"Присяжный заседатель" - читать интересную книгу автора (Грин Джордж Д.)

Глава 11 МОЖЕШЬ ВЫКИНУТЬ НАС ИЗ ГОЛОВЫ

Энни сидит в комнате для заседаний, в этой тюрьме с бутылочно-зелеными стенами. Некоторые из ее коллег по суду присяжных еще пьют кофе, но Энни с завтраком уже покончила. Она напряжена, настоящий комок нервов.

Энни разговаривает с бывшим страховым агентом.

– Но ведь вы согласны с тем, что этот Учитель существует? Против этого вы хоть не спорите?

– Не знаю, – тянет Пит.

– То есть как это “не знаю”?

Энни чуть повышает голос, она раздражительна. Какой же все-таки тупой этот тип. Гораздо легче вести дискуссию со стенкой.

– Двое свидетелей говорили об Учителе. Упоминается о нем и в магнитофонной записи, а вы не знаете, существует он или нет.

– Да нет, – идет на попятный Пит. – Я просто не знаю, кто он такой.

– Да вам и не нужно это знать. Достаточно, чтобы вы признали – Учитель обладает огромным влиянием. Вы согласны? Разве вам не приходило в голову…

– Энни, не надо так кричать, – вмешивается кларнетист Уилл.

Энни оборачивается к нему. Он, конечно, симпатичный малый, но тоже несколько туповат.

– Не нужно кричать? Это еще почему? Вы считаете, что тема беседы недостаточно важна?

Она смотрит ему прямо в глаза, потом отводит взгляд, вновь устремляется в атаку на страхового агента.

– Помните, каким тоном они произносили это слово “Учитель”? Чуть ли не шепотом. Даже Де Чико, упоминая об Учителе, опасливо вглядывается в зал. Они все боятся его до смерти.

– Ерунда, – отмахивается Пит.

– То есть как это ерунда?! – не выдерживает председательница.

Но Энни не нуждается в ее поддержке.

– Ничего-ничего, пусть выскажется.

Она встает и обходит вокруг стола, занимает позицию между садовником и бабушкой, прямо напротив страхового агента.

– Ну давайте, высказывайтесь. Так что?

И отводит глаза.

– Да я только хотел сказать, что босс – Боффано. Он у них главный. Они все на него работают…

– Давайте-ка подытожим, – впивается в него мертвой хваткой Энни. – У них контакт с “Ндрангетой”. У них связи с сицилийской мафией. На них работает правительство Кюрасао. У них связи с ямайской бандой.

– Вы хотите сказать, что в центре всей этой чудовищной паутины Луи Боффано? Он и есть великий махинатор, придумавший всю эту систему?

Энни смеется.

– Ну, у Боффано есть советники… – тянет страховой агент.

Но где ему против Энни. Она опускается перед ним на корточки, смотрит прямо в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя в таком ударе. В ней клокочет ярость, мысль работает, как никогда, четко. Энни мысленно любуется сама собой – какая актриса пропадает.

– Советники? – фыркает она. – Стало быть, Учитель посоветовал прорыть тоннель? Или не посоветовал, а приказал: “Я пророю тоннель под дом Сальвадоре Риджио и убью его”.

– Но Энни, – вмешивается кларнетист. – Боффано сказал: “Убей его”. То есть одобрил это решение.

– Разве это делает его убийцей? Допустим, я говорю вам, что хочу убить вот этого человека.

Она показывает на Пита, и все смеются. Очень хорошо, думает Энни, пусть повеселятся – это расположит их мнение в мою пользу.

– Допустим, я говорю вам: “Я хочу насыпать яду ему в кофе”. Вы отвечаете: “Правильно. Убей этого ублюдка. Делай что хочешь”. Разве вы после этого убийца?

– Господи Боже! – воздевает руки страховой агент, вскакивая на ноги. – Я не могу в это поверить! Неужели вы считаете, что этого типа нужно выпустить на свободу? Нельзя допустить, чтобы этот итальяшка разгуливал и плевал на закон!

Энни не улыбается, но внутренне очень довольна. “Итальяшка” – отлично сказано. Вряд ли это понравилось бабушке, в жилах которой, судя по фамилии, тоже течет итальянская кровь.

Еще один союзник, думает Энни. Курочка по зернышку клюет.

