"Карантин" - читать интересную книгу автора (Иган Грег)

Глава 2

Аллилуйя! Я вижу! Вижу звезды!!!

Вздрогнув, я оглядываюсь и вижу молодую женщину, которая стоит на коленях посреди забитой людьми и машинами улицы. Руки ее широко раскинуты в стороны, зачарованный взгляд устремлен в ослепительно-синее небо. На мгновение она замирает, словно оцепенев в экстазе, но затем опять принимается выкрикивать: «Вижу их! Я вижу!», колотя себя кулаками по ребрам, раскачиваясь взад и вперед на коленях, всхлипывая и задыхаясь.

Но ведь этот культ уже двадцать лет как бесследно исчез.

Женщина визжит и извивается. Рядом стоят двое ее друзей, они явно смущены. Машины, не останавливаясь, плавно объезжают всю группу. С нарастающим смятением я наблюдаю за этой сценой, воскресившей в памяти детские воспоминания о бесноватых либо напыщенных уличных мистиках.

– Все прекрасные звезды! Все знаменитые созвездия! Скорпион! Весы! Центавр! – Слезы струятся по ее лицу.

Усилием воли я подавляю приступ паники, смешанной с отвращением. Таких, как она, больше нет – вот почему и собралась такая толпа зевак, это редчайшее зрелище: большинство людей давно адаптировались, смирились с существованием Пузыря и живут, как прежде. Чего я испугался? Того, что даже самые нелепые культы, самые причудливые массовые психозы и истерии, связанные с Пузырем, на самом деле никуда не исчезают и обречены время от времени возрождаться?

Когда я отворачиваюсь, то слышу, что спутники женщины вдруг разражаются хохотом. Через мгновение она присоединяется к ним – и только тут я, кажется, догадываюсь, в чем дело. «Астральная Сфера» снова пользуется популярностью, вот и все. Планетарий в черепной коробке. Не прозрение, а обыкновенная игрушка. Я читал об этом моде, с его помощью можно видеть звездное небо в различных вариантах: во-первых, в точности как «настоящее», с учетом суточного и сезонного движения небесной сферы, наличия зданий и облаков, причем звезды появляются вечером и гаснут утром; во-вторых, пользователь может сделать невидимыми все препятствия, включая дневной свет, атмосферу и даже Землю у себя под ногами; наконец, можно перемещать точку наблюдения во времени на тысячу лет вперед или назад, а также в пространстве – в пределах радиуса Галактики.

Все трое юнцов теперь бросаются друг к другу в объятия, продолжая хохотать. Они не возрождают забытый культ, а насмехаются над ним – должно быть, увидели где-нибудь старые хроники и решили позабавиться. Шагая дальше, я немного досадую на свою глупость, но зато испытываю большое облегчение.

Войдя в дом, я медленно поднимаюсь по лестнице, желая отсрочить неприятный, момент, когда я вновь увижу пустое табло на дисплее – за те четыре дня, что мои объявления крутятся во всех основных системах новостей, никто ни разу не позвонил, даже в шутку. И это несмотря на новогодние праздники, когда людям нечем заняться и они от скуки начинают читать объявления. Может быть, десять тысяч долларов слишком скромное вознаграждение, но я не уверен, что мой клиент согласился бы его удвоить. Нельзя сказать, впрочем, что я сколько-нибудь преуспел в выяснении того, кто же все-таки мой клиент. В списке пациентов Хильгеманна нет таких, кто имел бы отношение к семьям известных богачей или других знаменитостей, – и теперь я понимаю, что иначе и быть не могло. Люди просто богатые, уж конечно, заранее позаботились о том, чтобы тщательно скорректировать все документы, а люди, богатые до неприличия, должно быть, держат слабоумных родственников в потайных комнатах своих неприступных особняков – от греха подальше. Хочется копнуть поглубже, но я не стану этого делать. Потребность включить моего таинственного клиента в общую картину пока что носит чисто эстетический характер – я не вижу, каким образом это поможет мне отыскать Лауру.

Ни одного звонка.

Я удерживаюсь, чтобы не шарахнуть кулаком по дивану – обивка уже потрескалась настолько, что такие удары приносят все меньше удовлетворения. Пора решать, оставлять ли объявление еще на день. Я вызываю его на терминал и мрачно гляжу на экран, пытаясь понять, что нужно сделать, чтобы привлечь к нему больше внимания; варианты типа «дописать один-два нуля к сумме вознаграждения» не рассматриваются. Фотография Лауры взята прямо из истории болезни; почти такая же хранится и в моем мозгу – по-видимому, клиент воспользовался тем же источником. У нее своеобразное лицо, но кто знает, как она выглядит сейчас? Не нужна даже пластическая операция, достаточно хорошей маски из синтетической кожи.

Я продлеваю объявление еще на день, хоть и не вижу в этом большого смысла. Если Лауру взяли по ошибке, она давно уже мертва, и мне вряд ли удастся найти даже ее тело, не говоря уж о похитителях. В сущности, моя единственная надежда на успех в том, что люди, похитившие Лауру, сделали это ради чего-то такого, что могло заставить их пойти на куда больший риск, чем просто убить ее или где-нибудь спрятать.

Например, им могло понадобиться тайно вывезти ее из страны.

Провести ее в самолет не составило бы большого труда. Ее дебильность почти так же легко скрыть, как и ее лицо – существуют десятки нелегальных модов, которые превратили бы ее в ходячую марионетку своего спутника или даже в полуавтономного «робота», способного выполнять простейшие задачи, например, плакать и смеяться в нужных местах фильма, который показывают в полете.

Ничего особенного нет и в том, чтобы подделать запись о выдаче выездной визы в компьютере Министерства иностранных дел. Через час-два эту запись придется стереть, как и соответствующие записи в файлах авиакомпании. Сотни хакеров круглосуточно дурачат МИД, таможню и авиакомпании, но, что самое забавное, именно это и позволяет, если повезет, выследить нелегального пассажира. Хакеры могут обвести вокруг пальца устаревшие системы защиты, но скрыть свои действия друг от друга они не в состоянии. В процессе сбора данных, необходимых им для своих целей, они неизбежно получают информацию о взломщиках, действующих одновременно с ними. А эту информацию, как и любую другую, можно продать.

Белла не только сама добывает для меня кое-какие данные, но выполняет и роль посредника. Я звоню ей и делаю заказ. Окажутся ли громадные массивы необработанных данных полезными для меня – дело случая; чем больше я их куплю, тем больше вероятность успеха. Однако гарантии успеха тут быть не может, ведь событие, которое меня интересует, могло произойти (если оно вообще произошло!) в любом аэропорту в любое время в течение последних пяти недель.

