"Соль земли" - читать интересную книгу автора (Георгий)

2

Софья поднялась с головной болью. В широкое окно вливался яркий солнечный свет нового летнего дня. Непогашенная лампочка под зелёным абажуром в форме гриба светилась тускло и походила на масляное пятно. Софья выдернула провод из розетки и подошла к зеркалу.

Она думала, что увидит своё лицо припухшим, измятым, со следами слёз, но сверх ожиданий ничего этого не обнаружила.

От матери-грузинки Софья унаследовала серые бархатистые глаза, густые чёрные брови, почти сходившиеся у переносья, длинные чёрные косы, нежную смуглость кожи, прямой нос с горбинкой и энергичные, немного пухлые губы.

Софья считала себя некрасивой. Ей казалось, что её внешность портит излишняя сухощавость лица, так не шедшая к её полным покатым плечам и высокому росту. Но она знала, что многие считали её красавицей. Лицо её действительно было таким, на которое хотелось смотреть. Оно открывалось не сразу, а как бы постепенно, и люди, из числа даже давно знавших Софью, вдруг замечали: «Какие редкие глаза у Великановой. Глубокие, мягкие… Смотришь в них, как в озёра».

Наступление утра всегда радовало Софью. Каждый день приносил ей что-нибудь новое: либо она находила какой-нибудь интересный документ, либо получала из того или иного научного учреждения справку по вопросам археологических изысканий, проходивших на территории Сибири. А главное было в том, что она жила в состоянии напряжённого ожидания удачи. В последнее время она усердно искала уваровский акт, значение которого для судьбы Алексея, может быть, даже преувеличивала.

Но сейчас, стоя перед зеркалом, она не ощущала обычного приподнятого настроения. От встречи с Бенедиктиным на душе остался неприятный осадок. Вяло и с тоской она подумала о подвалах, набитых пропыленными бумагами. Потом, пристально осмотрев себя, мысленно сказала: «Глаза, брови, нос, волосы в отдельности хороши, а вместе плохо! А всё губы! Будь они чуть потоньше!» И она почти со злостью прикусила белыми ровными зубами нижнюю губу.

Софья не любила это настроение, которое хотя и не часто, но всё-таки бывало у неё. Каждый раз она старалась вырваться из-под власти щемящего неудовлетворения собою и выровнять своё самочувствие. И теперь, бесцельно походив по комнате, она распахнула окно, глубоко вздохнула, закинув руки за голову, и подумала о себе как о постороннем человеке: «Что ты раскисла? День-то какой!»

И тут она услышала голос Бенедиктина. Он доносился из сада. По-видимому, Григорий Владимирович совершал вместе с отцом утреннюю прогулку. «Он уже опять тут! И когда успел? Времени всего восемь часов», — удивилась Софья.

Первым её желанием было закрыть окно и задёрнуть штору. Но желание это было до того мимолётным, что она не успела исполнить его. «Пусть себе идёт. Интересно, какими глазами он посмотрит на меня», — подумала она.

Бенедиктин шёл рядом с отцом. Он был в белом чесучовом костюме и в лёгкой шляпе из жёлтой соломки.

Освещённый лучами солнца, пробивавшимися сквозь листву, он напоминал Софье английского учёного, посетившего однажды дом отца. Для полного сходства с иностранцем ему не хватало только трости с тяжёлым набалдашником и серебряной росписью. «Какой он, однако, эффектный», — отметила про себя Софья, сама не зная, чего в этом замечании больше: одобрения или порицания.

Увидев Софью, Бенедиктин остановился и отвесил глубокий поклон:

— С добрым утром, Софья Захаровна!

Софья кивнула головой и отошла от окна. В глазах Бенедиктина была ласковая усмешка. Софье почему-то стало страшно. «Он не даёт мне проходу», — подумала она. Но страшно было одно лишь мгновение, потом у неё родилось другое ощущение — приятное и будоражащее: она, по-видимому, очень, очень ему нравится.

Софья ещё посмотрела на себя в зеркало, улыбнулась: «А недурна всё-таки!» — и почувствовала, что настроение её вдруг стало лучше.

Она быстро позавтракала и отправилась на работу. День обещал быть душным и знойным. Солнце уже припекало, и асфальт на тротуарах становился горячим. По обыкновению, она шла пешком. После прогулки по людной, шумной улице, под горячими лучами приятно было войти в прохладные коридоры и полутёмные залы архива и оказаться наедине с кипами неразобранных бумаг.

