улетал далеко на запад - над деревнями и дымными городами, на восток - над голубым морем, на север - над суровыми скалами, пока, наконец, цветы не начали вянуть, воздух - становиться морозным, и прежняя тяга заставила Дэвида снова примкнуть к стаям, улетающим на юг.

Север и юг, юг и север - три года наслаждался он первобытной, никому не ведомой свободой. За эти три года он увидел горы и долины, моря и реки, шторм и штиль, испытал голод и жажду, узнал все, чему учит дикая жизнь. И за эти годы мир привык к Дэвиду, почти забыл его. Он был просто крылатым человеком, капризом природы; такого никогда больше не будет.

На третью весну крылатой свободе Дэвида пришел конец. Как обычно весной он летел на север. В сумерках он проголодался. Повернув на туманный свет пригородного особняка, утопавшего в роскошном саду, он стал снижаться, рассчитывая на ранние ягоды. Он был уже совсем близко к деревьям, когда прогремел ружейный выстрел. Дэвид почувствовал острую боль, пронзившую голову, и потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит на кровати в просторной солнечной комнате. Рядом с собой он увидел пожилого мужчину с добродушным лицом, девушку и еще одного мужчину, похожего на врача. На голове Дэвида была повязка. А люди, как он заметил, смотрели на него с нескрываемым интересом.

Пожилой, добродушного вида мужчина сказал:

- Ты - Дэвид Рэнд, парень с крыльями? Тебе страшно повезло остаться в живых. Дело в том, что мой садовник выслеживал ястреба, который таскает наших цыплят. Вчера вечером, когда в темноте ты подлетел, он выстрелил, потому что не узнал тебя. Одна пуля поцарапала тебе голову.

Девушка заботливо спросила:

- Тебе уже лучше? Доктор говорит, что скоро ты совсем поправишься. А это мой отец, - добавила она, - Уилсон Холл. А я - Рут Холл.

Дэвид присмотрелся к ней. Он подумал, что еще не видел никого, красивее этой застенчивой, милой девушки с черными курчавыми волосами и ласковым взглядом карих глаз.

Вдруг он понял причину всегда поражавшей его настойчивости, с которой птицы каждой весной искали себе пару. То же самое почувствовал он сейчас в своей груди, и его потянуло к девушке. Не думая об этом, как о любви, он полюбил ее.

Шепотом он сказал:

- Мне уже хорошо.

Но она сказала:

- Ты должен остаться у нас, пока совсем не выздоровеешь. Это самое меньшее, что мы можем для тебя сделать, - ведь это наш садовник чуть не убил тебя.

Дэвид остался, и рана постепенно заживала. Ему не нравился дом, в котором комнаты были такими темными и до удушья тесными для него, и поэтому весь день он проводил на воздухе, а спал на крыльце.

Еще не нравились ему журналисты и операторы, приходившие в дом Уилсона Холла собирать сведения о происшествии с крылатым человеком; но вскоре они перестали приходить - Дэвид Рэнд уже много лет не был сенсацией. И, так как посетители рассматривали Дэвида и его крылья довольно ненавязчиво, то он привык к ним.

Он смирился со всем, только бы быть поближе к Рут Холл. Его любовь к ней была чистым пламенем, горевшим в его груди, и ничего в жизни он не желал так, как ответного чувства. Но воспитала его дикая природа, и поэтому ему трудно было найти слова, чтобы объяснить, что с ним происходит.

И все-таки однажды, сидя рядом с ней в солнечном саду, он высказался. Когда он закончил. Рут встревоженно посмотрела на него своими теплыми карими глазами.

- Ты хочешь жениться на мне, Дэвид?

- Ну, да, - сказал он слегка озадаченно. - Так говорят люди, когда находят себе пару, правда? И я хочу, чтобы ты была моей парой.

Она сказала растерянно:

- Но Дэвид, твои крылья...

Он засмеялся:

- С моими крыльями все в порядке! Пуля в них не попала. Смотри!