Найти поддельные выездные визы легко – их выдает сам факт того, что они стерты, дабы избежать, пусть и вялого, официального контроля. Такие пробелы легко обнаружить в любом временном ряду записей в базу данных (вот только сам ряд надо предварительно украсть). Труднее выявить в этой толпе Лауру – за неделю в стране происходит не менее сотни нелегальных выездов. Хильгеманн предоставил мне ее ДНК-сигнатуры, отпечатки пальцев, узоры сетчатки и скелетные измерения. Таможня не использует тесты ДНК (массовая проверка ДНК у пассажиров связана с большими юридическими и социальными сложностями), но остальные три параметра всегда проверяются перед посадкой в самолет. Впрочем, после этого в фальшивой визе эти параметры обычно изменяют, специально для того, чтобы сбить с толку таких, как я. Хотя сама запись о регистрации визы должна оставаться в компьютере в течение всего времени полета (чтобы не сработали тесты, которые непрерывно ведут все авиакомпании для защиты от террористов), данные биологической идентификации проверяются еще только один раз – когда пассажир проходит таможню в пункте назначения. Поэтому только в течение двух небольших отрезков времени запись биологических параметров должна соответствовать действительности. Теоретически эти отрезки времени могут быть сокращены до нескольких миллисекунд, но в жизни невозможно рассчитать все с такой точностью, и на практике они составляют несколько минут. Отпечатки пальцев и сетчатку легко изменить с помощью микрохирургии, так что надеяться можно только на измерения длин костей. В случае крайней необходимости их тоже можно изменить, но никакой мод не поможет вам войти в самолет на следующий день после такой операции. Путешествовать же в качестве инвалида – все равно что повесить на шею табличку со своим настоящим именем.

Я лениво листаю гигабайты мусора, просматриваю рейс за рейсом, все, что записано в компьютеры десяти международных аэропортов страны – меню, карты размещения пассажиров, даже декларации багажа. Лауру, конечно, могли послать и багажом, но это было бы не слишком мудрое решение. Весь груз либо просвечивается рентгеном, либо вскрывается и досматривается персоналом, так что единственный вид груза, который пригоден для такой затеи, – труп. Собственно, имитировать труп не так уж сложно: препараты, отключающие обмен веществ на пару часов, без вреда для мозга и внутренних органов, известны уже несколько десятков лет. Хуже другое – при таком методе слишком высокое отношение сигнал/шум, ведь живых пассажиров-нелегалов великое множество, а трупов из страны вывозится не более одного-двух в неделю.

Однако ничего лучшего в голову не приходит, я просматриваю все собранные списки отправленного багажа и обнаруживаю в них семь упоминаний об отправке умерших.

Обычное рентгеновское просвечивание, которому подвергаются все пассажиры, дает информацию для их последующей идентификации по скелетным измерениям. Для трупов идентификация не производится; как и для обычного багажа, сделанные рентгеновские снимки (стереоскопическая пара) просматриваются визуально, а затем записываются в декларацию. Полчаса уходит у меня на то, чтобы добыть алгоритмы, которые используют в аэропортах для расчета длины костей. Эти алгоритмы зашиты в компьютеры рентгеновских аппаратов, и поэтому их нет в дампах памяти, которые украла для меня Белла. Самому писать такой алгоритм уж очень не хочется: вычисление длин костей по стереопаре – задача тривиальная, а вот автоматическая идентификация костей куда сложнее.

Я пропускаю через эту программу снимки всех семи трупов, сопоставляю их скелетные измерения с параметрами Лауры – и получаю семь отрицательных ответов. И почему-то именно тут меня осеняет, что есть серьезная причина, которая могла заставить похитителей вывезти Лауру из страны как раз под видом трупа. Ведь в ее мозгу не было некоторых важнейших нейронных структур, а без этих структур стандартные марионеточные моды могли и не сработать. Несомненно, эту проблему можно решить, но картирование необычного мозга Лауры и соответствующее перепрограммирование наномашин потребовали бы значительного времени. Проще было попытаться использовать другие возможности.

Отрицательные результаты моих тестов еще ни о чем не говорят. Рентгеновские снимки могли быть подправлены через несколько минут после их записи в декларацию. Информация в компьютере вещь такая же эфемерная, как квантовый вакуум, все время то здесь, то там возникают и исчезают виртуальные пары «правда-ложь». Если речь идет о кратком промежутке времени, можно безнаказанно подделать все что угодно. В поле зрения закона попадает только то, что сидит неподвижно.

Я бегло просматриваю программу анализа рентгеновских снимков, пытаясь разобраться, как она работает. Алгоритм распознавания деталей анатомического строения состоит из нескончаемого списка правил и исключений, за которым следуют несколько строчек формул. У меня мелькает неприятное подозрение, что применять эту программу к обработке снимков багажа нельзя, так как она может быть жестко привязана к геометрии стоящего на ногах человека – в этом случае все мои вычисления ничего не стоят. Оказывается, однако, что это не так – программа ничего не принимает на веру и хранит вместе со снимком все необходимые параметры, аккуратно пометив их стандартными описателями.

Когда длины костей вычислены, они сопоставляются с набором длин, записанных в документах. При этом допускаются небольшие несовпадения за счет возрастных изменений с момента выдачи визы. Самый большой допуск, разумеется, для детей и юношества, а в возрасте Лауры он минимален. Не попробовать ли увеличить этот допуск? Таможня предпочитает перестраховаться, но у меня сейчас совсем другая задача.

Внезапно осознав всю глупость подобных спекуляций, я подскакиваю на месте от досады. Какой же я дурак, ведь я все время рассуждаю о трупе так, как если бы речь шла об обычном пассажире. А ведь поддельный труп может быть искалечен до такой степени, что все костные измерения становятся бессмысленными. Значит, среди длин костей нет ни единой цифры, которой можно доверять.

Впрочем, так ли это? Можно сильно изменить длины почти всех костей (при условии, что предстоит достаточно долгий восстановительный период), но есть некоторые части черепа, с которыми нельзя так вольно обращаться – это и слишком опасно, и слишком бросается в глаза.

Я снова запускаю программу, оставив в ней сравнение только этих частей черепа. На этот раз ответ следует мгновенно:

Номер груза: 184309547

Рейс: КАНТАС 295

Вылет: Перт, 13:06, 23 декабря 2067

Прилет: Нью-Гонконг, 14:22, 23 декабря 2067

Состав груза: Останки человека (Хань Сю Лиен)

Отправитель: Генконсульство Нью-Гонконга 16, Сен-Джордж Террэйс

Перт 6000-0030016

Австралия

Адресат: Похоронное бюро Ван Чей

132 Ли-Тунь-стрит

Ван Чей 1135-0940132

Нью-Гонконг

Совпадение на основе пяти черепных измерений может быть случайным. Оно может быть и намеренной дезинформацией. Почему похитители не изменили рентгеновские снимки, чтобы не оставить даже малейшей лазейки для правды?

Я смотрю, в какое время был сделан этот дамп памяти. 12:53. Груз был на рентгене всего две-три минуты назад, поэтому изменять данные было еще слишком рискованно – таможенник мог как раз в этот момент просматривать снимок. Десятью минутами позже в компьютере не осталось бы уже никаких следов Лауры Эндрюс.

Я качаю головой – все это очень подозрительно, такое везение случается крайне редко.

«Карен» наклоняется через мое плечо и говорит:

– А иначе это не было бы везением, тупица. Ну-ка собирайся, живо.

Нью-Гонконг был основан первого января 2029 года. За восемнадцать месяцев до этого, в тридцатую годовщину включения Гонконга в состав Китайской Народной Республики, состоялись массовые демонстрации против приостановки действия Основного Закона. Демонстрации были жестоко разогнаны, прошла волна репрессий против диссидентов. Сразу же началась массовая нелегальная эмиграция. В тех странах, куда удавалось попасть эмигрантам, их, как правило, ждала безрадостная перспектива провести полжизни за колючей проволокой в убогом лагере для беженцев. И только одна страна. Конфедерация племен Арнемленда, отнеслась к ним иначе. Беженцам выделили территорию в две тысячи квадратных километров на полуострове в северной Австралии, покрытую зарослями мангровых деревьев, – на этот раз не в аренду на девяносто девять лет, а навечно, но с условием активного освоения территории своими силами.

