"Хочу харчо (Рассказы, Монологи, Сценки, Пьесы)" - читать интересную книгу автора (Горин Григорий)

Горин ГригорийХочу харчо (Рассказы, Монологи, Сценки, Пьесы)

Григорий Горин

Хочу харчо

Рассказы. Монологи. Сценки. Пьесы

Содержание

Почему повязка на ноге?

Чем открывается пиво?

Только для вас!

Какая наглость!

Вы мне не доверяете?

Убийца

Почем деньги?

"Внимание! Вы забыли набрать цифру "два"..."

С праздничком!

Ежик

Беспристрастное мнение

Рассказ о том, чего нет

Тигр

К вопросу о Державине

Брюки товарища Синицына

Скрытая камера

Хорошее воспитание

Когда горит душа

Протекция

Новый обычай

Мысли гражданина Кравцова:

О семейном бюджете

О научных открытиях

О прелестях городской жизни

О всеобщей взаимосвязи

Письма гражданина Кравцова:

Письмо в Министерство культуры

Письмо в Министерство финансов

История переписки гражданина Кравцова с редакцией журнала. "Спортивные достижения"

Наш фестиваль

Массовка

"Стоп! На сегодня хватит!.."

Приходите в гости!

Кто есть кто?

Хочу харчо!

Несерьезные мысли о юморе

Почему повязка на ноге?

Есть такой анекдот.

Приходит больной к доктору. У больного забинтована нога.

- Что у вас болит? - спрашивает доктор.

- Голова, - отвечает больной.

- А почему повязка на ноге?

- Сползла...

Я как-то рассказал этот анекдот, сидя в гостях у знакомых. Просили рассказать что-нибудь смешное - вот я и рассказал.

Все засмеялись.

Только пожилой мужчина, сидевший за столом напротив, как-то странно посмотрел на меня, задумался и затем, перегнувшись через стол, сказал:

- Простите, я, вероятно, не понял... У больного что болело?

- Голова.

- А почему же повязка на ноге?

- Сползла.

- Так! - грустно сказал мужчина и почему-то вздохнул. Потом он снова задумался.

- Не понимаю! - сказал он через несколько минут. - Не улавливаю здесь юмора!.. Давайте рассуждать логически: ведь у больного болела голова, не так ли?

- Голова.

- Но почему же повязка была на ноге?

- Сползла!

- Странно! - сказал мужчина и встал из-за стола.

Он подошел к окну и долго курил, задумчиво глядя в темноту.

Я пил чай.

Через некоторое время он отошел от окна и, подсев ко мне, тихо сказал:

- Режьте меня - не могу понять соль анекдота! Ведь если у человека болит голова, на кой же черт ему завязывать ногу?

- Да он не завязывал ногу! - сказал я. - Он завязал голову!

- А как же повязка оказалась на ноге?!

- Сползла...

Он встал и внимательно посмотрел мне в глаза.

- Ну-ка выйдем! - вдруг решительно сказал он. - Поговорить надо!

Мы вышли в прихожую.

- Слушайте, - сказал он, положив мне руку на плечо, - это действительно смешной анекдот или вы шутите?

- По-моему, смешной! - сказал я.

- А в чем здесь юмор?

- Не знаю, - сказал я. - Смешной, и все!

- Может быть, вы упустили какую-нибудь деталь?

- Какую еще деталь?

- Ну, скажем, больной был одноногим?

- Это еще почему?!

- Если считать возможным, что повязка действительно сползла, то она, проползая по всему телу, должна была бы захватить обе ноги!.. Или же это был одноногий инвалид...

- Нет! - решительно отверг я это предложение. - Больной не был инвалидом!

- Тогда как же повязка оказалась на ноге?

- Сползла! - прошептал я.

Он вытер холодный пот.

- Может, этот доктор был Рабинович? - неожиданно спросил он.

- Это в каком смысле?! - не понял я.

- Ну, в каком смысле можно быть Рабиновичем?.. В смешном смысле...

- Нет, - отрезал я. - В этом смысле он не был Рабиновичем.

- А кто он был в этом смысле?

- Не знаю! Возможно, англичанин или киргиз...

- Почему киргиз?

- Потому что папа у него был киргиз и мама киргизка!

- Ну да, - понимающе кивнул он, - если родители киргизы, тогда конечно...

- Вот и славно! - обрадовался я. - Наконец вам все ясно...

- Мне не ясно, что же у больного все-таки болело!

- Всего хорошего! - сказал я, надел пальто и пошел домой.

В час ночи у меня зазвонил телефон.

- Это вам насчет анекдота звонят, - послышался в трубке его голос. Просто не могу уснуть. Эта нога не выходит из головы!.. Ведь есть же здесь юмор?!

- Есть! - подтвердил я.

- Ну. Вот и я понимаю... Я ж не дурак! Я же с образованием... Жене анекдот рассказал - она смеется. А чего смеется - не пойму... Это, случайно, не ответ армянского радио?

- Нет! - сказал я.

- Тогда просто не знаю, что делать, - захныкал он.

Он позвонил мне на следующий вечер.

- Я тут советовался со специалистами, - сказал он. - Все утверждают, что повязка сползти не могла!

- Ну и черт с ней! - закричал я. - Не могла так не могла! Что вы от меня-то хотите?!

- Я хочу разобраться в этом вопросе, - сердито сказал он. - Для меня это дело принципа! Я на ответственной работе нахожусь. Я обязан быть остроумным!..

Я бросил трубку.

После этого он в течение нескольких дней звонил мне по телефону и даже приходил домой.

Я ругался, возмущался, гнал его - все безуспешно.

Он даже не обижался.

Он смотрел на меня своими светлыми чистыми глазами и бубнил:

- Поймите, для меня это необходимо... Я же за границу часто выезжаю... У меня должно быть чувство юмора...

Тогда я решил написать о нем рассказ.

Написать о человеке, который не понимает юмора.

О человеке, который таинственные законы смеха хочет разложить с помощью сухой таблицы умножения.

Свой рассказ я отнес в сатирический отдел одного журнала.

Редактор долго смеялся.

- Ну и дуб! - говорил редактор. - Неужели такие бывают?

- Бывают, - сказал я. - Сам видел.

- Что ж, будем печатать, - сказал редактор.

Потом он обнял меня и, наклонившись к самому уху,

тихо спросил:

- Ну а мне-то вы по секрету скажете: что же у больного на самом деле болело?!

- Голова, - еле слышно произнес я.

- А почему же повязка на ноге?..

Я понял, что этот рассказ вряд ли будет напечатан.

Чем открывается пиво?..

Вечер. Суббота. Конец июля.

