Гусев Валерий БорисовичДо осенних дождей

Валерий Борисович ГУСЕВ

ДО ОСЕННИХ ДОЖДЕЙ...

Повесть

Глава 1

Нынешняя осень в Синеречье была хороша: сухая, теплая, солнечная. Не страдала она своей обычной обреченностью, болезненной слякотью и противным, промозглым холодом, а была поначалу очень похожа на лето, которое славно потрудилось, устало и теперь быстро погружается в здоровый, заслуженный сон, счастливо вздыхая, устраиваясь поудобнее и светло улыбаясь сквозь легкую еще дремоту.

Листва на деревьях высыхала не опадая; быстро, охотно набирала яркий багрянец. Не мочило ее дождиком, не трепало ветром, и потому - чуть похолодало - тонко запела она в твердом и чистом морозном воздухе, мелко задрожала, отражаясь буйными кострами в застывшей, неподвижной синеве рек. А потом вдруг рухнула на землю тяжелым золотым дождем, зазвенела чеканными червонцами...

За ручьем, сплошь засыпанным листьями, похожим на большую, покрытую бронзовыми чешуйками змею, шурша ползущую в реке, Андрей присел на пенек, перебросил планшетку на колено и достал из нее письмо в простом конверте. С дерева тихо упал на него последний бледно-желтый листок. Он машинально снял его и, сжав зубами горький черенок, развернул письмо, стал, вздыхая, перечитывать...

"Андрей, здравствуй. Пишу тебе из отдаленных мест не как гражданину участковому, а как старому другу - если еще не гнушаешься руки подать. Здесь мне теперь есть время подумать об своей жизни и о своей неисправимой вине. Ты себя не казни, что недоглядел и своими руками привел друга на дубовую скамью, - сам я во всем виноватый. Сам и ответ держу. Однако, Андрей, (не в укор тебе сказать, а чтоб наперед понял), если б тогда с иконами не пожалел ты меня и отхватил бы я положенное, то, может, все иначе сложилось в моей судьбе. Ты не думай - о себе не печалюсь, свое отсижу. Другое мне спать не дает: Степаныч и Дашутка. Сволочь я какая, выходит, - аж страшно мне. Понял я - мало мне дали. Если б можно все вернуть, Степаныча в живых оставить, я бы не то что шесть положенных - я бы все двадцать отсидел. Тебя об одном прошу: не оставь Дашку, если ей в чем нужда будет, и пацана, как родится, добейся в сельсовете, чтоб на меня записали. Помоги в этом деле. Знаю, не перегорело еще у тебя к ней, но верю тебе, и надежда только на тебя одного, больше просить мне некого. И еще одну ошибку мою поправь: смотри за нашими парнями построже. Многих я испортить успел своим примером, не дай им по моей дорожке до конца пойти. Дашке пока не пишу - боюсь, отвечать не станет, а мне того не пережить. Она - один теперь свет в моем тусклом окошке. Если не побрезгуешь - жму руку.

Сенька, бывший Ковбой, а нынче

справедливо заключенный".

Андрей выплюнул измочаленный листок, вложил письмо в конверт и, в раздумье сдвинув его уголком фуражку на затылок, пошел в село. Он шел напрямик - березовой рощей, насквозь прозрачной, пронизанной длинными солнечными лучами, под которыми новенькими монетами загорались опавшие листья. Шел медленно, заложив руки за спину, опустив голову, будто в самом деле выбирал - какой бы золотой поновее подобрать с земли, и было ему грустно и немного тревожно.

В девять утра он позвонил в райотдел, связался с начальником.

- Что у тебя, Ратников? Чего с утра беспокоишь, поспать на рабочем месте не даешь? Да веселей, веселей докладывай - ко мне народ на совещание собирается.

Андрей сообщил, что повезет сегодня в район Тимофея Елкина, злостного пьяницу и прогульщика, что исчерпал все меры воздействия на него и подготовил дело для передачи в суд.

- Это который Елкин? Дружок, что ли? Не сдается, значит, мужик? Упорствует? Ну давай вези - не потеряй только по дороге. Как выходные у тебя прошли, спокойно? Ну вот - не зря тебя хвалить начали. Кто да кто? Пресса, Ратников, родная районная печать. Пишут: творчески работаешь, чуткость проявляешь, общественность за тебя - горой, пьянство, пишут, на твоем участке "на грани искоренения". Благодарность бы тебе объявил, да рано - ты ведь еще и года не работаешь, - а похвалить имею право. Вот на пенсию соберусь - буду тебя на свое место двигать. Пойдешь? Подумай, не возражаю - мне до пенсии всего ничего осталось - семь лет, три месяца и одиннадцать дней...

Дом Тимофея Дружка стоял на краю села, среди старых сильных берез. Низкий, кривой, с заросшей какой-то зеленью и сдвинутой набок крышей, он был похож на хороший когда-то, но гнилой теперь гриб, для которого все сроки уже прошли и который сам уже ждет не дождется, чтобы кто-нибудь, проходя мимо, заметил его и сбил в траву носком сапога.

Андрей вошел в избу. Тимофей калачиком спал на лавке - босые ноги укрыты пиджачком, ладошки невинно сложены под небритой щекой.

Андрей разбудил его.

- Собирайся, Елкин.

Тимофей, будто и не спал, распахнул, как окошки, голубые чистые глазки, сел, помахал руками перед грудью - зарядку сделал, стал сноровисто одеваться.

- Что нового на воле, дружок-начальник? - Он считал себя под домашним арестом. - Никаких тревожных вестей не наблюдалось? Не нужна ли в чем моя помощь?

- Помощь нужна, - усмехнулся Андрей. - Ты, может, хоть на прощанье сознаешься, где деньги на водку доставал? Что у тебя за неучтенные доходы? Ведь за все лето двадцать восемь рублей заработал - честный труженик!

Дружок притопнул ногой, потянул, расправляя голенище сапога.

- Исключительно, Андрей Сергеич, добротой людской перебивался: кто стаканчик поднесет, кто краюху с огурцом на закуску. Так и бедовал. - Он встал, безуспешно поискал пальцами пуговицы на пиджаке, разочарованно вздохнул. - Но теперь этому позорному прошлому пришел бесславный конец. Затихли вдали мои грустные песни. Теперь государство берет на себя заботу о моем горьком куске хлеба. - Смахнул дурашливую слезу и деловито попросил: - Сергеич, я у тебя веревочкой не разживусь - подпоясаться, а то стыдно в райцентр в таком фрачном виде, без пуговиц, являться.

- Не положена тебе веревочка. Идем.

На крыльце они чуть не столкнулись со старухой Евменовной.

- Андрюша, уезжаешь? Не уезжай - пошептаться мне с тобой нужда, по личному...

Андрей вздохнул. Потихоньку выживающая из ума бабка не давала ему покоя с тех пор, как он стал участковым. То, по ее словам, за ней медведь начнет ухаживать, то она сама затевала развод со своим стариком, то приходила записываться в дружину.

- В приемные часы пошепчемся, - отмахнулся Андрей, запирая двери.

- Да не поздно ли будет? Дело-то уж очень важное.

- Проходи, проходи, гражданка Чашкина, - строгим басом вмешался Тимофей. - Не видишь, Андрей Сергеич задержанного доставляют. А ну как побег из-за тебя совершу. Подведешь участкового. И, глядишь, и тебя посадят за соучастие.

Он сгорбился, заложил руки за спину, хмурясь, пошел к мотоциклу. Бабка соскочила с крыльца, забежала за дом, стала испуганно поглядывать на них из-за угла.

Дружок, усаживаясь в коляску, говорил сочувственно:

- Исчерпали вы ко мне меры, Андрей Сергеич. Сколько же вам хлопот со мной - аж душа мнется. Но и то сказать - ведь вам за эти хлопоты зарплата идет, и обмундирование справляют, и транспорт государственный. Так что, понимай, я вас кормлю, пою и одеваю. Что бы вы без нас делали, чем бы жили? Вы берегите нас...

Когда Андрей вывел машину за околицу, Дружок уже крепко спал, надвинув от солнца кепочку до самого носа, из вежливости шевеля губами, будто продолжая приятный обоим разговор.

У моста Андрей притормозил, пропуская бегущий навстречу редкий в этих краях, дикого какого-то, сумасшедшего цвета "жигуленок"-пикап, словно тянущий за собой дымовую завесу пыли. Опуская щиток шлема, мельком взглянув, увидел небрежно брошенную к седому виску в насмешливом приветствии руку, узкие спокойно-внимательные глаза, длинную сигарету в углу рта и краешком сознания отметил: "Вернусь - надо проверить, кто и зачем".

Разбуженный остановкой Тимофей приподнял мятый козырек кепчонки и спросил, спросонок перепутав слова:

- Мы уже туда или еще обратно?

- Обратно через шесть месяцев будешь добираться, - буркнул Андрей. Своим ходом.

На Дружка ничто не действовало: ни постоянный портрет на черной доске, которую завели по решению правления для пьяниц и прогульщиков, ни штрафы (он все равно их не платил), ни "сутки", ни беседы. Все это он воспринимал со спокойным достоинством, как действительно заслуженное, каялся, беззлобно валял дурака и продолжал пьянствовать. В общем-то, неприятностей от него не было, гулял он смирно, по-своему "дисциплинированно", и, если бы не его загадочные и явно нечистые доходы, Андрей еще мог бы потерпеть. Но пока выхода другого он не видел.

За рекой Тимофей приподнялся в коляске и помахал, прощаясь, кому-то на птицеферме. Андрей молча, не поворачивая головы, снял руку с руля и нажал на его плечо, усаживая на место.

- Спеть, Андрей Сергеевич? Дорожную, а? - и запел дрожащим от тряски голосом какую-то нудную песню, прикусил на ухабе язык и замолчал.

В Дубровниках Андрей остановился у рынка и перебежал на другую сторону, к киоску - не терпелось купить газеты. Возвращаясь, он увидел какую-то местную даму - по-летнему в соломенной шляпке с цветочками и в черных до локтей перчатках, - которая величественно топталась около мотоцикла и что-то выговаривала Тимофею, зло блестя золотыми зубами. Андрей услышал, как тот возмущенно оправдывался:

- Мадам, какие курочки, какие яички? Не видите, что ли, мое положение?

Дама, заметив подходившего милиционера, всполошилась, подхватила с дороги набитые сумки и, стуча каблуками, скрылась в воротах рынка.

- Клиентура? - поинтересовался Андрей.

- Что вы, Андрей Сергеич, как можно? Дама сердца, нежный предмет душевного влечения. Прошу вас, не делайте дальнейших вопросов - это бестактно. И бесполезно.

Андрей подогнал мотоцикл к райотделу, выключил двигатель.

- Все, приехали. Вылезай.

Дружок приподнялся, стал неверными руками торопливо отстегивать фартук, сломал ноготь - и вдруг по-настоящему заплакал. Андрей растерялся.

- Ты что, Тимофей? Ушибся?

Дружок сорвал с головы грязную кепку, уткнулся в нее лицом.

- Вот, дожил, люди добрые. Вот, доигрался, маменька родная.

- Ну ладно тебе, хватит, - попросил Андрей. - Люди кругом.

- Сейчас, Сергеич, справлюсь. Ослабел от водки - чуть что, на слезу тянет.

"Лечить его надо", - с жалостью подумал Андрей.

- А, черт с тобой! Поехали обратно! Сходи вон к колонке, умойся. На кого похож!

Тимофей так же быстро успокоился, только по-детски хлюпал носом:

- Нет, не отпускай меня, участковый, - все равно сорвусь, не выдержу. Я понимаю, ты не со зла, для моей же пользы. Пойдем сдаваться...

Фамилия у него была хорошая - Великий. Да к тому же и звали его Петром Алексеевичем. Знакомясь, он так и представлялся: "Петр Великий". А иногда, если было к месту или возникала необходимость усилить впечатление, которое хотел произвести, добавлял, что у его колыбели, как у одного из героев Жюля Верна, стояли две крестные - фея Приключений и фея Удачи.

Многим, особенно девушкам, нравились его легкие шутки. Нравился он сам: спокойный и уверенный в себе, чуть ироничный и в то же время дружелюбный, много повидавший - "интересный мужчина" с сединой в густых волосах, с твердыми складками вокруг рта, с каким-то нечистым, но влекущим обаянием.

В Синеречье он приехал отдохнуть, "вновь обрести душевное равновесие, утерянное в ратных делах и бурях житейских". Перетаскивая из машины вещи, приезжий подробно объяснял все это глухому деду. Дед кивал головой, ахал, всплескивал руками, как будто все слышал и понимал - с ним давно уже никто не разговаривал так уважительно и долго.

- Дедушка, - говорил приезжий, щелкая замками чемоданов, - а девицы, которые стоят греха, у вас есть?

Дед, обрадованный, что хоть что-то, как ему казалось, понял, кричал:

- Есть, милый, есть! И рыбка еще водится, и гриба нынче много брали, а в Аленкиной пойме нонешним летом так вовсе козу дикую застали!

- Эх, дед, неинтересный ты собеседник...

К вечеру, устроившись и разобрав вещи, приезжий вышел на улицу осмотреться, познакомиться. Он напоказ - в отглаженном костюме, при шляпе и трости, с плащом через руку - прошелся селом, обходя или легко перепрыгивая лужи, заглянул в магазин и со всеми поздоровался, постоял у афишки клуба. Походил и вокруг церкви, осмотрел ее с большим вниманием: вежливо и красиво, сняв шляпу, поклонился выходящему из придела священнику - отцу Леониду. Затем спустился к реке, оглядывая дали, дыша полной грудью и разводя руками в немом восторге.

Здесь его и застали три дружка, три старших школьника - лоботрясы Кролик, Колька Челюкан и Мишка Куманьков. Поначалу они, умышленно не обращая на него внимания, занялись под кусточком "недобитым пузырьком", который Мишкин отец не осилил накануне, - благо знали, что участкового нет в селе. А потом им показалось, что приезжий выбрал место удобнее, мешает им, и вообще - делать ему здесь нечего. "На задир", как обычно, послали Мишку. Тот скоро вернулся, отряхивая одной рукой спину, другой зажимая оплывающий глаз.

Дружки с готовностью поднялись. Васька-Кролик, который вовсе на кролика похож не был, а был вылитый поросенок, даже говорил, как похрюкивал, поднял с земли пустую бутылку. Колька расстегнул телогрейку и сдвинул ее немного с плеч. Ученый уже Мишка, горя местью, но и побаиваясь, держался поодаль.

Подошли. Пошел разговор. Приезжий держался спокойно, улыбался - без страха и не с презрением, а как-то по-доброму, снисходительно.

