"Единственная моя" - читать интересную книгу автора (Сатклифф Кэтрин)

Глава 13

Майлз стоял у окна, засунув руки в карманы, глядя, как два десятка мужчин и их семьи толпятся у входа в «Белую Лошадь». Близилось время выйти к ним. Эта задача не привлекала его. После вчерашнего – нет, не привлекала.

Он сделал глубокий вдох и приготовился выйти к ним. Когда он уже собрался покинуть комнату, послышался стук в дверь. Не успел он отозваться, как дверь открылась и вошла Оливия несколько неуверенным шагом. Майлз отметил, что она очень бледна, под глазами круги от недосыпания. Платье, которое она носила последние два дня, нуждалось в стирке, но было аккуратно, насколько это возможно.

– Доброе утро, сэр, – произнесла она сухим тоном. Майлз прислонился к подоконнику и взглянул на нее.

– Оливия.

– Надеюсь, вы хорошо спали? Он пожал плечами.

– А ты?

– Прекрасно, благодарю.

Заглянув глубоко в ее глаза, он усомнился в этом. Еще никогда прежде не встречал он человека, который мог бы так искусно скрывать свои мысли и эмоции. Это было почти пугающе – подобное отсутствие предсказуемости.

– Полагаю, сейчас каждый из нас должен принять решение относительно нашего будущего, – сказала она.

– Действительно.

– Вы продаете рудник Либински или идете на риск, что я не соглашусь финансировать восстановление шахт.

– Да.

Она смотрела на него и ждала, расправив плечи и сцепив руки перед собой. Секунда шла за секундой, а голоса за окном становились все громче и нетерпеливее. Майлз подумал, что из Оливии вышел бы отменный карточный игрок. Большинство женщин на ее месте были бы сейчас слишком нервозны, особенно в ее положении, когда будущее ее и ее сына зависело от его решения, что для него важнее, чем рудники: свобода или брак с ней. Вчера она была абсолютно права: женившись на ней, он продал свою душу. Продав рудники, продаст свои мечты. Какое же из двух унижений меньше?

– Я не продаю шахты, – тихо вымолвил он. Оливия и глазом не моргнула.

– Я сказал... – Майлз отвернулся от Оливии. – Я не продаю шахты. Я добьюсь успеха с твоей помощью или без нее.

Какое-то время Оливия помолчала, потом спокойно сказала:

– Согласна, сэр. Рудники будут по-прежнему работать...

Майлз нахмурился, когда она подошла к нему и встретилась с ним взглядом своих больших зеленых глаз.

– Рудники будут по-прежнему работать, – повторила она, – и вам будут предоставлены любые необходимые средства для ремонта и усовершенствования шахт. Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам.

– При условии, что будешь распоряжаться...

– Нет. Пожалуй, мы просто будем рассматривать мою финансовую помощь как... заем. Когда вы найдете новую рудную жилу, надеюсь получить свои деньги обратно с выгодой.

– Ты можешь все потерять, Оливия. Она пожала плечами.

– Или очень много выиграть. Жизнь – это всегда игра, не так ли, супруг? Фокус в том, чтобы твердо верить, что все обернется к лучшему. Без надежды и веры в свои мечты какое унылое существование мы все влачили бы.

Несколько неуверенно Оливия положила ладонь ему на руку и улыбнулась в его напряженные, настороженные глаза. Отражение каких чувств она увидела там?

– Ваши работники ждут, сэр.

– Ты, конечно, пойдешь со мной.

– Думаю, нет. Я уверена, что вы можете прекрасно справиться с ситуацией. Просто сообщите им, что будут предоставлены все необходимые средства для восстановления и усовершенствования шахт. Пожалуй, стоит также сказать им, что с сегодняшнего дня их заработная плата увеличивается. Поторопитесь, сэр. Я подожду их ответа здесь.

К вечеру на горизонте наконец показался Брайтуайт. Всю дорогу от Ганнерсайда моросил дождь. Лошадь Майлза захромала, и последние пять миль до дома пришлось ехать шагом.