Мы сидим в номере гостиницы "Украина". Мы - это Наташа, Гизо, Виктор, Натан, Мила и я. Номер принадлежит Гизо. Каждый раз, когда Гизо приезжает в Москву поступать во ВГИК, он останавливается в этой гостинице, а мы, его друзья, вечерами собираемся у него в номере.

На столе - две бутылки водки, одна почти пустая, другая не распечатана, несколько бутылок пива, вобла, батон хлеба, маслины, охотничья колбаса, сулугуни, транзистор "Банга", в котором звучит ансамбль электроинструментов под управлением В. Мещерина.

Все курят. Гизо спорит с Натаном.

- Я не понимаю, - говорит Гизо, - почему тебе не нравится "Мужчина и женщина"! По-моему, исключительно замечательный фильм. Ты не станешь отрицать, что операторски Лелюш там делает удивительные чудеса!

- А я говорю: пошлая картина! - Натан пускает колечки дыма к потолку, делает это он, надо сказать, мастерски. - Великолепная подделка... Обложка иллюстрированного журнала! Красиво, но к искусству не имеет никакого отношения!

- А я говорю, что это искусство! - Гизо сердито откусывает кусок колбасы. - Причем искусство интеллектуального порядка. Ты просто сноб! Всем нравится, поэтому тебе не нравится! А с цветом так никто никогда не работал... Я знаю, что если поступлю во ВГИК, - Гизо плюет через левое плечо, - то обязательно буду работать с цветом!.. Работать с цветом в нашей кинематографии еще ой как много надо!.. Я верно говорю, Мила?

- Верно! - соглашается Мила. - У Анук Эме в фильме дубленка красивая! Мне такую обещали достать!.. С белым мехом... - При этом она грустно глядит на Виктора.

У Милы, все знают, есть две конкретные мечты: дубленка и Виктор. Пока, к сожалению, ни она, ни он ей не доступны.

- Вчера на ипподроме была выдача - шестьсот рублей, - задумчиво говорит Виктор. - Это от фаворита. Пришла такая темная лошадка по имени Гимнастика... Самое смешное, что я, дурак, думал о ней, но почему-то в последний момент не сыграл...

- Кстати, вчера в клубе МГУ выступал йог, - замечает Наташа, потом задумывается и добавляет: - Из Индии.

- Ну как? - спрашивает Мила.

- Ничего!.. Носом бокал шампанского выпил... Потом коньяку, но уже ртом... Забавно!

- Чушь! - решительно говорит Натан. - Я не верю в учение йогов... С точки зрения физкультуры это, может быть, и занятно, но все их философские выкладки - на уровне букваря...

Натан снисходительно улыбается. Мы тоже все снисходительно улыбаемся. Нам даже как-то неловко за йогов и за Наташу.

- Выпьем? - Виктор спрашивает всех и никого.

- Выпьем! - Мила соглашается раньше всех. - Пиво откройте кто-нибудь.

- А где открывалка? - Я вопросительно смотрю на Гизо. - У тебя есть в номере открывалка?

- Была где-то, потерял, - отвечает Гизо и сразу переводит взгляд на Натана. Гизо любит говорить с Натаном. Все любят говорить с Натаном. Натан много знает и даже как-то написал небольшую статью в журнал "Наука и религия", в которой с блеском опроверг Библию.

- Нет открывалки! - говорю я Миле.

- Возьми у дежурной по этажу, - просит Мила. - Пива хочется.

Пива действительно хочется. Я встаю, выхожу в коридор. В конце его за столиком сидит дежурная и вяжет шарф.

- Простите, у вас есть открывалка для пива? - спрашиваю я.

- В номере должна быть, - отвечает дежурная, не переставая вязать.

- В номере нет... Потерялась, очевидно...

- У меня тоже нет, - говорит дежурная. - Спросите на втором этаже, в буфете...

Я спускаюсь на второй этаж. Буфет открыт, но в дверях стоит стул, обращенный спинкой к коридору. Это значит, что буфет закрыт.

- До шести мы! - кричит мне официантка. - Все! Мы до шести...

- Мне бы открывалку, - неуверенно говорю я. - Пиво открыть... Я сейчас же принесу...

- До шести мы! - снова кричит официантка. - Мы до шести! Ресторан до двенадцати...

Я вздыхаю и иду в ресторан. У входа в ресторан - очередь. Пожилой швейцар с бесцветным лицом прогуливается за стеклянной дверью. Я пробираюсь сквозь очередь, ловлю на себе недовольные взгляды и на ходу объясняю: "Мне на минутку, товарищи! На минуточку!.." Я стучу в стеклянную дверь. Швейцар смотрит на меня равнодушным взглядом и разводит руками.

- Мне на минуточку! - кричу я. - Мне только открывалку взять!.. Для пива!

Швейцар не понимает и всем своим видом дает понять, что понимать не хочет.

- На улице в палатке продают, - вдруг говорит мне кто-то в очереди.

- Что продают?

- Ну открывалки эти... Двадцать копеек штука.

Говорящий смотрит на меня ехидным взглядом. Видно, он сомневается, что мне нужна открывалка.

- Где эта палатка? - зло спрашиваю я.

- Здесь, за углом гостиницы...

- Спасибо! - говорю я, выбираюсь из очереди и выхожу на улицу.

На улице душно. Весь западный край неба одет черными тучами, точно свитером. Будет дождь.

Справа стоят несколько палаток. В них продают помидоры, огурцы, мороженое. Открывалок для пива нет. Очевидно, тот тип в очереди что-то напутал. Я прихожу метров сто вдоль улицы, потом останавливаюсь, поворачиваю назад.

Неожиданно возле меня тормозит такси. В нем - Валька Беляев. Он несколько пьян и с огромным чемоданом.

- Привет! - кричит он. - Ты чего здесь?

- Открывалку хочу купить... Для пива... А ты куда?

- Во Внуково... В Ялту лечу... Садись!

- Чего - садись?

- Садись, довезу по пути до какого-нибудь магазина... Там купишь эту штуку...

- Не, - отказываюсь я. - Меня ждут...

- Да садись! - Валька тянет меня за руку. - Дождь начинается...

Дождь уже начался. Тяжелые капли отбивают дробь по крыше машины. Мы едем. Валька много курит, много треплется. Рассказывает про свою красавицу жену, про сына-вундеркинда, который в полтора года уже умеет считать до десяти, про новую квартиру, которую он получил в Мневниках, про то, как ему все это осточертело и он решил махнуть на юг - отдохнуть. Я слушаю и забываю про магазин.

- Минутку! - кричу я, когда мы выезжаем на Внуковское шоссе. - Куда ты меня, к черту, везешь? Я же пошел за открывалкой...

- В аэропорту достанешь, - уверенно говорит Валька. - В буфете... У меня полтора часа до вылета... Я так рад тебя видеть, старик...

Мы сидим в буфете аэропорта и пьем коньяк.

