"Дживз уходит на каникулы" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвилл)

ГЛАВА 8

Первое, что я отметил, оглядывая в комнату, это то, что одна женщина преклонных лет и кое-чья тетушка действительно из кожи вон лезет, чтобы угодить семье Кримов: их сыну Криму достались самые шикарные спальные апартаменты, не много не мало, а Голубая Комната, предназначенная для особо почетных гостей. Ведь много ли надо обыкновенному холостяку в загородном доме: какой-нибудь закуток, и хватит с него. Возьмите мою комнату — маленькую как монашеская келья. Настолько маленькую, что не хватит места, чтобы раскрутить в ней за хвост кота, даже меньших размеров, чем Агустус. Впрочем я это так, для зримого сравнения. Не могу не пожаловаться, что когда я приезжаю сюда, мне никто не скажет: «Мы приветствуем тебя, мой мальчик. А поселим мы тебя в Голубой Комнате. Надеюсь, тебе будет там удобно». Я как-то подал тетушке Далии идею расположить меня в Голубой Комнате, но она мне ответила: «Тебя?!», и на этом мы закончили этот разговор.

Обстановка здесь была очень обстоятельная, вся в викторианском стиле, раньше здесь жил покойный отец дядюшки Тома, человек очень солидный. Тут была кровать о четырех набалдашниках, коренастый комод, массивный пишущий стол, стулья всевозможной конфигурации, на стенах висели портреты, на которых были изображены парни в залихватских шляпах, рядом с этими парнями красовались дамы, все в муслине и буклях. А в дальнем конце комнаты стоял огромный шкаф, настолько огромный, что туда вполне можно было упрятать кучу трупов. Короче, места, чтобы куда-нибудь что-нибудь засунуть, было полно, и любой на моем месте, кому предстояло найти здесь сливочник, сказал бы: «Э, да это гиблое дело», и умыл бы руки.

Но чем я отличаюсь от всех других искателей сливочников, так это тем, что я человек очень начитанный. Еще в раннем детстве, когда не было еще в обиходе этого словечка, «роман саспенс», — я перечитал кучу таких романов, и из них я кое-чему научился: например тому, что если кому-либо нужно что-либо хорошенько упрятать, он просто кидает это на шкаф. Мог бы приложить в доказательство огромный список литературы. Так что я не думаю, что Уилберт Крим отошел здесь от английской литературной традиции. Итак, первое, что я сделал, это придвинул к шкафу стул, взобрался на него ногами и только собрался посмотреть, что там наверху, как сзади на цыпочках в комнату вошла Бобби Уикам и громким шепотом сказала:

«Ну, как дела?»

Ну знаете ли! Не смогли родители внушить девочке с раннего детства, что если кто-то шурует в чужой комнате и очень нервничает, то нельзя подходить к дяденьке и спрашивать шепотом, — а следовательно неизвестно чьим голосом, как у него дела. Поэтому я бухнулся на пол как мешок с углем. Пульс частый, давление высокое, а Голубая Комната делает перед глазами пируэт.

Когда я немного пришел в себя, Бобби в комнате уже не было, очевидно этот грохот здорово напугал ее, но напугалась она конечно за себя. А я оказался…вернее мы со стулом представляли теперь что-то вроде конструктора, который разобрать можно было по инструкции, а она потеряна. Сильно напоминает швейцарскую ситуацию с Киппером Херрингом, когда он чуть не удушился собственными ногами.

Но я подергал тут, потянул там, и что-то немного получилось. Но не успел я стряхнуть с себя последний обломок стула, как со мной заговорили другим голосом.

«Ради всего святого», — сказал голос, и я убедился, что он принадлежал не нашему родовому привидению, как бы этого ни хотелось Бобби: это была самая что ни на есть живая Мамаша Крим. Она смотрела на меня с тем же изумлением, что и недавно Сэр Родерик Глоссоп: очевидно, она тоже не разделяла безумной идеи Бобби Уикам. А что до творческого неродимого пятна Кримшы, — то есть чернильные пятна, — то на этот раз оно переместилось к ней на подбородок.

«Мистер Вустер!» — воскликнула она.

Если ко мне обратились, мне ничего не оставалось, как ответить: «А, привет!»

«Я понимаю, вы удивлены,» — продолжил я, когда мне был задан вопрос: а) ради всего святого, что я делаю в комнате ее сына, б) ради всего святого, что я тут делаю.

«Ради всего святого», — подчеркнула она снова.