Арнемленд, где остатки полудюжины аборигенных австралийских племен пытались возродить свою почти утраченную культуру, сам получил независимость лишь в 2026 году. В Австралии сразу же начались разговоры об отмене программ помощи, которые только и удерживали новое государство на плаву. Отчасти эти разговоры были реакцией на угрозы Китая ввести торговые санкции, но в основном за ними стояла чисто детская обида на то, что нация беженцев посмела отнестись к идее новой автономии серьезно. (Вершиной государственной мудрости самого австралийского правительства в этом вопросе стал план, по которому шестьдесят тысяч беженцев должны были разместиться в бывшей колонии прокаженных на северо-западном побережье, с тем чтобы впоследствии в течение многих десятилетий расселяться по другим странам с «политически приемлемой скоростью».) В конце концов программы помощи были сохранены, но проект в целом усиленно высмеивался австралийскими средствами массовой информации и прикормленными ими экономистами. Его называли не иначе как «сдача нации в поднаем» и предсказывали социальную и экономическую катастрофу.

Международные инвесторы придерживались иного мнения – в регион потекли деньги. Это была не гуманитарная помощь, а прямое следствие экономической ситуации в мире. Корейцы, например, были больше других озабочены тем, во что вложить свои избыточные капиталы. Проект создания на пустом месте инфраструктуры города-государства на первый взгляд мог внушить ужас, но это было обманчивое впечатление – ведь поблизости были бурно развивающиеся индустриальные центры Юго-Восточной Азии с их научно-техническим потенциалом и незагруженными производственными мощностями. Новейшие строительные технологии заработали на полную мощность, и через семь лет центральная часть города была создана и заселена. Как раз вовремя – в 2036 году КНР вторглась на Тайвань, откуда хлынула новая волна беженцев.

В последующие десятилетия в Пекине один за другим следовали циклы политических и экономических реформ, и в результате каждого из этих циклов страну покидали все новые волны эмигрантов, состоявшие из разочарованных представителей квалифицированного среднего класса. Было только одно место, куда они могли уехать. В то время как Китай все более обессилевал и замыкался в изоляции, Нью-Гонконг процветал, и к 2056 году обогнал Австралию по ВНП.

Самолет, летящий вдвое быстрее звука, преодолевает три тысячи километров за час с небольшим. Я сижу далеко от окна, но, переключив свой развлекательный экран на внешний обзор, могу наблюдать, как внизу проносится пустыня. Я снимаю наушники, чтобы отделаться от назойливого комментария, но отключить титры на экране не удается. Тогда я сдаюсь и заказываю «Боссу» сон до момента посадки.

Когда самолет касается полосы, по ней текут потоки муссонного дождя, но через пять минут я выхожу из аэропорта навстречу ослепительному солнцу и влажной жаре. После искусственной двадцатиградусной прохлады горячий влажный воздух словно облепляет лицо.

К северу, между небоскребами, виднеются портовые краны, на востоке голубым пятном – залив Карпентария. Вход в метро совсем рядом, но раз дождь кончился, я решаю пройтись до отеля пешком. Я первый раз в НГ, но в голове у меня «Дежа Вю» («Лики мира», 750 долларов) с новейшей картой улиц и информационным блоком.

Глянцево-черные башни, построенные в период основания города, перемежаются со зданиями в современном стиле: фасады, украшенные фальшивым золотом и самоцветами, резные фрактальные рельефы с множеством разномасштабных узоров. На крыше каждого здания гигантская эмблема какой-нибудь крупной финансовой или информационной компании. Мне всегда казалось абсурдным, что деньги или информация лучше чувствуют себя под одним флагом, чем под другим, но законы меняются медленно, и здешние либеральные порядки побудили сотни транснациональных корпораций перевести свои штаб-квартиры под юрисдикцию НГ – но лишь в ожидании того дня, когда они смогут существовать бестелесно, в виде потоков не облагаемых налогами данных, мечущихся между орбитальными суперкомпьютерами.

С улицы башни почти не видны, скрытые порослью мелких магазинов. В воздухе полно ярких голограмм, на бай-гуа и английском зазывающих войти в какую-нибудь обозначенную пунктиром сверкающих стрелок крошечную дверь, которую иначе очень трудно было бы заметить. Процессоры, нейронные моды, развлекательные кассеты продаются рядом с завалами дешевой бижутерии, приготовляемой тут же едой и нанотехнической косметикой.

Публика на улицах выглядит преуспевающей – служащие, торговцы, студенты, множество туристов очень приличного вида. Большинство туристов с севера не хотят забираться южнее двадцати градусов от экватора – им нужен зимний загар, а не меланома. Химикаты, разрушающие озон, исчезли уже десятки лет назад, но стратосферные повреждения еще не затянулись, и каждую весну над Антарктикой расплывается «дыра», переворачивающая с ног на голову факторы риска – солнечный свет становится куда опаснее в южной умеренной зоне, чем в тропиках. Так что мне придется расстаться со своим провинциальным предубеждением жителя ультрафиолетового пояса против людей с белой кожей и не видеть в каждом из них религиозного фанатика или помешанного борца за чистоту генов. Немногие из тех, кто родился здесь или в старом Гонконге, нарастили себе защитный меланиновый слой, но чернокожих «южан» – родившихся в Австралии иммигрантов – все-таки много как европейской, так и азиатской внешности, поэтому я не выгляжу здесь подозрительным иностранцем.

Отель «Ренессанс» был самым дешевым из тех, что мне удалось найти, но и он обескураживающе роскошен, повсюду красные и золотые ковры, на стенах гигантские росписи по наброскам Леонардо да Винчи. Дешевого жилья в НГ нет, любители побродить с рюкзаком и без гроша в кармане просто не получают въездных виз. Мне не нравится, что служители несут мой багаж, но отказываться еще противнее. Несколько чинных объявлений на стенах призывают не давать чаевых, но «Дежа Вю» с ними не согласна и сообщает мне текущие расценки.

Комната у меня небольшая, в ней я чувствую себя уже не столь безумно расточительным. Окно выходит на стену здания «Аксона», на фасаде которого названия наиболее популярных нейронных модов, многократно повторенные на дюжине языков, образуют изящный абстрактный геометрический узор. Буквы, вырезанные в материале, имитирующем черный мрамор, почти не привлекают внимания, но возможно, что так и задумано – ведь «Аксон» вырос из небольшой компании, занимавшейся распространением «подсознательных обучающих систем» – аудио– и видеокассет с записью неслышимых и невидимых сообщений, проникающих, как утверждалось, прямо в подсознание. Подобно другим шарлатанским выдумкам тех времен, служившим якобы для самосовершенствования, а на деле бывшим не более чем плацебо для легковерных и источником сверхприбыли для изготовителей, эти кассеты сыграли важную роль – подготовили рынок для будущей технологии, которая действительно работала.

Я распаковываю чемодан, бреюсь, запоздало перевожу все часы у меня в голове на полтора часа вперед, затем сажусь на кровать и начинаю размышлять, как же найти Лауру в двенадцатимиллионном городе.