Фред Кэрью, старший следователь полиции штата Нью-Йорк сидит на письменном столе в кабинете Славко Черника и разглядывает желтый блокнот. Двое детективов в форме нетерпеливо заглядывают ему через плечо. На странице торопливым почерком написано: “2 кг. 42 тысячи. Примо. 84 тысячи долларов. Дж. Морда. Вторник, 7:00”.

Старшему следователю не нравится, что подчиненные дышат ему прямо в затылок. В кабинете слишком тесно – негде повернуться. Напарник Фреда Гарри Берд сидит на матрасе и просматривает картотеку покойного. Покачивает головой, гримасничает.

– Ну и что вы об этом думаете? – интересуется один из полицейских.

– Я думаю, что здесь слишком холодно, – отвечает Кэрью.

– Это ведь Джимми Морда, да? – любопытствует детектив.

Кэрью зовет домовладельца, который терпеливо сидит в прихожей на трехногом табурете.

– Эй, мистер!

Тот сразу вскакивает.

– Да, сэр?

– У вас тут всегда такая холодина?

– Нет, сэр. Неполадки в системе отопления.

Совершенно очевидно, что Черника прикончил Джимми Морда. Желтый блокнот лежал прямо на столе. Каракули поддаются расшифровке без особого труда. “2 кг” – это два килограмма героина. 42 тысячи – это цена за килограмм. Конечно, дороговато, зато сорт “примо”. 84 тысячи долларов – общая сумма сделки. “Дж. Морда” – это наверняка Джимми Морда из клана Гамбино. Вывод напрашивается сам собой: Черник доставлял Морде наркотики, и что-то там между ними не заладилось. Просто, как азбука. Не над чем ломать голову.

– Отпечатки пальцев? – вслух спрашивает Кэрью.

– Пока ничего, – отвечает один из полицейских.

– Джимми щупали?

Детективы обмениваются кислыми взглядами. Вот черт, думает Кэрью. Придется тащиться к Джимми Морде. Малоприятная процедура.

– Ладно, я сам с ним разберусь, – вздыхает он и спрашивает у Гарри: – Что это ты просматриваешь?

– Картотеку. Старые отчеты Черника.

– Что-нибудь любопытное?

– Ни черта. Вот, например, отчет двухлетней давности. Жена одного типа слишком часто наведывалась к какому-то парню.

– Правда? – заинтересованно спрашивает Кэрью. – Ну и что там у них было?

– Тут не написано. Наверно, читали Библию на пару. – Гарри зевает. – Будешь смотреть?

– Нет. Там все отчеты такие?

– Скоро узнаем. Придется их все просмотреть.

Кэрью снова зовет домовладельца:

– Эй, мистер, у меня вопрос.

В дверном проеме возникает тощее личико.

– Да, сэр?

– Когда вы выставили отсюда этого парня, почему вы не вышвырнули все его барахло?

– Не успел. Я немедленно это сделаю.

– Ну уж нет, – вздыхает Кэрью. – Теперь нельзя. Теперь нам придется изучать всю эту идиотскую картотеку. Как будто нам больше делать нечего.

У домовладельца вид глубоко виноватый.

– Хорошо, скажите мне вот что, – меняет тему Кэрью. – У вас тут где-нибудь падубы растут?

– Что, простите?

– Или дубы? Вы знаете, что такое “окнот”? Это последние слова убитого перед смертью.

– Нет тут никаких деревьев, – пожимает плечами домовладелец, сосредоточенно морща лоб. От стараний у него даже начинают косить глаза.

– Ладно, забудьте, – машет рукой Кэрью. Детективы из местного участка пялятся на него во все глаза, ждут инструкций.

– Ну и что? – не выдерживает один из них.

– В каком смысле?

– По-моему, все ясно. Торговля наркотиками, внутренняя разборка. Без вариантов.

Кэрью сосредоточенно смотрит на желтый блокнот, покусывает губу.

– Это верно, что без вариантов. Кажется, нам, ребята, здорово повезло, а?

Он смотрит на Гарри, Гарри смотрит на него. Они понимают друг друга без слов: дело здесь нечисто.

Энни накладывает в тарелку неаппетитного салата и, высоко держа поднос, направляется вдоль стола туда, где сидит кларнетист.

Энни принимается за работу. Когда-то в прошлом она имела дело с музыкантами – это сейчас пригодится.

