Гладилин АнатолийБригантина поднимает паруса (История одного неудачника)

Анатолий Гладилин

Бригантина поднимает паруса

Повесть

История одного неудачника

ГЛАВА I

ПОЧТИ СО СВАДЬБЫ

На море начинался шторм. Стройный парусный корабль, до этого деловито резавший волны, задрожал мелкой дрожью. Волнение усилилось. Удар! Край неба вдруг согнулся и обрушился на нос корабля. Пожалуй, славному Билли Бонсу не приходилось бывать в таких переделках.

Кнопку подняли и прикололи край репродукции. Небо стало на место. Корабль снова побежал веселой рысцой, изредка вздрагивая, очевидно от недавно пережитого ужаса. Но шторм за стеной продолжался. Упал стул, тарелка. Отчаянный вопль:

- Уйди!

Бешено хлопнула дверь, щелкнул замок. И снова затряслись тонкие стены. Барабанили кулаками и каблуками.

Удары сменились получасовой перебранкой. Потом дверь открыли, голоса пошли на убыль.

- Ну, тише, тише!.. Ведь соседи все слышат. Они всегда подслушивают.

И наступил полный штиль.

За свою долгую историю человечество составило определенное мнение о соседях. По сравнению с соседями нильские аллигаторы - невинные младенцы. Соседи пачкают плиту, пол на кухне, не выключают свет, подглядывают и подслушивают.

В данном случае соседи именно подслушивали. Это они могли делать разными способами. Один из них заключался в том, чтобы заткнуть уши ватой и спрятать голову в подушку.

Сегодня скандал кончился раньше, чем обычно. Но это не вызывало оживления у соседей. Они не делились впечатлениями, не сравнивали его с предыдущими.

Соседей было двое. Мать и дочь. Они сидели за остывшим чаем и молчали. Мать искоса следила за дочерью, несколько раз раскрывала рот, но, подумав, беззвучно глотала и прожевывала воздух. Она напоминала сонную толстую рыбу. А дочь поразительно походила на мать. Дочь была красивой, и может быть очень. Такая странная "схожесть" обычно указывает на одинаковые характеры. И не только на характеры. Лет через двадцать дочь будет абсолютной копией матери. Но сейчас Люсе семнадцать лет. Нет, конечно, она совсем не похожа на мать. И характер другой. Люся, пожалуй, обидится, если ее сравнить с матерью.

Что вы! Люся и мама? Мама такая отсталая и, говорят, необразованная. А Люся первая красавица в цехе. Сколько парней на Люсю заглядываются!

Мать вздыхает:

- Гуляют, гуляют. Эх, грехи наши, как гуляют. Да, раньше согласие отца с матерью спрашивали. Теперь не то. Нет. Молодость... А? Что ты сказала? Да, послышалось. И, наверно, ворует. Чего бы ему из Москвы бежать?

- Договорилась. Человек едет по призыву партии. На новостройки. Соображаешь?

- Так, вежливый разговор с матерью. А соседка рассказывала, - помнишь? - видела его на углу с ребятами. "Вовочка, миленький, говорит, с кем это ты?" А он ее? У-у! И куда он ее послал! Да, так-то. Жених! Вот Глеб культурный молодой человек.

- Не твое дело.

- Не мое? Родная дочь, выкормила, вырастила, - а она уезжает к Вовке-сопляку. И не мое дело. Я на тебя управу найду. Я до самого директора завода дойду. Пусть тебя выдерут.

- Мама, думай, о чем говоришь. У нас, при советской власти - и на тебе, выдерут.

- А может, выдерут?

- Нет, это вам не старое время.

- А может, выдерут?

- Законы не те.

- Значит, плохие законы. Ты глупенькая, дочка. Из Москвы едут те, кому негде жить в Москве. Вот. Ну хочешь замуж, мать надоела - так есть Глеб. И комната у него хорошая. А этот, твой? "По призыву партии". Какие слова заучила. Другой пришел бы ко мне и сказал: "Вот я из патриотических побуждений - еду! Я там нужнее". А этот? Тихо, тихо - и вдруг уезжает. Да еще тебя хотел захватить. Э, здесь нечисто!

Люся рассмеялась. Она на секунду представила, как бы выглядел Вовка, если бы он пришел к ее матери и сказал: "Вот я из патриотических побуждений..."

Вообще Люся была сегодня мирно настроена. Мать ничего нового ей не говорила, все это Люся уже много раз слыхала. С матерью они давно договорились. Люся ей уступила. Хорошо, сейчас она с Вовкой не едет. Но как только он устроится, получит комнату - она сразу к нему. И, пожалуй, мать права, что уговорила ее остаться. Ну, а теперь пускай поворчит. Вовка уехал. Вовка сейчас в поезде. Из-за нее он отстал от эшелона москвичей и едет один. Опять ему не повезло. В газетах писали, что первые эшелоны на каждой станции встречали музыкой и цветами. А кто одного Вовку будет встречать? Ну ничего, он приедет, он себя покажет.

Вовка странный. Вовка отличается от ее знакомых. Он обладает поразительной способностью (это выражение она услышала недавно, и оно ей страшно понравилось) портить отношения со своими родителями, с ее мамой и вообще со всеми солидными, взрослыми людьми. Это его специальность: казаться хуже, чем он есть на самом деле. Но ее он любит. Она знает, он ей сразу напишет. Но почему он уехал? У него есть где жить, неплохая работа. Вот он ей подарил картину. Репродукция. Море и корабль. Вовка говорит, это бриг, бригантина. Он мечтатель. Кто? Вовка? Обзови его так - пожалуй, не поздоровится.

Он уехал.

Он не испугался. Один. А ты трусиха. Ты так всю жизнь просидишь в этой комнате. По вечерам будешь пить чай, спорить с мамой и слушать скандалы за стеной. Нет, Вовка напишет, и она сразу уедет.

Люсю никогда не мучила бессонница. Но, перед тем как заснуть, она снова думала о Вовке.

Ей приснилось (утром она рассказывала свой сон подруге), что она в поезде. Сидит рядом с Вовкой. Поезд несется во тьму. Постукивают колеса, вагон изредка вздрагивает. Странный желтый свет освещает пустые коричневые полки. В приоткрытые окна влетает ветер, принося запах дыма, травы и еще чего-то. Потом вдруг появляется Глеб и говорит: "Нам сейчас сходить. Твоя мать ждет нас". Люся нехотя встает и идет через весь вагон к выходу. Какие-то одетые люди спят на голых полках, прижавшись к стене. Поезд не останавливается, а, наоборот, ускоряет ход...

Очевидно, Люся испугалась и проснулась. С удивлением она поняла, что лежит в своей комнате. Было душно. Слева на кровати ворочалась мать.

"Я-то на месте, - успела подумать она, - вот Вовка в дороге. Счастливый... Дальний поезд. Там весело..."

И, словно куда-то провалившись, она без всяких снов проспала до утра.

Утром, уходя на работу, Люся увидела, как мать о чем-то шепчется с соседкой. Соседка, очень тихая и предупредительная, как это бывало после каждого скандала, поддакивала матери, повторяя:

- Да, молодежь теперь не слушается никого.

Увидев Люсю, обе замолчали. Закрывая за собой дверь, Люся неожиданно обернулась. Две пары внимательных глаз следили за ней.

ГЛАВА II

НАЧАЛО ПУТИ

В вагоне было скучно. Солдаты, старухи и дети. Солдаты держались обособленно, курили махорку и играли в домино, отчаянно стуча "азами" и "баянами" - так, что перемешивалась вся партия.

Солдаты любили радио и пускали его на полную громкость, особенно тогда, когда передавали что-нибудь такое, что Вовка уже не мог слышать, вроде: "Друзья, люблю я Ленинские горы".

Дети пищали, плакали и ползали под ногами.

А старухи... Старухи вообще вредный народ. Ведь знают, что с ними неинтересно. Как хорошо, если бы их места занимали какие-нибудь заводские ребята или девушки. Какой веселой стала бы дорога! Так нет, старухи нарочно заполнили весь вагон.

Три дня Вовка терпел. Читал "Молодую гвардию". Но книга кончилась. Вовка залег на полке. В это время одна из старух совсем спятила. Нашла старый разлезшийся песенник и стала петь подряд народные, революционные, лирические песни. Пела она противным басом, перевирая мотив. Перед каждой песней старуха вскрикивала:

- Во, эту песню я люблю!

Потом она прекратила концерт. Но тут подвернулся солдат, и старуха принялась, как ни странно, поучать его диалектике, или, вернее, тому, что она понимала под диалектикой.

Этого уже Вовка не выдержал. Он спрыгнул с полки и вышел в тамбур. Там никого не было. Пользуясь отсутствием проводников, Вовка открыл дверь.

Солнце садилось. Тень поезда расплылась по степи. Только под вагонами луч пробирался на другую сторону, и казалось, ржавая светлая полоса скользит по рельсам. Почти через каждые пять минут с коротким грохотом проносился встречный состав. И тогда Вовка отвлекался на мгновение от своих дум.

Мысли его были мрачные. Ему не везло с рождения. Он появился на свет двадцать девятого февраля. Злосчастный день регулярно пропадал на три года. Три года Вовка не отмечал свое "деньрождение", потому что примазываться к 1 марта или к 28 февраля он не хотел.

Далее. Почему-то он всегда заболевал в первый день каникул. Он хотел выздороветь, но не мог. Кончались каникулы, Вовка был уже не прочь поболеть, но градусник ни за что не показывал выше тридцати шести и пяти. Однако это еще не все. Неприятности у Вовки шли не от каких-нибудь внешних обстоятельств, а от самого себя. Неудач было много. Он кончил только восемь классов. Почему? Потому что однажды, поругавшись с мамой и услышав: "Вот вечно шляешься, другие работают, деньги приносят, а ты не учишься, бездельничаешь", - то есть слова, которые все матери говорят своим сыновьям определенного возраста, говорят просто так, для вразумления, - он бросил девятый класс и устроился на работу: не буду, мол, сидеть на шее родителей. Сделал он это вдруг, не предупреждая отца и мать. Просто поставил их перед совершившимся фактом. Отговаривать Вовку было бесполезно.

Но его благородный поступок все истолковали совершенно по-иному: "Лентяй, не хочет учиться", - и только!

А то, что он поехал в Сибирь на стройку? Что сказала по этому поводу милая соседка Клава Сергеевна? "Вовка едет из-за Люси".

Откуда такая осведомленность? Спросите у Вовкиной матери.

Так вот. "Вовка едет из-за Люси, - объявила Клава Сергеевна на общем собрании всех квартирных кумушек. - Пелагея Михайловна (это Вовкина мать) не разрешает ему жениться: еще, мол, сопляк. ("Конечно, сопляк", соглашаются соседки.) К Люсе он и пошел бы, да тесно там и квартира - упаси бог. ("Да, - соглашались соседки, - квартира там ужас, скандалы и драки, не то, что у нас".) Так он решил уехать из дому и взять с собой Люсю".

Это были крупные неприятности. А сколько мелочей? Люсю задержала мать. Ее он не дождался, но опоздал выехать с остальными добровольцами. Те, наверно, едут весело. И пьют и поют. А ему? Скучища!

Потом, все уважающие себя люди едут в Норильск, в Магадан, на Дальний Восток. А он вынужден тащиться в какой-то маленький алтайский городишко. Правда, там обещали, что семейным дадут комнату. Но Алтай... Там жара. А он не переносит жары.

Как и все неудачники и "люди наоборот", Вовка любил дождь. Во всяком случае, его тянуло не в южные степи, где жара, некуда спрятаться от солнца, хочется пить, трещит голова и...

И, наконец, этот поезд. В жизни не видал более идиотского поезда. Как завидит какой-нибудь полустанок - ту! ту! и остановился. Ну хорошо бы еще полустанок, а то останавливается на каждом разъезде, у каждого светофора, у первого столба, лужи, стога сена и просто в чистом поле. Вот! Что он говорил! Опять остановка!

Вовка выглянул. Семафор, похожий на револьвер дулом вниз, открыл свой красный глаз. Электровоз потолкался на месте, потом униженно замычал, просясь в путь. Прошел встречный состав. Через каждые три минуты встречный состав. Вот так Сибирь! Поезд стал медленно набирать скорость. Поезд набирал скорость, и вдруг в Вовкиной голове зазвучала песня:

Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза.

(За точность слов Вовка не ручался, но других он не знал.)

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина поднимала паруса.

(Кто такие флибустьеры, Вовка точно не представлял себе. Какие-то морские разбойники.)

Капитан, обветренный как скалы,

Поднял флаг, не дожидаясь дня.

На прощанье подымай бокалы

Золотого крепкого вина.1

Вовка повеселел. Какие все глупые, никто не понимает, почему он едет. А песня все говорит. Конечно, песня детская, но... Бригантина. Он купил репродукцию и подарил... Кстати, надо написать Люсе письмо.

Он вернулся в вагон, и вскоре письмо было готово.

"Люся! Выезжай скорее, я все для тебя приготовлю. Телеграфируй отъезд. Я скучаю без тебя. Я чувствую, что не могу без тебя. Плюнь на уговоры матери. Люся, я..."

Тем временем музыкальная старуха, которая сначала на него косилась, теперь прониклась симпатиями к Вовке. (Дескать, паренек оказался культурным: то книгу читал, то письма пишет.) Наклонившись в его сторону, она ласково спросила:

- А куда вы, добрый молодец, путь держите? Сейчас хорошие люди едут на стройки, в Сибирь-матушку. Строить?

Женщина смотрела на него покровительственно, словно хотела ему сейчас дать пирожок с мясом. Она напоминала Люсину мать. "Добрый молодец", а сама раньше боялась, как бы я не спер чего-нибудь", - подумал Вовка и отрезал:

- Воровать!

Старуха поперхнулась и забормотала что-то невнятное. Солдаты оторвались от игры, внимательно оглядели Вовку, но, решив, что настоящий вор так не будет себя представлять, улыбнулись, а один даже подмигнул ему.

- В наше время молодежь другая была. Культурнее, вежливее, - с укором заговорила старуха.

С верхней полки ее поддержали. Начинался разговор о молодежи.

Вовка надел кепку и снова вышел в тамбур. Закурил. Плевать ему на все. Ему восемнадцать лет. Свободен. Он едет в новые края, к новым людям. Пускай там будет трудно, но:

Пьем за яростных, за непокорных,

За презревших грошевой уют.

Вьется по ветру веселый Роджерс,

Люди Флинта гимн морям поют.

Конечно, другие бы распустили нюни перед пассажирами. Стали бы говорить: "Едем, смотрите на нас, какие мы хорошие! Мы патриоты!" И весь вагон стал бы иначе к ним относиться, угощать их разными вкусными вещами. Как же, не на такого нарвались! "Люди Флинта гимн морям поют". Вот как... Интересно, кто такой Флинт?

А старух Вовка давно не переносил, особенно тех, что шепчутся на кухне, поют песни или рассуждают о диалектике.

Вовка поправил кепку. Он любил ее за маленький козырек и разрез. Попробовал представить себе, как он выглядит со стороны. Сапоги, пиджак поверх футболки - самая удобная одежда. В ней он ни черта не боится. Разве можно сравнить ее с мешковатыми брюками, с ботинками, шнурки которых все время развязываются. А галстуки? Половина людей ежедневно навешивает эти удавки. Да мало ли дураков на свете: ведь живут же впятером на пяти метрах, а не хотят уезжать из Москвы. А он уехал. Впереди новая жизнь. Бригантина подымает паруса. Прощай, детство и юность! Детство? Вовка задумался. И вспомнил один день.

...........................

Вовка вышел из библиотеки и остановился. Вовке было тогда одиннадцать лет, и он мог остановиться где угодно и разевать рот на что угодно, не вызывая упреков за несолидное поведение. Но сейчас он остановился не потому, что заметил какую-нибудь машину иностранной марки. Он смотрел на верхний этаж соседнего дома, но, вместо распахнутых окон с тюлевыми занавесками и кактусами на подоконнике, он видел Чапаева, несущегося на рыжем коне.

...Красные уже около окопов. Белые бегут. Раз, удар шашкой, у одного офицера отлетела голова...

Нет, что и говорить, хорошо раньше люди жили. Почему бы ему тогда не родиться?

Вовка перешел улицу и, еще находясь где-то в казачьих станицах, вошел в магазин. Мама просила купить помидоры. Помидоров не было. Зато когда он привстал на цыпочки и попытался разглядеть между двумя старухами цену арбуза, выставленного на прилавке, старухи испуганно раздвинулись и схватились за карманы. А та, что была потолще, подозрительно покосилась на него.

Вовка обиженно засопел носом. Опять та же несправедливость. Почему при его приближении все, как от вора, закрывают карманы?..

Продавщица только после пятикратного повторения: "Тетенька, сколько стоит арбуз?" перестала говорить с толстой теткой и снизошла до него.

- Ну, чего тебе? Сам не видишь, что ли?

...Вовка вышел из магазина. Ему захотелось пить. Он порылся в карманах. Гм, своих денег, сэкономленных на завтраках, набралось рубля два. На кино в воскресенье не хватит... Пожалуй... с сиропом ему не под силу.

Вовка достал четыре копейки и подошел к газировщице. Газировщица, в белом халате, наливала стакан чистой воды молодому рабочему в перепачканной маслом рубахе. Парень поставил стакан, вытер губы ладонью и ушел.

- Мне чистой, - попросил Вовка.

- Чистой, чистой, - передразнила газировщица. - Нет чистой, пей с сиропом.

Но, вытерев тряпкой воду с металлического прилавка, она все же налила стакан, резко придвинула к нему и отвернулась. Вовка отпил полстакана, торопясь и захлебываясь, и с горечью подумал: "Взрослым дяденькам она этого не говорит".

Засунув руки в карманы и насвистывая, он пошел дальше по переулку, к школе. Уроков задали мало. Он их сделал еще до библиотеки. Сейчас пять часов. Чем бы заняться?

Вовка осторожно вошел в пустой гулкий вестибюль школы; шли уроки второй смены. Нянечка, вязавшая чулок, при виде его нахмурилась.

- Чего? Чего ходишь? Хулиганить пришел?

- Очень мне надо! - Вовка пожал плечами и вышел.

Заворачивая за угол, он наткнулся на низенькую седую женщину в длинной черной юбке. На тротуаре валялась клюка с полусогнутой ручкой. Старушка пыталась нагнуться, но ей это было не так легко. Вовка быстро поднял клюку, подал старушке и, не задерживаясь, снова засунув руки в карманы, проследовал дальше. А вдогонку ему неслось:

- Спасибо, сынок.

Старушка продолжала еще что-то говорить в пользу "теперешнего молодого поколения", но Вовка не останавливался. Он шел, небрежно насвистывая, и думал; вот если бы эта нянечка его сейчас увидала!

Вовка прошел бульвар и презрительно поглядел на малышей в коротких штанишках, копающихся в песке. Нет, романтика песочных куличиков и подземных ходов теперь не для него.

Почему-то ему вспомнился вчерашний сбор отряда. Он предложил устроить военную игру. Вожатая возмутилась: "Да что вы! Передеретесь! Вот когда вы будете дисциплинированны... Тогда... А пока есть дело: торфо-перегнойные горшочки".

Вовка вздохнул. Нет, видимо, с вожатой они никогда не найдут общего языка. Ему уже снятся эти торфо-перегнойные горшочки. Они почему-то похожи на тараканов и ползут из-под кровати...

Дома он пробыл полчаса. За это время его пять раз спросили об уроках и напомнили, что Людмила Алексеевна, его учительница, им недовольна. Потом родители помянули, что вот, мол, какой хороший соседский мальчик Лева. Вовка понимающе кивнул головой. Лева был маменькин сынок, девчонка и вообще ябеда.

Отец лег на диван, развернул газету и поинтересовался, почему он торчит дома, путается под ногами и мешает людям отдыхать. Отец добавил, что свежий воздух очень полезен.

Вовка надел кепку и вышел во двор.

Двор был старый, вымощенный камнями, между которыми неуверенно пробивалась пожелтевшая трава. Большой деревянный сарай, отделявший двор от соседского дома, являлся когда-то самым удобным местом для игры в прятки. Однако с некоторого времени жильцы перегородили его во всех направлениях, натаскали перин, керосинок и повесили замки.

Еще интересным местом была крыша, но если кто-нибудь из ребят пытался на нее забраться, то выбегала растрепанная Павлиха со щеткой или веником и вежливо обещала переломать ноги.

Вовка стоял на крыльце и, оглядывая надоевший двор, думал: что делать?

Из подворотни появился Витька, подталкивая ботинком пустую консервную банку. Увидя Вовку, Витька остановился и вопросительно поглядел на него. Тот все понял. Через минуту, пыхтя и толкаясь, они гонялись за банкой.

Вскоре раздался крик:

- Вить, пасуй!

Это вышел Сережка. Потом к ним присоединился Толька. Потом еще несколько ребят. Крики наполнили двор.

- Бей! Давай!

- Толька, я один стою!

- Мазло!!

Но вот показался Вова Большой. Вова Большой уже мог заниматься в спортсекции. Говорили, что он станет футболистом. Поэтому он шел солидно, не обращая внимания на копошившуюся "мелюзгу", неся в руке обтрепанный мяч.

"Мелюзга" перестала копошиться и окружила Вову Большого.

- Давай футбол.

- Нет, не успеем. Скоро начнет темнеть, - лениво протянул Вова Большой.

Его окружили, уговорили. Ура, футбол!

Но не успел Вова Большой собрать команду, не успели ребята разметить ворота и определить "ленточку" по веревке с бельем, как из окна стали кричать:

- Опять стекла бить? Хулиганы!

Из подвала выполз дворник Михаил. Футбол немедленно сменился "игрой в салочки", тоже популярным во дворе видом спорта.

"Водил" дворник. Он махал метлой и норовил попасть по ногам. Игра закончилась очень быстро. Футболисты один за другим выкатились на улицу, дворник вытер потное, раскрасневшееся лицо и поставил метлу на место.

...Вовка бесцельно побродил по улицам часа два и вернулся во двор. Там, в подворотне, уже собрался народ.

Стоял теплый вечер, но воротники пальто и пиджаков были подняты и кепочки натянуты на самые глаза.

Здесь находились Витька и Владька, ребята-девятиклассники из Вовкиной школы. Владька, когда выходил вечером к ребятам, отстегивал комсомольский значок и прятал его в карман куртки. Юрка, работающий шофером, привел с собою большого парня, по имени Хирса. Хирсу во дворе хорошо знали. Он появлялся не в первый раз, высокий, в сапогах, чуб из-под кепки. У него были красивые желтые глаза, чуть-чуть мечтательные. Но тонкий рот и складки по краям губ придавали его лицу жесткое выражение. Чем он занимается Вовка не знал. Говорили, что он одно время даже сидел. Вовке это льстило. Как же, он знаком с бывалым парнем! Попробуй теперь кто-нибудь тронуть Вовку... Правда, Хирсе, когда он был не в духе, ничего не стоило пнуть Вовку ногой, но это - мелочи, и нечего о них говорить.

Вовка стоял тут же и с наслаждением сосал окурок, оставленный ему Владькой. Он презрительно, как и все ребята, смотрел на прохожих и чувствовал себя вполне самостоятельным, независимым человеком.

- Приходили двое с Глотова, - сказал Витька. - Искали Владьку, говорили, что они с него что-то имеют.

Вовка знает, что с ребятами из Глотова переулка их двор дерется.

Витька продолжает:

- Мы с Юркой были во дворе. Ну, потолковали с ними... Их было двое. Юрка двинул одному из них в ухо.

Все с уважением смотрят на Юрку, но Юрка невозмутим и цедит сквозь зубы:

- Так, слегка, больше не успел.

Хирса одобрительно кивает головой. Витька продолжает:

- Обещали сегодня прийти с ребятами.

Хирса закуривает, затягивается и сплевывает.

- Задавим!

