Губин Валерий ДмитриевичСтранный пациент

Виталий Дмитриевич ГУБИН

СТРАННЫЙ ПАЦИЕНТ

Фантастический рассказ

После обеда Зубков долго сидел в своем кабинете и смотрел в окно. Там был виден зимний больничный сад с несколькими старыми сгорбленными тополями и чахлыми березками, едва поднимающимися над сугробами, длинный забор с давно не крашенной ржавой решеткой, а за забором - пустырь, неразличимо сливающийся с серым небом. Зубкова одолевала хандра - то ли от недельного недосыпания, то ли от тяжелого мрачного сна, который он видел сегодня ночью. И вся его жизнь в ближайшие годы представлялась сейчас вот таким бело-серым пустырем с низко нависшим над ним зимним небом. Только что-то мешало ему окончательно погрузиться в черную меланхолию, какое-то приятное ощущение, как яркая лампочка, вспыхивало на мгновение, но не цеплялось сознанием. "Премию дадут? Да вряд ли, еще рано". Тут он вспомнил и схватил телефонную трубку:

- Паша! У меня любопытный пациент появился. Очень интересные истории рассказывает. Заходи, послушаешь, заодно и меня проконсультируешь.

- Небось, о битве при Маренго повествует?

- Нет, ты не смейся заранее. Здесь правда что-то необычное.

Паша пришел - молодой, с рыжей бородкой, вечно радостно ухмыляющийся. Растянулся в кресле у окна.

- Плохо выглядишь, брат. Синяки под глазами и желтый.

- Не говори. Сплю неважно. Все думаю, не могу уснуть. Что-то мне жить стало скучно.

- Скучно, - засмеялся Паша, - мало работаешь.

- Это я - мало?

- Я не о текучке говорю. У тебя ведь была интересная тема, почему бросил?

- Скучно...

- Это бывает. Пройдет. Ты старайся не раскисать - и пройдет.

- А если не пройдет?

Вошла сестра, и Зубков попросил:

- Позовите нам, пожалуйста, этого космонавта из седьмой палаты.

Спустя несколько минут в дверях появился пожилой человек, почти старик, маленького роста, с резкими от худобы чертами лица. Синий больничный халат висел на нем, как на вешалке. Вид мрачный, а улыбка добрая, ласковая. Он приветливо поздоровался с врачами и сел.

- Вениамин Матвеевич! Это доктор Савельев, наш ученый, тоже занимается проблемами памяти. Расскажите нам еще что-нибудь из своих путешествий. Может, мы вместе найдем зацепку и поможем вам вспомнить, кто вы такой.

- О чем бы вам еще рассказать, - с готовностью отозвался тот, - в моей жизни было много всего и так со временем перемешалось в голове, что трудно выделить что-нибудь цельное и законченное. Иногда само всплывает и начинает разматываться в памяти.

- Вы все же постарайтесь. Вдруг на этот раз обнаружится самое существенное для нас.

- Я понимаю, - старик помолчал немного, потом начал говорить, сначала глухо, медленно, но все более оживляясь, словно захваченный нахлынувшими воспоминаниями. Он говорил, словно читал ранее им сочиненный и заученный наизусть рассказ:

- Вот, например, наша посадка на Телебаум. Эта планета сейчас так называется, в честь нашего первого помощника. Мы шли через астероидный пояс к ее поверхности, гигантские глыбы проносились совсем рядом с кораблем, сигнал радарной тревоги выл, как сумасшедший, и каждая секунда грозила смертью. А мы все-таки шли, потому что там, внизу, была земля чужая, зловеще красная, но твердая и надежная. Мы не могли не сесть нужен был срочный ремонт, и люди устали. И посадка удалась, хотя риск был колоссальный.

Старик облизнул пересохшие губы. Зубков протянул ему стакан воды. Тот выпил жадными глотками и долго не мог пристроить стакан, прыгавший в его руках, обратно на поднос.

- Но самое неожиданное началось потом. Только мы сели, выключили двигатели и уже собрались послать вахтенных наружу, как услышали рев и увидели, что прямо на нас садится корабль, извергая потоки пламени из дюз. Убраться в сторону или уничтожить его мы бы все равно не успели и, оцепенев от ужаса, ожидали катастрофы. Он сел в нескольких метрах, опалив нам корпус, и замер. Этот корабль был похож на наш, как две капли воды, и даже красная, местами облупившаяся полоса, точно так же тянулась вдоль его огромного серебристого тела. Затем снова грохот, и еще такой же корабль садится справа, потом еще один впереди. Потом еще и еще. В течение двух часов мы, потрясенные, наблюдали посадку бесчисленных кораблей. И каждый из них был точной копией нашего. Наконец, все видимое пространство было заполнено частоколом ракет, закрывших даже полосу горизонта. Потом наступила тишина, мертвая, абсолютная тишина. Мы не решались произнести ни слова. Так прошел час, другой, мы ждали сигнала или нападения, но все вокруг было неподвижным. Тут нервы первого помощника не выдержали, и он заорал: "Старт! Немедленно уходим!" Так мы и ушли, несолоно хлебавши. Никто нас не преследовал.