Сразу за Миддлхэмом они распрощались с Дэмиеном и оставшиеся несколько миль до Брайтуайта ехали в молчании. Она так и не набралась смелости рассказать ему о ремонте дома, который она сделала в его отсутствие. Со времени их неловкой встречи нынешним утром отношения оставались натянутыми.

Они остановились у парадной двери. Майлз поймал поводья Жермины и взглянул на Оливию. От сильной влажности его черные волосы превратились в сотни мокрых колечек. Стиснув челюсти, чтобы сдержать раздражение, он встал рядом, обхватил ее руками за талию и снял с седла, резко поставив на землю.

В тот же миг дверь распахнулась, разливая свет по ступенькам, тепло окатило их приветливой волной. Высокий, худой незнакомец появился на пороге, одетый в черный костюм и белоснежную рубашку, редеющие седые волосы были зачесаны назад. Он оглядел Майлза поверх своего внушительного, крючковатого носа.

– Господи боже, – пробормотал Майлз, затем поднялся но ступенькам, оказавшись лицом к лицу с мужчиной.

– Кто вы, черт возьми? – возмутился Майлз.

– Дворецкий, конечно. А кто, позвольте узнать, вы будете?

Майлз медленно повернулся и уставился на Оливию, которая выглядывала из-за лошадиной морды. Он поманил ее пальцем. Она покачала головой.

– Иди сюда, – приказал он.

– Мадам Уорвик! – послышался возглас из дома. Майлз отошел в сторону, когда Жак Дюбуа выскочил в двери в поварском колпаке и одежде, пахнущей свежевыпеченным хлебом. – Мадам Уорвик, какое удовольствие вновь видеть вас дома.

Оливия закусила губу, видя, как недоуменное выражение лица Майлза сменилось на ошеломленное. Жак поцеловал ей руку, затем галантно помог подняться по ступенькам.

– Вы как раз к ужину. Я приготовил свои особые блюда: миндальный суп, заливное из устриц, кнель из куропатки и на десерт лимонный пудинг. Magnifique, oui?[7] – Подведя ее к суровому мажордому, он улыбнулся. – Мадам будет приятно познакомиться с моим кузеном Арманом. Надеюсь, вы утвердите его в должности дворецкого. Он весьма опытен, знаете ли. Он десять лет работал в Тюильри.

– Неужели!

Она сосредоточилась на лице дворецкого, упорно отказываясь взглянуть на Майлза.

Арман щелкнул каблуками и слегка поклонился, затем вновь повернулся к Майлзу, закрывая ему путь в дом.

– А кто, сэр, будете вы?

– Я Уорвик, – ответил Майлз хриплым шепотом.

Брови Армана взлетели вверх, а ничего не выражающие глаза окинули Майлза взглядом с макушки мокрой головы до кончиков грязных ботфортов. Он обратился к Оливии, не поворачиваясь:

– Позвать лакея, мадам?

– У меня нет лакея, – ровным голосом проговорил Майлз.

– Есть, – ответил Арман.

– Нет.

– Есть, – вмешался Жак, закивав так энергично, что его колпак съехал на лоб, затем отступил в ярко освещенный холл, хлопнул в ладоши и крикнул:

– Гюстав!

Пожав плечами, он засмеялся и добавил:

– Это сын Армана, oui?

Худенький юнец выбежал в коридор, поправляя свою ливрею, которая была ему явно не по размеру, и спотыкаясь в слишком больших для его ноги сапогах. Он не говорил ни слова по-английски, а что-то возбужденно залопотал Арману, который что-то ответил и указал на грязные сапоги Майлза с гримасой отвращения.

Майлз сощурился и, обойдя дворецкого, вошел в холл, где леса и лестницы громоздились вдоль стен, а банки с краской, кисти, молотки и пилы усеивали пол. Рабочие двигались по дому, как муравьи. Его руки сжались в кулаки, плечи напряглись, лицо угрожающе потемнело.