Вовка возбужден. Сейчас они придут, будет драка. Драка? У него заныло в животе... Но ведь с ним Хирса, Витька, Владька. Надо запастись чем-нибудь тяжелым... В его воображении возникает картина предстоящей драки... Раз он бьет кому-то в зубы. Тот падает. Два... Он еще покажет себя. Сам Хирса будет его хвалить... Почему-то ему сейчас вспоминаются те удалые песни, что он слыхал в пионерском лагере. Их знали все и пели тайком от вожатых. Песни о славных временах и веселых людях...

Там вольно и здорово. Бригантина подымает паруса, а на борту ее находятся авантюристы, вытирающие платком окровавленные руки и жадно вдыхающие свежий морской воздух. Девушка с глазами дикой серны бросается с маяка, потому что ее разлюбил суровый капитан. А юнга Билль (всего на два года старше Вовки) всадил нож в боцмана Боба...

Вовка ожесточенно сплевывает окурок и распрямляет плечи. Мимо проходит прилично одетый молодой человек в шляпе.

- Эй, шляпа! - кричит кто-то из ребят.

Все улюлюкают вслед. Молодой человек оборачивается. Вовка выступает вперед и, кривя рот, тянет неестественным, блатным голосом:

- Ты чего оборачиваешься? - и ругается.

Молодой человек ускоряет шаги.

ГЛАВА III

ИНТИМНЫЙ РАЗГОВОР АВТОРА С ГЕРОЕМ

Со времени твоего отъезда прошло два года. Я читал о тебе и в газетах и очерк в журнале. Вот, думаю, настоящий герой. Но когда я начал писать начало твоего пути...

Почему ты не насвистываешь "Едем мы, друзья, в дальние края", а мурлычешь какие-то странные песни? Ты считаешь себя неудачником. А мать Люси считает тебя хулиганом. И детство, по-твоему, у тебя плохое? Как тебе не стыдно?

Ну, вспомним сорок шестой год. Тяжелый был год. Голодный. Помнишь, отец устроил тебя в пионерлагерь. Бесплатно. Ты сорок дней жил на пароходе, на Оке. Пароход встал на якорь прямо у берега. Спустили трап - и ты на земле. Помнишь, как целые дни вы проводили в лесу? Собирали грибы, щавель, ягоды. А военную игру помнишь? А как вы катались на лодках? Ты там научился плавать. Ты узнал все окские пароходы. Ты научился по красной полосе на трубе определять, какой мощности буксир. Ты даже начал удить рыбу, с кормы забрасывая удочки. Тогда ты здорово загорел и вытянулся. И прочел первые стихи Лермонтова. И тебе очень не хотелось возвращаться в Москву. Я многое могу тебе напомнить, Вовка. Но у тебя плохая черта: видеть и вспоминать преимущественно плохое. Тебе трудно будет жить, Вовка.

Это, конечно, пройдет. Немного опыта. Но почему ты такой вырос, Вовка? И, вероятно, не ты один такой?

И, вероятно, здесь не только твоя вина...

В книгах ты читал только о примерных пионерах. Правда, там иногда попадались буки Коли и Васи, лентяи и двоечники. Но их быстро перевоспитывали. В книгах встречались одни лишь добрые, душевные учительницы. А пионеры все были инициативные, примерные, не цеплялись за подножку трамвая, не играли в футбол консервными банками в замусоренных дворах. Они круглые сутки делали уроки, проводили сборы, собирали металлолом и помогали старушкам. Ты знал наши колхозы по кинофильму "Свинарка и пастух".

У нас все было хорошо. Абсолютно все.

И ты постепенно пришел к выводу, что то, что есть хорошее, - так и должно быть. Нечему удивляться. Зачем обращать на это внимание? Но тогда каждый отрицательный факт сразу привлекал твое внимание. "Позвольте, у нас же не может этого быть. Мне никто об этом не говорил. Значит, я или не должен верить своим глазам или тому, что мне говорили раньше?"

Помнишь, когда у вас в районе построили Дворец пионеров? Ты не удивился тому, что после войны страна находит силы строить дворцы для пионеров. Ты не понял, что в этом и есть хорошее нашей жизни. Нет, ты возмущался тем, что Дворец маленький, что физкультурный зал все время занят, что в стрелковую секцию трудно записаться.

В школе ты увидел только плохих учителей и пионервожатых. И сделал вывод - школа плохая. А то, что тебя бесплатно обучали, то, что в школе были другие, хорошие учителя, которые многому тебя научили, - этого ты не замечал. Это, по-твоему, так и должно было быть.

Когда тебя сразу приняли на завод, быстро обучили и ты стал неплохим токарем, - ты считал, что так и надо. Это, по-твоему, само собой разумеется. Но сначала ты попал к мастеру, который хотел, чтоб ты ему поставил выпивку, и тогда он даст тебе разряд. И дома ты рассказывал матери только об этом, и сложилось впечатление - на заводе-то плохо.

Ты стал недоверчив. Ты связался со шпаной и научился говорить на блатном жаргоне. Но ты не был хулиганом. Ты остался хорошим парнем. Ты правильно понял, где твое место. Ты уехал на новостройки. Но о тебе дома подумали, что ты хитришь и едешь только потому, что в Москве у тебя не будет отдельной комнаты для тебя и для Люси. И ты обиделся. И ты не стал разубеждать. На заводе ты сказал: "Еду!" И все. Дома ты ответил: "Там я больше денег заработаю".

Теперь тебе не нравится в поезде? Вот тут уже ничего не сделаешь. Тебя сейчас не вразумишь тем, что, мол, раньше людей набивали в теплушки, как сельдей в бочку, и там было не до скуки, и поезд шел месяцами. Ты сейчас на все смотришь через призму одной мысли: "Люся осталась в Москве". И где бы ты ни был, шел бы ты пешком или летел на персональном самолете, - Люся осталась в Москве. И тебе страшно ее потерять. Это ты ее очень любишь, а она, наверное, не очень.

Вовка, голову выше! Ты уже в Новосибирске.

Ты чуть не опоздал на поезд. Ты побывал на Красном проспекте. Ты не думал увидеть в Сибири такой город. Тебе понравился Новосибирск? Да? Ну, наконец-то. Уф!

Теперь ты должен быть умницей, и, когда поезд тронется, ты, как и подобает всякому романтику или герою (я уж не говорю об идеальном), должен высунуться из вагона, расстегнуть ворот рубашки и вдыхать полной грудью степной воздух. И глаза у тебя должны гореть "вдохновенно-идейным" огнем. Ты должен улыбаться, Вовка.

Но опять твой рот стал маленьким и злым. Глаза укрылись под бровями. Ты печален? Вовка, это не типично. Этого не должно быть. Ты опять меня подводишь. О чем ты думаешь?

...........................

Погода испортилась. Поезд покидал вокзал. Тупо лил дождь. В сером дыму паровоза - окраина города. Потемневшие кирпичные дома. Куда тебя везут? Люся осталась в Москве. Курский вокзал - твоя родина. И пусть другие строят новый Новосибирск. С Курским вокзалом. И ты туда поедешь жить? На готовое?

Серые тучи. Грязные капли на стекле. Погода испортилась.

Поезд шел на юг. Стоял на полустанках. Нервно и хрипло кричали паровозы. Облака остались над Новосибирском. Ты играл в домино и мечтал, чтоб тебе пришло пять "двоек". Скоро за окном видна была только степь. Трава высокая, как пшеница. А может, это была пшеница? Ты не разглядел, потому что играл в домино и ждал пяти "двоек". Поезд шел на юг.

ГЛАВА IV

ЗНАКОМСТВО С ШАЛИНЫМ

Лес. В лесу дорога. Лес кажется глухим, особенно в этот воскресный день. И дорога внушает подозрение. Таких дорог в глухом лесу не бывает.

Едешь. Лес все глуше, гуще. Сейчас, думаешь, встретишь медведей. Самое для них подходящее место.

И вдруг - склады труб, кирпичей, досок. А за ними - здание ТЭЦ. Еще без крыши. Достроят и пустят в конце года.

И так всю дорогу.

А многие в поселке и не догадываются, что в этом лесу. И чего туда машины постоянно ездят - черт их знает.

Наверно, на десятый участок.

Воскресенье. Лес парится на солнце. Листья неподвижны. Неподвижен и "ЗИЛ-150". Зеленый, тихий. Его не сразу заметишь среди кустов. Он стоит на обочине дороги.

Из-под машины торчат две пары ног. Неподвижны. Две ноги в сапогах. Выше сапог - комбинезон с большой брезентовой заплатой. Другие две ноги в парусиновых полуботинках и неопределенного цвета брюках.

Ноги в сапогах приходят в движение. Ноги сгибаются в коленях. Заплата поднимается. Голос из-под машины:

- Вот, смотри.

Ноги выпрямляются, заплата исчезает под грузовиком.

Вдруг, словно их толчком выбросили, из-под машины появляются два человека. И ныряют в мотор. Опять видны только ноги.

Медленно ноги сползают. Упираются в землю. Из-за крыльев мотора появляются спины, головы.

- Ну! Понял?

Это обладатель парусиновых полуботинок и брюк неопределенного цвета. Черты лица различить трудно. Лицо в пыли и с черными полосами машинного масла.

Другой (лицо такой же расцветки) вздыхает и выражается весьма определенно:

- Да, оно бы ничего, если бы кабы что, а тут не токмо что, а прям почем зря.

- Пустяки. Дай ключ.

И снова из мотора торчат брюки и полуботинки.

Через четверть часа грузовик просыпается. Крылья трясутся. Реву мотора отвечает другой, отдаленный, приближающийся рев. Двое смотрят на дорогу. Сверкнув черным лаком, прошмыгнул "ЗИЛ".

Рядом с шофером сидит человек. Наверно, знакомый обладателю парусиновых полуботинок, потому что он положил ключ и сказал вслух, как бы для себя:

- Странное дело, стоит человеку сесть в "ЗИЛ" - сразу столько спеси появляется... Ну вот, твоя машина в порядке. Чего ж ты ее так слабо знаешь?

- Да я первый год.

- Первый год шофером?

- Так точно. Ну, спасибо, ты меня выручил, кореш. Я тебя не задержал?

- Нет, я с огорода возвращался. И потом, люблю возиться с мотором.

- А твой драндулет хорошо бегает?

- Нормально.

- Ну, до свидания.

Шофер полез в машину.

Огородник направился к мотоциклу. Надел фуражку. Шофер высунулся:

- Слушай, кореш, я тебя где-то видел.

- Возможно.

- А ты где работаешь?

- В комитете. Комсорг стройки.

* * *

Начальство было красивое, усталое и злое. Оно отчитывало какого-то командировочного. Командировочный сжался и, запинаясь, пробовал защищаться. Но директор школы, что сидел в кабинете вместе с командировочным, спорил довольно упрямо. Шалин так и не понял, кто прав. Наконец директор и командировочный покинули кабинет. Начальство повернулось к Шалину, улыбнулось мирной тонкой улыбкой. Шалин хотел выяснить, в чем тут дело, но вместо этого неожиданно для себя взглянул на часы и участливо спросил:

- Уже семь часов, а все дела. И до каких пор вы работаете?

Шалин задал тот вопрос, который наиболее был приятен начальству. Спросил и поморщился: "Кажется, я становлюсь подхалимом".

- Часов до десяти вечера. Приходится. Да, как москвичи?

- Нормально.

- Бываете?

- И сейчас собираюсь. Они все-таки избалованы.

- Да, с ними много носятся. Но что делать? Ладно. Успеха!

Шалин на минуту зашел в комитет. Его ждала Нина, девушка, которая выполняла всю канцелярскую работу комитета.

- Владимир Павлович, домой?

Шалину было двадцать три года, и он обаятельно улыбался, но все звали его по имени и отчеству. Если кто-нибудь случайно обращался к нему просто по имени, он спокойно поправлял: "Владимир Павлович".

- Нет, мне надо обойти общежитие москвичей.

Нина взглянула на часы и участливо спросила:

- Семь часов, а все дела. И до каких пор вы работаете?

Шалин усмехнулся и развел руками.

- Часов до десяти. Приходится.

...Обойдя два корпуса, Шалин остановился у 107-го. Это был последний "московский корпус". Здесь жило всего десять человек. Остальные комнаты были свободны и ожидали новых строителей. Эти десять приехали совсем недавно, и Шалин их совсем не знал. Он взглянул на часы и махнул рукой. "Надо пойти познакомиться с добровольцами".

В первой комнате Шалину не пришлось знакомиться. Там, раскинувшись на кровати, спал доброволец. Он забрался на одеяло с ботинками и, очевидно довольный, тихо посвистывал носом. На столе было не убрано, ползали мухи. Будить его Шалин не захотел и постучался в другую комнату. Здесь двое, сидя на кровати, играли в шахматы. Третий, склонившись над тумбочкой, так что Шалин видел только его спину, что-то писал.

"Настоящий культурный отдых. Я сразу почувствовал, что в последней партии хорошие ребята", - подумал Шалин и поздоровался.

Шахматисты подняли головы и вежливо ответили. Третий быстро обернулся и, издав какой-то нечленораздельный звук, принял прежнее положение.

- Давайте познакомимся. Секретарь комитета комсомола Шалин Владимир Павлович.

- Наконец-то комсомол к нам пришел, - сказал игрок, похожий на корейца. - Что ж, познакомимся, Толя Агай!

- Николай Удальцев! - быстро произнес другой, с виду простой паренек с открытым лицом.

Сидящий за тумбочкой встал, повернулся и подошел к Шалину. Волосы у него словно кто-то нарочно взбил, а сам он смотрел зло, настороженно. Шалин отметил, что парень был без рубашки. Из-под пиджака выглядывала голубая футболка.

- Вовка Андрианов, - кивнув головой, парень вкрадчиво добавил: Семьдесят два килограмма.

"Ну и физиономия", - подумал Шалин и осмотрелся.

В комнате было чисто. К двери кнопками прикреплено расписание дежурств. Сама комната напоминала картинную галерею. Со стен, как обои, свисали репродукции: "Николина гора", "Боярыня Морозова", "Девятый вал", "Василий Теркин на отдыхе", плакат "Сельский врач - первый друг" и "Святая Инеса" Риберы.

- Наконец-то мы вас увидели, - сказал Андрианов, продолжая зло мерить Шалина глазами.

Шалину не понравился этот взгляд. Неприязнь усиливалась еще потому, что Андрианов был выше и смотрел так, словно подчеркивал свое превосходство в росте.

- А почему "наконец"? - стараясь быть спокойным, спросил Шалин. Почему секретарь должен к каждому приходить, а не вы к секретарю? Где ваша инициатива? Вас куда устроили?

- Завтра идем на лесозавод.

- Ну вот, поздравляю с началом трудовой деятельности на Алтае. Только учтите, вы самостоятельные люди, вы сами должны себе устраивать отдых.

- Отдых? Да. Вот если бы чайники. Электро. Розетки есть... Очень просто. А то в бачке горячая вода не всегда бывает.

Это сказал Удальцев.

Шалин с любопытством посмотрел на него.

- Пылесос не хотите? Телевизор?

Удальцев смутился.

- Нельзя так, ребята. Вас поселили сразу в хорошие корпуса, теплые. Электричество, как правильно отметил товарищ Коля Удальцев, есть. Мы начинали с палаток. Начнете работать, купите чайник, радиолу, пылесос.

- Обойдемся и щеткой, а радиола в соседней комната. Из Москвы привезли.

- Кстати о соседней комнате. Свинюшник они устроили. Там спит один герой. Я не хотел его будить. А стоило бы. Из комитета к ним должны приходить убирать?

- А свежие газеты? Комитет нам не может помочь? - перебил его Андрианов.

- С газетами плохо. Нет фондов. А что у вас в красном уголке?

- "Здоровье" за прошлые годы. Старое "Новое время". Довоенный "Огонек". Газеты за прошлый месяц. Вот, одна из них. Читаю. Стихи.

Собирается юность в дорогу.

По-советски легка на подъем!..

Шалин насторожился. Он понимал, что стихи были сделаны на скорую руку. Но они напечатаны...

Андрианов, взвывая, продолжал:

- "Мы на подвиг готовы всегда".

- Это верно. Мы готовы на подвиг. Мы с радостью сюда приехали, солидно заметил Удальцев, пытаясь, очевидно, загладить свой промах с "чайниками".

- "Пусть шалаш будет первым жилищем..."

Тут Вовка остановился. Бросил газету.

- Пишет черт знает что. Пусть сам поедет.

- Кто?

- Да этот поэт.

Шалин сказал, что Вовкины замечания о поэте неумны.

Поэт, наверно, в свое время достаточно поездил.

Поэт выражает настроения масс.

Шалин долго вразумлял Андрианова, Вовка ухмылялся. Шалин понял, что не вразумил. "Ну и черт с ним! Знаем таких. Всем недовольны. Скверный тип. И смотрит мрачно. Этот скоро сбежит или еще хуже".

Прощаясь, Шалин спросил, где остальные.

- В кино! - ответили ему хором.

"Нет, в сто седьмом молодцы ребята. Скоро совсем акклиматизируются, подумал Шалин. - Но такие, как Андрианов?"

ГЛАВА V

ВЕЧЕРИНКА

В клубе показывали "Анну на шее". В этот же вечер в клубе собрался драмкружок. В женском московском корпусе шли занятия по повышению квалификации (у штукатуров).

Словом, в графу плана культмассовых мероприятий справедливо поставили еще несколько птичек.

Действительно, три человека из 107-го корпуса смотрели "Анну на шее".

Но еще трое - Юра Лосев, Петр Никишин и Славка Широков - не смотрели "Анну на шее". Их не было и на занятиях драмкружка. В женское общежитие на курсы повышения квалификации они тоже не пришли.

На окраине поселка двое местных ребят организовали вечеринку. Было там пять девушек. Местных. Местными на стройке называли тех, кто проработал здесь около двух лет.

Это была развеселая вечеринка.

Пелись "И понравился ей укротитель зверей" и другие идеологически выдержанные романсы.

Вспоминали: "Раз пошла такая пьянка - режь последний огурец". (И огурец был лихо разрезан.)

Рассказывались потрясающе новые анекдоты о пьяных:

а) Как пьяный потолкался об столб и заорал: "Замуровали".

б) Как один выходил из интеллигентного общества: все руки оттоптали.

в) Как один искал деньги под фонарем, потому что тут светлее.

г) Как лейтенант сказал солдату: "Проходите, только по одному".

Что было дальше и вообще остальных подробностей вечеринки никто не знал, кроме самих участников.

Участники разошлись в двенадцать ночи.

Утром участники предпочитали молчать, подмигивать и отделываться неопределенными намеками.

На этой вечеринке была работница лесозавода Зина Лакаева. Зина не была известна своими производственными показателями.

Среди девчат она приобрела известность несколько другого плана.

Ребята находили ее смазливой.

После говорили, что в этот вечер Зина была в необычном для нее плохом настроении. Несколько раз пыталась уйти.

Говорили, что около нее увивался Славка Широков.

Говорили, что он незаметно ее подпаивал. Славка ушел с Зиной.

Может быть, в дальнейшем выяснятся еще некоторые подробности. Надеемся, именно те, что нас интересуют.

ГЛАВА VI

ПАНИКА

Это случилось (как обыкновенно и положено всем страшным происшествиям) в двенадцать часов ночи. И виной тому был Степа Петрейко, парень, которого Шалин не разбудил. Шалин его не разбудил, но зато в одиннадцать он сам проснулся. Проснулся и захотел пройтись.

Вернулся Степа в полночь. Ворвался во вторую комнату и сообщил, что этой ночью хулиганы устроят налет на общежитие девушек-москвичек. Да, а в следующий раз могут и на 107-й корпус. Степа также добавил, что девчата не спят, собирают чемоданы, ждут.

Удальцев, Агай и Андрианов, лежавшие в кроватях, сели и спустили ноги на пол. Степа сел на табуретку у двери и выжидающе посмотрел на ребят. Могло показаться, что его самого нисколько не задевала эта новость, скорее ему было приятно общее смятение, вызванное его словами.

Степу достаточно хорошо знали. Выдумывать он не мог.

- Откуда известно? - спросил Агай Степу.

- Девчата сказали.

- А что? Законно! Здесь можно всего ожидать, - торопливо заговорил Удальцев. - Помните, нам рассказывали, как они зимой на милицию напали? Здесь же много бывших уголовников.

У Удальцева, кроме того, были глубокие причины не доверять местным. Два дня тому назад на "пятачке" ему из-за одной девчонки, мягко выражаясь, дали по физиономии. Правда, на лице никаких следов не осталось, но сам удар отпечатался в памяти. Поэтому последние два дня Удальцев не выходил по вечерам из корпуса и приписывал местным всевозможные пакости.

Андрианов надел тапочки, вышел в коридор. Вернувшись, он сообщил, что в первой комнате трое дрыхнут, как сурки.

Степа занялся арифметикой;

- Наши киношники спят. Значит, в моей комнате нет только Петьки. А у вас не хватает Юры и Широкова.

Степа загнул три пальца и, довольный собой, посмотрел на товарищей большими блестящими глазами.

- Так им еще рано возвращаться. Всего лишь двенадцать, - сказал Агай и задумался.

Все помолчали минуту. Вспомнилась Москва. По московскому сейчас восемь часов. Детское время. Там под часами ждут девушек, идут в кино, начинаются вечера в клубах. Улицы залиты светом. А в парках...

И, как по команде, все посмотрели в окно. Один лишь Степа шмыгнул носом, перевел взгляд на стену и стал разглядывать "Святую Инесу".

В этих случаях говорят: стояла тишина. Весьма возможно, что она стояла, сидела, лежала, заползала в углы, выходила из домиков. Скорее всего, тишина спала.

Кроме того, собрали всю тьму, все ночи, черные, как чернила, хоть глаз выколи, ночи, как в мешке, как в колодце, - и накрыли всем этим поселок.

Казалось, все вокруг затихло, все вокруг спит. И только в одной комнате, далеко от города и очень, очень далеко от Москвы, не спят четыре человека, да еще через два квартала растерянные девочки сидят на чемоданах и ждут налета.

- Самое обидное, ребята, - прервал молчание Толя Агай, - что мы ничего не знаем. Ни черта не знаем. Шалина только сегодня узнали... Эх, хоть бы на всякий случай двустволку иметь.

- Да что Шалин, - заговорил Удальцев, - Шалин храпит у себя на городской квартире. Что ему? А мы здесь одни. Ни милиции, никого. Ограбят, убьют, никто не помешает, а начальству что? Его не касается. Никому нет до нас дела. Ей-богу, если нападут сегодня на девчонок, я завтра сматываю манатки - и в Москву. Законно!

- Коль, дай папироску! - перебил его Андрианов.

Удальцев замолчал, хотел что-то сказать, потом вздохнул и полез в тумбочку.

Закурили. Андрианов скинул тапочки, разлегся на кровати и показал рукой на Степу.

Степа разглядывал репродукцию "Инесы".

Но по наступившему молчанию почувствовал, что на него смотрят. Степа скривил рот и длинно выругался.

В переводе на литературный язык это означало, что картины - чепуха, рисовать - дело плевое, никому это не нужно, а попробовали бы художники потаскать бревна.

Вовка и Толик засмеялись. Степу они уже раскусили.

Но Колька, не обратив внимания на эту сцену, продолжал:

- Помните, нам рассказывали, убили здесь двоих. То же с нами могут сделать. Нет, раз такое дело - уеду! Пускай других поищут!

Последние слова Колька прокричал. Успокоился. Заморгал. Глаза заходили вверх, вниз.

Его с любопытством разглядывал Андрианов. Разглядывал внимательно и спокойно.

- А тебя на блины сюда послали? Ведь предупреждали о трудностях. А ты чуть что - бежать? А?

В голосе Андрианова слышались волнение и злость. Вообще, Вовка знал по опыту, что, когда начинаются такие разговоры, самое лучшее - поддакивать или молчать. Даже если неправы. Все равно выговорятся, успокоятся. И он тоже приготовился ругать начальство и здешние порядки. Но истерический тон Удальцева настроил его по-другому. К тому же, Вовка любил противоречить.

- Я согласен работать! - вспылил Колька. - Пускай уберут местных.

