"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Гусев Валерий)Часть II НА ХРЕНА МНЕ ЭТО НУЖНО!..Поскольку Анчар объявил, что «обед будет на ужине», и забрал девочек помогать ему на кухне, а Мещерский плотно засел в кабинете, я без помех и грубого вмешательства в мои внутренние дела, вооружившись сигаретами, рюмкой, блокнотом, авторучкой АШ, кассетами и дневниковыми разработками Черного Монаха, продолжил свою аналитическую (красивое слово, да?) работу, тасуя факты как карты, когда раскладывается сложнозамысловатый пасьянс. И вот какая стала получаться картинка – из тузов, козырных шестерок, пиковых дам и джокеров, стало быть… Из досье на А.Мещерского: «Александр Мещерский (Князь) – крупный организатор в сфере теневой экономики. К следствию и суду не привлекался. Имеет три высших образования: гуманит., эконом, и юридич. (заочно). В совершенстве владеет фр. и англ. языками. В прошлом – журналист, спец. по проблемам социалистической экономики. В дальнейшем – организатор незаконных производств дефицитной продукции легкой промышленности; кооператор, нелегальный владелец отраслевых предприятий, вошедших в дальнейшем в т.н. «концерн» Бакса (см. досье). Талантливый аналитик, руководитель и организатор, в своих кругах оценивается как добросовестный партнер. Умен, решителен, находчив, смел. Окружение, контакты – исключительно деловые. Увлечения: антиквариат, живопись старых мастеров, иконография. Личная жизнь: сведений не имеется». Резюме Серого: «С момента рождения, по вековым семейным традициям, Мещерскому были уготованы на выбор три основных поприща: дипломатическое, военное, литературное. Он избрал криминальное. И весьма преуспел на нем. Выделить: 1. Во взаимоотношениях с партнерами по бизнесу Князь всегда отличался честностью и аккуратностью. Пользовался особым доверием и дружеским расположением Бакса, руководителя «концерна». 2. Богат. Создал прекрасную коллекцию предметов старины, картин старых мастеров, старинного оружия, икон. 3. Одинок. У него не было друзей – только партнеры и соучастники. Не было (до поры) любимых женщин – только разовые подружки. Не было семьи. Все его достояние оставалось невостребованным. Не хватало времени и чувств – все поглощала «работа». Словом, у него было все, но ничего не было…» На этом интересном месте мои раскладки прервал деликатный стук в дверь. Ногой. – Пойдем в зал, – позвал меня Анчар. – Сейчас будет полезное дело. А я чем занимаюсь?! Но пришлось отозваться. Анчар, в любимой кепке (он и спать теперь в ней будет, пока Женька не уедет), стоял за дверью, терпеливо держа в руках тяжелую бадейку с морским песком. Котенка, что ли, завели? Полезное дело… А я-то тут при чем? На горшок с песочком его сажать? – Пойдем, – Анчар мотнул головой – козырек кепки упал на нос. Но такую преграду он уже не смог одолеть. – Зачем? – Сейчас начало будет. Все увидишь. – И добавил жалобно: – Кепок мне поправь, сам плохо видеть стал. В гостиной он поставил бадейку на пол, в щедро освещенный солнцем угол, выпрямился и застыл, время от времени грозя орлиным взором хихикающим в креслах девчонкам. Двери кабинета торжественно распахнулись – на пороге появился Мещерский с амфорой в руках. (Жаль, Вита не догадалась грянуть какой-нибудь марш из какой-нибудь «Аиды».) Князь бережно воткнул амфору острым донышком в песок, сделал благоговейный шаг назад и, сложив руки на груди, восхищенно замер в созерцании. Очищенная злым Женькиным снадобьем от вековых наслоений, она действительно неплохо смотрелась. Особое очарование амфоре придавала сеть тончайших бороздок, проложенных на ее поверхности каким-то морским червем или моллюском. Они сливались в причудливый природный узор; издали казалось, будто древний сосуд кропотливо собран из многих тысяч кусочков. Женька отлепилась от кресла, подошла поближе, бесцеремонно заглянула в узкое горлышко, щелкнула языком, стрельнула глазом. Одобрила: – Хорошая пепельница получилась – аж фуфайка заворачивается. Можно два месяца из нее окурки не вытряхивать. Мещерский чуть не сел на пол, Вита хмыкнула в ладошку. Анчар убил Женьку взглядом и, пока она бессильно опускалась на пол, постарался исправить впечатление: – Нет. Неправильно сказала. Какой фуфайка? Этот великий кувшин на женщину похож. Без головы. И без… – У тебя все на женщину похоже, – вовремя оборвала его Женька. – Даже твоя кепка. Совершенно идиотская. – Откуда этот кепок? – Из Анчара пар пошел со свистом. – Ты разве не знаешь, кто его на самолете привез? Я не стал дожидаться результатов разборки и благоразумно укрылся в своей комнате. Тем и ограничилось мое участие в «полезном деле». Раскладывая свой «пасьянс», я не забывал каждый ровный час взглядывать на глупую пивную банку, заносчиво торчащую на камне, – как же, выше всех забралась. Она, дура, не знала, какую участь ей Серый уготовил. Но, с другой стороны, я на нее надеялся больше, чем на свет в окошке – очень уж не хотелось принять ночной сигнал. Как говаривал поручик Ржевский: «В темноте? В ледяную воду? Голой ж…? – ни за что!» Ни за какие жалкие мещерские грошики. Тем более что я отдаю их Монаху за почти верную службу. И ведь каким-то образом пришлось бы ему объяснять мое неожиданное появление в монастыре с черного хода (я не хотел, чтобы он узнал до поры о моем открытии)… Да, что-то я уже начал путаться – кому врать, кому лгать, кому всю правду сказать… А кому и ручку позолотить, позеленить, стало быть. Ладно, Серый, ври подряд – потом разберемся. История нас рассудит. На развалинах бытия. И вообще – мне все меньше нравился мой мудреный план. Нет, не так – он мне все больше не нравился. А если еще точнее: он все больше меня тревожил. Сети расставлены, замаскированы, рыбку я начал потихоньку в них загонять, осторожно так, чтоб не догадались, чтоб не спугнуть – ищи ее потом в зеленых глубинах. Да вот беда: все это так ненадежно, слишком много звеньев, порвется одно – всей цепи не бывать. И сначала уже не начнешь, поздно будет. Конец наступит… Впрочем, другого я все равно не придумаю, как ни старайся: Серый – он серый и есть. Ну нет альтернативы (вот словечко нравится, куда хочешь его ткни – везде приживется, везде в строку будет. Как консенсус)… Вошел Мещерский, с улыбкой на устах, утомленный положительными эмоциями, ласковым обаянием наших красоток, заботами преданного абрека. Нахально глядя в его голубые глаза, я перевернул с известной долей демонстрации (100%) исписанный лист. Мещерский не обратил на это внимания – не его заботка. Будет надо – разберутся. Найдется кому. Он сел в кресло, изящно расслабившись, вытянул ноги. Каждое движение – отработанный веками аристократизм. – Вы не засиживайтесь, Алекс. Скоро все будет готово. И Женечке без вас скучно. – Женечке не бывает скучно, – не согласился я. – И наоборот, справедливо – с ней не соскучишься. Я усмехнулся, он улыбнулся. Вот и вся между нами разница. – Вы правы. Знаете, в ее присутствии мне становится как-то спокойнее. И все проблемы кажутся такими пустяками… – Мирмульками, – уточнил я. – Хорошее словечко, – он засмеялся, как ребенок на новую игрушку. – Его не Женечка придумала? – Они, ваша светлость, они, как же-с! Они и не то еще могут. – Я включил диктофон на перемотку, бестактно давая понять, что его визит не совсем ко времени. – И насчет проблем – тоже верно. Евгения Семеновна всегда помогут их решить. Правда, тут же создадут новые, более сложные. Впрочем, вы в этом убедитесь, когда пойдете с ней в море. – Вы все время злой, Алекс. Почему?.. С волками выть, подумал я, но не сказал. – …Вы вообще кого-нибудь любите? – Родину, ваша светлость. И своих любимых женщин. Женьку в том числе. – Я немного смутился. Потому что до сих пор не мог взять с ним верного тона – он все больше мне нравился. Но пожалеть его, впустить в свое сердце ядовитую каплю сочувствия, согласиться с тем, что он – «чудный и милый» – был всего лишь роковой жертвой системы, я не мог… Дороги, которые мы выбираем, стало быть. – Надеюсь, вы не против выделить Женьке гостевую каюту на яхте? – Что вы говорите, Алекс, за честь и радость почту. – Сказано серьезно, если бы стоял, так наверняка ножкой бы шаркнул. – Вита так к ней привязалась. Без ума от Женечки. Тебе бы – все Вита. Вита задумалась, Вита ждет, Вита сказала, вздохнула… А мне важно, чтобы Женька была в безопасности (относительной, конечно, другой я обеспечить ей все равно не могу). Не думаю, чтобы яхту на абордаж взяли, ни к чему это, без смысла вовсе; хотя добыча славная, что и говорить. Но ведь тут и другая сторона – мне свой человек на яхте нужен, надежный, как Женька. А такой только один и есть на свете. – Яхта какое-нибудь вооружение имеет? Мещерский сделал свое классическое движение плечами. Понятно. – Можно купить и установить пулемет, – предложил он, подумав. – Не проблема. – Проблема, – возразил я. – Времени на это уже нет. Возьмите с собой свой пистолет. На всякий случай. Ракетница на борту есть? – Да, и две полные кассеты ракет. И противопожарное устройство. Им в крайнем случае можно воспользоваться. – Пеногон? Мещерский кивнул. С наивной гордостью. Мощное оружие, стало быть. Особенно против вертолета или управляемой торпеды. В дверь забарабанила – похоже каблуками – Евгения Семеновна. Моду взяли – ногами стучать, распустились. Мещерский встал. – Не задерживайтесь, Алекс. Дамы ждут. – Дамы всегда чего-то ждут, – пошло успокоил его я. – Когда будете выходить в море, покажите Женьке точку на акватории, где находится ваш любимый склад крабовых отходов. Как можно точнее. – Это еще зачем? – Он явно встревожился. Пойми-ка его. То сам под нос совал, то жадничает. – Не собираюсь я ваши отходы тралить, не бойтесь. Мне это для другого нужно. – И ответил на его требовательно-вопросительный взгляд: – Знаю, да не скажу. – Хотел бы я с вами подружиться, Алекс, – искренне вздохнул Мещерский, – но не получится. – Не получится, не надейтесь. У меня свои принципы: я относительно честный… – …Но абсолютно глупый, – он вздохнул еще круче, шагнул за порог и прикрыл за собой дверь. А вот и нет, так не бывает, подумал я и успокоился. …В какую-то пору пересеклись пути Мещерского и Арчила. И после этого они навсегда пошли одной дорогой. Ну, разумеется, Князь – по ее осевой, Анчар – по обочине. Была прекрасная майская ночь после яростно отгремевшей грозы. Влажно блестел промытый дождем асфальт. Листва деревьев искрилась, отражая каплями свет фонарей и светофоров. Чистый ночной воздух был романтичен, напоминал что-то далекое, грустно-хорошее, безвозвратно утерянное. И в то же время что-то обещал. Новенькое. Мещерский медленно ехал по городу – тогда он ездил еще один: мелкой шпаны не боялся, а крупная боялась его. Город спал. Но, как водится, ночь отворила тайные двери для тайных дел. На одной улице он увидел брошенные в беспорядке на проезжей части и тротуаре легковые машины с распахнутыми в спешке дверцами. Увидел прижавшегося спиной к витрине одинокого человека, окруженного другими людьми, напряженно и жестко готовившихся к нападению. Человек был без оружия, более того – одной рукой поддерживал другую, видимо, раненую. Мещерский не задавал себе вопросов: что за люди, что происходит, не стал разбираться в ситуации – оценил ее мгновенно и однозначно: пятеро на одного, беспомощного. И он не мог не вмешаться, иначе не был бы Князем. Он врубил дальний свет, сигнал и, резко газанув, кинул машину в стаю. Двое отлетели от ее левого борта, остальные успели отскочить. Одинокий человек грузно ввалился в распахнутую вовремя дверцу. Снова – по газам. Дверца послушно захлопнулась от рывка, истерично взвизгнула и задымилась резина. Вслед раздались поспешные выстрелы. Стреляли плохо: только одна пуля пробила оба стекла – заднее и ветровое. Мещерский свернул в первый же переулок, во второй, третий, направо, налево, снова направо и направо – и расчетливо вернулся на место происшествия. Оно было пусто – погоня ушла по следу и потеряла след. Он загнал машину в темный двор, остановился у детской песочницы, включил свет в салоне. Человек (молодой, но с седыми волосами и большим носом) сидел чуть согнувшись, придерживая на весу левую руку, стараясь не запачкать кровью чехол сиденья. – Спасибо, – глухо сказал он. – Ты настоящий мужчина. Ни о чем не спросил. Только сделал, – он попытался открыть дверцу. – Теперь я пошел. – Подожди. Мещерский достал из бардачка охотничий нож, вспорол рукав его куртки, отрезал рукав рубашки, осмотрел рану. – Похоже, через мякоть прошла, – перевязал, выключил свет, включил двигатель. – Поедем ко мне. Врача тебе вызову. – Нельзя врача, – отказался Анчар. – Свой человек, – успокоил его Мещерский. – Я куплю тебе новые стекла… – И за постой заплатишь, – сказал Мещерский, чтобы он улыбнулся. – И за лечение. Болит рука? – Здесь болит, – Анчар показал на сердце. – Еще на двух человек будет болеть. Потом пройдет. Мещерский не совсем его понял, но расспрашивать не стал. С этой минуты они не расставались… На ближнюю дачу Мещерский вызвал Макарова, тот осмотрел рану, прочистил ее, вновь перевязал и сказал, что через неделю джигит сможет снова сесть на коня. – Зачем так говоришь – через неделю? Меня, что – в… седло ранили, да? Однако именно через неделю джигит ненадолго исчез, вернулся в ночь – со стеклами для машины и с допотопным карабином, ложа которого хвалилась пятью боевыми зарубками. – У кого ты их снял? – спросил Мещерский про стекла. – Зачем снял? Он сам снял. И мне отдал. Сказал: извини. – Кто – ты? – Сначала он. Потом я. Он вежливый человек. Особенно ночью, подумал Мещерский, под дулом карабина. Тут особо не похамишь. Стекла, правда, не понадобились. К тому времени Мещерский сменил не только стекла, но и саму машину. Анчара это не смутило. Он продал стекла (возможно, тому же, у кого их забрал) и купил Мещерскому прекрасный кавказский кинжал в его коллекцию… Анчар прижился у Мещерского. Как собака, которая наконец-то нашла, кому она может отдать свою верность. Он принял на себя заботы об охране хозяина и его имущества, взял на себя и все хозяйство. Под его умелыми, трудолюбивыми руками, одинаково хорошо владеющими ружьем, кинжалом и заступом, имения Мещерского приобрели цветущий вид. Городская квартира стала настоящим домом, где комфорт и уют не мешали друг другу. Великолепная кавказская кухня вытеснила все заграничные суррогаты. Прибирая в комнатах, намывая машину, высаживая розовые кусты, Анчар домовито напевал свою любимую арию про аэродром. Видя такое старание, Мещерский предложил Анчару жалованье. – Зачем обижаешь? – был ясный ответ. – Ты мне спас жизнь. Теперь я должен тебя спасти. Когда надо. А пока рядом побуду. Пожалуй, это был первый бескорыстно близкий Мещерскому человек. И это оставило след в его душе. Который, кстати, так и не зажил до появления Виты. Второго бескорыстно близкого человека… – Серый! – истошно завопило за дверью. Я рывком распахнул дверь, Женька упала мне на грудь. – Что ты орешь? – успокоился я. – Я соскучилась. У тебя посижу. – Посиди. Только молча и без рук. – Трудишься? – Молча и без рук, – строго напомнил я. Она повалилась на кровать, забросила руки за голову, задумчиво уставилась в потолок. – Что я придумала, Серый! Мы с тобой поженимся. Дом построим. Тостер купим. И ну ее на хрен, эту правоохранительную деятельность, а? Она еще долго фантазировала, но я не прислушивался. Понял только одно: дом будет просторный, комнаты большие – много воздуха и света – и никакой мебели, кроме тостера. – И на хрена нам этот тостер, – подвела Женька черту. – Пусть будут только свет и воздух. И любовь. Она протянула ко мне руки и так глубоко посмотрела в глаза, что мне стало стыдно. Действительно, на хрена нам этот тостер. Пусть будут воздух и свет. И немного любви… …Во! Самое время – резкий щелчок за окном, короткая тишина (банка еще в воздухе) и дребезжание пустой жести по камням. И бедная, стало быть, и вредная. – Иди, веселись, – вздохнув, сказал я Женьке. – И постарайся, чтобы они не искали меня до возвращения. – И выпрыгнул в окно. Как любовник от мужа. …Засады я не боялся: Монаху уже верил. А вот почему – пока не скажу. Он ждал меня у сводчатого входа в монастырь. Протянул руку, помог Серому не потерять достоинства при переходе через бездонную трещину. Для порядка я прошелся всей галереей, заглянул в соседние кельи – женщиной там не пахло; водная гладь тоже была спокойной, непотревоженной. В келье Монаха заколок и губной помады не обнаружил. – Докладывай, святой отец, – сказал я, разглядывая пепельницу, полную чужих окурков. – Только что был человек от Боксера. План твой проходит. Завтра ждут от меня ракету для катера и сигнала по рации в центр. Во как! Не жулики, а стало быть, внешняя разведка. Шпионы с холода. – Тебя уберут в море, – продолжил он. – Под водой. И в пещере твой труп спрячут. – А грузина? – Грузин будет спать. До полудня. – Что с яхтой решили? – Этого не знаю. Спросить побоялся. Но под контролем будут держать. – Кроме тебя, кто-то подстраховывать будет? – Отсюда – нет. Только с моря. – Специалист этот – откуда свалится? – На машине приедет. Мои действия какие? – У тебя свое начальство есть… – Вредный ты мужик, Серый. – Это еще что! Вот узнаешь меня поближе – ахнешь! – Я помолчал, отделяя паузой его доклад от моих последующих приказаний. – Стало быть, так: делай все, что тебе положено, только не подстрели меня в азарте. Не люблю я этого… Возможно, на вилле будет большой шум. Как он уймется, как гости разъедутся, спустишься ко мне, получишь инструкции. – Не боишься заварушки? – А ты? – Я рад, – сказал он, подумав. – За себя. – И я рад, – сказал я, вставая. – Тоже за тебя. Монашке своей передашь, чтобы меня не боялась. Скажешь: Серый Чуню помнит. – Что? Как? – Закрой рот. Желудок застудишь. – Не принял я его удивления. – Не провожай меня. Я все-таки не хотел исключать, что Монаху в келью подсадят еще одного умельца, для верности. Скорее всего снайпера. Да и в целом все должно быть с моей стороны безупречно натурально. Раз уж Серого убьют, значит, и нет его. На время, стало быть. Мой козырь. Причем не шестерочка мелкая, а вроде короля. Ну уж никак семерки не ниже. Вернулся я тем же путем – в окошко, шкодливым любовником. Благополучно. Тем более что вся компания умелась купаться, и, судя по тому, как тяжело плескались в берег волны, Анчара тоже в море