– Вы свободны, – сказала Оливия любопытным слугам, затем обернулась к мужу, когда они растворились без слов.

– Что, черт побери, здесь происходит? – загремел Майлз.

– Вы недовольны?

– Похоже, ты решила все здесь прибрать к рукам, пока меня нет.

– Я...

– И кто, скажи на милость, дал тебе право распоряжаться в моем доме и вбивать хотя бы один гвоздь без моего разрешения?

– Я...

– Ты так привыкла верховодить над Девонсуиком, включая и своего отца с сестрой, что решила, что можешь делать то же самое и здесь.

Он двинулся на нее. Она попятилась.

– Ну? – заорал он.

– Вам нет нужды повышать голос...

– И кто, черт побери, по-твоему, будет платить за все это?

Вскинув подбородок, она спокойно ответила:

– Я, разумеется.

Одна бровь взлетела вверх.

– Ты? – язвительно процедил он сквозь стиснутые зубы. – Конечно. Как я мог забыть? Ты же у нас с деньгами. Власть. Влияние. А я всего лишь нищий с протянутой рукой.

Они разъяренно уставились друг на друга. Глядя в побагровевшее от злости лицо Майлза, Оливия ждала, что его макушка взлетит к потолку в любую секунду, а Майлс думал, что у нее такой вид, будто она только что откусил кусок зеленой хурмы.

– Совершенно очевидно, – начала она более уравновешенным тоном, – что если это отсутствие понимания указывает на то, каким будет наш брак с тобой, не думаю, что он меня интересует.

Он уставился на нее.

Она удостоила Уорвика тусклой улыбкой и зашагала к лестнице.

– Что это ты делаешь, хотел бы я знать? – возмутился он.

– Иду в свою комнату, конечно.

– Ну уж нет, постой-ка, – бросил он позади нее. – Я не дам тебе просто так упорхнуть отсюда. Я собираюсь сказать тебе парочку слов.

– Каких же именно?

Вздернув подбородок, она взглянула на Майлза через плечо. Он стоял посреди холла, слегка расставив ноги, в мокром плаще, с которого грязная вода капала на идеально чистый пол. Рот Майлза был плотно сжат, глаза метали громы и молнии.

– Возможно, – сказал он более сдержанно, – ты откажешься пойти со мной в кабинет, где мы сможешь обсудить это наедине.

С побледневшим лицом он зашагал по коридору, перешагнув через лестницу и ногой перевернув банку с краской. Глубоко вздохнув, Оливия пошла вслед за ни» на безопасном расстоянии.

Он упал в кресло за столом, заметно расслабившие после того, как оглядел кабинет и обнаружил, что все на своих местах. Он удостоил лишь беглого взгляд! стопку гроссбухов, аккуратно сложенных с одной стороны стола.

– Я признаю, что переступила границы дозволенного, сэр. Я прошу прощения. Мое единственное оправдание – безграничная любовь к... этому дому и желание угодить вам. Если я оскорбила ваши чувства, мне искренне жаль.

Майлз устало закрыл глаза.

– О Господи! Что мне с тобой делать? Я еще никогда не встречал женщины, которую в одну минуту мне бы хотелось придушить, а в следующую...

– А в следующую, сэр?

Он оглядел ее из-под отяжелевших век, затем поднялся со стула и прошел к столику с напитками. Он плеснул немного в бокал и опрокинул его в горло, потом резко поставил его на стол и налил еще.

– Скажи мне, как моя мать? Без сомнения, вы с ней сделались большими друзьями в мое отсутствие. Она всегда умела заводить... друзей.

– Я думала, что к этому времени ты уже привык к мысли, что она останется здесь.

– Значит, ты знаешь меня далеко не так хорошо, как думаешь, милая. – Он выпил еще, на этот раз медленнее. – Забавно, правда? Что женщина, которой было наплевать на меня, когда мне было всего лишь восемь лет, теперь зависит от меня.

