"Присяжный заседатель" - читать интересную книгу автора (Грин Джордж Д.)

Глава 6 ТОТ, КТО ПОНИМАЕТ СВОЙ СТРАХ, БУДЕТ ОТ НЕГО ИЗБАВЛЕН

Туманное утро. После встречи на водохранилище прошла неделя. Энни сидит на скамье присяжных, думает, что с тем же успехом мог бы быть и вечер. Окон в зале суда нет. В потолке, правда, сделан модерновый стеклянный фонарь, но он почему-то закрашен черной краской.

Энни смотрит на свидетельницу. Показания дает миссис Риджио, вдова Сальвадоре и бабушка убитого мальчика. Она тощая, сморщенная, с жидкими волосами, но держится прямо и говорит ясно и отчетливо.

– Потом я пожелала внуку спокойной ночи, – говорит она.

Прокурор Тэллоу уточняет:

– Томасу?

– Да, Томазино. Он приехал к нам на четыре дня. Я не видела его с одиннадцати лет, и вот решил в кои-то веки навестить бабушку и дедушку.

– Когда вы зашли к нему в комнату, он еще не спал?

– Он смотрел свой маленький телевизор.

– У него свой телевизор?

– Да, когда ему стукнуло четырнадцать, Сэл подарил ему маленький телевизор. Я сказала: “Томазино, уже поздно. Выключай эту штуку, тебе пора спать”. Он говорит: “О`кей, бабуля”. Я поцеловала его, говорю: “Я люблю тебя, Томазино”. И пошла спать.

– То есть вы вернулись в спальню.

– Да.

– Там же был и ваш супруг Сальвадоре Риджио.

– Да. Я заплакала, говорю ему: “Сэл, давай поедем во Флориду. Почему мы не можем поехать во Флориду, как все нормальные люди? Я давно не видела свою дочку”. И еще я говорю ему: “Мне надоело, что мы все время сидим взаперти. Внук приехал, и то всего на четыре дня. Это мало, – говорю. – Почему мы должны прятаться?”

– Муж вам ответил?

– Да. Он сказал: “Нам нельзя отсюда выходить, пока я не улажу все с Луи Боффано”.

– Что он имел в виду?

Вмешивается защитник Боузмен.

– Протестую. Без толкований и предположений, пожалуйста.

Прокурора это не смущает.

– Что вы ему сказали, миссис Риджио?

– Я сказала, что боюсь. А он говорит: “Не бойся, у нас охрана, дом со всех сторон защищен. На первом этаже дежурит Аньело. Никто сюда не войдет, все в порядке. Нужно просто подождать”. А я говорю: “Я боюсь, тебя убьют”.

– И что он ответил?

– Засмеялся.

– А потом?

– А потом вдруг открывается дверь и входит человек. На голове у него колпак, в руке пистолет. Я хотела закричать, а он говорит: “Не кричите. Сальвадоре, скажи ей, чтобы она не кричала, а то я ее тоже убью”. И Сальвадоре говорит мне: “Молчи, Анджела, ничего не говори”.

– Что было потом?

– Потом Сэл говорит: “Как ты сюда вошел?” А человек отвечает: “По тоннелю. Мы прорыли тоннель из соседнего дома в ваш подвал”. И засмеялся.

– Что было потом?

– Потом он сказал, что его послал Луи Боффано убить Сэла.

– А ваш муж что?

– Он сказал: “Мне все равно. Но напрасно вы думаете, что мои ребята будут торговать наркотой. Не дождетесь вы этого”.

– Стало быть, ваш супруг сказал убийце, что…

– Мой муж всегда был против наркотиков. А Луи Боффано хотел торговать ими направо и налево.

Боузмен протестует.

– Протест принят, – говорит судья. – Вычеркнуть это из протокола. Присяжные, не принимайте эти слова к сведению. А вас, миссис Риджио, я прошу ограничиться описанием того, что вы видели и слышали.

– Я говорю правду! Он продавал наркотики даже маленьким детям. Хотел, чтобы такие, как мой внук, потребляли эту отраву!

– Протестую!

– Протест принят. Присяжные, не принимайте к сведению…

Как это – не принимайте к сведению, думает Энни. Ведь эта старая ведьма говорит правду, и все это понимают.

Почему ей не заткнут рот? Мы и так знаем, что убили ее мужа и внука, зачем устраивать этот спектакль? Оставьте вы ее в покое!

Но прокурор настаивает на продолжении.

– И что сделал человек в маске?

– Он лег на кровать.

– Рядом с вами и мужем?

– Между нами. Лег на живот и лежит.

– Что он сделал потом, миссис Риджио?

– Протестую! – вмешивается Боузмен. – Прокурор ведет свидетеля за ручку, подсказывает…

– Помолчите, – говорит ему судья Витцель.

– Миссис Риджио, – с нажимом произносит прокурор, – а что сделал этот человек потом?

– Он… он… – Старуха не может говорить. Машет рукой, закрывает глаза.