Завести разговор о джазовом ансамбле, в котором играет Уилл, проще простого. Потом он рассказывает ей о детях, которым преподает музыку. Они болтают о Бенни Гудмене, о Моцарте, о Гершвине. После этого естественным образом переходят на любимые фильмы. Уилл любит фильмы про Ирландию. Энни не столько говорит, сколько слушает. Выясняется, что кларнетист любит кататься на байдарках, особенно по морю – ему ужасно нравится скользить в маленькой лодке по огромным волнам. У кларнетиста зажигаются глаза, и Энни слушает его с не меньшим энтузиазмом.

На душе у нее скребут кошки. Кормят в отеле отвратительно, лампы дневного света вызывают головную боль. Но Энни не подает виду – она знает, что остальные прислушиваются к их разговору. Самое главное, что кларнетист не на шутку разговорился. Энни улыбается ему, делает вид, что рассказ о байдарке ей необычайно интересен. Уилл сообщает, что у него есть небольшой домик на морском побережье в Джорджии. Иногда он катается на лодке по ночному морю, и весла рассыпают целый звездный дождь из фосфоресцирующих капель. На лице у Энни появляется мечтательное выражение. За все время она поднесла ложку ко рту всего три раза. Отодвинув тарелку, она наклоняется к кларнетисту.

– Знаете, что мне в вас нравится? Вы не боитесь риска. Вот почему с вами так интересно спорить. У меня такое ощущение, что вы способны взглянуть на одно и то же дело с разных сторон. Например, вы не отвергаете с ходу версию о невиновности Боффано. Вам до всего нужно дойти своим умом. Вы не такой, как они, – шепчет Энни.

“Они” – это остальные присяжные, иными словами, тупой и равнодушный мир посредственностей.

– Да, мне хочется во всем разобраться, – кивает кларнетист. – Я пока еще не пришел к окончательному выводу.

Он чешет кудлатую башку.

– Послушайте, Энни, если хотите, я возьму вас покататься на байдарке.

– Это было бы просто чудесно, – взмахнув ресницами, отвечает она. Потом отводит взгляд в сторону – кажется, это называется “строить глазки”.

В это время она думает: неужели ты в самом деле считаешь, безвольный тюфяк, что я стану с тобой встречаться после того, как ты выпустишь убийцу на свободу? Если ты мне когда-нибудь посмеешь позвонить, я сразу же брошу трубку.

Кэрью говорит напарнику:

– Ничего я не думаю. Я не думаю, что Джимми Морда прикончил Черника. В то же время я не думаю, что Джимми не прикончил Черника. Я ничего не думаю, Гарри.

Они едут на машине в отель “Карузо”, за рулем сидит Гарри.

– Но если это действительно сделал Джимми, – продолжает Кэрью, – мы в заднице, это уж точно. У Джимми всегда железное алиби. “В субботу? – скажет он. – В три часа ночи? Конечно, помню. Я выступал на Си-эн-эн в программе Ларри Кинга. Президент Соединенных Штатов как раз вручал мне почетную медаль Конгресса. А почему, собственно, вы меня об этом спрашиваете?” Или что-нибудь в этом роде.

Они сворачивают с шоссе на улицу, едут мимо семинарии.

– Но, вообще-то, дело отдает тухлятиной, а? – вздыхает Кэрью.

– Ты хочешь сказать, что Джимми не стал бы связываться с этим выпивохой?

– Конечно. Джимми всегда имеет дело только с сицилийцами и ямайцами. Причем исключительно с профессионалами. С чего бы это он вдруг стал нанимать этого польского или чешского – кто он там был – пьянчугу? Как это могло произойти? “Вот тебе, приятель, пара килограммов героина, продай их за хорошую цену. Только не забудь у себя в блокноте записать мое имя – на случай, если тебя прикончат. Надо же облегчить ребятам из полиции их работу”.

– Так в чем же дело? – спрашивает Гарри.

– Не знаю. Может, его и в самом деле убрал Джимми. Ты-то как думаешь?

– Я думаю, что мы с тобой слишком много умничаем.

– Есть, конечно, другое объяснение, – говорит Кэрью. – Ночью кто-то пробрался в кабинет, убрал все улики, а вместо них оставил на столе этот блокнот. Но, конечно…

– Что?