– Уверена, у нее были свои причины...

– Разумеется. Не могла же она заводить интрижки, имея ребенка, путающегося у нее под ногами. Как тебе хорошо известно, любовь моя, ублюдки имеют обыкновение мешать интимной жизни женщины.

Это едкое замечание на миг поразило Оливию.

– Это очень немилосердно, – мягко проговорила она.

– Но верно.

Сцепив руки, она подошла к Майлзу.

– Ты ненавидишь ее за то, что она сделала?

– Ты имеешь в виду, за то, что бросила меня или что родила меня?

– За то, что родила.

Он поднял голову и его грозный взгляд встретился с ее глазами.

– В чем дело? Тебе пришло в голову, что твой милый сынок, когда вырастет, будет презирать тебя за своего отца, точнее, за отсутствие такового? Думаю, тебе не стоит беспокоиться, милая. – Он обхватил ее щеку своей большой ладонью. – Есть разница между тобой и моей матерью. Ты любишь своего сына.

Мимолетная боль, отразившаяся в глазах Майлза и тоне его голоса, заставила сердце Оливии екнуть. А от того, что он держал в ладони ее лицо так нежно – почти с любовью, – у нее перехватило дыхание.

Салли появилась в дверях в свежевыстиранном форменном платье. Волосы ее были причесаны, собраны в узел на затылке и закреплены черной сеточкой и атласным бантиком. Она изобразила книксен и вежливо сказала:

– Добрый вечер, сэр и мадам. Арман говорит, что мистеру Уорвику нужна ванна.

Оливия наградила послушную горничную улыбкой и самодовольно вздернула бровью при виде ошеломленного лица Майлза.

– Арман прав, Салли. Пожалуйста, позаботься об этом.

– Вы хотите, чтоб я помогла ему с купанием? – спросила Салли, заставив Оливию взглянуть на нее, потом на Майлза.

– А ты обычно прислуживаешь мистеру Уорвику во время его туалета? – поинтересовалась она, заметив румянец, заливающий шею девушки.

– Ну, мэм, у него же нет лакея...

– Понятно. – Оливия неодобрительно надула губы. Картина того, как эти двое резвятся в какой-нибудь грязной игре, вызвала жгучую краску у нее на щеках. – Полагаю, мистер Уорвик вполне способен искупаться сам, ответила она как можно безразличнее. – Просто позаботься о горячей воде, пожалуйста.

Оливия обедала с Брайаном, Беатрис и Элисон. Майлз блистал своим отсутствием. Оливия, конечно, как могла, старалась найти оправдание для своего мужа: срочное важное дело. Просто переутомился и, должно быть, уснул.

К тому времени, когда Жак внес лимонный пудинг, у Оливии пропал всякий аппетит. Было очевидно, что Элисон приложила немало стараний, готовясь к этой трапезе. Беатрис заплела ей волосы и уложила в корону над головой. Она оделась в одно из платьев Оливии, которое буквально болталось на ней.

В конце концов, не в силах больше выносить боль в глазах женщины, Оливия извинилась и отправилась на поиски мужа.

По словам Салли, она могла найти его в ванной комнате – огромной мраморной комнате, расположенной в восточном крыле дома. Оливия была там всего один раз во время своего первого осмотра Брайтуайта.. Помещение состояло из двух больших комнат, в каждой из которых имелся бассейн, один так называемый холодный, а другой горячий, наполняемый водой из горячего подземного источника. В ее первое посещение комнаты и бассейны были пустыми и холодными и вызвали у Оливии сравнение с мавзолеем. Однако сегодня, когда Оливия прошла через коридор и вошла в комнату с холодным бассейном, свет факелов на стене отражался золотистыми разводами на поверхности воды.

В холодном отделении Майлза не было, поэтому она сделала глубокий вдох и вошла в парильню, но резко остановилась, когда резкая волна жара окатила ее с ног до головы. Девушка осторожно прошла к краю бассейна и попыталась разглядеть что-нибудь сквозь густую завесу пара.