– Прошу прощения, мэм, но вы обязаны все рассказать. Что сделал этот человек потом?

Миссис Риджио бормочет что-то неразборчиво.

– Судебный пристав, поправьте микрофон, – приказывает судья.

К свидетельнице подходит пристав, колдует над микрофоном, теперь голос старухи слышен гораздо лучше.

– Он заставил Сэла открыть рот, – говорит она.

– Открыть рот? Зачем?

– Он сказал: “Если ты не откроешь рот, мне придется выстрелить тебе в лицо. Зрелище будет не из красивых, твоей жене это не понравится”. Еще он сказал: “Не ломайся, Сэл. Надо довести дело до конца”.

– И ваш муж открыл рот?

– Да. А он говорит: “Чуть-чуть пошире”. Прямо как зубной врач. И засунул пистолет дулом Сэлу в рот.

– А потом что?

– Я хотела отвернуться, но он взял меня рукой за лицо и повернул к себе. Я говорю: “До свидания, милый”. Я знаю, мы с ним встретимся. С моим мужем. Это вы все говорите, что он плохой, а я знаю – он был не плохой. Он был хороший человек. Может, он и делал что-то, плохое, но наркотиками не торговал…

– Так что было потом, миссис Риджио?

– Потом он убил моего Сэла. Выстрелил ему в рот.

– А дальше?

– Тут вдруг дверь открывается, и мой… мой… – Старуха плачет.

– Кто-то вошел?

– Да.

– Так кто вошел?

– Томазино. Мой маленький Томазино. Хотя он был уже не такой маленький…

– Ваш внук?

– Мой Томазино.

– Сколько ему было лет?

– Четырнадцать. Я его мало видела. С одиннадцати лет мы жили поврозь. И вот приехал – всего на четыре дня.

– Когда он вошел, он что-нибудь сказал?

– Да.

– Что именно?

– Он сказал: “Бабуля, ты в порядке?” А потом увидел…

– Что он увидел?

– Сэла.

– Вашего мужа?

Она кивнула.

– Мистер Риджио был мертв?

Старуха снова кивнула.

– Что произошло потом?

– Этот человек обернулся и увидел моего внука. Томазино побежал. Я просила, умоляла… но он не слушал. Он побежал следом. Потом я услышала выстрел. Он его застрелил… – Старуха замолкает.

– Может быть, вам нужно время, чтобы прийти в себя, миссис Риджио? – спрашивает судья. – Хотите, устроим перерыв?

Она садится. Голова у нее трясется.

– Ваша честь, – говорит прокурор. – У меня пока нет вопросов к свидетельнице. – Он возвращается на свое место и негромко говорит Боузмену: – Валяйте, она ваша.

Всем присяжным ясно, что прокурор загнал Луи Боффано в угол.

Учитель осторожно спускается с мшистого берега в ручей. Вода холодная, как лед. Учитель взмахивает руками и ныряет с камня вниз. Выныривает через минуту. Он не плавает, сидит на подводном камне. Вода доходит ему примерно до сердца. Учитель откидывает голову назад, зажмуривается – солнце светит слишком ярко.

Как быстро она реагирует на провокацию, думает Учитель.

“У вас голос, как у агента похоронной конторы” – надо же. Он улыбается.

Отличный экземпляр. Чуть погладишь против шерсти, сразу ощетинивается, делается опасной.

Изо всех сил старается скрыть, как она его ненавидит, но притворяться толком не умеет. Она борется за свою жизнь, и наблюдать за ней одно удовольствие.

Настоящий бриллиант, и откуда такая только взялась?

За последние несколько недель он узнал об Энни Лэйрд почти все. Она росла без отца, воспитывала ее мать. Отец был уголовник – четыре судимости, две из них за вооруженное нападение. Когда девочке было четыре года, бесследно исчез. Выросла Энни в штате Пенсильвания, городок назывался Аллентаун. У матери был собственный салон красоты; жили они на втором этаже, прямо над салоном. В четвертом классе Энни получила первый приз на ярмарке искусств. В школе училась неважно, три раза заваливала экзамен по математике, зато прекрасно рисовала, и местная школа искусств предоставила ей возможность учиться бесплатно.

Потом Энни Лэйрд некоторое время жила в Нью-Йорке, в районе Бруклин. Была принята на факультет искусств в Йелльский университет, но учиться там ей так и не довелось. Помешало рождение ребенка.

Кто отец мальчика – неизвестно.

В городок Фарао мать и сын перебрались шесть лет назад. Потом Оливер пошел в школу. Некоторое время у них жила мать Энни, болевшая старческим склерозом. Старуха умерла в прошлом году.

Творческая карьера Энни Лэйрд, в общем, не сложилась. У нее было слишком мало связей в мире художественной критики, а галерея Инез Газаррага, где Энни выставляла свои работы, считалась не из престижных. Но Энни все эти годы трудилась, не покладая рук. Днем она сидела в конторе, а по ночам сооружала свои ящики. Судя по всему, в ней жила глубокая, неистребимая вера в свое призвание. Энни знала себе цену.

