"Всесожжение" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Лорел К.)

7

Из-за превращения вервольфов в сиделок я начала опаздывать на свидание. Время, ушедшее на то, чтобы прочитать дело МакКинона, только усугубило положение, но если бы вечером произошел пожар, было бы неудобно оказаться к этому не готовой. Из документов я узнала две основных вещи. Во-первых, все пожары начинались после наступления темноты, что тут же заставило меня подумать о вампирах. Правда, вампиры не могли вызывать огонь. Это не входило в их способности. Вообще-то, огонь был одной из тех вещей, которых они больше всего боятся. Ах, да, я видела нескольких вампов, которые могли контролировать уже горящие языки пламени в течение некоторого времени. Заставляли пламя свечи расти и уменьшаться, показывали всякие салонные фокусы, но в целом огонь был элементом чистоты. А чистота и вампиры – вещи не совместные. Второе, на что я обратила внимание, это что я, оказывается, не так уж много знала о пожарах в целом и о поджогах – в частности. Мне понадобится учебник или хорошая лекция.

Жан-Клод зарезервировал столик в “Demiche's”, очень милом ресторане. Мне пришлось мчаться домой, в свой недавно арендованный дом, чтобы переодеться. Я так опаздывала, что пришлось договориться встретиться уже в ресторане. Как всегда случалось со свиданиями и выходами в свет – встала проблема, куда деть оружие. Женские наряды – это прямой вызов скрытому ношению оружия.

Вечерние платья скрывали больше, но затрудняли доступ к оружию. Все, что облегало фигуру, делало задачу почти невыполнимой. Этим вечером я надела длинное платье на тоненьких лямках с такими высокими разрезами с обеих сторон, что мне пришлось лишний раз убедиться, что чулки и белье были такими же черными и кружевными. Я знала себя достаточно хорошо, чтобы быть готовой к тому, что в течение вечера я наверняка забудусь и начну сверкать бельем. А уж если придется вытаскивать пистолет, то сверкать буду определенно. Так зачем так одеваться? Ответ: в поясной кобуре у меня был девятимиллиметровый файрстар.

Поясная кобура представляла собой эластичную ленту, которая опоясывала меня поверх белья, но под одеждой. Она была придумана, чтобы носить пистолет на животе, под рубашкой. Подтягиваете подол рубашки свободной рукой, вытаскиваете пистолет и – вуаля! – начинаете палить. Такая кобура не подходила к обтягивающим платьям. Ни у кого живот не толстеет в форме пистолета. Не проходил номер и в случае с большинством длинных платьев, потому как приходилось поднимать длиннющий подол, чтобы добраться до пистолета. Это было лучше, чем ничего – но только в случае, если плохой парень достаточно терпелив, чтобы подождать. А в этом платье – все, что мне нужно было сделать, это просунуть руку в один из разрезов. Мне приходилось вытаскивать пистолет, потом вести его вниз, вынимать через разрез, так что это тоже было не быстро, но не так уж плохо.

Еще я нашла подходящий к черным трусикам лифчик без бретелек, так что если придется снять платье и пистолет, я оставалась в белье. Туфли были на более высоком каблуке, чем я обычно переносила, но иначе мне бы пришлось все время стараться не наступить на край подола. А так как шитье я не признавала, то оставались каблуки.

Одним большим недостатком тонких лямочек платья было то, что открытые руки и плечи выставляли напоказ все мои шрамы. Я подумывала купить небольшой изящный пиджак, но это платье не сочеталось с пиджаками. Так что фиг с ним. Жан-Клод уже неоднократно видел шрамы, и только некоторые люди настолько невоспитанны, что смотрят на них больше, чем один раз.

Я все лучше училась пользоваться косметикой – тенями для глаз, румянами, помадой. Помада была красной – ярко-ярко-красной. Но все мои естественные тона подходили для этого. Бледная кожа, вьющиеся волосы, темно-карие глаза. Все было контрастным и ярким, так что красная помада мне шла. Я чувствовала себя шикарной, пока передо мной не возник Жан-Клод.