Мишка подкрался сзади, лег за его спиной. Старый фокус не прошел: приезжий, не снимая с лица улыбки, не оборачиваясь, ударил назад ногой Мишка откатился, скорчился, прижимая руки к животу, завыл. Великий резко перехватил руку Кролика с бутылкой, вывернул ее и коротко влепил ему в челюсть. Тут же Колька Челюкан почувствовал, что две сильные руки взяли его за ворот телогрейки и что ноги его отрываются от земли. Сделав в воздухе пол-оборота, он тяжело, пузом, шлепнулся на землю, полежал, встал на четвереньки, мотая головой.

Приезжий неторопливо поднял с земли плащ, аккуратно встряхнул его и, перебросив через руку, оперся на трость.

- Ну, мушкетеры, продолжим наши игры? Или перейдем к мирным переговорам? Надеюсь, вы уже поняли, что объект для нападения выбран вами крайне неосмотрительно? А вообще-то хвалю: действовали смело, энергично, а главное - дружно. Но, - он брезгливо поморщился, - примитивно, грубо.

- Да уж конечно - приемов не изучали, - проскулил Мишка, икая.

- И напрасно. Мужчина - это прежде всего воин, не правда ли? И в наше время он тоже должен уметь владеть шпагой. В свободное время не откажусь дать вам несколько полезных уроков - люблю смелых, решительных ребят и поощряю эти качества. За сим - откланиваюсь! - Он поднялся на несколько шагов по тропке, обернулся. - Визитной карточки не оставляю, а нынешняя моя резиденция, как вы, верно, уже знаете, - у достославного аксакала Пиди. Надеюсь, вам известны такие слова, как "резиденция", "резидент". Он сделал ударение на этих словах. - Отлично - вы не только смелы, но и не глупы. В свое время, находясь в спецкомандировках за рубежом, я многому научился - с удовольствием поделюсь с вами частью моего опыта. А также многими другими интересными впечатлениями. Чао!

- Во - мужик, да? - восхищенно пропел Колька, вытирая руки пучком сухой травы. - Небось в разведке работал!

Всю обратную дорогу не выходил из ума Тимофей. Поневоле вспоминал Андрей его незадавшуюся жизнь, и многое в ней виделось теперь по-иному. Был когда-то Тимофей Петрович Елкин грамотным специалистом, видным на селе человеком. Потом, когда жена перебралась в город, закрутила там "роман с последствиями" и забрала детей, он потихоньку запил. Но, не желая показывать людям горя, не ища жалости, пил весело, бодрился, придуриваясь, скрывая злую тоску и обиду. Стали его сторониться, общались несерьезно, слегка, за бутылкой под кусточком, а вот для раненого сердца близких никого не осталось. Когда Андрей с дружинниками опечатывал Тимофеев домишко, ему как-то остро и жалко бросилось в глаза его запустение, давнее и глубокое равнодушие хозяина к родному гнезду. Пусто было в доме, холодно от этой пустоты, грязно не по-хорошему. И только один уголок оставался светлый - где висела под чисто протертым стеклом в хорошей самодельной рамочке семейная фотография.

Некстати вспомнилось Андрею и письмо Семена. Вот и пойми, разберись, участковый. Один укоряет, что строгости к нему было мало, а с другим, выходит, наоборот - слишком круто завернул. А его еще за чуткость хвалят, в газетах печатают.

Андрей, не останавливаясь, вырвал из-под ремешка планшетки свернутые газеты, зло скомкал их и бросил в кювет.

Неожиданно заморосило, потом припустило сильней. Андрей был без плаща, поэтому свернул к птицеферме - все равно надо туда наведаться.

Будто на шум мотоцикла выскочила, толкнув ногой дверь, Галка, держа лоток с горкой надколотых яиц. Андрей загнал мотоцикл под навес, снял шлем и, ежась, втягивая голову, побежал к крылечку, скользя сапогами по сразу размокшей земле.

- Яичко выпьешь, участковый? - улыбнулась она.

Галка стояла совсем рядом, и Андрею было приятно смотреть на нее. Как-то колхозный пастух Силантьев при случае очень хорошо сказал про нее: "Мордашка славная такая, все будто улыбается". Верно старик заметил. А почему так, и не поймешь сразу: то ли ямочек на лице много, то ли веснушки играют, то ли глаза чересчур блестят, а то, может, и просто - хороший человек была Галка. С детства она отличалась решительностью характера, никогда не смущалась препятствиями, все ее любили, и все у нее получалось, потому, видно, что шла всегда к цели весело, вприпрыжку и напевая, значит, уверена была в себе и силы свои хорошо знала. Еще когда в шестом классе училась, вроде шутя, подружке сказала, а для себя твердо решила: "Кончу школу - сразу за Андрея замуж пойду! Подумаешь, по Дашке страдает справлюсь! У Дашки всего-то - коса да глаза, и лет ей, наверное, уже двадцать. А таких, как Андрей, не то что в Синеречье, на всем белом свете больше нет!" Казалось, пошутила тогда Галка, а вот совсем недавно шли они с Андреем по селу - по пути было, и кто-то с лавочки, глуховатый, видно, сказал им вслед: "Кабы поженить их - то-то бы детишки у них хороши были". Андрей посмеялся, обернулся и шутливо пальцем погрозил, а у Галки ноги подкосились. Теперь, встречая Андрея, она не знала, что делать, как держать себя, терялась, скрывала смущение легкой девчоночьей болтовней трещала как сорока обо всем подряд, что приходило в шальную от первой любви голову.

- Ой, Андрейка, как тебе форма идет! Совсем на себя не похож. Ты по делу или навестить кого? А я постричься хочу...

- В монашки, что ли?

- Сам ты монах! На танцы только дружинников проверять ходишь. Дашка тебе жить не дает? Вот это возьми - смотри какое большое, даже жалко, что треснутое. А несушки все пропадают - плохо ты их стережешь. Я даже председателю жаловалась, а он говорит - лисичка. Чудная только какая-то лисичка - по выходным работает.

Андрей вспомнил даму около рынка.

- По-моему, эта лисичка больше не придет... В ближайшие шесть месяцев.

- Да бери еще, не стесняйся - эти все равно списывать в бой. Придешь сегодня на танцы? У стариков Чашкиных такой интересный дачник объявился, с машиной. Ребята его уже поколотить успели. А дождик кончился. У меня какие глаза, а? Милка говорит - серые, врет, правда? У меня - голубые, как у нашего любимого участкового Андрюши. Побежал, побежал! Кур не подави своим драндулетом! Покатай меня, а? Чтоб Милка похудела. На мосту оглянись - я тебе помашу, ладно?

Андрей, улыбаясь, завел мотоцикл.

Глава 2

Это сейчас Афродита Евменовна Чашкина - чистая Баба Яга обликом, а в молодости была хороша на редкость. Давно как-то заезжий землемер, образованный, видно, человек, подглядел, как накануне свадьбы, искупавшись в живых росах Аленкиной поймы (был в Синеречье такой обычай), выходила молодая красавица из мокрых трав, словно из волны морской, облитая блестящими при луне каплями, и с восторгом назвал ее Афродитой, стал с той поры, несмотря на замужество, оказывать ей непристойное внимание.

Землемер ездил на велосипеде со звонком, носил коротенькие пузырчатые брючки гольф с застежками под коленками и занимался редким тогда спортом боксом, прыгал в длинных трусах по двору, приседал и махал руками. Муж Евменовны, тихий простой паренек с древним именем Елпидифор (Пидя по-уличному), долго терпел такое нахальство, лестное его молодой взбалмошной супруге, и наконец по-мужицки просто и добротно, без разговоров и выяснений, отлупил землемера, несмотря на его бокс. Тот быстро собрался и уехал на своем велосипеде, но долго потом слал письма, адрес в которых указывал правильно, а милого сердцу адресата подписывал неизменно: несравненной Афродите Синереченской. О романе, конечно, знало все село, и сверстницы ехидно до сей поры звали Афродиту Евменовну Фронькой-землемершей.

Сегодня, в приемные часы, которые Андрей специально, чтобы люди не отрывались от работы, установил в вечернее время, она явилась первой, прикрыла за собой дверь, на цыпочках подобралась к столу, села, оглядываясь.

- Ну, - вздохнул Андрей. - Выкладывайте, гражданка Чашкина, свое важное дело.

- Да я, Андрейка, уж по другому вопросу. Тому делу, пока ты ездил, давно срок вышел. Хочу помочь тебе - сведения сообщить, очень секретные. Она опять опасливо оглянулась, зашептала: - Жилец-то мой, что сегодня поселился, ребята говорят, вражеский человек, разведчик. Они его на речке еще захватить хотели и к тебе доставить, а он их всех раскидал и вырвался. Да ты не переживай - я его в горнице заперла. Пойдем, арестуешь. Видишь, вот и тебе от меня помощь вышла. Я-то всегда добро помню. Ты меня два раза выручал, теперь мой черед пришел. А как же?

Ах, как хотелось Андрею хватить кулаком по столу, гаркнуть позлее, чтобы выскочила Евменовна за дверь и дорогу навсегда к нему забыла. Но он внешне и бровью не повел, глазом не моргнул.

- Спасибо, гражданка Чашкина. Вы посидите там, во дворе. Я прием закончу, - в голосе его помимо воли прорвалась грозная нотка, - и пройду с вами, разберусь.

Бабка поняла его по-своему, согласно закивала головой;

- Разберись, разберись построже, чтоб ему неповадно было...

Последней несмело вошла Дашутка. Со дня ареста Семена они почти не встречались. Дашутка несколько раз ездила в район - следователь вызывал, была и на суде, но с Андреем на эту тему они не разговаривали - неловко было, да и ни к чему теперь вроде.

Андрей посмотрел на нее, увидел, как она заметно пополнела и как похудела на лицо, и вдруг с радостным облегчением спохватился, что сердце-то его почти спокойно, только бьется в нем добрая человеческая жалость, вызывая лишь одно, понятное и простое, желание - помочь тому, кто попал в беду.

- Здравствуй, Дарья Михайловна. Садись, что же ты?

- Насиделась уже за день. - И в ее голосе Андрей тоже уловил ту легкую дружескую простоту, которой давно не было между ними. - Меня ведь председатель с полевых работ освободил, в контору направил, говорит, вредно тебе. Как будто понимает что. Сильно заметно уже, да?

- Ну так что? - немного смутился Андрей. - И так все уж знают.

Помолчали легко, без тягости. Дашутка водила пальцем по краю стола, вздохнула:

- Андрюш, я зачем пришла-то, от Семена ничего нет? Не писал он тебе? Или ты, может, по службе что знаешь?

Андрей подумал секунду и протянул ей письмо Семена. Дашутка читала, всхлипывая.

- Жалко мне его. Ой, как жалко, дурака! Ты, Андрей, очень плохо о нем не думай. Он ведь просто глупый еще, взрослеет медленно.

- Смотря в чем, - вырвалось у него.

Дашутка не обиделась, улыбнулась так спокойно, с таким мудрым превосходством взрослой женщины, почти матери, что Андрею стало стыдно.

- ...Ты мне вот что скажи, как ему писать, куда? - Дашутка встала, положила письмо на стол. - А раньше его не выпустят? В конторе говорят; если хорошо ведут себя, так их раньше выпускают, верно?

- Случается: условно-досрочно. Но сейчас рано об этом говорить.

- Ну, узнай при случае, ладно? Ведь даже прокурор на суде просил, чтобы ему дали... как это? - ниже нижнего, что ли, предела? И адвокат говорил, что это не убийство, а преступная неосторожность.

- Эх, Дашутка, доброе сердце у тебя. Хорошо Семену за тобой будет жить, надежно.

- Ничего, Андрей, и ты такую встретишь.

Андрей обещал ей навести справки, сказал, чтобы зашла на той неделе, и проводил до крыльца.

Евменовна, дремавшая на скамейке как курица на жердочке, встрепенулась, потрясла головой, прогоняя сон, посмотрела Дашутке вслед.

- Ну, пойдемте, гражданка Чашкина. Посмотрим, что за шпиона вы приютили.

Еще далеко от двора Чашкиных Андрей услышал глухой равномерный стук: похоже, кто-то, отчаявшись, безнадежно дубасил в дверь. Он взглянул на Евменовну. Та поспешно закивала головой:

- Он, он. Ты не бойся, не вырвется - я его на ключ закрыла и лавкой приперла. А в горнице у нас на окнах еще со старого времени решетки остались. Не уйдет!

Они вошли в сени. В открытую дверь Андрей увидел, что глухой дед Пидя сидит за столом перед сахарницей с леденцами, пьет молоко и косится в окошко: гремит давно что-то, а дождя все нет. Дед - в новой, острыми складками слежавшейся рубашке (принарядился по случаю жильца) и в широких портках на подтяжках из разноцветных бабкиных поясков - был похож на испуганного малыша, которого в первый раз оставили одного.

Евменовна отодвинула скамью, повернула ключ и с криком: "Спасайся, Андрюша, сейчас как выскочит!" - отлетела в сторону.

И точно - дверь распахнулась, грохнулись на пол пустые ведра и разбежались по углам.

- Извини, шериф, я сейчас! - Приезжий, оттолкнув Андрея, выскочил во двор. Хлопнула дверца уборной.

- Теперь там запрется, - прошептала Евменовна, крестясь. - Обратно упустили!

Вскоре он вернулся, облегченно вздыхая, улыбаясь.

- Ты, бабуся, уж если содержишь кого под стражей, так хоть парашу в угол ставь или горшок под кровать - чуть не лопнул!

Евменовна сконфузилась, шмыгнула в комнату, пуганула деда и загремела посудой.

- Участковый инспектор Ратников, - представился Андрей. - Надолго к нам? С какой целью.

- Цель, шериф, примитивная, - ответил приезжий, протягивая документы. - Отдохнуть после трудов праведных. Сколько пробуду - не знаю, как понравится. Если задержусь, то прописку оформлю, не беспокойся. - Достал сигареты. - Пойдем на крылечко, коллега, покурим. Не удивляйся, что коллегой зову: мы тоже люди не простые. - Подмигнул. - Лишних вопросов не задавай - крепче спать будешь.

"Шутит или за дурака меня считает?" - подумал Андрей, выходя на крыльцо.

- Нравится? - кивнул Великий на стоящую во дворе машину.

- Ничего, - сдержанно похвалил Андрей. - Цвет только непривычный.

- Я называю его "цветом возбужденной мулатки". Неплохо? - И снисходительно посмотрел на Андрея - способен ли сельский участковый оценить такую пикантную тонкость. - Если нужда какая, прошу без стеснения обращаться, не откажу.