Из объявления о похоронах явствует, что тело Хань Сю Лиен было кремировано 24 декабря, и я не сомневаюсь, что тело, которое было отправлено в печь, было точно таким же, как у Хань Сю Лиен, не считая той детали, что настоящая Хань Сю Лиен вряд ли вообще покидала Перт. Наверное, подмена трупов была проведена с большой ловкостью, но мне от этого толку мало. Если я попытаюсь поговорить с кем-нибудь в похоронном бюро, то могу спугнуть похитителей. То же самое касается и багажной службы аэропорта. Люди, которые могут знать что-нибудь полезное, скорее всего сами участвовали в подмене.

Что же отсюда следует? Я по-прежнему ничего не знаю ни о самих похитителях, ни об их мотивах, ни об их планах. Я сузил географическое поле поиска, но опять стою на первой клетке. Единственная зацепка, которая у меня есть, – сама Лаура, неподвижная, лишенная интеллекта. Это все равно что разыскивать неодушевленный предмет.

Но ведь это не так! Она – человеческое существо, которое сейчас находится в периоде выздоровления после операции на костях. Выздоровление предполагает – что? Квалифицированный сестринский уход, физиотерапию – если допустить, что ее похитителям не безразлично, останется ли она калекой. Разумеется, лекарства – если уж ее решили оставить в живых, то придется заботиться о ее здоровье. Но какие именно лекарства, какое именно лечение ей нужно? Представления не имею. Есть смысл все это выяснить.

Когда надо раскопать какие-нибудь общедоступные сведения, я всегда обращаюсь к доктору Панглоссу. Белла крадет для меня информацию, считающуюся секретной, а доктор добывает то, что, по идее, доступно каждому за пару долларов. Его маска, в напудренном парике и с мушкой на щеке, напоминает мне скорее Мольера, чем Вольтера, говорит он на чистейшем английском, а необходимые данные он ищет не больше тридцати секунд – по обычным каналам это заняло бы часы.

Я узнаю, что такому пациенту, как Лаура, необходимо получать несколько различных препаратов по нескольким различным показаниям. Каждый препарат выпускается под несколькими коммерческими названиями несколькими местными компаниями. Панглосс наглядно демонстрирует мне все это в виде дерева возможных вариантов, затем посылает копию диаграммы по каналу передачи данных.

Я звоню Белле, передаю ей список фармацевтических фирм и прошу достать запись всех выполненных ими за последние три недели заказов.

– Пять часов, – говорит она. – Твой пароль – «Ноктюрн».

Пять часов. Я провожу десять минут, глазея в окно, затем начинаю думать, что полезного можно было бы сделать за оставшееся время. В голову не приходит ничего интересного, и я решаю поесть.

На первом этаже отеля есть ресторан, но очень душный и дорогой, и я решаю поискать что-нибудь попроще на улице. В НГ сложилась своеобразная кухня – на основе кантонской, но с множеством местных изысков, таких как мясо крокодила из Арнемленда – «Дежа Вю» утверждает, что это нечто изумительное, если только вас не смущает косвенный каннибализм. Взвесив разные варианты, я останавливаюсь на жареном рисе.

Надо убить еще несколько часов, и я бесцельно бреду по городу. Я пытаюсь Заставить себя думать о работе, но меня уже тошнит от бесконечного повторения одних и тех же мыслей об одних и тех же фактах. Час пик – толпа стискивает меня со всех сторон, много напряженных, озабоченных лиц, от этого я обычно тоже становлюсь напряженным и озабоченным, но сейчас этого не происходит, как будто я еще не настроен в унисон с этим городом и его настроение никак не влияет на мое.

В тени башни «Пан Пасифик Бэнк» настоящие сумерки – это стоэтажный цилиндр в футляре из ржавого золота. «Дежа Вю» выдает отрывок из путеводителя:

– Самая знаменитая и самая противоречивая работа Сю Чао Чуня завершена в 2063. Напоминающая металл оболочка на самом деле полимерное покрытие. Фрактальная размерность поверхности 2.7, что является непревзойденным достижением...

Пояснения даются в более абстрактной, чем слуховая галлюцинация, форме: кажется, словно без всяких усилий вспоминаешь какой-то документальный фильм. Хитрость в том, что одновременно подкачивается определенный подтекст: ощущение все более глубокого знакомства с городом, чувство, что каждая из этих разжеванных тривиальностей несет в себе глубокое и очень личное знание, открытое далеко не всем даже из тех, кто здесь родился. Именно такого ощущения подсознательно ожидает каждый турист. Когда солнце и в самом деле заходит, небо быстро темнеет. Рядом со мной идет «Карен». Она не говорит ни слова, но мне достаточно только видеть ее краем глаза, вдыхать слабый аромат ее кожи, и чувство одиночества становится не таким острым.

Мы оказываемся на открытом рынке, среди бесконечных стоек и прилавков, уставленных сувенирами, безделушками и всяким техническим барахлом. Сталкивающиеся многоцветные лучи от теснящихся над головой голограмм, подобных болтливым привидениям, окрашивают все вокруг в странные тона.

– Может, купим интеллектуальный делатель салатов? Он же «работает быстрее и лучше любого человека с поварским модом»!

Она качает головой.

– А вот это? Заменитель ключей. «Запоминает и имитирует геометрические, электрические, магнитные и оптические свойства до тысячи различных ключей, активных или пассивных»?

– По-моему, не стоит.

– Послушай, нам обязательно надо хоть что-то купить, это указано в счете отеля. Если я ничего не куплю, меня сюда больше не пустят – компьютер Торговой Палаты наложит вето на мою визу.

– Может быть, гороскоп? – Она кивает на ближайшую будку астролога.

Эта идея вызывает у меня легкие спазмы в желудке:

– Давно ли ты веришь в эту белиберду?

Молодой парень удивленно поворачивается, заметив, что я обращаюсь к пустоте. Его друг берет его за локоть и уводит, шепотом объясняя, в чем дело.

– Вовсе не верю. Так, для смеха.

Я бросаю взгляд на будку и выдавливаю смешок:

– Астрология хренова... уже и звезд нет, а им и это нипочем.

С непроницаемым лицом она повторяет:

– Просто для смеха.

Меня уже всерьез поташнивает, но я говорю почти спокойно:

– Ладно, если тебе хочется иметь гороскоп, я его тебе куплю. Десятое апреля?

Она качает головой:

– Дурак! Не Мой гороскоп. Лауры.

Я озадаченно смотрю на нее, потом пожимаю плечами. Спорить нет смысла. Истории болезни всех пациентов Института Хильгеманна по-прежнему у меня в голове. День рождения Лауры 3 августа 2035 года.

Астролог – бритоголовая девочка лет пяти-шести, одетая в платье из искусственного шелка, на котором позвякивают стеклянные украшения. Я говорю ей данные Лауры. Она садится, скрестив ноги, на подушечку, и пишет бамбуковой ручкой на эрзац-пергаменте, пишет очень быстро, но ее каллиграфия безупречна. Мод, который все это обеспечивает, наверняка стоит кучу денег – ручные навыки дешево не даются. Исписав листок с одной стороны, она переворачивает его и пишет английский перевод на обороте. Я даю ей свою кредитную карточку и вставляю палец в сканер. Вручив мне пергамент, она складывает ладошки вместе и кланяется.

«Карен» исчезла. Я читаю предсказание, сухой осадок которого сводится к обещанию успеха в делах и счастья в любви (после суровых испытаний). Скомкав листок, я бросаю его в урну и направляюсь обратно в отель.