Когда пищит радиотелефон, Учитель, не вылезая из ледяной воды, протягивает руку и берет его.

– Да.

В небе медленно кружатся опадающие листья.

– Помнишь того любопытного типа, которого мы видели на водохранилище? – слышит он голос Эдди. – Ну, когда ты еще с ней встречался?

– Помню.

– Мы установили, кому принадлежит автомобиль.

– Да?

– Он детектив.

Полиция! Учитель с любопытством следит за своей реакцией. Итак, он сидит в горном ручье. Время – октябрь. Поэтому дрожь и учащенный пульс можно объяснить холодом. Однако кружащие в воздухе листья как-то уж чересчур сфокусированы. Излишнюю четкость деталей придется отнести за счет страха.

Страх – лучший из наставников. “Тот, кто понимает свой страх, – учит Лао Цзы, – будет от него избавлен”.

– Полиция штата или местная? – спрашивает он.

– Это частный детектив.

– Частный?

Учитель смеется так заразительно, что Эдди поневоле присоединяется к его веселью.

– Ты чего? – допытывается он. – Что я такого сказал?

– Ничего. Я думал, ты говоришь о полиции.

Учитель вылезает из воды, ложится на траву, жмурится от солнца.

– И что же от нас понадобилось частному детективу?

– Не от нас, а от тебя. За ней хвоста не было – я следил.

– Ну ладно, что ему понадобилось от меня?

– Может, его наняла Энни? – предполагает Эдди. Мысль кажется Учителю увлекательной. Он крутит ее в уме и так, и сяк.

– Нет. Во-первых, она слишком умна для этого. Во-вторых, ни один частный детектив не взялся бы за такое дело. В-третьих, если и взялся бы, то не стал бы светиться.

– Так что же это, Винсент? Совпадение? Какого хрена он болтался возле водохранилища?

Три осенние бабочки порхают над веткой вишневого дерева.

– Ты знаешь этого парня, Фрэнки? – спрашивает Учитель. – Ну того, который работает на Джозефа Боффано?

– Знаю.

– Пусть он тебе поможет. Скажи, что его об этом просит лично Учитель. Мол, я восхищаюсь его личными качествами и все такое. Сходите с ним вдвоем к этому самому детективу. Сделаешь?

– Конечно.

– Ума не приложу, что ему от меня понадобилось. Любопытно будет выяснить.

Энни внимательно слушает, как адвокат Боузмен допрашивает миссис Риджио.

– Мэм, вы знаете этого человека? Прошу записать в протоколе, что я показываю на своего подзащитного.

Миссис Риджио смотрит на обвиняемого.

– Вот этого? Это Луи Боффано.

– Видели ли вы его раньше?

– Да.

– Где?

– Он приходил к нам обедать. Много раз.

– Он когда-нибудь ссорился с вашим мужем при вас?

– Нет.

– Вы видели, чтобы он кого-нибудь убивал?

– Нет.

– Вы видели, чтобы он продавал наркотики маленьким детям?

– Нет, я этого не видела, но я знаю, что он это делал.

– И какие же наркотики он продавал?

– Всякие.

– Например, героин?

– Конечно.

– То есть вы видели, как он продает детям героин?

– Нет.

– Значит, об этом вам говорили другие?

– Да.

– Это были люди, заслуживающие доверия?

Прокурор поднимается на ноги.

– Протестую! Свидетель не имеет полномочий судить о том, можно ли доверять…

– Протест принят, – обрывает его судья.

– Кто вам рассказывал, что Луи Боффано торгует наркотиками? – спрашивает адвокат.

– Кто мне рассказывал?

– Да.

– Да все!

– Например?

Миссис Риджио отвечает не сразу. Она презрительно кривит губы, смотрит в упор на Боузмена.

– Почему вы на него работаете?

– Что, простите? – удивляется защитник.

– Вы знаете, почему он продолжает убивать людей? Потому что никто не дает ему отпора, ни один человек.

– Миссис Риджио, прошу вас, – укоризненно говорит судья.

– Все его боятся! – кричит старуха. – Поэтому он делает все, что захочет.

Прокурор опять на ногах. Судья Витцель хмурится.

– Мэм, вы должны отвечать на поставленный вопрос.

– Вы тоже его боитесь, – говорит она судье. Потом поворачивается к адвокату. – И вы его боитесь. – Поворачивается к присяжным заседателям. – Вы тоже все трясетесь от страха.

– Миссис Риджио, немедленно замолчите! – требует судья.

– Бедные дети, никто им не поможет, – пожимает плечами старуха.

Потом судья, естественно, произносит длинную строгую нотацию, советует присяжным не принимать слова свидетельницы к сведению. Энни злится – какого черта он не заткнул рот старухе раньше. “Вы все боитесь, бедные детки…” Чтоб ты провалилась, старая ведьма! Жаль, что тебя тоже не прикончили! Тоже мне, проповедница нашлась. Почему все должны слушать твои разглагольствования? У тебя нет права говорить о бедных детях, потому что твой муж был бандитом. Я рада, что его прикончили. И никто не виноват, что убили твоего внука. Во всяком случае, в этом не виновата я. Заткнись, старая карга.