Он вскочил на ноги и с шумом развернул свои огромные бронзовые крылья, сверкающие на солнце; его стройная загорелая фигура, одетая в шорты - единственную одежду, которую он признавал, напоминала мифического героя, готового взмыть в синеву.

Тревога не ушла из взгляда Рут. Она объяснила:

- Дело не в этом, Дэвид. Дело в том, что твои крылья делают тебя таким непохожим на остальных. Конечно, это чудесно, что ты умеешь летать, но с ними ты так от всех отличаешься, что люди смотрят на тебя как на забаву.

Дэвид поразился.

- Неужели и ты смотришь на меня так, Рут?

- Нет, конечно, - сказала Рут. - Но твои крылья - это действительно ненормально, даже чудовищно.

- Чудовищно? - повторил он. - Но ведь это не так. Ведь это прекрасно - летать. Смотри!

Он со свистом рассек воздух крыльями и, как ласточка, принялся кружить и вращаться, стремительно падать и взлетать... Беззвучно скользя, он подлетел и легко опустился рядом с девушкой.

- Что же в этом чудовищного? - весело спросил он. - Я хочу. Рут, чтобы ты летала со мной, в моих руках, чтобы ты тоже знала, как это прекрасно.

Девушка вздрогнула.

- Я не могу, Дэвид. Я знаю, что это глупо, но когда я вижу тебя в воздухе - так, как сейчас, ты кажешься мне птицей, а не человеком, летающим животным, чем-то совсем не человеческим.

Дэвид Рэнд растерянно смотрел на нее.

- Значит, ты не станешь моей женой из-за крыльев?

Он схватил ее своими сильными загорелыми руками, его губы искали ее нежный рот.

- Рут, с тех пор, как я увидел тебя, я не могу без тебя жить. Не могу!

Прошло время, и однажды вечером, волнуясь, Рут кое-что ему предложила. Луна заливала сад ровным серебром и отражалась на сложенных крыльях Дэвида Рэнда, который страстно склонил свое тонкое молодое лицо к девушке.

Она сказала:

- У тебя есть возможность сделать так, чтобы мы поженились и были счастливы, если ты меня на самом деле любишь.

- Я все сделаю! - воскликнул он. - Ты же знаешь.

Она колебалась.

- Твои крылья - вот, что мешает нам. Я не могу иметь мужа, который скорее дикое животное, чем человек, мужа, которого все будут считать ненормальным и смеяться над ним. Но если бы ты согласился избавиться от крыльев...

- Избавиться от крыльев? - переспросил он.

Торопливо и страстно она объяснила ему:

- Это вполне реально, Дэвид. Доктор Уайт, который лечил твою рану и наблюдал за тобою, сказал мне, что можно просто отрезать твои крылья у основания. Это совершенно безопасно, а на спине у тебя останутся только маленькие выступы от остатков. И тогда ты будешь нормальным человеком, а не чудищем, - добавила она с умоляющим выражением на нежном лице. Отец пристроит тебя к своему делу, и вместо бродяги и получеловека ты станешь таким же... таким же, как все. И мы будем счастливы.

Дэвид Рэнд был потрясен.

- Отрезать мои крылья? - повторял он, недоумевая. - Без этого ты не выйдешь за меня замуж?

- Я не могу, - с болью сказала Рут. - Я люблю тебя, Дэвид, правда, но... я хочу, чтобы мой муж был таким же, как у всех женщин.

- Никогда больше не летать, - задумчиво прошептал Дэвид бледными от лунного света губами. - Быть прикованным к земле, как все остальные! Нет! - воскликнул он, вскочив на ноги в порыве возмущения. - Я не сделаю этого! Я не отдам свои крылья! Я не буду таким же...

Внезапно он умолк. Рут рыдала, закрыв лицо руками. Весь его гнев прошел, он склонился над ней, отвел руки и с жалостью заглянул в ее милое, залитое слезами лицо.

- Не плачь, Рут, - взмолился он, - это не значит, что я не люблю тебя. Я люблю тебя больше всего на свете. Но я никогда не думал о том, чтобы расстаться с крыльями, и меня это поразило. Иди в дом. Я должен немного подумать.