– Майлз, – позвала она. – На пару слов, пожалуйста. Тишина.

– Сэр, я знаю, что вы здесь. Я хочу поговорить с вами и не уйду, пока не сделаю этого.

Послышался всплеск у дальнего конца бассейна. Сняв запотевшие очки, Оливия вгляделась и сквозь клубы пара наконец заметила мужа, полулежащего на мраморных ступенях бассейна по пояс в воде.

– О, – произнесла она и выпрямилась при виде его обнаженного, блестящего торса.

– А чего ты ожидала? – поинтересовался он мягким, немного пьяным голосом. – Разве мужчине запрещается купаться голым в собственной ванне?

– Пожалуй, мы поговорим позже. – Поспешила ретироваться Оливия.

– Мы поговорим сейчас, – отрезал он, заставив ее остановиться, когда вода вновь заплескалась и стало очевидно, что он вылезает из бассейна.

Глядя прямо перед собой, с отчаянно колотящимся в груди сердцем, Оливия прислушивалась к звукам стекающей на мраморные плиты воды. Затем послышался легкий звон стекла о стекло, когда он наливал себе очередную порцию выпивки из какого-то графина, скрытого клубами пара.

– Ты, конечно, составишь мне компанию, – протянул он, и девушка вновь услышала звон стекла. – Мужчина может не иметь слова как хозяин этого дома, но как муж он имеет слово, когда от жены требуется составить ему компанию за выпивкой. Будучи женой, ты, разумеется, затеешь спор по этому вопросу.

– Я не имею ни малейшего желания спорить с вами, сэр.

– Нет? Тогда что ты здесь делаешь? Ты вряд ли намеревалась составить мне компанию в бассейне, хотя признаю, что нахожу эту идею привлекательной. Скажи мне, Оливия, ты когда-нибудь купалась с мужчиной? Ну, ну, милая. Мне-то ты можешь сказать. Я ведь твой муж, в конце концов.

Оливия уставилась прямо перед собой и ничего не говорила.

– В самом деле, дорогая. Женщина, которая может плясать с цыганами и украсить грудь татуировкой, наверняка должна была искупаться голой с мужчиной. Тебе понравилось?

– Я пришла просить вас о снисхождении, – сказала она.

– К кому?

– К вашей матери.

– А, конечно. Без сомнения, она жалобно всплакнула над своим кнелем из куропатки.

– Нет.

Он молчал.

– У нее есть собственная гордость, – добавила Оливия.

– У кого же ее нет, милая?

Еще больше расстроившись, Оливия повернулась и обнаружила Майлза развалившимся на постели из гобеленовых подушек с пестрыми кисточками. Не считая красного полотенца, обернутого вокруг чресл, он был совершенно голым.

Поставив ее бокал на пол рядом с собой, он улыбнулся ей.

Потерявшая дар речи Оливия какое-то время могла лишь глупо таращиться на мужа, вдруг слишком отчетливо ощутив угнетающую жару и неудобство тяжелой шерстяной одежды, липнущей к ее влажной, раскрасневшейся коже.

– Почему вы такой злой? – возмущенно бросила она.

– Я не злой, я пьяный. Предупреждаю тебя сейчас, потому что я ужасно непредсказуем, когда пьян.

– Неужели вам не приходило в голову, что ваша мать просто хочет помириться с вами?

– Моя мать хочет успокоить свою совесть перед смертью. Несомненно, ее ужасает мысль, что придется вечно гореть в аду за свои грехи. Кроме того, я ни на секунду не поверил, что ты здесь из-за этого.

– Не понимаю...

– Ты пришла сюда не для того, чтоб говорить об Элисон. О, ты может быть и использовала ее как предлог. Наверняка ты злишься, что я не упал перед тобой на колени в знак благодарности за твое великодушие.

– Я не думала об этом.

Он рассмеялся тихо, недоверчиво.