Я звоню Белле, загружаю списки заказов, выполненных фармацевтическими фирмами, и начинаю поиск нужных мне сочетаний. Не очень-то доверяя терминалу, установленному в номере, я работаю в уме. «Шифроклерк» может имитировать обычную рабочую станцию и выполнять на ней все необходимые операции по обработке данных.

Панглосс указал пять категорий лекарств. Сто девять различных фирм получают все пять. Я начинаю просматривать их рекламные видеостраницы в телефонном справочнике. Вполне естественно, что все они оказываются либо крупными больницами, занимающимися ортопедическим восстановлением, либо клиниками косметической хирургии, специализирующимися на операциях вроде тех, которым должна была подвергнуться Лаура. Носы, щеки, удаление ребер, изменение формы рук, коррекция позвоночника, удлинение или укорочение конечностей. Никогда бы не поверил, что кто-нибудь может согласиться на подобные мучения во имя моды, но лица десятков радостно улыбающихся пациентов убеждают в обратном.

Лауру могли спрятать в любом из этих мест – хорошая взятка сняла бы все неудобные вопросы. Но идти на это – значит расширять круг потенциальных доносчиков. Похитителям было бы разумнее не привлекать постороннего внимания и обойтись своими силами.

Девяносто третьим пунктом в списке значится компания «Международные биомедицинские разработки», в ее рекламе нет ничего, кроме анимационной эмблемы, столь же невыразительной, как и само название – буквы МБР в виде блестящих хромированных трубок, непрерывно вращающиеся, сверкая неестественными бликами. Всего одна строка текста: «Исследования по контрактам в области биотехнологии, нейротехнологии и фармацевтики».

Я перекапываю весь список, но за исключением «Исследовательской группы по остеопластике, Нью-Гонконг» это реклама клиник, зазывающих клиентов. Из этого рано делать какие-либо выводы, однако не мешает выяснить, какими исследованиями занималась МБР в последнее время.

Я уже собираюсь звонить Белле, но в последний момент передумываю. Если я приближаюсь к цели, надо быть более осторожным. Белла работает хорошо, но ни один хакер не гарантирован от того, что его обнаружат, а я меньше всего хочу подтолкнуть похитителей к тому, чтобы они увезли Лауру куда-нибудь еще.

Я отыскиваю МБР в бизнес-справочнике. Они не зарегистрированы на фондовой бирже и поэтому имеют право сообщить о себе самую минимальную информацию. Фирма основана в 2065 году. Полностью принадлежит гражданину НГ Вей Бай Линю. Я слышал о нем – предприниматель средней руки, с широким кругом интересов в области прибыльных, но не особенно примечательных технологий.

Половина третьего. Я отключаю «Шифроклерка» и бухаюсь в постель. «Международные биомедицинские разработки». Может быть» моя первая догадка была правильной – какая-то фармацевтическая компания, чьи лекарства повредили мозг Лауры, пытается обезопасить себя перед возможным судебным процессом. Тогда все встает на свои места. Впрочем... почти все. Зачем было МБР – или тем, кого они наняли, чтобы забрать Лауру, – дважды проникать в Институт и вытаскивать ее из комнаты, прежде чем совершить настоящее похищение? Зачем это вообще могло хоть кому-то понадобиться? Весьма эксцентричный поступок. Неужели они рассчитывали внушить всем мысль, что Лаура способна самостоятельно убежать из Института?

Я гляжу в потолок, пытаюсь заставить себя заказать сон, а в памяти всплывает этот; случай с астрологом. Моя воображаемая Карен не обязана играть определенную роль; иногда она такая же, какой я ее помню, иногда воплощает скорее желаемое, чем когда-то бывшее, а иногда она ведет себя так же загадочно, как развивается сюжет сновидения. Но почему мне могло «присниться» именно это – что она очень хочет посмотреть гороскоп Лауры? Чистая случайность, каприз? Ведь настоящая Карен никогда не потребовала бы ничего подобного.

Я пытаюсь расслабиться, забыть об этом, но не могу. Ирония не спасает: меня ничто так не бесит, как патологическое стремление придавать смысл бессмысленному – на этом основаны астрология, религия, всяческие суеверия, – а вот теперь я сам пытаюсь отыскать скрытый смысл в действиях управляемой подсознанием галлюцинации моей умершей: жены. Что за нелепая некромантия?

Гороскопы. Благоприятные дни рождения. По моей коже пробегают мурашки. Я опять извлекаю из памяти ворованные истории болезни. Лаура родилась третьего августа 2035 года. Роды были немного преждевременными, в медицинской карте сказано, что шла тридцать седьмая или тридцать восьмая неделя беременности. Значит, дата зачатия не более чем на неделю отличается от 15 ноября 2034 года. Вполне возможно, зачатие произошло как раз в День Пузыря.

Лично мне это все равно. Карен это тоже было бы безразлично. На Земле найдется, думаю, миллиардов десять людей, которым до лампочки, кончил ли папаша Лауры в тот самый момент, когда погасли звезды.

Но это как раз тот случай, когда мнением большинства следует пренебречь.

Потому что главный вопрос – какое значение такому совпадению могут придавать Дети Бездны.

Маркус Дюпре родился в День Пузыря в городке Хартшоу, штат Мэн. Это произошло где-то в течение последних шестнадцати минут, когда Земле еще светили звезды. Можно только догадываться, в каком возрасте он начал усматривать в этом факте некий высший смысл – сам Дюпре ничего не рассказывает, а его родители, бабушки и дедушки, тетки, дядьки, двоюродные братья и сестры, большинство учителей и большинство его ровесников умерли в один и тот же день, день его двадцатилетия, который он отпраздновал, отравив водопровод Хартшоу ядовитыми бактериями. Учителям, которые учили его в третьем и в седьмом классе, повезло – они успели переехать в другой город. Но они с трудом могли припомнить, о каком ученике идет речь. Те, кто уцелел из одноклассников, говорили, что он был спокойным, немного замкнутым, но отнюдь не прилежным и совсем не таким интровертным, чтобы вызывать насмешки. Была ли у него некая харизма, способность убеждать, был ли он прирожденным лидером? Пророком? Нет.

Компьтерные файлы мало что могли к этому добавить. Его родители не были религиозны. Успевал он средне, никаких серьезных замечаний по поведению не было. После окончания школы работал на местной станции водоснабжения, «выполняя неквалифицированную и полуквалифицированную работу по техническому обслуживанию». Несомненно, в юности он много читал, но библиотечные компьютеры лишь в течение нескольких месяцев хранят записи о поступивших заказах, так что к тому времени, когда все бросились выяснять, какое же чтение сформировало личность Дюпре, это уже невозможно было установить. Если же он когда-либо сам покупал книги или электронные носители, то, убегая, взял их с собой – в комнате, которую он снимал, никаких вещей не нашли. (Интересно, что могло бы считаться разумным объяснением гибели трех тысяч человек? Книги о Чарльзе Мэнсоне и Джиме Джонсе? Дневник, свидетельствующий о подростковом психозе? Колода карт таро или карта знаков Зодиака? Пентаграммы, кровью нарисованные на полу?) Дюпре был схвачен шесть с лишним лет спустя, когда скрывался в сельских районах Квебека. К тому времени у него уже были последователи во всем мире, они взрывали здания и поезда, отравляли консервированную пищу, расстреливали толпы покупателей в магазинах. Большая часть жертв выбиралась наугад, но одна группа Детей убила шесть участников европейской команды исследователей Пузыря и планировала покушения на многих других. Научное изучение Пузыря, согласно Детям, есть высшее кощунство. Что ж, логично, ведь проникновение в истинную природу Пузьря способно разрушить их доктрину, согласно которой Пузырь есть знамение наступающей Эры Беспорядка, носителями коего они себя считают.