Дрожащими губами она поцеловала его, и вся в лунном свете, пошла к дому. А Дэвид, чувствуя, что сходит с ума, принялся нервно расшагивать по серебряным дорожкам.

Расстаться с крыльями? Никогда больше не рассекать ими воздух, не кружиться и не парить в небе, никогда больше не знать безумного восторга, неукротимой свободы стремительного полета?

Но... отказаться от Рут, заглушить это слепое, непреодолимое влечение к ней, которое пульсировало в каждой его клетке, и всю жизнь потом тосковать о ней в горьком одиночестве - как быть с этим? Он не может этого сделать. И не сделает.

Торопливо Дэвид подошел к дому, где девушка ждала его на освещенной лунной террасе.

- Дэвид?

- Да, Рут, я согласен. Я на все согласен ради тебя.

Она разрыдалась от счастья на его груди:

- Я знала, что ты по-настоящему любишь меня, Дэвид. Я знала это.

Через два дня Дэвид очнулся от наркоза в больничной палате, чувствуя себя странно, с двумя ноющими ранами на спине. Доктор Уайт и Рут склонились над его кроватью.

- Ну, все прошло как нельзя лучше, молодой человек, сказал врач. - Через несколько дней я вас выпущу.

Глаза Рут сияли.

- В тот же день, когда ты выйдешь, мы обвенчаемся, Дэвид.

Когда они вышли, Дэвид осторожно потрогал спину. Он обнаружил лишь перевязанные обрубки, оставшиеся от его крыльев. Он мог двигать своими сильными мускулами, но в ответ уже не слышал шума крыл. Он изумленно ощущал что-то необычное, как будто в нем исчезло самое важное. Но все заслоняла мысль о Рут - Рут, которая ждала его...

А она ждала его, и они обвенчались в тот же день, когда он вышел из больницы. И, опьяненный ее любовью, Дэвид избавился от странного, гнетущего чувства и почти забыл, что когда-то у него были крылья, и что скиталось в небесах дикое, крылатое существо.

Уилсон Холл подарил дочери с зятем славный белый коттедж на лесистом холме у города, дал Дэвиду работу при себе и с терпением относился к его невежеству в делах коммерции. Ежедневно Дэвид уезжал на своей машине в город, работал день напролет в своей конторе, в сумерках возвращался домой, присаживался к Рут у камина, и ее голова ложилась на его плечо.

- Дэвид, ты не жалеешь, что сделал это? - с тревогой спрашивала она поначалу.

А он смеялся и отвечал:

- Ну, конечно нет. Рут. Ты для меня все на свете.

И он говорил себе, что это правда, что он не жалеет о потере крыльев. Все то время, когда он скитался в небе на своих певучих крыльях, казалось ему причудливым сном, от которого он только теперь очнулся для настоящего счастья. Так убеждал он себя.

Уилсон Холл говорил дочери:

- У Дэвида хорошо пошла работа. Я боялся, что он всегда будет немного диким, но он быстро освоился.

Рут радостно кивала:

- Я знала, что так будет. Его уже все полюбили.

И действительно, люди, которые раньше косо посматривали на замужество Рут, признавали теперь, что все обернулось даже очень хорошо.

Так пролетали месяцы. В маленьком коттедже на лесистом холме царило полнейшее счастье до самой осени, которая разбросала серебряный иней на полянах и выкрасила клены в буйные цвета.

В одну из осенних ночей Дэвид внезапно проснулся, не понимая, что могло разбудить его. Он видел мирно спящую Рут и слышал ее легкое дыхание. В доме было тихо.

И вдруг он услышал. Далекий, призрачный крик доносился из морозного неба, призывный клич, дрожавший от смутного и страстного биения свободы.

Он понял мгновенно, что это было. Распахнув окно, с колотящимся сердцем, он всмотрелся в темноту. И вот они: длинные стремительные шеренги диких птиц, летящих на юг возле самых звезд. В эту минуту сумасшедшее желание выпрыгнуть из окна, взвиться в небо вслед за ними в чистую, холодную ночь, слепо закричало в сердце Дэвида.