затащили, утопят еще джигита – так его «кепок» и поплывет. На родину, в Турцию. Наверняка Женька сработала. Нет, точно, если мы с ней и на этот раз вывернемся (что вряд ли), жениться – не знаю, а тостер ей куплю. С мещерских денег. Раз уже ей ожерелье козлиное не пришлось… И я снова сел за стол. Арчил Мамаладзе (Анчар). Родился в простой трудовой, крестьянской, что ли, семье, в горном селении. Рано остался без родителей, с малой сестренкой на руках. Сестра училась в городе. Арчи справлял хозяйство – виноградник, кукуруза, несколько барашков, коза и куры. Горные кручи, шумящая по камням речка, охота в горах. Он гордился своим древним родом – воинов и земледельцев. Он гордился юной красавицей сестрой. Будто был ее отцом, а не братом. И берег ее. Ради нее он трудился, ради нее он жил. Но уже расползалась из городов грязная скверна. Отравляла ядовитым облаком древнюю землю, освященную трудом и праведными битвами. Заражала молодежь. Все становилось иным – одежда, нравы, музыка и песни, мысли и чувства. Уважение к старшим сменялось небрежением и насмешкой. Над мудростью отцов издевались, их снисходительно учили жить на чужой манер. Дети стали забывать обычаи предков, внуки грубили старикам. Презрительно смеялись над горем ближнего, не радовались его счастью. Искали в жизни иных дорог, легких своей дозволенной подлостью… «Рядом Сосед жил. Очень богатый. Самый богатый в селе. Дом большой. И в доме все было. Три машины. Три сына. Приехали из города отдыхать. Отец рад был. Еще не знал, что на большое горе приехали. Все село стало гостем. Столы накрыли во дворе под чинарами. Хорошие тосты говорили Соседу и его детям. И друзьям его детей. Пели песни и танцевали танцы. Потом старшие пошли спать. Молодые остались на свои песни и пляски. И Сулико осталась с ними. Будь проклята эта ночь…» Долго ревела над селом чужая в горах музыка. Долго шумела пьяная молодежь. А потом случилось страшное. Их было семеро, молодых людей. Не людей, конечно, но как их назвать? Нет такого слова на земле. Утром дети Соседа и их друзья из города (за здоровье и счастье которых от сердца поднимались полные бокалы) умчались на своих машинах вниз. Они были уверены, что бедная девушка, у которой на свете – только брат, скроет свой позор. Анчар укрыл буркой бившуюся в истерике Сулико и пришел к большому дому Соседа. Остановился в воротах, не вошел во двор. Постаревший Сосед вышел на крыльцо. Стоял, сгорбившись. Ждал. Анчар поднял руку. – Не делай этого, – глухо попросил Сосед. – Ради моих седых волос. Ради спокойной кончины. – Это было в твоем доме, – глухо возразил поседевший мальчишка Анчар. – Так пусть на крыльце твоего дома вырастет трава. Это были твои дети. Так пусть на твою могилу приходят только собаки и свиньи. Сосед уронил голову на грудь и молча вернулся в дом. «Это самые страшные проклятия у нас. Это значит, что в его дом больше никто и никогда не войдет, чтобы разделить с хозяином радость и скорбь, хлеб и кров. И могила его будет заброшена и забыта даже самыми близкими людьми. Так, да». Вечером дом загорелся. То ли не выдержав того, что в нем случилось, и позора праведного проклятия; то ли не выдержал сам хозяин. Анчар дом не поджигал. Он достал из сундука дедов карабин, бурку и горсть патронов и сел в засаду. В самом подходящем месте дороги. Там, где она делала самый крутой поворот над самой глубокой пропастью. Ведь патронов у него было мало. Он ждал три дня. И три ночи. Почти без пищи. Была только вода в баклажке. Бурка укрывала его днем от солнца, ночью спасала от холода… – В милицию не заявил? – Они очень богатые были, какая, слушай, милиция… Дождался. В машине ехали трое – сыновья Соседа, торопились, видимо, знали уже и о своей беде. Спешили разделаться с Анчаром. Он выстрелил вовремя и точно: машина еще шла по прямой перед поворотом, а пуля вошла водителю в лоб. Сбив несколько белых столбиков, машина исчезла в пропасти. Не скоро донеслись со дна ее удар и взрыв, не сразу поднялось из пропасти черное облако. Анчар аккуратно сделал на прикладе карабина глубокие зарубки охотничьим ножом, вернулся домой, собрал в корзину припасы и скрылся в горах – оставались еще четверо… – А сестра? – Сулико не пережила позора, зачахла. И утонула в реке. Сама. Поэтому я эту песню больше не пою. Вот с Женечкой пел. Она очень на сестру похожа. Только глаза и волосы разные. По цвету. У Сулико – как ночь. У Женечки – как утро. Я пел и плакал. Но никто не видел. Я внутри плакал… (Господи, а я его к Женьке ревновал!). «Я могилку милой искал…» – У моей Сулико нет могилки. Люди видели, как ее понесла река, но не нашли. Ты не знаешь, как страшно, когда некуда прийти помянуть… И сказать: «Спи, моя девочка. Все, кто тебя обидел, ушли на тот свет. Там их еще накажет Бог». …Никто из четверых оставшихся не рискнул сунуться в горы. Анчара объявили в розыск. Как убийцу и поджигателя. Прочесывали горный лес, проверили все известные пещеры, кружили над горами на вертолете. И напрасно, Анчара уже не было в горах, он уже был в городе. Там он и взял еще двоих. С хитростью и терпением барса. Он выследил их на дискотеке. Эта прежняя открытая танцплощадка находилась разве что не на центральной площади, окруженная громадными ореховыми деревьями. Анчар взял билет на поезд (причем на тот, что шел на юг, а не на север) и глубокой ночью забрался на самый большой и густой орех, затаился в его надежной листве, повесив рядом карабин. Остаток ночи и почти весь день он проспал, а как зажглись огни и загремела музыка, стал ждать. В шуме веселья никто не услышал выстрелов. Только двое парней – сперва один, за ним другой, – будто поскользнувшись, грохнулись на пол, продолжая дрыгать ногами. Танцующие, еще не поняв, что случилось, расступились со смехом и шутками. Потом раздался девичий визг, и постепенно, не сразу завяла и смолкла музыка. Приехала «скорая». Милиция. Анчар, снова повесив карабин на сучок, холодными глазами наблюдал за их действиями. Он был уверен: никому не придет в голову искать его здесь, совсем рядом. «Скорая» уехала сразу. Милиция несколько позже. Опять же в глухую ночь, перед рассветом, когда совсем затих напуганный город, Анчар спустился с дерева, разобрал карабин, замотал его в куртку и уложил на дно корзинки, которую оставлял в кустах. Сверху положил фляжку, фрукты, сыр и зелень на дорогу и сел в поезд: он уже знал, что двое его последних кровников уехали в Москву. Милиция почему-то была уверена, что Анчар сразу кинется по следу, и проверяла в основном транспорт северного направления… В Москве ему пришлось трудно. Он разыскал земляков, пожилых людей, попросил помощи. Его устроили с жильем, дали легкую работу. Анчар рыскал по громадному чужому городу в тревоге и страхе. Он боялся многого: боялся, что его задержат прежде, чем он отомстит, боялся, что его кровные враги успеют погибнуть в уличной драке или под колесами трамвая, боялся, что они вдруг умрут своей смертью… Ночью его схватили двое, неожиданно выскочившие из темного подъезда. Одного Анчар свалил кулаком, от другого вырвался. Тот выстрелил ему вслед, а навстречу уже мчались машины. Кто были эти люди, Анчар так и не узнал. То ли розыскники, то ли нанятые теми двумя убийцы, но он узнал в ту ночь Мещерского. – Плохо, что ты не любишь его, – говорил он мне. – Князь очень настоящий мужчина. Самый честный… Ну это, положим… – …Самый смелый. У него сердце, как у орла. Анчар не лакей ему. Анчар – его джигит. Мещерский по своим каналам помог своему джигиту разыскать оставшихся двоих, предложил людей для их ликвидации. Анчар, естественно, отказался и довел дело до конца, украсив карабин шестой и седьмой зарубками. По аэродрому, по аэродрому… Позже Князь сумел загасить усилия розыска в направлении Анчара, и тот перешел к мирной жизни, мечтая, чтобы Судьба предоставила ему случай принять на себя удар, направленный в Мещерского. Ну это сколько хочешь, недолго теперь ждать. Резюме Серого: «Мамаладзе никакого отношения к конверту не имел, не имеет и не будет иметь. С Князем пойдет до конца». – – – – – – Официального материала на Виту Боровскую у меня не было. Но кое-что удалось раздобыть Женьке, кое-что я выудил во время вечерних бесед у камина, кое-что нахально подслушал (не каюсь, для их же пользы собирал) из ее разговоров с Князем. Резюмирую: «Красивая, образованная, воспитанная и одинокая девушка не могла в наше время остаться невостребованной алчными силами, поднявшимися на мутных волнах всеобщей демократизации и криминализации страны. Обществу потребовались в огромном количестве (для т.н. офисов, шоу-бизнеса и др. форм обслуживания новых хозяев жизни) юные длинноногие тела со знанием языков и хорошими манерами. Причем последнее качество требовалось проявлять в самом широком диапазоне: от умения вести беседы с клиентами за столом переговоров до удовлетворения любых их желаний в постели, на уровне евростандартов. Правда, начиналась ее «карьера» более-менее пристойно: с должности секретаря-референта заманчивой совместной фирмы. Приличное жалованье в «зеленых», дотация на «представительские», прекрасно оборудованное рабочее место, необременительные обязанности. За исключением одной, традиционной во взаимоотношениях начальника и секретарши. Что с непосредственностью дворового кобеля глава фирмы дал понять Вите уже на третий день ее службы. И было бы странно, если бы он этого не сделал. Отступать было некуда («Дашь? Не дашь? Выкатывайся!»), и эту обязанность пришлось исполнить прямо на рабочем месте в середине рабочего дня. Постепенно к интимным обязанностям по отношению к шефу добавились аналогичные услуги клиентам и деловым партнерам фирмы. Что тоже происходило естественным путем, без излишних лирических эмоций и «китайских церемоний» со стороны заинтересованных лиц, по примитивной, однообразной схеме: расширенное совещание в офисе, а чаще всего – очередная презентация, которую Вита покидала в обществе нужного клиента по конкретному указанию шефа. Двухсменная, стало быть, работа: днем – в своей конторе, ночью – в чужой постели. К слову сказать, все прежнее воспитание Виты нашло в этой области свое применение, в какой-то мере повысило ее статус. Особенно среди иностранцев, понимающих толк в том, что есть «руськи бабионки». Вита могла легко потрепаться на инглише и френче; могла хорошенько погонять иного коммерсанта на корте, мелькая белыми трусиками из-под белой юбочки; поплескаться с ним в бассейне – попробуй догони; могла по требованию веселого общества сплясать на столе (скажем так: босиком), ну а ее спортивная фигура в постели – тоже атрибут далеко не лишний в личной жизни бизнесмена. Особенно под занавес насыщенного делового дня. А то и в обеденный перерыв. Тоже не слабо. Так она и трудилась. Меняла фирмы (в ту пору они выскакивали, как поганки после дождя, и так же мгновенно исчезали – какая незаконно обогатившись, какая законно развалившись), меняла непосредственных начальников и временных хозяев. И не было им числа, этим негодяям. (Да пройдут их дочери и сестры тем же путем, прости меня, Господи.) Время было сложное. Новая экономика активно сплеталась со старым криминалом. Пошел процесс отмывания денег, накопления (награбления) первичного капитала. И многое число фирм, АО, ТОО, ООО, СП и пр. занималось совсем не той деятельностью, которая декларировалась в их учредительных документах. Криминал выходил из подполья на легальное положение. Благо условия для этого были созданы идеальные. Криминал устанавливал свои законы, свою мораль, свои принципы. Создал свой мир – мир, где торжествовали деньги и сила, невежество и подлость, ложь и страх. Где женщине было отведено вполне определенное место, конкретная биологическая роль. В этом мире Вита существовала как в дурном сне, в кошмаре. Страшно, омерзительно, но ведь пройдет, ведь что-то ее разбудит, и она вздохнет с облегчением: Боже, все это только снилось, все это навсегда позади и скоро забудется! (Не все ли мы так же живем? Зажмурясь, уткнувшись в подушку: вот утро настанет – и вновь кругом светло и чисто. И все кошмары – позади.) А в настоящих снах Вита все еще летала. Тяжело, задыхаясь от напряжения, но летала. И только раз она приоткрыла глаза, освежила душу чистым вдохом – когда повстречала Мещерского. Он случайно, бездумно воспользовался ею среди своих трудов, но сделал это так нежно, ласково и бережно, будто давно, сильно и преданно любил ее. И Вите вдруг показалось, что на свете есть нормальные люди, которые могут уважать женскую душу и не оскорблять женское тело. Ее прекрасная улыбка (правда, это случилось позже), как сказочный цветок посреди зловонного болота, улыбка, которая никому доселе не предназначалась и не принадлежала, нашла своего подлинного хозяина – так же, как и собачья преданность Анчара… …Все это очень мило, даже трогательно. Но Вита, так же как и Анчар, вряд ли имеет какое-то отношение к загадочному конверту. Разве что самое косвенное. Об этом – подумать: реальным это отношение может быть только своим возможным влиянием на принятие Мещерским какого-то важного в этом смысле решения. Отношения с Витой могли толкнуть его, например, на яростную месть. Вы издевались над бедной девочкой, так и я вам устрою балет на сковородке. По-детски звучит? Возможно. Но кто знает, что сейчас творится в душе Мещерского? Вот именно. Надо, надо об этом подумать. И не завтра, а сейчас. Я твердо знал, точнее, я был в этом уверен: Мещерский прекрасно помнит о конверте. И он ни за что не отдаст его Баксу. Даже если тот подвесит рядышком за волосы Серого и Анчара и раздует под их голыми пятками жаркие угли в каменном мангале. Мы будем орать до вылупления глаз, а Мещерский будет упрямо хмуриться и качать головой, пожимать плечами. Ему будет жалко нас. Но он благословит нас на подвиг. Во имя чего? Уж он-то знает. Но не скажет. Однако у Серого такая профессия: узнавать то, что не хотят сказать добром… Все, хватит, перерыв. Рекламная пауза. На вилле дураков. Я вошел в гостиную, остолбенел в дверях. Моя нижняя челюсть не то чтобы отвисла, она прямо-таки сорвалась вниз, едва не пробив мне грудную клетку. Гостиная сияла светом. Разным. Но больше всего от зажженных повсюду свечей – на стенах, на накрытом столе, на рояле, в потолочной люстре. И свечей не какого-то кислого стеарина, а «воска ярого», который прихотливо-задумчиво стекал горячими янтарными каплями, похожими на слезы тихой радости, теплых воспоминаний о давно минувшем. Свечей было так много, свет их был так ярок, что казалось, от его жара плавилась и теряла формы вся подлинная бронза и сусальная позолота всех этих подсвечников – шандалов, кенкетов, канделябров (во набрался Серый терминов). Но это еще что. У большого окна светилась живописная группа. Мещерский беседовал с дамами. Князь был в ослепительной фрачной паре. Фрак сидел на нем, как на дирижере филармонии. Дамы были в настоящих старинных бальных платьях (голые стройные шейки, голые плечи, почти обнаженные груди) и в драгоценностях. Я всегда наивно полагал (Серый, он серый и есть), что чем меньше на женщине лишнего, тем больше выигрывает в подаче ее красота. К тому же думал и так: некрасивую женщину не украсят даже бриллианты (скорее, наоборот, подчеркнут ее недостатки), а вот воспринимать во всей полноте и очаровании женскую красоту они только помешают. Как упавшая на розу жухлая листва с соседнего дерева. Я ошибался, стало быть. Тут дело обстояло иначе. Наши дамы блистали своей красотой в достойной ее оправе. Что и говорить, если со вкусом подобрана дорогая рама, творение мастера приобретает новые достоинства, играет новыми красками. Но больше всех в гостиной сиял (тоже в оправе) наш славный джигит. Торжественным столбом торчал в кухонных дверях Анчар великолепный: нависший над носом и усами «кепок», белый пиджак с черными пуговицами (разного фасона и размера), красные брюки. Через сгиб руки перекинута салфетка, на боку – шашка в ножнах. Принарядился абрек. Не отстал от хозяина. Правда, все это великолепие несколько компрометировал незначительный непорядок с «молнией» на брюках. Но Анчар то ли забыл об этом, то ли не смущался такой малостью и гордо наслаждался своим парадным «мундиром» и бравой выправкой. А из расстегнутых брюк с наивной наглостью торчал уголок рубашки… Мещерский любезно кивнул мне. Дамы чуть наклонили в знак приветствия свои прелестные головки с собранными наверх волосами, украшенными сверкающими камешками и нитями жемчуга. Анчар свирепо кашлянул и отстегал горячими от возмущения взорами мои босые ноги и драные шорты из обрезанных джинсов. Мне даже показалось, что они задымились, я даже почесался. Машинально. В том месте, где особо жгло. Женька, рыжая стерва, подхватила Анчарову подачу, поднесла к глазам лорнет, который доселе безобидно висел на ее руке на розовой ленточке. – Вы бы, Алексей Дмитриевич, – сухо уронила она, надменно лорнируя мою жалкую босую фигуру, – вы хотя бы к столу в штанах выходили. И в обуви. Стыдно за вас. Так приличные господа не поступают. – Будто она еще не пронюхала, что мои джинсы и кроссовки терпеливо ждут меня в маленькой пещерке на берегу. Обидела она меня. – Простите, Эжени, – великодушно вмешался Мещерский, – но я осмелюсь вступиться за моего приятеля – «давно он не был в свете». – И направился, поклонившись дамам, ко мне – уверенно, изысканно, непринужденно, – дружески взял меня под руку. – Не конфузьтесь, мистер Грей, в моем кабинете вы найдете приготовленный для вас вполне приличный смокинг. Сделайте эту любезность для наших дам… Так… Как же мне психовозку-то вызвать, а? Или к Монаху удрать. Во всяком случае, не надо перечить им, не надо показывать, что я их умнее. А то еще уши откусят. И пятки босые погрызут. Я послушно переоделся. Впорхнула Женька, что-то шепнув на пороге Анчару. – О! Тебе идет, – сказала она. – На шулера похож. Пойдем, я тебя представлю обществу. Князь дает перед отплытием прощальный бал. – Больше на консилиум в психушке похоже, – буркнул я, вкалывая в тугие манжеты запонки. – Компьютер видишь? Женька навела на него свой лорнет. – Ну и что? – Войти в него сможешь? – А то нет! Женька куда хошь без мыла влезет. – И вопросительно уточнила: – Если очень надо, конечно! – Сдается мне, что давно уже нет никакого конверта… – Но информация осталась? – В целом – да, а в общем – нет. Возможно, Князь, если не