Он сидел за столом, ожидая меня. Я увидела его от самого входа, хотя метрдотель встречал еще двоих людей передо мной. Я не возражала подождать. Я наслаждалась видом.

У Жан-Клода черные волнистые волосы, но он сделал с ними что-то, и теперь они были прямыми, и падали за плечи, закругляясь только на концах. Его лицо смотрелось еще более изящно, как хороший фарфор. Он был женственно красив, но что-то – я не была уверена, что – сохраняло его лицо мужественным, может быть – линии скул, или изгиб подбородка, не знаю. Вы никогда бы не приняли его за кого-то кроме мужчины.

Он был в ярко-синем – цвете, в котором я еще никогда его не видела. Короткий пиджак был из блестящей, почти металлической ткани, с черным кружевом в форме цветов. Рубашка, как обычно, была вся в оборках, стиля 17 века, но глубокого вибрирующего синего цвета, вплоть до вороха кружев, которые взбирались к его шее, обрамляя лицо, и словно выплескивались из рукавов пиджака, закрывая верхнюю часть его тонких белых рук.

В руках у него был пустой бокал, который он крутил между пальцев за ножку, любуясь преломлением света сквозь хрусталь. Он не мог пить вино больше одного глотка и почти скорбел по этому поводу.

Метрдотель проводил меня между столиками к Жан-Клоду. Он поднял глаза, и один вид его лица сделал упругой мою грудь, и внезапно мне стало трудно дышать. Синий цвет так близко к его лицу делал глаза еще синее, чем я когда-либо видела, не цвета полночного неба, а кобальтово-синими, цвета чистого сапфира. Но никакому драгоценному камню и не снилось такое содержание – весомость мудрости, темного знания. Один взгляд в его глаза заставил меня задрожать. Не от холода, не от страха. От предвкушения.

На высоких каблуках и с разрезами по бокам требовалось все мое мастерство, чтобы красиво идти. Вы должны как бы нести себя, упруго, расслабленно, покачивая бедрами, иначе платье обовьется вокруг ног, а каблуки вывихнут лодыжки. Вы должны двигаться так, как будто уверены, что можете носить это и выглядеть прекрасно. Если же усомнитесь в себе, замнетесь, то тут же упадете на пол и превратитесь в тыкву. После долгих лет моей неспособности носить высокие каблуки и вечерние платья Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла научить меня за двадцать лет.

Он поднялся, и я не возражала, хотя однажды я запорола одно из первых свиданий, вставая каждый раз, когда поднимался он – если из-за стола выходили или садились дамы. Во-первых, я повзрослела с тех пор, а во-вторых, могла увидеть Жан-Клода целиком.

Черные льняные брюки так гладко и идеально повторяли все изгибы его тела и были настолько облегающими, что я догадывалась, что под ними нет ничего, кроме самого Жан-Клода. Черные сапоги обтягивали его ноги до колен. Сапоги были из мягкой, будто из крепа, кожи, собранной складками и наверняка нежной на ощупь.

Он плавно двинулся ко мне, и я остановилась, глядя, как он приближается. Я все еще полу-боялась его. Боялась, как сильно я его хочу. Я была как кролик в свете фар, застывшая, в ожидании приближающейся смерти. Но бьется ли сердце кролика все быстрее и быстрее? Вырывается ли у него дыхание так, словно перехватило горло? Была ли это стремительная вспышка страха или просто смерть?

Он словно окутал меня руками, притягивая ближе к себе. Его бледные пальцы были теплыми, и я могла чувствовать это, когда он скользил ими по моим обнаженным рукам. Он уже испил кого-то сегодня, позаимствовал чье-то тепло. Но этот кто-то сам желал того, молил об этом. Мастеру Города никогда не приходилось просить. Кровь была единственной естественной жидкостью, которую мы с ним не разделяли. Я провела руками по шелку его рубашки, скользнула под короткий пиджак. Мне хотелось смешать свое тело с его украденным теплом. Мне хотелось пробежать руками по неровностям льна, ощутить контраст с гладкостью шелка. Жан-Клод всегда был чувственным праздником души, включая свои облачения.