Чувство глубокого волнения появлялось в душе Софьи всякий раз, когда она вытаскивала с длинных полок перевязанную шпагатом новую папку. Не раз ей приходилось слышать, что архивная работа — это мёртвое дело, далёкое от живого потока жизни. Ничего более несправедливого она не могла себе вообразить. Для неё эти бумаги воскрешали эпохи, судьбы людей, и временами она до того проникалась страстями прошлых лет, что ей казалось, будто и сама она живёт в то далёкое, давно минувшее время. Особенно было приятно, когда она, познав то или иное событие, могла оценить его со стороны, с позиции уже прошедших лет и видела не только истоки, породившие это событие, но и всю внутреннюю механику, двигавшую им. Ей были понятны достоинства и пороки людей, их ошибки и заблуждения, мотивы их стремлений и поступков. И тогда она отчётливо и с гордостью ощущала свою эпоху, которая в соотношении с другими временами рисовалась ей огромной вершиной, возвышавшейся над необозримым полем жизни.

Софья зашла в свой кабинет, надела тёмный халат и по винтовой лестнице спустилась в подвальный этаж, забитый кипами бумаг. Всё это нужно было тщательно просмотреть, систематизировать, первостепенное отделить от малозначащего. Среди бумаг могли быть сокровища, неоценимые для науки. Софье нужно было не только проявить терпеливость и тщательность — от неё требовалось, чтобы она была настоящим представителем своего времени, которое лишь одно могло подсказать, что важно, а что несущественно.

Уже несколько месяцев Софья работала над разборкой церковных архивов. В толстых стандартных книгах шли бесконечные записи церковного имущества, средств, поступавших на нужды церквей от верующих, приводились бесконечные списки родившихся и умерших, перечислялись фамилии церковных старост, и всё это за многие десятилетия.

Но и среди этих однообразных записей Софья отыскала несколько крайне важных для неё строк. В одной из книг, в перечне молебнов, отслуженных священником по случаю различных событий, была запись о молебне на поле крестьянина Власова Егора, сына Петрова. Что же это был за молебен на поле одного крестьянина? По какому поводу он был отслужен? Софья вчитывалась в корявые, выцветшие строки, но ответа найти не могла. Тогда, полистав ещё несколько книг, на что ушла целая неделя кропотливого и напряжённого труда, Софья наткнулась на разгадку. Тем же корявым почерком было записано, что в церковь поступило от Власова Егора, сына Петрова, для выпечки просфор два пуда муки из первого обмолота впервые взращенной в «сих краях богоданной пшеницы».

Так вот почему на полях Власова Егора, сына Петрова, был молебен!

Софья установила год, в который происходил этот молебен, а потом сверила его с последними данными исследований. На целых тридцать лет раньше, чем указывалось в исследованиях, Власов Егор сеял в этих краях пшеницу! Не менее важной была и другая сторона факта: Власов Егор сеял пшеницу на сто пятьдесят километров севернее, чем сообщали исследователи.

Ради такой находки стоило рыться в скучных церковных архивах!

Привлекла внимание Софьи и вторая находка: не то дневник, не то записки какого-то безыменного дьячка. Софье но удалось узнать, из какой среды происходил дьячок, но по характеру записок чувствовалось, что принять церковный сан его заставила нужда: дьячок был совершенный атеист. С юмором, а местами с издёвкой он описывал проделки попа, нередко глумившегося над верующими. Вторая половина записок была посвящена любви к дочери попа. Поповна не разделяла чувств дьячка. Записки были полны горечи и пессимизма. Трагической оказалась судьба автора записок. Чьей-то бесстрастной рукой на обложке было написано: «Помер от усердия к питию водки».

Софья долго сидела над полуистлевшей тетрадью, и ей живо представилось глухое, далёкое сибирское село, занесённое сугробами снега, бедная бревенчатая церквушка и жалкая одинокая жизнь молодого дьячка.

Софья вытащила с полки тяжёлую запыленную кипу, щёточкой осторожно смела с неё пыль и поднялась на второй этаж в кабинет.

— Ну, посмотрим, о каких житейских страстях поведаете вы, — сказала она, развязывая папки с бумагами. Проводя дни в одиночестве, среди бумаг, она привыкла думать вслух.

Но, едва раскрыв первую папку, Софья решила, что ей предстоит провести много скучных часов. Перед ней был архив улуюльских староверческих поселений. И в самом деле: с первой же страницы начались перечисления имущества скита, записи заготовленных староверами ягод, грибов, кедровых орехов. В других папках Софья обнаружила копии различных деловых бумаг. Тут были сделки с купцами на поставку скиту муки, восковых свечей, топоров, лопат.

Между скитом и купцами шёл бойкий товарообмен, очевидно обоюдовыгодный.

Вдруг взгляд Софьи упал на чётко выведенное чёрной тушью слово: инженер. Далее шла витиеватая, с узорами подпись. Среди штампов торговых домов и подписей купцов и приказчиков это слово насторожило Софью. Невольно привстав, Софья взяла лупу и склонилась над продолговатым листком синей бумаги. Небрежным почерком на листке было написано: анализ руды (эти слова были выделены в заглавную строку и подчёркнуты).