Знаете, про меня всегда говорили, что Бертрам Вустер твердо стоит на ногах, но сейчас я стоял на четвереньках, может поэтому я вспомнил про кота Агустуса, что было очень point d'appui, очень кстати. Поэтому, вытаскивая из своих ангорски-черных волос кусок стула, я ответил со всем присущим мне человеческим достоинством:

«Я ловлю мышь»

Ах, если бы она ответила: «Ах, мышь! Ну тогда понятно. Конечно же, мышь», — все было бы расставлено по местам. Но нет:

«Мышь?»

Если, конечно, она не знает, что такое мышь, то между нами огромная образовательная пропасть и я прямо не знаю, с чего начать. Но дальше она спросила: «Какую мышь?», а вместе это звучало так: «Мышь? Какую мышь?», — из чего я сделал вывод, что вопрос был задан не из любознательности, а являлся криком души.

— С чего вы взяли, что здесь есть мышь?

— У меня есть на то основания.

— Но кажется вы стояли на стуле?

— Я, знаете ли, хотел посмотреть на все с высоты так сказать птичьего полета.

— И часто вы ловите мышей в чужих комнатах?

— Я бы так не сказал. Так, под вдохновение, вы ж меня понимаете…

— Да, конечно, но…"

Ну если вам говорят «да, конечно, но» таким тоном, значит вы явно злоупотребляете чьим-то гостеприимством. По-моему, ей не нравилось присутствие вустеров в спальне ее сына, и я ее прекрасно понимал. Поэтому я встал, отряхнул пыль со штанов и, выразив вслух надежду, что ее работа над средством для мурашек по спине, — то есть над книгой, — продвигается успешно, я пошел к выходу. У двери я еще раз оглянулся и увидел, как она смотрит на меня: изумление во все свои «минус двенадцать» диоптрий. Она явно считала мое поведение ненормальным. А я и не спорил. Разве может быть нормальным поведение у человека, пошедшего на поводу у Бобби Уикам.

И теперь мне очень хотелось поговорить по душам с этой femme fatale, роковой женщиной, и после недолгих поисков я нашел ее на поляне, в моем кресле, в руках у нее была моя книжка, которую до этого читал я. Бобби приветствовала меня со светлой улыбкой и сказала:

«Уже вернулся? Ну что, нашел?»

Я собрал всю свою выдержку и как можно культурней дал отрицательный ответ:

— Нет, не нашел.

— Не может быть. Значит, плохо искал.

Я снова глубоко вздохнул и стал внушать себе, что пословица лежачих не бьют с натяжкой можно применить для сидячих.

— У меня не было времени на поиски. Мне мешали всякие полоумные особы, которые все время входили в комнату и задавали мне идиотские вопросы.

— Да ладно, я просто так спросила, — хихикнула Бобби. — Слушай, ну ты и грохнулся! “О, Люцифер, о падший ангел, я видела падение твое!…” Слушай, Берти, не дергайся. Нельзя быть таким нервным. Тебе нужно выпить и встряхнуться. Попроси Сэра Родерика, он приготовит тебе отличный коктейль. Ну и?

— Как тебя понять — «Ну и»?

— Ну и какие у тебя дальше планы?"

— А дальше я выдерну тебя из этого кресла и сам засяду в него с этой книжкой, буду ее читать и про все на свете забуду.

— Ты хочешь сказать, что больше не пойдешь туда?

—Именно так. Бертрам завязал. так и передай журналистам.

— Но как же сливочник. Твой дядюшка Том будет очень огорчен.

— Плевать я хотел на дядюшек Томов.

— Берти! Ты очень странно себя ведешь!

— А разве не странно, когда я сижу на полу в спальне Уилберта Крима с ожерельем из ножек стула на шее, а в комнату входит Мамаша Крим?

— Ого! Правда что ль?

— Вот именно.

— И что ты ей сказал?

— Я сказал, что ловлю там мышь.

— Ты ничего лучше не мог придумать?

— Нет.

— Ну и чем все кончилось?

«Я испарился, оставив ее в полной уверенности, что у меня не все дома. Так что, Бобби, на твое предложение пойти туда снова позволь мне горько рассмеяться», — сказал я и горько рассмеялся. — «В эту злосчастную комнату я не пойду даже за миллион фунтов стерлингов, пусть даже наличными в мелких купюрах».

При этих словах Бобби изобразила moue, надула губки в знак того, что она очень обиделась на Бертрама и что этого она от него не ожидала.