Нет, думает Энни, я этого не выдержу.

Ни за что на свете.

Славко смотрит на часы. 4:40. Мистер Флэнаган, или как его там, запаздывает.

Он сказал, что будет в половине пятого. “В четыре тридцать, в вашем офисе, мистер Червяк”. О цели визита – ни слова. Возможно, нашел себе другого частного сыщика. Ну и отлично – никто не будет отвлекать Славко от мыслей о Сари.

Он смотрит на часы, снова набирает номер ее телефона.

Так и не удалось рассказать Сари о таинственном поведении ее приятеля. Все время отвечает чертов автоответчик. Славко уже два раза оставлял послание, но Сари так и не перезвонила. Когда раздается мерзкий писк автоответчика, вешает трубку.

Дело ясное. Он снова втюрился, причем не на шутку. И опять – пустой номер. Ничего не поделаешь, такая уж у него, идиота несчастного, страстная натура. Как жить дальше?

И куда подевался этот проклятый Флэнаган? Было бы совсем неплохо пойти на улицу, перекусить, развеяться. Одним словом – не сидеть больше в этом насквозь прокуренном гробу, подышать свежим воздухом.

– Ладно, жду еще пятнадцать минут.

Славко снова закуривает, но тут его терпение кончается.

– Пошли вы все к черту, – сердито бормочет он, хватает пиджак и направляется к двери.

В эту самую секунду раздается стук. Славко застывает на месте. Может, не открывать? Снова стучат, потом дверь открывается. В кабинет заглядывает спортивного вида парень с резкими чертами лица.

– Мистер Червяк?

– Черник, – поправляет его Славко.

– Я так и сказал. Извините за опоздание, мистер Червяк.

– Вы мистер Флэнаган?

– Он самый.

Парень входит в кабинет. На нем слишком тесный костюм – очевидно, чтобы подчеркнуть массивность фигуры и мощь шеи.

Славко садится в кресло за письменным столом. В кабинете имеется еще один стул.

– Присаживайтесь. Чем могу вам помочь?

Флэнаган не собирается садиться. Он брезгливо помахивает рукой перед носом и говорит:

– Я вижу, вентиляции у вас нет.

– Это верно.

Чернику совсем не нравится этот мистер Флэнаган – слишком наглый. Но что поделаешь, лишний клиент не помешает.

– Если хотите, я открою окно.

– Это правда сыскное агентство? – с недоверием спрашивает Флэнаган. – А партнер у вас есть? Или вы один сидите в этой дыре?

Голос у него вызывающий. Кажется, парень нарывается на скандал. А может быть, просто недостаточно воспитан. Лучше не рисковать. В ящике стола лежит старый “смит-и-вессон”. Надо потихоньку до него добраться.

– Что ж, сейчас вы заполните бланк, – говорит Славко, с небрежным видом выдвигая ящик.

Флэнаган действует быстро. Он наклоняется вперед, протягивает руки и захлопывает ящик.

– А не нужно заполнить бланк, чтобы тебе кишки выпустить, а? – шипит он.

Славко не успевает ответить на этот вопрос – парень со всей силой толкает его в грудь. Черник опрокидывается вместе с креслом, его голова с размаху стукается об стену. Потом Славко лежит на полу и ведет внутренний диалог.

Вставай. Конечно, было бы неплохо потерять сознание, но ты не можешь себе этого позволить. Что это такое? Кажется, это мои колени. Нужно на них опереться, потом встать.

Вот, уже неплохо. Где мой “смит-и-вессон”?

Оказывается, револьвер уже в руке у мистера Флэнагана.

– И что же ты собирался делать с этой штукой, Червяк? Ограбить своего клиента?

Парень сует револьвер в карман, приближается к Славко.

– Ах ты, хрен собачий.

Славко с удовольствием попятился бы, но за спиной стена. Флэнаган не спеша приближается, дышит прямо в нос чесноком.

– Кто ты там у нас? Частный дефектив?

В пах Чернику ударяет молния. Очень хочется упасть, но Флэнаган не дает.

– Ой, извини, я перепутал, – говорит Флэнаган. – Дефективный частник, вот кто ты такой.

Славко наносит ответный удар. Но воздух вокруг стал таким густым и тягучим, что удар получается вялым, и Флэнаган его без труда отбивает. Со смехом он хватает Черника за воротник и колотит об стену. Комната начинает кружиться в вальсе. Кровь течет из разбитого рта на рубашку.

– Что ты делал на водохранилище? – спрашивает Флэнаган.

– Где? На водохранилище? Неправильно развернулся.

– И ответил неправильно.

Еще одна молния.

Когда Славко приходит в себя, в комнате их уже трое.