Он легко коснулся губами моих губ. Мы уже узнали, что помада имеет свойство пачкаться. Затем он наклонил мою голову и вдохнул запах моего лица, линии шеи. Его дыхание обожгло мою кожу, как близкий огонь. Добравшись до пульса на шее, он проговорил одними губами:

– Ты прекрасна сегодня, ma petite.

Он прижал губы к моей коже, очень мягко. Я судорожно выдохнула, и отстранилась.

Легкий поцелуй в шею, там, где бьется пульс, был приветствием среди вампиров. Это был жест для самых близких из них. Он демонстрировал большое доверие и привязанность. Отвергнуть его – значило выказать злость или недоверие. Для меня это все еще оставалось слишком интимным для демонстрации на публике, но я видела, как он пользуется этим приветствием с другими, и видела, как из-за одного отказа начинались схватки. Это был старый жест, который снова вошел в моду. Фактически, это стало эквивалентом приветствия щеками среди шоу-менов, и подобной публики. Уж лучше, чем целовать воздух рядом с чьим-то лицом.

Метрдотель пододвинул мне стул. Я кивком отослала его. Это был не феминизм, а просто недостаток грации. Мне никогда не удавалось сесть за стол, не получив стулом по ногам, или получалось сесть так далеко, что приходилось подползать вместе с ним ближе уже самой. Так что черт с ним, справлюсь сама.

Жан-Клод, улыбаясь, наблюдал, как я сражаюсь со стулом, но помощи не предлагал. По крайней мере, от этого я его отучила. Он вернулся на свой стул одним изящным движением. Как бы напоказ, двигаясь словно кот. Даже в расслабленном состоянии были заметны возможности его мускулов под кожей, физическое присутствие, которые было сугубо мужским. Раньше я думала, что это были вампирские штучки. Но это был он сам, просто он сам.

Я покачала головой.

– В чем дело, ma petite?

– Я чувствовала себя такой роскошной, пока не увидела тебя. И теперь я ощущаю себя уродливой золушкиной сестрой.

Он поцокал языком.

– Ты знаешь, что ты прекрасна, ma petite. Мне напоить твое тщеславие, сказав, насколько?

– Я не напрашивалась на комплименты, – я показала на него и снова покачала головой, – ты потрясающе выглядишь.

Он улыбнулся, склонив голову на бок так, что часть волос скользнуло по плечам вперед.

– Merci, ma petite.

– Ты насовсем распрямил волосы? – спросила я и поспешно добавила, – выглядит замечательно.

Так и было на самом деле, но я надеялась, что это не навсегда. Я любила его кудри.

– Если бы так, то что бы ты сказала?

– Если бы так, ты должен был просто ответить. А теперь ты меня дразнишь.

– Тебе бы не хватало моих локонов? – спросил он.

– Я могу отплатить тем же, – сказала я.

Он расширил глаза в притворном ужасе.

– Только не твое венчающее великолепие, ma petite, mon Dieu!– он смеялся надо мной, но я к этому уже привыкла.

– Не подозревала, что ты можешь заставить обтягивать тебя даже льняную ткань, – сказала я.

Он улыбнулся шире.

– А я не подозревал, что ты можешь спрятать пистолет пот таким… изящным платьем.

– Пока не полезу обниматься, никто и не узнает.

– Совершенно верно.

Подошел официант и спросил, какие напитки мы будем заказывать. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-нибудь заказать, это было бы вино.