– Конечно, это похоже на фантазии. Пожалуй, я слишком мудрю.

Они останавливаются перед отелем.

– Знаешь, что меня больше всего интересует? – говорит Кэрью.

– Ну?

– Просто покоя не дает.

– Ну что?

– Очень хочется знать, что означают его последние слова.

– Те, что он сказал медсестре?

– Да. “Дуб, падуб, окнот”. Чертовщина какая-то.

– Может быть, это тайник, где он хранил наркоту?

– Возможно. А может быть, это какая-то зацепка, которая выведет нас на крупную дичь.

В отеле их должен ждать ночной портье, некто Джером Лекс. Встреча происходит в маленьком кабинетике за регистратурой. Мистер Лекс готов отвечать на любые вопросы, но известно ему не слишком многое. Он плохо запомнил Роджера Бойла, постояльца из номера 318. Именно Бойлом интересовался Черник. Портье запомнил лишь, что Бойл заплатил за номер вперед, причем наличными. Никто из персонала не видел, куда он уехал.

– Вы говорите, Черник не поднимался наверх? – спрашивает Кэрью. – Только задал пару вопросов и ушел? К Бойлу он не поднимался?

Джером надолго погружается в раздумье.

– Ну, мимо меня он не проходил, но есть ведь и другие входы.

– Когда он просматривал вашу картотеку, у него был взволнованный вид?

– Это еще мягко сказано.

– Может, он был напуган?

– Нет, он был в возбуждении.

– А не был ли он под градусом?

– Кто, Славко? Да он всегда под градусом.

– А героином он когда-нибудь торговал?

– Славко?! – Джером смеется.

– Значит, нет?

– Да ни за что на свете. Он был не из таких. Славко – человек нескладный, неуверенный в себе, сильно пьющий. Вечно влюбится в какую-нибудь девчонку, которой нет до него дела. Жизнь у него никак не складывалась, и все такое. Но при всем при том он был хороший парень. Он изрядно действовал мне на нервы, но я всегда относился к нему хорошо. Как бы это сказать… Он был романтик. Вот именно – романтик.

Учитель сидит в учительской, прислушивается. Поза, в которой он сидит, называется саттвасана.

Принимающее устройство включено на полную громкость.

Энни только что произнесла очередную речь, а теперь помалкивает. За нее пропаганду ведут ее сторонники.

Энни не вмешивается – кларнетист и садовник, а вслед за ними и домохозяйка из Маунт-Киско старательно обрабатывают остальных присяжных.

Мудрец правит, не давя на подданных своим весом. Когда работа сделана, подданные говорят: “Мы сделаем это сами”.

– Ну, Лаура, – говорит садовник. – Все улики подтверждают, что приказ об убийстве отдал Учитель. Боффано в убийстве не виновен. Нельзя в таком важном деле поддаваться эмоциям.

– А у вас есть дети? – отвечает запальчиво женский голос.

– Нет.

– Если бы были, вы бы меня поняли!

В бой вступает кларнетист.

– При чем здесь дети?

Тут подает голос Энни:

– Дети всегда при чем.

Остальные затихают. Ее голос действует на них завораживающе. Учитель знает – они уже успели полюбить этот голос.

– Лаура, у меня есть сын, – проникновенным голосом говорит Энни. – Ему почти столько же лет, как тому убитому мальчику. Мне очень страшно, что с моим сыном когда-нибудь произойдет нечто подобное. Я очень хорошо понимаю ваши чувства. Вокруг нас хаос, который с каждым днем становится все кошмарнее и кошмарнее. От него не спрячешься и не убережешься.

Энни делает паузу. Остальные одиннадцать присяжных сидят и, затаив дыхание, слушают.

– Но не будем забывать, что существует закон, – продолжает Энни. – Конечно, наша система далека от совершенства, но более совершенную никто пока не придумал. Закон гласит: если не доказано, что Боффано совершил убийство, в котором его обвиняют, он должен быть освобожден. Это наша прямая обязанность. Остается лишь молиться, что в следующий раз его возьмут с поличным и он не открутится.

Учитель готов расхохотаться.

– Можно, конечно, слегка подправить закон – особенно, если действуешь из лучших побуждений. Но каков будет результат? Сила закона, и без того не слишком действенная, станет еще слабее. Это приведет к тому, что мой сын и ваш, Лаура, будут расти в обществе, где закон ничего не значит…

Учителю трудно подавить нарастающее чувство триумфа.