- Ты не понимаешь, как это страшно - разочаровываться в человеке! кричит Валька и зло ерошит волосы. - Ты этого не можешь понять... Ты холостой!.. А я влип! Она злая! Господи, почему она такая злая?! Она даже кошек не любит... А мне она пожелала, чтоб я умер!

- Разведись! - решительно говорю я. - Лучше сейчас, пока пацан маленький... Пока он считает только до десяти...

- Это все очень трудно! - Глаза Вальки полны слез. - Я ее люблю... Я всех люблю... Я - чокнутый!.. Слушай, полетим вместе в Ялту, а? Отдохнешь, загоришь... Ну чего ты без толку в Москве болтаешься?

- Ты что, - смеюсь я. - Очумел? Меня там ребята ждут... И мама испугается...

- Дадим телеграмму! - говорит Валька. - Это ж здорово - так, не собираясь... Деньги есть, я одолжу...

Мы заказываем еще бутылку коньяку...

В Симферополе жарко и многолюдно... После выпивки и короткого сна в самолете немного болит голова. Пока Валька суетится в поисках такси до Ялты, я обхожу торговые ларьки, спрашиваю открывалку для пива. Нигде нет. Вернее, в одном есть, но нет сдачи с десятки.

- В Ялте купишь! - кричит Валька. - Поехали скорее, такси ждет...

В Ялту мы приезжаем совсем ночью. Останавливаемся у Валькиных родственников... усталые, засыпаем...

Первая неделя пролетает незаметно. Я почернел, похудел немного. Раздражает отсутствие необходимых вещей, но как-то выкручиваюсь: кое-что одолжил Валька, кое-что купил - плавки, рубашку, темные очки. Открывалку для пива не достал. Но ничего, не расстраиваюсь.

На пляже познакомился с продавщицей из местного универмага. Брюнетка, двадцать лет, зовут Ниной. Говорит, что через несколько дней к ним в отдел поступят какие-то импортные открывалки-сувениры. Можно открывать пиво и носить на груди вместо значка.

С Ниной съездили в Гурзуф и Коктебель. Она очень славная и, по-моему, влюбилась в меня очень.

Однажды, когда мы с ней сидим в кафе "Магнолия", она вдруг начинает плакать и говорит: - Сегодня к нам поступили в продажу импортные открывалки... Теперь ты уедешь, да?

Я молчу. Мне, честно говоря, не хочется уезжать.

- Поедем в Одессу, - говорит Нина. - Там отец в пароходстве работает. У нас дом на двенадцатой станции... Вишни растут... Поедем... В Одессе открывалки для пива в любом магазине... - Она плачет сильнее. Я улыбаюсь, глажу ее волосы...

В Одессу мы приезжаем в конце августа.

Свадьбу устраиваем скромную; с Нининой стороны - пять-шесть родственников, с моей - я и поздравительная телеграмма от мамы. На свадьбе много пьем, пивные бутылки открывают ударом об стол.

Устроился на работу радистом на прогулочном катере. Кручу магнитофон, довольные туристы танцуют на верхней палубе. На мне - форменка, зарплата восемьдесят рублей. Нина поступила в политехнический институт, получает стипендию. На жизнь хватает, во всяком случае, покупка открывалки для пива не проблема.

Осенью тесть помог мне устроиться на теплоход "А. П. Чехов". Четырехпалубный гигант, ходит по международным линиям. В январе ушел на нем в Африку. В Александрии в порту белозубый арабчонок продает открывалки для пива. Симпатичные открывалки - фараон Рамзес с открытым ртом - для пробок. Не купил, пожалел валюту.

Потом ходили на Мадагаскар, потом в Индию. Наконец, совсем дальний рейс - в Японию. В Японском море наткнулись на горящий австралийский танкер, помогали тушить пожар. Мне не повезло, упал с мостика, сломал голень. Ко мне в лазарет приходил капитан танкера, жал руку, благодарил... Спросил, какой бы подарок я от него хотел получить...

- Ничего не надо, - величественно сказал я. - Вот разве что открывалку для пива...

Капитан послал двух матросов, обшарили весь танкер, открывалок не нашли... Обещал обязательно прислать из Австралии...

Весь июль провалялся во Владивостоке в больнице. Получил от Нины письмо - у меня родился сын. Назвали Сергеем. Значит, полное имя - Сергей Сергеевич. Тоже красиво...

В конце июля выписался из больницы, сел в самолет, полетел в Москву. В Домодедове в ларьке купил открывалку для пива, взял такси, поехал в гостиницу "Украина".

В номере Гизо все были в сборе: Наташа, Гизо, Натан, Виктор, Мила, стол, две бутылки водки, одна почти пустая, другая не распечатана, несколько бутылок пива, маслины, вобла, транзистор "Банга". Звучал ансамбль электроинструментов под управлением В. Мещерина.

- Здорово ребята! - кричу я с порога.

- Здорово, - приветствует меня Гизо. - Очень хорошо, что ты пришел. Ты только послушай, что здесь говорит Натан... Он говорит, что цветной кинематограф исчерпал себя в мировом кинематографе... А я говорю - никогда! Если я поступлю во ВГИК, - Гизо плюет через левое плечо, - то обязательно буду работать исключительно с цветом!..

- Ну и будет пошло! - говорит Натан и пускает колечки дыма к потолку. Делает это он по-прежнему мастерски...

- Вчера на ипподроме была выдача - пятьсот рублей, - задумчиво говорит Виктор. - Я, дурак, знал лошадь и не сыграл...

- Пятьсот! - ахает Мила и нежно глядит на Виктора. - Это же две с половиной дубленки...

- В МГУ еще выступает йог? - спрашиваю я Наташу.

- Недавно выступал, - говорит Наташа. - Ты был?

- Нет.

- А где ты пропадал?.. Что-то тебя не было видно...

- За открывалкой для пива ходил, - говорю я.

- Нашел? - заинтересованно спрашивает Мила.

- Нашел...

- Так чего ж ты тянешь? - возмущается Виктор. - Мы ждем, а он, оказывается, принес открывалку и молчит... Давай, давай, пива охота!..

Я долго шарю по карманам.

- Нет! - говорю я. - Нету ее... В такси, наверное, обронил...

- У дежурной попроси, - советует мне Гизо и тут же поворачивается к Натану. - Значит, по-твоему, Натан, и все, что делает Лелюш, - это тоже не искусство?..

- Сережа, миленький, принеси открывалку, - жалобно просит Мила. - Пива очень хочется...

Пива действительно хочется. Я встаю и выхожу из номера...

Только для вас!

В ресторане было сравнительно пусто.

Я сел за столик возле окна и стал ожидать официанта.

Он появился минут через пять, смерил меня оценивающим взглядом и заговорщически спросил:

- Будем кушать?