- Спасибо. У меня свой, служебный транспорт.

- Такой же модели? - чуть заметно улыбнулся, присел на перила.

- Нет. Трехколесный. Самый проходимый по нашей местности. - Андрей спустился с крыльца. - Столовая у нас хорошая, рядом с клубом.

- Я у стариков буду столоваться: люблю простую здоровую пищу. Помолчал, посмотрел, как сквозь путаницу сухих ветвей трудно продирается луна. - Тихо у вас. Уютно.

Андрей поднял руку к фуражке:

- Желаю хорошего отдыха.

Великий встал с перил, наклонил голову.

- Благодарю, шериф. Доброй ночи, - и долго смотрел ему вслед, прищурив глаз, покачивая головой, словно к чему-то примериваясь, как бы половчее взять, чтобы не ошибиться.

С утра Андрей заглянул в магазин - проверить, не отпускает ли Евдокия водку. При его появлении несколько мужиков озабоченно выбрались из очереди и, будто вспомнив неотложные дела, гуськом, послушно, по-детски подталкивая друг друга в спины, вышли на улицу. Один только Петрухин задержался; улыбаясь, поднес к козырьку кепки крепко сжатую ладонь, из которой торчали уголки смятых рублевок.

- Ты что выходной сегодня? - строго поинтересовался Андрей.

- Радость у меня в дому, Сергеич, такая радость: у Машки зубик прорезался! Дай команду Дуське, чтоб горючего отпустила, а? Вечером-то не успею.

- У тебя, Петрухин, Машка-то, кажется, пятая по счету? - Андрей чувствовал, что вся очередь с большим вниманием прислушивается к их разговору, ждет - чем он разрешится.

- Пятая, пятая, Сергеич, меньшенькая - такая славная получилась - уж и не знаю в кого!

В очереди засмеялись.

- Вот я и считаю, - продолжал Андрей. - Роды, крестины... Ведь крестил?

- Теща носила, а как же?

- Дни рождения отмечаешь? Как в первый класс идут - тоже? Да и каждому по двадцать восемь зубов положено, верно? Не сопьешься, Петрухин?

Петрухин обиделся:

- Вот свои будут у тебя - тогда поймешь мою радость, которую ты испортил.

- Ты лучше Машке на зубок вещицу какую купи - пользы больше, посоветовала Евдокия. - Свои-то зубы все уже пропил.

Опять засмеялись, потому что зубов у Петрухина осталось через один.

- Не куплю! - вконец расстроился он. - Вот именно у тебя и не куплю! В Оглядкино не поленюсь за гостинцем сходить, а у тебя не буду. Вот! - и хлопнул дверью.

Заглядывающие с интересом в окна мужики попрыгали с завалинки.

Когда Андрей вышел, они, собравшись в кружок вокруг Петрухина, о чем-то тихонько советовались, иногда сквозь шепот прорывался матерок. Завидя Андрея, разошлись. Кто-то незло погрозил ему кулаком в спину.

Андрей присел на скамейку, сняв фуражку, положил ее рядом.

В селе было тихо. Изредка гремело ведро, падая в колодец, слышался где-то на дальнем конце стук топора. Сильно пахло горьким дымом - на огородах и во дворах сжигали ботву и палые листья.

Во дворе у председателя во всю мочь заорал запоздалый петух. Он был большой охотник до соседских кур и потому, видно, утомленный дневными похождениями, бессовестно просыпал свою утреннюю смену. Когда он, спохватившись, горланил на все село, ему злобно, коротко, будто взлаивали молодые псы, отвечали обманутые, оскорбленные соперники.

Андрей встал, и тотчас, будто ждала этого, выскочила из-за магазина тетя Маруся, побежала навстречу: слезы, сбившийся платок, на одной ноге резиновый сапожок, на другой - туфля. Не добежав, закричала:

- Андрейка, беги скорей ко мне - Вовик опять в поход собрался! Я его пока в сарае заперла, окаянного, да боюсь, как бы подкоп не сделал!

- Что-то вы повадились запирать? - сказал Андрей, шагая к Марусиному дому. - Куда теперь собрался? В прошлый раз в Чили, с фашистами бороться?

- Не говори, но, видать по всему, далеко - даже валенки захватил и старый примус.

- А отец-то ваш где?

Маруся приостановилась, прижала руку к сердцу:

- Ой, погоди, совсем в груди зашлось... Да с отцом вишь, как совпало - уехал с инженером машину получать, уж третий день нету. Ты приструни его построже, Андрей, постращай - не век же мне его караулить!

Что и говорить - трудно было Андрею работать. И возраст еще несолидный, и опыта совсем нет, и с людьми еще по-разному ладить не научился, а главное: чуть не все село - родня, друзья, все с детства его знают. И считают - раз свой, так уж должен иногда и поблажку сделать, в положение войти. А он не входит. Кое-кто, кого прижать пришлось, уж и не здоровается, отворачивается при встрече, никак не поймет, что не для себя старается, не для авторитета. Но когда вот так, про все позабыв, за помощью к нему, за советом или защитой бегут - сердце радуется и уверенность растет, что нет для него на свете лучшей работы, нужнее дела.

Маруся откинула от дверцы сарая полешко и распахнула ее. Вовка, одетый в школьную форму и поверх нее - в подпоясанный ватник, в лыжной шапочке, смирно, но с упрямством во всей фигурке сидел на рюкзаке, решительно смотрел на них.

- Ну пойдем, - сказал Андрей по-дружески. - Я тебя до шоссе провожу, попутку тебе остановлю.

Маруся в голос заревела. Андрей обернулся, подмигнул - Марусю как выключили.

Вовка с удивлением, недоверчиво посмотрел на них.

- Пошли, пошли. Или испугался?

- А чего мне бояться? - Вскинул на плечо рюкзак, вытянул за ремень откуда-то из угла ружье в чехле.

- Ружье оставь - вещь не твоя, да и рано тебе им пользоваться. А ты иди, Маруся, домой. Попрощайся с ним - и иди. Жди от него писем. Откуда? Ты в Сибирь наметился, на стройки? Или на зимовку?

Вовка предпочитал отмалчиваться. Он не понимал, почему его не ведут в милицию или в школу, он был полон недоверия и ждал какого-нибудь ловкого подвоха со стороны участкового. Андрей же был ровен и спокоен, говорил с ним по-дружески, будто ничего особенного не видел в том, что пацан бежит из дома, а он - милиционер - помогает ему в этом, провожает в дорогу.

Известной им тропкой - Вовка с рюкзаком за плечами впереди, Андрей следом - они вышли на проселок и дальше пошли рядом, согласно шурша листвой.

- И чего тебе, Владимир, дома не сидится?

Вовка опять промолчал, даже губы сжал поплотнее, бросил на Андрея чистый, откровенно встревоженный взгляд.

- Думаешь, я тебя отговаривать буду? Нет, Владимир, не буду. Я ведь тоже из дома бегал. Да и не таким мальцом, уже постарше был - школу кончал. Тогда война во Вьетнаме шла, слыхал об этом?

Вовка кивнул:

- С американцами?

- Ну, да. И так мне вьетнамцев жалко стало: такие они маленькие - я в газете видел, - худенькие, как пацаны совсем...

- А американцы здоровые, мордастые, с вертолетами, - поддержал Вовка.

Они вышли к шоссе, сели рядом на скамеечку под грибком. Вовка поставил рюкзак на колени, уперся в него подбородком, ждал.

- Собрался я и пошел в военкомат, принес заявление - хочу помочь вьетнамскому народу в справедливой борьбе против жестоких интервентов. Военком - он у нас хороший был, фронтовик - руку мне пожал, говорит, спасибо, вьетнамский народ очень нуждается в твоей помощи. Мы, говорит, из таких юных добровольцев решили создать особый отряд десантников. Завтра собираем всех, и ты приходи.

- Значит, ты, дядя Андрей, и во Вьетнаме воевал? А я и не знал!

- Нет, Владимир, ты слушай дальше. Собрались мы, посадили нас в машину, военком с нами, всю дорогу боевые песни пели, радовались - думали, оружие получать едем. И правда, приехали в воинскую часть. Построили нас и повели на полигон, где десантники тренируются. Смотрим - впереди чего только не настроено: и какие-то бревна на разной высоте, и лестницы всякие, и проволока колючая накручена, и, знаешь, такая стенка в виде дома с окошками. Военком говорит: "Это, ребята, полоса препятствий". И тут видим - выскакивает из окопа солдат в берете и с автоматом и на эту самую полосу. Как он начал по ней мелькать - преодолевать - ловко так, быстро: с бревна на бревно, под проволоку, на какие-то качели, а с них как даст очередь, а потом к дому - в одно окошко гранату, в другое и сам туда же, будто и себя в это окно бросил. Выскакивает, а рядом вражеские солдаты стоят - манекены, куклы такие, - он одного штыком, другого прикладом, третьего ногой в пузо и - дальше. Вдруг впереди как вспыхнет, и он прямо в огонь, проскочил, пламя с одежды сбил - и к машине. Завел и помчался, по канавам, по мосткам, разогнал ее и прямо в машине через окоп перепрыгнул мы все ахнули. Смотрит на нас военком, улыбается. Кто, говорит, повторить может? Один из нас попробовал - с первого же бревна свалился. "Все понятно, ребята?" - говорит военком...

- Дядя Андрей, - отчаянно завопил Вовка. - Я ведь тоже все понимаю, я ведь и учебники с собой взял, даже за два класса! Батя мой на границе служил, два раза нарушителей задерживал и товарища, который поранился, спас! А я за всю жизнь еще ни одного подвига не совершил!

Андрей положил ему руку на плечо, сказал серьезно:

- Хороший ты человек, Вовка. Если останешься таким, обязательно подвиг совершишь.

Вовка опустил голову, с каким-то тихим отчаянием покачал ею:

- Не совершу. Боязливый я, темноты боюсь. И пьяниц. Я для того и уезжать собрался, чтобы закалить себя от страха...

- Постой, постой, - удивился Андрей. - Это ты-то боязливый? Ничего себе! А с Куманьком кто подрался? Он же насколько старше и сильнее, а?

- Подраться любой дурак сможет. Особенно за справедливость...

- Ах ты, Вовка, Вовка, - не удержался Андрей и, обняв, притянул его к себе. - Пойдем-ка, Вовка, домой - мать-то волнуется.

Они встали. Вовка безропотно отдал Андрею тяжеленный рюкзак, а сам вызвался нести его планшетку.

- Тебе хорошо, дядя Андрей, у тебя работа вон какая. И не боишься ты никого - ни пьяных, ни хулиганов, ни бандитов.

- Не боюсь, - твердо ответил Андрей. - Не боюсь, потому что я тоже за справедливость, потому что со мной рядом много таких, как ты, - они в беде не оставят, помогут, если надо.

Вовка не сдержал улыбки, потерпел - и все-таки засмеялся от радости.

- Хочешь нам помогать?

- А как? Меня ведь и в дружину не приняли. Богатырев говорит: мал еще, а сам, хоть и старый, а все еще с меня ростом.

- Не в росте дело, Вовка, а в характере. Будешь у меня помощником?

- Дядя Андрей, - Вовка остановился, поднял руку, будто хотел отдать пионерский салют. - Дядя Андрей, что ни попроси - все выполню, ничего не испугаюсь!

Глава 3

Церковь в Синеречье была очень красивая. Стояла она, как и положено, на горушке, в кольце речной излучины, отовсюду видная, радовала глаз свежим золотом сквозных крестов, легкостью затейливой, в два цвета кладки - белым и ярко-красным, чуть ли не алым кирпичом. Издалека, как смотришь на село, то будто плывет над ним, сверкая, белое облако, окрашенное солнечными лучами, и сбегаются поглядеть на это чудо маленькие домишки, толпятся под ним, с наивным каким-то восхищением задирая неказистые крыши.

Церковь на все Синеречье осталась одна, ходили в нее со всей округи, так что средств на содержание храма доставало, тем более что он был признан памятником старины, образцом какого-то зодчества какого-то века толком никто не знал, и охранялся государством. Да и правление колхоза не отказывало отцу Леониду, если в чем была нужда: где-то подкрасить, где-то крышу залатать - материал и рабочие руки всегда находились.

Отец Леонид был молод, приветливо-улыбчив, хорошо, добротно образован. Ходил с красивой бородкой и кудрями до плеч, по утрам занимался во дворе полезной для тела гимнастикой и ловко колол дрова, что "церковным уставом не возбранялось". В сенокос он выходил вместе со всеми в луга, не избегал субботников и пел в самодеятельности старинные русские песни, которых знал множество, - к нему даже ездили из областного хора для консультации, а также "записать слова". Отец Леонид был уважаем верующими, но и не вызывал раздражения у атеистов; он правильно нашел свое место в селе, не держался в сторонке от общественной жизни, кичась духовным званием, не упускал случая внести посильный вклад в дело воспитания молодежи. Застав как-то Мишку Куманькова, когда тот царапал на церковной ограде гадкое слово, отец Леонид не стал призывать кару небесную на голову осквернителя храма божия, но, перекинув того через колено, по-простому, по-земному отделал его зад мощной дланью - благо был силен и молод и, само собой, - не пил, не курил.

Мишка сдуру побежал жаловаться "батяньке", да в недобрый час попал батянька пребывал в очередном жестоком похмелье, жадно ища случая разрядиться. Мишка ему вовремя подвернулся. Куманьков-старший мрачно одобрил меру воспитания, избранную отцом Леонидом, но, посчитав ее недостаточной, со своей стороны добавил Мишке "до полного уровня". С той поры вспыхнула и посейчас не угасла тайная вражда между православной церковью и Мишкой Куманьковым, который отца Леонида теперь иначе, как мракобесом, не называл.

Прошлым летом Мишкина компания, дернув с фермы килограммовый брикет кормовых дрожжей, плюхнула его в сортир служителя культа. Дело было в самую жару, и пожарная команда, прибывшая ликвидировать последствия, только постояла с наветренной стороны, поморщилась и уехала.

Отец Леонид у себя во дворе смиренно улыбался в бороду, потому что Куманьковы были его соседями, и все забродившее, закипевшее дерьмо неудержимым зловонным половодьем поплыло на их усадьбу. Мишка два дня прятался где-то в лесу, подкармливаемый дружками, батянька, намотав на руку ремень, рыскал по окрестностям в его поисках, а отец Леонид, смиренно улыбаясь в бороду, стал с той поры запирать свой сортир на ключ, дабы не искушать неразумных отроков, не ведающих, что творят.