- А, пускай уберут? Нас, москвичей, всего сто пятьдесят человек. Кто работать будет? А? Кстати, так называемые "местные" построили нам эти дома. "Местные" - строители, рабочие, которые всю жизнь на колесах. Построят завод - уедут еще куда-нибудь, к медведям. А потом туда явится москвич Удальцев.

- Ты зря защищаешь начальство, - вмешался Агай. - Я лично согласен рыть туннели носом. Но ночью хочу спать спокойно.

- А может, это все слухи? Паника? Бабьи сплетни? Вдумайтесь: налет! Не слишком ли много страху? А?

Удальцев и Агай напали вместе.

- Всем девчонкам показалось? Всем сразу? Мы здесь сидим, ничего не знаем, никто нами не интересуется. По-твоему, это хорошо. А чего ты защищаешь свое начальство? Адвокатом заделался?

"Здорово, - подумал Вовка, - уже адвокат, уже "мое начальство".

И, дождавшись момента, когда те замолчали, сказал:

- Чепуху городите. Берите пример со Степы. Мы с ним не верим. Правда, Степа? Иди сюда, умница, я тебя поглажу по головке.

Степа, который к этому времени снова устроился на табуретке, изогнулся по-кошачьи, посмотрел на Вовку.

- А? Степа со мной согласен, - нимало не смущаясь, сказал Вовка. - Ты же, Колька, если уж так уверен, пошел бы баб охранять, чем здесь попусту трепаться.

- Куда нам! Убьют.

- Как хочешь. Толик, идем?

Они вышли. Степа шмыгнул носом и выскользнул за ними. Удальцев заметался. Но оставаться одному, очевидно, было страшнее.

* * *

На крыльце женского общежития их приветствовали.

- Сто седьмой?

- Точно. А вы?

- Бетонщики.

- Сколько вас?

- Трое. Чего зря остальных будить? Мы возвращались из вечерней смены. Встречаем Матвееву, ну, бригадира штукатуров. "Мои, говорит, ничего, песни поют. А одна комната ошалела. Чемоданы собирают".

- А что случилось?

- Чепуха. Девушка отказалась танцевать на "пятачке" с ребятами. А те крикнули: "Мы вас сегодня разнесем к чертовой матери!"

- Ну и как?

- Да вот, на всякий случай, загораем.

- А там? - Вовка указал на дверь общежития.

- Вроде успокоились.

Расселись на крыльце. Молчали.

"Бетонщики - лучшие ребята, - думал Вовка. - Всего трое, а пришли, и даже Удальцев затих. Они такие же, как Лосев. При нем бы Удальцев молчал. Куда пропали ребята? Это все девчонки".

И вспомнил Люсю. Вовка (как и все в его возрасте) был весьма низкого мнения о женщинах. Но Люся! Она особая. Она совсем другая. И она полюбила такого, как Вовка? За что?

Нет, вот если бы она сейчас увидела Вовку. Ночь. Он с ребятами у общежития. Подходят налетчики.

И дальше (как и у всех в этом возрасте) по разработанной схеме: бац одному, бац другому. Потасовка. Налетчики разбегаются.

Бетонщики рассказывают в своем корпусе. Ребята из 107-го не промах. Там один Вовка - семьдесят два килограмма, как ударит - сразу человек падает.

И другой вариант.

У налетчиков ножи. Ребята отбились. Но Вовка ранен. Вовку, истекающего кровью, несут в красный уголок. Все девчонки стараются оказать ему помощь. Вовка теряет сознание. (Нет, умирать, пожалуй, не стоит!) Люся получает письмо со стройки. Вовка в тяжелом состоянии. В газетах Указ Президиума. Вовку награждают медалью за отвагу или орденом.

Вот тогда Люся сразу приедет.

Вовка с нетерпением вглядывался в темноту. "Чего ж эти гады налетчики медлят?"

Налетчики, очевидно, долго совещались и решили: самое страшное, что они могут сделать, - это вовсе не прийти и тем самым не дать Вовке отличиться.

Правда, в темноте появились две темные личности. Они немного покружили, покричали (на достаточном расстоянии). Вовка хотел было побежать, задержать их. Вовка все еще мечтал размяться. Но бетонщик его остановил:

- Сами уйдут.

Так оно и получилось.

В полтретьего бетонщик распустил всех по домам. Он сказал, что сейчас все уважающие себя налетчики спят, потому что каждому налетчику завтра в первую смену.

Но Вовка запомнил одну из темных личностей: нахально длинную, унылую фигуру и резкий тонкий голос.

ГЛАВА VII

ВОВКИНА РАБОТА

Существует много видов работ. Не стоит вспоминать такие выгодные специальности, как летчик и пограничник. Но даже на заводе (правда, этого с ним никогда не случалось) Вовка мог выполнить десять норм. Вдруг - и десять! Его бы тогда сразу на Доску почета завода.

Казалось, в Сибири неограниченные возможности. Дорваться бы Вовке до какой-нибудь плотины. Плотину засыпать в двадцать четыре часа! Иначе река все смоет. Вот где развернуться! Мечта! Некоторым везет. Некоторые попали на гидростанцию.

А Вовка? Грузчик!

Установить здесь какие-нибудь боевые комсомольские рекорды.

С маслом!

Например, сегодня. Сказали: "Разгружайте машины!" Лосев подозвал нас: "А ну, ребята, покажем, как надо работать!"

- Всегда пожалуйста, бригадир!

Работаем. И вдруг - нет машин. Пятнадцать минут нет. Полчаса нет. Что там случилось? Никто не знает.

Подходит прораб. Уныло на нас смотрит.

- Что б для вас такое придумать?

И долго думает. Ребята сидят, курят. Нечего сказать - работа!

Наконец прораб изрекает:

- Этот горбыль убрать в тот угол двора!

Мы взялись. С нас пот в три ручья (нет, пожалуй, в шесть). Мы торопимся. Солнце, наверно, сошло с ума, потому что так шпарит, словно получает прогрессивку за большую жару. А ребята в брюках и плотных куртках. Ведь нельзя же в майках! Обдерешь руки и плечи.

Вдруг подходит один из местных, с пилорамы.

- Чего бегаете? Все равно больше не начислят. Как прораб ушел - вы под штабеля и перекур. А горбыль вам скоро обратно перетаскивать. Помяните мое слово. Это прораб так, чтоб его не ругали, - дескать, его рабочие без дела.

Ну, у ребят руки опустились.

Ждали конца смены. И хотелось пить. И некоторые побежали к колодцу.

И потом грузили подтоварник. Усталые, мокрые, пропыленные, грязные. Лосев больше всех таскал. Да еще шутил. Как это у него получалось?

Подтоварник. Четырехугольное обструганное бревно. Сколько каждое весит? Наверно, больше семидесяти двух килограмм. Эх, нам бы подъемный кран.

- Раз, два, взяли!

- Раз, два, взяли!

- Раз, два... пусть лежит!

Перекур.

И у Вовки опять мрачные мысли.

"Таскаем подтоварник. Черт знает для чего. Может, опять придется перетаскивать? В Москве у меня была чистенькая работа и чистенький станок. И в Москве я зарабатывал больше, и в Москве я меньше уставал, и в Москве была Люся, и в Москве была Москва... А здесь я грузчик. И сколько же мне будут платить?"

ГЛАВА VIII

ВОВКА ИЩЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Каждое утро, идя на работу, Зина думала не о том, чтобы выполнить на сто двадцать процентов план или установить какой-нибудь производственный рекорд окраски штакетника (хотя она была не прочь помечтать о хороших расценках и за легкую работу), а о том, как бы ей увидеть, допустим, Славку Широкова или поболтать с подружками из распилочного цеха о прошедшей вечеринке и т. д.

Кстати, Широков ей стал почему-то неприятен, и теперь она приходила на пилораму (где сейчас работала бригада москвичей-грузчиков) не из-за него, а из-за Юры Лосева. Поэтому сегодня, когда кончилась краска, а кладовщик исчез (время было к обеду, и кладовщика уже не смогли бы найти никакие Шерлок-Холмсы), Зина взяла под руку Риту и пошла к большой пилораме. Девчата устроились в тени за штабелями. Рита болтала, а Зина слушала и незаметно следила за Лосевым. Лосев казался ей самым сильным, самым ловким и самым умелым из всей бригады. И она задавала себе вопрос: что нашел такой парень, как Лосев, в Ритке? Рита была на той вечеринке. Зина помнила, что Лосев ушел вместе с Ритой.

Вечеринка. Как это получилось? Ей понравились москвичи. Культурные ребята. Интересные. Из Москвы. Но как с ними познакомиться? И познакомилась! Соответствующая была обстановочка. Нечего сказать, познакомилась. И москвичи решили, что девчонка, да, легкого поведения. И вели себя соответствующе. А это все их "друзья", местные ребята, организовали. И эта рыжая, Валька Лаврушина...

Раньше Зина не особенно задумывалась.

Мы будем резвиться, пока молоды,

А будем мы стары - повесим носы.

И Широков сначала ей понравился. Веселый. На гитаре играет. А потом? Все на нее смотрят только как на бабу. А просто, по-дружески, по-человечески?

Когда-то она завербовалась сюда. Из их деревни многие тогда уезжали. С тех пор прошло всего два года. Денег ей хватает. А дальше? А после работы? Каждый день в кино? Да, она комсомолка. Платит членские взносы. Ей казалось, что сразу все изменится, когда ее примут. Ну, бывают собрания. А кто ею интересуется? Секретарь комсомольской организации лесозавода несимпатичный товарищ. Требовал от нее выхода на субботники. Ну, а дальше? Поинтересовался, чем она живет? Дал ей какую-нибудь работу? А в бригаде у них все по-прежнему. Бригадир в хороших отношениях с секретарем. А ей остается на "пятачок"? Танцевать? Эх, Ритка, на нас с тобой не смотрят как на людей. Вот у москвичек все по-другому. Перед ними и начальство бегает. Они образованные. Они своего добьются. А мы? Куда нам?

Между тем Рита, ничего не подозревая, мирно болтала. Зина слушала ее краем уха, и ей казалось, что мозг Риты распределен строго по полочкам. Да, она это давно заметила. И полочек всего несколько. Ничего сложного нет. Если начинался разговор о работе, Рита ругала бригадира или вспоминала того, ставшего легендой, усатого дядьку, у которого они однажды работали и который заплатил им по полсотне. Начинался разговор о хозяйстве - Рита делилась последними методами приготовления овощного салата и котлет. Говорили о ребятах - всплывал ее последний ухажер. Песни - не задумываясь шел "Укротитель зверей". На этот раз Рита вспоминала усатого дядьку:

- А какой был дядька, Зинка? Не считался. Берите, говорит, девочки, заслужили... И каждой по полсотенке...

Так как Зина не поддержала ее, тема усатого дядьки истощилась и разговор рисковал перейти на бригадира. В это время раздался гудок. Перерыв. Грузчики бросили работу, а один из них (Зина знала, что его зовут Вовка - 72 килограмма, и он ей, единственный, очень не нравился) направился в их сторону. Лицо его блестело от пота, волосы торчали в разные стороны, и он показался Зине особенно некрасивым. Поравнявшись с ними, он остановился и ехидно спросил:

- Загораете?

- Загораем.

- Вы б на солнышко да разделись.

- Ты посмотреть хочешь?

- А чего это вы около наших ребят околачиваетесь? А?

- Тебе завидно, что не около тебя?

- Зинка, вот где ты! - к ним бежала Валя Лаврушина. Прибежав, она, не обращая внимания на Вовку, со злостью обрушилась на Зину: - Как тебе не стыдно? Все девчонки дали деньги, а ты? Тебя не касается? Хочешь на других выехать?

- У меня нет сейчас денег.

- А у нас есть? Ишь нашла рыжих!

Девчата невольно покосились на ее волосы. Валя продолжала:

- Все будут платить, а ты нет? Так не по-людски. Просто стыд.

- А каждый месяц гнать десятку - по-людски? - вспыхнула Зина.

- А когда тебе за месяц выпишут гулькин нос - обрадуешься?

- Он и так ничего для нас не делает.

- Так сделает, чтоб было хуже.

- Эге, девчонки, - вмешался Андрианов, догадавшись, в чем дело, - вы по десятке бригадиру собираете? Чтоб, значит, наряды хорошие выписывал. Деньгами ему отдаете или как?

Девушки смутились.

- Нет, мы угощение покупаем.

- Кому?

- Всем... ну, бригадиру. Ведь он для нас старается...

- А он вас приглашает? А?

- Ну... иногда достается.

- Иногда достается? Так. И что вы за это имеете? А?

- Шиш с маслом, - быстро ответила Зина.

- А чего же вы молчите? А?

Девчата молчали.

- Чего молчите? Есть профком, директор, комсомол?

- Ну как нам, девчонкам, против него? Кстати, - Зина указала глазами, - вот его самого черт несет. Можешь поговорить с ним, раз смелый.

- И поговорю.

- Пойдем, девчата, - предложила Валя. - Нам лучше не связываться. Дашь десятку - и спокойно. Вот увидишь, начальство всегда право.

Девушки поднялись и ушли.

Вовка оглянулся. Да, к нему черт нес бригадира. Самого черта, правда, не было видно, и бригадир передвигался довольно свободно. "Ну и ряха!" подумал Вовка, явно перегибая, потому что лицо у бригадира казалось обыкновенным. Только глаза пронзительно голубые, нахальные.

Вовка приготовился. Конечно, лучше всего сразу схватить его за шиворот и дать в морду. М-да! А мужик он здоровый. Надо просто вежливо спросить: "За что это вы десятки берете?" А вообще, какая он сволочь, пользуется, что девчонки слабые...

Бригадир приблизился. Взгляды их встретились. Заметив напряженность в глазах Андрианова, бригадир неожиданно улыбнулся ласково-иронически (так когда-то улыбался могущественный Хирса, Вовкин покровитель) и спросил:

- Ну, браток, спичками богат?

Вовка растерянно похлопал по карманам, развел руками. Бригадир вздохнул и печально, просто улыбнулся:

- Вот и я тоже.

И, кивнув головой, зашагал к столовой.

"Испугался я, струсил", - подумал Вовка. Но тут же пришла мысль: "Что я могу один сделать? Надо начальству". Вовка немного успокоился. Действительно, куда ему одному! Ого, вот этот же черт несет Шалина. В самый раз. Кстати, надо у него спросить о той "знаменитой" панике.

Шалин отличался цепкой зрительной памятью. Увидев Андрианова, он тут же вспомнил лохматого грубияна из 107-го корпуса, который, кажется, очень глупо рассуждал о поэтах.

Шалин поздоровался с Андриановым холодно. Сейчас Андрианов был робок.

- Понимаете, здесь произошел такой случай... Вы извините, что я вас задерживаю, Володя...

- Владимир Павлович!

- Да... верно... Владимир Павлович... Да, заодно хотел спросить, вы знаете, что произошло в тот вечер, когда вы к нам заходили?

- Ничего тогда не произошло.

- А была паника... В общежитии наших девчонок...

- Да, я слыхал. Чепуха. Но как вы, взрослые ребята, говорите об этом? Сами поддались на панику? Посмотри на себя, кровь с молоком, а испугался!

- Я? Нет! Мы просто сначала не спали, разговаривали...

Шалин был зол. Опять какие-то слухи. Ему передали все очень коротко. Порядок навели бетонщики. Вот что знал Шалин. И вдруг сейчас выясняется, что 107-й корпус... Ну, от таких, как Андрианов, всего можно ожидать.

- Вот, вот! Не спали, говорили! Здоровые ребята, а, наверно, дрожали от страха. Поверить слухам? Агентству ОГС. Знаете, что это такое? ОГС одна гражданка сказала. Сколько я работаю, а с таким встречаюсь впервые. Позор, ребята, вы же комсомольцы!

- Та-ак. - Вовка опешил. Губы его перекосились.

- Учтите, на нашей стройке могут быть враги, диверсанты, посланные из-за границы. Они будут распространять какие угодно слухи. И ты, здоровый, крепкий, боевой парень, поверишь?

- Я? Поверю!

- Что?

- Конечно. Раз люди говорят - значит, правда.

- Да-а?

- А что?

- Так, ну хорошо. Поговорим после. До скорого свидания.

- Покедова!

Шалин удалялся в ту же сторону, куда ушел и бригадир. Вовка вспомнил свое обещание Зине, выругался и ударил ногой по вылезшей из штабеля доске. Доска осталась цела, зато Вовке пришлось срочно сесть и потрогать ботинок. Доска оказалась достаточно твердой.

ГЛАВА IX

ПАРОЧКА

Двое парней шли вечером по окраине поселка. Двое парней видели парочку. Парочка, не доходя до них, свернула по тропинке в сторону леса.

Что особенного? Шли и свернули. Но ведь это в понимании парней были не просто молодой человек и девушка. Это была парочка.

И поэтому один молча толкнул другого. Другой два раза энергично толкнул первого. Один скривил рот и прищурил глаз. Другой не мог состроить такую мину, но старательно стал подмигивать. Первый вытянул губы и поднял кулак, выставив большой палец. Второй причмокнул и стал мигать одновременно левым и правым глазом.

Потом парни рассмеялись, обнялись, сжав друг друга несколько сильнее обычного, и, довольные собственной проницательностью, пошли в поселок.

А Зина и Юра были уже в лесу. Лес, как и полагается всякому порядочному лесу, был темным. Все лесное царство твердо знало свои обязанности: деревья стояли стеной и изредка шумели верхушками, поводили ветками и сбрасывали (сугубо для настроения) какой-нибудь одичалый, пожелтевший лист; кусты изредка цеплялись за одежду и манили; дежурные ночные птицы периодически пролетали над головой; ну и, естественно, было подобрано несколько высоких пней, которые издалека можно было принять за присевшего человека. По плану какое-то лесное существо должно было изредка протяжно, странно, нагоняя страх, вскрикивать, - но у него сегодня что-то не ладилось с голосом. А жалко, - слышимость была отличная, опытное ухо давно бы различило осторожный шорох. Из-за раздвоенной, корявой осины (из-за простого дерева он бы никогда не вышел) появился леший. Парочка остановилась - леший замер. В молодости леший хулиганил. Но сейчас ни пугать, ни щекотать не решился. Может, потому, что постарел, или потому, что работал по совместительству лесником, или потому, что плечи у парня были широкими. Леший жевал травинку и думал о жизни.

"Суета сует и всяческая суета. Все как сто лет назад. Ох, моя молодость! Вот парочка. Как ее зовут? Ясно, она льнет к парню. Он ей нравится. И она не сможет ни в чем ему отказать. Болтай, девушка, болтай. Что он говорит, этот парень?

- Это сплетники, неужели тебя только они интересуют?

Э, парень, ты совсем не туда, в высокие материи полез. Тебе сейчас надо обнять ее, посадить, сказать, что любишь. И главное, время не теряй и говори хорошие слова.

- И это все, что тебя интересует?

Парень, опять не туда. Ты ее обнимай, обнимай, на то она и девка. И девка вдруг заплакала. Конечно, заплачешь с таким пнем. Эх, я, бывало, в молодости!.. Ох, наконец-то он ее сажает! Так, обнимает. Нет, отодвигается.

- А откуда ты, Зина?..

Дурак ты, парень. В мое время..."

Леший сплюнул травинку и исчез в кустах.

ГЛАВА X

ВОВКИНО ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

В воскресенье утром решили: идем купаться. Андрианов мрачно заметил, что ему, дескать, надо в город. "В воскресенье, утром, в город? Дурак!" Долго уговаривали: зачем ехать, толкучка, пыль, жара, лучше утром покупаться, позагорать, а свои дела в городе всегда успеются. Андрианов слушал, чувствовал, что ребята правы, но в город поехал.

Пока доплелся до автобусной остановки, Вовка трижды пожалел о своем решении, но возвращаться в общежитие ему было уже неудобно.

Автобус, дымящийся пылью, присел на один бок, В него карабкалась очередь. Наконец автобус лязгнул дверцами и, стиснув застрявшую чью-то руку и ногу, пополз.

Всю дорогу Вовка гадал: кто стоит на его ботинке? Разобраться было трудно, так как он сам полулежал на чем-то тощем и ужасно ворчливом. Но его плотно подпирали два пиджака. Оставалось лишь смотреть вбок и думать, как хорошо сейчас купаться в холодной реке.

У самого окошка, защищенный сиденьями и поэтому вполне жизнерадостный, мальчишка, на коленях у отца, задавал разные глупые вопросы. Отец отвечал охотно и нес дикую ересь. Скандалил кондуктор.

Так доехали до центра. Очутившись на мостовой, Вовка еще раз вспомнил о купании и взглянул на свой ботинок. Да, видно, здесь работал опытный товарищ, специалист по отрыванию подметок. Как это ему удалось - Вовка не понимал. Но дело было сделано.

Благо конура сапожника оказалась неподалеку. Сапожник плюнул на руки и стал колдовать над ботинком. Подошел какой-то его старый знакомый, присел. Вовка от нечего делать наблюдал и слушал.

Сапожник, рыжий инвалид, остриженный так коротко, что его лицо казалось квадратным, шмыгал добрым шишковатым носом и вспоминал:

- Пил я в последний раз с одним знакомым. Да, он молодец (ругательство): еврей, а пьет - вот удивительно!

- Да, - согласился собеседник, - удивительно.

- Так вот. С пятнадцатого числа я уже месяц как не гулял. А до этого сразу недели две. Брат приехал, дрова купил... магарыч. Как кончили, сразу в театр... в буфет.

- Пиво?

- Какое пиво, водкой нахлестались...

Ботинок был готов. Сапожник достал старую банку из-под ваксы. Долго не мог открыть. Наконец открыл. Она оказалась пуста. Инвалид не смутился поскреб ножичком, густо поплевал на щетку и стал тереть ботинок.

Вовка расплатился и отправился к почте, обдумывая услышанное.

Можно сказать, у Вовки было равнодушное отношение к семитскому вопросу, хотя он вспомнил, что всегда обижался, когда во дворе Хирса обзывал его "жидом". Хирса обзывал так всех, кто не давал ему денег в долг. Долгов Хирса никогда не отдавал, но Вовка выскребал свои последние рубли, потому что в его представлении слово "жид" - нехорошее, равносильное жадине, жмоту.

И вдруг его поразила мысль: Юра Лосев, его бригадир, самый лучший грузчик, - еврей. И как он раньше не догадался? Конечно, еврей. И слегка картавит. Странно: еврей - и грузчик! Расскажи кто-либо другой - не поверил бы. Это, по словам одного Вовкиного знакомого, не типично.

Но тут Вовка вынужден был прервать свои размышления, потому что очутился у почты.

Через минуту он вышел снова на улицу. Пожалуй, сейчас бы он не вспомнил, о чем думал минуту назад. Он был ошеломлен. Как? На десять писем и телеграмму, в которых он писал только одно: приезжай, - ни письма, ни строчки, ни слова? Черт знает что, Люся, его Люся, и ему не отвечает.

Он остановился посредине тротуара и стал почему-то разглядывать огромный деревянный плакат, где на фоне намалеванной женщины и курорта выделялась надпись:

В сберкассе денег накопила,

Путевку на курорт купила.

Эх, если бы у него были деньги! Телеграфом перевод "Вылетай на самолете. Долго ли мне без тебя мучиться?" И завтра Люся здесь. Да, будут у него деньги! Когда? А они нужны. Очень. И дойдет ли до Люси телеграмма? Может, кто-то скрывает Вовкины письма?

Вовка шел по многолюдной воскресной улице мрачный, злой, толкая прохожих, огрызался, когда его пытались усовестить, чуть было не угодил под единственное городское такси и вообще вызывал всем своим поведением замечания, вроде: "И где паренек успел так нализаться?"

Он возвращался в поселок пешком. Долгая дорога в жару по пыльным улицам совсем его измучила.

Одно происшествие изменило его настроение.

Дебоширил пьяный. Возможно, Вовка не обратил бы на него внимания, но пьяный кричал:

- Еврей! Гад!