— И где же твой хваленый вустеризм?

— На сегодня закончился.

— Да ты человек или мышь?

— Очень тебя прошу, не произноси при мне этого слова.

— Нет, ты снова должен туда пойти. А я тебе помогу."

— Ха!

— Ты мне уже говорил ха!.

— Говорил, и еще не раз услышишь.

— Но послушай, Берти. На этот раз ничего не случится, ведь мы будем работать в связке. Мамаша Крим не может появиться там во второй раз. Ведь молния не ударяет дважды в одно и то же место.

— Ты уверена?

— Даже если она и появится… Знаешь, что я придумала. Ты зайдешь в комнату и начнешь там искать, а я буду дежурить в коридоре.

— И ты считаешь, меня это спасет?

— Конечно, ведь я хорошо пою.

— Я очень люблю, когда ты поешь, но сейчас это неуместно.

— Ах, Берти, ну какой же ты непонятливый. Если ты услышишь, что я пою, это будет значить, что кто-то идет, и ты успеешь выпрыгнуть в окно.

— И сломать себе шею?

— Да не сломаешь ты себе шею. Из комнаты есть балкон. А сбоку — водосточная труба. И ты преспокойно съедешь по ней вниз. Ты же не станешь отрицать, что любишь это занятие. Дживз мне много про это рассказывал.

Я задумался. Я действительно имею изрядный опыт по части водосточных труб, так уж складывались жизненные обстоятельства. Итак, что-то в плане Бобби уже имело разумное зерно.

Но окончательно я решился из-за дядюшки Тома. Нельзя сказать, чтобы он жить не мог без этого сливочника, но что он не мог без него спокойно жить, это уж точно. Я так и представлял себе, вот он вернется и скажет: «Ну, как там моя дорогая серебряная коровушка!…» Глядь — а ее-то и нет! А мы, племянники, не любим, когда серебряные коровы уходят от наших дядюшек. Я конечно, говорил, что плевать хотел, но это неправда. Разве я могу забыть, что когда я учился в Мэлверн Хаус, этот мой дядюшка по моей тетке время от времени присылал мне по десять шиллингов. Он был со мной так добр, и я не могу теперь этого так оставить…

Поэтому через пять минут я уже стоял у врат Голубой Комнаты, а рядом со мной Бобби, еще не вопиющая в пустыне коридора, но готовая в любой момент, паче чаяния, по ветхозаветной ассирийской модели, там замаячит Мамаш Крим. Нервы у меня, конечно, были на пределе, но все-таки не так, как в первый раз. Ведь теперь я знал, что на дозоре стоит Бобби. А любой гангстер скажет вам, что если ты грабишь сейф, то всегда неплохо, если кто-то встанет на стреме и в нужный момент свистнет: «Сматываемся: легавые!»

Чтобы на всякий случай убедиться, что Уилберт еще не вернулся с прогулки, я постучал в дверь. Никто не ответил. Из чего я понял, что все чисто. Я вопросительно посмотрел на Бобби: она подтвердила, что я прав.

— Ну, давай еще раз быстро проштудируем. Если я запою, что ты делаешь?

— Дую в окно.

— А потом?

— Съезжаю по водосточной трубе.

— А потом?

— Пилю к линии горизонта.

« Правильно. Так что иди и шарь», — сказал она, и я вошел. Эта комната стала уже мне как родная: все здесь было, как в прошлый раз. Первое, что я сделал, это подставил к шкафу второй стул и посмотрел наверху. К моему разочарованию, там ничего не было. Что ж, наверное, у клептоманов другой актив для чтения. Мне ничего не оставалось, как приступить к тщательному обыску всей комнаты, что я и сделал, все время прислушиваясь, не затянут ли в коридоре песню. Но все было тихо, и наш Вустер оживился и вдохновенно стал ползать повсюду. Но только я забрался под комод, как своды Голубой Комнаты огласились очередным голосом, в результате чего я дернулся вверх и посадил себе шишку.

«Ради всего святого!» — сказал голос, а я еле выбрался из-под комода. Я чувствовал себя пикулей, которую выуживают из банки. А выудила меня все та же Мамаша Крим. Она стояла предо мной, с выражением благородного гнева на своем породистом лице, и я был совершенно с ней согласен. Любая женщина придет в негодование, если при посещении комнаты своего сына она видит, что на том, что торчит из-под комода, явно штаны не Уилберта, а значит этот чужой.

Мы снова повторили разученный диалог.