Что такое триумф? Что такое поражение? Иллюзии – и не больше.

Но каждая клеточка его тела ликует, в душе Учителя звучит победный гимн.

Она поистине прекрасна.

Она полна силы, ей нет равных.

Тао преподнес ему великий дар. Ее не пришлось разыскивать – она возникла из небытия сама. Когда Тао делает человеку подарок, главное – этот подарок не потерять.

Теперь Кэрью и Гарри едут по тихой, сонной улице, направляясь в госпиталь Святого Игнациуса. Они должны встретиться с медсестрой, которая видела Черника перед тем, как его убили. Вечером медсестра заступает на дежурство.

Время – шесть часов. Солнце клонится к остроконечным викторианским крышам. Гарри голоден и потому все время ворчит. Кэрью знает, что теперь от напарника не будет прока, пока он не подкрепится в больничном кафетерии. Но Фред ничего не может с собой поделать – мысли у него бьют фонтаном, и он делится ими с угрюмым коллегой.

– Почему все-таки Черник крутился вокруг отеля? Как, по-твоему, этот тип из триста восемнадцатого номера приглашал его к себе?

– Нет.

– Правильно. Иначе зачем бы Черник стал совать нос в картотеку? Ему нужно было выяснить, в каком номере остановился Бойл. Уверен, что Черник и наверх поднимался, но зачем?

– Ну, допустим, так, – говорит Гарри. – Черник крутился в вестибюле, надеясь встретить молодого красивого матроса и провести с ним безумную ночь. Вдруг видит, что Бойл роняет с балкона триста восемнадцатого номера платок и сразу же…

– Пошел ты, Гарри.

– Фред, хочешь, чтобы от меня был прок? Подожди, пока я поем.

– Гарри!

– Что?

– Останови машину.

– Это еще почему?

– Немедленно останови машину.

Гарри жмет на тормоза.

– Что такое? Ты нездоров? Задний ход.

– Ты уверен?

– Уверен.

Скрипит рычаг передачи, и машина едет назад. Других автомобилей на улице нет, поэтому никто не протестует. Метров через двести Кэрью поднимает руку, и Гарри останавливает машину.

– Ну?

– Смотри на дорожный знак.

Гарри смотрит. На перекрестке даже не один, а два дорожных знака: “УЛИЦА ДУБОВАЯ” и “УЛИЦА ПАДУБНАЯ”.

– Ни хрена не понимаю, – пожимает плечами Гарри.

– Черник явно здесь проезжал, когда ехал из отеля.

– Очень может быть.

– Теперь ты понимаешь, что такое “дуб” и “падуб”?

– Не очень.

– Здесь его скорее всего подстрелили.

– Да?

Выражение лица у Гарри туповатое. Когда он голоден, мозги у него не работают.

– Или, возможно, он оставил здесь что-то важное, – продолжает импровизировать Кэрью. – Допустим, выбросил что-то из машины.

– Наркоту?

– Да. Или блокнот.

Гарри смотрит на него, как на психа.

– Какой еще блокнот?

– У частных детективов обычно есть блокнот, куда они записывают данные наблюдений.

– Да? Ты так считаешь? – вяло спрашивает Гарри, барабаня пальцами по рычагу передач.

– Слушай, на это не понадобится много времени, – просительно говорит Кэрью. – С медсестрой мы встречаемся в семь часов. У нас в запасе целый час.

– Фред, я собирался использовать этот час, чтобы подкрепиться. Я голоден, понимаешь?

– Да ладно тебе – всего десять минут. Опроси жителей соседних домов, и вперед. Хотя… Конечно, ты прав. Тебе нужен заряд калорий. Поедем, закусим, а потом вернемся.

Кэрью говорит это, потому что по глазам напарника видит: Гарри дал трещину.

Один из них берет левую сторону улицы, другой – правую.

Первый дом, куда заходит Кэрью, отличается от соседних высоким крыльцом и аккуратной каменной дорожкой. Дверь открывают две старухи, с любопытством глядящие на полицейский значок. Ни одна из них ничего не видела и не находила. Кэрью идет к следующему крыльцу. Там над входной дверью изящные фонари, круглое стеклянное оконце и аппликация в виде черного кота. Слышен женский голос, потом по ступенькам опрометью вниз сбегает ребенок.