Жан-Клод перенес стул и сел почти рядом со мной. Когда принесут ужин, он вернется обратно, но выбор блюд был одним из развлечений нашего вечера. Потребовалось несколько таких ресторанных свиданий, чтобы понять, чего хочет Жан-Клод, – даже не хочет, а что ему почти необходимо. Я была человеком-слугой Жан-Клода. Я носила три его метки. Одним из побочных эффектов третьей метки была его возможность получать поддержку, подпитываться через меня. Например, если бы он был в длительном морском путешествии, ему бы не пришлось питаться от кого-то на корабле. Определенное время он мог жить через меня. И он мог пробовать еду через меня.

Это был первый раз за почти четыре сотни лет, когда он мог почувствовать вкус пищи. Я должна была есть для него, а он – наслаждаться вкусом. Это было ничтожной возможностью по сравнению с остальными, которые он получал от нашей связи, но казалось, что это доставляет ему наибольшее удовольствие. Он заказывал блюда с почти детским ликованием и наблюдал, как я ем, ощущая тот же вкус. Наедине он переворачивался на спину, как большая кошка, прижимая руки ко рту, будто пытаясь не упустить ни одного оттенка вкуса. В эти моменты он был очень милым. Он был роскошным, чувственным, но милым – очень редко. За шесть недель наших трапез я набрала фунта четыре.

Он скользил рукой по спинке моего стула, и мы вместе читали меню. Он наклонился достаточно близко, чтобы его волосы касались моей щеки. Запах его духов…ах, простите, одеколона!.. ласкал мне кожу. Но если то, чем пахло от Жан-Клода, было одеколоном, то “Brut” можно было считать просто аэрозолем от тараканов.

Я чуть отодвинула голову от ласки его волос, отчасти потому, что ощущение его так близко было единственной мыслью, которая меня занимала. Возможно, если я приму его приглашение жить с ним в Цирке, часть этого наваждения рассеется. Но я в рекордные сроки сняла целый дом посреди пустого пространства, так, что соседей бы никто не пристрелил – одна из причин, почему я переехала из своей последней квартиры. Я терпеть не могла дома. Я не тот тип девушки.

Кружевная окантовка его пиджака царапала мои обнаженные плечи. Он положил руку мне на плечо, поглаживая кожу самыми кончиками пальцев. Его нога коснулась моего бедра, и я вдруг поняла, что ни черта не слышала из того, что он говорил. Я смутилась.

Он замолчал и посмотрел на меня, пристально вглядываясь своими необычайными глазами.

– Я объяснял тебе мой выбор меню. Ты что-нибудь расслышала?

Я покачала головой.

– Прости.

Он рассмеялся, и по моей коже словно пробежало его дыхание, теплое и скользящее вглубь тела. Это были вампирские штучки, но низкого порядка, и они стали для нас прелюдией, когда мы были на людях. Наедине мы проделывали штучки совсем другого толка.

Он прошептал, наклонившись к моей щеке:

– Не извиняйся, ma petite. Ты знаешь, что мне доставляет удовольствие, если ты находишь меня… пьянящим.

Он снова рассмеялся, и я оттолкнула его от себя.

– Иди на свою сторону стола. Ты был здесь достаточно долго, чтобы выбрать, чего хочешь.

Он покорно передвинул стул на свое место.

– У меня уже есть, что я хочу, ma petite.

Мне пришлось опустить глаза и не встречаться с ним взглядом. Жар заливал мне шею и лицо, а я не могла ничего поделать.

– А если ты имеешь в виду, что я хочу на ужин – это другой вопрос, – сказал он.

– Ты просто заноза в заднице, – сказала я.

– И во многих других местах, – сказал он.

Я не думала, что смогу покраснеть еще больше. Оказывается, я ошибалась.

– Прекрати.

– Мне нравится думать, что я могу вогнать тебя в краску. Это очаровательно.

Его тон заставил меня улыбнуться.

– Это не то платье, чтобы быть очаровательной. Я бы предпочла – сексуально и утонченно.