— Мистер Вустер!

— А, привет!

— Это снова вы?

— Ну да.

— Вы снова ловите мышь?

— Совершенно верно. Мне как раз показалось, что я видел, что она забежала под комод, и намеревался вытащить ее отсюда невзирая на ее возраст или пол.

— Неужели вы в самом деле думаете, что здесь есть мыши?

— Мне иногда так кажется.

— И часто вы ловите мышей?

— Довольно часто.

Тут, ее, кажется, осенило.

— А вам никогда не кажется, будто вы кот?

— Нет. И в этом я абсолютно уверен.

— Но тем не менее вы ловите мышей?

— Да.

— Очень, очень интересно. Когда я вернусь в Нью-Йорк, обязательно посоветуюсь со своим психоаналитиком. Он наверняка подскажет, что может означать этот мышиный комплекс. А у вас нет никаких ощущений в голове?

— Очень даже есть, — сказал я, так как полученная мною шишка была весьма увесистой, отчего в голове у меня пульсировало.

— Так я и думала. Это у вас что-то вроде навязчивой идеи. Знаете, что я вам посоветую: идите к себе в комнату и прилягте. Попробуйте заснуть. Или выпейте чашку крепкого чаю. А я постараюсь вспомнить, как же звали этого психиатра, его очень все хвалят. Да мисс Уикам мне давеча про него рассказывала. То ли Боссом, то ли Блоссом… Ах, вспомнила: Глоссоп, Сэр Родерик Глоссоп. По-моему вам обязательно нужно к нему обратиться. Одна моя знакомая сейчас у него лечится, очень, знаете ли, его хвалит. Он берется за самые безнадежные случаи. Между тем, вам необходим отдых. Так что подите и отдохните.

Уже самого начала обмена мнениями я потихоньку двигался по направлению к выходу: так ползет по песку краб, пытаясь увернуться от любознательного малыша, а тот упорно старается поддеть его своим совочком…

Во всяком случае отдыхать я не пошел, а снова стал искать Бобби, весь горя от гнева. Мне нужно было выяснить, а где же моя законная песня? Хотя бы пара тактов какого-нибудь общеизвестного шлягера. А?

Бобби я нашел садящейся в свою машину.

«А, привет, Берти», — сказала она преспокойненько. «Ну как, нашел?»

Я заскрипел зубами.

«Нет. Не нашел. Но меня там нашла Мамаша Крим.»

Глаза у Бобби расширись от удивления, она даже тихонько вскрикнула.

— Ты хочешь сказать, она опять застала тебя…

— …торчащим из-под комода. Потому что не было песен.

Глаза Бобби еще шире раскрылись от удивления, и она даже тихонько вскрикнула.

— О, Берти, мне очень жаль.

— Мне тоже.

— Понимаешь, меня позвали к телефону. Звонила мама. Она нашла тебе еще одно обозначение: что ты рохля. Она очень рада, что я собираюсь к ней, она хочет со мной поговорить."

— Я так думаю, обо мне?

— Да, твое имя наверняка всплывет. Но мне некогда тут с тобой болтать, Берти, иначе я не успею засветло. Мне очень жаль, что ты заварил такую кашу. Бедный, бедный Мистер Траверс. Что ж, не век же солнцу быть, надо дождику полить" — сказала она, нажала на газ и обдала меня струей гравия.

Если бы рядом со мной стоял сейчас Дживз, я повернулся бы к нему и сказал: «Ах эти женщины, Дживз!…» А он ответил бы мне «Да, сэр» или «Совершенно верно, сэр», и мне стало бы легче. Но Дживза не было рядом, и я опять горько рассмеялся и пошел обратно на лужайку. Мне очень хотелось взять в руки книжку Мамаши Крим и снять напряжение.

Что я и сделал. Читал я совсем недолго, и вот уже вежды мои сомкнулись и я отчалил в страну грез, мирно посапывая как тот кот Агустус. Когда же я проснулся, то обнаружил, что прошло уже два часа. Сладко потягиваясь, я вспомнил, что забыл отправить телеграмму Кипперу Херрингу, с приглашением.

Нужно было исправить это упущение, и я пошел в будуар тетушки Далии, где долго пытался продиктовать текст кому-то, у кого явно были заложены уши. Потом я снова вышел на воздух. Я шел через лужайку, с намерением продолжить свое чтение, как услышал возле дома шум подъезжающей машины. Я обернулся и — разрази меня гром! — из машины выходил Киппер…