"Соль земли" - читать интересную книгу автора (Георгий)1Софья, одетая, лежала на кровати в своей комнате в состоянии страшного, никогда не испытанного с такой силой смятения. Причиной этого смятения был случай, происшедший в тот же день в её комнате. Около семи часов вечера Софья вернулась с работы. Она не успела ещё переодеться, как вдруг послышался звонок. Софья кинулась открывать дверь. Перед ней стоял, как всегда весёлый, белозубый и ясноглазый, Бенедиктин. В руках у него был пакет, завёрнутый в бумагу и перетянутый шпагатом, и неразлучная кожаная папка с золочёной надписью: «На доклад». Бенедиктин быстро положил пакет и папку на круглый стол, подскочил к Софье и, прищёлкнув каблуками, поцеловал ей руку. — Здравствуйте, здравствуйте, Софья Захаровна! Как ваше самочувствие? Как здоровье? Как движутся ваши дела? Очень, очень рад вас видеть, и именно сегодня, в день для меня до некоторой степени примечательный! — без умолку говорил Бенедиктин, поглядывая на себя в зеркало, стоявшее на деревянной подставке в прихожей. — А папа уже вас ждёт, — сказала Софья, опасаясь, что разговор с Бенедиктиным может затянуться. — Я бегу, бегу, — спохватился Бенедиктин, взял свой пакет и папку и заторопился по коридору на половину Захара Николаевича. Чем отец и Бенедиктин занимались, о чём разговаривали, Софья не знала. Она пообедала с тётей Лушей, домработницей, и ушла к себе в комнату. Около девяти Софья стала одеваться, чтобы снова отправиться в архив. Вот уже несколько недель каждый вечер она занималась разбором фондов переселенческого управления. Поиски уваровского акта, о котором написал ей Алексей, стали для неё неотложным делом. Она не задумывалась над тем, как сложатся её отношения с Алексеем, если акт будет найден, но ей казалось, что это вызовет какие-то важные перемены в судьбе Краюхина, что она, по своему великодушию, считала сейчас самым главным. Софья складывала необходимые бумаги в портфель, когда послышался громкий, оживлённый разговор отца и Бенедиктина. «Пусть он уйдёт», — подумала Софья и присела на стул. Приближаясь, голоса становились всё громче, и Софья поняла, что отец и Бенедиктин идут к ней. Дверь отворилась. Отец держал под руку Бенедиктина. Они оба были раскрасневшиеся, взлохмаченные и возбуждённые. Баки Захара Николаевича взъерошились, пенсне болталось на чёрном шнурочке. Софья поняла, что они выпили, и с неудовольствием подумала о Бенедиктине: «И зачем он пил с ним? Знает же, что у папы не в порядке печень». — Соня, ты виделась с Григорием Владимировичем? — шумно дыша, спросил Захар Николаевич. — Ну конечно, папа, виделась. — А мы чуть-чуть выпили. Григорий Владимирович где-то добыл бутылочку венгерского коньяка. С лимоном и сахаром это божественный напиток. — Напрасно ты пил, папа. Кроме вреда, это тебе ничего не принесёт. — По такому поводу, Соня, я не мог отказаться… Великанов говорил с трудом, стоял, пошатываясь. Чувствовалось, что хмель одолевает его. — Иди, папа, отдыхать, — настойчиво проговорила Софья. — Пойду, пойду, Сонюшка, — послушно согласился Захар Николаевич. Софья хотела проводить отца, но Бенедиктин вежливо отстранил её. — Не беспокойтесь, Софья Захаровна. Поддерживая профессора, Бенедиктин открыл дверь и через просторную прихожую и узкий коридор, деливший дом на две половины, повёл его в кабинет. Софья стояла озадаченная: одеваться или подождать, когда уйдёт Бенедиктин? Пока она думала об этом, тот стучался уже к ней в дверь. — Я вас не отрываю от работы? — учтиво осведомился Бенедиктин, войдя в