Дюпре был признан в достаточной степени вменяемым, чтобы предстать перед судом. Параноидной шизофрении у него не нашли – никаких голосов, никаких видений. Галлюцинации посещали его не чаще, чем других религиозных лидеров. Я читал просочившиеся на волю протоколы некоторых его допросов. Когда его спросили напрямик, хорошо или плохо, по его мнению, то, что он сделал в Хартшоу, он ответил, что эти понятия утратили свой смысл. Он сказал, что на ранней стадии развития Вселенной симметрия была нарушена, но теперь она восстановилась. Две силы вновь объединились, добро и зло отныне неотличимы друг от друга. Большинство его высказываний были в том же духе – надерганные наугад из науки и религии метафоры, соединенные произвольным образом в пошлые противоречивые афоризмы. Квантовый мистицизм, популярная космология, радикальная экочушь поклонников Геи, восточный трансцендентализм, западная эсхатология – всеядный Дюпре переварил все это и сумел в своем сознании привести к общему знаменателю если не идеи, то по крайней мере язык. Все психиатры были согласны, что от судебного преследования такое состояние сознания не освобождает.

Карен и я (незадолго до этого мы наконец-то сумели устроить так, что у нас с ней работа начиналась в одно и то же время) по утрам смотрели прямые трансляции из зала суда. Я очень хотел получить повышение и перейти в группу по борьбе с терроризмом, поэтому старался узнать как можно больше о Детях. Карен работала регистратором в отделе несчастных случаев «свой Северной пригородной больницы, где ей иной раз приходилось потяжелее, чем мне в полиции. И ее и моя карьера застопорились; она уже десять лет как закончила медучилище, я носил форму уже четырнадцать лет, и мы оба чувствовали, что шансов продвинуться остается все меньше.

Ни обвинение, ни защита не хотели давать Дюпре возможность произносить речи, чтобы не разжигать страсти среди его последователей. Поэтому его никогда не выпускали на трибуну, а вопрос о мотивах преступления старались не поднимать. Улики, подтверждавшие связь Дюпре с торговцем оружием (теперь – свидетелем обвинения), у которого он купил искусственно выведенные бактерии, были весьма запутанными, но в конечном счете неопровержимыми. Так что хотя, процесс и растянулся на месяцы, в его исходе никто не сомневался.

Комета Галлея в 2061 году не стала эффектным зрелищем, во всяком случае, для земного наблюдателя. В момент наибольшего сближения с Землей яркий солнечный свет мешал разглядеть комету простым глазом. Однако к ней был направлен десяток межпланетных зондов, в том числе корабль с термоядерной энергетической установкой, способный выйти на очень вытянутую орбиту этой кометы. По такому случаю были даже расконсервированы хорошо выдержанные в пустоте космические телескопы, отключенные еще до Пузыря. Эти аппараты передавали на Землю потрясающие по красоте кадры, и весь июнь и июль в новостях по ГВ[1] каждый вечер показывали сначала: комету, распустившую свой хвосты из желто-белой пыли и ярко-голубой плазмы и летящую из тьмы – из Бездны – к Солнцу, а потом – Маркуса Дюпре, безучастно сидящего в зале суда штата Мэн.

Четвертого августа Дюпре был приговорен к шестидесяти тысячам восьмистам сорока годам тюремного заключения. По делу о массовом убийстве в Хартшоу к ответственности был привлечен только он один, но в течение 2060 и 2061 годов полиции удалось внедриться в группировки Детей во многих городах, и в тюрьму попали еще семнадцать ведущих членов секты. «Конец Эры Беспорядка!» – под таким заголовком в Ньюс-Линке появилась карикатура, изображавшая Дюпре в виде вудуистского божка, пронзенного семнадцатью иголками, из ран от которых сочилась кровь.

Четвертого сентября трое присяжных были убиты. (Остальных немедленно спрятали в безопасном месте, а впоследствии к каждому приставили пожизненную полицейскую охрану; на сегодняшний день еще двое из них подверглись покушению.) Четвертого октября дом судьи, которая вынесла приговор, был взорван; сама она чудом уцелела. Окружной прокурор и его охранник были застрелены в лифте.

Четвертого ноября здание суда, где проходил процесс Дюпре, было уничтожено взрывом. Погибло шестнадцать человек. Почему у Дюпре оказалось так много последователей, старавшихся отомстить за его заключение в тюрьму? Некоторые из арестованных были просто маниакальными убийцами, которым был нужен только предлог, да еще доступ к оружию и взрывчатке. Но большинство вступило в секту, не в силах смириться с тем, что звезды погасли, а в жизни ничего не изменилось. Дюпре же провозгласил, что изменилось как раз самое важное в человеческой жизни – с появлением Пузыря все законы нравственности перестали существовать. Эти люди согласились с его мрачными выводами, ибо это придавало смысл всему происшедшему, как бы заслоняя невыносимое безразличие Пузыря к человечеству. Но конец законов нравственности нельзя установить наблюдениями в телескоп или с помощью других приборов. Если вы хотите, если вы нуждаетесь в том, чтобы поверить в это, вы сами должны сделать так, чтобы это оказалось правдой.

С приближением двадцать седьмой годовщины Пузыря во всех городах мира нарастало напряжение. Те, кто участвовал в суде над Дюпре, были давно занесены в черный список, но прежде, особенно 15 ноября, Дети убивали наугад, и никто не думал, что они откажутся от этой практики. В универсамах покупателей просвечивали рентгеном и обыскивали с головы до ног (покупки с доставкой на дом внезапно снова вошли в моду). Расписание железнодорожных рейсов затрещало по швам из-за бесконечных проверок путей (и связь с работой через домашний компьютер стала популярной как никогда).

Девятого ноября Дюпре провел пресс-конференцию в тюрьме. Вместо ответов на вопросы он зачитал заявление, в котором осуждал любые акты насилия и призывал к тому же своих последователей. Я был уверен, что его либо подкупили, либо каким-то образом заставили это сделать; кроме того, было неизвестно, сколько Детей Бездны с ним согласятся. Однако пресса всячески раздувала значение этого заявления, убеждая публику, что совершилось чудо и убийства, по крайней мере на некоторое время, прекратятся. Это дало свой результат – панические настроения заметно пошли на убыль. Я лично надеялся только на то, что сторонники Дюпре так же легко поддаются манипуляциям с общественным сознанием, как и простые обыватели.

Скандал разразился через четыре дня. Оказалось, что Дюпре говорил под действием марионеточного мода. Это было незаконно – Верховный суд США лишь несколькими месяцами ранее в очередной раз подтвердил, что насильственное применение нейронной модификации противоречит конституции, вне зависимости от обстоятельств. Штат Мэн никогда даже не пытался провести закон, разрешающий такие вещи. Начальник тюрьмы подал в отставку. Главный чиновник ФБР в штате пустил себе пулю в лоб. Трудно представить, чем можно было разъярить Детей сильнее.