- Так что же это было?

- Не знаю, - пожал плечами Вениамин Матвеевич, - то ли общая галлюцинация, то ли какое-то визуальное эхо - продукт тамошней атмосферы.

- Ну, а еще, - попросил, немного поразмыслив, Зубков, - что-нибудь столь же яркое и впечатляющее.

- В Большом Космосе вообще все яркое и впечатляющее. Мы отсюда с Земли представляем его мертвым и холодным. Но когда покидаешь Солнечную систему - там уже все по-другому. Невидимые силовые поля подхватывают твой корабль и несут, словно кто-то играет с ним, как с новой диковинной игрушкой, рассматривает, переворачивает, пробует на прочность. Иногда эти неосторожные заигрывания губят людей, а иногда Космос одаряет их такой удивительно глубокой, ни на что не похожей радостью, что человек, почувствовавший и переживший ее, больше не может жить без него.

- Даже страх исчезает?

- Нет, страх не исчезает, но только там все становится другим. Здесь под защитой нашей атмосферы, техники, культуры все выглядит иначе. Здесь нам в принципе не страшно. Что бы ни случилось - даже космическая катастрофа - на миру и смерть красна. А там ты один на один, даже если вокруг многочисленная команда. Там даже и не страх, а какая-то безопорность. Ничего нет, только ты и Он. И выдерживает это противостояние тот, у кого сердце сильное. Но если уже выдержит, то ему открывается совсем другой Космос - загадочный и необыкновенно прекрасный.

- Что ж, может быть, вы и правы. Нам трудно судить, поскольку мы там никогда не были.

- Я вижу. У тех, кто там был, особое выражение глаз.

Вениамин Матвеевич снова пил, а потом долго и судорожно откашливался.

- Однажды я три месяца провел один на астероиде. Мы там оборудовали станцию. Мощная защита, автономное обеспечение и идеальные условия для наблюдения. Однако из всего экипажа согласился остаться один я, остальные промолчали. Я был тогда самым молодым, и меня переполняла нахальная отвага. Но она тут же испарилась, как только наш корабль исчез во тьме. Я попытался отвлечься работой, но вскоре у меня появилось ощущение, что оттуда, из темноты, на меня тоже смотрят и изучают, как муху под микроскопом. Я задернул шторы иллюминаторов и недели две не мог найти в себе силы снова их раздвинуть. Только на пятнадцатый день, успокоившись, я решился снова выглянуть наружу. Сначала не более получаса я выдерживал это взаимное разглядывание, потом все больше и больше и, наконец, начал часами просиживать перед толстым броневым стеклом, зачарованный бесконечной ширью, обилием звезд, неведомых мощных вспышек и мерцающих пылевых облаков. Мой астероид летел с огромной скоростью, описывая гигантскую дугу вокруг созвездия Скорпиона, в абсолютной тишине. И вот однажды, просидев так час или два, я вдруг потерял точку отсчета и более не мог определенно установить - то ли я лечу в своем металлическом бункере, то ли я смотрю из космоса в этот светящийся иллюминатор и вижу там бледного, съежившегося от восторга и ужаса человечка.

А потом я почувствовал, что я и есть Космос, что мое тело тянется через все эти созвездия, искривляется, разрывается на атомы, закручивается в спирали и достает прямо до нашего дома на Земле с тремя большими старыми каштанами под окном. Это было ни на что не похожее состояние, какое, наверное, бывает у человека, который, решив умереть, бросился с огромной скалы и вдруг почувствовал, что не падает, а парит в воздухе, поддерживаемый мощной невидимой силой.

Этой же ночью, едва я лег спать, пошел дождь. Крупный сильный дождь барабанил по крыше моего убежища, я отчетливо слышал его, хотя твердо знал, что через такую толщину никакие звуки снаружи не проникают. Отдернув штору, я увидел большой мокрый лист каштана, прилепившийся с той стороны к стеклу и медленно скользящий вниз в потоках воды. Я бросился к передатчику и хотел послать SOS, но передумал. Никто не поверит. Засмеют. К тому времени, как за мной вернутся, ни дождя, ни листа уже не будет.

Дождь шел еще три дня, потом внезапно оборвался, и я опять летел в полной тишине.

Старик замолчал и растерянно посмотрел на врачей.

- Я думаю, достаточно, - поднялся Паша, - вы идите, пожалуйста, к себе, а мы обсудим, проанализируем все, что вы нам рассказали.

- Как вам будет угодно, - старик опять обвис, сжался, как будто бы погас.