Рядом стоит мистер Урод, которого он видел возле насосной станции. Урод шарит по карманам и ящикам. Довольно скоро обнаруживает заветный блокнот, шуршит страницами. Славко бросается вперед, чтобы отобрать блокнот у Урода, но Флэнаган перехватывает его и опять бьет об стену. Славко сползает на пол.

Мистер-Мордоворот находит в блокноте нечто, что кажется ему смешным.

– Елки-палки, – хихикает он. – Кто бы мог подумать, Сари Ноулз.

Он наклоняется над лежащим Славко.

– Так ты работаешь на Сари? Она решила, что ее парень валяет дурака и заплатила тебе, чтобы ты все разнюхал? Только и делов?

Он хватает Славко за волосы, и без того недостаточно густые, и тянет изо всех сил. Голова Черника приподнимается над полом.

– Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Да.

– Пойми ты, дубина. Они любят друг друга. Тебя это не касается. Это их проблема, понял? Ты, дерьмо собачье, свой поганый нос туда не суй. Надо же, эти крысы только о деньгах думают. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Славко смотрит в налитые кровью глаза Урода.

– Ладно, – говорит тот. – Дам тебе шанс. Считай, что тебе здорово повезло. Когда позвонит Сари, распрощаешься с ней раз и навсегда. Ври ей, что хочешь. Скажи, что кто-нибудь из твоих родственников подох. Но на глаза мне больше никогда не попадайся. Если я еще раз о тебе услышу, на нашей планете тебя больше не будет. Уяснил?

Славко кивает.

– Будешь жить на какой-нибудь другой планете. Ясно?

Славко снова кивает.

– Слышал когда-нибудь про Луи Боффано?

Славко не кивает, смотрит широко раскрытыми глазами.

– Я вижу, имя для тебя знакомое, – говорит Урод.

Стучат в дверь. Оливер спускается вниз, видит, что на крыльце топчется Джесс. Возле крыльца – велосипед Джесса.

– Как делишки, мужик? – спрашивает Джесс. Оливер неопределенно пожимает плечами.

– Где был, что видел?

– Не знаю. Не было настроения куда-нибудь идти, – бормочет Оливер.

– В среду тренировка, помнишь?

– Помню. Если дождя не будет.

– Само собой. Ты видел эту штуковину? Как считаешь, не дурацкий у меня с ней вид?

– Ты о чем?

– Да вот же, протри глаза.

Оливер открывает дверь, высовывается. Джесс поворачивает голову, в ухе у него маленькая серьга.

– Ну как?

– Класс.

– Правда? Я вообще-то не хотел. Но Хлоя заставила. А теперь самому нравится.

– Хлоя?

– Да.

Оливер хлопает глазами.

– Хлоя Зичи?

– Да. А разве ты не знал, что мы с ней встречаемся?

– Та самая Хлоя, у которой здоровенные сиськи?

– Да, сиськи классные.

– Ты с ней целуешься?

– Мужик, я ж тебе сказал: мы с ней встречаемся. Сам соображай.

– Ты что, ее трахаешь?

– Ну, если бы захотел… Поехали покатаемся. Есть о чем поговорить. Мужской разговор.

– Не могу, ужин готовлю.

– Ты готовишь ужин?

– В микроволновой печи.

– А мать твоя где?

– Наверху.

Снова лежит в кровати и пишет письмо, которое никуда не отправит, думает Оливер. Но Джесса эти подробности не касаются.

– Что, не выпускает? – понижает голос Джесс.

– Нет, я сам никуда не хочу.

– Да что с тобой такое?

– Ничего. Ну и как Хлоя целуется?

– Закачаешься.

– А за сиськи ты ее хватал?

– Ну, если бы захотел…

– Здорово.

– Так ты идешь или нет?

– Нет.

– Слушай, знаешь, что Ларри Хитт про тебя говорит? Он говорит, что ты инопланетянин. Я, конечно, его послал, но ты, ей-богу, превращаешься в какого-то монаха.

Пищит таймер микроволновой печи: пип-пип-пип.

– А вот и ужин поспел.

– Жалко.

– Спасибо, что зашел.

– Не за что.

Оливер возвращается на кухню, вынимает из печи два мясных пирога. Потом подходит к лестнице, зовет маму. Энни отвечает, что спустится через минуту. Он уже знает, что она не спустится – разве что начнут показывать новости по телевизору. Поэтому Оливер включает телевизор и прибавляет звук. Пирог аппетита не вызывает. Оливер сидит и старательно выковыривает из него все горошинки. Если мама хочет, чтобы он ел эту гадость, пусть спустится и сядет за стол. Он отламывает корочку и окунает в соус. Корочка – единственное, что можно есть в этом пироге. Хотя тоже не Бог весть что.

Оливер тоскливо смотрит на вилку.

Диктор произносит заветные слова “процесс Боффано”, и мальчик поворачивается к экрану. Телевизор в соседней комнате, но разглядеть можно. Сначала показывают рисунки, изображающие зал судебных заседаний. Голос за кадром говорит:

– Анджела Риджио, маленькая, хрупкая женщина, вела себя как настоящая тигрица. Она утверждает, что Луи Боффано “продает наркотики детям”, а ее покойный муж пытался положить этому конец. Сальвадоре Риджио отказался участвовать в торговле наркотиками, даже когда Луи Боффано пригрозил ему смертью.