уничтожил ее, переложил в другое место. В компьютер, например. – Влезу. Пароль для входа прост. Как солнце на рассвете, да? Либо Вита, либо Жизнь, либо Любовь. Скажешь – нет? Но только надо, чтобы мне не мешали. – Я создам тебе условия. Если удастся снять информацию, сделаешь распечатку. В одном экземпляре. – Когда это нужно сделать? Сегодня? – Как только вернетесь. Потому что я не рассчитываю на особый эффект от предстоящего вторжения. И они ни хрена не найдут, и я из этого визитера мало что выдавлю. – Ты думаешь? – Вряд ли этот человек посвящен в дело глубже меня. Ему поставили узкую задачу: черный конверт размером с писчий лист – и все. Что-то, конечно, я из него выбью, но, по правде, больше рассчитываю на переговоры с Боксером. – Ты с ума сошел! – взвизгнула Женька светским тоном. – Он не отпустит тебя ни живым, ни здоровым. – Поторгуемся. У меня две надежды есть. Первая, что он посговорчивее станет, когда узнает, что я не только жив, но и его человека взял и кое-какую информацию с него наверняка снял. А вторая – я ему свои услуги предложу, в обход Мещерского… – А это как? – не поняла Женька. – Подлость хочешь сделать? – Вроде как условия поставлю для мирного решения вопроса: я тебе – конверт, ты от нас – отвянь. – Дураков ищешь? – Что их искать? – вздохнул я. – Полна дача. И Серый в том числе. – Кроме меня, – поспешила заверить Женька. – Пойдем. У тебя все? – Остальные инструкции – завтра, на берегу. С прощальным, гудком парохода. Чтоб не передумала. Анчар растворил перед нами двери и, как мажордом жезлом, стукнул в пол ножнами, величественно провозгласил (Женька подучила) на южноамериканском плантаторском диалекте: – Маса и миса Грей. – Он покосился сверху на Женьку, смерил ее взглядом и ехидно поправился: – Миска Грей. – Ширинку застегни, простудишься, – шепотом отомстил я за свои унижения, обходя Анчара под руку с Женькой. – Стыд какой, распустился. Дамы кругом. – Пряжка сломался на «молнии», – тоже шепотом смущенно поделился Анчар. – Очень заметно, да? Сейчас булавок найду. – Ты поосторожнее, с булавкой-то, – обернувшись, заботливо посоветовала Женька. – Не уколись. Анчар конфузливо хмыкнул в кулак. – Мы решили сходить для начала на Андреевскую банку, – сказал мне Мещерский, протягивая коктейль. – Не возражаете? Там не глубоко и великолепное дно – сплошные заросли. – Ну и что? Вы в них спрячетесь? Пожатие плеч в адрес неразумного ребенка, снисходительное пояснение: – В эту пору там кормится малек. И привлекает прекрасную рыбу под названием лаврак. Вежливо подождал реакции – всплеска рук и восторженного визга вроде: не может быть, что вы говорите! Не дождался. – Местные называют его белорыбицей. До десяти килограммов, светло-золотой, упорный в борьбе. Добыть его – редкая удача. – Доброй охоты, – вздохнул я. И было подумал: где он живет, в каком мире, но тут же укорил себя – почти уже в мире ином. Потому он и плюнул на все конверты и опасности. Потому и торопится, стоя на пороге, взять последнее, что еще предлагает ему мир этот. Мир, где Вита, Анчар и море. Похоже, все они здесь сдвинулись в какое-то иное измерение, не найдя себя в мире реальном. Не попали туда, где им было отведено место. Ну не в своем времени родились. Не в своем качестве. Потому, видно, так трагически разорвались и сплелись их судьбы. Ведь тому же абреку Анчару было скорее всего суждено ухаживать, напевая в усы, за виноградной лозой, радовать друзей своим прекрасным вином, а по большим праздникам, безлунной ночью, разбойничать на горных тропах, угонять чужие табуны, похищать длиннокосых чернооких красавиц. А Вите? Не ей ли судьба – за клавесином при свечах или за пяльцами у заснеженного окошка поджидать своего возлюбленного из далекого похода? Ну да эта болезнь тоже общая. Говорилось уже… За столом я был плохим собеседником. Устал. Да и голова была занята. Кажется, начал понимать, в каком углу темной комнаты затаилась кошка, которой там нет. Я старался поменьше пить и есть. Мне еще предстояла работа в ночь. И очень сложные следующие сутки. И следующие за ними – тоже. И, может быть, еще не одни… Если повезет. И еще я знал: будет момент, когда я очень пожалею, что не встал среди застолья, не бросил на одно плечо сумку, на другое Женьку и не ушел отсюда подальше. Не оглядываясь. Пока не поздно. Да вот, стало быть, уже давно поздно… Мещерский, с сигарой в зубах, сел к роялю. Вита с Женькой, обнявшись, стали в его «излучине», похожие на два цветка. Впрочем, плохая цифра для цветов – четная. На что же они были похожи? Больше всего, пожалуй, на молодых, красивых и счастливых женщин. На первый взгляд, по крайней мере. Мещерский полистал, щурясь от синего дыма сигары, тетрадь с нотами, положил пальцы на клавиши. Сейчас девушки ис – полнят дуэтом «романс любимый Лизы». Или Женька срамную частушку выдаст. Не выдала. Напротив – они очень миленько прощебетали что-то ласковое и чуть слышное. Квартет получился – два голоса, рояль и потрескивание свечей. Ну и еще – цикады, когда ветер отдувал от окна штору. Да растроганные вздохи Анчара, терпеливо ожидающего своей сольной партии. Девушки переглянулись, перешептались, и за рояль села Женька, заиграла старый вальс, а Вита пригласила Мещерского. Они всегда были красивой парой, а в танце особенно. Они – белое и черное – так плавно скользили по комнате, что даже не вздрагивали язычки свечей. Многое мне не нравилось в этом обреченном доме. А танец не понравился сверх меры. Особенно лицо Мещерского, его глаза. Которые словно пытались запомнить прекрасное лицо любимой и взять этот образ с собой. Вальс – ожидание, вальс – обещание; все не то, совсем не так: танец – прощание. Будто Мещерский в начале бесконечной дороги стоял, а Вита на пороге готовилась заплаканным платочком ему вслед помахать. Придумают же. Хорошо, что Женька и Анчар что-то почувствовали. Женька ахнула и резко сменила мелодию – Анчар резво полез в пляску. Чтобы не обогнали. Вот тут я уже не выдержал. Видеть, как Анчар самозабвенно отплясывает в своем белом пиджаке с черными пуговицами и с огромной блестящей английской булавкой на… ну, вместо «молнии» на брюках, – было свыше моих сил. И я незаметно смылся. Тоже по-английски. Из досье на Николая Угарова (Степняк, Лацис, Бакс): «…Один из первых крупных теневиков, ставших на путь сращивания экономики, политики, криминала. Создал объединение из нескольких группировок, „работающих“ в сфере производства и сбыта, ввел некоторые новые структурные подразделения, в частности те, что охраняли сферы влияния его организации от вторжения конкурентов и правоохранительных органов. Организовал вложение средств в поддержку некоторых депутатов, обеспечил их избрание. По непроверенным, но заслуживающим внимания данным, создал некий мощный «страховой фонд» организации. Внимательно следит за политической и экономической обстановкой в стране. Личные качества: умен, коварен, предусмотрителен (в случае опасности предпочитает превентивные меры), патологически жесток…» Резюме Серого: «Политическая обстановка в стране обостряется. Сотрудничество России в рамках Интерпола конкретизируется. Подготовлено межправительственное соглашение, позволяющее компетентным органам получать необходимую информацию о принадлежности зарубежных банковских счетов. В организации Бакса действовала группа «экспроприаторов», занимавшихся изъятием раритетов из частных коллекций. Одно время Князь входил в ее состав в качестве эксперта. Созданный Баксом с благословения «совета директоров» организации страховой фонд на случай экстремальной ситуации скорее всего представляет собой богатейшую коллекцию историко-культурного наследия России. Правоохранительные органы нащупали реальные подходы к Баксу. Молодая криминальная «смена» набирает силу, готова вырвать у своих «отцов» ложку изо рта вместе с зубами…» Складывается, стало быть, что-то. Очень даже складывается. Логично предположить: а не содержит ли этот конверт (переданный Баксом на хранение самому надежному, одинокому, отошедшему от дел человеку) информацию об этих самых нелегальных баксовых «запасниках»? И не собирается ли Бакс вскрыть эти закрома? И случайно ли совпадение во времени двух далеких друг от друга событий: выезд за рубеж какой-то выставки и лихорадочное требование Бакса о немедленной выдаче конверта? Не зря же Мещерский газетку сберег. Тоже что-то почуял. И что-то решил. И это уже не что-то, а черт-те что. Не задумал ли Бакс (вовсе уж не в «общественных» интересах) и свою коллекцию под прикрытием выставки за рубеж отправить? Свои люди у него везде есть. А таможня? Что ж таможня, и там всякий народ имеется. Не только тот, кому за державу обидно… …Ночь близилась к концу. Женька терпеливо маялась в моей постели (немного света и любви), демонстративно ворочалась, вздыхала, а мне еще нужно было проработать запись разговора доктора Макарова с Боксером. Что-то там мне тоже запало в ум. Я снова включил диктофон, убавил громкость, чтобы не мешать Женьке мечтать о любви. И о тостере в пустом доме. «Шорохи. Затихающий шум двигателя. Голос Макарова, в меру взволнованный: „Поперек дороги – „уазик“. Возле него – двое в камуфляже, с дубинками. Дают знак остановиться. Из машины выходит третий. Направляется ко мне. Я его не знаю“. Далее – диалог. Макаров (встревоженно): Что-нибудь случилось? Неизвестный: Здравствуйте, доктор. Макаров (неуверенно): Добрый день. Но я вас что-то не вспоминаю. Неизвестный (чуть насмешливо, но дружелюбно): Да мы с вами и не встречались. Знакомы заочно. По Москве. Я приехал навестить коллегу Мещерского. Как он там? Не скучает? Макаров (по-видимому, с улыбкой): Ему некогда скучать. У него на вилле подобралась хорошая компания. Неизвестный (участливо): А как он сам? Здоров? Макаров (беззаботно): И даже весел. Неизвестный: Вы не возражаете, я сяду в вашу машину? – Звук открываемой дверцы, щелчок зажигалки. – Давайте знакомиться: Федор Михалыч… Макаров (лживо): Очень приятно. Антон Павлович. Только я не понимаю… Неизвестный: Сейчас я все объясню. Я буду с вами откровенен. Это в наших общих интересах. Помимо желания Н. в последней фразе явно прозвучал элемент угрозы. Но Макаров, умница, этого не заметил. Он вообще, как я понял, под дурачка-интеллигента пахал. Неизвестный: Дело в том, что Мещерский получил на хранение очень важные документы. Сейчас эти бумаги потребовались… Макаров (простодушно): А, я знаю об этом. Он мне говорил… Неизвестный (прорвалось): Что именно? Макаров (равнодушно): Он мне говорил, что какие-то люди требуют у него какие-то бумаги, а он совершенно не помнит, куда их засунул. И искать не собирается. Неизвестный: Он что – потерял память? Так болен? Макаров (снисходительно): Болен не серьезнее нас с вами. Обычные мигрени. На нервной почве. Пройдет. А память?.. Ну, может забыть, куда положил расческу, а что касается вещей серьезных – он при здравой памяти и светлом уме. Хотите наоборот – тоже будет верно. Немного сбился, но по сути правильно. Неизвестный (настойчиво): И больше ничего по этому поводу? Макаров (припоминая): Да нет… Хотя, погодите, он как-то сказал – не знаю, относилось ли это к документам, – а сказал он так: если я что-то забыл, то никто другой этого не вспомнит. И меня не заставит. Мне показалось, что Н. скрипнул зубами и подавился хорошей очередью парламентских выражений. Макаров (вспомнил мои инструкции, и по логике тоже верно): А, собственно говоря, почему вы задаете мне эти вопросы? Поговорите с Мещерским… Неизвестный (помолчав): Я не хотел беспокоить его раньше времени. Не все еще ясно… – Вот тут он прав, стало быть. – Но жизнь его в опасности. – Опять помолчал, ожидая выброса адреналина в кровь собеседника. – Эти документы принадлежат весьма серьезным людям. Чтобы получить их, они пойдут на все: на кражу, на грабеж, на устранение… препятствий. Макаров (с беззаботной наивностью, успокаивая): Не беспокойтесь, Мещерский хорошо защищен. У него есть настоящий пистолет. Его грузин-телохранитель, огромной силы и преданности человек, имеет охотничье ружье и метко стреляет из него. К тому же ворота виллы закодированы, а для денег и бумаг стоит неприступный сейф, я его видел – броневик без колес. – Ив ответ на обидный смех Н.: – Кроме того, Саша взял в охрану профессионала – бывшего работника милиции. Я, кстати, беседовал с ним. Он сказал, что принял меры по надежной защите виллы от вторжения посторонних лиц! Все хорошо, док, но вот про сейф можно было и промолчать. Да я и сам, к сожалению, на это внимания не обратил. И напрасно, стало быть. Неизвестный (со снисходительным интересом): И какие же меры он принял? Макаров: Так он и сказал! Но он мне не понравился. Не производит впечатления серьезного человека. Я бы ему свою безопасность не доверил… Это уж слишком. Но все правильно. Док вел свою линию с маневренностью паровоза – будто совершенно не догадывался, что из него выкачивают информацию, будто он видит в Н. союзника. А неизвестный союзник гнет свою линию. Неизвестный: Скажите, доктор, а этот мент при вас не проявлял интереса к документам? Макаров (изумленно): Вы его подозреваете? Наивно… Впрочем, он как-то, мне Мещерский на него жаловался, поинтересовался содержимым сейфа, но Саша поставил его на место. Тактично, но твердо. Он это умеет. Неизвестный: А у него тоже оружие есть? Макаров: Наверное, он не говорил. Неизвестный: Что ж, спасибо за поддержку. Я приму свои меры, чтобы обезопасить Сашу. Рад, что он здоров, потому что слухи о нем в Москве самые мрачные. Макаров: Простите, а фамилия Иванов вам ничего не говорит? Или похожая? – Вот выдал! – В Москве заходил ко мне человек, который тоже очень пристально интересовался здоровьем Саши. Вы его не знаете? Неизвестный: Это был наш человек. Вы вполне могли ему довериться. Макаров: Я так и знал. Неизвестный: Извините за то, что задержал вас. Можете ехать. Счастливого пути. «Можете ехать», – это неплохо звучит, демаскирует, стало быть. Макаров: Спасибо. И вам. Саше – мой привет. Хлопок дверцей, шум запускаемого двигателя, приветственный гудок. Пауза. Затем снова голос доктора непосредственно для меня: «Похож чем-то на отставного офицера. Лицо очень характерное: нос сломан, выдающиеся надбровные дуги, уши приплюснутые, лоб узкий, волосы короткие, густые. Очень цепкий взгляд. На безымянном пальце правой руки – вросший перстень. Благодарю за внимание. Доктор Макаров. Число. Подпись». И тебе спасибо, док. Толковый ты мужик. Хорошо беседу провел. С самим Боксером. Не с тем, что на коротком поводке и в строгом ошейнике, а с тем, что на ринге. Без намордника… За окном светало. Смолкли утомившиеся за ночь цикады. Затаился до поры ветерок, отдыхает. Оно ведь и мне пора. Я собрал в стопку бумаги, разделся, погасил свет и нырнул к Женьке под простыню. – Дурной ты, Серый, – сонно пробор мотала Женька. – Меня, может, завтра пучина морская поглотит, а ты на всякие мирмульки время тратишь. – Я ей поглощу, – пригрозил я пучине, благо она далеко была. И уснул как дурак. Утро получилось хорошее. Свежее, прохладное и солнечное. Но почему-то грустное. Хотя и с чайками. Которые низко кружили над морем и берегом, застенчиво показывая свои сжатые в кулачки розовые лапки, прижатые к белому брюшку. Я пошел к причалу. Легкие волны плескали о борт яхты. Она игриво кивала мачтой, грациозно покачивала своими крутыми мореными бортами. «Этот яхта совсем на женщину похож, – подумал я Анчаровым слогом, – только совсем без…» Без вторичных половых признаков, стало быть. И скорее всего без первичных тоже. Я и не заметил, как всего за десяток шагов моя легкая грусть сменилась тяжелой злостью. Кто мне скажет – почему?.. Анчар завершал погрузку продовольствия и снаряжения. На досках причала грудилась куча: канистры, акваланги, оранжевые спасательные жилеты, подводное ружье, банки, бутылки, корзины, коробки. Ну как же – большая кругосветка! Мещерский уверенно сражался со стакселем, грот был уже пришнурован к гику. Князь сменил свой прекрасный фрак на не менее прекрасный белый морской китель с золотыми шевронами. Дополняла этот маскарадный костюм капитанская фуражка. Не наиграется никак. Вита, в тельняшке поверх купальника, растягивала тент над кокпитом. Женька – руки в боки – командовала Анчаром, который заливал в баки солярку. Я невежливо отозвал ее в сторону, сел на скамью. Женька в своем несуществующем купальнике и с платочком на шее стала напротив, склонив голову к плечу, скромно упрятав его волной золотых волос. Кокетка, стало быть. – Веди себя на борту скромно, – строго, отечески напутствовал ее я, – но с достоинством. С капитаном не спорь. Но делай все по-своему. Имей в виду, обеспечить безопасность экипажа, кроме тебя – некому. Я на тебя надеюсь. Поняла ли? Другое дело: в том месте, которое тебе укажет Мещерский, сбросишь в воду акваланг. Незаметно для катера, который скорее всего станет вас ненавязчиво (надеюсь!) сопровождать. Да, запорный вентиль баллонов на всякий случай заверни. С возвращением в порт приписки Мещерских не торопи: мне тут на свободе поработать надо. Гранаты взяла? Женька внимательно слушала, прохаживалась по берегу туда-сюда в такт моим словам, важно заложив руки за спину. Как голый профессор на консилиуме. Или не менее голый – свежий Нобелевский лауреат перед своей программной лекцией. – Повтори! – С капитаном не флиртовать. В указанное им место бросить гранату. Обеспечить безопасность акваланга… – Все правильно, – перебил я. – Молодец, приступай к исполнению. Женька остановилась, приняла любимую яростную позу: рука на талии, бедро навынос. – Ну, положим, я все это сделаю. С риском для жизни. И что мне за это будет? – Благодарность в приказе. Женька фыркнула. – Не женишься? – Нет. – Или Женька не хороша для тебя? Или не пара? – Это я тебе не пара. – Кто сказал? – Она грозно оглянулась. – Покажи! Анчар? – Женечка, – позвала ее Вита, – иди, принимай свою каюту. – Пойдешь со мной? Поможешь устроиться? Там койка есть. И щеколда на двери. – Беги, доченька, – старчески вздохнув, напутствовал ее Серый. – Устраивайся. Я здесь посижу, на солнышке погреюсь. Женька поднялась на борт и скрылась в кормовой каюте. Мещерский поднял на мачте вымпел, включил в рулевой рубке магнитофон. В небо взвился веселый старинный марш. Лейб-гвардии гусарского полка. Князь оформил отплытие в лучших тонах. Что ж, надо отдать должное его