- Да, - сказал я.

- Понимаю, - сказал он. - Сделаем все, что можно.

- Спасибо, - сказал я. - Будьте добры, принесите мне пиво...

- Понял! - прервал он меня. - Холодное?

- Холодное.

- В бутылке?

- В бутылке.

- Сделаем! - сказал он решительно и подмигнул мне левым глазом. Подмигнул хитро и таинственно.

Этим подмигиванием он давал мне понять, что с пивом сейчас плохо. Пивоваренные заводы на ремонте. Во всем городе остались считанные бутылки пива, которые представляют огромную ценность для коллекционеров. Но для меня он достанет бутылочку...

- Еще я попрошу борщ, - сказал я.

Он побледнел.

- Улавливаю мысль, - сказал он, подмигнув на этот раз правым глазом. Именно борщ?

- Да.

- Горячий?

- Хотелось бы...

- В тарелке?

- Именно!

- Со сметаной?

- Желательно.

- Сделаем, - шепнул он мне. - Не волнуйтесь! - И опять хитро подмигнул.

Этим подмигиванием он давал мне понять, что борщ - это тоже большая редкость. Повара их давно не готовят. Вместо того чтобы стоять у плиты, повара поголовно увлеклись игрой на мандолине и выступают с сольными концертами. Единственный, кто еще варит борщ, - это секретный специалист, одна старушка под Полтавой. Специально для меня к ней вышлют самолет и привезут целую тарелку чудесного борща.

- На второе хотелось бы бифштекс с луком, - робко добавил я.

Официант заскрежетал зубами.

- Бифштекс в смысле "бифштекс"? - спросил он.

- Да, именно в этом смысле...

- Из мяса?

- Хорошо бы! А лук из лука!

Он задумался, закатил глаза, что-то обдумывая и вспоминая, потом решительно выдохнул воздух из груди и сказал:

- Сделаем!.. Для вас! - И торжественно прищелкнул языком.

Этим прищелкиванием он давал мне понять, что идет ради меня на очередную жертву.

Бифштексов давно никто не жарит. Все забыли, как это делается. Нужно организовывать специальную археологическую экспедицию, которая с помощью раскопок обнаружит культуру наших предков и, расшифровывая древние письмена, обнаружит способ приготовления бифштексов. Придется подключать Академию наук, армию и, возможно, "Мосфильм".

Но для меня не жалко никаких затрат.

- Что-нибудь еще? - спросил официант.

- Достаточно, - сказал я робко. - Я и так задал вам столько хлопот.

- Ладно, - сказал он решительно. - Принесу вам через пять минут.

Он торжествующе посмотрел мне в глаза.

Этим взглядом он давал мне понять, что делает уже что-то сверхневероятное.

Люди ждут здесь годами, говорил его взгляд. Спят прямо на стульях. Изнывают от голода и жажды. В период ожидания обеда люди успевают влюбиться, пожениться, у них здесь рождаются дети. Дети подрастают и по меню учат азбуку. Потом они заказывают себе обед, ждут, и все повторяется сначала...

Я ел с полным сознанием оказанного мне доверия.

Потом я поднялся из-за стола.

- Просто не знаю, чем вас отблагодарить, - сказал я официанту.

- Ну, пустяки, - смутился он.

- Нет-нет, - запротестовал я. - Вы для меня столько сделали... Такое не забывается до самой смерти... Сколько с меня?

- Два рубля, - сказал он.

- Понимаю, - подмигнул я ему. - Для вас сделаем!

Я протянул ему два рубля и пожал руку.

Этим рукопожатием я давал ему понять, что делаю для него тоже нечто особенное.

С деньгами сейчас трудно. Фабрики Гознака их мало печатают.

У меня в кармане они вообще большая редкость.

Обычно я ухожу не расплатившись. Меня потом ищут с милицией.

Но для него я готов пойти на любые жертвы и заплатить по счету...

До самого выхода он провожал меня глазами.

Очевидно, мы будем долго помнить друг друга.

Какая наглость!

Он был высокий и рыжий.

Потертая байковая рубаха с трудом размещалась на его необъятных плечах. Загорелые жилистые руки были спрятаны в карманах брюк и казались такими длинными, что, наверное, он мог почесать себе пятку не нагибаясь.

Непонятно, почему из всех прохожих он выбрал именно меня.

Очевидно, я ему чем-то импонировал.

Он преградил мне дорогу и, выдохнув облачко водочного перегара, хрипло сказал:

- Слушай, друг! Ты извини, такая неприятность у меня получилась. Мы тут с ребятами выпили, и я, понимаешь, пинжак потерял... Домой доехать не на что... Выручи, дай двадцать копеек на метро...

Я поспешно сунул руку в карман и достал мелочь,

- Уж дай сорок, - сказал он и грустно шмыгнул носом. - Мне с пересадкой ехать...

Я протянул ему сорок копеек и попытался пройти, но он по-прежнему загораживал мне дорогу.

- Ты извини, друг, - сказал он, убирая мелочь в карман, - но такая ерунда получилась... Пинжак дома забыл...

- Ничего, ничего! Бывает, - посочувствовал я.

- Я тебе в понедельник верну, - сказал он. - Или нет, лучше в среду... В четверг у нас как раз получка...

- Да ладно, чего там, - отмахнулся я. - Как-нибудь отдадите...

- Нет, я человек точный, - обиженно сказал он. - Сказано - в пятницу, значит, в пятницу! Весь полтинник и верну...

- Сорок! Не полтинник, а сорок! - поправил я.

- Да?! Ну дай еще сорок тогда, для ровного счета... В субботу все и отдам!

- Возьмите еще двадцать копеек и больше не просите! - сказал я.

Он обиделся.

- Думаешь, я нищий? - спросил он. - Я не нищий! Я зарабатываю будь здоров!.. Даже стыдно просить... Вон аж вспотел весь... На, попробуй!

Он схватил мою руку и прижал ее к своему влажному лбу.

- Действительно вспотел, - подтвердил я.

- Ну вот, а ты говоришь... Дай-ка платок...

Я протянул ему носовой платок. Он вытер лоб и шею, потом высморкался в него.

- Я его тебе в воскресенье вместе с деньгами верну, - сказал он, засовывая платок в карман брюк, - Выстираю и верну... Ты не сомневайся... Дай-ка закурить...

- Пожалуйста, закурите и дайте мне пройти, - сказал я, протягивая ему сигарету. - Я очень спешу...

- Ладно, успеешь, - сказал он, разминая сигарету. - С фильтром нет?

- С фильтром нет! - рассерженно произнес я. - До свидания!

- Да постой ты! - сказал он и положил мне руку на плечо.

Его рука была непомерно тяжела; очевидно, поэтому у меня слегка дрогнули колени.