На лестнице скрипят ступени. Оливер знает, что мать вышла из своей комнаты и слушает. Однако вниз не спускается.

– Когда адвокат обвиняемого Лоуренс Боузмен подверг сомнению показания свидетельницы, миссис Риджио спросила: “Почему вы на него работаете?” И сама ответила: “Потому что вы его боитесь”. Потом вдова обернулась к присяжным заседателям и сказала: “Вы тоже его боитесь”.

На экране появляется рисунок, изображающий присяжных. Оливер встает, входит в гостиную, чтобы рассмотреть рисунок получше. Женщина, похожая на Энни, сидит, закрыв глаза рукой.

– Некоторые из присяжных были явно тронуты, когда вдова Сальвадоре Риджио сказала: “Бедные дети”, – рассказывает репортер.

Снова скрипят ступени. Мама возвращается в свою комнату.

На экране репортаж сменяется рекламой.

Оливер сосредоточенно размышляет над услышанным. Присяжные боятся, все боятся.

И тогда у него в мозгу возникает мысль, смутно гнездившаяся там в течение всех последних дней. Оливер чуть не ахает. Невидящим взглядом смотрит он на экран, пытается отогнать чудовищную мысль. Ничего не получается. Ты псих, говорит он себе. Все у тебя какие-то детские сказки в голове. Яростно стучит себя кулаком по лбу, закатывает глаза, пытается засмеяться.

Но мысль поселилась прочно, уходить не желает.

Нужно обратиться к кому-нибудь за помощью, решает Оливер. Пусть посторонний человек скажет, что я свихнулся и фантазирую. Надо найти Джулиет, она вправит мне мозги.

Всякий раз, когда на биппере Джулиет появляются четыре пятерки – экстренный вызов – она думает, что неправильно выбрала себе профессию. Уж во всяком случае, ей не следует работать врачом “скорой помощи”. Больше всего на свете Джулиет хотела бы быть… танцовщицей калипсо на острове Тринидад. Нет, еще лучше всю жизнь лежать в кровати, со всех сторон обложенной книжками. И чтобы в любой момент можно было вызвать по телефону медлительных любовников с сонными глазами.

Но это все мечты, а сейчас полночь, в больнице Святого Игнациуса тихо, а на биппере проклятые четыре пятерки.

Джулиет прогоняет дремоту, выходит в коридор. Ее вызывают в микропедиатрическое отделение – в этом месяце она прикреплена к нему. Кроме нее там еще один ординатор второго года обучения и медбрат. На столе с подогревом лежит новорожденный. Разевает ротик, хочет закричать, но только сипит.

Ординатор второго года обучения – полный кретин, даже когда не спит, а сейчас он дрыхнет с открытыми глазами и вообще ничего не соображает. Слава Богу, с медбратом повезло. Сегодня дежурит Генри. Он с острова Гаити, большего друга у Джулиет нет, если не считать Энни. Подходя к младенцу, Джулиет вопросительно смотрит на Генри.

– Роды прошли нормально, – говорит он. – Но с дыханием проблемы.

Крошечный мальчонка похож на грецкий орех, но новорожденные бывают и меньше. Замеряя пульс, Джулиет спрашивает:

– Недоношенный?

– Нет, полный срок беременности, – пожимает плечами Генри. В этом отделении младенцы по большей части недоношенные.

Пульс довольно медленный.

– Где ординатор педиатрического? – спрашивает Джулиет.

Генри опять пожимает плечами:

– Кажется, в корпусе С. Так мне сказали. Извини, дорогая, больше мне ничего не известно.

Специальным насосом Джулиет прочищает малышу носик, потом вставляет эндотрохейную трубку в маленький ротик, подключает отсос. Из трубки течет коричневатая жидкость.

– Вот дерьмо!

– В чем дело? – спрашивает Генри.

– Мальчик задыхается собственными испражнениями. Очевидно, в плаценте его пронесло, а потом он вдохнул стул и теперь задыхается. Эй ты! – зовет она ординатора. Тот дрыхнет как ни в чем не бывало.

– Алло, док!

Тот наконец открывает глаза.

– Тащи сюда стимулятор дыхания.

– Что?

– Стимулятор давай!

Настроение у Джулиет скверное. Она подключает оксиметр к уху младенца. Уровень кислорода – шестьдесят. Совсем паршиво.

Ординатор приносит стимулятор дыхания – это пузырь с ручным рычажком. Джулиет начинает давить на рычажок большим пальцем. При каждом нажатии воздух поступает в легкие ребенка. Потом палец убирается, воздух выходит. Снова нажать, снова отпустить и так далее, с периодичностью две секунды. Уровень кислорода медленно начинает расти. С шестидесяти четырех до семидесяти четырех. Обычно новорожденный делает тридцать вздохов в минуту. Джулиет качает пузырь в два раза быстрее, превратив младенца в маленькую дыхательную машину. И все равно уровень кислорода слишком низок.