– Разве ты не можешь быть такой же очаровательной, как сексуальной и утонченной? Неужели есть какое-нибудь правило, которое запрещает соответствовать всем трем определениям?

– Ловко, очень ловко, – сказала я.

Он распахнул глаза, стараясь казаться невинным и побежденным. В нем было много всякого, но невинность туда не входила.

– Ладно, давай договариваться на счет ужина, – сказала я.

– Ты так говоришь, как будто это бремя.

Я вздохнула.

– До того, как ты появился, я считала пищу чем-то, что ешь, чтобы не умереть. Я никогда не была так очарована едой, как ты. Для тебя это почти фетиш.

– Вряд ли фетиш, ma petite.

– Ну, тогда хобби.

Он кивнул.

– Пожалуй.

– Так что говори, что тебе хочется из меню, и будем договариваться.

– Все, что нужно – чтобы ты просто попробовала все, что заказано. Тебе не обязательно все это съедать.

– Нет уж! Никаких “попробовала”! Я набрала вес. А я никогда не толстела.

– Прибавилось всего четыре фунта, как мне сказали. И хотя я усердно ищу эти призрачные четыре фунта, но нигде не могу их найти. Теперь ты весишь ровно сто десять фунтов, так?

– Правильно.

– О, ma petite, ты становишься гигантом.

Я посмотрела на него, и взгляд был совсем не дружелюбным.

– Никогда не шути с женщиной о ее весе, Жан-Клод. По крайней мере, не с американкой двадцатого века.

Он широко развел руки.

– Мои глубочайшие извинения.

– Когда извиняешься, постарайся не улыбаться так широко. Это портит весь эффект, – сказала я.

Он улыбнулся еще шире, пока не показались самые кончики клыков.

– Постараюсь запомнить это на будущее.

Вернулся официант с моими напитками.

– Хотели бы вы заказать, или вам нужно еще несколько минут?

Жан-Клод взглянул на меня.

– Несколько минут.

Мы приступили к переговорам.

Через двадцать минут у меня закончилась кола, и мы определились с тем, что мы хотим. С ручкой наготове и надеждой в глазах вернулся официант.

Я победила в части аперитива, так что его мы не заказали. Отказавшись от салата, я позволила ему заказать суп. Луковый суп-пюре был не таким уж большим испытанием. И мы оба захотели бифштекс.

– Только небольшой, – сказала я официанту.

– Как бы вы хотели, чтобы его приготовили?

– Половину – прожаренным, половину – с кровью.

Официант моргнул и переспросил:

– Простите, мадам?

– В куске где-то унций восемь, правильно?

Он кивнул.

– Так разрежьте кусок пополам, и сделайте один кусок прожаренным, и другой – с кровью.

Официант нахмурился.

– Не думаю, что мы можем так сделать.

– За такую цену вы должны приносить корову и прямо тут на столе проводить ритуальное жертвоприношение. Просто сделайте так, – и я протянула ему меню. Он его взял.

Все еще хмурясь, официант повернулся к Жан-Клоду.

– А вы, сэр?

Жан-Клод одарил его легкой улыбкой.

– Я не буду сегодня заказывать.

– Не хотели бы вы тогда вина, сэр?

Он никогда бы не упустил возможность съязвить.

– Я не пью… вина.

Я как раз отпивала колу, закашлялась, и разлила ее по всей скатерти. Официант засуетился – разве что не похлопал меня по спине. Жан-Клод рассмеялся так, что в уголках его глаз выступили слезы. Трудно было сказать наверняка при таком освещении, но я знала, что слезы были с оттенком красного. Знала, что на белоснежной салфетке остались розовые пятнышки после того, как он промокнул ей глаза. Официант удалился, так и не поняв, в чем шутка. Глядя через стол на улыбающегося вампира, я размышляла – поняла ли ее я, или сама была предметом шутки. Бывали вечера, когда я не знала, когда осыплется земля в могиле. Но когда он протянул мне через стол руку, я приняла ее. Определенно, предмет шутки.