мужеству. Не всякий сможет играть в праздник на пороге вечной ночи. Мы собрались в кокпите. Анчар открыл шампанское. Женька поманила меня глазами из дверей своей каюты. Я поманил ее бокалом. Она не устояла. – Счастливого плавания, – сказал я капитану. – Трех футов под килем. Мещерский приложил два пальца к козырьку фуражки. Женька зарыдала и бросилась мне на шею. Это она любила. И умела. – Милый, – сказала она, всхлипывая, – пока мы в море, купи себе штаны, а? Ты без штанов какой-то жалкий. – Повернулась к Анчару, провела ладонью по его щеке, кивнула в мою сторону: – Арчи, ты приглядывай за ним. Небось сразу по телкам сорветесь? – Нет, – успокоил Анчар. – Вино будем пить. – Тогда я лучше с вами останусь. На хрена мне этот морской тостер? Мы с Анчаром вернулись на причал. Мещерский поставил Биту к штурвалу, поднял стаксель. Анчар отдал носовой швартов. Марш в магнитофоне сменился на «как провожают пароходы…». Слабый пассат шевельнул стаксель – нос яхты потянулся от причала в море. По мачте пополз вверх и наполнился ровным муссоном белоснежный грот. Под легким дуновением полуденного бриза яхта направилась в открытое море. Женька обняла мачту, сорвала с шеи платочек и отдала его во власть буйных ветров – он вытянулся под их напором и чуть заметно трепетал. Как мое усталое, суровое, злое сердце. Вскоре яхта сменила галс, и мы видели только узкую полоску корпуса над водой и белые треугольники парусов в небе. Анчар утер скупые слезы, с облегчением подобрал побольше камень и, вложив его в кепку, которой только что старательно махал Женьке в ответ на ее платочек, зашвырнул кепку в море. – Скажу: в бою потерял. Так, да? – склонив голову, с просительной надеждой взглянул на меня – не выдам ли? Я успокоил его: – Нехорошо поступил. Девочка всю Москву за ней обегала. Порадовать тебя хотела, маме тебя в красивой кепке показать. А ты? Анчар виновато вздохнул, но вдруг взял меня за плечо, повернул лицом к морю. – Смотри, слушай, да! За косой двигалась рубка катера. Он обогнул ее и взял курс на беззащитные белые паруса. На палубе никого не было. Только за стеклами рубки маячила круглая голова рулевого. Началось… – За ними пошли! – Анчар поднял с причала карабин, спрыгнул в швертбот, стал отвязывать швартов, взялся за весла. Освобожденный конец пополз по мокрым доскам причала. Я наступил на него ногой: – Не надо. Так и должно быть. Пойдем кофе пить. – У тебя сердце есть? – взревел Анчар. – Откуда мне знать? – по-мещерски пожал я плечами. – Пойдем, не надо им мешать. И мне, стало быть, тоже. В доме было непривычно тихо и пусто. Я, оказывается, уже сильно привязался к его обитателям. Мне их не хватало. Ничего, пройдет с течением времени. И событий. Все равно скоро расставаться. Насовсем. Так или иначе. Мы прошли на кухню. Анчар ворчливо сделал мне кофе, себе налил вина. – Ближе к вечеру, – сказал я, поставив пустую чашку, – я пойду купаться. И не вернусь. До ночи. Твое дело – вовремя лечь спать. И что бы ни случилось – носа своего длинного из сакли не высовывать. Тревоги не поднимать. Тревогу я сам подниму. – Почему не хочешь, чтобы помог тебе? – Твоя помощь еще впереди. Успеешь повоевать. – Ты похож на умного человека… По чему не скажешь, что будешь делать? – Потому что сам еще не знаю… – Ближе к вечеру катер вернулся, снова спрятался за косой. Проводил, стало быть, проверил. Надеюсь – не более того. Надеюсь, в его трюме не валяются мои клиенты, скованные одной цепью… – Пойду искупаюсь, – сказал я Анчару, который неподвижно сидел на стуле в гостиной перед амфорой – созерцал, пытаясь понять своего хозяина. Он проводил меня добрым взглядом, посоветовал: – Не утони ни разу. Чудак ты, Арчи, простодушный. Как ропан в казанке. Я мог бы выйти из дома прямо в плавках и ластах. Но не сделал этого. Пускай моя одежда и полотенце сиротливо лежат на песке, напоминая кому надо о тщете и бренности наших устремлений. В море было хорошо. Но плыть надо было долго. Я опустил лицо в воду и смотрел, как разбегаются от моей скользящей по песку тени рыбешки, шарахаются, замирают в боевой позе крабы, колышутся травы морские и постепенно тускнеет золото дна, тонет в глубокой зелени вечных подводных сумерек. Дорогу я знал хорошо. Сперва держал курс строго на зюйд, а в нужный момент – над затонувшим баркасом – взял к весту ровно на семь с половиной градусов, вышел на траверз крабового могильника. Акваланг утонул удачно – лежал у самого подножия «надгробия». Я нырнул, отвернул воздушный вентиль, сняв с него визитную карточку Мещерского с Женькиными каракулями: «Люблю, целую, жду нетерпением. Эугения». Не надевая баллоны, взял в рот загубник, подышал, осмотрелся. Все четко: ко мне красивым стилем «дельфин» двигался пловец в черном гидрокостюме с очень хорошей русалочьей фигурой. В одной, вытянутой вперед, руке русалка держала подводное ружье, а другой рукой послала мне приветствие. А ружьишко у нее славное, в тот раз я не разглядел, отнять, что ли? Да ладно, свой теперь человек, зачем обижать девушку? Лучше на что-нибудь выменяю потом. Если не подарит. Я помахал в ответ и резко всплыл, с плеском и брызгами вылетев из воды почти до пояса – все должно быть натурально, по Станиславскому, со сверхзадачей, – взмахнул беспомощно руками и – прощайте, скалистые горы, – утонул, погрузился в морскую пучину. Навеки, стало быть. Опустившись на дно, приник к загубнику, надел баллоны и застегнул ремни. Человек с ружьем разрядил его в песчаное дно, и мы поплыли. Сначала в одном направлении, а потом – он к катеру, за вознаграждением, а я к берегу, где томились в пещерке мои джинсы и пистолет. По дороге, благо баллоны были заправлены под пробочку, не поленился завернуть к причалу и отыскать Анчаров «кепок» – вот обрадуется. Камень из кепки я предусмотрительно вынул – кто знает, что нашему джигиту от радости в голову придет. До приезда Володи еще было время. Я выбрался на берег, снял акваланг – сегодня он мне не понадобится. Занес его в пещерку, положил в угол, бросил на него, чтобы не забыть, мокрую кепку. Проверил сумку – так и есть: все цело, но «молния» застегнута до отказа, а я, помнится, не довел ее до упора на несколько зубчиков. Кто-то проверял. Теперь я знал точно – кто именно. Посчитаюсь я с ним, не люблю, когда в моих вещах роются. Я оделся и пошел понаблюдать за виллой, не помешает. Там все было в порядке. Шорты мои так и лежали на песке – грустно; дом стоял на месте, и в окнах мелькала тень Анчара – прибирался. Потом он погасил в комнатах свет, вышел на терраску с кружкой вина, сел на ступеньках и закурил трубку. Смотрел в даль моря и о чем-то, наверное, думал. Может, о кепке жалел. Или Женьки боялся. Наконец он запер двери, прошелся по территории и остановился у дверей сакли. Тут мне показалось, что раздался беззвучный хлопок, и в стене сакли, рядом с носом Анчара, вспыхнуло легкое облачко – ноги Анчара подломились, и он рухнул на землю, зацепив и развалив бедную поленницу. Уснул, стало быть. Мне захотелось устроить его поудобнее, подложить что-нибудь под голову и укрыть теплым одеялом. Но я не стал, конечно, менять сценарий. Совсем стемнело. Все стихло, затаились даже цикады, чтобы не мешать, раздавался только непослушный мерный шипучий шорох волн, растворявшихся в гальке. В небе появились звезды и становились все чаще и ярче. Я еще раз оглядел владения Мещерского, в том числе и принадлежащую ему акваторию, и вернулся к пещерке, на место встречи с Володей. Покурил, подремал, привалясь спиной к теплой еще скале. Помечтал о чашечке горячего кофе, о рюмке холодной водки, о красивой девушке, которая может быть и холодной, и горячей. И это одинаково прекрасно. Мечты мои совсем некстати прервал шум приближающейся наверху машины. Привстал, посмотрел вверх – показалось, что коротко мелькнул свет фар и исчез вместе с умолкнувшим звуком мотора. Понятно: свет вырубили, идут накатом. Сейчас Володя появится. Высоко надо мной и впрямь послышался шорох, приглушенное резкое слово, снова шорох. Сорвался камешек, упал у моих ног. Все, пора подумать и о себе. Я отскочил подальше от наиболее вероятного места Володиной посадки. Вовремя. За камешком упал другой, третий, целая горсть, мешок, водопад камней, лавина и – под занавес – грохнулся на гальку задом злой работник милиции. – С приехалом, – сказал я Володе. – А парашют твой где? Он встал и пошел на меня медведем, которому зимой спать не дают. – Только без рук, – предупредил я, делая шаг назад. – Тебя змея укусила, да? Но Володя уже остыл. Повернулся ко мне спиной: – Посмотри, я там ничего себе не сломал? Я посмотрел. – А у тебя там вроде ничего особенного не было. Я привел его в пещерку, засветил фонарик. Дал посмотреть план дома и бумажку с вопросами. – Об этом будем спрашивать. Володя прочитал, запомнил. – Именно в такой последовательности? – Желательно. А там посмотрим, как он держаться будет. Раздевайся, дальше морем пойдем. – Мало того, что разбился, – проворчал Володя, – теперь еще и утону. Я забрал его одежду, разделся сам и уложил наши шмотки в пластиковый мешок. – Пистолет давай. Наручники взял? Почему я спросил про наручники? Ведь у меня были свои. Предчувствовал, стало быть. Я затянул мешок, закинул за спину. Надел Анчарову кепку. Володя удивленно взглянул на меня, ничего не спросил, но, наверное, что-то подумал. Тактичный он человек, хоть и мент. Мы вошли в воду и поплыли в море вдоль косы. Метров двести, наверное. И все двести метров я боролся с козырьком, валившимся мне на нос. Бедный Анчар! – Не заблудимся? – Володя отфыркивался у меня за спиной. – Далеко еще? – Тише, там катер впереди, вражеский. – И словно в подтверждение блеснул на миг неподалеку свет – дверь или люк, видимо, на секунду приоткрыли. Например, пустую бутылку выкинуть. Живут же люди. – Выбираемся, – сказал я. – Ненадолго. Мы пересекли косу и снова поплыли – уже к берегу. В надежное местечко меж двух камней на территории виллы. Выползли на берег, оделись, вооружились. Залегли за камнями. Отсюда хорошо просматривались ворота, дверь дома, сакля, у порога которой среди разбросанных поленьев спал бедный Анчар. – Ты свою тачку спрятать догадался? – спросил я Володю. – Нет, на дороге оставил. Чтоб твой гость сразу сообразил… – Допрашивать его будем вдвоем, – перебил я, – перекрестно, жестко. Главные вопросы… – Отставить разговоры, – прервал меня Володя, инстинктивно пригибая голову. – Приехал. К вилле крался, спускаясь с горы, автомобиль, нащупывая в темноте дорогу. Остановился у ворот. И все. Тишина. Мы ждали долго. – Может, тоже пока поспим? – шепнул мне в ухо Володя. – Ты ничего не напутал? – Сейчас вылезет. Я бы на его месте тоже не спешил. Вот так номер! Из машины вышли двое. Бесшумно прикрыли дверцы, не до конца. Предчувствие… А еще этот эскулап раскудахтался: сейф, сейф – обрадовался, похвалился. Вообще-то, мой промах. Мог бы догадаться, что их двое будет: один полы поднимать, другой, стало быть, сейф ломать. Специализация… – Не грусти, – сказал шепотом Володя. – Оно, однако, к лучшему. Ты развалишь одного, я – другого. Потом сравним показания. Уточним детали. Выявим противоречия. И доработаем того, который по-слабже окажется. Гости подошли к воротам. Тот, что поменьше, поставил у ног чемоданчик, ковырнул в замке, и ворота предательски распахнулись – закодированные, стало быть, на гостеприимство. У дома они разделились. Маленький остался у замка входной двери, а тот, что побольше, пошел к сакле. Наклонился над Анчаром – сердце мое немного дрогнуло – взял его под мышки, с трудом (так тебе и надо!) втащил в саклю. Вышел, осмотрелся, притворил дверь и припер поленом. Вот проспится Анчар, я ему все расскажу. Пока Большой возился с Анчаром, Маленький справился с замком – он же, конечно, и с сейфом будет работать. – Чур я в дверь, – сказал я Володе, – а ты в окно, вот это – второе слева, я его отпер. Берем одновременно, каждый своего. По сигналу. – По какому? – уточнил Володя. Дотошный. – Услышишь, не проспишь. Пошли. – Ты уедешь – скучно станет. – Не уеду, – смоделировал я. – Увезут. Ребята свое дело знали. Обошли весь дом, задернули шторы там, где они не были задернуты, и, видимо, начали работать. Я бесшумно вошел в дверь, нащупал обе кнопки сигнализации, дал Володе немного времени и разом нажал их. И даже сам испугался: по всей территории и в доме вспыхнул свет, взвыли сирены, залаяли, злобно захлебываясь, огромные беспощадные собаки. И вроде послышались голоса резких команд. Ударом ноги я распахнул дверь кабинета. Малыш, обернувшись, успел выпустить из рук миниатюрный газовый резак и заменить его пистолетом. Успел даже восхититься моим прыжком – обеими ногами вперед, у Женьки Серый научился. Он раскинул от удара в грудь руки («Ба! Кого я вижу!») и глухо вмазался затылком в дверцу сейфа – «броневик» даже не вздрогнул. Я перекрыл газ в резаке, затоптал загоревшийся ковер, подобрал пистолет (теперь их, стало быть, три у меня) и распахнул окна – сильно воняло ядовитой гарью. Когда Малыш пришел в себя, он уже сидел на стуле, руки вывернуты и за его спинкой взяты в наручники; – Отдохни пока, – сказал я и прошел в соседнюю комнату. Там примерно такая же картина. Володя засовывал в карман трофейный пистолет, а его прежний владелец корчился на полу – кисть и лодыжка схвачены кольцами кандалов. Вот и пригодились. Сирены выключились внезапно. А лай собак стихал постепенно, будто их успокаивал пробудившийся хозяин. Я вернулся к своему пленнику. Сел за стол, снял трубку телефона, не боясь разбудить Анчара, и «доложил» начальству об успешном задержании. Сурово приврал, конечно, об оказанном нам отчаянном сопротивлении, о попытках преступников применить огнестрельное оружие. Получил указание провести предварительное дознание на месте. Малыш слушал мою туфту, но никак не реагировал. Только сбросил кивком со лба капли пота. Я положил трубку, посмотрел на него пустым взглядом, встал из-за стола, медленно подошел к нему, покачался с пятки на носок. Он замер, ожидая первого удара. – Документы есть? – лениво спросил я, будто мне и спрашивать-то его больше не о чем. Молчание. Лучший способ не проговориться. – Фамилия? Та же бурная реакция. За воротами послышался рев Володино-го «уазика», отчаянный визг сносившихся колодок. Постучав, вошел водитель в форме сержанта, с автоматом на плече. – Товарищ полковник, – обратился он ко мне, игнорируя присутствие постороннего. – Так что операция завершена, ребята чешут территорию. И вроде наверху еще кто-то прячется… – Все? – Это… значит, – он нерешительно мялся. – Что еще? – резко спросил я. – Туточки до вас гражданка голая просится. Имеет, говорит, сведения сообщить по делу. Допустить? – Ну, если голая, то конечно… – Я ли хорадочно соображал – что за инициатива, с чьей стороны? И чем это грозит. Неужели русалка? – Пусть войдет. Вошла. Женька. В купальнике. Стала – руки по швам, подбородок вздернут, начальника глазами ест. Блудливыми, зелеными. – Что вы позволяете себе, товарищ лейтенант? – сорвался я. – Почему не в форме? Сейчас выдаст: я всегда в форме. Скажете – плохая форма, плохо сидит? Или как? Но Женька безмятежно уронила: – Искупалась, товарищ полковник. Надоело в кустах сидеть. Или нельзя? – Идите, приведите себя в порядок и подождите меня. Вы мне нужны. Женька повернулась и вышла строевым шагом. Подрагивая бедрами. Я скосил глаз на задержанного. Похоже, эта милая сценка произвела на него впечатление посильнее, чем мой «звонок начальству». В гостиной меня ждал Володя. – Как у тебя? – спросил я, нервно направляясь в свою комнату. – Бомжую, говорит, начальник. Заночевать хотел и скрасть что-нито. И на рынок снесть. – Мой вообще молчит. Но я таких знаю. Говорить начнет – не остановишь. – И я плотно прикрыл за собой дверь. – Что случилось? – Мне стоило большого труда задать этот вопрос спокойно. – Сигарету, кофе. – Женька упала в кресло, демонстрируя отчаянную усталость. – Ванну и мужика. По-моему, она не переигрывала. Ну, может, чуть-чуть насчет мужика. – Что с яхтой? Женька ткнула большим пальцем в пол, указательным в потолок. Яхта затонула, понял я, одна мачта торчит. – А люди? – Я их спасла, – с гордой скромностью ответила Женька. – С риском для жизни. – Для чьей жизни, уточнять не стала. – Они в безопасности, им только голодная смерть грозит. И переохлаждение. Ну дай же мне наконец сигарету. Кто тебе вообще дороже? – Как ты здесь оказалась? – Приплыла, – пожала плечами, – все мы этому научились. – Правда, на берег далеко отсюда вылезла. Миль за двести. – И как же ты добралась? Без денег? В одном купальнике? – Именно что – в купальнике. Вышла из кустов на шоссе и тормознуть не пришлось – сплошной визг поднялся. Всем счастье великое нужно – голую Женьку подбросить. Выбрала одного, машина понравилась, под цвет купальника… Господи, какой там цвет у этого купальника – две веревочки. – …А насчет денег… Ну поцеловала его разок. Ну невинности лишилась раза два. Или три, точно не помню, не считала, о тебе думала. Ах, Женька, золото ты мое! Мне захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее, просить у нее прощения. За что? Не знаю. Но очень хотелось. Но не сейчас. Некогда. – Укол сумеешь сделать? – Подкожно могу, внутримышечно. Перенервничал? Снимай штаны. – Да не мне – задержанному. Я передал ей пакетик с одноразовым шприцем и ампулку, что мне достал Володя. – Поищи у Виты в спальне что-нибудь похожее на белый халат. Медицинский, не махровый. – А что искать? Он у нее есть. Она в нем Мещерскому массаж делает, – хитро улыбнулась, видно, Вита с ней очень откровенничала. Полагаю, и Женька не больно скромничала. Представляю, однако, какой информацией они обменивались. И как хихикали. – Сиди здесь, я тебя позову. Я вернулся в кабинет. Сел за стол, стал, зевая, заполнять «протокол задержания с поличным». «На поставленные вопросы отвечать отказался», – эту фразу я с удовлетворением прочел вслух. – Будешь говорить? Молчание. Я позвал Женьку. Она вошла в халате, белой шапочке, строгая, неузнаваемая. В руках – подносик, на нем – шприц, ампула, пузырек со спиртом. Остановилась у стола. Я посмотрел на часы. – Вот что, друг мой. У меня тоже есть хозяин. И я не хочу остаться без премии. На тебя мне, не скрою, наплевать. Я таких, как ты, за людей не считаю. А себя люблю. Условие простое: будешь говорить, отвезут тебя в горотдел, не будешь – останешься здесь, – я кивнул на окошко, в сторону моря, – навсегда. Молчание. Ну что же, на такой ответ есть старый способ. – Давайте, лейтенант. Женька подошла к задержанному, профессионально обнажила ему руку, наполнила шприц, протерла ваткой кожу, вколола. Я взял в баре стакан, бросил в него таблетку аспирина, наполнил водой. Стакан поставил на стол, снял с руки часы и положил перед задержанным. Отметил в его взгляде зарождающийся страх. Непонятно ведь – оттого и страшно. Сейчас разъясню. Еще страшнее станет. – У тебя ровно полторы минуты. Если не примешь вот это, – я указал на стакан, – умрешь от укола в мучениях, глаза лопнут и прямая кишка вылезет. Потом, при попытке бегства, я выстрелю тебе в спину и сброшу со скалы в море. Все, мне некогда. Спать хочу. У тебя минутка осталась. Он замигал, сбрасывая пот с ресниц. Кажется, я взял верный тон – равнодушный, спокойный, усталый: наплевать мне на все эти дела. Вроде того, что на хрена мне все эти хлопоты? Задолго до срока – еще двадцать секунд оставалось – он носом показал на стакан. Залпом, жадно выпил, вздохнул с облегчением. Сейчас скажет: обманули дурака, мол, по нужде в дом забрался… Тогда я его убью, здесь же. Нет, сказал совсем другое. Все сказал. Что знал, естественно. Но маловато, к сожалению. Задание и инструкции они получили от Боксера: разыскать документы в черном конверте. В углу конверта – золотом тиснут фирменный знак – свиток, подсвечник, старинный пистолет, а вокруг слова «Эльдорадо-Раритет». Документы очень важные. Стоят больших денег. Только за работу ему обещают десять «зеленых» кусков. При результате – сто. – В конверт, сейчас соврешь, заглядывать запретили? – Нет. Даже приказали. Чтоб ошибки не было. – И что? Цифирки? – подсказал я, без риска. – Да. Цифры на нескольких листах. На машинке. Такими колонками, квадратными. На одном листе по девять квадратов. – Сколько всего листов? – Сказали – десять. Он отвечал торопливо, больше прислушиваясь к себе, чем к моим вопросам. – Листы нумерованы? – Этого я не знаю, не говорили. – Кому вы должны их передать? – Только Боксеру, лично. Он подойдет на катере. По ракете. Ну теперь уж не подойдет. Я задумался. Положим, после такого шума я устрою пальбу и дам сигнал: «Все в порядке. Товар на руках». Подходит катер, на берег сходит Боксер. С секундантами. Ну, положим, я его все-таки возьму. Что дальше? Про содержание бумаг (которых уже нет) он наверняка немного знает. Это скорее всего знает теперь только Бакс. И Мещерский. Боксера мне не расколоть, на свою сторону не уговорить. Игру не продолжить. И что я с ним буду делать? Отпущу с миром, извинюсь и повернусь к нему спиной, подожду, пока он сбегает за автоматом? В целом – да, а в общем – нет, не согласен. И Мещерских не выручу, и сам пропаду. Надо продолжать состязание. По первому варианту. Тем более что у меня теперь и другая задача: либо убедиться, что искомая информация уничтожена, либо получить ее. Правда, мне эту задачу никто не ставил. Но разве может относительно честный остановиться на полпути?.. – Кто вас страхует? – Двое в горах… Все-таки двое. Хорошо, что я с Монахом насчет банки договорился. – …И катер с моря. – Что еще? – Вроде все. Я тоже так думаю. – Отведите его в ИВС, – сказал я Женьке. – Наручники не снимайте. Она глазами спросила, где у нас изолятор, я глазами ответил – в чулане. Они ушли, вошел Володя. – Есть что-нибудь? – Поручено шмонать виллу до потери памяти. Найти бумаги с цифровым шрифтом. Передать Боксеру, получить баксы. Во времени их не ограничивали. – Не густо. Но кое-что есть. Твой хоть назвался? – А то! Да я его немного знаю. Он, кстати, когда-то в органах служил. Очень результативно обыски проводил. Какое-то чутье у него особое. Про него легенды ходили. Погорел на пустяке. Что-то специфическое к рукам прилипло… Да, знаешь, что он мне в конце допроса сказал? Промахнулся я, начальник, срок за пустышку взял. В этом доме ничего не спрятано, сразу видно, по всему. – Это я и без него уже знаю. – И вот это? – Володя протянул мне золотой фирменный знак на черном фоне. Вырезанный из конверта. – Откуда? – Он успел его в какой-то книге отыскать. Возьмешь? – Еще бы. Кофейку выпьешь? – Легко отделаться хочешь. – Все остальное потом. Забирай добычу. – А на хрена она мне сдалась? Мы с тобой поторопились. Если бы твой клиент сейф успел вскрыть – другое дело. Докажи теперь, что он не поспать на виллу забрался. Или пожрать. – А взлом? – Взлом без кражи совсем не то, что кража со взломом. – Пистолет, – напомнил я. – Незаконное хранение и ношение. – Два пистолета, – значительно уточнил Володя. – Надо же! – возмутился я, глядя ему в глаза. – В каждом кармане у него по пушке! – Подставишь ты меня, Серый. В газеты попаду. – Два раза, – пообещал я, потому что появилась вдруг одна мысль. Жестокая. Вошла Женька: – Серый, я спать хочу. Я сегодня двести миль проплыла. Без обеда. И чайка мне на голову капнула. И любовью я утомилась. – Отопри своего узника, отдай его Володе. – Щаз-з!.. Он уже оклемался. Я войду, а он как на меня набросится!.. – Не набросится. Ему не до тебя сейчас. Ты ему слабительное вколола… Мы проводили всю компанию до машины. Я забрал свои наручники, а Володиными сковал задержанных в пару. – Спокойной ночи, – сказал Володя и поставил ногу на ступеньку. – Подожди, еще одно желание… – Не последнее, надеюсь… – Как знать… У тебя ведь есть с прессой связи? Так пусть завтра в утренних газетах заметочка под соответствующей рубрикой пройдет. – Завтрашние уже печатаются. – Володя насторожился. И правильно сделал. – Стало быть, пусть в вечерней. Примерно так: «Вчера доблестными правоохранительными органами на одной из дач побережья были задержаны с поличным при попытке ограбления неустановленные пока лица. Предварительное дознание, проведенное работниками уголовного розыска Майского отделения милиции, позволяет сделать предположение о готовящемся тяжком преступлении. Для дальнейшего расследования задержанные будут немедленно этапированы в районный ОВД». – Тебе это что-то даст? – не понял сначала Володя. Скорее всего тебе, подумал я, кивая. Большие неприятности. Ты уж прости меня. – Мне это не нравится, – честно сказал он. – Могут быть проблемы. Вот именно. – Ладно, езжайте. У меня еще дел полно. Да и Монах волнуется (не за Монашку ли?), баночку в ночной прицел изучает. Поручения ждет. Милиция уехала. Мы с Женькой сели рядышком на крыльцо терраски, закурили. Было тихо, даже море уснуло. – Как я люблю эти вечерние ночи, – мечтательно пропела Женька… И утренние закаты, добавил я мысленно. – Когда мы уедем отсюда, Серый? – Я тебя послезавтра отвезу в город. – А ты? – Я еще задержусь. – Я щелчком отбросил окурок – он падающей звездочкой прочертил черный воздух и долго светился на песке. Анчар завтра на него ругаться будет. – Да, а где Анчар? – прочел мои мысли «доктор Ватсон». – Спит джигит. Кстати, надо его саклю отпереть. А то он спросонья дверь вышибет. Я не поленился сходить на берег, где мы оставили наше имущество, забрал кепку, поднялся к сакле и откинул полено от двери. Анчар спал на полу. Я перетащил его и уложил на постель, укрыл буркой. Рядом положил мокрую кепку. Расстроится он поутру. Да еще и поленница опять развалилась. – Наконец-то мы с тобой совсем одни, – намекнула Женька в лоб, когда я вернулся. – Вот именно. Садись за компьютер. – Жестокий ты человек. Сухарь. Старый. – И ушла работать. Мне не пришлось стрелять в банку. В недрах скалы вспыхнул и замигал огонек. Я свистнул и помахал рукой. В ответ фонарик мигнул три раза – сигнал принят. – Серый! – высунулась в окно Женька. – Посиди со мной! Расскажи, как ты меня любишь. Что ж, время есть – пока-то Монах доберется, – можно и о любви поговорить. Женька сидела, уставившись в голубой экран монитора, легко положив руки на клавиши. Все в том же халатике, только шапочку сняла и волосы по плечам рассыпала. Золотое на белом. Неплохо у нее получилось. – Кстати, а где Мещерские? – вспомнил я – пора уже было о клиентах позаботиться. Женька, не отрываясь от экрана, равнодушно дернула плечом: – Там. – И сделала пальцами в воздухе какое-то сложное уточняющее объяснение. – На необитаемом острове. Им там хорошо. Романтично. – Обернулась лукаво, подернула зеленые глаза голубой дымкой. – Представляешь, Серый, они там совсем одни. Среди первозданной природы. Кругом только море. И голые камни. И эти тоже голые-голые. Как Адам и Ева. Над ними кричат чайки, благословляют их любовь. И они предаются ей день и ночь. Без пищи, воды и крова. Не завидно тебе? Давай мы с тобой тоже уединимся на каком-нибудь острове… В таком случае я бы предпочел пустой дом, хоть и с тостером. – Стало быть, утром пойдем за ними. До полудня продержатся? – Не знаю. – Женька опять уткнулась в экран. – Может, уже замерзли. – А ты сможешь найти этот остров? – Проще простого. Сперва все прямо, часа два. А потом два часа направо. Все, не мешай мне. Адрес точный, усмехнулся я, даже с индексом. Координат только не хватает – северной широты и восточной долготы. – Подожди, а почему они голые? Женька фыркнула как на дурака. Но снизошла до ответа: – Все вещи с яхтой утонули. Вита в купальнике была, Сашка – в плавках. Их так и высадили. – А ты? – А я в халате, не видишь? – Пальцы ее снова опустились на клавиши. – Ну-ка, хватит. – Я положил ей руку на плечо, едва нащупав его в волне волос. – Рассказывай. – А работа? – Успеешь – ночь впереди. – У меня на ночь другие планы, – сварливо обрезала Женька. …Яхта ровно шла в крутой бейдевинд правого галса. Мещерский, закрепив шкоты, стоял у штурвала, любовался парусами, туго набитыми ветром, наслаждался плавным, скользящим ходом судна. Девчонки в кокпите, под тентом, пили кофе, щебетали про любовь. И косметику. И никто из них не видел, что в отдалении, за кормой, крадется за ними катер. На подходе к Андреевской банке, в виду одного из островов, Мещерский благоразумно – здесь была небольшая глубина и много подводных камней у поверхности воды – выбрал шкоты, уменьшив ход яхты. И тут же катер, задрав нос и раскинув под ним в стороны белые усы, гулко захлопав днищем по волнам, рванулся вперед. Мещерский, занятый подготовкой к смене галса, не заметил этого и вздрогнул, когда за кормой прерывисто завизжала сирена. – Саша, чего он орет? – вскочила Женька. – «Обращаю внимание», – перевел Мещерский сквозь зубы. Он потравил шкоты, и яхта, будто ее стегнули, дернулась, накренилась, резво сменила неспешную рысь на стремительный плавный галоп по длинным волнам. Сзади вновь завизжала сирена. – Четыре длинных, – посчитала Женька. – Это как? – «Требую уменьшить ход». – И Мещерский в ответ на требование включил двигатель. Это было пустое. Где прогулочной яхте со вспомогательным слабеньким движком тягаться с быстроходным морским катером? Но Мещерский не собирался сдаваться. У него на борту две красивые женщины, причем одна из них – любимая. Добыча, стало быть, для бандюков знатная. Но поскольку бой принимать нельзя – на его одинокий пистолет ответят таким огнем, что и щепок после не соберешь, значит, остается одно: отчаянно удирать на всех парусах. Мещерский надеялся дуриком проскочить до островов и поиграть между ними в кошки-мышки. Там медлительная яхта, сбросив паруса, получила бы преимущество в лавировке, а скоростной катер, если особо повезет, может и врезаться в одну из скал. Пустое… Решение, возможно, и верное, но времени на его реализацию уже не было. Снова – четыре длинных истеричных сигнала. Мещерский, сохраняя хладнокровие, пожал плечами и ответил свистком. – Что ты им сказал? – Женька не теряла любопытства. – Что-нибудь непереводимое, да? Неприличное очень? – «Вас не понял», – поморщился Мещерский. Незамедлительно последовало разъяснение – вдоль правого борта вскипели ровной строчкой злые фонтанчики, вдоль левого – тоже. Одновременно пронесся над водой дробный звук – как палкой по штакетнику на бегу. – Теперь понял, – признался, вздохнув, Мещерский и торопливо дал сигнал «Становлюсь на якорь». – Где гранаты? – толкнула его Женька в плечо. – Куда ты их засунул? Гранаты, конечно, оказались в самом надежном месте – в форпике, заваленные запасными парусами: день-два, и можно было до них добраться. Мещерский поставил яхту против ветра, заглушил двигатель, сбросил якорь и спустил заполоскавшиеся паруса. Тоскливо взглянул на Биту. Она подошла и прижалась к его плечу. – Сдаемся без боя? – деловито уточнила Женька и, не дожидаясь ответа, скользнула, хитрюга, за борт, укрылась под кормовым свесом, только уши из воды торчали. Катер, заглушив двигатель, подошел вплотную, стукнул носом в борт яхты. Стало тихо. Только плескались волны, звучно всхлипывали, пробегая меж двух бортов, разводя их и вновь сталкивая. На носовой палубе катера стоял какой-то жлоб с ухмылкой на лице. За его спиной щерили зубы еще двое – расставив ноги, поигрывая автоматами. В рубке скалился круглоголовый рулевой. Веселые ребята, стало быть. Главный жлоб поднял руку: – Я вас приветствую, капитан. Мещерский не ответил, дернул щекой. Жлоб не стал обижаться и уточнять, что значит эта гримаса, перешел к делу: – Я конфискую вашу яхту. Прошу экипаж перейти на мой борт. – По какому праву? – бесполезно взорвался Мещерский. – По праву сильного, – откровенно признался жлоб и рассмеялся. Команда катера дружно поддержала его веселым ржанием. Нравилось им приятно-безнаказанно поиздеваться. Мещерский пожал плечами, шагнул на чужую палубу, подал руку Вите. – Где еще один матрос? – спросил главный жлоб. – Вас было трое на яхте. – Упал за борт, – огрызнулся Мещерский. А Женька ухмыльнулась, подумала, что самая убедительная ложь та, которая ближе всего к правде. Жлоб кивнул – двое с автоматами перешли на яхту, нырнули в каюты. Но искали они не Женьку. Искали что-то поменьше, даже газовую плитку свернули с кардана. Даже судовую библиотечку растрясли. Женьке все было хорошо слышно, на это она и рассчитывала. Но, кроме треска, звона и мата, никакой полезной информации не получила. Автоматчики выбрались в кокпит. – Пусто, шеф, – доложил один из них. – Только вот это, – в руке он держал пистолет Мещерского. – Ваш ствол? – спросил его жлоб. – Разрешения на него, конечно, нет? – Мещерский промолчал: что с дураками разговаривать? – Разряди его, – сказал жлоб автоматчику. – В воду. Тот радостно заржал (ему, видно, и на пальчик было бы смешно) и высадил всю обойму себе под ноги – только щепки полетели и фонтанчики брызнули, – бросил пистолет и перемахнул на катер. Второй – за ним, прихватив из бара пару бутылок. – Что дальше? – Мещерский нахально сохранял независимый вид. А что оставалось? – Дальше? – Жлоб уперся взглядом в Виту, опять усмехнулся. – Мы могли бы предложить вашей даме очень развлекательную программу, очень. Но, к сожалению, мне приказано не доставлять вам пока больших неприятностей. – Он тяжелым взглядом, будто жадными руками, обшаривал тело Виты. – Что ж, придется немного подождать… Мещерский, побелев лицом, сжав кулаки, двинулся на него. В живот тут же уперлись два ствола. – Ну, ну, – снисходительно протянул главный жлоб. – Я ведь могу и нарушить приказ, если рассержусь. Вряд ли это вам будет приятно, как мне. – И повернулся к рулевому, махнул рукой. Двигатели взвыли, катер толкнул яхту, которая уже заметно оседала на корму, и взял курс на ближайший островок. Женька видела, как на этот остров – камень на камне и больше ничего – высадили Мещерских, и слышала, как издевательски провизжала прощальная сирена уходящего катера. Выждав немного, она взобралась на яхту. Женька даже не пыталась заделать пробоины – до них было трудно добраться, пришлось бы снимать слани кокпита, а в яхте уже было по колено воды. Женька поступила мудрее: она спустилась в каюту, отыскала два спасательных жилета и баллон с «пепси». Первый жилет она надела, предварительно вынув из одного его кармана пенопластовую вставку и сунув туда подобранный в кокпите пистолет Мещерского; другой жилет вместе с бутылкой закатала в шерстяное одеяло. И покинула яхту. Поплыла к острову, толкая перед собой неуклюжий плотик. На полпути она оглянулась – яхта, немного задрав нос, быстро погружалась в море. На берегу Женьку радостно встретили почти голые аборигены. Правда, еще подплывая, Женька заметила какую-то странность в Мещерском – он застенчиво прикрывал руками интимное место (плавки с него, что ли, сняли, подумала Женька), – но все разъяснилось, когда он, помогая ей взобраться на берег, протянул скованные руки. Да, эти веселые ребята еще и находчивые. Берег-то был недалеко – километра два всего, да проплыви-ка их без рук, и Виту он одну не отпустит. Просчитано все, стало быть. Женьку, однако, не просчитали, А у нее ведь не только волосы золотые, но и голова тоже. И сердце. И повела она себя, как Буратино в трудную минуту среди беспомощных, избалованных друзей. Раскатала одеяло и разложила его на теплом камне для просушки, вытащила из жилета и протерла своей косыночкой пистолет Мещерского. Отыскала узкую расщелину меж камней, укрытую от ветра, устланную высохшими водорослями, заброшенными сюда давним штормом (здесь будете жить, постелите одеяло, под голову – жилеты, воду экономьте). Если бы еще нашлась у них шпилька или заколка, она, конечно, сняла бы с Мещерского кандалы. Но нет – так нет, не трагедия, былые люди их годами носили… Вроде все. Женька еще раз окинула взором временное пристанище Мещерских, подмигнула им, чтобы не унывали, и зашагала по узкой полосе гальки на другой конец островка – на тот его край, что был поближе к материковому берегу. Шла по негладким камням как по подиуму – стройная до темноты в глазах, длинноногая, нос кверху. – А ты куда? – в один тревожный голос встрепенулись Мещерские ей вслед. – За Серым, – небрежно бросила Женька через плечо, словно Серый пьянствовал в соседней комнате. – Как? – Сначала вплавь, а потом машиной, тут по берегу шоссе идет. Разве кто не посадит Женьку рядом? Вот ты, Шурик, отказал бы мне? – Посадил бы, – сознался Мещерский с улыбкой – Женька, точно, все проблемы снимала. – На колени – особенно. – Все, пока. – Женька собрала волосы в хвост, стянула его косынкой, чтобы не мешали в воде, помахала ручкой и бросилась в море. – Косметичку мою захвати, – крикнула ей вслед Вита. Еще бы! А то Женька не сообразила бы. Что это за жизнь на необитаемом острове