– Чей это ребенок, Генри? – спрашивает она. – Ты о нем что-нибудь знаешь?

– Видел его мамашу.

– Какие-нибудь проблемы? Наркотики?

– Не знаю. Совсем девчонка, лет четырнадцать-пятнадцать. С ней был какой-то мужик.

– Отец ребенка?

– Может быть. Не исключено, что он же и дедушка ребенка.

Джулиет, не переставая качать, поднимает младенцу ножку.

– Однако поросячьего хвостика у него нет, – замечает она.

Генри смотрит и соглашается:

– Действительно нет.

– Стало быть, твоя теория инцеста несостоятельна.

– Не исключается.

– Но дела довольно паршивые.

Наконец ей удается дотянуть кислород до девяноста, и она передает стимулятор второму ординатору, говорит ему:

– Чтоб было на этой отметке, на девяносто, понял? Я договорюсь, чтобы ребенка подключили к респиратору.

Она вылавливает дежурного врача в нейрохирургическом и излагает ему суть проблемы. Но у дежурного врача и без нее проблем хватает.

– Джулиет, дорогая, мне очень жаль, но оба респиратора заняты.

– Что же мне делать?

– Не знаю, разбирайся сама. У меня здесь ребенок умирает, мне сейчас не до тебя. Когда освобожусь, заскочу.

Тогда Джулиет звонит в соседний госпиталь, в Уайт-Плейнс, просит дежурную медсестру, жуткую сволочь, прислать машину за ребенком. Медсестра говорит:

– Вам нужно подать соответствующую заявку. Мы ее рассмотрим, а после этого…

Джулиет смотрит на монитор и видит, что кислород сполз до семидесяти.

– Не спи ты, мать твою! – орет она на ординатора. – Качай, качай!

Голос в трубке удивленно спрашивает:

– Доктор, это вы?

Джулиет швыряет трубку и накидывается на ординатора.

– Девяносто! Сказано тебе: девяносто!

Она вырывает у него стимулятор и начинает качать сама.

– Но шестьдесят пять – это нормально, – оправдывается он. – Для поддержания жизнедеятельности вполне достаточно…

– При шестидесяти пяти он на всю жизнь останется идиотом! Не жалей ты свой палец поганый!

– Слушай, что это ты себе позволяешь, – начинает кипятиться ординатор.

– Катись отсюда в регистратуру! Пусть позвонят в госпиталь Уайт-Плейнс и вызовут машину. Слышал? Марш отсюда! Иди и не возвращайся!

Ординатор спасается бегством.

– Что ты уставился на меня, Генри? – накидывается Джулиет на медбрата.

– Так, ничего.

– Ты считаешь, что я веду себя, как ведьма?

– Вот именно.

– По-твоему, я обошлась с ним слишком круто?

– Это уж точно.

– Он дерьмо собачье.

– Помнится мне, когда ты была на втором году обучения, с тобой произошел такой случай. Ты подключала капельницу к одному матросу. Тыкала в него иглой раз пятьдесят, так что у него рука стала навроде решета.

– С чего ты взял, что он был матрос?

– У него была татуировка с кораблем.

– Где?

– Да здесь же, у нас в больнице.

– Нет, на каком месте татуировка?

– Не помню.

– Все ты врешь, никакой он был не матрос. Он был наркоман, вен у него почти не осталось.

Она медленно возвращает кислород до уровня девяносто.

– В конце концов, он взял у тебя иглу и ввел себе ее сам.

– Вот видишь, я же говорю наркоман.

– Тебе было так стыдно, ты чуть не умерла.

– Я же не виновата, что он себе все вены испоганил.

– Я весь день за тобой приглядывал, чтобы ты с собой чего-нибудь не натворила.

– Я тоже помню этот корабль, Генри. Он у него был вытатуирован на заднице.

Она качает, не переставая. Когда палец уже не выдерживает, Джулиет меняет руку. Через полчаса, когда оба пальца стали как деревянные, Джулиет уже жалеет, что накричала на ординатора.

– Ты знаешь, Энни со мной поссорилась, – говорит она.

– Как это?

– Сказала, что больше не желает меня знать.

– Да ты что?

– Я никогда ее такой не видела. Сказала, что я плохо влияю на Оливера. А ведь сама знает, что я Оливера люблю. Я же люблю его больше всех на свете. Ну, может быть, саму Энни люблю еще больше. Почему она так сказала, как ты думаешь?

– Я не могу в это поверить. Кто, Энни?

– И знаешь, что меня больше всего беспокоит? Я так дурею на этих дежурствах, что у меня даже нет сил как следует обидеться. Слушай, будь хорошим мальчиком, покачай эту штуку, а?

– Давай, попробую.

– Значит, так. Я считаю раз, два, три, и ты перехватываешь.

Генри перехватывает – не очень ловко. Уровень кислорода немножко падает, но вскоре восстанавливается.