Нет, никаких блокнотов они не находили. Еще один дом, дверь открывает солидный господин. Результат – ноль. Еще один дом. Потом еще. Потом еще. Все впустую.

На противоположной стороне улицы топчется Гарри, вид у него жалостный. Сейчас он похож на голодного щенка.

– Ладно, черт с тобой, – не выдерживает Кэрью. – Поехали.

Они садятся в машину, Кэрью включает двигатель. И тут мальчишка из второго дома подбегает к автомобилю и стучит в стекло. Когда Кэрью опускает стекло, мальчик протягивает ему маленький черный блокнот.

– Я с самого начала хотел вам сказать, но подумал, что вы подумаете, что я его украл, а я его не крал, он валялся вот тут в канаве, и я бы ни за что на свете…

Мальчишка стрекочет, не затыкаясь ни на секунду, но Кэрью его не слушает – он сосредоточенно листает странички. Гарри заглядывает ему через плечо. Почерк совершенно жуткий, разобрать что-либо трудно – к тому же уже темнеет.

– Ну-ка, открой последнюю страницу, – говорит Гарри.

Мальчишка стоит молча, двигатель выключен, вокруг гишина – лишь из соседних домов доносятся приглушенные голоса и взрывы телевизионного смеха.

А вот и последняя страничка. На ней написано “присяжный”. Еще там написано “БОФФАНО”, название отеля – “Карузо”. Кэрью, сам того не замечая, сжимает руки в кулаки.

Присяжный!

Суд часто использует отель “Карузо” для секвестра присяжных заседателей. Как же я мог об этом не подумать…

У Фреда словно пелена с глаз упала. Он еще раз перелистывает последние страницы, и ему становится ясно: торговля наркотиками здесь ни при чем, дело гораздо, гораздо, гораздо крупнее. Кэрью смотрит на мальчонку невидящим взглядом, и у него такое выражение лица, что паренек леденеет от ужаса. Он видит, что на него со свирепым видом уставился страшный дядя полицейский. Все ясно – совершено страшное преступление, похищен очень важный блокнот, и теперь придется провести остаток дней за решеткой, вдали от папы и мамы. Мальчонка стоит и думает, что жизнь кончена…

Эдди сидит в зале судебных заседаний, смотрит, как присяжные заседатели вереницей входят и рассаживаются по местам. А вот и она. Еле волочит ноги, глаза опущены. Села на стул, закрыла лицо рукой.

Секретарь суда спрашивает:

– Леди и джентльмены, пришли ли вы к единому решению?

– Да, – отвечает председательница.

– Каков ваш вердикт по первому пункту обвинения – убийству второй степени. Виновен ли обвиняемый?

– Не виновен.

В зале двести одновременных вздохов.

– Каков ваш вердикт по второму пункту обвинения – еще одно убийство второй степени? Виновен ли обвиняемый?

– Не виновен.

Окружной прокурор требует, чтобы присяжные обосновали свой вердикт, но это ничего не дает. Судья произносит суровое напутственное слово, объявляет, что обвиняемый освобождается из-под стражи. Все, процесс окончен.

Зал взрывается криками, аплодисментами.

Луи Боффано скачет на одной ножке, словно ему десять лет. Его обнимают и тискают адвокаты, жена, ребенок, родственники, кореши. Шум, гам, крики. Кто-то негодует, кто-то ликует. Витцель колотит молоточком, но никто его не слушает. В зале бушует настоящий Ниагарский водопад.

Эдди не сводит глаз с Энни. Она по-прежнему сидит, закрыв лицо рукой.

Боффано подхватывает Боузмена, подбрасывает его в воздух. Вокруг все хохочут.

Ничего, все обойдется, думает Эдди. Пройдет время, Энни Лэйрд, и ты обо всем забудешь. Главное, что ты справилась.

Вы с Винсентом отлично выполнили эту дерьмовую работенку. Можешь выкинуть нас из головы.

Мимо протискиваются репортеры – им нужно поскорее дорваться до телефона. Какие-то старушки посылают Боффано воздушные поцелуи. Все пихаются, суетятся, но Эдди смотрит только на нее.

Что ж, Винсент, значит, я никогда больше ее не увижу? Ты ведь теперь оставишь ее в покое, да?