Голос был знакомый: высокий, резкий. И длинная унылая фигура черным циркулем вычерчивала по мостовой.

Вовка остановился, заинтересованный. Крик относился к тоненькому молодому человеку. Вовка присмотрелся и удивился. Лицо у молодого человека было "самым отъявленным" русским. Только по прическе Вовка догадался, что это, наверно, студент.

- Узкие брюки надел! - вопил пьяный. - Стиляга! Попадись ты мне на просеке, убил бы.

Студент уходил, подчеркнуто равнодушный, безразличный. Пьяный поспешил за ним, но его понесло в другую сторону, и он налетел на очередь у остановки автобуса.

- Мы кровь за них проливали, а они? Они в узких брюках ходят! гаркнул пьяный и вдруг промычал, зловеще спросил: - Кто меня толкнул, а? Кто меня толкнул? Ты?!

Пьяный двинулся к двум мужчинам, что стояли первыми. Один из них отвернулся, другой заверил пьяного, что он его не толкал и "лучше пошел бы ты, брат, проспался".

Вмешалась женщина:

- Показалось тебе. Никто не толкал, а ты озорничаешь. Пойди домой, успокойся!

- Я, мамаша, кровь проливал. Я не позволю себя толкать. Если я тебя обидел, - извини, мамаша. Я... Нет, извини, мамаша. А ему я покажу, как толкаться. Ты меня толкнул? Ты? Ты?

Пьяный пошел вдоль очереди и наскочил на Вовку.

- Эй, мужик, что раскричался! - остановил его Вовка.

Люди в очереди все повернули головы.

- Кто меня толкал?

- Ну, а если я?

- Меня? Да я тебя...

- А в зубы хочешь?

Пьяный пошел на него. Вовка небрежно ударил его с левой. Пьяный закачался, быстро завертел головой. Казалось, он протрезвел:

- Васька! Заводной! Хлопцы, сюда! Наших бьют! Дави его, гада!

Подошел автобус. Очередь торопливо карабкалась на подножку.

Вовка оглянулся. Кто-то бежал. И, наверно, это бежал человек просто так, по своим надобностям. И, наверно, в другую сторону. Но в тот момент Вовка не раздумывал. Несколько ударов, сильных, точных, - и пьяный лежал на мостовой.

Вовка вскочил в автобус, и за ним захлопнулась дверь.

* * *

Ну вот попробуй, поговори с ребятами. Целый день их не видел, купался и обедал без них. А они? Нет чтобы поинтересоваться: что, мол, Вовка, ты сегодня делал? Куда там! Бомба взорвись, они и то не услышат.

Почему? "Козел", обыкновенный "козел"!

Переводя на общепринятый язык, ребята режутся в домино. Играют четыре пары, на вылет.

Первый. Следующий!

Стук костяшек. Начали.

Первый (весело). Порядок! Ходи.

Второй. Поехали (пока бодро).

Четвертый. А мы им фигу!

Первый. Дай убью его четверку.

Третий (радостно улыбаясь). Ты меня понял.

Первый (ободряюще). Играй, парниша!

Четвертый (уныло). Играй, играй...

Второй. А мы отойдем.

Первый (весело). Играй, парниша!

Четвертый (убитым голосом). Нечем.

Третий (переходя на крик). Дуплись на оба конца!

Второй (безнадежно). А мы едем...

Первый. А мы по зубам (ехидно). Едешь, друг?

Четвертый (уныло). Едем...

На Вовку ноль внимания. Вовка лег на кровать. Вовка закрыл глаза. Хорошо. И ему никто не мешает. Он один.

"Это было весною, зеленеющим маем". Что это за песня? Да, в детстве. Пели ребята во дворе. "Это было весною". А дальше... Да, это было весною. И день был паршивый. Дождь. Дождь возился в кустах. Опустились листья деревьев. На дорожке лужи, обнажилась глина. И ботинки стали тяжелыми. И к ботинкам прилипла грязь.

"Мы бежали с тобою". Мы шли, накрывшись одним плащом. И плащ был неширок. Мы вынуждены были тесно прижаться друг к другу, и я обнял тебя. И ты молчала. И я обнял тебя. А потом наклонился... Ты сопротивлялась, ты отворачивалась. Но мы были под одним плащом. И ты чуть не упала. И схватилась за мою руку. Я наклонился. Я до сих пор чувствую твои губы. Чего я плачусь? Я самый счастливый из людей. Я для тебя горы переверну. Горы? Трудновато. Но лесо-склад? Запросто. Ты сидишь сейчас в своей комнате? Как ты можешь там находиться? А здесь Алтай. И леса, и бесконечные степи. И говорят, есть горы. Те самые, что я хотел перевернуть. Я еще не видел гор. Но я их увижу. "Это было весною..." А тебя я увижу? Когда я тебя увижу, Люська? Сколько дней, сколько недель мне ждать?

Второй (задумчиво). Один... две... три... четыре...

Третий. Жалко, но слезать придется. Эх, жизнь!

Четвертый. Опять без меня (Философски-вопрошающе.) Может, мне на реку сбегать?

Второй. А ну, забей конец!

Третий (громогласно). А-а-а... его мать!!

Четвертый (торжественно). Поехали!

Первый. Бабки на стол!!

Второй. Два и двадцать один - двадцать три...

...Ты знаешь, Люська, я бы хотел побывать в твоей комнате. Я бы с интересом слушал, как ругаются за стеной. Я бы с удовольствием слушал причитания твоей матери - дескать, жить трудно, а Люся уже невеста. Люсю замуж выдавать, солидный муж нужен Люсе. И ты знаешь, я бы не грубил, я бы не молчал, не ходил бы по комнате, руки в карманы, насвистывая, Я бы чинно мешал ложечкой сахар в стакане, я бы поддакивал. Я бы соглашался. Лишь бы ты сидела за столом. Лишь бы ты хоть изредка посматривала на меня. И улыбалась краешком рта. Честное слово, я уже не буду просить проводить меня до двери, чтобы поцеловаться в темном коридоре. Хорошо бы сделать...

Второй. Рыбу или нет?

Третий. Цыган говорил: главное заход.

Четвертый. У меня мильон.

Первый. Гы-ы!

Третий. Кончать?

Первый. А ну, друг, дуплись! Законно! Дуплись. Вот так! (Оглушительно и ехидно.) А теперь ваши бабки!!

Первый и третий при виде карт своих противников издают торжествующий набор гласных.

Первый. Козлы?? Козлы! Бэ-э-э!!

Третий. Может, капустки принести?

...Помнишь, как я тебя впервые увидел? На контроле. Ты впервые пришла к нам в цех. Ты волновалась. И на лбу у тебя чернели две масляные полосы. (Наверно, ты пыталась поправить прическу.) А потом я тебя проводил домой. "Кто тебя по переулкам ждал, от дождя и холода дрожа?" Кто теперь тебя провожает? С кем ты стоишь в парадном? Неужели, Люся... зачем я уехал? Нужно! Но ведь можно было и не уезжать? Бригантина подымает паруса. Соленый ветер рвет снасти. Пьем за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют! Тебе смешно. Я уехал в самый центр нашего материка (видишь, я помню географию). Подальше от всех морей и океанов. Да, здесь я не увижу, как бригантина подымает паруса. Люська, я боюсь тебя потерять. Я не смогу жить без тебя. Люська, тебе нужен солидный муж? С большой зарплатой? Сколько?..

- Шесть двадцать, Широков! Два шестьдесят с Удальцева. Петька, с тебя три двадцать!

...Что такое? Кончили играть? Толик читает записи с какого-то куска бумаги...

- Михайлов! Ровно четыре рубля.

- За что?

- Как за что? Мы договорились. У нас в комнате не ругаться. За каждый мат по двадцать копеек.

- Если каждый день придется отдавать по шесть рублей... - чешет затылок Широков. - И как это ты успел записать?

- Успел!

- Чего ж ты нас не предупредил?

- А вы не забывайте. Юра Лосев, с тебя два рубля!

- Ого! За что? Я же меньше всех ругаюсь.

- С тебя, как со старшего, в два раза больше.

- Да, но если я ставлю два раза тройку, а Степа два раза ее забивает как тут не выругаться?

Собрали деньги, послали Степу за квасом. Широков заметил, что Андрианову везет. Не ругается и денег не платит.

Наконец вспомнили об Андрианове. Где был? Что делал? Ладно, мы люди не гордые, расскажем.

Да, был в городе, дрался. Вот, вот. И ничего удивительного. Значит...

Вовка не хотел врать. Но как-то так получилось - вместо одного пьяного появилось двое. Да еще несколько человек. Очевидно, их дружки, бросились на помощь. Итого пять человек против одного Вовки. Пьяные - здоровые, лет тридцати.

На Вовку смотрели как на героя. Один лишь Удальцев забеспокоился:

- Гляди, выследят они тебя. Убьют.

Лосев рассмеялся.

- А мы на что? Держись, Вовка, нас. Потом, сам Вовка не промах. Грузчик - семьдесят два килограмма.

- Между прочим, семьдесят девять.

Лосев внимательно посмотрел на Вовку.

- От нее ничего?

Вовка помотал головой. В комнате стало тихо.

- По-моему, все бабы - сволочи! - сказал Степа.

- Мы здесь тебе другую найдем, - сказал Широков. - Закачаешься. Здесь много хороших девчонок. Найдем ему, а, ребята? Сейчас мы танцы устроим, пригласим москвичек и наших новых знакомых. Лось! Идем?

Петька Никишин пошел в свою комнату и запустил радиолу. У него была любимая пластинка из "Свадьбы с приданым". Начиналась пластинка с плясовой мелодии, которая тут же сменялась долгим диалогом. Но Петька, как только начиналась музыка, пускался отбивать чечетку.

Так было и на этот раз. Заслышав стук каблуков, ребята бросились в первую комнату уговаривать Петьку поставить что-нибудь в другом жанре. Для начала пошли на компромисс и запустили "Романс с квасом".

Широков и Агай отправились приглашать девчонок. Остальные наводили блеск на ботинки.

Удальцев отвел Лосева в угол и долго о чем-то просил. Лосев вздохнул и достал Кольке свою форменку.

* * *

Радиола стояла на окне. Десять или пятнадцать пар утрамбовывали землю. Но так как эта работа производилась под музыку, то и название у нее было другое - танцы.

Удальцев поражал девчонок своим бравым матросским видом. Лосев танцевал с Зиной. Широков сумрачно на нее косился и ухаживал за Валей Лаврушиной. Один лишь Степа стоял у окна и боязливо косился на девушек.

Андрианов и Никишин по очереди танцевали и меняли пластинки.

В основном здесь были москвичи. У Андрианова (к его удивлению и гордости) оказалось много знакомых. Радиолой фактически заведовал он, все обращались к нему с просьбами поставить их любимые пластинки (потому что Никишин с удовольствием ставил лишь вальсы, краковяки и "Белую березу"). Андрианов чувствовал себя чуть ли не главным.

Неожиданно подошла группа местных. Ребята насторожились. Удальцев на всякий случай приблизился к Лосеву.

Но местные ребята оказались скромными, простыми и доверчивыми. Извинившись, они попросили поставить "Мучу". Потом спросили:

- Мы не помешаем?

Широков сказал:

- Ну, что вы!

Разговорились о танцах, о девушках, местных и московских, потом о городе, о стройке.

- Вам хорошо, - сказал один из них, - а мы когда сюда приехали - одни пни. Выбирай, под которым жить. До середины зимы не было теплых домов.

Но сказал он это без тени укора или зазнайства, Лосев заметил, что хоть построили много, да не все додумали. Дома простоят лет семь. А почему бы не строить один дом временный, другой постоянный?

Пошли производственные темы. Затем хозяева спохватились: не мешают ли они гостям танцевать?

В одиннадцать Петька закрыл радиолу. Мотор нагрелся, к тому же завтра рано вставать.

В двенадцать в комнате слышалось лишь тихое сопение. Изредка нервно всхрапывал Удальцев.

Но Андрианов еще не спал. Ведь по московскому времени сейчас было восемь. А что делает Люся? Что дома? Волнуются, наверно. Он редко пишет домой. Но о чем писать? Жив, здоров, живу хорошо. Немного жарко. Эх, если бы хоть раз здесь прошел дождь! Совсем стало бы как дома.

В голове бродили путаные воспоминания сегодняшнего дня. Сапожник, почта, драка. Нет писем... А что, если он, Вовка, лет через двадцать будет похож на этого сапожника? Полмесяца работать, полмесяца пить. И все, что он задумал, не сбудется?

Хорошая песня "Бригантина"!

Так прощались с самой серебристой,

С самой лучшею своей мечтой

Флибустьеры и авантюристы...

Кто ее придумал? А вдруг этой песне лет триста? Настоящая пиратская песня?.. Ладно, пора спать. А за свою мечту надо бороться. Он еще будет с Люсей, он еще будет знаменитым ударником, он увидит и море, и горы, он побывает в разных странах... "Пьем за яростных, за непокорных..." Нет, они приехали сюда не напрасно. Они построят новый город, новый большой завод. И Вовка смело сможет сказать: "Да, я строил коммунизм". Но для этого надо работать и работать. В полную силу. Подождите, вот завтра они покажут, что значит - ударники!

ГЛАВА XI

ГДЕ ЧЕЛОВЕК ПРОВЕРЯЕТСЯ

Утром, через два часа после начала смены, встала пилорама. Город отключил ток. С приветом! Этого еще не хватало.

Чтоб убить время, пошли в бухгалтерию, узнавать, сколько им выписали. Ведь завтра получка.

Выяснилось, что на человека в день выписали по одиннадцать рублей. Лосев сказал, что этого не может быть.

- Ждите меня, я пойду к директору.

Лосев ушел. Пилорама стояла. Солнце перевыполняло план. Ребята мрачнели. Ребята устали. Страсти разгорались.

- Последние штаны продадим! - крикнул Удальцев.

- Мне обещали работу по специальности! - ответил ему Широков.

- Одиннадцать рублей, - сказал Петька. - В месяц триста. Да взносы заплати. Туда, сюда - что останется?

- Последние штаны продадим!

Деньги. Вовке так нужны деньги. В Москве у него была специальность. Чистенькая работа. В Москве была Люся. А здесь? И за одиннадцать рублей в день?

- За одиннадцать рублей пускай сами работают, - сказал Агай.

Лосев не возвращался. Пустили пилораму.

- К черту, пускай сами работают! Пойдем к директору. Разнесем эту организацию.

- Не стоит, - остановил Агай. - Все испортим. Там Лосев.

- А чего мы здесь коптимся? Пошли купаться.

Ребята встали. Вовка сидел. Ребята остановились.

Ребята смотрели на Вовку.

Так прошли минуты.

Вовка закурил. Вовка швырнул коробок. Встал и первым молча пошел к выходу.

* * *

Через час Андрианов стоял у почты и смотрел на хорошо знакомый ему плакат. Женщина, курорт и подпись:

В сберкассе денег накопила,

Путевку на курорт купила.

"Ну и лицо, - думал Вовка. - Вот нарисуют. Ну, накопила она денег, поехала на курорт. А что ей с такой мордой делать на курорте? Мужчин пугать?"

Неизвестно, сколько времени наслаждался бы Вовка этим плакатом, как вдруг проезжавший мотоцикл отвлек его внимание. Водитель гнал машину принципиально без глушителя. Сзади сидел человек, и серьезное, сосредоточенное выражение его лица говорило, что человек сел на мотоцикл впервые.

Если бы в этот момент Вовка проконтролировал свои мысли, он бы поймал себя на крамольных намерениях. В этот момент у него было всего три желания. Первое - порвать плакат. Второе - взорвать почту. Третье - сесть на мотоцикл и с грохотом, без глушителя, удрать куда-нибудь подальше из города.

Он почувствовал себя совершенно одиноким. Родные далеко. От Люси ни одного письма. А товарищи... Товарищи у него есть, а друга, настоящего друга, нет. Удальцев и Широков ему не друзья. А вот Лосев и Агай... Но они старше его лет на семь и, наверно, считают за маленького...

И Вовка решил пойти в чайную и напиться. Увы, даже такое невинное желание было неосуществимо. Не позволяли финансы. Пришлось ограничиться бутылкой пива и гуляшом с гречневой кашей.

В чайной - духота. Пустые столы густо обсыпаны мухами, нахальными мухами, почти не боящимися людей.

Официантка не торопится.

Вовка мрачно размышлял о том, что ему, как всегда, не везет: писем нет, дождя нет, денег нет и даже работы нет. Вот другие устроились шоферами, каменщиками, плотниками, ну бетонщиками. Больше всего повезло московским девчатам. Не жизнь у них, а прямо малина. Так здорово быть штукатуром. Вот одна бригада там уже ежедневно по двести процентов дает. Во всех газетах про нее написали. А он? А он, конечно, грузчик. Да еще по одиннадцать рублей в день им платят. Поневоле все разбегутся. Эх, а он еще Зинке обещал поговорить с бригадиром. Куда там! И вообще, зачем он сюда приехал? У Люси, конечно, чудные соседи, но жить можно.

Эх, Люська, хоть бы слово от тебя! Вот он плюнет на все и поедет к Люсе...

Старик с аккуратными усиками, в застегнутой наглухо рубашке, подходил к Вовкиному столику, качаясь и балансируя двумя бутылками пива. Занято? Нет, Вовке не для кого занимать. Садитесь, свободно.

Душно, жарко. За соседним столиком горячий спор о картине Шишкина "Утро в лесу".

- Видит медведица охотников или нет?

Сама картина (конечно, только копия) занимала полстены. Вовка посмотрел на медведей. Он всего несколько раз был в Третьяковке, но это не помешало ему подумать: бедные медведи, как же вас тут искалечили!

Официантка с кого-то требовала деньги вперед.

Обстановочка...

Ну и кормят в чайной! Цены большие, а жрать нечего. То ли дело у нас в столовой, на стройке. За четыре рубля полный обед. Красота... Гм... У нас? На стройке? Ого, как он заговорил. Оказывается, не все плохо. Нет, надо было остаться с Лосевым. Правда, поначалу он тоже поддался на крик Удальцева: "Разнесем эту организацию! Не будем работать!" Кричать-то все кричали, а как выяснять... Походили, поорали - и на реку. Мол, бригадир и без нас разберется. Но что делать? Вовка был уверен, что сегодня ему обязательно придет письмо. Эх, Люся! Не буду тебе больше писать. Хватит.

Вовка расплатился и вышел. Да, и на улице не очень прохладно. Однако пора до дому, в общежитие. Юра, наверно, уже там. Надо бы собрать бригаду и как следует обо всем переговорить.

И опять он трясся в автобусе через весь город. Ехали "с музыкой". Ухмыляющийся пьяный орал песни. Орал благодушно, довольный собой. Мальчишка, его сын, просил: "Папка, не надо!"

Но пьяный снова ухмылялся и еще громче орал что-то нечленораздельное. Мальчишка краснел и прятал голову за папкину спину. Мальчишка боялся глядеть на пассажиров.

Кто-то улыбнулся, заметив:

- Ничего, парень, папка твой не пьяный. Он только веселый, песни поет.

"Вот тип!" - подумал Вовка и вспомнил, что совсем недавно он тоже хотел напиться. Интересно, пел бы он песни? Да, когда посмотришь со стороны...

Автобус остановился на окраине поселка. Дальше путь был закрыт. Ремонтировали дорогу.

Вовка шагал по улицам, напевая: "Так прощались с самой серебристой, с самой лучшею своей мечтой флибустьеры и авантюристы..."

Возвращалась первая смена.

* * *

Один за другим слепнут дома, погружаются во мрак. За спиной затаили дыхание незнакомые улицы. Асфальтовая дорожка неожиданно обрывается канавой. Попробуй различи ее, когда на небе ни звездочки. Так всегда бывает. Днем солнце шпарит вовсю. Хоть бы облачко. А как ночь - все небо заволокло.

Вот Лосев поворачивает обратно. Давно уже пора в общежитие.

Разговорчик. Часа на четыре. О чем они еще не говорили? Разве что о жирафах в Африке. Черт с Африкой! Зато Вовка все знает о нарядах. Лосев с директором был в бухгалтерии. Пересмотрели. Но вышло по пятнадцать. Мало. И ничего не поделаешь. Расценки такие. Плохо с расценками. В центре, говорят, пересматривают. Пока директор выписал всем по двадцать на день. Из директорского фонда. Ведь надо поддержать ребят. Директор сказал, что город подвел нас, лесозавод. Мало леса, мало работы. Ничего, в следующем месяце дай бог вам справиться. Рублей по сорок в день выпишут. Будет возможность постепенно ребят устроят по специальности или пошлют на более интересные работы, на обучение. А пока грузчики нужны. Очень.

Лосев ругался:

- Видите ли, Андрианову не нравится Алтай. Вот в воскресенье мы с тобой немного спустимся по Бие. Я откопал в кустах старый дощаник. Ничего, зашпаклюем. Нас с тобой он выдержит. Ты увидишь, какая здесь красота. Ты в сосновом бору был? Чего же ты?

- А ребята? Они пойдут завтра на работу?

- Не беспокойся. Ребята все правильно поняли. Я говорил с ними. Агай и, пожалуй, Широков самые надежные. Вот Удальцев - да... Слушай, Вовка, мне двадцать пять лет. Я имел много специальностей. Я служил, и хорошо служил, во флоте. А флот - колоссальная школа. Сначала тоже на меня некоторые косились. Знаешь, есть у нас еще такие элементы. Мол, еврей, ему бы в палатке торговать, а он - моряком захотел. И что думаешь, эти же ребята моими друзьями стали. Сами же потом над собой смеялись. Они потом... а, хватит! Как-нибудь расскажу.

Вот ты думаешь: флот - это "по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там". Сплошные штормы, какие-нибудь мины и обязательно вражеская подлодка, которую тебе удалось потопить. Вот и подвиг совершил. Так? Как в кино показывают? И когда идут люди во флот - тоже мечтают о таких подвигах.

А флот - совершенно другое дело. Ты когда-нибудь прыгал прямо с палубы в воду? Палуба высотой пять метров, а ты и нырять не умеешь? А? И в кочегарке в шестидесятиградусную жару ты тоже не дежурил? Так вот, когда ты сможешь справиться с этими далеко не героическими делами, так называемыми мелочами жизни, вот тогда ты станешь героем. И тогда тебе какой-нибудь газетный подвиг совершить - раз плюнуть. С виду матросы грубы и грязны. Особенно когда из кочегарки вылезли. А на самом деле - матросы лучшие люди. Ну ладно, не в этом дело. Я поехал сюда знаешь почему? Я знал, что здесь будет очень много ребят, хороших ребят, едущих совершать подвиги. Вот Удальцев - неплохой парень. Будет пожар - он первый бросится в огонь. Потушит. Особенно, если много зрителей соберется. Он и работать может. Дай, говорит, нормы три выполню. Да только он собрался, глядь - ток отключили, подтоварник не привезли, да еще наряд неправильно закрыли. И так может изо дня в день. Это не завод, где все до минуты рассчитано. Это стройка. А на стройке все бывает. Вот Удальцев слаб и оказался. Запутался он в мелочах, а эти мелочи самые вредные.

Вовка, у тебя основное испытание впереди. Я знаю. Вот вспомнишь мои слова.

Ты тоже под настроением, видел только грязные улицы, пьяных и драки. Ты не видишь настоящего города. Ты не представляешь, каким он будет. Вот, допустим, ты идешь после смены. Грязный, усталый, да еще ругаешься. Кто-нибудь увидит, возмутится: вот, мол, тоже строитель коммунизма. И невдомек им, что настоящие строители в белых ботиночках не ходят. А? Понятно, а?

Пошли молча. У самого корпуса Вовка сказал:

- Эх, Юрка, тебе бы лектором быть.

Лосев неожиданно рассмеялся.

- Правильно, чтоб говорили: "Вот теплое местечко нашел!"

Вовка удивленно на него покосился: "Так вот он какой, Лосев!"

* * *

Дверь общежития им открыла уборщица. Зашли в комнату. Ребята добросовестно сопели. Разделись, легли. Вовка засыпал. Вдруг начал храпеть Удальцев. Храпел нахально, с переливами.