без воды, пищи и косметички? Плохая жизнь, скучная… …На терраске затопали две ноги, послышалось деликатное покашливание. Святой отец явился, по вызову. Я вышел к нему, оставив Женьку наедине с компьютером. – Кофе выпьешь? – спросил я. – Отчего ж и не выпить, – согласился Монах, – когда дело сделано. И не худо. Мы прошли в гостиную. – Да вот и не сделано еще, – уточнил я, подготавливая его к следующему шагу, – и конца ему не видать, стало быть. Мне так уж и самому надоело в нем путаться. Монаха, похоже, не больно-то волновали мои проблемы – он с интересом оглядывал интерьер, с удовольствием уселся в кресло, поставив винтовку между ног. – Пистолет ты бы мне вернул, а? – Под расписку, что ли, брал? – Я прикинул вариант (тем более что у меня два ствола все-таки есть). – Верну. Ты его спрячь в то же место, что раньше. Это понятно, да? – Это понятно, – сообразил Монах. – Хочешь на Боксера выйти? Только ведь не полезет он в монастырь, не тот человек. Он тебе преимуществ не даст. Я почесал нос: – Не даст. Потому что все преимущества сейчас у меня. Я теперь карты сдавать буду. И передернуть не постесняюсь. – Подумал еще раз (иногда не помешает). – Ты спустя какое-то время, я скажу, сообщишь ему, что Серый опять жив, но белый флаг выкинул, переговоров просит. Предложение имеет, стало быть. Обоюдовыгодное. – Ну это потом. А сейчас как мне выкручиваться? Ты обещал меня выручить если что, – бестактно напомнил Монах. – А сейчас дашь тревожное сообщение – мол, повязали менты твоих людей. Скажешь, спустился на виллу и кое-какие разговоры уловил. Понял, что Мещерским милиция заинтересовалась, и не на тот ли же самый предмет, вот в чем дело. Людей взяли случайно – то ли неучтенная сигнализация сработала, то ли с обыском приезжали, ты в этом не разобрался. Но, похоже, на даче тоже немного пошарили. Что искали – не нашли. Вообще – туману побольше. В твоих же интересах. – А катер? Там наверняка шум слышали. – Вот и хорошо. В твою опять же пользу. И Мещерского они взяли… Однако! Я тут хорошо сыграть могу. Я взглянул на часы – до света еще часа четыре есть. А под покровом южной ночи многое можно совершить. В частности, тайное изъятие Мещерского с места пленения. Только куда я его дену? В чулане запру? Вместе с Витой. Он, наверное, этот вариант не отринул бы. – Все. – Я протянул Монаху ключи от джипа. – Выгони машину за ворота и жди меня. Быстро. Я пошел в кабинет и на пороге столкнулся с Женькой. В руках – распечатанные листы, на лице – смешались два чувства: гордости за победу над компьютером и некоторого изумления по поводу результата, который он ей выдал. – Вот, Серый, что он там прятал, – она протянула мне листки. Я глянул на первые строки – уставился на Женьку. Она развела руками: – Это все. Остальное – в том же роде. Я вернулся в гостиную, сел в кресло. В руках у меня была монография (или статья, какая уж тут разница?), автор – Александр Мещерский. Заголовок: «Сравнительный анализ художественного осмысления причин, хода и итогов войны двенадцатого года в трудах Льва Толстого и Виктора Гюго». Вот это да! Какой уж тут конверт… Мне стало его по-настоящему жалко. Спохватился… Впрочем, сейчас это все мирмульки. – Женя, быстренько собери вещи для Виты, сама знаешь, что нужно женщине для, положим, трехсуточной командировки. – Косметичка. – И юбка, наверное. – Ну, – Женька повела плечом, – смотря какая цель командировки. – И послушно пошла в Витину комнату. Я отыскал в чулане побольше чемодан, бросил в него первый попавшийся костюмчик Мещерского (надеюсь, не фрак в спешке), белье, рубашки, несессер, что-то еще, подвернувшееся под руку. – Женя! – крикнул я. – Собрала вещи? Молчание. Я вошел в Витину комнату и остолбенел на пороге. Сперва монография, теперь еще и это… Комната вроде как опустела, по стенам – распахнутые дверцы шкафов и выдвинутые ящики, на кровати же – гора отобранных и сложенных Женькой «нужных» вещей. К которым она, сосредоточенно нахмурив брови, добавляла все новые и новые и шевелила губами при этом – вес, что ли, подсчитывала. – Женечка, золото мое, – робко возразил я. – Ведь на три дня. Всего-то. – Кто знает, что может потребоваться женщине даже в три часа. – И флегматично положила на верх огромной кучи стопку еще каких-то тряпочек. – А зонтик зачем? – Вдруг дождь… Действительно, вдруг дождь… – А другой зонтик? – это уже шепотом – голос сел. – Вдруг солнце… Действительно, вдруг солнце… Ну и ночка выдалась. Я отодвинул Женьку, распахнул чемодан, швырнул в него косметичку, две-три юбки, столько же кофточек, какую-то обувь. Женька хмыкнула – в чемодане оставалось еще место – и положила в него самого большого краба и зонтик: вдруг солнце… Потянулась еще за чем-то, но я успел захлопнуть крышку и стянуть чемодан ремнями. – Возьми у меня в комнате фонарь и переоденься, в море пойдем. – Сейчас? Ночью? – Это так романтично, Женя. С любимым, на лодке, под луной. Сама говорила. – Серый, я устала. – Женя, я знаю. Обещаю тебе: утром задернем шторы и будем спать весь день. – Вместе? – уточнила она, оживившись. – И на хрена нам этот тостер, да? – Иди, одевайся, – я подхватил чемодан и потащил его за ворота. Монах услышал мои шаги, вышел из машины, пошел навстречу. Взял у меня чемодан, уложил на заднее сиденье. – Поедешь до скалы, она на человека с ружьем похожа… – Знаю. – Загонишь под нее машину и оставишь там. Ключи, естественно, тоже. Но не в замке, под сиденье положи. – Хлопотно с тобой, – сказал он, запуская движок. – Но не скучно. – Женька ждала меня на причале. – В темноте найдешь остров? – спросил я, отвязывая швертбот. Она спрыгнула в лодку. – В темноте… Издалека увидим. Там, наверное, над островом голубое сияние любви стоит. Не проскочим. Я поднял парус, и мы бесшумно, без опознавательных знаков и габаритных огней, как коварные пираты, скользнули в ночное море. Ветер был хороший, легкий и ровный – для ночной прогулки с любимой девушкой. Она, кстати, сидела на носовой палубе, похожая изящной позой на андерсеновскую русалку где-то в далекой Дании. Я не знаю лучшего украшения для парусника, чем женская фигура. Разве что – две. Или три женские фигуры. В море было светлее, чем на берегу. Но все равно темно. Женька – как только она ухитрялась ориентироваться? – изредка подавала мне знаки: правее, левее, так держать, капитан, ну куда ты прешь, бестолочь… Я зажал румпель под мышкой, достал сигареты, но спохватился – в темной морской ночи вспышка зажигалки сыграет как проблесковый огонь маяка, могут засечь его с катера. Впрочем, они сейчас победу празднуют, мещерскую водочку пьют за его здоровье, если не перепились уже. Шли мы довольно долго, мне даже надоело бесполезно пялиться в ночь, прислушиваться к плеску волны под носом лодки… – Вижу мачту, – тихо сказала Женька. И протянула руку вперед. И я разглядел в этом направлении короткий белый столбик, торчащий над водой – одиноко так, безнадежно. Впереди сгустилась тьма, собралась в плотное пятно – остров. – Давай их напугаем, – безжалостно предложила Женька. – Они там воркуют, а мы как заорем… Воркуют… Заорем… Я круто переложил руль – Женька чуть не свалилась за борт от неожиданности – и пошел вокруг острова. – Ты куда? – зашипела она. – Уснул, что ли? Уснешь с вами. Того и гляди – навеки. Нет уж, я как дурак голову в капкан не суну. Почему – голову, в капкан ведь лапой лезут. Сплю я, что ли? Ну и ночка. И на хрена мне все это надо? Я подошел к острову, лодка тихо ткнулась в него носом. Женька подхватила якорек-кошку, спрыгнула на берег и заложила его меж камней. – Сиди в лодке, пока не позову. Если выстрелю – удирай. Я перебрался на берег. Пригляделся. Пошел, пригнувшись, по камням. Искать логово Мещерских, стало быть. Нашел: Женька толково все объяснила. Подкрался, хотя и не совсем это прилично было. Различил две фигуры. Интересно. Я думал, они в тревоге и заботах, сидят скорчившись и дрожа, ожидая голодной смерти, заламывая в отчаянии руки… Как же. Они лежали в расщелине – Мещерский на спине, Вита, прижавшись к нему боком. Она перебирала, судя по движениям руки, его волосы и что-то нашептывала. Мещерский – в темноте не видно, но можно догадаться – улыбался, слушал ее милое воркование среди моря. – Добрый вечер, – сказал я тихо. – Вы одни? – А… Это вы? – Мещерский приподнял голову. Казалось, он не считал мое появление своевременным. – А Женечка с вами? – С нами, – сказала Женька за моей спиной, положив подбородок мне на плечо и с интересом разглядывая нашу «сладкую парочку». – А как же! Собирайтесь, за вами морскую карету прислали. Домой пора. Вита села, расправила одеяло на коленях, запустила пальцы в волосы. Мещерский протянул мне руки, я поковырял ключиком в замке, снял с него наручники, сказал: – Вам пару дней надо бы не показываться на вилле. Такой у меня интерес. – Господи, – вздохнул он, – как же с вами сложно, Алекс. Вы хоть палатку нам привезли? – Она вам ни к чему. Сейчас мы переправим вас на берег, там ваша машина и кое-какие вещи. Поедете в город, найдете в психбольнице доктора Пшеченкова… Вы должны его знать… Мещерский кивнул. – …Он вас приютит на время. В палате номер шесть, для буйных. – Я никогда и никому не прощаю необоснованной критики в свой адрес. И обоснованной, кстати, тоже. – Потом я за вами приеду. – Когда это все кончится? – Не я это начал, – напомнил я. – Что на вилле? Анчар жив? – Анчар спит. Его усыпили враги, что бы он не мешал мне. А на вилле… Задержали двоих. Искателей конверта в чужих апартаментах. – Я прямо взглянул на него – никакой реакции. Даже из вежливости. – Во всяком случае, у нас потерь пока нет, а армия противника потеряла уже четырех бойцов. – Как это? – встревожился аристократ. – Что вы имеете в виду? – Двоих я уже перевербовал. – Я имел в виду Монаха с Монашкой. – Они работают на меня. А эти двое, – я пожал по-мещерски плечами, – ну, скажем, безвозвратные потери в стане врага. Поторопитесь со сборами, надо затемно добраться до берега. – Да, сборы у нас солидные. Мы покидали в лодку богатое имущество островитян и отчалили. Вита и Мещерский сели рядышком на среднюю банку и, как самые голые, накинули на плечи одеяло, блаженно замерли под ним. Высадка десанта прошла успешно, нас не встретили на берегу грозными окриками («Стой! Стреляю! – Стою! Стреляю!») и автоматными очередями. Я проводил Мещерских до машины, подождал, пока они оденутся. – Вы не догадались захватить мне патронов? – спросил Мещерский, засовывая за пояс пистолет. – Догадался. – Я протянул ему обойму, которая попалась мне под руку в прикроватной тумбочке его спальни, и пожелал счастливого пути… Под прикрытием прибрежных скал мы добрались до виллы, заперли за собой ворота и двери (кстати, ни один из замков не был поврежден – мастер работал) и рухнули в постель. – Шторки задерни, – успела прошептать Женька, вырубаясь. – Ты обещал… Разбудил меня Анчар, постучав в дверь. Я вышел к нему. Он был смущен. И в кепке, которая высохла за ночь, но потеряла форму. Навсегда. – Женечка здесь? – догадался Анчар. – А Князь? Тоже возвращался? – Проспал ты своего хозяина, – упрекнул я, закуривая, чтобы скорее прогнать дурман тяжелого сна. – Увели его. – Кто увели? – Он вздрогнул как горячий конь под шпорами. – Не бойся, свои. Он в другом месте немного поживет. Я так решил. – И кепок они принесли? – подозрительно спросил Анчар. – Они, они. Кто же еще? – А дрова кто опять развалил? – Уже не подозрительно, а грозно. Я вздохнул, с сочувствием сообщая ему скорбную весть: – Это ты, Анчар. Ты упал на них. И я рассказал ему о событиях минувшей ночи, которые он безмятежно проспал. Не все, конечно, в пределах нормы. – А теперь дай нам поспать. Ты-то выспался. Часа в два разбудишь, ладно? – Сделать обед? Или завтрак? – И то, и другое. По два раза. Он блеснул зубами из-под усов. У него это по-разному получалось: то хищно, то обаятельно. Собаки ведь тоже по-разному зубы скалят: или с угрозой, или в улыбке. Мы проспали полдня. Потом полдня завтракали и обедали. Потом посидели на берегу. Убедились, что катер убрался с нашей акватории, что небо – синее, а море – зеленое, что алое солнце опускается в него, как положено, – и пошли опять спать. Анчар сходил за карабином и уселся в гостиной у камина с трубкой и бутылкой вина. В кепке. – Теперь я буду вас охранять. Всю ночь, я выспался. Вы хорошо спите сегодня, – он улыбнулся. – Если сможете. Так, да? – – – – – – – – – Ты куда? – сквозь сон спросила Женька. – В город. Нужно проверить, как заметка в газетке сработает. – Опять какую-нибудь провокацию затеваешь? – Она села в постели, прикрывая грудь простыней – вот уж напрасно. – Уже осуществил, – я нагнулся, шнуруя кроссовки. – Надо проверить. – Посмотри мне в глаза! – приказала Женька, для убедительности требования выпуская из рук простыню. – Ты наполовину врешь, как всегда. – Наполовину правду сказал, – буркнул я, глядя ей в глаза. – Прикройся, не уговоришь. – Я никуда не уеду. Мы уедем вместе. Когда ты закончишь работу. – Женя, – я пересел к ней, обнял горячие плечи, укрытые золотом волос, – пока я еще контролирую ситуацию. Но это ненадолго. Скоро станет очень трудно. Ты много помогла мне. Но оставаться здесь тебе нельзя. – Правильно! – Она сбросила мою руку. – Соблазнил девушку, удовлетворил свою низменную страсть – теперь не нужна! Э, нет! Ты меня в дискуссию – кто кого соблазнил – не втянешь! – Хорошо, Женя. Билет я тебе все-таки возьму. А вопрос о твоем отъезде решим по результатам переговоров с Баксом. – Бакс тебя застрелит – и все! Все переговоры. – Он меня не застрелит. – Я поцеловал ее (еле вырвался), встал и набросил куртку. – Во-первых, у меня в этой игре три козыря, самых больших. Во-вторых, ты знаешь, я первым не стреляю – я стреляю последним. – Ладно, – проворчала она, – тогда привези мне из города какую-нибудь гадость. Вроде ожерелья из крабовых клешней… Я вышел в гостиную. – Ты куда? – проснулся Анчар, высунулся из кепки. Сговорились. Или одинаковый сон видели? Он прошел со мной к машине. Подумал, трогая усы, поправляя кепку. Потом грузно уселся рядом: – С тобой поеду. Посмотрю глазами, как ты работаешь. Больно надо. Инспектор нашелся. – А Женечку, что, одну оставим? Без охраны? – Там, который наверху, – кивнул Анчар мудрой головой в сторону монастыря, – он присмотрит. Я вздохнул. Как же вы все мне здесь надоели… Кроме Женьки. И Боксера. – Ладно, поедем. Только кепку сними. Что людей зря пугать. Анчар послушно бросил кепку назад. – И на базар заедем. Женечке купим что-нибудь вкусное. Или красивое. – О! – обрадовался я. – Купи ей бусы из крабов. Ей очень хочется. Она рада будет. Поцелует тебя. В лоб. Пяткой. Анчар немного подремал дорогой. Потом вдруг сказал: – Помнишь, как я тебя сюда вез? В первый день. Ты боялся? – Чего тебя бояться – ты хороший человек. Добрый. – Ты тоже, – признался Анчар, подумав. – С друзьями – верный, с врагами – злой. – Опять подумал. – Если бы Сулико жила, я бы тебя на ней женил. Родными бы тогда стали. Навсегда. Я бы ваших сыновей стрелять учил, вино пить. И Женечка тоже моя сестра тогда стала. Так сказал, да? Правильно? Распределил. Разобрался. Мечтатель нежный. Я уже пожалел, что намекнул ему про бусы. Стыдно стало. Но разговор мне не понравился. Прощальный какой-то. Будто на платформе стоим, отправления ждем. Только неясно еще, кто уезжает, а кто остается. И – кому хуже будет. Я поставил машину в тени дерева, наискосок от горотдела. Придется ждать – мне информации по времени не дали. Анчар повертелся на сиденье – машина закачалась, как лодка на волне, – приоткрыл дверцу: – Семечек куплю. Что так скучно сидеть? – Сиди, не в кино. – Что ты командуешь мне, да? – Он обиделся, сел прямо и вначале вертел головой по сторонам, вглядывался в прохожих, в торговцев, рассматривал крыши домов, шарил глазами по киоскам. Потом поскучнел – понял, что ему с профессионалами не тягаться. Я терпеливо курил, думал о том, как буду объясняться с Володей. Подставил его здорово, не слабо, стало быть. Но и он не мальчик, успокоил я себя, знал, как с Серым связываться… Наконец где-то около десяти к зданию горотдела подошел зарешеченный «уазик», остановился напротив дверей. – Не пялься, – прошипел я Анчару. – Отвернись. Из здания вышли люди. Попарно. Словно по-детски держась за руки. В каждой паре – один из ночных гостей виллы Мещерского. Что ж, я их на эту дорогу не толкал, они сами ее выбрали. Стало быть, пусть и идут по ней до конца. По принципу Серого: чем меньше, тем чище. Выстрелов слышно не было. У шедшего в первой паре – маленького – дернулась назад голова, он завалился на конвоира, пачкая его рубашку хлынувшей изо лба кровью. Второй, едва не опрокинув своего сопровождавшего, рванулся было назад в здание, но его сильно ударило в затылок – и они упали оба. Короткое замешательство. Но тут же из здания высыпали ребята в жилетах и с автоматами, укрылись за машинами. Но выстрелов больше не было. Убитых, отстегнув от конвоиров, втащили в здание. Автоматчики рассыпались по улице, началось прочесывание. К нам подбежал офицер: – Что здесь надо? Документы! – Семечек купить хотели, – ответил я. – Двигай отсюда. Проезжай. А то будут тебе семечки, десятка два. Я послушно тронул машину. В зеркальце мне показалось, что в одном из окон горотдела мелькнула Володина тень, грозящая мне кулаком. И матом. Мы заехали на рынок за бусами для Женьки, потом за билетом для нее же, а потом я завернул к психбольнице, спросил у охранника в воротах доктора Пшеченкова. – В кабинете, – лениво кивнул он в сторону одного из корпусов. – Только я тебя не пропущу. Здесь режимные правила. – В тот-то раз пропустил, – обиделся я намекая глазом, что пропустил он меня далеко не за «спасибо». – Да? – удивился он. – Тогда проходи. Корпус два, комната три. …За дверью комнаты три в корпусе два слышалось интимное женское хихиканье на фоне довольного мужского баска. Я отворил дверь. На коленях доктора сидела полуголая куколка, и он щекотал ей пышными усами обнаженную грудь. Куколка вскинула голову, лупнула фарфоровыми глазками, вспорхнула и скрылась за ширмой. Доктор застегнул халат и встал. – Пациентка, – пояснил он. С досадой добавил: – Как вы всегда не вовремя. – Сеанс сексотерапии прервал? Пшеченков развел руками – что ж поделаешь, работа такая, сеанс. Я кивнул в сторону ширмы. – Лапочка, – проворковал доктор, – одевайся, зайдешь