- Я вообще-то больной, - сказал он, глядя мне прямо в глаза. - В психдиспансере на учете состою. У меня припадки бывают! Я человека убить могу, а мне за это путевку в санаторий дадут.

- Нне понимаю, зачем вы все это мне рассказываете? - растерянно пробормотал я.

- Да так, к слову пришлось! - прохрипел он. - Дай еще рубль!

- У меня нет больше! - тихо произнес я.

- Ладно врать-то, - ухмыльнулся он и, ловко сунув руку ко мне в карман, вытащил бумажник.

- Во, гляди! У тебя здесь десятка! А говорил, нет! Стыдно обманывать!..

- Но она мне самому нужна! - запротестовал я.

- Да я те отдам в получку! - сказал он, забирая десять рублей. - Уж не хочешь помочь трудящему человеку! А между прочим, мы для вас, гадов, мосты строили!

- Какие мосты?

- Небось на книжке немалые деньги лежат...

- Что вам угодно? - крикнул я, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Его глаза сразу стали бесцветными и злыми.

- Поори у меня! - зашипел он. - Я те сейчас нос откушу... У меня припадок начинается... Я больной на нервы!.. Меня в Склифосовском каждая нянька знает!.. А ну брысь с дороги!..

Он оттолкнул меня и, пошатываясь, пошел прочь.

Я пошел в другую сторону, вернее, не пошел, а побежал, потому что его толчок придал мне определенную скорость. Моя душа раскалывалась от боли и обиды. Я был противен самому себе.

"Трус! Тряпка! - мысленно ругал я себя. - Каждый нахал может вытирать об тебя ноги! Тебя нагло обобрали, а ты и не пикнул! Задохлик! Слюнтяй! Плюгавый интеллигентик!"

Я мысленно бил себя кулаками по самым больным местам. Потом я бросил себя на землю и топтал ногами. Топтал долго, пока не вспотел.

Но у меня даже не было платка, чтобы вытереться.

И тогда я принял решение.

"Хватит! - сказал я себе. - Надо давать отпор наглости! Надо почувствовать себя человеком!"

Я круто повернулся и побежал назад.

Я метался по улице, вглядываясь в каждого прохожего.

Я заглядывал во все дворы и во все подъезды.

Я искал его.

"Где ты, рыжий нахал?! - мысленно орал я.- Выходи на честный бой! Я изувечу тебя! Няньки из Склифосовского тебя не узнают!" Я носился по улице как разъяренный зверь.

Прохожие испуганно шарахались от меня в сторону. Это только придавало мне силы.

И вдруг я увидел его. Увидел рядом, в двух шагах.

Он сидел за стеклянной стеной ресторана и пил водку.

На мои деньги.

Я толкнул дверь ресторана и вбежал в зал.

Я подошел к его столу и нагло сел.

Потом налил себе стакан водки и залпом выпил.

Потом закурил сигарету и стряхнул пепел ему в тарелку.

Он на меня не реагировал.

Он спал.

Сладко посапывал, подперев свою рыжую голову кулаком.

Я растерялся. Говорить ему что-либо в таком состоянии было бессмысленно. Я начал трясти его за плечо, но он мычал что-то бессвязное. Устав, я беспомощно опустился на стул.

- Напился дружок ваш! - сказала подошедшая официантка.

- Какой он мне друг?! - возмутился я. - Я его не знаю.

- Ну да, как водку вместе пить, так друзья, а как рассчитываться, так уже незнакомы! - сказала официантка. - Давайте, гражданин, платите по счету и везите своего приятеля домой!

- Но с какой стати?! - закричал я.

- Вы на меня еще покричите! - сказала официантка. - Я вмиг милицию кликну!

Официантка смотрела на меня презрительно и жестко. У нее был такой тяжелый взгляд, что у меня снова почему-то дрогнули колени. Я заплатил ей деньги, потом взвалил на себя этого рыжего парня и понес его к выходу.

Но по дороге, пока я тащил его к стоянке такси, я наконец высказал ему все, что о нем думаю...

Вы мне не доверяете?

Такси подвезло меня к высокому дому.

- Будьте добры, - сказал я водителю, - не выключайте счетчик. Я только на минуту зайду в это учреждение, а потом мы поедем дальше.

Водитель недовольно поморщился.

- Может, лучше расплатитесь? - спросил он.

- Да нет же, мы поедем дальше, - сказал я. - Что вы мне, не доверяете? Думаете, я убегу?!

- Ничего я не думаю, - сказал водитель. - Пассажиры разные: кто убегает, а кто и не убегает...

- Ах, значит, вы все-таки думаете, что я могу убежать?! Ну хорошо!.. Я оставлю вам под залог свою шляпу.

- Да бросьте вы, - обиделся водитель. - Зачем мне ваша шляпа? Я вам верю... Оставьте портфель и идите.

- Ах так? - вспыхнул я. - Пожалуйста, оставлю портфель... Только, с вашего позволения, я запишу номер машины.

- Вы что? - нахмурился водитель. - Не доверяете мне? Думаете, я удеру?!

- Ничего я не думаю, - сказал я. - Водители тоже разные: кто любит носить шляпу, а кто - портфель.

- Ах так! - сказал водитель. - Ну ладно! Записывайте номер: МТТ 40-20. Так-так-так! Только сначала покажите, что у вас в портфеле.

- Это еще зачем?

- Чтобы потом не было претензий!

- Пожалуйста! - сказал я зло. - Смотрите: у меня здесь бумаги, книги, электробритва.

- Электробритва работает или сломана?

- Что значит "сломана"? Пока она работает!

- Что значит "пока"? Я ее здесь включать не собираюсь.

- Кто вас знает! - усмехнулся я. - Вы как раз небритый. Лицо одутловатое. Глаза бесцветные. На левой щеке бородавка...

- Запоминаете внешность? - зловеще сказал водитель. - Ну ладно! Я вас тоже не забуду! Нос картошкой. Глаза круглые. Уши разные... В левом зубе пломба...

- Ах, раз так дело пошло, - закипел я, - тогда уж давайте официально! Вот мои документы: паспорт, пропуск, свидетельство о браке. Берите! И знайте, что вы имеете дело с порядочным человеком. Давайте ваши!

- Пожалуйста! - сказал он. - Вот водительские права, профсоюзный билет...

- Справки с места жительства, конечно, нет, - отметил я.

- Нет, - сказал он.

- Ну ничего. Если надо - найдут!

- Вас тоже при необходимости вызовут...

- В случае чего пойдете по статье 47-й! - сказал я.

- А вы по 52-й, пункт "б", - сказал он.

Мы злобно посмотрели друг другу в глаза.

- Слушайте, - неожиданно сказал я. - Ну как же вам не стыдно?

- А вам?