Безотчетно мускулы на его спине напряглись. Но шевельнулись под пижамой только обрубки крыльев. Внезапная слабость овладела им, он был разбит, и испуган. Да, в какой-то момент он хотел улететь - улететь от Рут. Эта мысль ужаснула его, как будто он сам себя предал. Он снова забрался в кровать и лег, старательно закрыв уши, чтобы не слышать этого далекого, радостного крика, летящего на юг сквозь темноту.

На следующий день он заставил себя погрузиться в работу. Но весь этот день он замечал, как взгляд его останавливается на голубом клочке неба за окном, И потом, неделю за неделей, в долгие месяцы зимы и весны, старая неистовая тоска все чаще становилась неотвязной болью в его сердце, разгораясь с новой силой, когда весной птичьи стаи потянулись на север.

В ярости он говорил себе: "Ты дурак. Ты любишь Рут больше всего на свете, и она твоя. Тебе больше ничего не нужно".

И снова бессонными ночами он убеждал себя: "Я человек, и я счастлив в своей нормальной человеческой жизни, я люблю Рут".

Но память вкрадчиво шептала ему: "Ты помнишь, как полетел в первый раз, помнишь безумный восторг парения, помнишь. как неистово ты взлетал, падал и кружил?"

И ночной ветер за окном подхватывал: "Помнишь, как играл со мной вперегонки, над спящим миром у самых звезд, как смеялся и пел, когда твои крылья побеждали меня?"

Дэвид Рэнд прятал лицо в подушку и бормотал: "Я не жалею, что сделал это. Нет!"

Рут просыпалась и сонно спрашивала: "Что-нибудь случилось, Дэвид?"

"Нет, дорогая", - говорил он ей и, когда она снова засыпала, он чувствовал, как жгучие слезы жалят его глаза, и безрассудно шептал: "Я лгу себе. Я снова хочу летать".

Но от Рут, которая радостно хлопотала по дому, радовалась его успехам, приглашала гостей, он скрывал свое слепое, тяжелое томление. Он пытался пересилить его, уничтожить, но не мог.

Когда никого не было рядом, с замирающим сердцем он следил за ласточками, кружащими на фоне заката, или за ястребом, парящим высоко в небе, или любовался головокружительными пируэтами зимородка. И тут же он начинал горько укорять себя в предательстве собственной любви к Рут.

Этой весной, смущаясь, Рут сообщила ему новость:

- Дэвид, осенью... у нас будет ребенок.

Он вздрогнул.

- Рут, дорогая!

И спросил:

- А ты не боишься, что у него могут быть...

Она с уверенностью покачала головой.

- Нет. Доктор Уайт говорит, что у него не может быть нарушений, которые были у тебя. Он говорит, что изменения в генной структуре, из-за которых ты родился с крыльями, рецессивного характера, а не доминантного, и поэтому они не могут наследоваться. Ты рад?

- Конечно, - сказал он, нежно обняв ее. - Это просто замечательно.

Уилсон Холл просиял от новости.

- Внук - это здорово, - воскликнул он. - Дэвид, ты знаешь, что я собираюсь сделать после его рождения? Я уйду на покой и оставлю тебя главой фирмы.

- Папочка! - воскликнула Рут и расцеловала отца.

Дэвид, запинаясь, поблагодарил его. И для себя он решил, что все идет к лучшему, и что смутная, беспричинная тоска прекратится. Теперь, кроме Рут, у него появится новая забота, ответственность мужчины за свою семью.

Он принялся за работу с удвоенным рвением. За несколько недель он полностью забыл свою слепую тоску, готовясь к новым событиям. Теперь с этим покончено, - говорил он себе.

И вдруг во всем его существе произошел чудесный переворот. С некоторых пор Дэвид стал замечать, что обрубки крыльев на его плечах начинают зудеть и побаливать. К тому же, они как будто подросли. Он выбрал удобный момент и осмотрел их в зеркале. Каково же было его удивление, когда он обнаружил их вдвое большими, похожими на два горба, закругляющихся вдоль спины.