Прочитав бумагу до конца, Софья узнала, что на чугунолитейном заводе купца Кузьмина было произведено испытание руд, доставленных в ящиках из Улуюльского скита. В табличке, помещённой над подписью инженера, приводились результаты исследования. Фамилия инженера долго не поддавалась разгадке, но Софья не отступила и всё-таки прочитала её: Э. фон Клейст.

Эту фамилию немецкого инженера она встречала в других бумагах. Э. фон Клейст выполнял заказ по отливке столбов и решёток для вновь строящегося собора.

Догадываясь, что она нашла документ большой важности и боясь ещё поддаться чувству радости, она несколько раз перечитала анализ. «Если даже результат исследования неудовлетворительный, то ведь важен сам факт», — думала она, всматриваясь в цифры анализа. Ей захотелось позвонить отцу и спросить его, как он оценивает результаты исследования, но через минуту Софья передумала: «Как только папа узнает, что это связано с Улуюльем, он сразу утратит объективность».

Софья направилась к директору архива. Он был сведущим человеком не только в истории.

По словам директора, анализ показывал довольно высокое содержание железа в улуюльской руде, несмотря на примитивные способы её исследования. Он посоветовал Софье проконсультироваться с отцом.

Софья принялась листать бумаги. Но работа на ум не шла. Её подмывало сейчас же сбегать на телеграф и послать Алексею телеграмму. Но вскоре она передумала: что Алексею даст телеграмма? Уж лучше пусть узнает о находке по почте на два дня позже, но зато со всеми подробностями.

Не теряя ни одной минуты, она взяла чистый лист бумаги и написала Алексею письмо. Вначале Софья намеревалась отправить его после окончания работы, но ждать так долго у неё не хватило сил. Предупредив, что уходит на полчаса, она заторопилась на почтамт.

— Я вас очень попрошу проследить, чтобы письмо ушло сегодня, — сказала Софья девушке, принимавшей на почте корреспонденцию.

— Не беспокойтесь. Сейчас же я передам в экспедицию.

Девушка участливо смотрела на Софью и сдержанно, чтобы не обидеть её, улыбалась. Софья про себя подумала: «Ты думаешь, что в письме говорится о любви, а там речь идёт о железе».

По дороге в архив Софья вспомнила об этом противопоставлении — любовь и железо, и ей стало смешно. Так с улыбкой на губах она и шла по улицам.

Вернувшись в архив, Софья уже не могла сосредоточиться. Принялась было звонить отцу и Марине, но их телефоны безмолвствовали. Только за час до окончания занятий ей удалось дозвониться в институт.

— Ты знаешь, папа, у меня сегодня редкий день… — И она рассказала о своей находке.

— Ну, Сонечка, это всё забавы. Староверы такие же сочинители, как и наши современные охотники, — ответил Великанов, но по тону его голоса Софья поняла, что он озадачен. — Завтра утром я заеду в архив и посмотрю найденный документ.

Только теперь, когда ощущение радости, вызванной важной находкой, прошло, Софья задумалась над смыслом документа, который она обнаружила. Ей припомнились слова Алексея о том, что между профессором Великановым и им, аспирантом Краюхиным, существует не просто неприязнь, а состояние принципиальной борьбы. Алексей в данном случае выражал не только своё личное отношение к позиции профессора Великанова — за ним стояли новые силы.

«А ведь может же так случиться, что папа проиграет в этом споре. И тяжко ему будет признавать это, и ещё горше — переучиваться», — размышляла Софья. Ей вдруг стало жаль отца. «А прав-то будет Алексей! Твой любимый Алексей!» — пронеслось у неё в голове. Но странно, эта мысль не уменьшила её боли за отца.

Впервые Софья с такой силой почувствовала, что жизнь не позволит ей занимать двойственную позицию, как было до сих пор. Всё время она стремилась примирить Алексея с отцом. Но ведь это только слова! А на деле? Не щадя времени, она искала уваровский акт. А что такое уваровский акт? Это удар по взглядам отца. А сегодняшняя находка? Если староверы действительно не подсунули руду, а взяли её в недрах Улуюльского края, то что же остаётся делать профессору Великанову? Признать себя побеждённым?

Её душа переполнилась острой жалостью к отцу. Она забыла все его выходки, забыла недоразумения, происходившие между ними, и во всём винила только себя. Софье казалось теперь, что она доставила отцу столько горьких минут, что у него давно уже нет оснований любить её. «Ведь и в том, что он после смерти мамы остался одиноким, виновата опять-таки я. Я капризничала, не хотела принять в дом и одну мачеху и другую. А он считался с капризами девчонки».

Пережив только что радостное удовлетворение, Софья как-то незаметно для себя занялась самобичеванием.