- Мне стыдно за нас обоих! - сказал я.

- И мне! - сказал он и опустил глаза. - Забирайте свои документы...

- А вы свои...

- Портфель захватите...

- Спасибо, - сказал я. - И забудем ваш номер: МТТ-40-20.

- Забудем, - сказал он.

Мы ласково похлопали друг друга по плечу.

- Как я мог о вас плохо подумать? - удивился я, - У вас такое симпатичное лицо. Глаза серые. На щеке родинка.

- Вы тоже красивый, - сказал он. - Глаза большие. Уши чистые. За зубами следите...

- Я мигом вернусь, - сказал я.

- Пожалуйста, - сказал он. - Я без вас буду скучать...

Мы нежно улыбнулись друг другу, и я вышел из машины.

Уже подходя к проходной, я обнаружил, что у меня нет пропуска.

- Вот негодяй! - подумал я. - Значит, на всякий случай оставил мой пропуск себе... Ну ничего!.. Не удерет... На всякий случай я проколол ему задние шины...

Убийца

Кирюша Лапенков, высокий худой юноша лет двадцати пяти, сидел в диетической столовой и обедал. Настроение у Кирюши было скверное. Мрачное было настроение.

Да и с чего, спрашивается, быть хорошему настроению у человека, болеющего гастритом, сидящего в душной столовой и поедающего обед за пятьдесят три копейки в составе: суп овощной протертый, тефтели паровые с картофельным пюре, кисель молочный?

Какие мысли должна рождать в мозгу такая пища?

Грустные мысли. Протертые мысли. Паровые. Желеобразные. Бессолевые.

Но нет! Организм Лапенкова протестовал. И в тот момент, когда его желудок равнодушно принимал всю эту преснятину, мозг Кирюши вел активную, буйную деятельность. Мозг кипел. Он рождал острые, соленые мысли, мысли, пересыпанные перцем и аджикой, мысли шипящие и дымящиеся, как шашлык на шампуре.

Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении:

1. Повар - сволочь! Протираешь овощи - протирай, но не до дыр!.. Сам небось харчо жрет!..

2. Участковый врач - халтурщик. Раз нашел у человека гастрит, так лечи. А он, кроме диеты, ничего не прописывает. За что им, коновалам, только зарплату повысили?

3. Председатель месткома Точилин - прохиндей! Не дал путевку в Кисловодск. У вас, говорит, товарищ Лапенков, всего-навсего гастритик, а у нас есть товарищи уже с язвочкой. Им путевочку в первую очередь надо. Мерзавец! На следующие выборы месткома не приду. В знак протеста!

4. Начальник отдела Корольков - убогий чинуша. И голос у него визгливый, как у бабы.

"Вы почему, товарищ Лапенков, не отправили запрос в Керчь по поводу трансформаторов?" - "Потому что забыл!" - "А зарплату вы получать не забываете?"

У, зануда! Тебе бы мою зарплату!

5. Сосед по квартире Рубинин - подонок и извращенец. Каждую ночь у него музыка орет и женщины повизгивают. Оргии устраивает! И хоть бы раз пригласил, каналья!

6. Лето нынче ужасное. Жара, духота! Говорят, солнечная радиация усилилась. Полысеем все к чертовой бабушке!

7. Вообще народ как-то измельчал... Стал хлипкий и пузатый... Сегодня шел по улице - ни одной красивой девушки не встретил... Вырождается род человеческий помаленьку!

8. В футбол наши играть определенно не умеют. Распустить бы команды, а Лужники - огурцами засеять... Все же польза была бы...

9. По телевизору все время какую-то муру передают... В комиссионку отнести его, что ли?

10. Эх, жизнь.............!"

На десятом пункте мысли Лапенкова приостановились в своем развитии. Но произошло это вовсе не потому, что этот пункт был наиболее ярким и всеобъемлющим. Просто Лапенков вдруг заметил, что сидящий рядом за столиком бородатый мужчина пристально его разглядывает. Кирюша этого не любил. Под чужим взглядом он терялся и нервничал. Поэтому, быстро допив кисель, Лапенков встал и направился к выходу. Однако спиной он почувствовал, что бородач тоже поднялся и идет за ним.

Так они прошли вместе по улице шагов десять, и все время Лапенков чувствовал на своем затылке сверлящий взгляд бородача. Тогда Лапенков остановился и обернулся.

- Извините, - сказал бородач, подходя к Лапенкову. - Извините. Разрешите представиться: Валабуев, художник!

- Лапенков, - тихо сказал Кирюша, слегка пожимая протянутую руку.

- Не сердитесь, что задерживаю вас, - сказал бородач, - но дело в том, что меня, как художника, поразило ваше лицо... Это то, что я искал...

- В каком смысле? - растерянно спросил Лапенков.

- В прямом! - сказал бородач. - У вас выдающееся лицо... Низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, острый нос, губы тонкие, нервные... А скулы какие! Ведь это черт знает какие скулы!..

- При чем здесь скулы? - начал нервничать Лапенков. Что вы хотите, товарищ?

- Я хочу вас попросить позировать мне, - сказал художник. - Ваше лицо мне нужно для картины... Это не займет у вас много времени... Всего несколько сеансов... И я заплачу!

Приветливая улыбка на лице бородача и ласковое "заплачу" как-то успокоили Лапенкова. Он смутился и спросил:

- А кого же вы хотите с меня рисовать?

- Убийцу! - сказал художник и улыбнулся.

Наступила пауза.

- То есть как это? - наконец осторожно спросил Лапенков. - Почему убийцу? С какой стати?

- Это не совсем убийца в обычном понимании этого слова, - продолжая улыбаться, сказал бородач. - Это - браконьер. Понимаете, картина называется "Убийство". Композиционно она решается так: опушка леса, а на переднем плане - косуля и охотник. Нежная, трепетная косуля, обагренная кровью, лежит на траве, а над ней склонился охотник. Браконьер с дымящимся ружьем. У него низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, тонкие нервные губы искривились в садистской усмешке...

- Не, не! - запротестовал Лапенков. - Я отказываюсь... Что вы на самом-то деле?.. Я люблю животных... И потом у меня семья, соседи...

- При чем здесь соседи? - поморщился художник. - А что касается животных, то именно из любви к ним я и взялся за это полотно. Я считаю охоту занятием аморальным! Моя картина будет публицистична от начала до конца. Это будет полотно-протест! Почему же вы отказываетесь помочь мне в этом благородном деле?

- Я не отказываюсь, - пробормотал Лапенков, - но как-то странно. Вы меня нарисуете, а что потом скажут?.. Лапенков - мерзавец, скажут...

- Ну зачем же так примитивно, - снова поморщился художник. - Картина не фотография, это все прекрасно понимают... А если кто и узнает вас, то ничего, кроме уважения, к вам это не вызовет...