С утра нехотя, будто кто-то его силой заставил, побрызгал дождик освежил желтеющую потихоньку травку, чуть смочил крыши - и спрятался.

Скользкой, петлявшей по горушке тропкой Андрей поднимался к церкви. Издалека увидел отца Леонида. Тот, помахав ему рукой в широком рукаве, стал, задрав подол рясы, вытаскивать из кармана брюк далеко и звонко бренчащую связку ключей. Рядом с ним стояла, вздыхая, опустив заплаканные глаза, бабуся Корзинкина. Отец Леонид что-то тихо говорил ей, отпирая двери. Временами до Андрея доносился его ласковый басок: "Его же бо любит господь, того и наказует... Не тот праведен, кто, начав хорошо, худо окончил, но тот, кто до конца совершит добродетель..." Бабуся согласно кивала, крестилась. Потом чмокнула отцову белую руку и пошла. Выйдя за ограду, обернулась и снова крестилась на купола, кланялась, что-то беззвучно повторяя губами.

- Ну, дал утешение, батюшка? С три короба наобещал? - спросил Андрей, подходя и садясь на самую верхнюю - сухую - ступеньку крыльца. - С чем приходила, если не секрет?

Отец Леонид улыбнулся - охотно показал ровные чистые зубы. Они с Андреем были почти одного возраста (Андрей даже чуть помладше), относились друг к другу с симпатией, правда, и с обоюдной усмешкой. Но если отец Леонид усмехался снисходительно, то Андрей - сердито. Андрей говорил ему "ты", отец Леонид вежливо "выкал". А вообще-то, вполне могли бы быть друзьями.

- На зятя сетовала. До сей поры поминает ей загубленное сатанинское зелье. Уста свои оскверняет непотребной бранью и рукоприкладство дозволяет.

Андрей покачал головой, нахмурился. Ему очень не понравилось, даже огорчило, что именно с этой бедой бабуся Корзинкина пошла не к нему, а в церковь.

- Ну и какие меры ты принял, пресвятой отец? Восстановил справедливость?

Отец Леонид с шутливой строгостью погрозил пальцем:

- Не дразнитесь, Андрей Сергеевич, ибо всяк имеет свои меры - кто действом, кто словом божиим, но несет людям свет и добро.

- А как со злом? Подберешь цитатку?

- Подберу, - спокойно кивнул отец Леонид. - Не раз уже говорил и в том утвердился: кто же зло творит с умыслом и не ведая, да воздаст ему господь по делам его!

- А кто здесь терпит скорби и страдания, - в тон ему подхватил Андрей когда-то слышанное, - таковой там водворяется в радости. Или обретается, не помню? Вот я водворю этого зятька суток на пятнадцать - пусть пообретается в радости!

- О чем дискуссия, молодые люди? - подошел Великий, помахивая тросточкой. Поклонился отцу Леониду, хлопнул привставшего Андрея по плечу: сиди, мол, сиди - не обижусь.

Он за эти дни стал уже совсем своим человеком в селе. Особенно тянулась к нему молодежь, ходила за ним, как выводок молодых волчат за смелым и опытным вожаком. Вот и сейчас за оградой осталась, видно, дожидаясь его, неразлучная троица - Челюкан, Куманьков и Кролик. Стояли, неумело потягивая папироски, сплевывая часто и небрежно, и тоже - с ореховыми палочками, вроде с тросточками. Челюкан даже шляпу на голову положил; при его драной и прожженной у костров телогрейке она особенно здорово смотрелась - как телевизор на телеге.

- Ну-ка, бросьте! - строго прикрикнул Андрей, вставая. - Уши надеру!

Переглянулись, усмехнулись, взглядами поспорили - кто первый, и, сделав вид, что уже докурили, щелчками послали окурки на дорогу, одновременно сплюнули - независимо и пренебрежительно.

- Это с ними у вас инцидент произошел на речке? - спросил Андрей Великого. - Я сразу не поинтересовался...

- Да что ты, шериф, какой там инцидент - не стоит твоего беспокойства. Я не в претензии. Как говорит мой знакомый слесарь-сантехник, не будем ломать копья об эту тему. Ребята у вас хорошие, шустрые. Мы уже подружились. Люблю этот возраст - трудный, но благодатный и счастливый. Все мы через это прошли, и, к сожалению, безвозвратно. Кто из нас не вспоминает с теплой грустью свою первую сигарету, первую рюмку вина, первый романтический поцелуй? А, отче Леонид?

- Я некурящ, непьющ.

- Простите великодушно, - развел руки Великий, - немного зарвался по инерции. Не откажите в любезности - позвольте осмотреть ваш храм работнику искусств, специалисту по фрескам - живейший интерес питаю к подобного рода творчеству.

- Это не мой, это божий храм, - ответствовал несколько смягченный отец Леонид. - Осмотр его никаким образом гражданским лицам не возбраняется. Прошу! - Он посторонился, пропустил его в двери и, оставив их открытыми, спустился к Андрею, заговорил, понизив голос:

- Я в некотором недоумении, Андрей Сергеевич, относительно вашего прискорбного невнимания к церкви.

- Как это? - ошарашенно сморгнув, уставился на него Андрей. - Ко всенощной, что ли, не хожу?

- Я имею в виду ваше профессиональное, должностное внимание, - не принял шутки отец Леонид. - Да, да. Вы обязаны добиться организации постоянного милицейского поста у церкви. Или какого-то другого вида охраны. Для верующих - это храм, а для всех остальных - музей. Музей с бесценными, невосполнимыми при утрате произведениями искусства. Ведь у нас почти все иконы старинного письма, есть Дионисий, есть школы Феофана Грека. А книги? Евангелию в чеканном по меди футляре поистине нет цены, нет равного. Впрочем, в Дубровническом музее имеется подробная опись - вы бы ознакомились с ней при случае, если моя тревога вас не убеждает. Меня удручает, как быстро вы забыли печальную историю с иконами, которые чуть было не попали в чужие руки. Вы тогда вовремя вмешались - отдаю должное, но в следующий раз вы можете опоздать...

- А в чем дело? - обеспокоенно перебил его Андрей. - Есть тревожные сигналы?

- Да нет, какие там сигналы. Просто вполне естественное беспокойство о народном достоянии. Ведь все эти истинные сокровища принадлежат государству, церковь, если можно так выразиться, взяла их напрокат.

- Я понимаю... Ну, может быть, самое ценное - книги там, подсвечники и всякое такое - возьмешь домой? - неуверенно посоветовал Андрей.

- Что вы! Дом деревянный, решеток на окнах нет - я не могу позволить такой риск. Здесь все-таки безопаснее, запоры хорошие, окна забраны, по ночам в боковушке сторож спит. Спит, Андрей Сергеевич! Сном праведника!

- Да не волнуйся ты так сильно. Кто у нас на такое решится?..

- Как знать... В ближайшие дни - я уточню, когда именно, - мне предстоит быть в отъезде. Направляюсь, по-мирскому говоря, на краткосрочные курсы повышения квалификации. Хотелось бы иметь спокойное сердце...

Андрей сдвинул фуражку на лоб, поскреб затылок:

- Да, задачка... Ну что - будем думать.

Из церкви вышел Великий. Щурясь после полумрака от солнца, оскаливая зубы, чем-то очень довольный, засовывал в нагрудный карман плаща записную книжку. Обратился к отцу Леониду:

- Благодарю за доставленное наслаждение. Имею честь и откланиваюсь с надеждой на повторный визит, - приподнял шляпу и спустился по ступенькам к ожидавшим его ребятам, пошел, окруженный ими, красиво покуривая длинную сигарету, похлопывая тросточкой по ноге.

На усадьбе колхозного пастуха Силантьева стояли двумя рядами громадные старые липы - видно, когда-то была аллея - и каждую осень щедро засыпали тяжелой листвой двор, огород и крышу дома. А летом из-за густой, не пробиваемой солнечными лучами тени ничего у Силантьева на огороде и в палисаднике не росло. Но липы он не трогал. Осенью терпеливо собирал подсохшую листву в громадные кучи, и, пока не сжег, со всего села сбегались покувыркаться в них ребятишки - не было для них лучшего удовольствия.

Андрей, прикрывая за собой косую - на одной петле - калитку, вспомнил, как совсем, кажется, недавно и он вот так же беззаботно барахтался и визжал в сухих палых листьях и с необъяснимой, какой-то тревожной грустью, будто зная, что скоро это кончится и никогда уже не повторится, вдыхал их незабываемый, горький и сильный запах.

Мальчишки (и Вовка-беглец среди них) сидели в этот раз спокойно на самой высокой куче, как грачи на копне, и, замерев, слушали бородатого Силантьева, который что-то рассказывал неторопливо, постукивая по земле старенькими деревянными граблями. Рядом на скамейке стоял самовар, и голубой дым из него пластами, похожими на ложащийся туман, неподвижно держался в сыром и сумрачном от лип воздухе, висел на голых ветках, цеплялся за крыльцо. Прямо, как у старого колдуна, подумалось Андрею.

Никто не заметил его, и он, подойдя ближе, услышал конец страшной сказки: "Теперь-то так не бывает, а в старину случалось... Этот самый упырь, он встает из могилы и ходит ночью по земле с закрытыми глазами и ищет ощупью детишек или кого помоложе, чтобы высосать кровь. И тогда, как насосется, он снова оживает и может жить среди людей, пока, значит, этой крови ему хватает. Ему, выходит, чтобы жить, нужна молодая кровь. Потом снова позеленеет, в могилу прячется, а по ночам опять встает, ищет. Вот в этот самый момент, как он ляжет, так надо до полночи вырыть его из могилы, отрезать голову, между ног ему положить да и вогнать в самое сердце кол, непременно осиновый. Тогда уж он - раз в сердце дыра, крови-то держаться негде - упырничать больше не сможет, сдохнет..."

Вовка тихонько повернулся и гаркнул соседу в ухо. Тот подскочил и бросился на него. Через минуту из кучи уже неслись вопли и торчали, дрыгаясь, одни руки да ноги, и уж не разобрать было, где чье.

- Здоров, Сергеич, - поднялся навстречу Андрею Силантьев. - Чайку попьешь? С сайкой. У меня и конфеты есть - для огольцов держу.

Андрей не отказался - когда он еще домой попадет - и сел рядом на скамью.

- Ты ведь по делу, конечно? Или навестить?

Андрей взял стакан, отломил кусок мягкой булки.

- Считай, как тебе приятнее, - не стал врать Андрей, хоть и стыдно ему было.

- Да и то сказать, - согласился старик, - нынче навещать не принято. Все дела да случаи, всем некогда. Один я на все село в свободном времени нахожусь. Да еще этот, приезжий. Шибко интересный мужик. Он не из спортсменов будет?

- Да нет, по искусству...

- А... Я ведь почему так сказал - все по утрам вижу, как он бегает, тренируется. В костюме таком - красном, с лампасами, как у генерала, только белые они, а на спине не по-нашему написано. Красивый костюм. И сам он немолодой уже вроде, а здоровый такой.

Андрей как-то и сам его видел, когда рано утром - к первой дойке ходил на ферму (поговаривали, что нет-нет да потечет молочко мимо колхозных фляг). Андрею-то теперь не до зарядки - и он с завистью смотрел, как Великий - плотный, сильный, тяжелый - неумолимо летел сквозь орешник, как хорошо тренированный кулак. Хоть и пыхтел изо всей мочи, с натугой.

- Потому и здоровый, что бегает.

- Это верно. Меня вот ни за что не заставишь. А вот ребят уговорил тоже за ним табуном носятся. Он им все фокусы разные для драки показывает - я подглядел. Интересно. Бери еще сайку-то, не бойся - не объешь. Ты чего спросить-то хотел? Или забота какая?

- Спасибо за чай, дедушка, хороший он у тебя, умеешь заварить. Андрей поставил стакан, вздохнул, чтобы показать, как хорошо он напился. А забота вот какая. Ты ведь церковь сторожишь?

- Ну. Работа нетрудная - и приварок к пенсии.

- И как у тебя поставлена... охрана объекта?

- Это церкви, что ли? А что - запираюсь на все замки - их много - и снутри и снаружи, на окнах прутья в палец, стены пушкой не прошибешь - и сплю до утра, давлю мышей храпом. Или по-другому надо? Так ты скажи исполню.

- По-другому пока не надо. Делай все, как раньше делал. А когда надо будет по-другому, я скажу, ладно? И каморку, где спишь, покажи мне завтра, хорошо?

- Ишь ты... Интересно...

- А может, и нет, - ответил Андрей на свои мысли и встал. - Ну будь здоровым, дедушка.

- Ладно, буду, - пообещал с готовностью Силантьев.

Вовка уже давно отделился от приятелей и терпеливо дожидался Андрея за калиткой.

- Дядя Андрей, задания мне еще нет?

- Нет, Вовка, пока нет. Но скоро будет. Готовься.

- Я всегда готов! А оружие мне дашь?

- Знаешь, где твое оружие?

- Где? - Вовка расширил глаза, готовый тут же сорваться и бежать за "своим" оружием.

- Вот здесь, - Андрей пальцем стукнул его в лоб. - Понял?

Вовка добросовестно подумал и на всякий случай сказал: "Да!"

Глава 4

В правлении давно никого уже не было, один Андрей сидел у себя, заканчивал прием граждан. Через открытое окно он слышал чуть ли не все село, догадывался о том, что происходит почти в каждом дворе.

- Зорька, Зорька, Зоренька! - Это ласково и истошно зовет зачем-то свою козу тетка Куманькова, сильно вздорная женщина. - Куды прешь, зараза! - Это она уже на мужа: значит, Куманьков-старший опять где-то хватил через меру.

Часто хлопали двери, стучали калитки, по селу слышались велосипедные звонки, смех и веселые разговоры, вспыхивали девичьи песни - народ тянулся в клуб.

Забежала по дороге домой почтальонша Люба, занесла участковому повестку в суд: вызывали по делу Тимофея Елкина.

Андрей, посмотрев на часы, закрыл окно и запер ящики стола и сейф; махнул щеткой по сапогам, надел перед зеркалом фуражку и вышел на улицу.

Было довольно тепло для этой поры. Время от времени только пробегал над селом ветер, неся охапку листьев, бросал ее где-нибудь на дороге, будто враз наскучило ему такое пустое занятие, и бежал дальше, высматривая что-нибудь поинтереснее, надеясь, что где-то ему подвезет: сорвать, например, с веревки высохшее белье (что помельче) и забросить на крышу сарая. Но силенок у него на это явно бы не хватило...