комнату. Софья поняла, что он намерен задержаться. — Собственно… Я собиралась идти на заседание… но… всё равно уже опоздала, — смущённо сказала Софья, приглядываясь к Бенедиктину, не слишком ли он пьян. — Тем лучше, Софья Захаровна! У меня сегодня необычайный день, и я почту за счастье провести вечер с вами, — усаживаясь в кресло, возбуждённо говорил Бенедиктин. — Вы что же, сегодня именинник? — спросила Софья, придвигая своё кресло к столу и чувствуя, что вечер у неё пропал. — Более чем именинник, Софья Захаровна! — Вы, вероятно, получили какую-нибудь правительственную награду? — Нет, что вы! И, честно сказать, награда меньше меня взволновала бы. Как-никак я на фронте не раз переживал это состояние. — Он чуть выдвинул левое плечо: на лацкане пиджака в два ряда поблёскивали разноцветные ленточки орденов и медалей. — Ну, в таком случае я теряюсь — не знаю, что у вас за праздник, — засмеялась Софья. Бенедиктин посмотрел на неё взглядом, полным торжества, и не спеша осторожно развернул свою папку. — Сегодня уместно, Софья Захаровна, припомнить один наш разговор. Кажется, в этой же комнате вы вселили в меня непоколебимую веру в успех. Заметив удивление и растерянность на лице Софьи и испытывая удовольствие от этого, Бенедиктин в столь же загадочном тоне продолжал: — Не кто-нибудь другой, а вы первая сказали мне слова дружеской поддержки. Как сейчас, помню наш разговор. Я: «Кто он, Бенедиктин? Чернорабочий от науки, каких сотни и тысячи. Пока такие люди, как он, не щадя жизни, спасали отечество, многие устраивали своё благополучие, получали под шумок степени и звания». Вы: «Не терзайтесь, Григорий Владимирович. Степени и звания — дело наживное. Верю, что и у вас будут и звания и степени, будет известность в научном мире». «Неужели я говорила такие слова?» — подумала Софья. Бенедиктин уловил её колебания и, в упор глядя на неё, спросил: — Теперь вы вспомнили наш разговор? Софья чувствовала, что Бенедиктину очень хотелось, чтобы она ответила утвердительно. «По-видимому, что-то было сказано в этом духе, — мучительно старалась вспомнить Софья, но слов: «У вас будут и звания и степени, будет известность в научном мире», — я не могла сказать!» — думала она. Видя, что Софья напрягает память, Бенедиктин покровительственно засмеялся: — У вас поистине девичья память. Я вам помогу: вы говорили это весной, когда мы вместе ездили на вечеринку. Софья пожала плечами. — Возможно, и говорила, но я всё-таки не помню. — Да разве вам обязательно помнить? — подхватил Бенедиктин. — Важно то, что я запомнил. Ваша вера воодушевляла меня… — Вы мастер преувеличивать. — Думайте как угодно, Софья Захаровна, но я говорю то, что чувствую… — Бенедиктин так пристально посмотрел, что Софья покраснела. — Но что всё-таки у вас произошло? — спросила она, желая скорее изменить направление разговора. — Я рад, Софья Захаровна, первые два экземпляра моего скромного труда оставить в этом доме, — торжественно произнёс Бенедиктин, вытаскивая из раскрытой папки том «Учёных записок». — Первый экземпляр я вручаю по праву вам. Второй экземпляр я уже вручил Захару Николаевичу. И тоже по праву. Если вы были мобилизатором моих эмоций, то Захар Николаевич подобен гранильщику. Он шлифовал мой мозг. — Вы поэт, — усмехнулась Софья. — Поэт? Да. Поэт — это человек, влюблённый в жизнь. Я тоже влюблён. Влюблён в ваш дом, который для меня стал близким и родным… Голос Бенедиктина понизился до шёпота. Софья опустила глаза, сжалась от смутных, тяжёлых предчувствий. У неё родилось такое ощущение, будто