Пятнадцатого ноября чуть позже двух часов ночи в портовом складе сработала сигнализация. Винсент Ло и я поехали посмотреть, в чем дело. Впоследствии нас спрашивали, как мы могли – «совсем одни!» – так безрассудно отправиться навстречу очевидной опасности. Люди не понимают, что в мире происходит восемь тысяч ограблений в день, и на каждый вызов не может выезжать антитеррористическая группа – один ее выезд стоит полтора миллиона долларов. Штат Мэн, как известно, находится на другом конце планеты. Дети только один раз пытались провести теракт в Австралии, да и тогда единственной жертвой стал сам неумелый террорист, погибший от взрыва собственной бомбы. Так что мы поехали на вызов не задумываясь.

Прибыв на склад, мы для начала подключились к автоматической системе наблюдения. Камеры показывали, что все на месте, но что-то ведь заставило сработать датчик движения. (Проходящий поезд? Такое бывало не раз.) Контейнеры стояли рядами. Я пошел по одному проходу, Винсент по другому. При помощи «Н2» к зрительной системе каждого из нас были подключены все шестнадцать видеокамер, установленных на потолке. Я запустил небольшое пиротехническое устройство, которое посылало в разных направлениях тонкие струйки разноцветного дыма, пересекавшие все расширенное поле нашего зрения – это позволило бы выявить даже самый хитрый инфохамелеон. Но камеры работали честно. Значит, в здании, кроме нас, не было никого.

Через несколько, секунд мы почувствовали, что пол еле заметно вибрирует. Чтобы уточнить параллакс, мы передали друг другу свои ощущения и, с помощью «Н2» локализовали источник колебаний. Он находился в контейнере, во втором ряду слева. Я уже хотел переключить висевшую над ним камеру в инфракрасный диапазон – может, покажет что-нибудь полезное, – как вдруг прозрачная струя бледно-голубой плазмы пробила стальную стенку контейнера ближе к верхнему углу и начала плавно резать ее, двигаясь сверху вниз.

Винсент запросил информационную систему склада и сказал мне: «Один шахтный робот «Хитачи» МА52, для золотых приисков».

Вот когда у меня пробежал мороз по коже – разумеется, насколько это позволяла «НЗ». Контейнер был высотой метров пятнадцать. Я видел эти МА52 по ГВ: что-то вроде помеси танка с бульдозером, только; гораздо больше, во все стороны торчат с дюжину стальных отростков, и каждый заканчивается набором инструментов весьма грозного вида. Они были способны сами себя ремонтировать, для чего и предназначался плазменный сварочный аппарат. Естественно, шахтный робот должен был транспортироваться с отключенным питанием – но даже и с включенным питанием не должен был спонтанно просыпаться и разрезать свой контейнер. Значит, машина была как минимум полностью перепрограммирована, а скорее всего еще и повреждена механически. Поэтому бессмысленно было отыскивать в руководстве по эксплуатации коды аварийной блокировки.

Мы, конечно, были при оружии. Но чтобы проплавить внешнюю броню робота, нам понадобилось бы дней десять.

Я сообщил в участок о развитии событий и запросил подкрепление. Плазменный резак достиг нижнего угла контейнера и, четко развернувшись, двинулся в горизонтальном направлении.

Над каждым рядом контейнеров на потолке склада находился передвижной кран. Не успел я посмотреть на потолок, как Винсент уже переключил управление кранами на себя. Нужный кран завис как раз над противоположным концом ряда, и по команде Винсента неправдоподобно медленно пополз к нам. С помощью «Н5» я быстро прикинул расстояние, скорость движения крана, скорость плазменного резака – выходило, что кран доедет до контейнера секунд через пятнадцать после того, как робот вырежет переднюю стенку. Однако проход между рядами не более трех метров в ширину, и МА52 не сможет сразу броситься в атакууему придется сначала расчистить путь, и мы выиграем на этом гораздо больше, чем пятнадцать секунд.

Стальной прямоугольник отделился от контейнера и, как был в вертикальном положении, с оглушительным визгом понесся вдоль по проходу к противоположной стене. Заработали гусеницы, робот выкатился, насколько возможно, из контейнера, и тот скользнул назад сантиметров на десять, не больше.

– Оптимизация! – тихо выругался Винсент.

Кран опустил свою клешню над сдвинутым с места контейнером. Захватные стержни толщиной с мою руку выдвинулись в поисках специальных гнезд в крышке, удивленно втянулись обратно в клешню и с идиотской настойчивостью повторили эту операцию четыре раза, прежде чем сдаться. На клешне замигал красный огонек, дважды оглушительно взревела сирена, после чего кран полностью отключился.

Мы находились довольно далеко от места событий. Мне потребовалось двадцать секунд, чтобы добежать туда – с той стороны, где робот не мог меня видеть. К тому времени он уже начал с размаху таранить контейнер, который загораживал ему путь. Каждый раз, когда он отъезжал назад, его собственный контейнер подавался чуть вперед, когда он двигался вперед, контейнер снова скользил назад; в результате движение было направлено все-таки назад. Роботу предстояло провести в окружении еще несколько минут, но надежда на то, что удастся подправить клешню крана, таяла на глазах.

Сбоку к каждому контейнеру была приварена лестница. Случилось так, что робот вырезал из своего контейнера именно сторону с лестницей. Я залез на контейнер, стоявший напротив, и с него перепрыгнул через проход на крышу контейнера, где был робот. Раскачать клешню оказалось гораздо труднее, чем я ожидал. Она висела на шести: кабелях, которые были собраны в три пары, что давало сильный демпфирующий эффект. Постепенно мне удалось нарастить амплитуду колебаний настолько, чтобы компенсировать смещение контейнера.

Теперь оставалось правильно выбрать момент. Винсент мгновенно оценил ситуацию – он все прекрасно видел при помощи камеры на потолке. «Н5» без труда рассчитала бы момент включения крана, будь контейнер неподвижен, однако его ерзанье было непредсказуемо. Контроллер самого крана ничем не мог помочь – каждый раз, когда Винсент выдавал команду на захват, повторялась жестко запрограммированная последовательность из пяти попыток, после чего все отключалось. Трижды контейнер сдвигался в самый последний момент, опрокидывая все расчеты Винсента. Я понимал, что четвертая попытка будет последней. Можно было раскачать клешню еще сильнее, но тогда она, двигаясь по дуге, стала бы подниматься слишком высоко над контейнером, и захватные стержни не достали бы до гнезд.

С четвертой попытки стержни вошли куда нужно, и это выглядело так же неправдоподобно, как запущенное в обратную сторону кино, где черепки волшебным образом складываются в вазу. Точнее, в гнезда вошли все стержни, кроме одного, который нелепо застрял в доле миллиметра от своего гнезда, в то время как остальные плавно скользили внутрь. Я с ужасом представил себе, что произойдет, если сейчас какой-нибудь идиотский микропроцессор решит, что нельзя больше ждать, пока сработает этот последний стержень.

Изо всех сил я треснул по стержню ногой – и он скользнул на место. Несмотря на настройку, я испытал такое острое счастье, что даже голова закружилась. Согнувшись, я проскочил между кабелями и перепрыгнул через проход как раз в тот момент, когда громко загудели подъемные двигатели крана. После этого я слетел вниз по лестнице и помчался прочь.