Дэвид Рэнд не мог оторваться от зеркала, и странная догадка промелькнула в его мозгу. Может ли быть, что...

На следующий день он заехал к доктору Уайту под другим предлогом. Но перед уходом он, как бы невзначай, спросил:

- Доктор, я все думаю, не может ли так случиться, что у меня снова начнут расти крылья?

Доктор Уайт подумал и сказал:

- Что ж, я думаю, что это, в принципе, возможно. Тритоны, например, восстанавливают утерянные конечности, и у множества животных есть способность к регенерации. Конечно, у обычного человека не может вырасти новая рука или нога, но ваш организм необычен и, возможно, способен на частичную регенерацию, по крайней мере, однократную. Однако, вас не должно это беспокоить, Дэвид. Если крылья вдруг начнут отрастать, приходите, и я удалю их без всяких хлопот.

Дэвид Рэнд поблагодарил и ушел. Но каждый день он пристально наблюдал за собой и скоро сомнений не осталось: причудливые изменения в генах, подарившие ему первые крылья, наградили его способностью к регенерации, хотя бы частичной.

Да, крылья росли снова, день за днем. Выступы на его плечах стали намного больше, и только специального покроя одежда делала их незаметными. В конце лета два крыла, настоящих крыла, пусть и маленьких, - прорвались наружу. Сложенные под одеждой, они не вызывали подозрения.

Дэвид знал, что должен пойти ко врачу и отрезать их, пока они не стали больше. Он говорил, что ему не нужны никакие крылья; Рут, ребенок и их будущее - вот что для него теперь важнее всего.

И все же он не говорил об этом никому, пряча растущие крылья плотно сложенными под одеждой. По сравнению с первыми они были жалкими и слабыми, будто обессиленными операцией. Вряд ли он сможет летать с ними, - думал он, - даже если захочет. А он не хочет.

Еще он говорил себе, что крылья будет проще удалить, когда они достигнут своего полного размера. Кроме того, он не хотел волновать Рут в ее положении подобными новостями. Вот так он успокаивал себя, а время шло, и в начале октября его вторые крылья выросли окончательно, хотя и выглядели чахлыми и убогими по сравнению с прежними великолепными крылами.

В первую неделю октября у Рут и Дэвида родился сын. Чудный здоровый малыш без малейших странностей. У него был нормальный вес, прямая и гладкая спинка, не обещавшая никаких крыльев. Через несколько дней все собрались в их маленьком коттедже, и восхищению не было предела.

- Ну разве он не красавец? - спрашивала Рут с гордостью, сиявшей во взгляде.

Дэвид молча кивал, и его сердце переполнялось радостью, когда он смотрел на спящую крошку. Его сын!

- Он просто чудо, - умиленно бормотал он. - Рут, любимая, я всю жизнь буду работать для тебя и него.

Уилсон Холл сиял и улыбался.

- У тебя будет возможность доказать это, Дэвид. Случилось то, о чем я говорил весною. Сегодня я, как глава фирмы, ушел в отставку и позаботился о том, чтобы ты занял мое место.

Дэвид не находил слов для благодарности. Его сердце таяло от полноты счастья, от любви к Рут и их ребенку. Он чувствовал себя на вершине счастья, какое только может быть.

После того, как Уилсон Холл ушел, а Рут уснула, он, оставшись в одиночестве, неожиданно понял, что должен выполнить свой долг.

Он сурово сказал себе: "Все это время ты врал себе, выискивал предлоги и позволил крыльям вырасти. А в глубине души ты все это время надеялся, что снова будешь летать".

Он засмеялся. "Все, теперь с этим покончено. До этого я только уверял себя, что не хочу летать. Тогда это не было правдой, а теперь - правда. Я больше не буду тосковать по крыльям и полету - теперь, когда у меня есть двое, Рут и сын."