- Вовка, уйми его! - попросил Лосев.

Вовка встал, склонился над Колькой. Ясно, тот на спине. Вовка зажал нос Удальцеву, подержал так некоторое время. Отпустил. Удальцев снова захрапел. Вовка опять зажал нос. Удальцев задергался и, не просыпаясь, перевернулся на бок.

Вовка, тихо рассмеявшись, нырнул в кровать. Он вдруг поймал себя на мысли, что для Лосева он так простоял бы целую ночь.

ГЛАВА XII

ДРУГ

Всюду женщины. Просто ужас! Одни хотели спуститься по Бие. Как бы не так! Встретили Зинку. Добродушный Лосев проговорился: "Знаю, где старый дощаник. Хотим, мол..." И пропали. Зинка пристала:

- Возьмите.

Вот они уже спустились с крутого откоса к воде. И дощаник приготовили. Тоже - фрегат! Как он двух человек выдержит? А еще Зинка? Лосев говорит, дескать, можно, если тихо сидеть в лодке. Удовольствие!

- Юрка. Я против. Перевернемся.

Кажется, Лосев соглашается. Зинка краснеет.

- Не надо меня брать. Перевернетесь. Андрианов очень осторожный. Он только на словах смел...

- А, вот ты на что намекаешь?..

- Зинка, куда ты? Стой!

Вовка бросается за взбирающейся на откос Зиной, стаскивает ее.

- Поедешь с нами.

- Не поеду!

...Конечно, теперь ломается. Ох, бабы...

- Юрка, ты за ноги, я за руки.

...Оттолкнулись. Ну и течение! А вода в Бие холоднющая! Если... Что, я боюсь?

- Юрка, правь на середину!

...Быстро мы идем.

Значит, сегодня воскресенье, не надо грузить доски и можно позагорать. А то, что солнце зашилось в тучи?

Но вот солнечный луч прорвался, ударил в воду и рассыпался тысячью искр. Река хитро заблестела. Солнечные блики заплясали на Юркином лице. Лицо стало розовым, светлым.

- Вовка, в чем это Зинка тебя обвиняет?

Зинка молчит. Вовка рассказывает. Бригадир, десятки...

- Ну и ты?

Зинка молчит. Вовка рассказывает. Встреча с Шалиным, потом не до того было.

- Ну, а ты, Зина?

- Ну чего? Мы вроде после получки, все...

- Но достается одному бригадиру?

- Ну... Зато спокойнее. Ведь он начальство. Чего с ним связываться.

- Зиночка, мне кажется, что, кроме твоего бригадира, у нас еще советская власть.

- Ну вот, заговорил. Где она?

Лосев переглянулся с Андриановым. Свистнул.

- Дожили. Пропала советская власть. Между прочим, знаешь, что это такое? Это ты, Вовка, Агай, Степа, Широков, я, Шалин - все мы вместе. Но если мы будем сидеть каждый в своем углу, моя хата с краю, - тогда подлецы и мерзавцы привольно себя почувствуют. Чего ты ждешь? Секретарь обкома должен к тебе лично обратиться: кто тебя, золотце, обижает? А ты чего себя в обиду даешь? Боишься? Могут быть неприятности? Вот такими, как ты, и пользуются...

Лосев долго ругался. Первый раз Вовка видел Лосева злым. У Зинки дрожали губы.

- Ну хватит, Юрка. Успокойся. Она сейчас расплачется. Завтра мы пойдем вместе к Шалину. Смотри, опять солнце спряталось.

Лосев заставил себя улыбнуться.

- Ладно, оставим. Ну, Зинка, подыми голову. Смотри, ветер поднялся. Братцы, это нечестно. Я так с ним не договаривался. Эй, баргузин, пошевеливай вал! Вечером Вовка напишет в письме к... Да. Домой. "Попали в бурю. Шторм - девять баллов. Огромные океанские волны заливали бригантину. Но команда мужественно боролась".

- Юрка, не трепись.

- Почему? Ну хорошо. По-другому: "Ветер, как полагается в подобной обстановке, гнал крупную волну. Лодка отплясывала нехороший западный танец "буги-вуги". Я сидел на корме и обнимал Зинку". В скобках Вовка отметит, что он, дескать, вынужден был обнимать. Иначе оба полетели бы за борт.

- Юрка... Меняемся местами. Сам обнимайся.

...Вовка обнимается! Как вам это нравится? Эх, Люся...

- Сиди, Вовка, я же шучу.

- Юрка, я не хочу с Вовкой сидеть.

- Зиночка!

- Юрка, меняемся местами!

- Заладили. Вовка, куда ты? Дурак. Еще немного - и мы в воде.

- Теперь ты иди на мое место. Зинка, держи равновесие. Осторожно. Медленнее. Юр, иди. Я буду следить за лодкой!

...Пускай сам к ней идет. Вообще, нас здорово качает. Пошлая обстановка. Вон летит чайка. Почему - чайка? Привык: летают чайки! Может, еще какой зверь! А как этот "зверь" о нас думает? Человек скажет: дерево и побежит довольный мимо. А птица не знает, что это дерево - дерево. Для нее это целый мир. Мы проскользили по воде и скажем: были, мол, на реке. А "зверь" знает, что река опять же особый мир, котор... Ма! Черт!

В следующее мгновение Возка погрузился в "особый мир".

...Доигрались! Кажется, я загляделся. Ну и холод!

Вынырнул. Рядом голова. Фыркает. Из-под прилипших волос злые глаза Юрки.

Зинка цепляется за доску. Это не доска. Это же перевернутая лодка. Дно погружается вместе с Зинкой. Она кричит:

- Я плохо плаваю.

Этого можно и не говорить. Так заметно. Юрка уже у лодки. Что-то говорит. Зинка обхватывает его шею, спину. Плывут. Надо помочь.

- Вовка, мать твою в гору, плыви сам. Думай о себе. Я приказываю. Берегись судорог. За меня не беспокойся. Я моряк.

Они плывут рядом. Лосев кричит:

- Спокойнее. Только спокойнее. По течению и вправо, к берегу!

...Одежда. Ботинки. Хороша разминка. Я прилично плаваю. Но это не соревнования. Загнусь. А Лосеву еще труднее. На спине Зинка. Интересно, воду специально морозили? Доплыть. Главное - дыхание. Ни о чем не думать.

Ни о чем не думать...

Ни о чем не думать...

Ни о чем не думать...

Ни о чем не думать. Сколько времени прошло? Минут пятнадцать? Час? Три часа? Берег близко. А Лосев? Он все время с Зинкой. Вот он! Подожду.

- Юрка, дай Зинку. Берег близко!

Лосев молчит. Зинка цепляется за Вовку.

- Осторожней, дура, не за горло!

Лосев приказывает неестественно ровным, тихим голосом:

- Плыви спокойно, я за тобой.

Какие у него огромные темно-рыжие зрачки! Огромные. Во весь глаз. Раньше не замечал этого...

- Плыви, не оглядывайся! - доносится Вовке в спину.

Лосев думает о нем. Самый близкий человек у Вовки - Лосев. Лосев и Люся. А тут Зинка! Проклятие. Так двое потонем. А ну ее к черту! Пускай сама плывет. Лучше один, чем двое. Нет. Лосев тащил ее с середины реки. А тут? Метров десять. Течение слабее. Только бы не судороги. Так, еще литр воды наглотал. И оступиться нельзя. Вдруг нет дна. И Зинка... Ничего. На берегу Юрка будет рассказывать: "Нырнул я. На дне обстановочка! Порядок. Двух знакомых щук встретил. На Тихом океане встречались. Привет, говорят, морячок".

- Вовка, я сама.

- Держись, дура! Держись, Зиночка!

Сама только топором. Как и я сейчас. Два гребка. Не больше.

До берега метра три. Он перестал грести. И стукнулся коленями о дно.

Зинка подняла его. Сам он не мог встать. Било в висках.

Вышли.

Вот она, земля. Доплыли. Вряд ли кто может доплыть с середины Бии!

Он оглянулся.

Лодку уже унесло. Чайка парила низко над водой.

Зачем Юрка прячется? Где он?

Или...

Солнечный луч, прорвав тучу, ударил в воду, и река стала красной.

Острые волны ползли на песок. Зина плакала. Он сел. Он стащил ботинок. Деловито, сосредоточенно стащил другой. Снял мокрую майку. Шаровары. Аккуратно положил одежду на камень.

Встал. И пошел в реку. Вода была теплая. Он не чувствовал воды.

...Зина вытащила его. Он дрался с ней. Он ругался самыми мерзкими ругательствами. Но у него не было сил. Она вытащила его...

* * *

Когда они вернулись в поселок? Разве была ночь? Нет, время остановилось. Да, время остановилось. Просто шли какие-то ненужные дни. Он ходил на работу... Но время остановилось. Время остановилось в огромных, во весь глаз, темно-рыжих зрачках Лосева.

Однажды он узнал, что прошла неделя.

Он долго не верил.

ГЛАВА XIII

ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ

С запада на восток шли новые эшелоны с добровольцами. Новые партии строителей прибывали в Норильск, Комсомольск, Магадан, Братск.

О добровольцах печатали стихи, разучивали песни, В огромном количестве был размножен плакат: "Я еду!",

Заведующий отделом толстого журнала давал последние указания молодому журналисту:

- Нам нужен срочный материал. Агитационный. Вы разберитесь, выясните все хорошенько. Ждем очерка. Вы не бойтесь говорить о трудностях. Но так, в оптимистическом плане. Самое хорошее, если вы напишете о юноше, которому было поначалу трудно, но под влиянием общественности он преодолел эти трудности. Чудесный получится очерк. И вообще нам нужен идеальный герой. Чтоб с него брали пример.

* * *

К дебаркадеру подходила самоходная баржа. Сейчас она служила паромом. На борту, прижавшись друг к другу, стояли автомашины. Десятки грузовиков.

Деревянный мост на два дня вышел из строя. Переправа стала проблемой.

Когда баржа пришвартовалась, увидели, что палуба дебаркадера на полметра выше, чем палуба баржи.

Первый грузовик, завывая, фырча и отплевываясь, полез по широким доскам. Выехал передними колесами. Доски полетели в воду. Задние колеса с глухим звоном ударились о дебаркадер. Грузчик, спавший в кузове на ящиках, обтянутых выцветшим брезентом, от удара подпрыгнул, но продолжал спать.

- Сильно! Чья это машина? - спросил кто-то из группы шоферов, собравшихся на дебаркадере и ждущих своей очереди.

Кто-то ответил:

- Наши, со стройки. Гнали на Чуйский тракт. А грузчика только одного дают. Собачья командировка. Вишь, как замаялся. Попробуй разбуди.

Грузовик несколько раз пытался вскарабкаться. Грузчик, соответственно, подлетал в воздух, но не просыпался.

Подложили еще доски. Машина, подпрыгнув, въехала на дебаркадер. Доски полетели в воду. Грузчик полетел вверх, опустился, проснулся, ошалело посмотрел по сторонам, перевернулся на другой бок и снова заснул.

Баржа чуть отошла от дебаркадера. Положили две узкие доски. Последние.

Кто-то командовал:

- Еще один бы грузовик. Тогда на освободившееся место отгоним машины, борт подымется. И будет порядок.

Шоферы зашумели:

- А кто поедет?

- Негде развернуться.

- Без разгона.

- Как раз задние колеса и провалятся.

- Каюк машине.

У борта стоял "ГАЗ". В кузове - железные балки. "ГАЗ" стоял наискось против досок. Надо было как-то ухитриться вывернуть руль. Но где? На досках?

Парень в ковбойке (рукава засучены выше локтей) прыгнул в кабину. В углу рта сморщилась папироса. Застыл за рулем. Ни слова.

Рывком влетел на дебаркадер. Доски с грохотом в воду. Парень не остановил машину, не обернулся.

Шоферы побросали папиросы. Мягкий голос:

- Наш, со стройки. Из москвичей.

- Ну? А герой парень.

* * *

В Москве Люсина мама утром достает из почтового ящика письмо. А, опять этот сумасшедший Вовка!

Она заходит в комнату, открывает комод и кладет к толстой пачке писем еще одно. Мать уверена, что делает доброе дело. Сколько глупостей могла натворить неопытная девчонка, если бы взрослые... не помогли ей. А теперь Люся даже Вовкино имя не может слышать. Обиделась. Вот-вот образумится. Когда выйдет вся дурь из головы - тогда отдадим письма. Сердце матери не обманывает. И Люся сама благодарить будет. Тоже нашла себе героя! Знаем мы таких героев! Правда, Люся еще заглядывает в почтовый ящик, но все, что туда попадает, проходит сначала через руки матери и соседки. Вот так-то.

Мать закрывает комод на ключ и идет на кухню, глухо бормоча: "Грехи наши, грехи".

* * *

Зина прямо с работы зашла в поселковую библиотеку. Потоптавшись у барьера, она обратилась к библиотекарше неожиданно грубым и резким голосом:

- Дайте мне что-нибудь интересное, про наше время. Нет, не о войне. Но о героях. И про любовь.

Зина взяла первую же книжку, что предложила ей библиотекарша, даже не посмотрела на заглавие. Но, выйдя из комнаты, в темноте, между дверьми, она нежно прижала книжку к груди.

По дороге ей встретился Славка Широков. Он шел, накинув рубашку на покрасневшие, сожженные на солнце плечи.

- Зин! - загородил он ей дорогу. Подошел ближе. - Ты чего от меня бегаешь? - и добавил, кивнув на книжку: - В интеллигенты метишь?

И в этих коротких вопросах было ее прошлое, настоящее, будущее. И в этих вопросах Славка спрашивал о себе, намекал на то, что ему известно что-то нехорошее о Зине. И многое заключалось в них, чего нельзя сразу расшифровать, но было очень понятно обоим.

- Иди ты...

Зина спокойно добавила еще несколько слов и прошла мимо Славки, словно его не существовало.

Славка, слывший крупным специалистом в области нелитературных выражений, на этот раз был так поражен, что не нашел ответа.

А Зина пришла к себе в общежитие, поужинала, легла на кровать, раскрыла книгу.

И стала вдумчиво читать.

И уснула на десятой странице.

Первый раз за много дней она крепко спала.

* * *

В Москве на заводе у Люси был обеденный перерыв, Люся заняла стол, и пока две другие девушки стояли в очереди у кассы, Люся говорила с подругой о ребятах, уехавших на стройки в Сибирь. Вернее, говорила Люсина подруга, а Люся поддакивала. Она думала о Вовке, и мысли у нее были мрачные. Между тем подруга, позавидовав уехавшим ребятам (мол, вон как они хорошо устроились, как там интересно, а мы глупые, что сразу не поехали), спросила:

- Ну, а что пишет Вовка?

Вопрос был трудный. Люсе не хотелось говорить, что она не получила от него ни одного письма. А первая - она ни за что не напишет. Значит, или он ее забыл, - что ж, Люся переживет, - или ему плохо. О, это с Вовкой случалось чаще всего. И Люся ответила:

- У Вовки странный характер. Он обладает поразительной способностью выбирать самые плохие места, попадать на самую плохую работу...

За соседним столиком сел Глеб с приятелем. Тот самый Глеб. Мамин любимец. Глеб рассказывал:

- Когда я был в Болгарии, да спрашиваю: как по-болгарски "девушка"? И знаешь как? "Булка"! А я говорю: "Парень", наверное, по-болгарски "батон"?

Приятель поперхнулся и задергался на стуле.

Подруга тихо спросила Люсю:

- Что, Глеб был в Болгарии?

- Да, с делегацией нашего завода. Ведь он же у нас герой-производственник. Впрочем, - добавила она, помолчав, - он...

Подруга вопросительно взглянула на Люсю.

Глеб, почувствовав, что Люся говорит о нем, повторил уже громче:

- Да, так "девушка" - "булка". А я говорю: "Парень", наверно, "батон"?

* * *

Шалин вышел из "большого московского" корпуса, По дорожке к корпусу шли пятеро молодых ребят. Шли цепочкой, в ногу, лихо отбивая шаг. Впереди шел парень постарше, помахивал топориком и насвистывал марш.

- Ну как, плотники? Здравствуй, Иванов!-приветствовал их Шалин. - С работы?

- Так точно.

Не меняя шаг, весело размахивая руками и, казалось, не обращая ни малейшего внимания на Шалина, плотники вошли в корпус.

"Молодцы!" - захотел крикнуть Шалин вдогонку.

Около "женского московского" корпуса Шалин ветретил знаменитую бригаду Матвеевой. Девушки шли обнявшись. Пели.

- Как жизнь, штукатуры? Сто двадцать процентов?

- Сто двадцать пять.

- Так скоро получим булки с хлебозавода. Маша, как у тебя рука, устает?

- Нет. Мастер снял меня с потолка. Перевел на стены. Легче. А вы бы к нам зашли, Владимир Павлович, у нас сегодня концерт. Самодеятельности.

- Так я хоть сейчас.

- Нет, до восьми у нас стирка.

"Да, - подумал Шалин, - молодцы матвеевцы. Все успевают. Таких бы нам побольше комсомольцев".

...........................

(Черт бы побрал этого журналиста. Не мог взять кого-нибудь из шоферов, плотников, бетонщиков, штукатуров. Не разобрался, выбрал Андрианова, написал о нем очерк. И я, дурак, поверил этому очерку, схватился за Вовку и вот до сих пор маюсь. У всех все в порядке. У Вовки одни неприятности, и неизвестно, когда кончатся.)

* * *

Где-то за Омском электровоз вел состав "Москва - Хабаровск". В третьем вагоне ехали молодые строители. Ехали весело, дружно. Играли, болтали, любезничали с девушками, пели песни и т. д.

А в тамбуре стоял паренек.

В его лице не было ничего героического. И глаза обыкновенные, а не "вдохновенно-планперевыполняющие".

Паренек был в потертом пиджачке и в "кепочке-хулиганочке".

И он смотрел на притихшую под грозовыми тучами степь, на темнеющую у самого горизонта тайгу и мечтал о самостоятельной жизни, о подвигах, о горячей работе на важных объектах стройки, о большой любви и о новых городах.

И шли эшелоны с запада на восток.

ГЛАВА XIV

КОМИТЕТ

Сложилось глубокое убеждение, что комсорги только и делают, что заседают, пишут ненужные человечеству бумаги, произносят длиннющие речи и, шляясь по участкам, вдохновляют своим видом строителей.

Странные люди комсорги! И зачем они на свет родились?

И почему-то все забывают, что если у комсорга четыре тысячи комсомольцев, то он за всех отвечает. За всех.

Комсомолец Иван Петров напился и надебоширил в общежитии. Ивана Петрова Шалин и в глаза не видел. Однако начальство встречает Шалина и спрашивает:

- Что это у вас в общежитии происходит?

Как любят ругать комсоргов! Многие готовы без обеда остаться, лишь бы съехидничать:

"А Шалина мы редко видим у себя на участке. Прозаседался!"

Лето. Комитет в разъезде. Кто на учебе, кто в отпуске, кто болен. Осталось несколько членов комитета. А работы прибавилось. Сегодня Шалину надо побывать на четырех участках - проверить, как идет строительство детского сада, зайти в два общежития, увидеть злополучного Ивана Петрова, быть на "летучке" у начальства, разобраться с бригадой бетонщиков (пришли в комитет, жалуются, мало выписали им зарплаты), принять человек десять (у каждого личный вопрос), подготовить воскресник по строительству стадиона.

А вечером заседание комитета. Комитет стройки - это как райком. Прием в комсомол, дело о дезертирстве (значит, исключение из комсомола) и разное.

Спрашивается, сколько Шалиных? Десять? Пятнадцать? Нет, только один. Две ноги, две руки. И одна голова. Маловато для комсорга.

Идеальный комсорг должен бы иметь двадцать ног, ну и хоть четыре головы на первый случай.

Ведь не туристская поездка по участкам.

Надо во всем разобраться, правильно понять, правильно решить. А время? И Шалин, к сожалению, один.

Собачья работа!

Но Шалин любил эту "собачью работу". И чем труднее, чем сложнее и запутаннее казалось дело, тем оно больше увлекало.

Что может быть интереснее работы с людьми? Нет, здесь играло роль не честолюбие (хотя, конечно, честолюбие было).

Каждый человек представлялся Шалину замкoм. Замки бывали разные. Стандартные, самооткрываюшие-ся, с трудным, заржавленным механизмом и, наоборот, открывающиеся ногтем. Иногда попадались такие головоломные замки, ключ к которым подобрать было необыкновенно трудно.

И вот подобрать ключ, уметь направить человека, помочь ему - и составляло работу Шалина. Самое главное - считал Шалин - это понять, почему данный человек делает так, а не иначе. Понять правильно. Тогда в руках ключ.

Иногда требовался ключ не к отдельным личностям, а к целым бригадам, собраниям, участкам.

И Шалин знал, что когда ему надоест искать ключи к людям, когда каждый человек перестанет для него быть Человеком, а превратится просто в одного из безликих комсомольцев с билетом за номером, - вот тогда конец Шалину-организатору.

Вот тогда Шалину придется срочно идти в шоферы или грузчики, проветриться, иначе он рискует стать бюрократом, то есть одним из тех, кого он ненавидел и с кем воевал всю жизнь.

В восемь часов вечера Шалин пришел на комитет. Кроме него присутствовало три члена комитета. И так все в разъезде, а тут еще двое не явились по неизвестным причинам. Этого еще не хватало! Шалин порядочно измотался за сегодняшний день, а тут...

Шалин умел держать себя в руках, и по его лицу никто бы не догадался, что он не в духе.

Шалин пригласил в комнату старшего воспитателя общежитий Дунькина и... Андрианова.

Андрианов был вызван на комитет. Его вопрос разбирался последним, и Шалин рассудил: "Чего парню болтаться так по коридорам. Пусть посидит, полезно".

Вовка, в свою очередь, не знал, зачем его вызвали. Тем более он не понимал этот "ход" Шалина. Но потом Вовка решил, что начальство определенно хитрит. И, оставив эту хитрость на совести начальства, Вовка, внутренне готовый к неожиданному нападению, сам стал наблюдать за начальством.

Началось все с детсада. Вовка навострил уши. Это интересно. Оказывается, комсомольцы стройки после работы строят детсад. Каждый день, по очереди, от участков выходят человек двадцать. Выходят как на субботник. Шалин шутит - дескать, особенно стараются молодожены. Понятно. Вскоре дойдет очередь и до лесозавода? Что ж, выйдем с удовольствием.

Первый член комитета (Вовка дал каждому номер) напал на второго. Первый (Вовка узнал, что фамилия его Пашков) был нескладным, ехидным парнем лет двадцати шести.

Второй (Вовка так и не узнал его фамилии) был белокурым, крупным и, судя по всему, добрым человеком.

Пашков без особого труда доказал, что бригада, работавшая вчера под руководством второго члена комитета, отнеслась к работе формально. Сегодня пришлось много переделывать.

Но второго члена комитета было трудно пронять. Он улыбался и изредка пофыркивал. Когда Пашков кончил, второй член комитета откопал несколько объективных причин и надежно укрылся за ними.

Время заставило перейти ко второму вопросу. Но Пашков злился. Второй член комитета улыбался.

У Вовки сложилось убеждение, что тот не столько прав, сколько перехитрил. Но перехитрил хитро. Не пробьешь. Шалин, кажется, тоже это понял и сказал, чтоб в следующий раз не было объективных причин. Иначе...

И, как ни странно, после первого вопроса Вовка преисполнился уважением к комитету. Члены комитета стали для него не какими-то таинственными, сухими ответственными работниками, а обыкновенными людьми, со свойственными каждому человеку достоинствами и слабостями.

А когда перешли ко второму вопросу (прием в комсомол), Вовка почувствовал даже гордость за то, что сидит вместе с ними и как-то (пускай молчаливо) участвует в обсуждении.

Принимали в комсомол ребят со строительных участков. Ребята волновались и почтительно поглядывали даже на Вовку. Секретари первичных организаций (входящие вместе с кандидатами) смотрели на Вовку с некоторым удивлением, но как на равного.