У калитки Чашкиных Андрея окликнул Великий. Он выглядывал из открытой дверцы машины, помахивал лениво опущенной рукой, в которой держал метелочку из цветных перьев.

- Что не заходишь, шериф? В этом доме для хорошего человека всегда найдется стакан доброго вина, набитая трубка и веселая девушка.

Великий с первого дня знакомства держался с участковым фамильярно-дружески, покровительственно, с чуть уловимым оттенком превосходства и даже легкого презрения. И хотя Андрею иногда казалось, что это неспроста, не случайно, не только привычная манера общения с людьми, что Великий пытается таким обращением как-то влиять на него, в чем-то подавлять его волю, - он почему-то не мог осадить его, не поворачивался язык твердо обрезать такого солидного и, главное, добродушного человека. Как-то он все-таки сказал Великому: "Не зовите меня шерифом, не надо". "Обижаешься? - искренне удивился тот. - Хорошо, буду звать сенатором". И весь разговор. "Ладно, пусть петрушничает, - подумал тогда Андрей, - если без этого не может. Переживу".

- Ты в клуб, шериф? - Великий выбрался из машины, с удовольствием потянулся, разминаясь. - Все бы ничего: и здоровье есть, и судьбой не обижен, и все эубы-волосы до сих пор на месте, а вот пузечко растет, сволочь. Пойдем, посмотришь, как я устроился.

Андрей будто бы подумал, будто бы прикинул, есть ли у него время, и согласился.

Стариков дома не было - в клуб умелись пораньше, места хорошие захватить, и Великий держал себя хозяином. Впрочем, он, наверное, и при них особо не скромничал.

Андрей остановился на пороге горницы, невольно покачал головой.

- Вот так надо жить, шериф, - хвастливо засмеялся Великий. - Как говорит мой друг Монтень, наслаждение настоящим есть единственно разумная забота о будущем. Мысль ясна?

Да, Великий имел талант к красивой жизни, к "наслаждению настоящим". Заброшенная комнатушка преобразилась, как бедная сирота, попавшая в богатый дом, к добрым родственникам. Старая печь, оклеенная винными этикетками, покрытыми свежим лаком, стала теперь прямо-таки изразцовой голландкой; в ее устье поблескивали бутылки - это был как будто бы домашний бар. На серых бревенчатых стенах висели вперемешку добытые откуда-то лапоточки, боксерские перчатки, эспандер и всякий другой спортивный набор и очень хорошее, сделанное под старинное, ружье. На кровать, собранная вверху узлом, шатром падала с потолка белая марля (от мух, что ли) вроде балдахина, скамья у другой стены была покрыта чем-то клетчатым и мягким, наверное, чехлом с заднего сиденья машины. В углу прялочка (с чердака достал), на которую небрежно брошен красивый спортивный костюм.

Великий поставил на стол темную бутылку, две рюмки, достал затейливую пеструю баночку, набитую длинными ненашими сигаретами и фарфоровую пепельницу в виде трех карт - тройка, семерка, дама пик. Отодвинул мешавший ему начищенный подсвечник с оплывшими свечами, налил в рюмки коньяк.

- Ну как? То-то! И молодежи нравится. Прививаю ей вкус к духовным ценностям, бескорыстно, имей в виду, развиваю ее эстетически. Заметил, как ваши хлопцы ко мне тянутся? - Выпил, щелкнул настольной зажигалкой в виде девушки, которая отбивается от собачонки, сдирающей с нее юбку. - Люблю молодежь. Особенно девушек. Это моя слабость, хобби, если знаешь такое модное слово. Прикасаясь к юности, я и сам молодею душой... и телом, засмеялся как-то очень противно и на миг из цветущего мужчины превратился в мерзкого старичка, который долго шарил по полкам, нашел наконец сладкую конфету и будет теперь, мелко дрожа от жадности и удовольствия, слюнявить ее беззубым ртом.

Андрею будто сапогом в живот ударили. "Ему, значит, чтобы жить, все время молодая кровь нужна..." Таившаяся все эти дни где-то внутри глухая тревога вдруг забилась в нем, как птица, залетевшая в дом.

- Ты чего не пьешь? Закуски не жди, у меня - по-западному.

Андрей как-то вяло, неинтересно отшутился, сказав, что до семи не пьет, а после семи не имеет права, и встал. Чтобы хоть чем ответить на радушие хозяина, уже идя к двери, похвалил ружье.

- Штучное, заказное. Другого такого нет, - веско сообщил Великий. Охотбилет в порядке.

- Жаль, одностволка.

Хозяин жестко улыбнулся:

- А мне обычно второго выстрела уже не надо, одного хватает. - Вышел вслед за Андреем на крыльцо, добавил, вроде поучая: - Вот так и надо жить, лейтенант - хоть и коротко, но ярко и сильно, как выстрел. Правда, чтобы так грянуть, порох добрый нужен. Но, как говорит мой друг слесарь-сантехник, в наше время только дураки без денег. Верно? Ты заходи, не стесняйся - вижу: тебе понравилось. На день ангела приглашаю - не пожалеешь...

Выйдя за калитку Андрей расстегнул воротник, зашагал торопливо, сбиваясь с ноги. Будь в это время кто на улице, непременно бы решил, что участковый принял хорошую дозу, глазам бы своим не поверил.

Андрей глубоко вздохнул...

Впереди него скакала в клуб Галка. Шуганула разлегшегося на дороге кота, поддала ногой выкатившийся за калитку мячик, подпрыгнула и сорвала задержавшийся на ветке листок. Наконец, повертев головой, заметила Андрея.

- Ой, Андрейка, ты тоже в клуб? Как здорово! Проводи меня, пожалуйста, - так хочется с тобой под ручку пройтись!

- Как твои курочки? - улыбаясь, спросил Андрей.

- Целенькие, Андрюша, целенькие! Как ты и обещал. Все-то у тебя получается, все успеваешь, участковый. Женить бы тебя еще. Я б за тебя пошла. Ну так за милиционера хочется! А ты? Взял бы меня?

- Какой из меня муж? Дома почти не бываю.

- Вот и хорошо: я бы тебя ждала, беспокоилась. И любила бы! Ой, вон Милка идет, на нас смотрит - дай я тебе поцелую, - потянулась к нему своей славной мордашкой и поцеловала его в покрасневшую щеку. - Потанцуй сегодня со мной, ладно? Чтоб все видели. Пусть думают, что у нас любовь...

- Погоди, - удержал ее Андрей. - Ты у дачника тоже в гостях была?

- Ой, такой дядечка интересный! Чего только не врет! Наши мальчишки от него прямо балдеют, особенно Мишка с дружками. Он их мушкетерами прозвал, они и рады, дураки... Андрейка, - она прижала руки к щекам; на лице радостно заиграли ямочки, в которых спрятались уголки веселых губ, Андрейка, ты меня ревнуешь! Вот здорово! Дождалась наконец! - и уже сорвалась было с места - бежать к подругам.

- Постой! - Андрей в сомнении покусал губу. - Скажи... Впрочем, ладно... не надо. Ерунда...

- Ты странный какой-то, - огорчилась Галка. - Случилось что? Не заболел? - И, не ожидая ответа, пошла, оглядываясь, надеясь, что он снова остановит ее и все-таки скажет что-то важное.

У клуба уже никого не было - танцы только что начались, и никто еще не выбегал подышать или покурить, а то и отношения выяснить. Андрей вспомнил, как вначале ему было неловко приходить сюда в форме. Казалось, все видят в нем чужого, незваного человека, который одним своим видом мешает людям веселиться. Но так было недолго и изменилось враз, после одного случая. Было так: Андрей стоял у окна, разговаривал с командиром дружины - маленьким Богатыревым. Вдруг завизжали, бросились по сторонам, прижались к стенкам девчонки, расступились ребята - и в середине зала остался стоять забуянивший проезжий шофер, с синяком под глазом, в разорванной рубахе и с ножом в руке. Он мутным, тупо-злым взглядом водил по сторонам, кого-то высматривая. Андрей - его будто в спину толкнуло смело подошел к нему, с какой-то машинальной ловкостью заломил поднятую уже для удара руку и вывел пьяного парня на улицу. Все получилось очень быстро, деловито - Андрей и сам не понял, откуда что взялось.

Вот тогда он впервые почувствовал себя настоящим милиционером, стражем порядка. Тогда-то и стал замечать, что его приход радует людей, им делается спокойнее в его присутствии, и девчонки становятся веселей, и ребята на глазах скромнеют. Уверялся Андрей в такие минуты, что правильную выбрал он себе работу...

Маленький Богатырев, в черном костюме, с красной повязкой на рукаве, чеканя шаг, подошел к Андрею, кинул руку к виску, доложил:

- Товарищ участковый инспектор, на вверенном под мою охрану объекте наблюдается нерушимый общественный порядок. Лиц в нетрезвом состоянии на настоящий момент в наличии не имеется ввиду отсутствия таковых. Командир Синереченской колхозной добровольной народной дружины старший сержант запаса Богатырев. - Стукнул каблуком и протянул руку для пожатия.

Андрей в ответ чуть было не рявкнул со зла, по армейской еще привычке: "Вольно! Разойдись!"

А танцы неслись своим бурным чередом. Музыки не было слышно, танцоров почти не было видно - были шум и топот, была пыль столбом и дым коромыслом. В самой гуще, с удовольствием и азартом, взметывая волосы, отплясывала Галка, визжа от восторга. Получалось у нее ловко, красиво, от души - ноги длинные, талия гибкая и рот до ушей.

Андрей отошел к кассе, где стояло несколько человек за билетами в кино. Кто-то кивнул ему: становись, мол, передо мной, кто-то незаметно ткнул в стену окурок, помахал рукой, разгоняя дым. Андрей же искал глазами "мушкетеров", которые только что крутились здесь, демонстративно не поздоровались с ним, пошептались и исчезли. Андрею казалось, что он безнадежно опаздывает, что ему надо прямо сейчас разыскать их и сказать что-то очень важное, и если он этого не сделает, не успеет, то уже ничего нельзя будет поправить.

Андрей вышел на улицу, где было уже по-осеннему темно и глухо, постоял на крыльце, подумал и пошел в правление.

У себя в кабинете он задернул на окнах шторки, сел за стол и достал листок бумаги. Задумался, начал было что-то писать, да скомкал лист и мелко порвал его.

Впервые Андрей обратил на них внимание, когда пожаловались из школы. Тогда же он, приглядевшись, убедился, что компания эта, хоть и шкодливая, но пока сравнительно безобидная. Шастали порой ребята по лесам вместо уроков, не обходили, конечно, стораной чужих садов и огородов, дерзили старшим, воевали с отцом Леонидом, но в то же время хорошо работали летом в колхозе. Расположила к ним Андрея и их настоящая, не мальчишеская дружба - такая, вообще-то, редко бывает в их возрасте, когда и симпатии и неприязнь сменяются так же быстро, как и настроения. И тогда же с жалостью и тревогой понял участковый, на чем эта дружба держится: вся троица росла без отцов. Колька Челюкан своего вообще никогда не видел и не знал; отец Васьки Кролика, похожего на поросенка, был давно осужден за крупную кражу; ну а Мишкин "батянька" тоже как родитель в счет не шел, ограничивал роль воспитателя и наставника сугубо карательными акциями. И, значит, в своей дружбе, во взаимной заботе находили они то, что не давала и не могла дать им семья. Ни один из них при случае не мог обещающе пригрозить сильному и несправедливому обидчику: "Я вот отцу скажу, он тебе покажет!" - а вместе они были сильны, никого не боялись и, если что, сами могли постоять друг за друга, тем более ребята были не из робких и кулаков в карманах не прятали, кукиш за спипой не показывали.

Одно время тянулись они к Сеньке Ковбою, подражали ему и в хорошем и в дурном, не умея еще порой отличить одно от другого, многое успели перенять. Возраст их - Андрей это хорошо понимал: сам еще не так далеко ушел от него, чтобы забыть, - требовал старшего друга - сильного, бесстрашного, на которого надо походить, с которого хочется лепить и свой характер, свою судьбу и которого все нет и нет...

Андрей твердо знал, что именно в этом возрасте выбирает себя человек, переходя незримый рубеж, тут решается, каким он будет, какой дорогой пойдет. Все, что было учено раньше, подвергалось сомнениям, проверке и осуждению, пересматривалось и нередко без сожаления отбрасывалось. Именно в эти годы окончательно решалось для себя: что благороднее и мужественнее - безжалостно, не дрогнув сердцем, обидеть и унизить слабого или бесстрашно стать на его защиту. В этом возрасте выбирался герой, и нередко на всю жизнь.

Но главное, что уже было ими приобретено, что никак и никому нельзя было тронуть неосторожной рукой, задеть необдуманным или грубым словом, это болезненно острое чувство личного достоинства. И у таких, обделенных, оно требовало уважения беспрекословного...

С чего начать, думал тогда Андрей, как с ними быть, - ругать, пугать и принимать меры?

Один случай вдруг поставил все на свои места, каждому отвел свою роль, хотя вначале Андрей и сомневался, правильно ли он поступает. Как-то в клубе, который троица посещала исправно, Андрей увидел, что Колька Челюкан, сидя на краю сцены, грызет семечки и нахально сплевывает шелуху прямо в зал, под ноги танцующим. Андрей подошел к нему и вежливо, как взрослому, сделал замечание. Кольке это понравилось, рад был, что привлек внимание, и он великодушно сказал: "Ладно уж, не буду", посчитав инцидент исчерпанным.

- Конечно, не будешь, - согласился Андрей, - тем более что возьмешь сейчас у Нюры совок с веником и уберешь за собой.

Колька покраснел, набычился растерянно, уперся:

- Не стану подметать.

На них смотрели, к ним проталкивался, торопился Богатырев. Колька попытался было улизнуть от позора - Андрей несильно взял его за руку, придержал.

- Нюра старая уже, она и так два раза в день здесь убирает, - тихо сказал он.

- Третий раз подметет! - осмелел Колька, поняв, что силой его все равно убирать не заставят.

- Третий раз твоя мать подметет, если тебе зазорно за собой же убрать. Богатырев, иди за его матерью - она как раз сейчас с вечерней дойки пришла, делать ей все равно нечего.

Удар был точен.

- Не зови мать, дядя Андрей, - завял Колька, хватая веник и на глазах превращаясь из хулигана в испуганного, расстроенного пацана, который всеми силами готов исправить то, что натворил.

И что очень понравилось Андрею - Мишка и Кролик, мужественно приняв поражение товарища, не оставили Кольку в беде, бросились помогать, руками в горстку собирали шелуху, чтобы скорее избавить его от позора.