- Это почему же? - не понял Лапенков.

- Потому что не каждого рисуют художники, - сказал бородач. - Это, если хотите, большая честь... Неужели вы этого не понимаете?

- Подумать надо! - вздохнул Лапенков.

- Хорошо! - сказал художник. - Пошли ко мне домой... Это пятнадцать минут ходу... Вот вам и время на раздумье...

Он взял Лапенкова под руку и повел по улице... Шел он быстро, широким, уверенным шагом... Лапенков едва поспевал за ним. Приходилось семенить ногами и даже иногда подпрыгивать... Оттого и мысли в лапенковской голове были тоже какие-то семенящие и подпрыгивающие...

Вот они, мысли Кирюши Лепенкова, в кратком изложении:

"Откажусь! К черту!.. Почему?.. Потому!.. Зачем людей смешить?.. Почему смешить?.. Ну, не смешить - пугать?.. Зачем людей пугать?.. А чего их не пугать?!.. Пусть знают! С кем! Имеют! Дело! Они все думают, что у меня лицо как лицо! Тьфу, лицо!.. А у меня лоб скошенный!.. Ага, задрожите, голубчики! И Точилин! И Корольков! И Рубидин!.. И все!.. С таким лицом шутки плохи!.. Попробуй! Обидь! А я с ружьем! На картине!.. Над косулей!.. Ничего! Они не дураки! Сегодня над косулей - завтра над тобой!.. Попробуй обхами! Попробуй не дай путевку!.. Ненавижу всех!.. И это зафиксируем!.. Картина-протест!.. Смотрите, люди, до чего довели человека!.. Всех на выставку свожу - звериный лик свой покажу!.. Да и самому на себя со стороны посмотреть интересно. Роковой мужчина!.. Девицы! Будут! Замирать! От! Страха! И! Любить!.. Эх!"

- Пришли! - сказал художник, остановившись перед подъездом большого кирпичного дома. - Ну как, согласны?

- Согласен! - вздохнул Лапенков.

- Я так и думал, - сказал художник. - Прошу вас...

Квартира у художника оказалась огромная и светлая. Три комнаты, через которые прошел Лапенков, были уставлены красивой старинной мебелью и книжными полками. Стены были увешаны картинами, иконами и какими-то диковинными масками. С потолков свешивались огромные старинные люстры с множеством стеклянных подвесок. Было очень уютно и, главное, прохладно.

- Садитесь, пожалуйста, - сказал художник, пододвигая к Лапенкову огромное кожаное кресло. Кирюша робко сел и с удовольствием почувствовал спиной приятный холодок кожи.

- Коньяку выпьете? - спросил художник.

- Нельзя мне, - грустно сказал Лапенков. - Врачи...

- Плюйте на них, - сказал художник. - Мне тоже нельзя, а я принимаю понемножку - и ничего...

Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся, везя перед собой на колесиках маленький деревянный столик. На столике стояли два больших бокала с каким-то желтым соком, блюдечко с нарезанным лимоном, коробка шоколадных конфет, маленькие бисквитики, большая темная бутылка с яркой наклейкой и две пузатые рюмки.

Лапенков зачарованно смотрел на все эти прелести и, к своему удивлению, проглотил слюну, хотя ел совсем недавно.

- Пейте, не смущайтесь, - сказал художник, наливая рюмки. - Это "Камю"... Отличнейший коньяк... А сейчас я включу музыку. Я, знаете, люблю работать под музыку... Особенно Легран вдохновляет... Вы не возражаете?

- Нет, что вы... Конечно, - смутился Лапенков.

Они выпили. Художник чуть-чуть пригубил, а Лапенков выпил всю рюмку коньяку и весь бокал с соком. Коньяк был крепкий и ароматный, сок апельсиновый и холодный. Кирюше как-то сразу сделалось хорошо и радостно, тем более что он увидел, как художник вновь наполнил его рюмку.

- Курите, - сказал художник и положил на столик пачку сигарет в золотой обертке. - Это "Бенсон"... Я их очень люблю...

- Врачи запрещают, - робко сказал Лапенков, но потом обреченно махнул рукой и закурил. Сигареты были удивительно приятные и крепкие. От них закружилась голова.

- Ну вот, а теперь за работу, - сказал художник.

Он включил магнитофон, достал большой альбом и толстый пластмассовый карандаш, а затем сел в кресло напротив Лапенкова.

Из динамиков, висевших на стенах, полилась музыка. Она была какая-то удивительно спокойная музыка, тихая и чуть-чуть печальная. Сам не понимая почему, Кирюша вдруг почувствовал в груди какое-то блаженное томление. Он выпил вторую рюмку коньяку и уже сам налил себе третью.

"Вот дурак-то я, - подумал про себя Лапенков. - Еще отказывался... Хорошо-то как, господи!.."

Художник несколько минут внимательно смотрел на Лапенкова, потом неожиданно отложил блокнот, закурил, встал и прошелся по комнате.

- Послушайте, Лапенков, - наконец сказал он, глядя Кирюше прямо в глаза, - что у вас случилось с лицом?

- А что? - удивился Лапенков и провел рукой по щекам. - Чего случилось?

- У вас резко изменилось лицо, - сказал художник. - Черты, в общем-то, те же, а выражение совсем другое... Не то, что было там, в столовой...

- Не знаю, - сказал Кирюша. - Выпил потому что...

- Это я понимаю, - сказал художник. - Но мне-то необходимо именно то выражение.. Жестокое, гневное и непреклонное... Вспомните, о чем вы думали там, в столовой...

- О разном думал, - тихо сказал Лапенков. - О людях, о жизни... Вообще, так сказать...

- У вас много неприятностей?

- Много, - вздохнул Лапенков.

- Ненавидите всех?

- Ненавижу, - опять вздохнул Лапенков.

- Очень хорошо, - сказал художник. - Тогда припомните все, о чем вы думали, о всех ваших врагах и попытайтесь расправиться с ними мысленно...

- То есть как? - не понял Лапенков.

- Убейте их... Мысленно! Представьте: вам дали ружье в руки, разрешили стрелять в кого хочешь... Ожесточайтесь!.. Давайте, давайте... Проведем этот психологический опыт... Ну?.. Закройте глаза и сосредоточьтесь...

Лапенков послушно закрыл глаза и стал думать.

Сначала мыслей никаких не было. Просто в голове было какое-то приятное кружение, а во всем теле - сладкая ломота. Лапенков напрягся. Мелькнула мысль: выпить бы еще коньяку! Но это было не то. Потом снова мыслей не было. Потом наконец они появились.

Это были удивительные мысли, тягучие и ароматные, пахнущие коньяком и сигаретами "Бенсон"...

Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении.