И здесь, впервые, Вовке захотелось добиться законного права когда-нибудь присутствовать на комитете, решать вопросы, спорить, экзаменовать товарищей, - словом, заседание показалось ему совсем не скучным, наоборот, очень интересным и полезным.

Третий вопрос. Улыбки исчезли. Третий член комитета посмотрел на Вовку. Взгляд его означал: "Приготовься, сейчас дело серьезное". И Вовка понял и, как все, нахмурился.

Круглолицый, подтянутый и, казалось, ни в чем не сомневающийся комсорг пятого участка докладывал: Серегин и Гаджиев сбежали со стройки и прогуляли неделю в Новосибирске.

Собрание участка просит райком (комитет на правах райкома) исключить Серегина и Гаджиева из комсомола.

Вызывают Серегина. Длинный парень. Плутоватый взгляд. Дескать, товарищ (Гаджиев) хотел навестить больную мать. Было у них два свободных дня. Поехали. Он составил Гаджиеву компанию.

Встает Пашков. Наложил начальник участка взыскание? Да? И мало! Это называется дезертирством. В военное время за такие вещи - расстрел. Погулять хотели в городе? В таких случаях всегда вспоминают больную маму.

Совершенно неожиданно голос Пашкова задрожал. Пожалуй, он переживает больше, чем Серегин.

- Гнать таких из комсомола!

Шалин:

- Ваш билет.

Очевидно, билет был приготовлен. Серегин быстро выкладывает его на стол.

Молчание.

Вызывают Гаджиева. Стриженая голова. Губы закушены, взгляд исподлобья. Да, больная мама.

- Так отпуск в законном порядке взять не мог? Ты же не ребенок?

Гаджиев молчит.

- Что за детское недомыслие?

Гаджиев молчит. Вовке кажется, что Гаджиев за эти дни многое понял. Вовке жалко Гаджиева. Парень исправится.

Пашков:

- Гнать таких из комсомола.

Второй член комитета (робко):

- Зачем гнать? Может, выговор с занесением в личное дело?

Голосуют. Большинство за Пашкова.

Шалин встает:

- Ваш билет.

Гаджиев не двигается. Смотрит в пол.

Шалин повторяет:

- Ваш билет!

У Гаджиева совсем бесцветные губы. Все молчат. Минута.

- Ваш билет! - кричит Шалин.

Гаджиев медленно вынимает кошелек, достает сверток, разрывает бумагу, вытаскивает билет. Он держит его несколько мгновений. Резко кладет на стол.

- Не в те руки попал билет! - задыхается Шалин.

Гаджиев резко поворачивается и выходит из комнаты.

Минута в молчании. Комсорг пятого отряда деловито кашляет.

- Как он работает? - негромко спрашивает Шалин.

- Ничего. Хорошо.

- Через несколько месяцев доложите о нем. Пусть потом и кровью заработает билет. Таких надо перевоспитывать.

Комсорг уходит.

Шалин садится. Сдержанным, усталым голосом:

- На лесоскладе в бригаде москвичей дней десять тому назад трагически погиб бригадир Юра Лосев. Это вы знаете. Теперь грузчики выбрали себе другого бригадира, Андрианова (все смотрят на Вовку). Мне это кажется странным. После Лосева - и Андрианов? Я с ним несколько раз разговаривал. Во-первых, по-моему, по его инициативе грузчики однажды бросили работу. Во-вторых, он поддается на панику, легко верит любым самым нелепым слухам.

Все. Вовке ясно, куда он гнет.

Дунькин, старший воспитатель, возмущен. Как, у моих девчонок была паника? Нет, быть не может. Дунькин порывается рассказать о своих бывших воспитанницах из школы ФЗО, которые сначала руки отмораживали, а потом замуж повыходили.

- Не в этом дело, - перебивает его Шалин, - нам надо поговорить с Андриановым, узнать, что это за человек...

"И перевоспитывать? - мысленно добавляет за него Вовка. - Нет, держи карман шире. Раз ты ко мне так, то я... Иди, других перевоспитывай!"

- Расскажите, Андрианов, почему тогда бригада бросила работу?

Вовка угрюмо, но сдерживаясь:

- Я просто встал и пошел. А за мной пошли остальные. Но...

- Нечего сказать, хорош вожак! Да в другую сторону, - перебивает его Шалин.

Вовка несколько секунд смотрит на Шалина - и ни слова.

Третий член комитета, который дружески переглядывался с Вовкой во время заседания, теперь разочарованно спрашивает:

- Андрианов, неужели вы поверили слухам о налете? Испугались?

- Испугался. А что особенного? Вы в городе, над вами не каплет! - с явным вызовом отвечает Андрианов.

Вовке кажется, что Пашков, первый член комитета, готовится произнести: "Гнать таких из комсомола!"

А второй член комитета скажет: "Зачем гнать? Выговор с занесением в личное дело".

Голос Дунькина:

- Скажи, Андрианов, ты видел, как тонул твой товарищ, Лосев? А ты в это время...

Андрианов перебивает:

- А я в это время поплыл от него подальше. Своя шкура дороже!

Дунькин вслух ужасается.

Никто не смотрит на Андрианова. Шалин встает. Шалин хочет сказать... Вдруг Шалин садится. Крепко трет ладонью лоб, глаза, нос.

И, не глядя на Андрианова, очень тихим, неожиданно охрипшим голосом:

- Послушайте, Андрианов. По-вашему, нам делать нечего? Мы не люди? Мы не устали? Что же вы дурака валяете? Представление устраиваете? Ну хорошо... - Шалин взмахнул рукой, но остановил ее на полпути, спрятал руку в карман. - Можете быть свободным!

Шалин собирает бумаги. Андрианов топчется. Сопит, Первые два члена комитета еще ничего не понимают, Дунькин раскрыл рот. У третьего члена комитета в глазах зажглись веселые искры. Взгляд его как бы говорит Вовке: "Я видал немало дураков, но такого, как ты..."

Вовка еще стоит. Он очень хочет поймать взгляд Шалина. Но Шалин упорно роется в бумагах. Вовка неловко поворачивается и выскакивает в коридор.

ГЛАВА X V

МЫ ПОСТРОИМ НОВЫЕ ДОМА

Однажды Вовка прочитал:

"Рабочие стройки, все как один, в ответ на призыв ЦК (упоминалось последнее обращение партии к труженикам сельского хозяйства) с огромным энтузиазмом, с большим подъемом, вдохновленные борьбой за оборачиваемость оборотных средств, совершают свои трудовые подвиги".

Вовка задумался.

Интересно посмотреть на таких рабочих. Они, если и существуют в природе, люди весьма нескромные.

Если он действительно чем-то вдохновлен, то есть хочет работать еще лучше, хочет еще больше дать стране, - он не будет об этом громко кричать. Во время смены - если он отвлечется на посторонние мысли - мало он наработает.

Нет, когда рабочий у станка, - он не сгорает от энтузиазма, не выкрикивает лозунги, не суетится. Он работает размеренно, сосредоточенно, экономно, умело. Он не считает, что этим он совершает трудовой подвиг. Он работает так не потому, что его вдохновила кампания за оборачиваемость оборотных средств.

Скорее он озабочен тем, как лучше выточить деталь, сэкономить время на смене резца. Он думает о том, хватит ли раствора, подвезут ли кирпич, как лучше сложить в штабеля привезенный лес и т. д. И именно эта спокойная, размеренная работа и приводит к тем результатам, что в газетах тут же называются трудовыми подвигами, энтузиазмом масс и прочими дежурными словами.

Попробуй Вовкину бригаду вдохновить лозунгами "энтузиазм, комсомольский долг, патриотизм!" От частого повторения в зубах навязли эти слова, смысл потеряли. Попробуй Вовка так поговорить - сразу выгонят из бригадиров как болтуна...

После гибели Лосева ребята выбрали Вовку бригадиром. Вовке стало и легче и тяжелее. Легче потому, что он как бы замещал Лосева, продолжал его дело. Но Вовка - и вдруг бригадир! Будут ли ребята его уважать?

Как-то на перерыве, когда бригада отдыхала в тени за штабелями, Удальцев затянул - дескать, все на хорошей работе, а мы грузчики, ничего интересного, героического, да и платят средне. А поселок? Десяток-два хороших корпусов, и рядом в хибарах люди живут. Кто же так строит?

Ребята помалкивали. Чувствовалось, что они с интересом ждут ответа Вовки. Раз Вовка старший, Вовка все должен знать.

И Вовка ответил. В общем, он повторял то, что ему в свое время говорил Лосев. Но сейчас Вовке казалось, что он сам до этого додумался, что это его, Вовкины, убеждения.

Вовка сказал: "Да, на складе скучно. Нет авралов, нет аварий. Нельзя совершить что-нибудь исключительное. Обыкновенная работа изо дня в день! Но это и есть главная трудность. Наше место сейчас здесь, на лесоскладе. В шоферы любой пойдет. Каменщиком - красота работа. А вот грузчик! Вот, Колька, где ты проверяешься? (А про себя подумал: а я проверил себя? Кажется, да? Так почему Лосев говорил, дескать, основное у тебя впереди?) И с поселком ты ерундишь! Да, живут у нас люди в хибарах. Но не потому, что мы не строим хорошие корпуса. А потому, что мы еще не успели построить. Понимаешь, не успели построить новые корпуса на месте старых хибар. Но мы построим, понял?!"

И Коля промолчал. Ему нечего было ответить. И ребята сказали: "Верно!"

И Вовка понял: он стал агитатором. И это ему понравилось. Можно убедить любого человека, подумал Вовка, если только говорить по-человечески.

* * *

Однажды в конце смены к Вовке подошел прораб.

- Не расходитесь! С вами хочет говорить директор. Наверно, вам придется еще часок поработать.

Это сообщение не вызвало энтузиазма. Сегодня как раз работы хватило по горло. По самой жаре целый день таскали подтоварник. Очищали территорию склада. Для чего? Эх, сейчас бы искупаться!

- Рабочий класс завоевал себе восьмичасовой день! - пошутил Агай.

- Начальство запуталось, а нам вытаскивать, - огрызнулся Удальцев. Вот, смотрите: начальство!

Директор робко потоптался у штабелей.

- Ребята, я вас не заставляю. Кто хочет - пусть уходит. Но завод в прорыве. Я понимаю, вы сегодня устали. Я подкину рабочих с лесозавода, но... Я вас прошу остаться. Привезли лес, много леса. Если мы отложим на завтра - простой машин. И заводу это обойдется, сами понимаете, в копеечку. На эти деньги лучше построить дом. Словом, я кончил.

Он не кончил. Он, очевидно, еще что-то хотел сказать. Но вдруг махнул рукой, резко повернулся и ушел.

Ребята молча провожали взглядами его долговязую фигуру.

В ворота склада, громко, прерывисто дыша, ввалился первый грузовик.

Удальцев тоже что-то хотел сказать. Со стороны казалось, что он проверяет свои легкие, равномерно и широко раскрывая рот. Наконец Удальцев заложил рукавицы за пояс и поднялся. Ребята не сразу, но довольно быстро встали. Агай надел рукавицы. Остальные держали рукавицы в руках и не знали, что с ними делать. Все смотрели на Вовку.

Вовка сидел. Казалось, что он сосредоточенно размышляет. Но он ни о чем не думал. С первых же слов директора он понял, что надо работать. Лосев бы тоже не думал. Вовка сидел и считал: "Тридцать два, тридцать три... еще одна минута. Отдохну. И все. Шестьдесят!" Он встал. Надел рукавицы. Ребята выпрямились...

- Приветик! - крикнул им жизнерадостный шофер первой машины. - Не волнуйтесь! Хоть до утра, но лес мы вам сегодня привезем! Наша автобаза не подведет!

Грузчики угрюмо молчали.

- Хлопцы, только спокойнее! Поберегите силы! - сказал Вовка.

Сначала Вовка решил: порубили какой-нибудь лесок.

Но машины все шли. Ага, подумал Вовка, наверно, большой бор весь начисто.

К девяти вечера у Вовки промелькнула догадка, что алтайский лес снят на корню и привезен на склад.

К десяти у Вовки сложилось твердое убеждение, что во всей зоне тайги от Оби до Енисея не осталось ни одного дерева.

Бревна были какие-то особые. В два раза тяжелее обычных. И с каждым часом вес их увеличивался.

Солнцу, наверно, опротивело наблюдать эту бесконечную работу. Солнце смылось. Вечер стыдливо накрыл склад темнотой. Лишь черствые бюрократы-фонари, повиснув на столбах, отрабатывали свою смену, равнодушно наблюдая за грузчиками. Даже фары грузовиков и то проняло: ярко все осветив и осмотрев, они быстро закрывали глаза.

Кто кого доконает?

Грузчики бревна или бревна грузчиков? Грузчикам помогали. Пришло несколько человек с лесозавода. Прораб не снимал рукавиц. Несколько раз (когда? - Вовка уж не помнит) Вовка замечал, что тащит бревно вместе с директором.

Каждая машина везла подкрепление лесу. Бревна ехидно улыбались бледными лицами: нас больше! Бревна тяжело лежали на кузове. Бревна укладывались в штабеля. Каждая особь стремилась лечь поудобнее. Она капризничала. Если не нравилось, вертелась и грозила скатиться.

- Вовка, давай!

- Вовочка, взяли!

Кричали ему знакомые и незнакомые ребята. И Вовка чувствовал, что его здесь любят. Он им нужен. Нет, он не подведет. У него две сильные руки. Они уже не уставали, они не могут устать. У него сильные ноги, они все выдержат.

- Вовка, давай!

- Вовочка, взяли?

Какие хорошие ребята! Какие кругом чудесные люди! Как он раньше их не видел? Да, мы победим лес. Лес - это новые дома, это мебель для общежитий, это пол для заводов. У нас на складе много леса. Хватит для стройки!

На складе возник целый город штабелей. Улицы и переулки. Прямо хоть название давай. Улица Удальцева! Переулок Агая! Проспект Широкова!

- Вовка, давай!

- Вовочка, взяли!

И бревна поняли, что им не победить. Поняли и сдались. Они стали легкими. Они сами прыгали на место.

А потом вдруг кончилось.

Шофер завел последний грузовик. Шофер медлил. И грузовик как бы раздумывал. Уезжать или нет? Грузовику здесь понравилось.

- Как? И все? - удивился Вовка.

Прораб стоял, прислонившись к грузовику. Прораб не мог выдавить ни слова. Прораб вынул из-за пазухи часы. Стрелки показывали час ночи.

Кто-то сказал (кто? - Вовка не помнит):

- Завтра приходите после обеда. Отдохните. Здорово поработали, ребята. Как вы выдержали?

И ребята выпрямились. И никто не чувствовал усталости. И Широков сказал:

- А чего нам? Мы грузчики!

И они бодро вышли со склада.

Только поселок был очень далеко. Так далеко он еще никогда не был.

Только дорога была очень неровная. Наверно, вечером специально наделали колдобин.

Только ноги вдруг отказались идти.

Ребята шли обнявшись. Ребята поддерживали друг друга. Вот и поселок. Еще два квартала. Обычно они их пробегали за минуту. За полминуты. А тут кто-то сел. И все сели. Прямо на пыль, на траву, что росла перед поселком. И молчали.

Дома надвинули крыши на окна. Дома не раскрывали глаз. Дома, ничего не подозревая, спали.

Небо было заставлено штабелями созвездий.

Вовка лег на спину. В голове вертелись слова какой-то песни. (Сколько песен развелось! При любом настроении дюжину откопаешь!)

Город спал, гасли огни,

Помнишь, прощались с тобой, одни,

Помнишь прощанье и обещанья?

Где теперь они?

Где ты сейчас, Люська? Эх, Люська, если бы ты знала, как хорошо, как хорошо лежать на траве, раскинув руки! Как хорошо жить на свете!

...........................

Да, Вовка, ты сейчас счастливый. Очень. Запомни, Вовка, чем ты завоевал это счастье. Ты прав, - это высшее счастье, что может быть у человека. Помни это всю жизнь, Вовка.

Ведь найдутся люди (ты, наверно, еще с ними встретишься), которые пренебрежительно, сквозь зубы, будут цедить: "Слыхали мы эти сказки! Перевоспитание трудом. Радость труда! Чепуха все! Труд - удел лошадей!"

Не слушай их. Помни эту ночь. А если будут слишком надоедать, слишком приставать - плюнь им в морду, Вовка!

ГЛАВА XVI

СОБРАНИЕ

Красный уголок лесозавода имел стильную мебель. Шедевром здесь были скамейки, сделанные из толстых, необструганных досок, прибитых к чурбакам. На этих-то скамейках сегодня, после смены, примостились пятьдесят комсомольцев.

Шалин открывал собрание.

Последнее время перед большими собраниями или заседаниями Шалин испытывал чувство какой-то настороженности, словно ему предстояла долгая борьба.

Он помнил, как он сам начинал. На одной конференции он встал и сказал: "Да бросьте вы болтать попусту..." Да, шум был. Потом его выбрали. Он начинал с ломки, он много дров наломал. Наверно, поэтому он сейчас уже секретарь райкома.

Но, выступая, Шалин всегда как бы видел себя в зале. Вот он, молодой парнишка, сидит с товарищами и очень внимательно следит за речью оратора. А оратор - Владимир Павлович Шалин, комсорг стройки. И вот сумеет ли комсорг завладеть вниманием парнишки, увлечь его, сказать ему что-то нужное, полезное, а не просто наговорить общих слов? Повернется ли этот парнишка к товарищам, скажет: "Толковый дядька", - или встанет и звонко крикнет на весь зал: "Да бросьте вы болтать попусту!"?

Шалин открыл собрание. И хоть он это делал в тысячу первый раз, чувствовал себя неловко.

Что думают эти молчаливо сидящие парни и девушки, в куртках, испачканных опилками, древесным сором, маслом станков? Будет ли собрание им полезно, или, расходясь по домам, они равнодушно бросят: "Три часа кошке под хвост".

Дело осложнялось тем, что комсомольский секретарь лесозавода ушел весной в армию. А его заместителя Шалин знал плохо и почему-то мало доверял ему.

Первым выступил директор лесозавода. Директор отметил, что, конечно, на заводе много недостатков, дисциплина хромает и что, мол, надо нам всем и рабочим, и комсомолу, и дирекции - вместе устранять недостатки. Но так как директор вначале наговорил много приевшихся фраз, Шалин заметил, что эти слова пролетели впустую. Их не услышали. Зато, когда директор рассказал, как на лесозаводе встретили москвичей, Шалин невольно улыбнулся. Ну, это директор явно переборщил. Прямо-таки идеальные условия создал.

* * *

У Зины сегодня пропал чудный предлог не пойти на собрание. Обычно приходилось что-то выдумывать, а сейчас действительно болел зуб. Такая возможность - и впустую. Сегодня Зина пойдет на собрание, обязательно.

И вообще, кто сказал, что она плохо жила? Ей нравились и работа (отделалась и гуляй!), и вечеринки с парнями, и песни, что она пела с подружками по вечерам, сидя на лавочке у общежития. И разве плохо посплетничать с девчонками? Или вместе поехать в город и купить кофточку или юбку? Жила и ни на кого не жаловалась.

А потом пришел Лосев. Чем он поразил ее, этот парень? Почему она не может теперь жить, как раньше? Этот разговор в лесу, долгий, до утра, и задушевный.

...А потом воскресенье. Волны, плещущие в лицо, и далекие, страшно далекие берега...

Ее вытащили два человека. Один из них остался там. А другой не может Зине простить этого. Да, она знает, что Вовка о ней думает: мол, из-за нее, дуры, гулящей, пустой девчонки, погиб Лосев.

Но Лосев понял, что она не такая. И Вовка когда-нибудь поймет ее. Она еще докажет...

А пока он сидит в первых рядах, переговаривается с ребятами, на нее ноль внимания. И это человек, лучший друг Лосева, человек, как и Юрка, спасший ей жизнь.

Занятая своими мыслями, она пропустила выступление Шалина, но уловила последние фразы директора.

"Ого, - подумала она, - какие мы хорошие".

Заныл зуб, и Зина уже не слушала, что говорят. Но вот ее внимание привлекли слова девушки-москвички.

- У вас странные порядки. Вернее, нет порядка. Опоздал, допустим, кто-нибудь из старых рабочих. У нас бы его сразу в партбюро, к начцеха. А здесь? Мастер встречает его со вздохом облегчения: "Ох, а я думал, ты совсем не придешь..."

Верно, отметила про себя Зина, только попадет ей потом от мастера.

Ребята вокруг Вовки зашептались. Вовка повернулся к Агаю, и она увидела, что Вовка улыбается.

И ей стало больно. Почему не она на месте Агая? Почему Вовка не к ней обращается с дружеской улыбкой? Именно с дружеской, а не с той улыбочкой, которую она привыкла видеть у ребят, когда те разговаривают с ней на вечеринках...

И Зина не отрывала взгляда от ребят, стараясь понять, о чем там они перешептываются.

Комсомольцы все выступали и, очевидно, говорили что-то очень интересное и правильное, потому что собрание часто смеялось и одобрительно хлопало. И Вовка улыбался и перешептывался с ребятами.

Вот поднялся Агай. Интересно, о чем он будет говорить.

...Так. Зарплата... Приехали, не почувствовали комсомольской организации. Надо вывешивать, сколько каждый рабочий заработал за день. Легко подсчитать. Повысится заинтересованность...

Правильно. Что? Поднимается Андрианов? Так... О чем это он? Зачем это он?.. Ну все, я пропала.

Андрианов рассказывал о порядках в бригаде маляров, о том, что девушки собирают деньги бригадиру, - словом, все то, что он слыхал от нее и Вальки Лаврушиной.

Андрианов сел. Собрание бушевало. Зина не смела поднять глаза и чувствовала на себе десятки взглядов. Вдруг шум смолк. Зина услышала размеренный, хорошо ей знакомый голос бригадира... Вот оно, начинается...

- Уважаемые товарищи! Спокойнее. Здесь маленькая ошибочка. Я понимаю, конечно, ретивость москвичей. Они думают, понимаете, что приехали на голое место, а без них здесь и советской власти нет. Ну, в молодости все бывает. Но к делу, товарищи. Десять рублей с человека? Зачем мне врать, верно, собирали. Но для чего? Чтоб всем, так сказать, отпраздновать получку. Всем вместе, понимаете? Для укрепления коллектива, так сказать. И я думаю, что Андрианов не разобрался. Лезет в воду, не зная броду. И девочки подтвердят мои слова, если только они не хотят заниматься клеветой. Хотя я не понимаю, зачем им заниматься клеветой. Ведь клевета - дело, так сказать, рискованное. А товарищу Андрианову стоит о себе рассказать. Как он устраивает драки в городке...

Удивленные голоса:

- Где драки? Какие драки? Может, девушки нам все объяснят?

"...Болит зуб. Такая была возможность пропустить собрание. А теперь? Влипла. Зачем мне ссориться с бригадиром?"

И вдруг Зина услышала как будто над ухом: "Вот такими, как вы, пользуются всякие подлецы". Перед глазами всплыло злое лицо Лосева.

Зина встает, протискивается между рядами. Нет, надо говорить.

Ропот стихает. Все молча ждут. И Вовка тоже, наверно, на нее смотрит. А как он будет смотреть на нее потом?

Зина подымает глаза и встречается с чистым взглядом бригадира. Она не отводит глаз.

- Правильно. Ты однажды угощал нас. Не всех, а Валю Лаврушину. Четверть стакана ей дал. Не помнишь? А мы помним!

...Можно подумать, что на скамейках сидят не люди, а медведи. Так все взревели...

Она не слышит, что говорит. Она лишь лихорадочно вспоминает: надо сказать о кладовщиках, вечно материалу не хватает, о неправильных нарядах, о выгодной и невыгодной работе... Она вспоминает, а говорит за нее как будто кто-то другой.

Она уже сидит на своем месте. Она только что выступила. Против кого? Против бригадира? Что теперь будет...