С этого случая, как ни странно, установились между ребятами и участковым добрые отношения. Андрей старался их укрепить ненавязчиво, тактично держался на расстоянии (но глаз с них не спускал) и хотя в друзья не напрашивался, за советом и помощью ребята уже пойти к нему не стеснялись, выделяли его своим доверием среди остальных взрослых. И вот совсем недавно он по-настоящему выручил их. Случилось вот что: как-то в начале учебного года Мишкина компания исчезла после уроков и наутро ни домой, ни в школу не явилась. Матери волновались, конечно, и злились, учителя разводили руками, один, пожалуй, участковый понял, в чем дело. Понял и, как говорится, простил, потому что в который раз ему больно за них стало.

Дело-то просто объяснялось. В тот день в их классе сочинение должны были писать на тему: "Почему я горжусь своим отцом?" А что Мишкина компания могла написать, чем похвалиться?

Вот и разыскал их участковый в лесу, где они обосновались на жительство и втайне друг от друга уже размышляли, как бы домой, себя не уронив, вернуться. Андрей похвалил их дырявый шалашик, выпил у костра чая, сдержанно позавидовал их вольному житью и убедительно, без нотаций подсказал, что надо бы матерей успокоить и за учебу браться. Вместе они и придумали, что вроде бы Андрей их поймал и в село доставил. Вернулись героями. А наутро школьный директор зачитал на линейке приказ председателя о хорошей, ударной работе на колхозных полях учеников Синереченской средней школы таких-то, поставил их в пример и про побег ни словом не обмолвился...

Андрей долго сидел в раздумье, прикидывал так и сяк, почему вдруг враз все переменилось, порвалась налаженная дружба, почему мушкетеры снова стали с ним насмешливыми и дерзкими, всячески показывали, что он им теперь "не указ", не авторитет и не старший товарищ, что они дураки были, когда его слушали, а теперь вот поумнели.

Андрей не понимал причины, но чувствовал с тревогой, что вмешалась какая-то чужая сила, что чья-то твердая рука взяла их за шкирки и тычет носом: вот так надо делать, так надо жить, меня слушай, меня уважай и бойся...

Наконец, когда за окном послышались голоса расходящихся по домам синереченцев, он решительно заполнил листок бумаги какими-то записями, запечатал его в конверт и убрал в сейф.

В это время в дверь поскреблись, она приоткрылась, и в щель опасливо просунула нос Афродита Евменовна. Андрей вздохнул.

- Считаю, должна сообщить тебе, участковый, что ночью сильно животом маялась...

Андрей скрипнул зубами:

- К доктору идите с этим вопросом. Я от поноса средства не знаю, кроме хорошей порки.

- Не перебивай, пожалеешь. Схватило меня в самую полночь, вышла на крыльцо - кругом темень и мрак. - Она протиснулась в комнату, прижалась спиной к двери. - Гляжу и вижу: по кладбищу, что у церкви, огоньки мигают, яркие такие. Пригляделась, а там - три мужчины между могил бродят, словно потеряли что и ищут. А уж чего ищут, глядеть не стала - в избу умелась и дверь снутри приперла. Хотела было постояльца своего побудить, да его дома не было, под утро уж пришел, котоватый. Ну вот, сигнал тебе есть реагировай. Или письменное заявление подать?

Глава 5

Андрей завел мотоцикл, подъехал к дому отца Леонида и трижды сильно, заставив мотор взреветь, газанул вхолостую. Отец Леонид, одетый цивильно в скромненький черный костюмчик с непривычно короткими рукавами, заслышав этот сигнал, вышел на крыльцо и приподнял над головой шляпу, отчего старательно забранные под нее волосы снова рассыпались по плечам. Он опять терпеливо заправил их под шляпу, запер дверь и, взяв с перильца какой-то сиротский узелок, спустился с крыльца.

- Что это ты, батюшка, так налегке? - поинтересовался Андрей, усмехаясь.

Отец Леонид охотно улыбнулся, наставительно поднял палец:

- "И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, но обуваться в простую обувь и не носить двух одежд".

- Ладно, садись, командированный по делам божим. Где тебе способнее: сзади или в коляске?

- В колясочке пристойнее будет, и беседу можно в дороге вести.

Андрей перегнулся с сиденья, откинул фартук и достал второй шлем:

- Меняй головной убор. Не продует тебя? Больно легко оделся-то?

Отец Леонид забрался в коляску, устроился поудобнее, безропотно нахлобучил шлем и ровненько сложил руки на узелочке.

Объезжая клуб, Андрей обогнал Великого, который прохаживался под липками в обычном сопровождении своих мушкетеров. Великий преувеличенно, с заметной долей насмешки раскланялся, а Мишка, подражая Остапу Бендеру, коротко свистнул и крикнул им вслед:

- Эй, мракобес, почем опиум продаешь?

Андрей, не останавливаясь, погрозил ему кулаком и успел увидеть в зеркальце, как Великий стал что-то выговаривать Мишке и тот, что было вовсе на него не похоже, смущенно оправдывался.

Разговор их участковый, естественно, не слышал. А жаль...

- Не докучают они тебе? - спросил немного погодя Андрей отца Леонида, имея в виду ребят.

Отец Леонид покачал головой:

- Нет, какая тут докука, они ведь без злобы. Молодость, выправятся. Если, конечно, в хорошие руки попадут. Петр Алексеевич на них благотворное влияние имеет. Сие заметно и неоспоримо.

Андрей зло хмыкнул:

- Такое влияние при случае как угодно использовать можно. В своих целях.

- Ну что вы, Андрей Сергеевич. В вас милиционер говорит, прискорбная привычка к недоверию. Петр Алексеевич очень достойный и образованный человек, он худому не научит.

Андрей промолчал, неопределенно покачал головой.

Когда они въехали в лес, голый, без единого листка на ветках, весь видный насквозь, Андрей остановился по просьбе отца Леонида и спросил его:

- Когда мы мальчишками были, дед Пидя нам говорил, что от церкви за реку подземный ход идет. Мы его тогда все лето искали. Не нашли, конечно. Как ты думаешь, плохо искали или напрасно время тратили?

Отец Леонид почему-то заметно смутился.

- Отрокам такое увлечение в укор не поставишь. Однако когда зрелый человек...

- Ладно, ладно, ты без нотаций!

- Я не о вас, Андрей Сергеевич. К прискорбию своему, должен признаться, что и сам проявил недостойный интерес к подземелью. Приняв приход, допустил соблазн до любопытного сердца, тоже много дорогого времени потратил на поиски оного, однако без результата. За рекой, ясно, не бродил, под камни не заглядывал, а в храме, прости меня, господи, каждый уголок осмотрел и ощупал собственными перстами, помятуя в надежде: ищай обретает, и толкущему отверзется. Слух, правда, потом уловил, что на погосте искать надо, из старого склепа начало он берет. Но уж на это не решился.

Вскоре лес незаметно сменился дубовыми рощами, и появились первые домишки Дубровников.

- Где тебя высадить?

- Если необременительно для вас, то у гостиницы, где музей.

Выбираясь из коляски и прощаясь, отец Леонид еще раз попросил Андрея приглядывать за церковью в его отсутствие, пожаловался, что чувствует беспокойство в сердце.

До начала судебного заседания Андрей успел зайти в райотдел к следователю Платонову, о чем-то пошептался с ним и оставил свой запечатанный конверт.

Когда он вошел в зал заседаний, где, кроме судьи с заседателями, секретаря и конвоира, никого не было (такие дела публику не привлекают), Дружок обрадованно привстал и замахал ему рукой из-за деревянного барьерчика - соскучился. Выглядел он хорошо, и настроение, судя по всему, было хорошее - видно, всерьез нацелился на добрый поворот в своей непутевой судьбе.

Андрей дождался результата - шесть месяцев ЛТП*, с улыбкой кивнул обернувшемуся в дверях, совсем повеселевшему Дружку и пошел в музей.

_______________

* Лечебно-трудовой профилакторий.

Было солнечно и холодно. Андрею очень хотелось поднять воротник плаща и поглубже засунуть руки в карманы.

Музей - старинное здание с колоннами - он увидел издалека: потому что опали листья и потому что сверкал под солнцем его недавно покрашенный фасад. Решетки ворот, крыльца, окон и фонари перед домом тоже блестели свежей краской.

Андрей спросил, где ему найти директора, поднялся на второй этаж по широкой лестнице, покрытой новым, пристегнутым медными прутьями ковром, и постучал в дубовую дверь.

Староверцев - директор музея - привстал ему навстречу, удивленно, обеспокоенно рассматривая его фуражку и форменный плащ. Вздохнул, предложил сесть.

- Я из Синеречья. Участковый инспектор Ратников.

- Очень приятно, - машинально отреагировал на представление Афанасий Иванович. - Чем могу быть полезен?

Андрей попросил рассказать ему о Синереченской церкви и показать, если можно, опись ее имущества. Староверцев разыскал нужную папку, предупредил, что опись неполная, и, пока Андрей просматривал по всем разделам длиннющий - в шестнадцать страниц - список и изучал пометки и примечания, охотно рассказывал о церкви.

- С точки зрения архитектуры, оформления, внутреннего убранства, говорил он ровным, монотонным голосом лектора или экскурсовода, Спас-на-Плесне действительно уникален. Недавно мы организовывали в нашем музее выставку его икон. Вот посмотрите - есть очень любопытные замечания знатоков и специалистов.

Андрей взял книгу посетителей - фолиант, в коже и бархате - и стал листать, прочитывая восторженные отзывы... Стоп! Под многословной, высокопарной записью стояла крупная разборчивая подпись: "Петр Великий, искусствовед, искатель приключений". Причем "Петр" был написан с твердым знаком, а "Великий" - через "и" с точкой...

Андрей положил книгу на колени.

- Что вас заинтересовало? - склонился над страницами Староверцев. Усмехнулся с легким, чуть уловимым презрением. - А... Был, был такой посетитель. Представьте, так и рекомендовался: Петр Великий - никак не меньше. Ну мнение этого ценителя не берите во внимание. Это оценщик, я бы сказал, а не ценитель!

- А что его интересовало? Не помните?

- Представьте - то же, что и вас. И кроме всего прочего - подземелье. А ведь производит на первый взгляд впечатление вполне солидного человека, даже неглупого.

- Я тоже слышал о подземном ходе. Мальчишкой даже пытался отыскать его, - признался Андрей.

- Вот, вот! История церкви богатейшая. В древности, в грозную пору, в ней прятались и оборонялись от врага и даже при необходимости уходили этим подземным ходом в леса, в непроходимые болота, где можно было временно укрыться от противника, собраться с силами...

- Он не сохранился, не знаете? - перебил Андрей.

- Да вряд ли. Может, лишь частично. Со стороны церкви он еще в прошлом веке был капитально заложен, да и обвалился. Его ведь не крепили. Он, видимо, образовался полуестественным, так сказать, образом, когда брали камень для построек. Его теперь и не найдешь. К тому же он дважды проходил под руслом реки, значит, наверняка уже затоплен.

"Выходит, Евменовна не наплела: ищут..." - подумал Андрей.

Он еще раз просмотрел опись и вернул ее Староверцеву.

- Это ведь все очень ценные вещи, верно?

- Бесценные, - подчеркнуто отрезал Староверцев. - Бесценные. Меня, признаться, беспокоят ваши вопросы. С ними что-то случилось? Им ничто не угрожает?

- Нет, не случилось. Просто мне надо быть в курсе дела - церковь ведь на моем участке.

Вернувшись в село, Андрей первым делом зашел к председателю. Иван Макарыч - видно, выдалась свободная минутка - занимался своим любимым делом: топтался перед книжными полками, переставлял на них книги, по размерам выравнивал аккуратно корешки. Книги все были по интенсификации сельского хозяйства и научно-техническому прогрессу - новенькие, чистые и незамятые - председатель их никому не давал, а самому читать все равно было некогда.

- Ты чего? - повернулся он к участковому. - Случилось что?

Андрей сказал, что ездил в Дубровники, что Тимофея Елкина направили на шесть месяцев в профилакторий и что к его возвращению надо сделать у него дома ремонт.

- Это он тебе наказ такой дал? А оркестр не надо заказать к этой встрече? - серьезно спросил Иван Макарович. - Ну хлеб-соль на развилку вынесем, пионеров построим. Чего там еще? Космонавта, может, пригласить?

- Ты, Иван Макарыч, чем шутить, зашел бы в его дом, посмотрел, как живет твой бывший специалист, - разозлился Андрей. - Давно ведь не заглядывал? Он заботу должен почувствовать, от одиночества уйти, чтобы снова не запить, человеком стать. Неужели, чтобы живую душу спасти, ты кубометр теса или ящик гвоздей пожалеешь?

- А чего ты так за него переживаешь? Тебе-то что за печаль? Упек его - и правильно!

- Я вину свою поправить хочу.

- Извини - сдурел, что ли? - Иван Макарович треснул книгой по столу. - Ты года еще не работаешь, а он уже десять лет пьет. Нашел виноватого!

- А ты сколько лет в председателях ходишь? Не у тебя ли на глазах он...

- Можно? - В раскрытых дверях стоял партийный секретарь Виктор Алексеевич.

- Входи, входи! - обрадовался председатель. - Ты послушай, что наш участковый придумал: Елкину дом требует отремонтировать за счет колхозных средств, пока тот в тюрьме отдыхает...

- Не в тюрьме он, а на лечении, - перебил, поправляя, Андрей.

- Ну да - производственные травмы залечивает! Только вот где он их получил, на каком производстве? Я года два уже его ни в поле, ни на ферме не видел!

- А что? - сказал секретарь, трогая усы и покашливая. - Андрей правильно советует. Вернется человек к новой жизни - в новый дом. Это фактор. Ты материал отпусти, а на работу мы комсомол привлечем, верно?

- Ну как хотите...

- Я бы не комсомол - я бы несоюзных привлек, - тихо, как-то неуверенно сказал Андрей. - Пока их кто другой к рукам не прибрал.

Иван Макарович плюхнулся в кресло, повертел головой возмущенно, но промолчал сдерживаясь.

- Верно, - опять поддержал Андрея Виктор Алексеевич. - Мало мы с ними работаем. Ведь все шалости и безобразия от безделья идут. Я вот как-то в спортивно-трудовом лагере был - для "трудных", - там какой основной метод профилактики? Простой: загружают их мероприятиями до пупка, вздохнуть не дают. Так некоторые даже курить бросают без всякой агитации, забывают про это дело - некогда. Только если ты, Андрей, на Великого косишься, то это зря. Смотри, как ребята переменились, даже постриглись, спортом занимаются...