"Убью повара! Он - сволочь! Впро-чем, по-че-му?.. Ну, суп плохо готовит! Ну и что?.. Не нравится - не ешь. За что убивать? Лучше участкового доктора кок-ну!.. Он, бедняга, бегает целый день по вызовам, ночей недосыпает, а я его из ружья?.. Вот Точилина действительно стоит у-ко-ко-шить!.. Почему путевочку не даешь?!.. Потому что нет!.. Где он ее возьмет?.. Родит, что ли?.. А так он хороший человек, Точилин!.. И начальник отдела Корольков тоже хо-ро-ший человек!.. Если и кричит, то за дело!.. Запрос в Керчь я действительно забыл отправить... Пусть живет, на радость людям!.. Ох, какая музыка! Легран?.. Хороший человек Легран!.. Надо посоветовать соседу Рубинину, пусть он эту музыку достанет... Хороший он парень, молодой, красивый... Его девушки любят... За что ж его убивать?.. Нет, я не на него злился... Я на лето злился!.. Жаркое лето! Радиации много!.. И ничего не много!.. В самый раз... Футболистов пострелять, что ли?.. Да их же тысячи! Патронов не наберешься... Да и как же без футбола?.. Одна радость... Почему одна?.. А телевизор вечером посмотреть - плохо, что ли?.. "А я иду, шагаю по Москве, и я ещё пройти смогу..." Это что, тоже Легран?.. Нет, это наша песня. Хорошая песня... "Ой ты, рожь высо-ка-я... Ой ты... хм... вт... бт... уз...".

Лапенков уснул. Ему приснился красивый сон. Будто он идет по красивому городу, навстречу идут красивые люди, а у него прошел гастрит. Лапенкову стало так хорошо, что он достал ружье и, на радостях, пальнул в воздух... Выстрел получился громкий, и Лапенков проснулся...

Несколько секунд он изумленно смотрел на бородатого человека, сидящего в кресле напротив и что-то зарисовывающего в альбоме, а потом вспомнил, где он и что с ним.

- Послушайте, товарищ художник, - жалобно сказал Кирюша. - Не надо...

- Что не надо? - спросил художник, подняв голову.

- Не надо с меня убийцу, - сказал Лапенков. - Не подхожу я... - И, сам не зная почему, Лапенков вдруг всхлипнул.

- Да не волнуйтесь вы, - сказал художник и улыбнулся. - Не расстраивайтесь... Я рисую с вас косулю...

Почем деньги?

Он остановил меня на улице.

Подошел, тронул за рукав и, воровато оглядевшись, тихо спросил:

- Не купите?

- Что именно? - не понял я.

- Пятерочку...

- Какую пятерочку?

- Вот эту! - и протянул мне новенькую пятирублевую бумажку.

- Фальшивая? - поинтересовался я.

- Нет, почему... - обиделся он. - Самая настоящая...

- А почем пятерочка? - спросил я, еще плохо понимая всю абсурдность такого вопроса.

- За трешку отдам, - сказал он.

Я испуганно посмотрел на него. Это был обыкновенный человек в темном пальто и шляпе. На носу сидели круглые очки, за очками были круглые глаза. Круглые и вроде бы очень честные глаза.

"Розыгрыш! - подумал я. - Обыкновенный розыгрыш. Ну ладно, посмотрим, чем вся эта история кончится...".

Я дал ему три рубля и взял себе пять.

- Спасибо, - тихо сказал он.

- Не стоит, - сказал я. - Всегда рад... Больше нет пятерочек?

- Нет! - вздохнул он. - Пятерочек больше нет... Есть десяточка, но дорогая...

- Почем? - заинтересовался я.

- Семь рублей! - Он произнес эту цифру, испуганно глянул на меня и тут же поправился: - Ладно, отдам за шесть.

- Идет! - сказал я и полез в кошелек.

Я дал ему пятерку и рубль, он протянул мне десятирублевую бумажку.

Я внимательно осмотрел ее. Десятка как десятка! Все водяные знаки, все линии на месте. Явно не фальшивая.

"Что за черт?! - мысленно выругался я. - Ведь он же не пьяный..."

- О, смотрите, у меня теперь есть пятерочка! - радостно воскликнул он. Вы же интересовались... Купите за трешницу?

- Конечно! - согласился я, терпеливо ожидая, чем эта комедия закончится.

Обмен состоялся. Я дал ему три, он мне - пять.

- Трешниками не торгуете? - осведомился я.

- А сколько за них дадите?

- Да по рублю за трешник вроде бы в самый раз, - хрипло произнес я, чувствуя, что в горле появился какой-то комок.

- С удовольствием, - обрадовался он. - Берите оба трешника.

О протянул мне шесть рублей и взял два.

Его лицо светилось от счастья.

- Я бы не продал, - сказал он, - но, как говорится, обстоятельства заставили: деньги нужны.

В это время заскрипели тормоза и возле нас остановилась белая машина с красным крестом. Из нее вышли доктор и два молодых санитара.

Увидев их, человек в шляпе как-то сразу сник, грустно вздохнул и пошел им навстречу.

- Что же вы, голубчик? - с улыбкой сказал доктор. - Опять, значит?

- Не могу! - хрипло крикнул человек в шляпе. - Не могу!!

И покорно сел в машину.

- Возьмите! - сказал я и протянул доктору деньги. - Это его... Черт возьми, как я сразу не догадался, что это душевнобольной?

- Острый психоз! - сказал доктор. - Депрессия!

- Отчего это у него? - спросил я.

- Писатель он, - сказал доктор. - Романист. Роман новый издал. Мыслей там на три копейки, а стоит книжка рубль восемьдесят... Вот его совесть и замучила... Гонорар распродает...

- Бедняга! - вздохнул я и пошел прочь.

Я шел по улице и смотрел себе под ноги. Настроение у меня было скверное. Все время вспоминались его круглые очки, за которыми были круглые глаза. И голос его вспоминался: тихий, чуть-чуть хрипловатый. И застенчивая улыбка.

И еще почему-то вспомнился мой научно-исследовательский институт. И проблема, которую я разрабатываю. И премия, которую мне выдали в конце квартала. И сразу в груди что-то закололо, а в голове переливистым звоном зазвенел колокольчик.

Я остановил первого попавшегося прохожего и, нащупав в кармане пятирублевую бумажку, тихо спросил: "Не купите?.."

"Внимание! Вы забыли набрать цифру "два"..."

В июле месяце все шестизначные номера телефонов Москвы были переведены на семизначные.

Егор Крюков этого не знал. Он приехал в Москву из деревни, чтобы повидать брата, живущего здесь, погостить у него пару дней. Брату он решил позвонить прямо с вокзала. Но едва Егор повернул телефонный диск на букву "И", как в трубке послышался треск и ровный женский голос сказал: