"Три дороги" - читать интересную книгу автора (Макдональд Росс)

Глава 4

Теодор Клифтер наблюдал за ней по мере того, как она рассказывала, изредка поглаживая окладистую бороду. Он отрастил ее случайно в тот период, когда нечем было бриться, — ему пришлось работать среди заключенных, которым не выдавались бритвы из опасения, что они перережут себе горло, — и он решил сохранить ее, как память. Верхняя часть его лица была закрыта очками с толстыми стеклами, которые увеличивали его размеры, но несколько смазывали выразительность, как будто между лицом и вами находилась стеклянная стена.

Его восхищение Паулой содержало в себе и критический элемент, хотя он всегда отдавал особое предпочтение высоким женщинам с длинными каштановыми волосами, похожими на волосы его матери, которые, когда он был ребенком, ему позволялось расчесывать по вечерам. Паула не относилась к очень умным женщинам, что ему тоже нравилось в ней. Клифтера раздражал резкий контраст между суровым содержанием их беседы и яркими проявлениями эмоциональной женственности ее натуры. Но она была честной и отдающей себе в этом отчет женщиной. Паула знала, что ей нужно, и могла спокойно дожидаться своего часа. Она могла выдержать большую страсть, не впадая в моралистские тривиальности, слишком романтическую церемонность. Хотя любовники других людей были в работе Клифтера наиболее тяжелой темой, его не мог не заинтересовать мужчина, вызвавший любовь такой женщины.

На ее спокойном лице виднелись следы тяжелого дня, но она сразу же погрузилась в свой рассказ, как только устроилась в его гостиной с бокалом вина в руке. Он не прерывал ее, так как понимал, что она собралась с духом, и он не хотел ее расхолаживать.

— Вы уже знаете, что в апреле прошлого года у него было сильное потрясение, когда его корабль попал под бомбежку? Это был один из самолетов, который шел на таран, японцы так часто поступали в последние месяцы войны. Многие члены экипажа погибли, а сам Брет был серьезно ранен и оказался в воде. Его подобрали со спасательной лодки и самолетом отправили в Гуам. Там он лечился в военно-морском госпитале. В то время я об этом ничего не знала, но его жена была в курсе.

Когда он пробыл в Гуаме четыре недели, руководство госпиталя решило, что он может лететь домой для окончательного выздоровления. Его ожоги зажили, и он не проявлял никаких признаков умственного расстройства, во всяком случае, в его медицинской карточке ничего такого не записано. Он прибыл в Сан-Франциско после ночного перелета с Гавайских островов и после небольшой задержки из-за некоторых бюрократических формальностей сел на поезд до Лос-Анджелеса. Доехал до дома примерно в половине десятого вечера, но жены дома не оказалось.

— Где же она была?

— В городе, в одном из баров. Бармен ее немного знал и на следующий день сообщил полиции, что она побывала в его заведении. Видите ли, она не знала точно, когда приезжает Брет. Он сам заранее не знал, когда ему удастся сесть на самолет из Гуама, но даже если бы ему это было известно, он бы не смог ее уведомить из-за цензуры. Ему бы следовало дать телеграмму из Сан-Франциско, но, полагаю, он решил преподнести ей сюрприз, неожиданно свалиться на голову. Как бы там ни было, но дома ее не оказалось. Он расстроился и почувствовал себя одиноко, поэтому решил позвонить мне. За всю жизнь я не испытала такой радости, как от этого звонка. В тот вечер мне было все равно, женат он или нет. Я заехала к нему домой, и мы решили прокатиться.

— Как он вел себя?

— Прилично. Чересчур прилично.

— Это не совсем то, что меня интересует...

— Догадываюсь, — заметила она с легкой улыбкой. — Он казался в основном таким же, как всегда, только был еще более молчалив. Со мной держался на расстоянии до такой степени, что я удивлялась, зачем он вообще мне звонил. Он не захотел говорить ни о своей службе, ни о бомбардировке. Сведения, которые я смогла из него выудить, походили на краткую сводку. Он не скрывал беспокойства о жене. Миновав Сансет, по автостраде мы направились в сторону Малибу, но уже через час Брет попросил меня вернуться.

— Значит, ему не терпелось увидеть ее?

— Да, я заметила его нервозность, которая могла указывать на это. Конечно, в нервозности не было ничего необычного, если учесть все, что ему пришлось пережить. Он еще больше похудел, а ведь и раньше не отличался полнотой. Он чуть ли не дергался, когда мы подъехали к его дому, и почему-то попросил меня зайти вместе с ним в дом. Меня не прельщала идея присутствовать при его встрече с женой, но он почему-то настоял на своем. Думаю, хотел быть с ней честным, не обманывать даже в такой малости, как прогулка в машине. Поэтому я вошла в дом. — Она сделала большой глоток из бокала.

Доктор обратил внимание, что ее рука сжала бокал с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— В передней спальне горел свет — когда я заезжала за ним, света там не было. Он открыл дверь и вошел. Я слышала, как он произнес ее имя — Лоррейн, а затем раздался тяжелый удар от падения его тела на пол. Я вошла в спальню вслед за ним и увидела ее. Она лежала голая на неразобранной кровати. Даже тогда, после смерти, было видно, что у нее завидная фигура, но лицо было ужасно, потому что ее удавили. Я прошла к телефону и позвонила в полицию. Затем вернулась в спальню и нашла Брета на полу, все еще в бессознательном состоянии. Я пыталась привести его в чувство, но безуспешно. Он оставался без сознания всю ночь и почти весь следующий день. Когда прибыли полицейские, то обнаружили на столике рядом с кроватью Лоррейн презерватив и другие доказательства того, что с ней был мужчина. Человек, убивший ее, так и не был обнаружен.

Она часто дышала, от ее лица отлила кровь, на щеках выступили лихорадочные красные пятна. Она взяла бокал и допила его.

— Налейте мне еще, доктор Клифтер. Не думала, что будет так тяжело все это рассказывать вам.

Она протянула ему пустой бокал.

Когда он вернулся из кухни, неся крепкий коктейль для нее и послабее — для себя, она стояла у окна и смотрела наружу. Ее спина, обтянутая сшитым по фигуре платьем, была напряженной и прямой, как у прислушивающихся людей. Даже то, что она не обращала на него внимания, не особенно его задевало, потому что она была высокая, стройная, с каштановыми волосами. Паула была из тех женщин, которые, не отказываясь от женственности, заслуживают уважения мужчин. Она обладала точеной, как ракета, фигурой, своего рода мощным оружием, но не использовала его для достижения своих интересов или оправдания ошибок. В Европе тоже встречались женщины, которые жили своей жизнью и не просили пощады, но они были скорее исключением, чем правилом. В Лос-Анджелесе тысячи женщин смело полагались на свой ум, были довольны жизнью и представляли собой динамичные атомы в хаотическом обществе.

Он поставил бокалы на стол, подошел к ней и посмотрел в окно поверх ее стройных плеч. Она пристально всматривалась в темноту. Обнесенная стеной территория гостиницы выглядела спокойной и пустынной, как сельская местность. Единственный звук доносился из отдаленного бунгало, где негромко играло радио, нарушая тишину.

На своих высоких каблуках она была выше его на дюйм или два. Когда они оба стояли, ему было трудно сохранить покровительственную манеру поведения, свойственную его профессии. Он бросил свою клинику и профессорство, уехал в чужую страну и иногда с опаской замечал, что хотел бы попасть под влияние одной из таких женщин. Он захватил правой рукой свою густую черную бороду и совершенно искренне подумал о себе, как о почти священнике, который стоит выше человеческих слабостей, даже своих собственных, как о человеке, лишенном нежных привязанностей, как говорили американские колонисты.

Затем она повернулась, и он увидел на ее лице выражение ужаса.

— Что вас тревожит, мисс Вест?

Она ответила быстро и негромко, но у Клифтера сложилось впечатление, что ей стоило большого труда произнести эти слова:

— Мне показалось, что кто-то заглянул в это окно.

— Кто же?

— Не знаю. Незнакомец. Я увидела лишь два глаза, или мне это показалось.

— Это, наверное, игра вашего воображения. Ворота гостиницы закрываются в восемь часов вечера, и любой гость должен пройти через конторку дежурного. До этого ко мне никто не заглядывал в окно.

Она неуверенно засмеялась.

— До последнего времени и ко мне никто не заглядывал. Но вот уже два месяца как я нахожусь под впечатлением, что кто-то за мной следит. Я не чувствую себя в безопасности даже у себя дома.

— Это неприятное ощущение, даже если оно и не соответствует действительности.

— Вы когда-нибудь испытывали такое, доктор? Такое чувство, что за вами наблюдают злые глаза?

Тут она заметила на кофейном столике полный бокал с коктейлем, подошла к столику и жадно выпила.

Доктор Клифтер еще раз осмотрел по-казенному меблированную комнату. Уже два года он снимал этот домик — бунгало на территории сельской гостиницы мексиканского типа, но все еще считал себя постояльцем. Он не повесил здесь ни одной картины, не приобрел никакой мебели, не посадил ни одного цветка на клумбе. Вокруг его домика пышно распустились разные цветы, но они, казалось, цвели не для него. Он считал, что его единственное право — право нового переселения. Его сундук стоял в чулане, дожидаясь, когда его упакуют. В худшем случае, в самом что ни на есть плохом, он был готов тронуться в путь немедленно, имея в кармане лишь денежные чеки путешественника и книжечку с поэмами Рильке.

— Когда я выхожу из двери, то смотрю направо и налево, — сказал он. — Когда подхожу к перекрестку, то осматриваю улицу с разных сторон. Я знаю, что в Америке нет гестапо, но гестапо сидит у меня теперь в печенках. Надеюсь, когда-нибудь я отделаюсь от этого наваждения. Но пока у меня болит шея оттого, что постоянно приходится озираться.

— Вы, похоже, уверены, что мои страхи воображаемые. — Выпитое слегка зарумянило ее щеки.

— Вещи, которые вы видите, глаза и люди, следящие за вами, почти наверняка являются плодом вашего воображения.

Реальны сами страхи. Нас всех преследует страх — от рождения до кончины, от боязни родиться до страха смерти. Нет таких людей, которые хоть раз не увидели бы подобные глаза ночью. В качестве примера я указал на свои типично европейские страхи.

— Вы очень добры, — заметила она.

— Наоборот, я очень жесток. — Он жестом предложил ей сесть в кресло и сам сел к ней лицом. — Но я склонен думать, что моя жестокость — это жестокость хирурга, который ампутирует руку, чтобы спасти жизнь. Вы проявили мужество, рассказав мне так много об убийстве, без всяких уверток. Скажете ли вы мне еще об одной вещи?

— Да, если смогу.

— Мне пришло на ум — я буду с вами так же откровенен, как вы были со мной, — что потеря памяти у господина Тейлора была и остается проявлением его желания уклониться от какой-то вины, которую он не смог перенести. Вы находились с ним в тот вечер и в состоянии пролить для меня свет на это обстоятельство.

— Уж не хотите ли вы спросить, не сам ли Брет убил свою жену?

— Именно об этом.

— Он этого не делал. Я знаю, что он ее не убивал. Но вам не обязательно верить мне на слово. Полицейский хирург определил, что ее убили примерно вполовине одиннадцатого, а в это время мы с Бретом находились на полдороги в Малибу. Есть и другое доказательство, которое подтверждает медицинское показание. Соседка слышала вопль, раздавшийся в это время из их дома.

— Видели ли кого-нибудь выходившим из дома?

— Та женщина не выглянула наружу. Она решила, что вопль раздался по радио. Больше никто ничего не видел и не слышал, пока Брет и я не обнаружили ее тело.

— Спустя девять месяцев это происшествие все еще живо в вашей памяти.

— А разве может быть иначе? Я сохранила вырезки из газет по этому вопросу. Они у меня с собой. Если хотите, можете взглянуть.

Она порылась в своей сумочке и извлекла из нее вырезки, зажатые скрепкой. Развернув верхние листочки, разложила их на кофейном столике перед ним.

— Эти, по-моему, самые плохие, но вот газета «Экземайнер» дала наиболее полное описание.

Доктор бегло просмотрел колонку печатного текста:

quot;На ее шее остались темные следы, и лицо мертвой девушки было налито кровью, по словам д-ра Ламберта Симса, помощника медицинского эксперта. Д-р Симс быстро установил, что молодую женщину удавили, а также совершили над ней половое насилие всего за полчаса до звонка миссис Пэнгборн.

Имелись явные доказательства того, что в комнате находился незнакомый мужчина, и версия полиции заключается в том, что убийца пришел в дом вместе с жертвой. Никто из других жителей этой спокойной улицы не видел, как он пришел или ушел после совершения кровавого преступления. Миссис Маргарет Шульц — соседка, жившая рядом с убитой женщиной, — заявила во время следствия, что она слышала негромкий вопль из этого дома примерно в половине одиннадцатого вечера в день убийства. Миссис Шульц дала показания, что она не придала этому значения в тот момент, отнесла это на счет радиопрограммы с рассказом о преступлениях, но ее слова помогли подтвердить заключение медицинской экспертизы и установить время смерти.

Наиболее зловещими и многозначительными симптомами оказались пятна крови на крыльце и на пешеходной дорожке возле бунгало, где произошло убийство. Д-р Симс смог определить, что эти пятна являются каплями свежей человеческой крови, но относящейся к группе, к которой не относится кровь ни одного из основных действующих лиц этого дела. Человек, оставивший эти следы и, по предположению полиции, являющийся убийцей, еще не задержан.

Лейтенант Сэмюэль Уоррен из уголовного отдела полиции Лос-Анджелеса, который ведет это дело, придает также большое значение набору отпечатков пальцев, очевидно, принадлежащих этому человеку и найденных на месте преступления. Эти «отпечатки», снятые с поверхности столика возле кровати, где произошло убийство, показывают, по словам лейтенанта Уоррена, что убийца оперся на него при совершении своего черного дела. Лейтенант Уоррен уверен, что убийца в конце концов допустит неминуемую ошибку и попадет в руки закона. Когда это произойдет, отпечатки его пальцев в досье полиции помогут осудить егоquot;.

Доктор Клифтер положил вырезку на стол и сделал глубокий вдох.

— Это ужасно, правда?

— Это одно из обстоятельств, которое заставляет меня примириться с потерей памяти Бретом. Ему не обязательно вспоминать все это. Он не знает даже о том, что его фамилия попала в заголовки газет.

— Вы ему ничего не рассказали?

— Ничего. И к счастью, заведующий отделением госпиталя Райт согласен со мной. Я не могла заставить себя показать ему это. — Она с отвращением указала на вырезки на столе. — Можете их оставить у себя, если хотите. Не знаю, зачем я их так долго храню.

— Спасибо. Возможно, я найду им применение.

— Какое применение?

Он ответил ей уклончиво:

— Не уверен, что заведующий прав...

— В том, что скрывает эти факты? Я понимаю, что Брет когда-нибудь узнает о них. Но сейчас ему это не нужно. Его связь с реальностью все еще непрочная. Не знаю, что может случиться с ним после еще одного потрясения.

— Этого не знаю и я. Надеюсь, что лучше разберусь в этом, когда побеседую с ним завтра. Может быть, правда обо всем этом, отвратительная и голая правда, — как раз то, что нужно его разуму. Видите ли, тот факт, что он не виновен в смерти своей жены, не исключает возможности появления у него субъективного представления о своей вине. Этот факт просто устраняет наиболее объективную причину его вины.

— Придется вам пояснить вашу мысль. Сегодня моя голова плохо варит.

— Могу пояснить. Предположим, он хотел смерти своей жены. Хотя за исключением помыслов он был совершенно невинным, ее смерть, удовлетворяя его неосознанные или частично осознанные желания, вполне могла вселить в него всеподавляющее чувство вины. Теперь вы понимаете меня?

— Да, — произнесла она тихим голосом. — По той же причине и я чувствовала себя виновной в ее смерти.

Ее потемневшие от страха глаза опять напряженно всматривались во тьму за окном.