"Карантин" - читать интересную книгу автора (Иган Грег)

Глава 3

Я безуспешно пытаюсь найти хоть одну сколько-нибудь убедительную причину, по которой Дети не могут иметь отношения ко всей этой истории. Пусть им до сих пор не приходилось выкрадывать из психиатрической больницы умственно неполноценных пациентов, зачатых в День Пузыря, но ведь таких наверняка раз-два и обчелся, а вообще-то такое абсурдное дело вполне в духе Детей. Верно и то, что Дети до сих пор не были замечены в Нью-Гонконге, но из этого не следует, что у них нет здесь своей базы. Человек пять-шесть вполне достаточно, чтобы провезти Лауру через границу и надежно спрятать в огромном городе.

Пытаясь сохранить спокойствие, я расхаживаю взад и вперед по комнате. Меня охватывает скорее негодование, чем страх – как будто мой клиент должен был все предвидеть заранее и предупредить меня. Так или иначе, но за те деньги, что мне платят, связываться с террористами, а тем более с Детьми, я не намерен. Даже если они и не соизволят оказать моей особе такую честь, как повторное покушение – а обычно они никогда не покушаются вторично на своих случайно уцелевших жертв, как бы не желая признавать неудачу, – я не собираюсь напоминать им о своем существовании, а уж тем более давать повод снова занести меня в черный список.

Я звоню в аэропорт: в шесть часов есть подходящий рейс. Я заказываю билет. Собираю вещи. Все это занимает считанные минуты. Потом я сажусь на кровать и, тупо глядя на чемодан, начинаю постепенно вновь обретать трезвый взгляд на вещи.

Значит, Лаура была зачата в День Пузыря – или где-то около того. Ну и что? Полиции всего света запрограммировали компьютеры на неустанное отыскивание везде и всюду числовых, календарных, астрономических совпадений, на которых так помешаны Дети. Результат всегда один – гигантские, терабайтные файлы, переполненные мусором. Процентов двадцать информации такого рода может, в принципе, иметь отношение к Детям, но доля значимых совпадений исчезающе мала. С таким же успехом можно подозревать в терроризме любого, у кого цвет глаз такой же, как у Маркуса Дюпре.

Вне всякого сомнения, если любому из членов секты Детей рассказать о дате зачатия Лауры, он согласится, что ее похищение – дело чрезвычайной важности. Но разве можно считать это доказательством участия Детей в похищении Лауры?

Нельзя ставить вопрос так: «Что это может значить для Детей?» Потому что если бы Дети принимали участие во всех преступлениях на свете, где можно углядеть связь с каким-нибудь небесным знамением, число последователей Дюпре должно было бы быть примерно в миллион раз больше, чем считалось до сих пор.

Бежать было бы слишком театральным жестом.

И все же. Пока мне нечего терять, кроме денег. Но я могу недооценивать опасность, а значит, мне надо не задумываясь бросать это дело. Допустим. А дальше что? Пополнить ряды тех, кто в паническом ужасе перед зверствами Детей маниакально выискивает в своей биографии роковые знаки, кто запирается дома в годовщину каждого малюсенького этапа в истории прохладного, вялого мученичества Дюпре, отмечая священные дни своей собственной религии – религии страха?

Я распаковываю чемодан.

Скоро рассветет. Бессонная ночь, как это часто бывает, приносит своеобразное ощущение ясности, свободы от рутинного круга мыслей, вновь обретенного глубокого единства с миром. Я вызываю «Босса», чтобы привести свою эндокринную систему в норму, и иллюзия вскоре рассеивается.

Мысль о причастности Детей к похищению обрушилась на меня как гром среди ясного неба. По сравнению с такими откровениями трезвый анализ собранной мной информации выглядит весьма неутешительно. Но надо же с чего-то начать, а МБР – единственная компания в списке, у которой нет очевидных и неоспоримых причин закупать именно ту комбинацию лекарств, что нужна Лауре. У МБР нет держателей акций, для которых могли бы публиковаться отчеты о научно-технических успехах компании. Хакерство в данной ситуации – слишком большой риск. Поэтому мне придется воспользоваться более прямыми методами, чтобы выяснить, каков же предмет исследований МБР.

Я вытаскиваю из чемодана маленькую коробочку и бережно открываю ее. Внутри, уютно устроившись на тончайшей шелковой бумаге, спит комар.

У меня нет специального мода для программирования этого насекомого, но во втором отделении коробочки лежит запоминающее устройство со старомодными последовательными программными средствами, которые помогут сделать все, что нужно, хотя и медленнее. Я вытаскиваю чип и включаю его. Он загорается невидимым, модулированным инфракрасным светом. В коже моего лица и рук разбросаны биологически сконструированные клетки, чувствительные к ИК свету, они улавливают сигнал, демодулируют его. «Красная Сеть» («Нейрокомм», 1499 долларов) принимает нервные импульсы от этих клеток, декодирует данные и записывает их в буфер.

Я пересылаю программу «Фон Нейману» («Континентальная Био-Логика», 3150 долларов). Нейронная сеть плохо приспособлена к моделированию компьютера общего назначения, откуда и необходимость в специальных модах, физически оптимизированных для таких задач. Но никто не может купить все существующие моды, а если бы и мог, то покалечил бы свой мозг, реструктурируя такое количество нейронных связей. Вот и приходится, как ни дико это выглядит, иногда загружать чип с последовательными программами.

Culex explorer, комар-разведчик – чисто органическое существо, только очень сильно модифицированное как генетически, так и на стадии развития. Цель генетической модификации в том, чтобы максимально увеличить количество нейронов, обеспечив фронт работ для наномашин, а также в создании ИК-чувствительных клеток. Мысленно я выбираю из меню нужные мне поведенческие параметры, жду пять минут, пока программа закодирует их на языке нейронных схем комара, затем накрываю ладонью коробочку, чтобы усилить сигнал, и перекачиваю свои распоряжения в крошечный мозг насекомого. В протоколе «Красной Сети» предусмотрены бесчисленные тесты корректности данных, но я все равно провожу контрольное считывание, и сравнение подтверждает, что команды записались правильно.

Когда я иду к метро, на улицах уже немало людей. Продавцы еды стоят у своих тележек, над которыми поднимается вкусный пар, и вокруг них собираются стайки покупателей, игнорирующих соблазнительные на вид, но лишенные запаха голограммы, рекламирующие содержимое автоматов по продаже всяческих закусок. Я покупаю пакет лапши и ем ее на ходу. Мимо шагают тщательно одетые служащие, банкиры и инфоброкеры; люди, которые могли бы заниматься своей работой не выходя из дома, могли бы делать все необходимое прямо у себя в голове и даже поручить это модам, получают удовольствие от хождения на службу. Я нехотя признаюсь себе в том, что вид этой торопящейся куда-то зонтоносной инфократии, излучающей самодовольство, определенно вселяет веру в мощь человеческого духа. Свет неожиданно меркнет, я смотрю на небо и вижу, как два слоя вспененных серых облаков несутся там друг за другом. Через несколько секунд я уже мокр до нитки.

Научно-техническое сердце Нью-Гонконга находится в двадцати километрах к западу от центра города. Поднявшись из метро на поверхность, я оказываюсь в почти безлюдном мире разбросанных тут и там бетонных строений, окруженных настолько идеальными газонами, что легко усомниться в их материальности. После толп и небоскребов Сити здешний простор кажется едва ли не неприличным. Многие институты и производственные корпуса достигают пятнадцати-двадцати этажей, но улицы достаточно широки, прилегающие к строениям участки просторны, и архитектура не заслоняет небо, которое опять сияет ослепительной синевой от горизонта до горизонта.

Я останавливаюсь, чтобы вытряхнуть комара из коробочки на ладонь. Он крепко вцепляется в кожу. Я подношу его к глазам и различаю крошечные точки двенадцати инфохамелеонов по бокам грудной клетки. Прежде чем двигаться дальше, я складываю пальцы в неплотно сжатый кулак – трудно шагать небрежной походкой, держа на ладони разведывательную аппаратуру стоимостью в двадцать тысяч долларов.

Район к северу от станции метро напоминает лабиринт, но легко заметить, что раньше он состоял из нескольких отдельных, независимо спланированных «научных парков», которые впоследствии заполнили разделявшее их пространство. Каждый, должно быть, имел когда-то собственный, строгий или, наоборот, экзотический рисунок аллей, и каждому в той или иной степени удалось распространить этот рисунок за свои исконные пределы, а там, где столкнулись несколько несовместимых планировок, получилось нечто дикое. МБР располагается в глухом конце тупика, так что небрежно пройти мимо главного входа не удастся. Однако весь район представляет собой поистине капиллярную сеть узеньких улиц и их ответвлений, так что я без труда смогу как бы случайно оказаться у задней части здания.

Вокруг тишина, слышно даже пение птиц. Проезжающий велосипедист удивленно оглядывается на меня. Других пешеходов не видно, и я начинаю, несколько преждевременно, чувствовать себя вторгшимся на чужую территорию. Похоже, что все эти улицы для общего пользования, но пройти по ним можно только к нескольким частным владениям. Если, что маловероятно, кто-нибудь остановится и предложит мне помочь найти нужное место, я всегда смогу сыграть роль заблудившегося туриста.

Наконец в промежутке между зданиями «Трансгенетического экоконтроля» и «Промышленного морфогенеза» я вижу то, что, по-видимому, и есть МБР – грязно-белая бетонная коробка, метрах в ста от меня. Под таким углом невозможно увидеть никаких вывесок или эмблем, и я дважды сверяюсь с картой у себя в голове, чтобы исключить всякие сомнения.

Я ловлю себя на мысли, что вряд ли Дети воспользовались бы таким прикрытием, и сам же громко смеюсь над этим «обнадеживающим» соображением. Дети не имеют к этому делу никакого отношения, это ясно и не требует дополнительных подтверждений. Самое страшное, что может случиться, – то, что МБР окажется просто ложным следом.

Я копирую свое визуальное поле в видеобуфер программы Culex. Я отчетливо помечаю здание, а затем выдаю последнюю команду собственно насекомому. Подняв руку, я раскрываю ладонь. Комар сразу взлетает, делает вокруг меня несколько кругов и исчезает.

Большую часть дня я посвящаю изучению общедоступной информации о владельце МБР, Вей Бай Лине. Прилежно перекопав записи информационных программ за двадцать пять лет – он упоминается в среднем в шести материалах за каждый год, – я не нахожу ничего замечательного. Единственное сообщение не чисто делового характера – информация об открытии нового отдела Музея Науки НГ. Вей возглавлял консорциум, финансировавший это предприятие, и в статье процитированы строки из его банальнейшей речи: «Будущее наших детей зависит от того, насколько мы сумеем развить их интеллект и воображение уже в самом раннем возрасте...»

Мне бросается в глаза, что Вей не проявляет никакого интереса к компаниям, которые достаточно стары, чтобы послужить причиной увечья Лауры. Ему только пятьдесят с небольшим, и он предпочитает новые области деятельности хорошо освоенным направлениям. Конечно, это ничего не говорит о клиентах МБР.

В конце дня мне уже не на что отвлечься хоть с какой-то пользой для дела. Иррациональные страхи по поводу Детей просыпаются снова. Я точно знаю, как справиться с ними, но не хочу этого делать. Пока не хочу.

Я включаю ГВ и попадаю на самую середину рекламы; перебираю канал за каналом, но везде то же самое. Конечно, это никакой не сговор соперничающих телекомпаний (боже упаси!), просто все-станции вдруг решили позволять рекламодателям указывать в договоре время выхода в эфир их рекламы с точностью до сотых долей секунды. Я мог бы вообще отключиться от передач в реальном времени и загрузить что-нибудь поинтересней, но это не стоит труда, ведь мне просто надо убить время.

Молодой человек говорит:

– ...ощущение бессмысленности и бесцельности жизни? Проблему решит «Аксон»! Теперь вы можете купить самые разнообразные цели! Семейная жизнь... успешная карьера... материальное благополучие... сексуальное удовлетворение... художественное самовыражение... духовное просветление.

Пока он произносит каждую фразу, в его правой руке материализуется куб, в котором разыгрывается соответствующее действие, он подбрасывает его в воздух, чтобы освободить место для следующего, и в конце концов начинает легко жонглировать всеми шестью:

– Более двадцати лет «Аксон» помогает вам достигать всего, что вы пожелаете. Теперь мы поможем вам пожелать этого достичь!

Посмотрев конец непонятного, но эффектного сюрреалистического триллера, я выключаю ГВ и начинаю расхаживать по комнате, все более укрепляясь в принятом решении. До встречи с Culex'ом еще четыре часа нескончаемого, беспокойного ожидания. Чего ради, я должен рее это терпеть? Из мазохистского желания переживать подлинные человеческие чувства? Нет уж, к чертовой матери эти чувства, из-за них я сегодня утром чуть вообще не бросил расследование.

Я включаю «Н3».

Иногда подтекст, констатирующий полное удовлетворение, бывает несколько криклив. Настройка – это как раз то, что нужно. Я быстро соображаю, действую разумно, эффективно, ничто меня не отвлекает. Все это так, но – забавно – именно аналитическая установка сознания, поддерживаемая «НЗ», и мешает смотреть сквозь пальцы на то, что такое состояние вызвано искусственно. Практически любой мод, воздействующий на личностные параметры, заставляет пользователя принять аксиому: использовать данный мод – благо. Критики такой технологии говорят, что это пропаганда «по методу самообслуживания»; сторонники называют это защитой от своего рода реакции отторжения в сознании, пользователя. Когда я не под настройкой, моя позиция в этом вопросе скорее цинична. Под настройкой я считаю, что не имею достаточных знаний и опыта, чтобы оценить аргументы «за» и «против».

В течение десяти минут я суммирую все, что мне известно о похищении Лауры. Никаких озарений при этом не возникает, но я этого и не ждал – «Н3» отключает отвлекающие моменты и повышает способность к сосредоточению, а отнюдь не усиливает интеллект. Каждый настроечный мод предоставляет пользователю какой-нибудь полезный механизм – «H1» умеет манипулировать биохимическими параметрами, «Н2» расширяет и обостряет чувственное восприятие, «Н4» представляет собой набор физических рефлексов, «Н5» позволяет точно оценивать времена и расстояния, «Н6» занимается кодированием и связью. «Н3» же играет роль фильтра, выбирающего оптимальное состояние сознания из широкого естественного ассортимента, отсекая при этом все «неподходящие мысли».

Делать нечего – только ждать. Теперь я не способен скучать или испытывать беспочвенные страхи. Я жду.

Я возвращаюсь на то место, где выпустил комара. Особая точность не требуется – он все равно отыщет меня по запаху, избегая незнакомцев. Он приземляется на мою ладонь и передает свой отчет по инфракрасному каналу связи.

Задание успешно выполнено. Для начала Culex отыскал удобный путь для того, чтобы самостоятельно (а не на чьей-нибудь спине) проникать в здание и покидать его. Попав внутрь, он нашел помещение службы безопасности, пробрался в кабелепровод, уходивший в потолок, и установил двенадцать хамелеонов. Потом он отправился в далекую экспедицию (в данный момент работают фоновые программы, восстанавливающие план здания по результатам его облета). Вернувшись, проверил хамелеоны. К тому времени они расшифровали протокол контроля сигналов, поступающих от датчиков службы безопасности и, проверив все тридцать пять кабелей, выявили двенадцать, с помощью которых можно создать удобную цепочку прилегающих друг к другу слепых пятен.

Я просматриваю фантомные снимки того, что комар видел своими фасеточными глазами, путешествуя по зданию (специальная обработка адаптировала их к человеческому зрению). Ничего особенного. Сотрудники, компьютеры. Различное оборудование для биохимического анализа и синтеза. Никаких признаков лежачих больных. Впрочем, Лаура Эндрюс может уже быть и на ногах, а я не имею понятия, как она теперь выглядит – вполне возможно, что похожа на Хань Сю Лиен, но твердой уверенности в этом нет.

На крупных планах компьютерных экранов я вижу блок-схемы лабораторных процессов, модели белковых молекул, цепочки нуклеотидов ДНК и аминокислот, а также несколько нейронных карт. Но на картах не написано ничего вроде «Эндрюс, Л.» или «ТЕМА: врожденные повреждения мозга. КАРТА 1» – только непонятные порядковые номера.

Построение плана здания закончено. В мыслях я прохожу по нему. Пять наружных этажей и два подвальных. Кабинеты, лаборатории, кладовые. Два лифта, два лестничных колодца. Несколько зон закрашены светло-голубым цветом, что означает «ДАННЫХ НЕТ». Комар не смог проникнуть туда ни самостоятельно, ни «автостопом». Самый большой из таких участков, площадью в двадцать квадратных метров, находится в центре второго подземного этажа. Там может быть, например, стерильная комната, низкотемпературное хранилище, лаборатория радиоизотопов, биологически опасная зона, в общем, место, куда люди входят редко, выполняя почти всю работу с помощью дистанционных манипуляторов. Однако на снимках только глухая белая стена и дверь без таблички, никаких предупреждающих знаков нет.

Хамелеоны запрограммированы на два часа ночи, на случай, если бы оказалось, что здание по ночам блокируется от комаров. Но теперь можно не ждать до двух. Я посылаю Culex'a в здание дать им команду включиться через семь минут, в одиннадцать пятьдесят пять. Хамелеоны слишком малы, чтобы принимать радиосигналы, « это, пожалуй, к лучшему – радио слишком легко перехватить.

По дороге «Н2» накладывает план здания на мое естественное зрение. Поля обзора камер наблюдения и участки, контролируемые детекторами движения, окружены еле заметной красной аурой. Так и хочется представить себе, будто теперь я воочию увидел прежде незримую опасность – но это далеко не так. Нет такого волшебного мода, который чувствовал бы работу систем слежения – то, что мне показывают, всего лишь результаты расчетов, которые могут оказаться неполными или неверными.

В 11:55:00 я меняю цвет двенадцати красных пятен на черный – остается только верить, что эти слепые пятна действительно возникли. Впрочем, это скоро выяснится.

Над оградой по периметру натянута колючая проволока, и датчик электрического поля показывает, что по верхним линиям пропущен ток напряжением шестьдесят тысяч вольт – изоляторы в моих перчатках и ботинках выдержат намного больше. Острые колючки на проволоке выглядят угрожающе, но чтобы произвести хоть какое-то впечатление на композитные волокна моих перчаток, они должны были бы состоять из промышленных алмазов, да еще вращаться со скоростью нескольких тысяч оборотов в минуту. Круговым движением я перекидываю свое тело через ограду и скольжу вниз, стараясь приземлиться как можно мягче – на соседних участках датчики движения не отключены, и я не знаю, каков порог их чувствительности.

Раскрыв окно на первом этаже, я проскальзываю в неосвещенную комнату. Здесь находится какая-то лаборатория. «Н2» по возможности быстро повышает чувствительность моего зрения до максимума, но не это, а карта, составленная Culex'ом, позволяет мне идти, ни на что не натыкаясь. Точнее, не натыкаясь на неподвижные препятствия; когда я вижу своим фантомным зрением стул или табуретку, я останавливаюсь и на ощупь определяю истинное положение предмета.

В коридоре тоже темно, но, выйдя из лаборатории, я вижу неподалеку слева красное сияние, а еще один участок, находящийся под наблюдением, начинается в сантиметре от двери на лестницу. Я уже собираюсь повернуть ручку и открыть дверь, когда замечаю, что локтеобразный ограничитель двери может попасть при этом в красную зону. «Н5» однозначно подтверждает, что безопасный угол раствора двери оставляет слишком узкую для моего тела щель. Я дотягиваюсь до ограничителя и ломаю его в месте сочленения. Две половинки безжизненно свисают вниз.

Я спускаюсь в нижний подвал. Хамелеоны постарались дать мне как можно больше возможностей проникновения на каждый из этажей, но эта зона, по-видимому, и без того не очень усиленно охраняется. Поблизости нет активных видеокамер, я иду на риск и включаю фонарик. Это очень оживляет пейзаж в моем фантомном зрении, где все предметы обозначены их «проволочными каркасами». Здесь находятся массивные приземистые контейнеры с реагентами и растворителями, ряд горизонтальных морозильников, у стены центрифуга, полуразобранные – словно недоеденные – платы с торчащей наружу электронной начинкой.

Я приближаюсь к участку, о котором нет данных. Это большая квадратная комната, непонятно откуда взявшаяся в помещении, ничем больше не разделенном. Судя по виду и запаху, ее построили недавно. Но если там, внутри, Лаура, то зачем понадобилось строить для нее это сооружение? Во всяком случае не для того, чтобы ее получше спрятать, – ничто не может вызвать больше подозрений, чем вот такая самодельная тюрьма.

Я обхожу комнату по периметру. Внутрь ведет только одна дверь. Замок не бог весть какой сложный – небольшое зондирование, один хорошо рассчитанный магнитный импульс, индуцирующий ток в схеме отпорного механизма, и дело сделано. Я достаю пистолет, тяну дверь на себя – и вижу другую стену в двух-трех метрах перед собой.

Я осторожно вхожу. Пространство между стенами ничем не заполнено, но внутренняя стена нигде не соединяется с внешней. Прежде чем идти дальше, я закрываю за собой дверь и устанавливаю маленький сигнализатор над дверным проемом.

Дойдя до правого угла, я убеждаюсь, что две стены расположены концентрически. Я иду дальше, и за следующим углом нахожу дверь во внутренней стене. Замок такой же дрянной, как и первый. Хотел бы я знать, зачем все эти нелепые декорации, но это уже следующий вопрос, а пока важно одно – спрятана ли где-то здесь Лаура?

Я открываю вторую дверь, Лауры внутри нет, но... Но есть кровать, постель не заправлена с тех пор, как на ней в последний раз спали, постельное белье сдвинуто к одному краю – обитатель комнаты, видимо, сполз на пол. Унитаз, раковина, маленький стол и стулья. Дальняя стена разрисована цветами и птицами, точно так же, как в комнате Лауры в Институте Хильгеманна.

Постель еще чуть теплая. Куда же ее утащили среди ночи? Может быть, возникли осложнения, и пришлось ехать в больницу? В течение тридцати секунд я обследую комнату, но это уже лишнее – роспись на стене говорит сама за себя. Уверен, Лаура была здесь еще несколько минут назад. Я не застал ее только случайно.

Возможно, она еще в здании. К примеру, проходит мозговое сканирование где-нибудь наверху. Может, МБР так отчаянно старается поскорее выполнить именно этот контракт – что бы за ним ни стояло, – что сотрудники работают круглосуточно?

Выйдя из комнаты, я поворачиваю было направо, чтобы вернуться к выходу кратчайшим путем по собственным следам, но передумываю и решаю пройти «кругосветку» до конца.

Женщина, которая стоит прямо за углом, тяжело опираясь на ходунки, внешне неотличима от Хань Сю Лиен. Подняв на меня взгляд, она разражается слезами. Быстро шагнув к ней, я впрыскиваю ей в нос транквилизатор. Она обвисает, я беру ее под мышки и закидываю на плечо. Не слишком удобно, зато руки свободны, сейчас это главное. Ходунки – хороший признак, возможно, она еще не полностью выздоровела, но ее можно перевозить без особого вреда. Когда я вынесу ее из здания, вызову «скорую помощь» – пока буду прорезать дыру в проволочном ограждении.

До второй двери остается три шага, когда я слышу спокойный мужской голос позади:

– Не оборачивайся. Брось на пол пистолет и фонарик и оттолкни их ногой.

Одновременно я чувствую, что на моем затылке появилось маленькое, но отчетливое теплое пятнышко – инфракрасный лазер на минимальной мощности. Весьма ощутимое предупреждение, что я на мушке; если оружие поставлено на автоматику, любое мое резкое движение мгновенно вызовет мощный импульс излучения.

Я подчиняюсь – Теперь опусти ее на пол, осторожно. Потом положи руки себе на голову.

Я и это выполняю. Лазер все время следует за мной. Мужчина говорит что-то на кантонским. Я включаю «Дежа Вю» и слышу перевод:

– Что ты собираешься с ним делать?

Женщина отвечает:

– Отключу его.

Мужчина говорит, уже по-английски:

– Будь добр, не шевелись.

Женщина появляется передо мной, засовывая пистолет в кобуру. Из сумки на поясе рядом с кобурой она достает маленькую капсулу для подкожных инъекций. Перешагнув через Лауру, она берет меня одной рукой за подбородок – я понижаю частот сердечных сокращений – иголка проскальзывает в шейную вену – я перекрываю кровоток к этой области – затем сдавливает капсулу.

Ограничение кровотока даст мне в лучшем случае несколько секунд, но для «H1» этого достаточно, чтобы опознать препарат. Если мод способен нейтрализовать это вещество, действовать надо будет быстро. Если только они не собираются сжечь меня, когда я начну падать под действием наркотика, лазер не может сейчас быть в автоматическом режиме. Если я притворюсь, что теряю сознание, споткнусь, заслонюсь женщиной, схвачу ее пистолет...

Но «H1» молчит. Я пытаюсь пошевелить пальцем и не могу. Через миг все проваливается во тьму.