Нет, никогда больше. Покончено. Сегодня же вечером он поедет в город к доктору Уайту и избавится от этих новоявленных крыльев. А Рут он даже никогда не скажет об этом.

Горя решимостью, он выбежал из коттеджа в ветреную темень осенней ночи. Багровая луна висела над верхушками деревьев с восточной стороны, и в ее тусклом свете он поспешил к гаражу. Деревья вокруг него гнулись и скрипели под тяжелыми ударами свирепого северного ветра.

Вдруг Дэвид остановился. Сверху, сквозь морозную ночь, донесся слабый отдаленный звук, от которого он вздрогнул и вскинул голову. Далекий, призрачный крик, доносимый порывами ветра, то усиливаясь, то ослабевая, становился все ближе и ближе - дикие стаи, летящие на юг, тревожили эту ночь криками вызова и победы над ветром, который пытался сломать их крылья. Неукротимое биение свободы, с которым, казалось, было покончено навсегда, ворвалось в сердце Дэвида.

Он вглядывался в темноту сверкающими глазами, и ветер развевал его волосы. Быть там, высоко, с ними, хотя бы еще один раз... лететь с ними...

Почему бы и нет? Почему бы не полететь в последний раз, чтобы укротить эту надсадную тоску, - прежде чем лишиться своих последних крыльев? Он не залетит далеко, а так, немного полетает, а потом вернется, отрежет крылья и посвятит свою жизнь Рут и сыну. Никто и знать об этом не будет.

В темноте он быстро сбросил одежду, выпрямился и развернул крылья, которые так долго скрывал. Тревожное сомнение охватило его. Сможет ли он вообще взлететь? Смогут ли эти жалкие, чахлые крылья хотя бы пять минут продержать его в воздухе? Нет, не смогут. Он был уверен в этом.

Бешеный ветер грохотал, деревья стонали, а серебряные крики в вышине становились громче. Дэвид приподнялся на носки, согнул колени, расправил крылья, готовясь взлететь, и, его лицо побелело от страха. Он не сможет. Он знал, что не сможет оторваться от земли.

Но ветер кричал ему в лицо: "Ты сможешь сделать это, ты снова будешь летать! Посмотри, я за твоей спиной, а помогу тебе взлететь, добратья до самых звезд!"

И ликующие звуки в вышине вторили ветру: "Вверх! Лети к нам! Ты из нашей породы, ты наш! Вверх! Лети!"

И он взлетел! Чахлые крылья неистово били по воздуху, и он взмыл ввысь! Темные деревья, освещенное окно коттеджа уходили назад и вниз, а крылья несли его вдаль на ревущем ветру.

Выше, выше - снова удар холодного чистого воздуха в лицо, сумасшедший рев ветра вокруг, хлесткие взмахи крыльев, уносящих его все дальше и дальше.

В грохот ветра ворвался высокий, звонкий смех Дэвида Рэнда, который летел между звездами и спящей землей. Выше и выше, вместе с кричащими птицами, окружившими его со всех сторон. Дальше и дальше улетал он с ними.

Внезапно он понял, что только это было жизнью, только это было пробуждением. Это другая его жизнь, там, внизу, была сном, а сейчас он проснулся. Это не он работал в конторе, и не он любил женщину и ребенка там, внизу. Он видел такого Дэвида Рэнда во сне, но этот сон прошел.

На юг, на юг он стремился сквозь ночь, и ветер гремел, и луна поднималась выше, пока, наконец, земля не пропала из вида. Он вместе со стаей летел над лунной равниной океана. Он знал, что это безумие - лететь с такими жалкими крыльями, которые уже устали и ослабели, но мысль о возвращении даже не промелькнула. Только лететь, лететь в последний рази больше ничего!

И поэтому, когда его уставшие крылья начали тяжелеть и все ниже и ниже стал он опускаться к серебристым волнам, ни страха, ни сожаления не было в его сердце. Это было то, чего он всегда ждал и хотел, и он был безмятежно счастливсчастлив упасть, как, в конце концов, падают все, имеющие крылья, после краткого мгновения безумного, упоительного полета обретающие покой.