попозже – мы продолжим курс, попробуем с вами нечто новенькое, из опыта восточных психотерапевтов. – И с сожалением посмотрел ей вслед, «кусая длинный ус». Повернулся ко мне: – Ну-с, батенька, что привело вас в сей дом скорби? На что жалуетесь? – Мещерские у вас? – осадил я его. – Да. Все в порядке, – подтянулся доктор. – Как вы их устроили? – Хорошо. – Подробнее. – У нас есть отдельный коттедж, для особых пациентов… Все у жуликов схвачено. Не то что у нас. – …Сигнализация, охрана… – Охрану вашу я знаю – дружинники застойных времен. – Нет, нет. Там спецконтингент, надежные люди. Двусмысленно как-то. – Хорошо. Если за Мещерским приедут, вы сделаете большие глаза, это понятно? Он кивнул. – Никому, кроме меня, их не отдавайте. В крайнем случае пришлю своего человека. Он спросит: почем у вас мирмульки? – А что это такое? – Вот так и ответите. – Я встал. – И никаких записок, передач и посылок для Мещерских не принимать, их здесь нету. В крайнем случае, если кто-то будет очень круто настаивать: да, были, но уехали в черном японском джипе. Охрана коттеджа вооружена? – Весьма обильно. – Все, спасибо. Расходы – на счет Князя. Я вышел в коридор. Очередная лапочка, торопливо сделав мне глазки, сорвалась с диванчика и, расстегивая на ходу кофточку, порхнула в дверь. Хихиканье и басовитое бормотание. В надежное место попал Мещерский, стало быть… …Мы поехали домой. Анчар опять молчал всю дорогу, только вздыхал, и, когда мы уже спускались к вилле, проронил: – Метко стреляли. Трудно нам будет. А ты думал? Но сейчас тебе, пожалуй, труднее будет. Когда ты Женечке на ее стройную шейку бусы из крабов накинешь. Куда бы мне на этот момент спрятаться? Остаток дня и ночи прошли в обычных развлечениях: купание в море, застолье с тостами и песнями, немного тепла, света, воздуха и любви. До выхода на Бакса мне нужно было вытянуть из колоды козырного туза. Если он, конечно, в ней есть. Должен быть. Больше ему быть негде. Поэтому незадолго до рассвета я натянул плавки, сунул в полиэтиленовый пакет полотенце. Традиционный вопрос сквозь сон: – Ты куда? – Туда. – Еще одну завел? – Женька приподняла голову, посмотрела в темное окно. – И где ты их только находишь? В горах, что ли? Или в море? Интуиция. Женская, стало быть, безупречная. – Когда вернусь, – строго сказал я, – чтоб не спала и приняла меня в горячие объятия. Отвел ревнивое подозрение. Я вылез в окно и пошел к колодцу. Ночь была темная, ущербная луна пряталась где-то за горами. Звенели цикады, не слыша и потому не пугаясь моих шагов. Мучилась бессонницей какая-то нервная птаха. Сев на край колодца, я долго набирался мужества – у меня уже сейчас перехватывало дыхание. Ничего, успокаивал я себя, Женька меня отогреет – у нее это славно получается. Особенно, когда она… И в этот горячий момент воображения я нырнул. Тихонько, без всплесков и без нестерпимо рвущегося визга из пережатого ледяной водой горла. Опустившись на дно колодца, я нащупал дыру и так же тихо вынырнул уже в монастыре. Огляделся (в темноте-то!), положил на верхнюю ступеньку полотенце. Снова нырнул и стал шарить около ступеней по гладким камням. Вот он – однобаллонный акваланг. То ли черной Монашки (любительницы заглядывать по ночам в окна и пугать нежных обитателей виллы зажимом на носу и подводными очками), то ли стройной Русалки с ружьем, то ли заботливого капитана Немо, а может, просто – Светки, невесты Леши Чуни. Разберись-ка здесь, в темноте окружающей. Иванова, она же Петрова, она же Сидорова и Николаева, стало быть. Ну гадать-то я не стал, завернул до отказа вентиль баллона (Серый никому обиды не прощает, даже женщинам, осознавшим свою вину), вынырнул и, дрожа, как брошенная собака под осенним дождем, выбрался из воды, с остервенением растерся полотенцем… Теперь опять ждать, бесшумно стуча зубами в темной нише. Впрочем, тут все темное: галерея, вода, делишки… Подумаю-ка я лучше о чем-нибудь хорошем, теплом. Вот, например, разделаюсь я с этими конвертами, баксами, боксерами, получу (если успею) гарантированное вознаграждение от моего клиента Мещерского. Построим мы с Женькой на эти деньги дом: много тепла, света и воздуха. Соберу я в этом доме всех своих любимых женщин: бывшую жену Яну, верную соратницу и любовницу Лариску, секретаршу-малолетку Ляльку. Женьку, само собой. Вот будет шуму в том доме, из-за единственного тостера… Или нет, лучше так: подниму затонувшую яхту, отремонтирую ее, соберу на ней всех своих любимых женщин (и Светку-русалку туда же) и отправлю их на самый край самого далекого океана. И швырну им вслед тостер, чтобы булькнуло и брызги полетели, до облаков. А вслед же заброшу и кепку Анчарову, надоела – сил нет. А Светке на прощание скажу… Впрочем, можно и сейчас сказать – идет легким шагом по галерее, со свиданки. Ну-ну. Светка (не видно, но догадаться по слуху можно) спустилась к воде, тихонько нырнула (я тоже скользнул в воду) и довольно скоро с шумом, хрипом и кашлем вылетела на поверхность, забилась в воде – нахлебалась, видать, немного. Так и надо, не замай Серого! Который, кстати, тебя от позора и унижения спас в свое время. Я обхватил ее, потискал немного ее юную русалочью грудь, и она быстро пришла в себя – то ли от возмущения, то ли от удовольствия. Мы выбрались из воды, отдышались. – Серый, ты, что ли? – спросила Светка. – Дурак! На шум уже поспешал Монах с фонариком и пистолетом. – Кто дурак? – спросил он. С искренним интересом. Наверное, надеялся от меня подтверждение получить. Мы пошли в келью. Монах засветил свечи: на столе остатки ужина на двоих, изголовье на лежанке – тоже на две персоны. Блудливые мои. Сели вокруг стола. Светка распахнула свой гидрокостюм. Монах накинул мне на плечи свою куртку и очень кстати полстакана водки поднес. И сигарету. – Так ты все-таки за кого? – спросил я Светку. – За большевиков или за коммунистов? …Хотя в наше крутое время вопрос должен звучать: не за кого, а против кого? Некоторое время назад, в маленьком городке, покоренном какими-то вампирами и некрофилами, довелось мне вступить с ними в борьбу, в процессе которой я вышел на хорошо законспирированный Творческий центр, готовящий наших девушек для специфического обслуживания клиентов в Европе и Азии. Девушки, естественно, до определенной поры об этом не догадывались: их обучали профессиям секретарей-референтов, секретарей-водителей, фотомоделей, манекенщиц, языкам и манерам, макияжу и специфическим гимнастикам. В центре постоянно проводились липовые конкурсы на всяких «мисок». По согласованию с Москвой я сделал попытку (удачную, кстати) развалить его без шансов на возрождение (тоже, кстати: и без согласования я сделал бы то же самое). Центром руководил некий престарелый, но стойкий извращенец под кличкой Граф (за глаза его звали точнее и определеннее – Анкл Пенис). Мне удалось получить от него предложение организовать профессиональную охрану центра от конкурентов, рэкетиров и правоохранительных органов. За что я и взялся. Со свойственным мне умением. Нахальством и энергией. Первое, что я сделал, – на глазах директора центра раскидал и отметелил его охрану. Добавил и тем посетителям, которые попытались вмешаться и призвать к порядку хулигана Серого. Директору моя демонстрация понравилась, и я получил право формировать новый состав по своему усмотрению, то бишь бесконтрольно. Что и требовалось. Потому что мне был нужен отряд хороших, надежных, дисциплинированных ребят, профессионально подготовленных и честных, чтобы с их помощью довести задуманное черное дело развала центра до закономерного конца. Второе, что я сделал (сразу после своего показательного выступления), – собрал в отведенном мне кабинете на «производственное совещание» группу охраны. – Заходите, ребята. Стульев только на хватайте где-нибудь. Они забили мне комнату, как банку шпротами, дыхнуть нельзя – так и разит потом и пивом. А также злобой и страхом. Я отыскал глазами двоих беспомощных, которым первым вломил на входе: – Вы свободны. Насовсем. Со стульями. – За что, начальник? – Вы мне не подходите. – Сказал тоже. Пошел-ка ты… – Ребята, выкиньте их. Быстро. Сработало. Еще никто не успел вскочить, а те уже выскочили. Со стульями. Сели посвободнее, дышать стало легче. – А вот ты, – сказал я тому, который довольно грамотно пытался урезонить меня дубинкой, – ты задержишься после совещания. – Первое, – начал я, – на службе ни глотка спиртного, даже пива. Переглянулись, но смолчали. – Второе. С посетителями обращаться вежливо, но культурно. Девочек, участниц конкурсов красоты и обучающихся, не лапать. И тем более – с ними не спать. – А если по любви? – раздался вопрос. – Кто спросил? Встал парень, помоложе других и веселый. – А ты знаешь, что такое любовь? – Знаю. – Расскажи, полезно. – Это такое большое чувство. Все заржали. – Молодец, правильно. Как тебя зовут? – Чуня. – Мне имя твое нужно, не кликуха. – Это фамилия. А зовут – Алексей. – Садись, тезка. После совещания тоже останешься. Теперь всем. Дежурить строго по графику. По утрам – построение, инструктаж. По зданию не болтаться, знать свое место. После каждого дежурства – разбор происшествий. Кто не имеет специальной подготовки, будет заниматься в спортзале три раза в неделю. Газовое оружие сдать. Главное: мое слово – закон, два раза не повторяю. Вопросы есть? – Не боитесь остаться без людей? – Не боюсь. Мне не просто люди нужны, а надежные люди. Платят вам за безделье неплохо, а работать вы не умеете. Всей кодлой не смогли одного хулигана сделать. Действовали бездарно, нерешительно. Еще вопросы? Вопросы еще будут, потом, я знаю. И реакция будет. Разная. – Кто служил раньше в милиции – задержитесь за дверью. Входить по одному. На сегодня троих оставить в ночную смену. Спать не дам, не надейтесь. Все. Свободны. До свидания. Остались семь человек. Разговор с ними был сложный. Я интересовался их прежней службой, причиной увольнения из органов, отношением к нынешней работе. Подводил их вопросами к тому, чтобы они сами почувствовали необходимость стать моей опорой, ведь мы с ними профессионалы, знаем, что к чему и почем; чтобы составили надежный костяк группы, помогли наладить службу, подтянули «салаг». Прощупывая их, я рассчитывал со временем отобрать из них тех ребят, на которых мог бы полностью положиться, использовать на своей стороне (не за кого, а против кого), когда придет тому пора. Алексея я оставил напоследок. – Насчет любви – хохма? – прямо спросил я. – На публику? – Вообще-то – нет, – смутился он. – Мне правда здесь одна девчонка нравится. На стенографистку учится. Скромная. Светкой зовут. Я потому сюда и пришел. Чтобы поближе к ней быть и чтоб никто не обидел. – А она как? – Говорит, нравлюсь ей. Замуж согласна. Когда на работу устроится. – Ты знаешь, какую ей работу готовят? Он помрачнел, сжал кулаки. – Слухи всякие ходят. Не допущу. Отобью. – Если что, сразу мне сообщи. Вместе будем действовать. Добро? – Спасибо. Я вам верю. – И я тебе… Через некоторое время он сам пришел ко мне. – Алексей Дмитриевич, я вас тогда не понял, да? – Не знаю. – Кто вы такой? Я честно спрашиваю: вы из милиции? – В какой-то степени, – согласился я. – И здесь не случайно? – Не случайно. – Вам нужна моя помощь? – И твоя тоже. – Поговаривают, что вы любопытны. И занимаетесь не только службой безопасности. Что вы собираете здесь информацию. – Это так, – я не рисковал, это ясно. – Зачем? – Тебе не страшно за свою Светку?.. Вот и мне страшно за всех девочек, которых здесь уродуют. – Вы думаете, вы справитесь с ними? – Уверен в этом. Хотя бы потому, что я не один. А ты с кем? – С вами. Вы мне сразу понравились. Вы честный и смелый человек. Что я могу сделать? – Ответить на мои вопросы. Для начала. Он не очень многое знал, но мне в ту пору любая копеечка в копилочку просилась. Позже, в самый решающий час, я назначил Алешу командиром группы, которая должна была взять ключевые точки организации: резиденцию Графа, дирекцию центра, захватить сейфы и документацию, нейтрализовать неверные нам силы боевиков. Все это нам удалось, практически без потерь. Оставался нерешенным вопрос о том, что делать с замком Графа, который он «по странному капризу» (под дулом моего пистолета) отписал в завещании в час своего падения нашей Женьке. Я предложил организовать здесь ОПЦ БП (для непосвященных: Общественно-профессиональный центр по борьбе с преступностью). Предложение было принято. Я разработал структуру организации, обеспечил ее матсредствами и вооружением, финансами – денег у меня в ту пору было несколько куч в разных местах (реквизировал капитал одной бандитской фирмы), наметил основные направления и методы деятельности и передал руководство центром Алексею Чуне, слиняв для решения других проблем. Вскоре центр стал лакомым кусочком для криминальных структур: здание, оснащение, оружие и – главное – профессионалы, которые умеют и привыкли им пользоваться. Директор центра А.Чуня погиб в нелепой автокатастрофе, некоторые его ближайшие соратники были отозваны в другие организации либо бесследно исчезли в туманных далях. Новое руководство незаметно перепрофилировало центр в объект подготовки боевиков для использования в горячих точках России и за ее пределами. На коммерческой основе. База для этой подготовки была создана Серым весьма подходящая. Светка в дурмане горя, живя одной надеждой – отомстить за гибель жениха, сделала для этого решительный шаг: согласилась обучаться в группе женщин-террористок, тем более что новый директор центра обещал ей использовать все свое влияние и авторитет, чтобы отыскать и отдать ей убийцу. – В чьи руки попал центр? – спросил я Светку. – Какие-то слухи были? – Кто-то Зеленый… Бакс, отметил я про себя. Тесен мир криминала. – А директор? – Фамилия его Кусков, отставной офицер, лицом на боксера похож. – Она переглянулась с Монахом. – На собаку? – можно было не уточнять. – На спортсмена. – Как ты на меня вышла? – Кусков сказал, что нашел человека, который убил Алешу. Выписал командировку, снабдил всем, что надо. Сказал еще, что центр будет в этом районе проводить акцию и я поступаю в распоряжение капитана катера. После ликвидации моего личного врага. – Что ж оплошала? Она не осталась в долгу. – Во-первых, я тебя сразу узнала, тут Кусков прокололся. Но сначала была на тебя злая: организовал такое хорошее дело и удрал. Бросил нас в трудное время… – А вы – дети малые? А я вам – нянька, стало быть? – …Если бы ты остался, Алеша бы не погиб. Они бы не посмели. Потом я подумала и во всем разобралась, связалась с Мещерским… Вот злодей молчаливый. А может, он действительно память теряет? – …И стала тебе помогать. Ты думаешь, почему он, – кивок в сторону Монаха, – так легко согласился на тебя работать? Под твоим обаянием, что ли? – Под твоим, что ли? – разозлился я. Светка в ответ усмехнулась и по-женски прижалась к Монаху. Обвели они меня немного. Впрочем, для моей же пользы. Прощу, стало быть. – Я тебя двадцать раз подстрелить могла. Или утопить. Особенно когда тебя плавать учила. – Помолчала. – Но я теперь знаю, кого мне топить. – Не торопись, все непросто. У тебя взрывчатка еще есть? – Конечно. А что? – А то. – И взял ее на понт: – Дай мне кассету. Где она? – Все-то ты знаешь, Серый. – Потому и жив до сих пор. Ну? – Я протянул руку. – Она не со мной. Завтра ему передам, – толкнула плечом Монаха. – Или прямо тебе. – Ты ее прослушивала? – Еще бы! Ничего там особенного. Сначала музыка, потом набор цифр, с интервалами, с указанием их расположения на листе бумаги, размер листа указан, отступы от его краев, потом опять музыка. Ага, придумал я, как Женьку в Москву спровадить – сложное задание ей опять дам. И крайне ответственное. Не посмеет отказаться. – Чей голос в записи, не разобрала? – Да нет, не знакомый мне вроде. – Ладно, все на сегодня. Пошли. Монах проводил нас до ступенек. Я забрал свое полотенце и, прежде чем нырнуть, чтобы пустить из баллона воздух, сказал ему: – Завтра сообщи Боксеру, что я жив, сдаюсь и имею к нему предложение. Как условились. Мы по очереди вылезли из колодца, я помог Светке перевалить акваланг через его край и проводил до моря. – Как тебе не страшно? – спросил я, когда она застегнула ремни и вошла в воду, нащупывая на дне оставленные там ласты. – Я теперь ничего не боюсь, – ответила Светка, надевая свои ужасные очки. – Я ненавижу. Ты Кускова мне оставь. – Постараюсь, обещаю. Кассету не забудь. Ты ее в подводном гроте нашла? Где кладбище крабов? – Да, Мещерского подглядела, когда он ее прятал. Сперла на всякий случай. Пока! – И она скрылась в черной воде, только ритмично вскипали на поверхности пузырьки воздуха – и тоже исчезли во тьме. Бедная злая девочка. Сколько бедных девочек. Всем ведь не поможешь. Ну хоть кому-то, стало быть. И то на душе посветлеет. Наверное… – Какой ты холодный! – встревожилась Женька, когда я нырнул к ней под одеяло. – А с кем это ты пил? И чем-то еще от тебя пахнет. Чем-то женским, негодяй! – Рыбьей чешуей. Русалка ласкала. – Утром, пока Женечка и Анчар переругивались, как обычно, на кухне, я думал. Не о бедных девочках, как накануне, а о бедном Мещерском. Думалось, что вся его жизнь, где-то свернув с нужной дороги, шла к трагедии. Талантливый человек, который мог стать гордостью общества, посвятил свои способности воровству – как его ни называй (коммерция, бизнес и т. д.), статус свой оно от перемены названия не изменит. Азартно трудился, отдавая все творческие силы, лучшие свои годы обману и жульничеству… Потом болезнь. Он обратился к своему доктору. Когда-то Мещерский оказал Макарову огромную услугу, вывел его из-под удара за преступный расход наркотиков, создал ему частную клинику, где можно было тайно и комфортно сделать аборт при любом сроке беременности, где принимали подозрительных людей с огнестрельными ранениями и не сообщали об этом в милицию, где персонал не возражал, когда пациента окружала свора развязной охраны. Мещерский был мужественный человек, и Макаров был с ним откровенен до жестокости. Да, болезнь мозга неизлечима, да, возможна потеря памяти, а на последнем этапе – дикие боли и полное разложение личности. Мещерский потребовал от Макарова сообщить ему заранее о наступлении этой роковой стадии, чтобы уйти из жизни в здравом уме и полном сознании, а не смердящим и визжащим от боли полутрупом. Макаров обещал и постоянно контролировал ход