– Если причина, по которой вы схоронились в этой... могиле, в моем вмешательстве в ваши дела с рудником, сэр, тогда проблему можно легко решить. Я могу спокойно умыть руки.

Майлз выпил шерри, не отрывая от нее глаз.

– Шантаж идет тебе, любовь моя. Он придает огня твоим зеленым глазам и румянца щекам. Ты настоящая красавица, когда злишься.

– Я не собираюсь шантажировать вас, сэр.

– Какая жалость. Я так люблю пикироваться со своими противниками. Когда-то у меня это здорово получалось, но это было еще до того, как я похоронил себя в этом доме и попытался изменить свою жизнь – оставить свои гедонистские замашки и начать все заново. А когда-то я был очень и очень испорченным человеком, правда. Не желаешь ли посмотреть, каким испорченным я могу быть, милая?

Нахмурившись, чувствуя себя выбитой из колеи его неустойчивым настроением, Оливия попыталась оторвать от него взгляд.

Но не обратить внимания на его обнаженное, разгоряченное тело оказалось выше ее сил. Плечи Майлза блестели капельками пота и отсветами огня свечей. Грудь его была упругой и твердой, а мышцы живота казались твердыми и плоскими, как пол, на котором он сидел.

– Я согласна помочь вам всем, чем смогу, и сделаю это, – с трудом выдавила она. – Вы узнаете, что я не из тех, кто нарушает свое слово. И не из тех, кто не протянет руку помощи нуждающемуся.

– Разумеется. Наверняка лет, эдак, через сто религия возведет тебя в святые. Вопрос в том... святая чего? Святая Оливия, защитница больных и умирающих? Или разоренных и обнищавших? Или всех на свете ублюдков?

– Почему вы так ненавидите меня, когда все, что я хочу, это помочь вам?

– Ненависть – такое грубое и неприличное слово. Я отнюдь не ненавижу тебя, дорогая.

– Но вы не любите меня.

– Ты не должна принимать это на свой счет. Я никогда никому не клялся в таких чувствах.

– Вы не способны на любовь, сэр, или просто боитесь ее?

– Боюсь?

– Что вам не ответят взаимностью. Возможно, вы все еще тот маленький мальчик, который всем сердцем любил свою мать, но не чувствовал ответной любви. Вы страшно боитесь еще раз испытать эту боль.

Он схватил ее бокал и опрокинул его содержимое себе в рот, задержавшись лишь, чтобы сказать:

– Ты слишком много говоришь, милая. Кроме того, ты приписываешь мне то, чего у меня нет. Тебе уже следовало бы понять, что я не очень хороший человек.

– Я не согласна. По словам Дженет Хупер, вы очень заботливый и добрый.

– А... – Он сверкнул белозубой улыбкой. – Ну, вот мы и добрались до сути этого визита. Ты хочешь знать о Дженет.

– Я...

– Ревнуешь, милочка?

Внезапно ей захотелось убежать. Она почувствовала себя так глупо, досадуя на то, что он понимает ее побуждения даже лучше ее самой.

– Ну? – не унимался он. – Ты ревнуешь?

– А мне следует?

– Ты хочешь знать, не любовница ли она мне. Не отрицай. Я почуял, что тебя что-то тревожит с тех пор, как ты появилась в Ганнерсайде. Вначале я приписал твое настроение раздражению моими внезапными отлучками. Потом я подумал, что ты обиделась на то, что я не появился за обедом. А оказывается, вот в чем дело. Дженет, – сказал он и непринужденно рассмеялся.

– Итак? – напомнила она.

– Итак, что? Любовники ли мы? – Он улыбнулся. – Вот что я тебе скажу, милая. Если ты покаешься в своих грешках, я покаюсь в своих.

Он встал, и красное полотенце упало на пол. Оливия словно приросла к месту, слабо сознавая, что тело ее стало таким же неподвижным, как те изваяния нимф, взирающие на нее из полутемных, затуманенных углов комнаты.