Контейнер плавно поплыл к потолку. МА52, который был все еще на две трети внутри, ничего не оставалось, как подниматься вместе с ним. Когда его гусеницы достигли уровня крыши преграждавшего ему путь контейнера, я отчетливо представил себе, как он сейчас прыгнет вперед и вырвется на свободу, но проход был чересчур широк, и очень скоро робот беспомощно повис под потолком на пятидесятиметровой высоте.

Я услышал приближающийся звук сирен – это подошло подкрепление. У выхода из склада мы встретились с Винсентом.

Я сказал:

– Теперь будем ждать, пока приедут войска и разнесут эту тварь на куски.

Винсент покачал головой:

– А зачем?

– Как зачем?

– Прочностные показатели данной системы, – изрек он, – оставляют желать много лучшего. И разжал клешню крана.

Потом среди обломков нашли такое количество боеприпасов, которого бы хватило, чтобы уничтожить пару пригородов. Этого не произошло только из-за неграмотной работы Детей: они отключили сигнализацию не на том складе. Если бы мы вовремя не получили сигнал тревоги, все бы кончилось тем, что войска охотились за МА52 на улицах. В трех африканских городах так и случилось, и погибших было множество. Ну а в других местах, как обычно, рвались бомбы – от зажигательных до нервно-паралитических. Я не хотел ничего об этом знать, просто смотрел на заголовки и переключался на следующий экран. Слишком быстро приходилось привыкать к мысли, что наша победа была совсем микроскопической.

Несмотря на то, что нам, в сущности, просто повезло, Винсента и меня, как и следовало ожидать, изобразили настоящими героями. Я не возражал – ведь теперь перевод в группу по борьбе с терроризмом был практически гарантирован. Внимание прессы утомляло, но я стиснул зубы и терпел. Карен же была просто взбешена, и я не мог ее винить – всех наших друзей интересовала только эта история, и ей, видимо, так же опротивело в сотый раз ее выслушивать, как мне – рассказывать.

Дальше – больше. Как-то в воскресенье к нам забежал брат Карен, чтобы вместе посмотреть сделанные им – из самых лучших побуждений! – видеозаписи всех моих интервью. Ужас был в том, что Департамент полиции приказал мне давать интервью только под настройкой, и поэтому мы с Карен делали все возможное, чтобы случайно не увидеть их по ГВ. Ничего не поделаешь, теперь пришлось просмотреть их все разом. Карен было почти так же неприятно видеть меня под настройкой, как мне самому. Она назвала меня «бойскаут-зомби», и я не мог не согласиться с таким определением – этот полицейский с моим лицом был таким вежливым, серьезным, таким до идиотизма сознательным и все понимающим, что мне хотелось заткнуть ему рот. (Некоторые таковы от природы, но их мало, и их всегда почему-то жалко.) У каждого полицейского есть не менее шести стандартных настроечных модов – от «H1» до «Н6», но именно «Н3» приводит сознание в оптимальную для несения службы кондицию, «Н3» в буквальном смысле настраивает человека. Я всегда понимал, что «Н3» попросту временно калечит мой мозг, хотя и делает это для моей же пользы, эффективно и без последствий. В данном случае лучше всего называть вещи своими именами. Настроечные моды превращают нас в хороших полицейских, настроечные моды спасают много жизней, но для этого они – временно – убивают в нас все человеческое. С этим нетрудно было смириться, если не слишком задумываться. «Настроечные препараты» недоброго старого времени, грубо, химическим путем подавлявшие эмоции, повышавшие остроту чувств и быстроту реакции, вызывали много побочных эффектов, таких, например, как непредсказуемые переходы между настроенным и обычным состоянием, однако с появлением нейронных модов все эти проблемы исчезли. Моя жизнь просто и ясно делилась на две не связанные между собой части – на службе я был настроен, вне службы нет. Здесь нельзя было ничего перепутать, одна половина никак не мешала другой!.

У Карен не было профессиональных модою. Врачи, вечные консерваторы, до сих пор ворчали по поводу этой технологии, однако их сопротивление постепенно слабело под воздействием дифференцированных премий по страховке от преступной небрежности.

Второго декабря мне сообщили, что вопрос о моем повышении решен положительно (несколькими часами раньше я прочитал об этом в вечерних новостях). Это было в пятницу, а в субботу я, Карен, Винсент и его жена Мария отправились в ресторан отметить это событие. Винсенту тоже предлагали перейти в группу по борьбе с терроризмом, но он отказался.

– Подпортил ты себе карьеру, – сказал я ему, наполовину шутя, наполовину всерьез. – Нам никак не удавалось поговорить об этом раньше – под настройкой такие вещи обсуждать невозможно. – Борьба с терроризмом – дело перспективное. Поработаю лет десять в группе, а потом уйду на бешеные деньги консультантом в международную фирму.

Он странно посмотрел на меня и сказал:

– Я, знаешь, Не настолько честолюбив.

А потом взял руку Марии в свою и крепко сжал ее. Самый обыкновенный жест, но он никак не шел у меня из головы.

В воскресенье я проснулся рано и понял, что больше не усну. Я выбрался из постели – Карен всегда чувствовала, когда я лежу без сна, и это мешало ей больше, чем мое отсутствие. Сидя на кухне, я старался прийти к какому-нибудь решению, но только все больше запутывался и от этого злился. Я ненавидел самого себя, потому что постоянно думал о том, что подвергаю риску Карен. Надо было бы поговорить с ней, прежде чем принимать предложение, но сама идея такого разговора казалась омерзительной. Разве мог я спрашивать разрешения у нее? Разве мог бы я, допуская хоть малейшую вероятность того, что Карен угрожает опасность, все-таки согласиться на эту работу, даже если сама Карен этого захочет? А если я, не говоря ей ни слова, откажусь – она же все равно вытянет из меня, почему я это сделал, и никогда не простит, что я принял решение без нее.

Я подошел к окну и посмотрел на ярко освещенную улицу. После появления Пузыря мне всегда казалось, что фонари год от года светят все ярче. Мимо проехали два велосипедиста. Оконное стекло вылетело наружу мелкими осколками, а за ними сквозь пустую раму вылетел и я.

Все настроечные моды включились без моей команды.

Я сгруппировался и покатился по земле – за этим проследила «Н4». Окровавленный, переводя дух, я несколько секунд лежал на траве. Я слышал шум огня позади, я чувствовал, как сердце забилось быстрее и кожа стала холодной, когда «H1» отключила периферийное кровообращение – управляемый вариант естественного адреналинового ответа. Но поддаться безумию, охватившему мое тело, я был уже физически не способен. Настройка диктовала, что надлежит холодно проанализировать ситуацию. Для этого я встал и обернулся. На газоне были разбройны куски черепицы, бомба, должно быть, была заложена на потолке, ближе к задней части дома, над самой спальней. Я видел ошметки булькающей желеобразной субстанции, которые, вспыхивая голубым пламенем, стекали вниз по остаткам внутренних стен.

Я знал, что Карен мертва. Не ранена, не в опасности, а мертва. Ничто не загораживало ее от взрыва, и она должна была умереть мгновенно.

Потом я много раз вспоминал об этом и всегда приходил к выводу, что обычный человек в такой ситуации бросился бы в дом, рискуя жизнью, в шоке, в отчаянии, не веря в происшедшее, делал бы все самое опасное и самое бесполезное, что можно себе представить.

Но бойскаут-зомби знал, что уже не может ничего изменить, и он просто повернулся и пошел прочь.

Понимая, что мертвым не поможешь, он решил позаботиться о том, кто уцелел.