- Форму школьную не снимают, - подхватил Иван Макарыч, - а раньше все на самое рванье мода у них была, хиппи какие-то, а не молодежь.

- Эх, Иван Макарыч, передовой ты человек, вдаль глядишь, а что под носом - не видишь, - горько сказал Андрей. - У этих ребят из приличной одежды - только форма и была. Они ведь нарочно самую рвань носили, правильно ты заметил, - будто мода такая чудная, а на самом деле им просто похвалиться нечем. И про волосы вы не радуйтесь: сам в парикмахерской слышал, Куманьков какому-то пацану объяснял, почему стрижется, - в драке, говорит, слабых мест не должно быть, мешают. А каким спортом они занимаются? Боксом и приемами! Бандитов он из них готовит! Поняли?

- Ну что ты кричишь? Не волнуйся. Ты уж слишком сыщиком стал - все тебе враги мерещатся, - остановил его секретарь.

Андрей вздохнул. Что он мог сказать? Ничего. Да и сделать пока тоже.

- Ну вот что, - председатель полистал календарь, - мы тебе советчики-то не больно сильные. Давай-ка сообща решать. Вот числа пятнадцатого правление соберем, школьный актив пригласим...

- Комсомольский комитет, - подсказал секретарь.

- Точно. Ты, Андрей, свои соображения подготовь, обсудим - вместе и придумаем, как нам на молодежь влиять. Верно я говорю?

- Пораньше бы, - попросил Андрей.

- Не выйдет пораньше. Пока!

Когда за Андреем закрылась дверь, председатель сказал партийному секретарю:

- Алексеич, а повезло нам с участковым! Сам пацан еще, а за все у него душа болит.

- У него и отец такой был. Ты-то его не помнишь. Сам погибай, а товарища выручай - по такому правилу жил.

Утром - ни свет ни заря - Андрей еще плащ не успел повесить - Галка ворвалась. Похвалилась маникюром и прической (пойми же наконец, что я уже взрослая), сообщила, что была у Великого на именинах (видишь, другие-то обращают на меня внимание), спохватилась - вспомнила, зачем пришла: мальчишки что-то нехорошее затевают, по углам шепчутся, Великому донесения носят. Молодец я?

А было тем вечером вот как. Великий давал бал. При свечах, при полном антураже отмечал свой юбилей.

Галка, естественно, в королевы попала. Но вела себя несерьезно, неподобающим королеве образом: фольговую корону набекрень сдвинула и на комплименты короля отвечала насмешками - это она умела. Великий снисходительно не замечал ее выходок - только прищуривался да - нет-нет дергал обещающе уголком рта.

Колька и Васька Кролик, которые по праву чувствовали себя здесь первыми персонами, "особами, приближенными к императору", ревниво, хмуро и неодобрительно косились на Галку, морщились и перешептывались. Остальные приглашенные были только фоном, скромничали, чувствуя это; девчонки хихикали по углам, с жадным любопытством озирались, не скрывая интереса, мальчишки терялись - больно непривычно.

Мишка пока таинственно отсутствовал, его ждали - он обещал принести гитару, но все не шел и не шел. Галка стала скучать, она жалела уже, что согласилась прийти, тем более что знала - Андрею это не понравится. Но какое-то безотчетное желание толкнуло ее - смутно почувствовала скрываемый Андреем интерес, его беспокойство, да и, что врать-то, подразнить его хотелось.

Великий заметил Галкину хмурость и послал Ваську к Куманьковым. Тот вернулся быстро, принес гитару и, передавая ее Великому, что-то быстро шепнул ему. Великий сказал: "Хоп!" - и, красиво взяв гитару, откинулся назад и "сделал мутные глаза", как выразилась Галка.

Сначала он спел какой-то полублатной романс, но скоро понял, что этим репертуаром никого не проймешь, и застучал по струнам на манер игры на банджо. Зазвенела какая-то веселая, просторная мелодия, будто в ней было синее небо и яркое солнце и слышался топот копыт:

Эта песня для сердца отрада,

Это песня лазурных долин.

Колорадо мое, Колорадо

И мой друг - старина карабин...

Ребят разобрало: сразу повеселели, стали притопывать ногами, подмигивать в такт, прищелкивать пальцами - такая заводная была песня, и слова хоть и не очень понятные, но такие притягательные. Даже королева Галка стала подпрыгивать на стуле. Ну ей, известное дело, лишь бы поплясать, все равно подо что, хоть под "Колыбельную".

...Если враг - встретим недруга боем

И в обиду себя не дадим.

Мы - ковбои с тобой, мы - ковбои!

Верный друг - старина карабин...

- Эх, жалко Сенька не слышит! Ему бы эта песня во как подошла! Про прерии!

- Да, - презрительно протянул Великий и резко прижал струны. - Укатал участковый друга.

Стало тихо.

- А что... - осторожно вставил Кролик. - Он же человека убил. Хоть и не нарочно.

- "Нарочно - не нарочно", - передразнил с заметной злостью Великий. Знаешь ты, что такое мужская дружба? Это святой закон. Выше его ничего нет на свете: ни родства, ни любви, ни долга. Понял?

- Понял, - проворчал Васька. - Только не совсем. - Отсел на всякий случай подальше.

- Сейчас совсем поймешь. Вот пришел к тебе друг поздней ночью, усталый и раненый, и говорит: "Я, Васька, человека убил, меня милиция ищет". - "За что?" - спрашиваешь. "Он девушку мою оскорбил". А ты: "Правильно ты, Колька, сделал!"

- Это почему вдруг - Колька? - запротестовал Челюкан.

- Это к примеру, не дрожи. Как должен поступить настоящий друг? Ваши действия, братец Кролик?

И ребята и девчонки с напряженным интересом прислушивались к разговору, как заводные переводили глаза с Великого на Ваську и обратно.

- Ну это... Я б его убедил, что надо сознаться, чистосердечно раскаяться, что ли?

- Васька сам бы в милицию побежал сообщить, - вставил, смеясь, кто-то из мальчишек. - Он у нас честный.

- Так, - отчеркнул Великий. - Ваш вариант, Челюканчик?

- Мой такой, - брякнул Колька. - Иди ты, откуда пришел, чтоб я тебя не видел больше.

Великий дернул щекой, встал, задев Галкину коленку, прошелся по комнате.

- Мушкетеры? Нет, братцы, еще одно такое выступление, и я вас разжалую. Сопляки! Слушай сюда: есть единственный вариант, мужской, честный. "Мой дом, Колька, теперь твоя крепость. А придут за тобой мусора, вместе будем отстреливаться". Ясно? Вот так, гвардейцы, поступают настоящие мужчины. А этот ваш Ратников сам выследил друга, сам поймал, сам за решетку привел. А все из-за чего? Добро бы - честь мундира, престиж, а то из-за девки, не поделили...

Вот тут и влетел в горницу Мишка Куманьков: глаза блестят, дышит тяжело - бежал, видно, торопился; весь перемазанный какой-то, вроде кирпичной пылью, голова в паутине. Шепнул что-то горячо Великому. Тот повернулся к собравшимся, бесцеремонно объявил:

- Кончен бал. Погасли свечи. Мушкетерам - остаться при дворе. Галочка, я вас провожу. Или нет - в другой раз, ладно?

(Что на это сказала или сделала Галка - неизвестно, но представить можно. Сама бы она ушла с удовольствием, но терпеть, чтобы ее по-хамски выставляли... нет, это не для Галки. Рассказ свой Андрею она заканчивала спокойно - значит, сумела на оскорбление ответить по-королевски...)

Великий посмотрел ей вслед, скрипнул зубами (мол, доберусь еще!).

- Ладно, не до баб теперь... Подробности на стол, господин Атос!

- Нашел! Из крайнего склепа идет, но вроде за реку, а в сторону церкви хода нет...

- Вроде, вроде! Проверить не мог!

- Батарейка совсем села, а в темноте я побоялся...

- Побоялся! Как говорил мой друг Хемингуэй, никогда не надо бояться нестоящее это дело! Что украшает настоящего мужчину? Усы, сила, ум, деньги? Отчасти. Главное - смелость. Смелый - он и сильный, и умный, и богатый, и - с усами. А трусу - слезы и стоны и пинки под зад!

- Я не трус!

- Нет? - усмехнулся Великий. - Проверить?

Мишка кивнул, сжав губы.

Великий, все усмехаясь, достал колоду карт, умело, как фокусник, перепустил ее длинной лентой из ладони в ладонь, выбрал щелчком даму пик и отдал Кольке.

- Ну-ка, приколи ее на дверь. Нет, нет - повыше. Вот так.

Великий снял со стены тяжелый охотничий нож, вынул его из чехла, взял за конец лезвия - и резко взмахнул рукой. Нож глухо ударился в дверь, пробив карту в самой серединке, и задрожал, дребезжа, часто-часто мелькая рукояткой. Ребята переглянулись. Великий с усилием выдернул нож из доски.

- Становись к двери, - скомандовал Великий.

Мишка, еще не понимая зачем, послушно прижался спиной к двери. Нижний край карты едва ли на два пальца был выше его макушки. Великий снова взмахнул рукой - Мишка зажмурился и присел. Великий неприятно засмеялся, подбрасывая нож на ладони. Мишка выпрямился, вытаращил глаза и закусил губу. Нож снова пробил карту, но на этот раз чуть выше.

- Молодец! - похвалил Великий и приказал: - Следующий! Экзамен на мушкетера.

Кролик с готовностью стал к двери, но глаза все-таки закрыл. А Колька неожиданно отказался.

- Молодец! - и его похвалил Великий. - Тоже на это смелость нужна. Дурной риск нам ни к чему. Но я бы на твоем месте все-таки прошел испытание: надо знать, на что годен. Ну все - к делу. Значит, так: завтра разведка боем, обследовать подземелье и доложить о результатах. Теперь, что там у вас с попом?

Ребята в три голоса рассказывали историю этой уже ржавой, нудной вражды, которая тянулась только по инерции. Великий, выслушав их, возмутился:

- И вы прощаете ему? Не ожидал! Запомните на всю жизнь: никогда не прощать обид. Одному спустишь, другие всю жизнь плевать в тебя будут. Месть, только месть! Я вам помогу. Мы устроим ему праздник!

- Точно, - подхватил Мишка. - Нужно ему что-нибудь такое сотворить...

- Дом мы ему поджигать не будем и окна бить - тоже. Нужно придумать что-то интересное, загадочное. Припугнуть его, чтобы хорошо запомнил мушкетеров.

Кролик вскочил:

- Точно! Попугать его вечером или ночью. Он идет, а тут выскочить: "Руки вверх!" - и как заорать! Он и...

Великий посмотрел на него, прервал взглядом, усмехнулся: что с дурака взять!

- Одна мыслишка возникает. Он все за свои церковные сокровища дрожит, ночи не спит, ахает. Вот мы ему шило и вставим: вынесем что поценнее - я вам подскажу, и спрячем на недельку - пусть побегает. А потом вы все это будто разыщете и шерифу доставите. Вам - почет и слава, попу - шило, Андрюшке - гвоздь от начальства. Каждому свое.

- Точно! - опять врезался Кролик. - А в церкви черную маску оставим и записку: "Мстители!"

Мишка и Колька переглянулись и ничего не сказали.

Глава 6

Андрей перехватил Вовку еще до школы. Они отошли в сторону от дороги, присели на краю старой канавы, свесив ноги.

- Что, дядя Андрей, задание?

- Задание, Владимир. Очень важное и опасное. Не побоишься?

Вовка помотал головой, поправил сбившуюся от этого фуражку.

- Ты про подземный ход знаешь?

- Ага. Только не знаю, где он.

- Искал?

- Всем классом. А сейчас его Мишка Куманьков ищет.

- Вот такое и будет задание: снова, Вовка, надо искать. И поскорее. Раньше, чем Мишка. Он начинается где-то на кладбище, из какого-то крайнего склепа - больше я ничего не знаю. Выручай, Вовка. Одна надежда на тебя.

- Найду, дядя Андрей. Не сомневайся. - Вовка вскочил, сбросил ранец и, положив под куст, забросал его листвой. - Я готов.

- Э, нет, так не пойдет. После школы, Вовка, как уроки сделаешь, понял? Или я кого-нибудь другого буду просить.

- Ладно, - вздохнул покорно Вовка. - Не поручай больше никому. Сделаю после школы.

Андрей помог ему надеть ранец, легонько подшлепнул, чтобы быстрее бежал, и долго смотрел вслед...

...Едва Андрей вошел в свой кабинет, зазвонил телефон.

- Ратников, ты? Платонов говорит. Привет тебе. Ты про запрос свой не забыл? Или не нужно уже? Так вот, ответ я тебе официальный выслал. Похоже, твой Великий и впрямь велик в определенном смысле. По двум делам о хищении соцсобственности проходил свидетелем - зацепить его никак не удалось, умеет чужими руками управляться. Заметь особо: подозревается в спекуляции художественными ценностями и предметами старины. Платит алименты, лишался водительских прав за управление автотранспортом в состоянии алкогольного опьянения. В 1978 году посетил по турпутевке ряд капиталистических стран. Это основное, остальное прочтешь. Желаю успеха и... осторожности. Ты понял меня, Ратников?

Теперь подозрения Андрея обрели почти реальную почву. Оставалось ждать. Терпеливо, на пределе. Сейчас Андрей ничего не мог сделать. Что ему предъявить Великому? Какие обвинения? Вовлечение несовершеннолетних в пьянство, в азартные игры? В преступную деятельность? Пока что сложно. Но это "пока что" вот-вот может кончиться.

Андрей встал, в раздумье прошелся по комнате, остановился у окна.

По небу быстро бежали одно за одним пока еще серые облака. В "гнилом углу" - так старики называли тот край неба, где собиравшиеся тучи грозили, как правило, недельными дождями и разливами рек - они словно натыкались на стену, расползались, пытаясь обойти ее, по сторонам, поднимались вверх сколько могли, опускались все ниже и ниже. И вся эта беспокойная масса набухала громадным мешком, который все раздувался, рос, пыхтя; белое, синее и серое смешивалось, чернело на глазах. Деревья в панике суетливо и бесполезно стали размахивать голыми ветвями, будто хотели разогнать низкие, густые тучи. И вроде бы там, где доставали, им это удавалось клубились, кипели белые барашки. А выше все уже было черно до самой середины неба...

"Так, - подумал Андрей, - если зарядят дожди, то самое позднее через день-два ему придется удирать, иначе не проедет. Значит, ждать надо завтра в ночь. И в церковь, конечно, сам не пойдет, с ребятами он не зря возился".