А Джулиет снова садится за телефон, звонит в Уайт-Плейнс. Стерва медсестра говорит ей, что машина уже выехала, вот-вот прибудет.

– Ну ладно, – немного смягчается Джулиет. – Ждем.

Она возвращается и подменяет Генри.

– Знаешь, золотце, у меня ощущение, что мы провозимся со стимулятором до утра.

Оливер жует яблочный пирог. Напротив сидит его мать, перед ней половинка тоста. Щеки Энни впали, кожа какая-то серая. Оба молчат. Когда Энни поднимает глаза, Оливер видит, что они налиты кровью, а в уголках воспалены.

Он ест быстро. Потом берет клюшку для лакросса, учебники и направляется к велосипеду. Энни выходит на крыльцо.

– Почему ты не едешь на автобусе?

– У меня после школы тренировка по лакроссу.

– Ведь тренировки по средам.

– Сегодня дополнительная. На следующей неделе у нас важный матч.

Энни смотрит на него, но ничего не говорит. Мысли ее витают где-то далеко. Вздохнув, Оливер крутит педали.

Но на перекрестке он сворачивает не налево, к школе, а направо. С трудом въезжает на холм, несется вниз, мимо старого карьера, мимо ручья. Через две мили, возле бакалейной лавки, слезает с велосипеда и вкатывает его вверх по каменным ступеням.

Джулиет снимает квартиру над лавкой. Но ее машины на стоянке нет.

Оливер встает на цыпочки, пытается заглянуть в окно передней. Велосипед Джулиет на месте, но внутри темно и тихо. Естественно – ведь она почти все время проводит в больнице. И все же, какая досада!

Может быть, оставить ей записку? Или сидеть на ступеньках ждать? А какой у нее телефон в госпитале?

И тут из-за угла выезжает ее древний “фольксваген”.

Из машины выходит Джулиет, с недоумением смотрит на Оливера, ничего не может понять.

– Оливер?

– Привет.

– Почему ты здесь? Ты что, на велосипеде приехал? – Он кивает. Большие пальцы рук почему-то замотаны у нее бинтами.

– Разве сегодня нет уроков?

Он пожимает плечами.

– Ты ведь должен быть в школе.

– Мне нужно было с тобой увидеться.

– Понимаешь, я всю ночь не спала. Хотела немного отдохнуть.

Она хмурит брови – до нее доходит, что Оливер здесь неспроста.

– Что случилось? – спрашивает она совсем другим тоном.

– Надо поговорить.

– О чем?

– О маме.

Джулиет идет с ним в кухню. Там низкий потолок, распахнутое окно выходит в сад. Пахнет сыростью и штукатуркой. Квартира у Джулиет маленькая, тесная и неуютная. А Оливеру, когда он думает о Джулиет, всегда кажется, что она непременно должна обитать в роскошном дворце, огромном и экзотическом.

– Чего-нибудь хочешь? – спрашивает она. – Например, попить?

– Воды.

– Простой воды? Не кока-колы, не сока?

– Воды.

Она наливает ему стакан воды, кивает на стул, усаживается сама. Внимательно смотрит ему в лицо, опершись подбородком о локоть. Оливер отпивает, смотрит на стекло, не знает, с чего начать.

– Так ты с работы? – наконец говорит он.

– Да.

– А бинты зачем?

Она морщится.

– Там есть такая штуковина вроде искусственного легкого. Всю ночь его качала. У одного новорожденного были проблемы с дыханием.

– И что потом?

– В конце концов, приехала машина из Уайт-Плейнс и ребенка увезли. Всего час назад.

– Теперь с ним все будет в порядке? Я имею в виду, с ребенком?

– Понятия не имею, это уже не мое дело. Оливер!

– Что?

– Что происходит?

– Не знаю. Ты никому об этом не скажешь?

У Джулиет опускаются уголки губ – он знает эту ее привычку и находит ее очаровательной.

– Не скажу, разве что в случае крайней необходимости. Что стряслось?

– Дай слово.

– Что случилось, Оливер?

– Помнишь того типа, который купил мамины ящики? Помнишь? Ты еще приезжала в тот день, у тебя было свидание…

– Помню, – перебивает его Джулиет.

– На следующий день мама плакала. Ничего не объясняла, про того типа не рассказывала. С тех пор она плачет каждый день. Прямо чокнулась совсем.

– Ты думаешь, она в него влюбилась?

– В кого?

– Ну в того парня.

– Нет.

– Значит, он ее обидел?

– Я думаю… он ее запугал. Скажи мне, может, я все напридумывал, а? Но вообще-то, вряд ли. Знаешь что, я думаю, этот тип заманил ее… в какую-то ловушку. Она все время огрызается, как будто ее в угол загнали.

– В какой еще угол?

– Ты знаешь, кто такой Луи Боффано?

– Крестный отец мафии? Тот самый, которого сейчас судят?

– Вот-вот. Понимаешь, мама – присяжный заседатель…