Бенедиктин тащит её в какую-то бездну. Ей захотелось от страха перед этой бездной крикнуть, но Бенедиктин вновь заговорил обычным голосом: — Вы не судите меня строго. Я сегодня счастлив, а человек в этом состоянии глупеет. Вот ваш экземпляр. — И, привстав, он подал ей раскрытый том «Учёных записок». Над заголовком его статьи аккуратным, старательным почерком было выведено: «Софье Захаровне. Как путеводная звезда в открытом море ведёт капитана сквозь бури и шквалы к заветной цели, так ваш образ ведёт меня вперёд по трудной, каменистой дороге к сияющим вершинам науки». Софья прочитала надпись и не могла не засмеяться. — Какая высокопарная шутка!.. — Это не шутка, Софья Захаровна. — В таком случае, Григорий Владимирович, вы человек, лишённый юмора. — Высокопарность тогда смешна, когда она не равнозначна чувствам. Тогда это пустая оболочка, красивая ветошь. — Потом, мне кажется, вы ошиблись: вместо слов «Софье Захаровне» здесь должны быть слова «Марине Матвеевне». И тут произошло то, о чём раньше Софья постыдилась бы даже подумать. Бенедиктин бросился к ней, схватил её руки и стал горячо целовать. Потом он поцеловал её в лоб и быстро удалился. С минуту Софья сидела в оцепенении. Она смотрела на дверь, в которой только что мелькнула крепкая шея и широкий стриженый затылок Бенедиктина, и не верила ещё: да точно ли всё это произошло? Не показалось ли ей? Нет, не показалось. Кожа ещё сохранила ощущение от прикосновения его горячих и влажных губ. Софья встала, подошла к зеркалу. И когда она взглянула на себя, чувство острой обиды словно обожгло её. «Как он посмел? Разве я давала ему повод вести себя так?! Наглец, ах, какой наглец!.. Обворожил папу, втёрся к нему в доверие и теперь играет в любовь со мной». Обида перерастала в возмущение. «Напишу ему записку: «Я решительно не желаю знать вас. Идите прочь! Запомните: в наш дом вам путей нет». Но через несколько секунд Софье уже казалось, что писать записку Бенедиктину бессмысленно. «Позвоню Марине Матвеевне и чистосердечно, как подруге и старшему товарищу, расскажу обо всём. Пусть-ка он попробует заниматься такими делами дальше», — проносилось у неё в мыслях. «Позвоню Марине Матвеевне» — легко сказать! Да хватит ли у тебя сил начать разговор?» — думала Софья минуту спустя, чувствуя, что язык её онемеет, едва только она услышит голос Марины. «Но что же делать? Что делать?..» — спрашивала себя Софья. Она то ходила по комнате, то садилась в кресло, то бросалась на кровать. «А если просто не замечать его? — продолжала разговаривать сама с собой Софья. — Попробуй-ка не заметь его! Это не Алексей. Он будет напоминать о себе ежечасно, ежедневно. Он вымотает всю душу…» Нет, она решительно не знала, что делать! «Но почему ты о нём так нехорошо думаешь? Ведь может же у него быть к тебе настоящее чувство? Почему ты отказываешь ему в этом? Любишь же ты Алексея? А разве он отвечает тебе горячей взаимностью?» Эта мысль была совершенно новой. Она невольно настраивала Софью на сочувствие к Бенедиктину. На миг ей показалась недозволительной та резкость, с которой она думала о нем. «Пусть себе увлекается. Разве ты не девушка и разве тебе не приятны признания мужчин? Пойми, что на то и дана молодость». Стараясь успокоиться, она вновь начала размышлять обо всём происшедшем. Софья хотела совладать со своими чувствами и мыслями, но оттого, что они противоречили друг другу, ей это не удавалось, и она с отчаянием думала о себе как о человеке слабовольном и нервном. Уснула она уже под утро, так ничего и не решив. |
|
|