Кто это говорит? Ритка? Не может быть!

- Вот правильно, нет у нас никакого соревнования. Подписываем, правда, какие-то обязательства. Но какие? Вот, например: "Увеличить оборачиваемость оборотных средств". Убейте меня, если я понимаю, что это такое...

Выступает бородатый парень, Иван из бригады плотников. А он о чем?

- Совсем за нашими девчонками никто не следит. Что они делают после работы? Кто знает? Только так, один раз в месяц куда-нибудь в культпоход.

А вот москвички приехали, около них все начальство прыгает... Некоторые москвичи, правда, заинтересовались нашими девчонками, да, по-моему, интерес-то у них простой...

...Зине передают несколько записок. И в них одно и то же. "Зинка, молодец!" Кто их написал?

Да, никогда еще собрание не было таким бурным...

Но вот заключительное слово Шалина. Он выходит и привычным взмахом руки смиряет шум.

...Зуб разболелся, вот некстати. Не мог выбрать другое время. Так все прослушаешь...

- Очень хорошее было собрание у вас, товарищи. Скоро устроим еще одно, перевыборное. Так выбирайте в заводской комитет тех товарищей, которые бы не допустили того, что происходит у маляров Ковернева. А о Коверневе мы поставим вопрос. Таких надо не только снимать с должности, но и гнать со стройки. Не место таким здесь.

...Ого, как зуб дергает. Говорят, с острой болью врачи принимают вне очереди.

- Я заметил, что многие здесь товарищи стараются видеть только плохое. Трудности есть, но трудности преодолимы.

Смотрите, мы не начинаем сразу со строительства завода. Нет. Мы сначала сооружаем поселок для рабочих, хлебозавод, кирпичный завод, баню. Пустили бетонный комбинат. У наших строителей должны быть нормальные условия жизни. Вот сейчас многие работают грузчиками. Но очень скоро лучших из них мы пошлем на курсы крановщиков, а потом...

...Кажется, болят все зубы. И голова болит. Счастливые те, у кого ничего не болит. И не понимают своего счастья...

- Чувствуйте себя хозяевами, а не гостями. Что значат разговоры: "У вас..." А вы где? Вы требуете от нас? Хорошо. Но мы вправе требовать от вас. В общежитиях тумбочек не хватает? Останьтесь после работы, сделайте сами. Какие уродины у вас скамейки в красном уголке. Кто их должен сделать? Я? Директор? Нет...

Шалин кончает. Ему хлопают. Конец собранию. Но расходиться не спешат. Около Шалина толпа. Зина видит, как он крепко пожимает руку Андрианову. Слышит:

- Молодец, Андрианов, не ожидал от вас...

Кто-то кладет руку ей на плечо. Зина оборачивается. Широков.

- Зин, если этот тебя тронет, - он намекает на бригадира, - прямо к нам обращайся. Ладно? Что с тобой?

- Зуб болит.

Славка ей сочувствует. Сейчас он смотрит как товарищ. Хороший товарищ. Эх, если бы это был Лосев... И он объяснил бы Вовке, что тот неправ. Что он не имеет права презирать Зину.

Голос Шалина:

- Лакаева!

Зина подходит.

- Лакаева, приходите в поселковый клуб. Мы дело для вас найдем. Там много кружков... Кстати, вот здесь Андрианов предложил. Что, если к вам в бригадиры поставить Петрейко Степу? Он маляр пятого разряда. Парень скромный.

Все смеются. Степа ужасается:

- Меня, к девчонкам?

И все смотрят на Степу и на Зину. А Вовка не смотрит.

...Господи, как болит зуб.

ГЛАВА XVII

ДВЕ ДЕВУШКИ

События походили на революцию. Ковернев был снят. К власти пришел Степа Петрейко. Это привело к массовому подъему демократии. Девчата давали ему один совет за другим. Рабочий день грозил превратиться в митинг. Степу прижали в угол.

Тогда бригадир зажмурился и охрипшим голосом дал команду приступить к работе. Женщины нехотя подчинились. Бригадир раскрыл глаза и вытер лоб.

Работа наладилась. Степа подходил к каждой девушке, спрашивал, помогал, давал советы, разъяснял. В малярном деле Степа был бог. Девчата это скоро поняли и совсем успокоились. Степа тоже успокоился, но, неизвестно почему, продолжал хрипеть.

К концу рабочего дня Степа уже пользовался большим уважением в бригаде. Девчата вздыхали: "Эх, сразу бы нам такого бригадира!" Но, как только дали гудок, Степа исчез. Исчез, словно в воздухе растворился. Напрасно недоумевающие девчата искали Степу. Забегая вперед, можно сообщить, что на следующий день пошли слухи, будто Степа нырнул в какую-то щель, промчался два цеха, перемахнул через забор, взмыленный появился в общежитии и, даже говорят, просидел целый вечер в комнате, опасаясь появления своих подчиненных. Но на заводе всегда было много злых языков, так что за верность этой информации нельзя ручаться.

Во всяком случае, Степа исчез, и девчата, вернувшись в свое общежитие, занялись неотложными делами. А именно: стиркой, глажением, приготовлением ужина, шитьем, штопаньем. Некоторые добродушно выясняли у плиты "ктоскемвчерагулял" и обменивались открытками из серии "люби меня - и буду я твоя" на простые фотографии кошек и причесанных пуделей.

Неожиданно в общежитие заявились старший воспитатель Дунькин и Пашков, тот самый, кого Андрианов окрестил "первым членом комитета". Дунькин, называя почти каждую девушку по имени и бравируя этим перед Пашковым, созвал тех, кто не успел разбежаться, в красный уголок. Пришли. Глядели хмуро на Пашкова. Косились на часы. Ведь еще не успели окончательно выяснить "ктоскемгулял".

Пашков поначалу завел разговор о работе, обнаруживая, как и всегда, тонкое знание производства. Маляры заявили, что бригадиром довольны. Лаврушина открыто посмотрела на часы. Пашков все понял.

- На "пятачок" торопитесь. Гулять с парнями? Ну, а кроме этого?

И пошел и пошел...

- Во-первых, хоть у вас и половина комсомольцев, вся общественная работа девушек - танцевать на "пятачке". И все? Разве в этом заключена вся жизнь? Разве нет ничего другого?

Пашков оглядел девушек. Пока никакого впечатления. Но одна из них, беленькая, ее, кажется, Дунькин назвал Зиной, смотрела на Пашкова каким-то странным, напряженным взглядом. "Ага, забрало", - подумал Пашков и продолжал.

Дескать, есть общественная работа, спорт, кино, театры, субботники, школы, курсы кройки и шитья, драмкружок. Пашков стал рассказывать подробно. Пашков говорил увлекательно. Пашков приводил примеры.

Девчата заинтересовались всерьез. Дунькин достал блокнот, и каждая девушка записалась в один, а то и в два кружка. Дунькин сказал, когда, куда и во сколько приходить. Пашков добавил: "Я думаю, вы не бросите, я сам буду проверять. Вы не пожалеете, всем будет интересно".

Беленькая девушка, та, которую Дунькин назвал Зиной, подошла к Пашкову. Несколько вопросов о драмкружке. И пьесы самим выбирать? И в клубе потом выступать? Как настоящие артисты? Да, Зина очень хочет в драмкружок. Правильно вы сказали, у наших ребят самое главное - погулять с девушкой, а у девушки - погулять с парнем. Правильно.

Пашков ушел из общежития в хорошем настроении. Задание выполнено, беседа проведена, и, кажется, неплохо. Вон сколько человек записалось.

Однако если для Пашкова сегодняшняя беседа была одним из очередных мероприятий, то для Зины она значила гораздо больше. Она вдруг увидела себя на сцене. Недоступной, красивой, далекой. Ей хлопает весь зрительный зал, подруги, Степа, Ширяев, все ее старые знакомые и... Вовка. Да, Вовка, который с удивлением думает: "Так вот она какая, эта девушка! Я ее представлял совсем другой". И тогда Вовка поймет, что Зина - человек, достойный уважения.

* * *

На следующий день Зина пришла в клуб на свое первое занятие в драмкружке. Там она поближе познакомилась с москвичками из знаменитой бригады штукатуров. Она им позавидовала. У них все было легко и просто. Ни тяжелых мыслей, ни крупных неприятностей. Правда, москвички плохо отзывались о своем бригадире - начинает зазнаваться. Вот если бы у них был такой, как Лосев...

В общем, Зина не пожалела, что пришла. Наоборот, она "загорелась" драмкружком. Ей очень понравилась вся обстановка, дружеская, непринужденная, понравился руководитель Павел Петрович, строгий старик, говоривший о каком-то перевоплощении и проникновении в душу героя.

Но впоследствии о своем первом занятии Зина не любила вспоминать, потому что очень скоро в многотиражке строительства появилась заметка о клубном драмкружке. Там подробно описывалось, как несколько девушек (значилась и фамилия Зины) впервые пришли на сцену, как они с душевным трепетом читали свои первые роли, как восторженно блестели глаза девушек при упоминании Павлом Петровичем огромных задач искусства и т. д. Заканчивалась заметка упоминанием о возросшем культурном уровне нашей молодежи и предположением, что за этими девушками последуют многие другие и возникнут новые кружки.

Зина два раза прочла про "душевный трепет" и решила больше не ходить в клуб. Но прошел день, заметка забылась. Правда, Рита еще бегала по общежитию, совала всем газету и хвалилась. "Про Зинку здесь сказано". Но самой Зине было уже безразлично. Пусть себе пишет что угодно, она кружок не бросит.

И опять же не потому, что ей очень понравилась та незначительная роль, в которой она должна была попробовать свои силы. Существовала еще одна причина. Возвращаясь после работы домой, Зина совершенно случайно услышала отрывок разговора.

- Эх, законная была вечеринка, - вспоминал опять о той вечеринке Славка Широков. - Жалко, что ты с нами не пошел. Правда, сейчас девчонки что-то серьезные стали. Особенно одна... Да, впрочем, о ней разговор особый.

- Давай соорудим в это воскресенье что-нибудь в этом роде. Все равно делать нечего. Но не так, чтоб очень, а слегка, ладно?

Дальше Зина не разобрала. Она вышла из-за штабеля и посмотрела вслед Широкову и Агаю. Ясно, что они не заметили, иначе бы Славка замолчал.

...Зина дальней, окольной дорогой шла в общежитие. Было над чем поразмыслить. Она знала, что ребята считают, дескать, лет до тридцати можно нагуляться вдоволь, а потом уже - жениться и остепениться. А как же девушкам? Тоже ждать тридцати? Взять хотя бы ту вечеринку. Наверное, у ребят остались хорошие воспоминания. Наверное, всем было весело. Может, так и должно быть? А у нее просто тогда было плохое настроение, и поэтому все казалось грязным и противным. Может, пройдет? Когда-нибудь она сыграет на сцене себя, Зину. И все будет как тогда - весело, шумно... здоровый отдых. Но она сыграет так, что ребята поймут, какие они бывают скоты. Вот пусть посмотрят, какие они на самом деле, - призадумаются.

И ей - странное дело - все время представлялось, как она бьет малярной кистью по лицу Славку Широкова, а он, измазанный, страдальчески корчится.

* * *

По "Бригантине" ползет клоп. Вот - только этого не хватает для полного счастья!

Люся быстро стаскивает туфлю... На репродукции пятно! Люся срывает репродукцию. Чуть не плачет. Вовкин подарок.

Сумасшедшая квартира. Когда все это кончится? После работы Люся имеет право на отдых? Поменяться? С кем? А мать?

У матери редкий талант. Она любит дочь. Любовь выражается своеобразно. Люсе дают советы, наставляют и указывают, как жить. Еще немного такой любви, и Люся повесится. Во всяком случае, сбежит из дома.

За стеной крик. Ну хоть бы раз, ради оригинальности, несколько спокойных вечеров...

Сейчас придет мама. Люсе долго будут разъяснять, с кем она должна гулять, как себя должна вести, как уберечься от парней и т. д.

Мать скажет: "Вот, когда я была молодой..." - и в сто первый раз воспоминания молодости.

Попутно мама обзовет Вовку мерзавцем. Люсе скажут, на какие кинокартины ей можно идти и на какие нет. Мама находит их безнравственными, хулиганскими, например такие, как "Скандал в Клошмерле".

Конец маминых поучений известен: Люсю вырастила мама (причем долго рассказывается, чего это маме стоило). Поэтому Люся должна быть опорой матери на старости лет. А для этого ей надо выйти замуж за приличного человека, чтоб мог семью содержать, а не шалопайничать.

Как ни странно, но с этим Люся согласна. Хватит. Из дома надо уходить. Она уже самостоятельный человек.

Но куда?

Мама, конечно, скверная, но она готовит обед. Мама, конечно, несознательная, но она стирает, она ухаживает за Люсей, когда та больна. В общем, по-своему мама хочет Люсе хорошего.

Нет, это, конечно, мещанство. Надо уехать в новые места, в степи, в палатки, плюнуть на уют... На год. На два. На всю жизнь? Нет! Надо пожить по-человечески.

Надо купить "дуст". От соседей клопы.

Эх, Вовка, зачем ты уехал? Мне же трудно! Разве ты мог уехать? И чего ты не пишешь? Ждешь, когда все будет хорошо? Не верю, чтоб с тобой это случилось. Или тоже оригинальничание?

Оригинальность хороша понемногу. Но всю жизнь? Вовка, мне нужен... да, да, не смейся, солидный муж, который не убегал бы от меня за четыре тысячи километров. Вот я готовлюсь в восьмой класс. Прочла "Горе от ума". Там сказано, дескать, если любит кто кого, зачем уезжать далеко. Вот.

И сейчас ты уехал от меня. А что будет потом?

Ну я с тобой не поехала. Ну что, плохо? Нет. Я же не фифа, не стиляга. Я работаю на заводе. Я готовлюсь в вечернюю школу. Я в драмкружок записалась.

Зачем ехать туда? Через год возвращаться - неудобно. А всю жизнь или десять лет (моя молодость), - нет!

Я же видела женщин, работающих на стройке. Квадратные, красные, огромные руки, обветренное лицо. Ты скажешь - вот выдумала. Но я видала таких! И вдруг стану такой же? А девушка по-болгарски - булка! Понимаешь? Ты учти, что немало других на меня обращают внимание.

Ты мне не пишешь. Оригинальничаешь? А я не могу дома. Мне надо уйти. Но до Глеба ближе, чем до тебя. Девушка по-болгарски...

Вовка, милый, о чем я думаю! Не верь этому. Я же люблю тебя. Если бы ты меня любил, ты бы вернулся. Или напиши мне, дай адрес - я приеду. Приеду. Я не выйду замуж за Глеба. Не давай мне выйти за него замуж. Как я запуталась. Четыре тысячи километров! Ужас. Вовка, я хочу быть с тобой. Я куплю новую "Бригантину", вставлю ее в рамку и повешу над своей кроватью.

...........................

А в Москве много бульваров. И по вечерам, когда гасят свет и спадает жара, - на каждой скамейке пара. И в темных парадных стоят парочки. И слышится смех и звуки поцелуев...

Но она тебя любит, это ясно. Понимаешь, еще любит. Только плохо, что она - красивая. А ведь ты... ты понимаешь, что я хочу сказать? Увы! Что поделаешь. Но она тебя еще любит.

Вовка, чем это все кончится?

ГЛАВА ХVIII

КТО ЗДЕСЬ ХОЗЯИН?

Сто седьмой корпус. Ждут приезда ленинградцев. А пока по-прежнему девять москвичей живут в двух комнатах.

Субботний вечер. Дежурные готовят ужин. Широков и Андрианов рубятся у "большого московского" в волейбол.

Агай, Удальцев и Степа с таинственным видом сидят возле тумбочки. Удальцев в середине. Готовится писать письмо. Удальцев беспомощно смотрит на Агая.

- Как начать?

Агай долго думает.

- Пожалуй: "Здравствуй, Люся!"

- Верно!

- Вот здорово!

- У Толика котелок варит!

Удальцев пишет.

- А дальше?

- "Молодая ты, а дура!" - предлагает Степа.

- Вежливее, Степа!

Степин вариант дружно забраковывают. Начинают так: "Пишут тебе товарищи Володи Андрианова..."

Через полчаса письмо написано. Адрес завода. Степа бежит к управлению. Там почтовый ящик.

Удальцев идет к Петьке в комнату, включает радиолу, ставит "Карусель". Прибегает Петька, снимает "Карусель", ставит "Белую березу". Петька не выносит фокстротов. Только он уходит - опять "Карусель".

Петька сдается и начинает со Степой гоняться за мячом вокруг корпуса. Имитация футбола.

С наступлением сумерек возвращаются Широков и Андрианов. Андрианов ругается:

- Сколько раз я тебе говорил: больше двух минут мяч в руках не держать. Сплошные захваты. Потом - стоит, руки в карманы. Ты бы лег поспать. И вообще, нашей команде почему-то стоило большого труда перекинуть мяч через сетку. А попасть на площадку? Ну просто невозможное дело. Еще бы: мяч круглый, а площадка квадратная.

Агай спрашивает:

- Проиграли?

Широков показывает на Вовку:

- Все из-за него!

Вот попробуй разберись, кто из них прав.

У общежития Степа и Петька продолжают резвиться с мячом.

- Кончай, пошли мыться.

Моются, гладят брюки, одеваются, наводят блеск на ботинки.

- Ребя, только по-тихому, - предлагает Удальцев, - разобьем "Белую березу"? Невозможно. Раз десять в день заводит. Хоть на стенку лезь. Слышите? Что я говорил! А сейчас плясать начнет. Точно.

Разговор обрывается. В дверях Дунькин, старший воспитатель.

- Привет рабочему классу. Танцевать собрались? Дело. Сам, помню, в молодости грешил. Были дела. Да... Не надоело еще? А? Айда, хлопцы, в клуб, на лекцию. Знатный лектор приехал.

- У-у!.. О чем лекция?

- Интереснейшая, хлопцы, лекция: "Образ советского молодого человека в литературе". Это про вас. А после кино.

- Когда начало?

- Да через пять минут. Скорее.

- Нет, кино когда начнется?

- Э, кто не будет на лекции, в кино не пустят.

- А-а! Ну ничего, завтра посмотрим.

- Нет, айда, хлопцы, на лекцию. Хлопцы, вы умные, образованные, в вечернюю школу пойдете...

- Тем более. Осенью школа. А зачем сейчас?

Выручает Широков:

- Мы, конечно, с удовольствием. Да дельце такое... Мы на танцы девчонок пригласили. Из той бригады маляров. Помните, с лесозавода? У нас шефство над ними.

- Хорошо. Вы их с собой возьмете.

- Что вы! Обидятся. С ними надо осторожно. Мы их поначалу книжками интересными, легкими снабжаем. "Граф Монте-Кристо", "Всадник без головы". А вы хотите сразу лекцией оглушить.

- Что они, не поймут?

- Куда им! Четыре класса... Мы их постепенно, на следующую лекцию. Подготовим.

- М-да... Ну хоть кто-нибудь пойдите. Неудобно все же...

- Хм... Кто-нибудь. Во!! Степа! Он пойдет. Он толковый у нас. Нам потом расскажет.

Все рады и, несмотря на отчаянное сопротивление Степы, вытаскивают его к двери. Степа умоляет.

- Нет, ребята! - останавливает Агай. - Не выйдет. Степа их бригадир. Нельзя подрывать авторитет.

- М-да! - вздыхает воспитатель. - Ну, а в следующий раз?

- Конечно! Прямо с девчонками, - успокаивают его.

- Ладно, только чтоб...

- Конечно!

Дунькин исчезает. Подходят девчата. В первой комнате на окно выставляют радиолу. Ребята выскакивают на улицу.

Андрианов разлегся на кровати, смотрит в потолок. Культурная обстановка, танцы, да еще на лекцию нас приглашают...

В окно лезут звуки танго. На улице плещется смех девчонок.

Оказывается, Степа не ушел. Степа рассматривает "Девятый вал".

- Ишь ты... Вот это да... Потонут... Как же это так?

- Да так, Степа. Понимаешь, было такое время, были парусные корабли, бригантины. Плавали на них флибустьеры и авантюристы. По-нашему разбойники. Тонули, погибали. Но жизнь у них была интересная. Ничего они в жизни не боялись. Ничего не боялись потерять. Значит, для них было открыто будущее. "За презревших грошевой уют". Не могли они жить без моря, без опасностей. Ты спроси лектора, он это романтикой назовет... И песня у них была. Кончалась так:

И теперь, и в радости и в горе,

Стоит чуточку прикрыть глаза,

И увидишь, как в далеком море

Бригантина поднимает паруса...

Ты сейчас выругаешься? Куда? К матери? Слушай, Степа, зачем ругаешься? Ты нарочно на себя напускаешь - мол, не трогайте меня, вот я какой. Да здесь все свои...

Степа молчит.

В окно лезут звуки танго. На улице плещется смех девчонок. Андрианов встает с кровати.

- Вовка, научи меня танцевать...

- Степа, я не смогу. Нет, я попробую, но лучше попроси кого-нибудь из девчат. Не хочешь? Нет, мы осторожно, по-тихому! Идем.

* * *

Из радиолы кто-то тянет:

В небе светят звезды золотые,

Ярче звезд очей твоих краса-а-а...

Только у любимой могут быть такие...

- Синие в полосочку глаза! - поет над ухом Агай. Танцует он неумело, сбиваясь с такта. Но хорошо, что темно и никто этого не видит.

- Зина! - начинает Агай.

- Что?

- Я тебе на ногу наступил, извини.

- Да?

- Зина, может, ты не хочешь со мной танцевать?

- Что ты? Только подойдем поближе к окну. Там ровнее площадка.

Ярче звезд твоих очей краса-а-а...

Только у любимой могут быть такие...

Рыжие в полосочку глаза!

поет над ухом Агай.

Широков отзывает Вовку. Широков очень интересуется, почему Вовка бегает, как выражается Широков, от Зины. Широков уверяет, что Вовка неправ.

- Я это знаю, но тут совсем другое дело. Я бы рад к ней подойти, но не могу. Как-нибудь мы с тобой поговорим.

Андрианов подходит к Рите. Он крепко держит Степу и уговаривает Риту поучить танцевать ее непосредственное начальство. Но непосредственное начальство шмыгает носом, угрюмо озирается и норовит выскользнуть из Вовкиных рук. Рита удивляется. Степа на работе такой умный, а на танцах? Фу! Степа уныло вздыхает: лучше бы он пошел на лекцию.

- Вова, можно тебя на минуточку?

Незнакомый и в то же время странно знакомый длинный парень подчеркнуто вежливо извиняется перед Ритой и отводит Вовку к ограде. Там еще несколько человек. Наверно, волейболисты хотят договориться о встрече?

- Вова, у нас с тобой старые счеты. За себя, помнишь? И за Ковернева.

Ах, вот что!

Длинный парень эффектно размахивается. Вовка мгновенно наносит несколько ударов. Он видит, как перекосилось лицо длинного парня. Но Вовку толкают сзади. Вовка падает.

Когда он встает, потасовка идет вовсю. Из окна общежития прыгает Степа. В руке у него топор. Он подбегает и протягивает его Вовке.

...Их больше.

Наших бьют!

Вовка бросается в середину.

- А ну, разойдись!

Драка прекращается. Обе стороны тяжело сопят. Наконец кто-то из пришедших спокойно говорит:

- Хорошо, раз вы с топором, мы тоже завтра. Хоть милицию зовите, мы с вами рассчитаемся. Андрианов, запомни. Расхозяйничались. Мы покажем - кто здесь хозяева. Официально предупреждаем.

Они все разом поворачиваются и исчезают в темноте. Подбегает Зина.

- Ребята, это бандиты. Они приведут с собой настоящих уголовников. Я их знаю. Может, я с ними поговорю?

Ребята хорохорятся. Что мы, испугались? Но вообще не весело. Какие сейчас танцы! Все собрались в кучу. Обсуждают. Вовка чувствует, как у него под глазом начинает светиться фонарь. А где Удальцев? Пойдем поищем.