- Я обязательно зайду к вам сегодня вечером, - сказал ему вслед Зубков и, когда тот вышел, повернулся к Паше:

- Что это ты так решительно?

- А что тут еще слушать? По-моему, довольно адекватный для нашего времени случай - помешался на фантастической литературе.

- Ты думаешь?

- Конечно. Кстати, как он у тебя оказался?

- Милиция привезла. Сидел в Сокольниках на скамейке с диким видом и бормотал что-то невразумительное.

- И, конечно, никаких документов? И адреса не помнит?

- Конечно.

- На мой взгляд, он явный шизик и к тому же заурядная старческая амнезия.

- Амнезия, говоришь? А сколько он помнит!

- Помнит, конечно, - засмеялся Паша, - только это - не память.

- Может быть, ты и прав, но все-таки в нем есть что-то необычное и настораживающее. Мне все время кажется, что он не такой уж и старый, как выглядит. Какая-то сила от него исходит, как от молодого, очень энергичного человека.

- Уверяю тебя, здесь не над чем голову ломать. Надо было психиатра вызвать на консультацию, а не меня.

Паша ушел, а Зубков опять смотрел в зимний сад и чувствовал, что чуть легче стало дышать, и черная меланхолия ему больше не грозит.

Потом он ездил в поликлинику, вернувшись, ругался с главным, делал обход и все это время думал о своем странном пациенте и чем дольше думал, тем больше ему начинало казаться, что его жизнь и судьба каким-то образом связаны с этим старым чудаком, то ли действительно свалившимся к нему из будущего, то ли перечитавшим слишком много фантастической литературы. Но он обязательно должен помочь ему, помочь что-то понять, хотя Зубков и сам не знал - что.

Лишь в поздний час, покончив с делами, он смог заглянуть в седьмую палату. Там было темно, все уже спали, только Вениамин Матвеевич сидел на стуле у окна. Врач тихонько опустился рядом на кровать.

- Что не спите?

- Не хочется. Я совсем забыл, какие звезды над Москвой, и никак не могу к ним привыкнуть. Как будто что-то тут не так, не в том порядке расположено. Там, в Космосе, звезды, точно знаки, всегда что-нибудь указывают. А здесь висят просто так, как тусклые лампочки, ничего не выражая.

Зубков посмотрел в окно:

- Действительно, звезды появились, значит, ночью мороз будет сильный, - и, помолчав, добавил, - удалось ли вам еще что-нибудь вспомнить о себе?

- Я вспомнил, что перед дальним полетом, погружаясь в анабиоз, всегда немного опасался. Мало ли что может случиться с тобой, пока ты лежишь в глубоком сне. И сейчас мне кажется, что на самом деле я лечу там, среди звезд, а все, что со мной происходит здесь, - только сон. А может, и не сон, а кусок жизни моего далекого предка, который живет где-то здесь, среди вас и не подозревает обо мне. Вы мне верите? - взволнованно воскликнул больной.

- Тише, тише, успокойтесь. Я верю вам, верю каждому слову...

- Вы точно одолжение мне делаете. А между тем это вам нужно - верить в меня и мои слова. А мне все равно.

Зубков помолчал, потом спросил:

- Почему вы так думаете - что это мне нужно?

Старик встал, подошел к окну и долго смотрел на черное зимнее небо.

- Потому что вся наша жизнь, - наконец ответил он, - все наши радости, страдания, поиски, разочарования, вся любовь и ненависть имеют глубокий космический смысл. И если вы его не чувствуете, то остается только скука и кошмар повседневной монотонности. Из нее не выскочить никакие ухищрения ума или воображения не помогут. Все, что вы создадите или придумаете, - все будет мертвым.

Утром, возвращаясь с летучки, Зубков встретил в коридоре сестру:

- Ваш пациент из седьмой палаты пропал.

Когда Зубков вошел туда, больные завтракали - кто в постели, кто примостившись у своих тумбочек.

- Где больной? - спросил врач, показывая на пустую, аккуратно застеленную койку.

- Ушел он, по-моему, под утро, - отозвался из угла тщедушный трясущийся старичок.

- А где же его теперь искать?

- А чего его искать? Завтра, наверно, на работу выйдет. Отдохнул здесь, набрался сил. Он в газетном киоске сидит на Колхозной, у "Форума".

- Вы это серьезно?

- Конечно, я у него много лет "Труд" беру.

На следующий день Зубков взял такси и поехал на Колхозную. Старик действительно сидел в киоске и ругался с мальчишками, которые требовали заменить им надувной шарик. Те же резкие черты худого лица, тот же пронзительный взгляд серых водянистых глаз, только вот голос совсем другой.

Зубков постоял некоторое время и пошел прочь, так и не решившись подойти. "Какая разница - кто там сидит - мой полубезумный пациент или его сегодняшний предок? Ведь это мне нужно - верить или не верить".