Уже под утро, еще темно было, но потихоньку светало, Андрея разбудил лихорадочный стук в окно и рыдания тети Маруси. "Началось?" - подумал он, быстро одеваясь.

- Вовка пропал! Всю ночь прождала!

- Иди домой. Я сейчас.

Андрей побежал к Куманьковым, толкнул дверь сарая и взобрался по приставной, дрожащей под ногами лестнице на сеновал, где обычно до снега спал Мишка. Маруся домой не пошла - стояла в дверях сарая, хлюпала, сморкалась, но не шумела.

Андрей растолкал Мишку - по всему было видно, что заснул он совсем недавно, - что-то коротко спросил его. Мишка испуганно ответил и остался сидеть, кутаясь в ватное одеяло. Андрей спрыгнул вниз.

- Мужик твой дома?

- Дома.

- Пошли.

Петро ждал их на крыльце, завидев, выскочил за калитку и, спотыкаясь, побежал навстречу.

- Петро, у тебя фонарь был хороший, с аккумулятором, работает? быстро спросил Андрей. - Дай мне на пару дней.

Маруся опять заревела в голос, решила, что Андрей собирается Вовку так долго искать.

- Идите домой! Сейчас приведу Вовку, не бойтесь! - И побежал к церковному кладбищу, брызгая по лужам. И как ни волновался, как ни торопился - успел краем глаза заметить, что Мишка Куманьков шмыгнул в калитку Чашкиных, у которых квартировал Великий.

Андрей интуитивно выбежал именно к нужному склепу и из-за его ржавой решетки, запертой болтом, услышал Вовкин голос:

- Нашел, дядя Андрей! Нашел!

Андрей, срывая ногти, отвернул гайку, выдернул болт и подхватил на руки бросившегося к нему пацана.

- Что с тобой?

Волосы, карманы, манжеты, все складки Вовкиной формы были забиты, облеплены куриным пухом. Его, встретив неожиданно, можно было испугаться.

Андрей отряхнул, обдул его, поставил на ноги.

- Я не испугался, дядя Андрей, всю ночь проспал. Знаешь, как здорово было! Меня кто-то запер и ушел. Я затаился, а никто не идет, я и заснул.

- Ну, молодец, - улыбнулся Андрей, - а говорил - трусишка!

- Так я ведь задание выполнял, как же я мог бояться?

- Не замерз ночью?

- Не, там перина есть. А ноги только что промочил - туда-то я аккуратно прошел.

- Перину с собой, что ли, брал? - облегченно засмеялся Андрей. Предусмотрительный!

- Не, она уже там была. Это не моя.

- Вот что: подожди меня здесь минутку, ладно? Задвинь за мной болт, гайку наверни и спрячься. А как выйду - откроешь и сразу домой, мать с отцом с ума сходят.

Андрей спустился в склеп, увидел сдвинутый в сторону каменный саркофаг и дыру в полу рядом с ним. Он включил фонарь и пошел. Ход был местами почти завален, кое-где приходилось пробираться чуть не ползком, огибать ветхие подпорки. Скоро стало сыро, закапало, почти по колена стояла черная холодная вода. "Речка наверху" - понял Андрей.

Потом стало посуше, просторнее, можно было идти не сгибаясь. Андрей внимательно смотрел под ноги, осматривал своды, постукивал иногда легонько фонарем по стенам.

Вскоре ход кончился тупиком - глухим, заваленным камнями и гнилыми досками. Слева Андрей увидел вместительную нишу и в ней - два мешка, набитых перьями и пухом. На полу было много окурков, лежал пустая бутылка.

Он встал на камень, протянул руку вверх, пошарил там и отодвинул что-то вроде люка. Стало светло без фонаря, и прямо над головой раздался пронзительный петушиный крик. Андрей усмехнулся: "Ясно. Отсюда Дружок делал свои налеты на ферму. Молодец, ловко утроился. И ощипывал прямо здесь".

Больше ничего интересного Андрей не нашел и вернулся к дыре. В сторону церкви ход продолжался с десяток шагов и кончался кирпичной стеной.

Выбравшись, Андрей повел Вовку домой.

- Тебя там не видели?

- Кто, дядя Андрей?

- Кто запер.

- Не. Я затаился.

- А кто это был, не заметил?

- Не. Я зажмурился и рот зажал. Их трое было.

- Ну, спасибо тебе, Вовка. Я потом расскажу, как ты мне помог, и в школу сообщу, какой ты герой вырос.

Вечером Андрей зашел к партийному секретарю Виктору Алексеевичу, поговорил о чем-то с Богатыревым и направился к церкви.

Силантьев только что отпер двери, но входить не торопился - стоял на паперти, дышал свежим воздухом.

- Покажи мне свой объект, дедушка. Каморку свою тоже покажи.

Они вошли внутрь, осмотрелись. Андрей подошел к двери в каморку, подергал наружный засов, зашел внутрь, прикрыл за собой дверь, вышел.

- А зачем здесь засов?

- Да кто ж его знает? Всегда был.

- Вот что, дедушка. Ты сегодня спи покрепче, ладно? И храпи погромче. Храпи, что бы ни услышал.

- Как же так? Ну ладно, коли надо.

- Где тут еще дверь наружу есть, поменьше?

- А вона - в приделе. Пойдем, покажу.

- Оставь ее на ночь открытой, хорошо? Не забудешь?

Силантьев покивал головой, задумался, что все это значит, но спросить не решился.

Настала ночь. Андрей терпеливо сидел в уголочке, ждал, положив фонарь на колено, прислушиваясь к добротному, гулкому в тишине храпу Силантьева. Думал, правильно ли поступил, оставив открытой дверь - ему не хотелось, чтобы ребята попали в церковь "со взломом". Он и дежурил здесь, чтобы не допустить их до преступления.

Они пришли ближе к утру, все трое, как потом увидел Андрей, в масках. Вошли через дверь - догадались поискать вход попроще, чем решетки пилить или замки ломать.

Андрей подождал, пока они задвинули засов каморки, включил свой сильный фонарь и сказал спокойно:

- Здорово, ворюги.

Сначала они замерли. Потом Колька рванулся было назад, к выходу, но Андрей рявкнул каким-то железным голосом:

- Стоять! Руки! Лицом к стене!

Он нарочно так кричал, чтобы припугнуть их как следует, чтобы на всю жизнь запомнили этот окрик: "Стоять!"

Ребята послушно стали лицами к стене. Андрей грубо обыскал их, сорвал маски, разрешил повернуться.

- Дядя Андрей, - заныл Кролик, - ты нас не пугай. Мы...

- Я вам не дядя Андрей, - оборвал участковый. - Я для вас участковый инспектор, задержавший вас с поличным при попытке совершить кражу.

- Все равно ты нас не пугай, - проворчал Мишка. - Все равно нам ничего не будет. Мы просто шкоду хотели устроить Леньке. И несовершеннолетние еще.

- Это кто же вам удружил, кто вам такое вранье подготовил? Влепят вам по три годика, вот и выйдете оттуда совершеннолетними. - Андрей светил прямо в их испуганные лица, не жалел ребят для их же пользы. - Только тебя, Челюкан, мать - по своему здоровью - навряд ли дождется, и ты, Мишка, в плавание никогда уже не пойдешь - не примут тебя с судимостью в мореходку...

- Не грози, шериф, - перебил, отвечая за всех Колька. - Ничего нам не будет.

- Я тебе покажу - "шериф"! Нахватался! Дурачье, вас, как деток, обвели. Вы знаете, сколько стоит то, что вы красть собрались, - для себя или для вашего друга?

- Да ничего мы не хотели красть! Мы спрятать хотели, чтоб Ленька побегал. А потом - отдать...

- Где он вас ждет? - нетерпеливо оборвал его Андрей.

- Кто? Ленька?

- Не придуривайся! Где он вас ждет, ваш великий друг? Что ж сам-то сюда не полез? Может, знал - отсюда одна дорога: сперва на скамью, а потом на нары, а? Хороший у вас друг - верный, заботливый.

Андрей понимал, что говорит не очень убедительно, что надо бы собрать мысли и успокоиться, что криком ему многого не добиться, да времени совсем не было. Для себя он решил: все остальное потом, сейчас главное - Великого взять.

Но и ребята почувствовали его тревогу - дошло, видно, что опять участковый за них старается, а не против. И хотя еще по-мальчишески упрямились, но уже понимать начали, что большую беду он от них отводит.

- Мы, честное слово, не знали, - прошептал Мишка. - Только ты, дядя Андрей, не ищи его, не ходи к нему - он дерется здорово.

- И нож в стенку кидает, - добавил Кролик, шмыгая носом, готовый расплакаться. - И ружье у него.

- А что? - усмехнулся участковый, опуская фонарь. - Может, и правда, не ходить, а? Что он мне сделал? Что у меня украл? Вам, конечно, чуть жизни не покалечил. Ну и что? Зато себе красивую жизнь мог обеспечить. Где он?

- На развилке ждет.

- Идите по домам. И до утра носа не высовывать. А в девять ноль-ноль - ко мне. Ясно?

Ребята переглянулись. Не понравились Андрею эти переглядки...

Он вышел, хотел было вернуться, вспомнив, что не отпер Силантьева, но побоялся задержаться, махнул рукой и побежал напрямую, полем, через кустарник.

Великий нервничал, психовал. И не мог понять отчего. Все вроде проделано чисто, осторожно, с умом. И разведка была красивая, без следов обошлось. И каналы - будь здоров! - подготовлены, и нужные люди найдены не зря ведь за рубеж катался, такие денежки потратил. И пацанов, хоть времени мало было, хорошо сумел подобрать и обработать. Отсидят - совсем готовенькими будут. Да и дело, что говорить, того стоит. Ох, стоит! Довольно по краешку, озираясь, ходить, мелочовкой перебиваться. Брать так брать. Мусорок бы этот сопливый не вылез. Если что - добра не ждать. Два раза срывался, повезло - неглубоко копали. Теперь уж если ниточку потянут - не отвертеться и от старого...

Великий снова подошел к машине, повернулся, опять зашагал к селу. И увидел бегущего к нему участкового. Рванулся к машине, мгновенно выхватил и вскинул ружье.

- Не подходи, шериф! - А в голове запрыгали, задергались лихорадочные мысли: "Что? Как? Пронюхал? Ребят зашухарил? Ну и что? Шутка. Липа! Пацаны, если прижмет, расколются. Зелены - мало с ними работал. Ах, черт! Списочек. Шпаргалочка у них - что в первую очередь брать. Липа, липа! Оторваться? Далеко не уйти. Все, Великий, последний шанс сгорел! Ах, какое дело мусорок сорвал! Какой куш из-под носа, сволочь, вырвал! Все в сортир, в дерьмо! Сволочь! Сопляк! Свидетелей нет - несчастный случай. Поделом тебе, деревня неумытая. Умным жить не даешь - дураком подыхай!" - Стой, шериф!

Андрей бежал прямо, все быстрее и быстрее. На глазах росла черная дырка ствола. А свернуть нельзя, и нельзя метаться, пригнуться нельзя, а тем более остановиться - видел он: смотрят во все глаза вылетевшие из кустов ребята, замерли. Не должен Великий уйти героем, победителем. Не должен сильнее закона быть.

Андрей на бегу расстегнул кобуру, вырвал пистолет, толкнул пальцем флажок предохранителя.

- Стой! - крикнул от. - Бросай оружие!

Андрей бежал и смотрел не на ружье, а в глаза Великому: уловил, как они, прищуриваясь, стали сужаться, как остановился тупой беспощадный взгляд... Андрей чуть качнулся в сторону, замер на миг в этом положении спровоцировал выстрел, внутренне приказал: "Огонь!" - и упал на землю. Дернулось плечо Великого, рванулось из ствола длинное злое пламя. Андрей, еще падая, выбросил вперед руку с пистолетом и тоже выстрелил - не целясь, вверх, - вскочил и в два прыжка достал Великого. Тот успел перехватить ружье, взмахнул им как дубиной. Андрей пырнул под удар, обхватил Великого за ноги, под коленками, и, резко выпрямившись, бросил его через себя, назад. Тяжел был Великий - рухнул грузным мешком. Полежал, встал на четвереньки и медленно, очумело как-то полез в машину, смешно оттопыривая зад. Андрей дернул его за ворот, повернул и, взглянув в мутные злые глаза, с удовольствием защелкнул наручники.

С пригорка посыпались ребята. А из-за поворота бежали дружинники. Впереди всех скакал Вовка, дергая из кармана зацепившуюся рогатку, за ним согласно топали сапогами партийный секретарь и председатель Иван Макарович. Несколько парней даже колы осиновые по давно забытому обычаю прихватили и размахивали ими и почему-то кричали: "Ура!" "Как на упыря поднялись", - подумал Андрей, подбирая ружье.

Великий окончательно очухался и, увидев бегущих к ним колхозников, шмыгнул за спину Андрея и завизжал:

- Не смеете меня бить! Нельзя!

Сразу стало шумно и уже совсем светло. Подбежала и Маруся, схватила Вовку за руку, подшлепнула. Маленький Богатырев заглянул в машину, закричал:

- Иван Макарыч! Тут сейф ваш голубенький лежит! Во ловкач!

Иван Макарович немножко покраснел, потому что в крохотном стальном ящичке, кроме колхозной печати и чистых почетных грамот, были еще и пятнадцать рублей, заначенных им от супруги.

Андрей усадил Великого на заднее сиденье, между двумя дружинниками, отобрал у Вовки рогатку и сел за руль. Остальные пошли сзади, чуть ли не строем и не с песнями, положив колья на плечи, как винтовки. Богатырев шагал по обочине, высоко взмахивая руками, и в своей фуражке, которую подарил ему прежний участковый, был очень похож на бравого командира - росточком только не вышел.

Андрей вывел машину на дорогу, ведущую к селу. Было ощущение какой-то приятной пустоты и усталости, как после трудного, но хорошо сделанного дела. Но сильнее всего было то сложное чувство, которое он испытал (и уже никогда не забудет), видя, как дружно бежали на помощь ему люди. Было в этом чувстве и тепло, и благодарность, и даже немного гордости... Андрей притормозил, дождался, когда поравнялся с ним председатель, и приоткрыл дверцу - хотелось сказать что-то доброе, хорошее и значительное...

- Иван Макарыч, ты пошли кого-нибудь Силантьева отомкнуть. И пусть он дверь в приделе запрет, ладно?

- Ага, - сказал председатель и, ежась, поднял воротник. Потому что кончились чудесные дни золотой осени, пошли дожди, близилась зима. И новые заботы.