Они идут к клубу. Навстречу валит народ. Значит, кино кончилось. Удальцева нет.

- Ну как, хлопцы, повеселились?

Кто это? Шалин и Дунькин.

- Повеселились.

- Зря на лекцию не пошли. Хорошая была лекция.

- Владимир Павлович, а у нас нет комсомольских патрулей?

- А что?

Нет, Вовка ничего ему не расскажет. Вовка злопамятный. Опять скажут испугались.

- Да так просто.

Шалин разъясняет, что вообще есть комсомольские патрули, иногда по воскресеньям дежурят: вас пока туда нельзя. Вы еще очень горячи. Но ничего, когда-нибудь дойдет и до вас очередь. Шалин желает спокойной ночи.

"Спокойной ночи". Вовка сидит на койке... Что делать? Драться топором? Может, молчать? Может, больше они не придут? А то ведь прирежут.

Рядом пустая, аккуратно застеленная койка. Там уж целый месяц никто не спит. Человек, который спал на этой койке, как-то сказал: "Такими, как вы, пользуются все мерзавцы".

Нет, Юра, Вовка стал старше.

Андрианов делает знак Агаю и уходит в коридор. Толик выходит за ним. Почему-то Вовка вспоминает: "Покажем, кто здесь хозяева". И в памяти всплывает московский переулок, двор, Хирса. У ребят в переулке Хирса чувствовал себя хозяином. Долго. До тех пор, пока его не арестовали.

И еще одно воспоминание. Как-то случайно он увидел, что в глухом закоулке несколько хулиганов окружили парня. Они стояли спокойно, курили. Парню приказывали: лезь на стену. И парень плакал, но лез.

ГЛАВА XIX

ВОВКА - ФИЛОСОФ

Утро вечера мудренее. Какой дурак это сказал?

Утром военный совет в 107-м корпусе.

Колька лежит на кровати.

- Я же говорил! Я давно говорил...

Больше от него ничего не услышишь.

Степа делает важное лицо. Это у него не получается, Он поглядывает в окно. Хочет на реку.

Петя рассудителен.

Славка ходит по комнате. Агай и Вовка сидят в углу и усмехаются. Сговорились, что ли? Переглядываются.

Ничего нового не придумаешь. Забивать окна?

Молчание. Тягостное.

Колька:

- Вот прислали. Разных слов наговорили. Комсомол. Шалин. Ему хорошо, сидит в городе...

Вовка поддерживает:

- Правильно. Безобразие. Что у нас за комитет? Шалин сидит в воскресенье дома, вместо того чтоб ходить за Колькой, думать за него.

- Вытирать им нос! - вставляет Агай.

- А милиция. Милиция на что смотрит? Бездельники. К Удальцеву милиционера для охраны...

- Двух или взвод! - добавляет Агай.

- Может, объявление дадим? Требуется сторож военизированной охраны.

- И воспитательницу из детского сада. У нас комсомольцы маленькие, слабенькие...

Колька недоуменно озирается.

Славка бледнеет.

- Что же делать?

Агай смотрит на Вовку.

- Мы лично на реку? Кварц принимать, да?

Славка неуверенно:

- Но нас мало!

Колька еще ничего не понимает.

Агай (безразлично):

- Ну, Вовка, идем? Солнце, говорят, полезно до часу.

- Слава!

- А вы со мной пойдете?

- Куда?

- К нашим, в большой корпус.

- Ты смотри, все-таки додумался. Обидно, конечно, до часа кварцевые ванны - самые полезные... Идем, все!

Дальше события развивались обыкновенно. "Большой корпус" собирался смываться на реку. Вовка попросил ребят задержаться. Неохотно остановились. Обступили. Вовка стал на крыльцо. Прямо как митинг. Так-то и так-то, давайте организовывать комсомольские патрули.

Дружный смех.

- Ну вот, выдумал.

- Тебя уже разукрасили, а ты все рвешься!

- Пускай Шалин этим занимается.

- Правильно, он за это деньги получает.

- Куда нам.

Вовка оборвал шум. Рассказал, что вчера произошло. Вовка с "фонарем" внушал уважение. Потом все же "знаменитый" грузчик. Ребята замялись. Вышел один из бригады бетонщиков. К его товарищу придралась шпана. Грозили. Считают себя здесь хозяевами. Кто здесь хозяева, они или мы - комсомол? Вышел другой, от каменщиков. А вот у нас недавно...

Настроение резко менялось. Рыжий приземистый парень (из шоферов) швырнул сверток в окно, вбежал в корпус и через минуту появился с охотничьим ружьем.

- Где?!

Успокоили. Вовка снова завладел общим вниманием.

- Надо связаться с местными комсомольцами, с членами комитетов строительных участков. Я слыхал, что они практиковали комсомольские патрули.

Половина разбежалась "связывать".

Остальные поснимали с себя рубашки.

Загорали.

Небо было скучное, без единого облачка.

Загорали.

Надоело. Посыльных все не было.

Наконец появились первые. Народу становилось все больше. Разбились на кучки. Обсуждали.

Местные:

- Положим, ваши тоже иногда ведут себя так, что...

Москвичи:

- А мы что, спорим?

А связные все прибывали. Ну и "навязали". Откуда столько?

Кто-то из демобилизованных гаркнул:

- Батальон, слушай мою команду!

Вдруг:

- Миша пришел!

Смолкли. Андрианов узнал молчаливого третьего члена комитета.

Мишу окружили. Начали объяснять хором. Рыжий шофер (тот, что бегал за ружьем) пробился вперед.

- Ребята вам верно сказали. И вообще, вы знаете, что даже на "пятачках" бывают драки. Некоторые наши тоже хороши, напиваются и... Все равно будем патрулировать. Вы не имеете нам права запрещать...

Миша закурил, затянулся.

- Интересно, а почему я должен запрещать?

Сзади кто-то крикнул "ура". Миша продолжал:

- Сейчас вы все идите на реку, купайтесь. От каждой бригады останется по одному. Актив тоже остается. Мы разработаем план, время, наметим группы. В семь часов общий сбор у комитета. Понятно?

От 107-го корпуса остались Вовка и Широков.

* * *

Их долго не было. Ребята уж хотели уходить, когда Широков появился.

- А где Вовка?

- Он с Зинкой.

- А-а... - У Кольки сделались масленые глаза.

- Нет! - сказал Широков.

- А ты почем знаешь?

- Знаю.

- Почему?

- Да он со мной долго говорил. Все о ней.

- Что он говорил?

- Да разное.

- А все-таки?

- Ну... дескать, ты, мол, сам гулял по бабам. Но это, мол, были конченые бабы. А Зинка другая.

- Ну? - сказал Колька.

- Да, другая. Вовка говорит, что ей надо помочь. Она, говорит, видела только один путь в жизни. А больше она ни о чем и не знала. А теперь она становится человеком. Надо ей помочь. Надо ей начать жить настоящей жизнью.

- Ну? - сказал Колька.

- Я ему говорю: "Что она, срочно перевоспитается?" А Вовка засмеялся, - говорит, это в книгах только так бывает. А в жизни не так все просто. Но Зина должна найти для себя смысл жизни. Чтоб жить по-настоящему, надо что-то сильно любить, что-то сильно ненавидеть, надо...

- Ишь куда загнул, - удивился Колька. - Вовка стал философом.

Широков посмотрел на ребят и усмехнулся. Ребята согласны с Вовкой, но такая уж привычка не говорить хороших слов вслух.

- Ну, а дальше? - спросил Колька.

- Дайте искупаться человеку.

* * *

Чем окончился этот день? Вовке опять не повезло!

Хоть на активе Вовку выбрали начальником штаба комсомольских патрулей; хоть приехал Шалин и извинялся перед Вовкой за свою ошибку; хоть капитан милиции благодарил Вовку за инициативу, - нет, Вовке не повезло.

Вовка не захотел сидеть в штабе. Он пошел с группой. Поздно вечером узнали, что бетонщики задержали трех пьяных дебоширов. Но Вовкина группа...

На волейбольной площадке никто не ругался. На "пятачке" Вовка никогда еще не видел более галантных кавалеров. Вовка подошел к баракам тех, с кем 107-й корпус дрался в субботу вечером. (Эти дома показала Зина). Но там как-то подозрительно рано улеглись спать, а те, что бодрствовали, мирно играли в домино и смотрели так ангельски невинно, что Вовка усомнился: они ли это. Вовка понял, что на стройке работает беспроволочный телеграф.

И так весь вечер. Под конец Вовка буквально молил: ну хоть кого-нибудь бы ограбили. Ну пристали бы к девушке. Ну сняли бы часы. Ну хоть бы просто кто-нибудь подрался.

Куда там! Что такое не везет и как с ним бороться?

ГЛАВА XX

БУДНИ

На активе Вовка сказал: "Дайте мне неделю, и я очищу поселок от хулиганов".

Что особенно запомнилось Вовке из тех дней?

Вечер. Он идет с патрулем по Северному поселку. Вдруг за углом громкая ругань. Вовка останавливает ребят.

- Я свистну, ждите меня.

Вовка поворачивает за угол. Вот они, голубчики. За своим основным занятием. Очевидно, подвыпили. Пристали к какой-то паре. Парень сжимает кулаки, но девушка держит его за руки. Парень закусил губу от обиды. Но, конечно, понимает, что их четверо. А те издеваются и провоцируют. Вовка подходит. Вежливо:

- Бросьте, ребята.

Как и следовало ожидать, его посылают к маме.

- Ну, что он вам сделал?

Вовке советуют не соваться. Вовка по-хорошему.

Обступают Вовку. Спрашивают, хочет ли он получить в зубы.

Вовка бесится, но внешне очень спокойно говорит: дескать, что если вы пойдете с девушкой и к вам пристанут...

Говорить не дают. Один из них смазывает Вовку по лицу. Вовка спокоен.

- За что? Я вам ничего плохого не сделал.

Смеются. Вовке ставят подножку. Не удается, ударяют по ноге. Вовка отскакивает. Свистит.

Метод морального воздействия отступает на задний план.

* * *

"Дайте мне неделю, и я очищу поселок". Эту фразу Вовка вспомнил, когда лучшие рабочие-москвичи ехали на машинах на вокзал встречать ленинградцев. По дороге Вовка с удивлением рассматривал маленькие уютные домики с палисадниками, небоскреб элеватора, трубы заводов. Ого, как в городе много заводов! А Вовка раньше ломал голову, что здесь люди делают. Увлеченный наблюдениями, Вовка и не заметил, что в машине оказалось много "зайцев" со стройки, которые тоже хотели встречать ленинградцев. Вовка несколько раз ловил почтительные, даже несколько подобострастные взгляды двух ребят. Когда все соскочили с машины, ребята неуверенно подошли к Вовке и протянули руки.

- Здравствуй, Вова.

Вовка пожал им руки, удивился. Он не помнил этих ребят. Потом бригадир бетонщиков ему напомнил: "Однажды мы задержали нескольких пьяных. Так вот это - из тех".

Вскоре произошло очень важное событие. На отчетно-перевыборном собрании лесозавода Вовку (во всяком случае, неожиданно для самого Вовки) избрали секретарем комсомольской организации.

Через неделю Шалин вызвал его к себе. Расспросив подробно о комсомольских делах лесозавода, Шалин сказал, что набирает на курсы крановщиков. Участки выдвигают лучших рабочих. Лесозавод выдвинул Вовку. Шалин сказал, что крановщик - это очень хорошая специальность, чтобы Вовка решал в течение недели, а общественной работе это не помешает.

- Вообще я очень хочу в крановщики, но мне придется бросить работу на складе, - сказал Вовка.

- Да, но что делать? - И, помолчав, Шалин спросил совсем другим голосом: - А от нее есть письмо?

Вовка понял и смутился. Да, есть. Пишет, что собирается уходить из дома. Пишет, что собирается приехать к Вовке. Пишет, что, наверно, в следующем письме обязательно сообщит, каким поездом выезжает. Она не получала моих писем потому...

Вовка рассказал почему.

Через несколько дней Вовку пригласили на заседание парткома лесозавода. Обсуждались производственные вопросы. Вовка впервые в жизни присутствовал на собрании коммунистов. До этого (по отчетам в газетах) Вовка представлял, что на партийных собраниях люди выступают только так: "Мы все, как один..." Нет, перед ним сидели простые рабочие, которые без лозунгов, по-деловому обсуждали план. Парторг сидел в светлой ковбойке и серой спецовке в конце стола. В середине совещания кто-то позвонил, парторг долго, тихо разговаривал по телефону, потом положил трубку и устало произнес: "Дай бог нам выполнить план". Потом парторг непосредственно обратился к Вовке:

- Комсомольская организация должна запомнить, что для нас самое главное - лес. Стройке не хватает леса. А рабочих надо обеспечивать жильем. Я понимаю, что для москвичей на складе работа кажется грязной, тяжелой, неинтересной. Что ж, постепенно мы вас всех переведем на другие специальности или пошлем учиться на курсы. Но сейчас вы нам очень нужны.

В этот же день Вовке на складе сказали, чтобы он подобрал одного грузчика для рейса в Каш-Агач. Предупредили, что поездка утомительная и трудная. Так что парня надо надежного.

Ночью Андрианову приснился бог. Бог почему-то сидел в парткоме лесозавода. Бог был в светлой ковбойке и в серой спецовке. Бог выглядел очень усталым, звонил по телефону и ругался с отделом снабжения. Бог сказал, что сейчас тяжелое положение с лесом. Все ангелы брошены бригадирами на склады, ибо бригадирами могут работать только ангелы. Потом бог стал молиться самому себе: "Дай бог нам выполнить план".

ГЛАВА XXI

КАК БЫЛ НАПИСАН ОЧЕРК

Шалин хмурился. Перед ним сидел один молодой человек из одного московского журнала и скреб в своем толстом блокноте.

- Нам нужен идеальный герой. Чтобы был примером для молодежи, чтобы, прочтя о нем, все поехали на стройки.

"Вот принесла его нелегкая на мою голову, - вздыхал Шалин, - не успею на первый участок. Но что делать? Печать тоже идеологическое оружие воспитания масс".

Все время отрывали звонки. Раз Шалин бросил трубку и сказал:

- Да у нас на стройке у комсомола тьма работы. Здесь уж не схалтуришь.

И журналист, по молодости лет искавший в каждом слове собеседника намек на себя, понял так: это не то, что у вас, писак. И стал оправдываться.

- Мы тоже вам помогаем. Вот вы говорили мне про девушек из Москвы, штукатуров. Но я о них еще в Москве в одной из центральных газет читал. И здесь, в городской газете, читал, и в строительной многотиражке опять же про девушек-штукатуров. Но у них все хорошо, они очень довольны. Но... как вам сказать... нет ли чего-нибудь другого, не избитого, а?

Шалин задумался.

- Ну, кого вам другого... У меня четыре тысячи. Ну, вот чудные ребята из сто седьмого корпуса. Про них еще нигде не писали. Был у них сначала Юрий Лосев... Да, он погиб. Ну, есть там еще Николай Удальцев. Ничего примечательного с виду. Но всегда нужно в душу человека заглянуть. По-моему, он хороший товарищ, настоящий комсомолец, ничего не испугается.

Шалин осекся, он вспомнил, что плохо знал Удальцева.

- Да, так Вовка Андрианов...

Шалина прерывал телефон. Шалин думал об участках. Разве быстро все объяснишь?..

- Да, так Андрианов. Знаете, как он мне представился? "Вовка Андрианов - семьдесят два килограмма". Потешно, правда? По-моему, это был неустойчивый элемент, верил всяким слухам. Но мы его вызвали на комитет, поговорили, перевоспитали. Вообще здесь долгая история... Ну ладно, неважно. Он на комсомольском собрании выступил против одного негодяя. Там бригада девушек-маляров... "Девицы-красавицы". Да. Ну, в общем, например, была в этой бригаде одна, Зина Лакаева. Скромная, чистая, тихая девушка. Вот бригадир пользовался их неопытностью, брал с них взятки, но ребята, москвичи, помогли девушкам. И вот эта Зина, как и полагается нашей передовой комсомолке, выступила на собрании и смело разоблачила гнусного пройдоху, пробравшегося в бригадиры. Вернее, помогла Андрианову разоблачить бригадира. И вообще Зина стала очень активной. Недавно в драмкружок записалась. Вот... Да, так Андрианов... Представьте, какой был вначале трудный парень! А теперь его отметили как лучшего рабочего, перевели на курсы крановщиков. Да, он у нас был начальником штаба бригадмила. Ликвидировал всех хулиганов в поселке в неделю. Теперь он секретарь комсомольской организации лесозавода...

Как просто все получалось!

Шалин это чувствовал. Но ведь в общем-то все это правильно. Он чувствовал, что, будь здесь Вовка, он встал бы и сказал: "Да бросьте вы болтать попусту".

Но журналист был в восторге.

- Это отличный материал. Как раз для моего очерка. Получается очень интересный, главное оригинальный, сюжет. Сначала парню было трудно, но потом, с помощью комсомола и, в частности, секретаря комитета, он перевоспитался, мобилизовал свои силы и стал настоящим строителем. Его отметили, послали крановщиком, он на комсомольской работе. И девушка тут... Романтично. Они, наверно, поженятся?

- Да нет, кажется, между ними ничего нет...

- Вот это жалко, обидно. Так бы здорово получилось. Но мне необходимо его видеть. Где найти Андрианова? На заводе?

- Нет.

- Ах да, он на курсах крановщиков?

- Да... То есть, нет...

- Как нет? Где же он сейчас?

- Он...

ГЛАВА XXII

ПУТЬ К ВЕРШИНАМ

Есть по Чуйскому тракту дорога... Много дорог. По одной из них надо было заехать в Горно-Алтайск и... простоять там полсуток. А теперь "ЗИЛ-150" идет через Майму, на Онгудай, в Каш-Агач.

Долог путь до Каш-Агача. Через весь Горный Алтай. К монгольской границе.

Горы обступают тракт. Сначала небольшие сопки, похожие на ежей. И деревья на них торчат, как иголки.

Долог путь до Каш-Агача.

Машина ползет на Семинский перевал. Жара. В кабине духота.

А скорость пять - десять километров в час.

В кабине маются двое. Пожилой шофер и парень лет восемнадцати, грузчик. Даже ноги как следует не вытянешь. Надоело сидеть. Встать бы да пробежаться за машиной. Жара. Духота.

А скорость пять - десять километров в час. Семинский перевал.

...Горы сжимают дорогу. Лес подходит вплотную, и какая-нибудь сосна-переросток высовывается по пояс над березами. А горы все выше. Они поросли длинными и тонкими, как лезвия ножей, елями. На вершинах свежезеленые луга.

Парень сидит, раскрыв рот. Он боится пропустить что-нибудь. Он хочет все увидеть, все запомнить. Так вот они какие, горы!

Вовка, не отрываясь, смотрит на дорогу. Километровые столбы методично перебрасывают цифры с одной стороны на другую...

Вечер. Пройден Чикет-Амальский перевал. Неширокая долина. Быстро темнеет. Горы дымятся тучами. Горы стали черными, словно обуглились... Машина несется по берегу Катуни. Поворот за поворотом. "ЗИЛ" летит прямо на скалу. Это бом Айры-Тыш. В переводе, как объяснил шофер, - расступитесь, камни...

...Расступитесь, камни! Горы расступятся, камни исчезнут. Вовке ничего не страшно. У Вовки в кармане письмо от Люси.

Да, надо быть таким идиотом, как Вовка. Письмо в кармане. Письмо не распечатано. Перед самым отъездом, торопясь в машину, он встретил почтальона. И взял письмо. И не распечатал. Иначе он бы не смог уехать. Он бы пошел на вокзал и сидел бы там несколько суток. Ждал поезда.

Теперь он далеко. Очень далеко. Не надо читать письмо. Зачем? Люся приедет. Люсю встретят его товарищи. Люсе скажут (важно): Вовка в командировке. И Люся будет ждать. Пусть она хоть немного подождет. Пусть она хоть раз выйдет на дорогу, посмотрит, не идет ли пропыленный грузовик. А Вовка вернется усталый. Да, очень усталый...

Прочти письмо! Нет, еще рано...

Скалы нависли над машиной. Вовке кажется, что оскаленная морда горы тяжело смотрит из темноты.

Бомы кончились. Машина идет ровно, без толчков. Урчит и подрагивает мотор. Мир сузился до стекла кабины. Уж ничего не различишь по бокам. Впереди, в свете фар, лента дороги. Желтая лампочка в кабине режет глаза. Глаза закрываются.

...Ему кажется, что он идет по лесу, закутавшись в плащ. Мокрые кусты, мокрая трава. И Люся рядом. Они под одним плащом. Они идут обнявшись. Ты помнишь ее губы, Вовка?..

Дождь.

Он просыпается. Дождь сыплет веером перед фарами машины. Стекло мутное от воды. Слева капает с потолка ему на плечо. Впереди сплошная завеса дождя. Изредка в тумане возникает светлое пятно: идет встречный грузовик.

Добрались до Ини. Заночевали.

А утром снова дорога. Долог путь до Каш-Агача. Шофер не в духе. Шофер ворчит. С какой ноги он встал? По утрам Вовке придется внимательнее следить за шофером.

Так. Сначала шоферу не нравится в машине. Мол, бензин. А что дальше? Ну ясно, Вовка. И зачем Вовка не пошел в крановщики? Откуда Вовка знает, что это от него не уйдет? И начитался Вовка разных вредных книжек. И пускай Вовка живет, как люди живут. Без фокусов. Люди хотят отдельный домик, жену, детей, хорошую зарплату и работу полегче и поинтересней. Чего хочет Вовка? Что у Вовки впереди?

Вовка усмехается. Дорогу преграждает стадо овец. Шофер тормозит. Овцы расходятся неохотно. Они блеют, лают, и Вовке кажется, что они тоже ругаются, беспокоятся, передразнивают друг друга, читают нравоучения...

Вовка усмехается. И достает письмо. Автоматически. Ну, отступать уже поздно...

Шофер прав. Все провоняло бензином. И дорога, как пьяная, крутит и крутит. И будет ли ей конец? Два дня машина карабкается вверх. Ни одного ровного места. По зеленым облезлым сопкам крадутся лохматые облака, желтые, словно их керосином облили. Ничего, Вовка, спокойнее. Ничего не случилось. Люся к тебе не приедет. Люся собирается замуж.

Ты помнишь ее губы, Вовка?

Ничего. Переживешь. Ты только начинаешь жить. Ты бы мог вернуться. И может быть, тогда... Лучше бы не уезжать совсем из Москвы? Она выходит замуж. Знакомая история. Миллион первый раз повторяется. Ничего. Переживешь. Помнишь, что говорил Лосев? Следи за собой, Вовка. Усмехайся. Ну, усмехайся, Вовка. Чтоб шофер ничего не заметил. Чтобы шофер ничего не понял. У шофера трудная работа. Снова машина несется под гору. Поворот, и как мы не перевернулись? Скала справа резко спадает. Открывается вид на гряду высоченных сопок, густо заросших лесом. А над ними облака. Какие-то странные облака. Таких ты никогда не видел. Белые-белые, высоченные облака. С резкими черточками. Они совсем неподвижны.

Шофер бурчит:

- Белки. Белки.

Какие там еще бeлки?

- Ну, ледники, снежные вершины.

Так вот они, настоящие горы! Ты представлял их совсем другими... По картинкам.

Они как будто невесомы. Они словно повисли в небе. Нет, они не похожи на обыкновенные сопки. И даже на облака... Просто показалось, что над зеленым морем леса видны мачты огромного корабля, идущего под всеми парусами.

OCR и редакция: Charmant, май 2003 г.

по изданию: Гладилин А.Т.: Хроника времен Виктора Подгурского. Бригантина поднимает паруса. М, "Советский писатель", 1961, 204 с., художник И.И. Блиох

1 Слова "Бригантины", песни, популярной среди студенческой молодежи в конце 30-х годов, принадлежат поэту Павлу Когану, погибшему на фронте в 1942 году. Здесь текст ее воспроизведен неточно.