болезни. Мещерский свернул дела и уехал к морю. Вспомнив наконец о существовании других радостей жизни (кроме трудов ради наживы), он забрал с собой книги, которые ему некогда было читать, музыкальные записи, которые некогда было слушать, прекрасные альбомы с репродукциями мировых шедевров иконописи, живописи и архитектуры, любоваться которыми ему всегда не хватало времени. И он с головой окунулся в этот светлый, по-новому открываемый мир, куда до этого не было ему доступа. Недосуг, стало быть. Через некоторое время Мещерский с тоской, ужасом и запоздалым раскаянием понял всю невосполнимость потери и попытался в оставшееся время хоть в какой-то мере наверстать упущенное. Но тут случился еще один удар. Девочка, которую он отобрал у своего коллеги, чтобы скрасить пустоту южных ночей, вдруг вошла в его жизнь со своей любовью… В одно прекрасное утро в кабинет вошел Анчар, непривычно смущенный. Даже растроганный и виноватый. Как слон, раздавивший случайно чужую бабочку (из соседней клетки). – Что тебе? – спросил Мещерский, делая выписки из какого-то фолианта. Анчар молчал и топтался на месте. – Что случилось? – Мещерский недовольно поднял голову от книги. – Она отказалась взять деньги, – вздохнул он. – Зарплату. Надо сказать, что Вита, по договоренности, получала определенное содержание. – Ты что, обидел ее? Анчар даже не ответил: как можно обидеть красивую и дорогую вещь хозяина? – Она что-то сказала? – Сказала. Что больше не может брать за это деньги. Мещерский впервые в жизни растерялся. Это было непонятно. Он привык платить за услуги. Партнерам, чиновникам, адвокатам и ментам, девочкам, наконец… – Где Вита? – У себя. – Анчар опять затоптался на месте. – У нее слезы. – И уточнил: – Из двух глаз. Мещерский взглянул на него, ожидая совета. Анчар отвел глаза – что он мог сказать? Мещерский тревожно вздохнул и пошел к Вите. О чем они говорили? Скорее всего Вита призналась в любви к нему. Давней. Напомнила о первой случайной близости. Просила отпустить ее. Мещерский… просил ее остаться. С этого дня все изменилось окончательно в его жизни. В жизни обоих. Вначале Князь узнал, что есть настоящая женская любовь – горячая и нежная. Не за деньги. Вообще ни за что. Через некоторое время он узнал, что есть и настоящая мужская любовь, когда становится необходимым не только тело женщины, но и ее взгляд, улыбка, шорох платья; когда ее голос звучит самой прекрасной музыкой, а каждое движение сводит с ума, разливается чем-то горячим в груди, бросается в голову, туманя ее несбыточными, неиссякаемыми желаниями. И этим редким, ранее не познанным счастьем одарила его Судьба (в насмешку или в отместку), когда оставалось ему жить совсем немного. Мещерский не пришел в бесполезное отчаяние. Он поступил по-мужски – решил и здесь взять сполна все, что не добрал ранее. И эти последние месяцы его жизни дали ему многократно более того, что он имел в прежние, богатые событиями годы. Он понял, что все на свете – деньги, вещи, власть, – не стоит и одного взгляда любимой. Что самое прекрасное и необходимое на свете – это любовь, музыка, книги. Это холодный лунный свет и жаркое солнце, это море, ласкающее прекрасное тело возлюбленной, это ее горячий шепот в ночи, свет ее глаз по утрам… Он понял, что это – щедрый и незаслуженный нами дар Богов. И стремился насладиться этим даром всеми силами души и тела. До конверта ли ему было? Так, да? Но развязка неумолимо приближалась. Мещерский и его любовь были обречены на расставание. Долгое или вечное, кто знает? Видимо, я произнес эту фразу вслух, потому что вошедшая Женька серьезно спросила: – А что же с Витой будет? Она столько до этого пережила. Столько ей досталось… – Досталось ей, – взорвался я. – А тебе не доставалось? Тебе не было трудно? А то взяли моду: как жрать нечего – так сразу на панель… – Серый, я не одна была. Ребята рядом надежные, вроде Серого. Нешто вы меня на панель бы пустили? Жалостные у нас люди. Всему оправдание найдут. Особенно – женщины. Деликатно постучал в дверь Анчар. И неделикатно за дверью высказался: – Зачем сидите вдвоем утром? Вам разве ночь вдвоем мало? Пойдем кушать, да? Тебе бы все кушать. – Слушай, Арчи, – сказал я за завтраком, когда Женька ушла на берег, – у нас мало оружия… – Сам думал. Вчера. – Придумал? Он довольно сверкнул зубами из-под усов. – Хотел тебе сувенир сделать. Но так скажу. У меня в горах пулемет есть. Максимов по фамилии… – Это с которым твой дед за Родину воевал? С красными или с белыми… К этому пулемету мы патронов и в музее не найдем. – Зачем музей, да? Все есть в одном месте. Много этих… ленточек. И железный ящик с патронами. Они, как консервы, в нем лежат. В масле, да? Вот это уже не слабо. – Далеко отсюда? – Если ты меня отвезешь – два часа Потом вечером приедешь. Я уже вернусь с гор. На сиденье Максимова положим. Давай выпьем вина и поедем. – Не сейчас. У меня важная встреча с врагами. Когда вернусь – как раз время будет. Спокойное. Несколько дней. Успеем и Женьку проводить и пулемет привезти. – Як врагам с тобой пойду. Шашку возьму, ружье. Они испугаются. – Нельзя, Арчи. Я пойду один. И без оружия. Он вылупил глаза и, наверное, обозвал меня в душе нехорошим словом: как это идти к врагам без оружия, да? Да я и сам об этом думаю… За пулеметом мы пока не поехали, а вина все-таки выпили, и я пошел к себе надеть плавки – Женька ждала на пляже. Теперь она меня будет учить стилю «дельфин». Много у меня учителей, стало быть. И наставников. Едва я закрыл за собой дверь, как за окном запрыгала по камням забытая мною сигнальная банка из-под пива, сбитая бесшумным выстрелом из снайперской винтовки. Образ жизни все-таки накладывает свою лапу на мировоззрение отдельно взятого индивидуума (во, завернул!). Вот и Монах, ведя столь праведный и уединенный образ жизни в размышлениях и молитвах (и в грехе, правда, с Монашкой), нашел совершенному оружию такое безобидное применение, как стрельба по пустым банкам – им ведь, наверное, не больно. Впрочем, все это, как и все другое, – до поры. Оружие всегда находит свой путь к прямому применению, к своему изначальному предназначению. Причем независимо от рук, в которых оно находится. Я шагнул в окно и подошел к подножию монастыря. – Что надо, святой отец? – заорал я, запрокинув голову. – Чего уж теперь таиться? В одном окошке зашевелились и раздвинулись ветки, Монах высунул голову: – Завтра в одиннадцать утра. Гостиница «Лавровая ветвь», двенадцатый люкс, второй этаж. Один и без оружия. Я поставил машину на стоянку и вошел в холл гостиницы. Тотчас высокий человек в белом костюме покинул свое кресло возле пальмы в кадке (модерн интерьера плюс ретро его деталей) и направился ко мне: – Вы к господину Логинову? Я усмехнулся. – Вы ошибаетесь. Я к гражданину Кускову, – с выделением «гражданина». – Я не ошибаюсь, – он сделал выражение: какая разница. – Я вас провожу. По лестнице под ковром и начищенными прутьями мы поднялись на второй этаж, остановились у дверей люкса, где торчала еще одна пальма и еще один высокий в белом костюме, отворивший нам дверь. В холле ко мне вплотную подошел третий (скольких же бездельников Бакс кормит! И все за наш счет): – Ваше оружие! Я молча ткнул себя в лоб, мол, оно всегда при мне. Он не понял, скользнул руками под мою расстегнутую куртку, ощупал сквозь джинсы лодыжки. – Надеюсь, то же самое вы проделаете в моем присутствии в отношении гражданина Кускова? Это он понял, видно по глазам, в которых я прочел откровенное желание врезать Серому ногой в пах. Успеет еще. Тот, что встретил меня внизу, прошел в комнату, прикрыв за собой дверь, тут же вышел и кивнул мне. Я вошел. Боксер стоял у окна, сперва спиной ко мне, потом повернулся. Молча указал рукой на столик, легко накрытый в углу комнаты. Вот это дело. И без всяких пустых угроз и бесполезного мордобоя. Пока, стало быть. Мы вольно сели в кресла. Боксер вопросительно поднял одну из бутылок, я кивнул, соглашаясь с его выбором. Обратил внимание на вросший в палец перстенек. Мы выпили. Я закурил. Мы еще выпили. Я терпеливо ждал его вопросов. Выпить я мог и с Анчаром, с гораздо большим, кстати, удовольствием и пользой. – Я вас знаю, – сказал он наконец. – Вас давно пора убрать. Я вежливо не согласился (вы уже пытались. И не раз). – И мы это сделаем. В конце концов. Я опять возразил. Мягко и тактично (вам мало потерь?). Содержательный разговор. Как у двух пацанов, каждый из которых не решается начать драку. Или у боксеров на ринге – обмен легкими шлепками с целью разведки. – Мне доложили, что вы хотели встретиться со мной. Что у вас есть предложение. – Да, я предлагаю решить наши проблемы мирным путем. Тем более что ими заинтересовалась милиция. – Каким образом? – В маленьких глазах, надежно скрытых тяжелыми надбровными дугами, мелькнул огонек, выдавший его интерес. Даже надежду. – Самым естественным. Каждая сторона получает то, что ей надо. Вы – ваш конверт. Мы – избавляемся от вашего назойливого внимания. Он подался вперед: – Вы нашли конверт? – Он уже был готов запустить лапу мне за пазуху. – Где он? Щаз-з! – как Женька возражает в азарте. Я что, вчера только из психушки? – Я знаю, где он. Точнее – что с ним. – Ну? – Его больше нет… Боксер вскочил, едва не опрокинув столик. Я успел подхватить откупоренную бутылку – жалко ведь, хорошая водка. – …Но информация цела. – И вы знаете, где она хранится? – Знаю. Но мне нужно время, чтобы получить ее. – Сейчас я позову своих ребят, и вы все расскажете. Даже то, чего не знаете. – Я похож на человека, который готов умереть за чужие интересы? – Я дал ему знак наполнить рюмки. – Или за деньги? Кроме меня, эту информацию никто не сможет получить. В этом дело, в этом – гарантии моего здоровья. И ваших интересов. На которые мне в общем-то наплевать. – Ваши условия? – Вы освобождаете Мещерского и его подругу… Он согласно кивнул – что может быть проще? Вот именно. – …Навсегда забываете об их существовании… Промолчал. – …Поднимаете его затопленную яхту, заделываете пробоины, окрашиваете, наполняете ограбленный вашими му…ми бар, меняете двигатель на более мощный, подгоняете яхту к причалу виллы и не беспокоите меня двое суток. – Я нарочно так много нагородил про яхту, пусть думает, что для меня это главное, что информация находится, положим, на Канарах. А что касается Мещерских, это мне пустяки, мирмульки. – Хорошо. Я не скажу, что принимаюваши условия. Я сообщу вам об этом завтра. Мне надо подумать. Как же – подумать! Посоветоваться тебе надо. С шефом. Боксер встал. – Еще вопрос… По здравому смыслу, я ждал вопроса о том, что произошло на вилле Мещерского и какова степень моей причастности к этому «проколу». А также: что именно мне удалось получить благодаря ему в свою пользу. Так нет же! Опять ставит заезженную пластинку, которая спотыкается все на одной и той же царапине: – Мещерский действительно ничего не помнит о конверте? Как ваше мнение? – Абсолютно. Он снял информацию с листов, когда был еще в себе, переложил в другое место и забыл навсегда. – Я следил за его глазами. – Но она нашлась, – понимай так, что разыскал ее Серый. – И я с чувством глубокого удовлетворения передам ее вам в ближайшее время в обмен на мои условия. Я значительно помолчал. Добавил, взывая к его чувствам: – Оставьте в покое Мещерского. Дайте ему дожить оставшееся. – Будто паровоз попросил. Который без тормозов и машиниста. И пошел к дверям, не прощаясь. – Если вы блефуете, – сказал Боксер мне в спину, – вы даже пожалеть об этом не успеете… Когда я вышел из гостиницы и садился в машину, что-то привлекло мое внимание. Что-то знакомое до боли. Я чуть довернул зеркальце – так и есть: из-за дерева торчала чудовищная кепка, а под ней сталинские усы. И ствол карабина. По аэродрому, по аэродрому… Я свернул в первый же переулок и вышел из машины. Анчар едва успел затормозить джип. Я заглянул внутрь – полный арсенал: карабин, шашка, кинжал и гранаты. – Не сердись сильно, – ответил он на мой укоризненный взгляд. – Мы друзья, так, да? Как я мог сидеть в сакле и пить вино? Душа болит. В сердце тревога. И Женечка переживает… Я вздохнул, покачал головой и пошел к машине. Женечка не переживала. Она сидела на скамье рядом со Светкой и вела с ней, судя по всему – по угрожающей жестикуляции в частности, – активную до агрессивности дискуссию. Кое-что я издалека услышал, открывая ворота: – …А зачем тогда моего Серого на бомбу посадила? А стреляла в него зачем? Да еще под водой? А если бы попала случайно? – А зачем он моего Сержа наручниками бил? – логично оппонировала Светка. – Значит, надо было, – не менее логично парировала Женька. И добавила, обнаруживая глубокое знание основного предмета спора: – Серый всегда знает, что надо делать. Кого бить, за что и чем! – Сама ты дура! – привела Светка крайний аргумент. Это уже логика женская (после нее остается только в волосы друг дружке вцепиться), но какая-то бестактная. И поскольку я не знал, существует ли логика тактичная, пришлось вмешаться. – Хватит драться, девки, – сказал я ласково, – пошли выпьем. Повод есть. – Анчар, что ль, забеременел? – не желала остывать Женька. – Где он? Хоть посмотреть. – Здесь, да? – Анчар вышел из-за моей спины, где прятался от бури, развернул плечи. Но не сдержал живот. Женька смерила его взглядом подозрительной мамаши: – Точно! Брюхатый! – И пошла в дом. – А Серж? – возмутилась Светка. – Я без него не пойду! Вы его вообще затираете. А он вас не хуже! Но тут я некрасиво, но вовремя свалил ее на песок. За косой показалась рулевая рубка катера. Он вырвался в море и помчался к Андреевской банке. За Мещерскими, стало быть. Ну-ну. – Дурак, – проворчала подо мной Светка, – не мог сказать, да? – Хватит под ним валяться, – возмутилась Женька. – Своего мало? А ты чего разлегся, обрадовался, – это уже мне, с пинком под ребра, в шутку, но голос чуть дрогнул – нервы сдают. И я еще раз порадовался, сквозь слезы неминуемой разлуки, что у нее есть билет на самолет. А зря… Я встал, поставил на ноги Светку, зашел за дом и свистнул: – Отец Сергей, слезай к нам – водку пьянствовать! Он выставил голову как неисправная часовая кукушка: – А как я обратно заберусь? – У нас заночуешь. Все равно тебе делать нечего. И начальству не до тебя теперь. Мы вошли в дом. – Светку на кухню не пускать, – сказала Женька, – отравит еще. – Тебя отравишь, как же, – со вздохом сожаления призналась Светка. Женька и Анчар исчезли на кухне – и сразу там началась жрачка. В смысле – смех, а не еда. – Кассету принесла? Она отстегнула кармашек купальника, достала стянутый резинкой полиэтиленовый пакетик. Еще одна головная боль – куда девать? И я сунул кассету в любимую амфору Мещерского, на время, потом придумаю что-нибудь получше. Вошел Монах, постучавшись. – Ты что, упал? – спросил я приветливо. – Больно быстро спустился. – Упал, – признался он. – Но не с самого верха. Мы сели за стол. Странная собралась компания. Все вроде разные. И все одинаковые. И объединял нас бывший жулик Мещерский, для которого мы стараемся. А он сейчас чирикает со своей Витой, как весенний воробей на зеленой ветке. На хрена нам все это нужно? Об этом меня и спросил Монах после Анчарова тоста. – Я совок, – ответил я. – Таким меня красно-коричневая КПСС воспитала. И милицейский долг. – У него принцип такой, – вставила Женька. – Чем их меньше, тем на Родине чище. – Он доиграется, – пообещала Светка. – Таких долго не терпят. Анчар протянул мне руку помощи, с бутылкой коньяка в ней. – Он водку пьет, – напомнила Женька. – Кувшинками. Так, на судне назревает бунт. Оно и понятно – экипажа еще нет, собрались люди, волей случая выполняющие каждый свою узкую задачу, не объединенные общими целями и идеей. И во мне они видят не капитана, а источник их постоянного дискомфорта. Что ж, подавить бунт надо в зародыше. И есть только одно тому средство – немедленно повесить кого-нибудь на рее для устрашения остальных. А лучше всех сразу. Спокойнее будет, стало быть. – Друзья, – я встал с рюмкой в руке, – я благодарю вас за помощь. Каждый из вас сделал свое дело. Все свободны. Евгения Семеновна – завтра в аэропорт. Света, твоего врага я знаю и беру его на себя. Беру на себя также выплату тебе премии Мещерским, за особые заслуги в деле покушения на Серого. Серега, ты можешь смело вернуться к своим хозяевам, как я тебе и обещал, взять расчет и на полученное от меня жалованье отправиться со Светкой в кругосветное путешествие, по классу «люкс». Только до того постарайся не подстрелить меня по ошибке во время штурма виллы. А то ведь у нее останется только последний защитник – Анчар. Арчи, ты, я знаю, не бросишь меня – и мы с тобой доведем дело до конца. Как настоящие мужчины. Враг будет разбит, победа будет за нами! Чем меньше, тем чище. Я хлопнул рюмку и ждал аплодисментов. Начала Женька: – Пойду собирать вещи. Понятно – купальник в спичечный коробок уложит. Продолжила Светка: – Опять нас бросаешь? Научился. Да еще и подачками отмазываешься. Подхватил Серега-Монах: – Пожалуй, я у вас ночевать не стану. В монастырь уйду. Не хватало, чтоб меня тут оскорбляли за какие-то вонючие баксы. И Монашку уведешь. Блудить. Один Анчар не подвел: – Хорошо сказал, да. Только мало. Надо еще так: наше дело правое. Земляк мой так говорил. За это надо, правильно, кувшинками пить. В сакле есть – сейчас принесу. Я вспомнил громадные кувшины на полках, и мне стало страшно. Но публика Анчара поддержала. Назло. И он оправдал ее надежды: принес кувшин своего вина и охапку дров. Вино – на стол, дрова – в камин. – Ты хитрый человек, Серый, – сказал Монах, обнимая Монашку, – но Анчар твоего ума гораздо хитрее. – Анчар, он мудрый, – подтвердила Женька. – Как горы. – И похвалилась: – Он мне бусы подарил, а я ему кепку. Светка ничего не сказала, она со мной еще долго не будет разговаривать. Минут пятнадцать. Кофе мы пили на террасе. Здесь нас с моря даже в бинокль не разглядеть. Вообще как-то легче стало. На время. Женька взяла свою чашку и села на перила. Начинало темнеть. Надеюсь, ночь пройдет спокойно. Тем более что Анчар наверняка повесит на плечо карабин и будет патрулировать вдоль забора. – Завтра поедем за твоим Максимовым, – шепнул я ему. – Войну нам объявили? – Нет еще. Вот-вот объявят. Я отсрочку взял. Как твой земляк. – Нас двое будет? Я усмехнулся – наивное дитя гор. Но ответить не успел. – Мещерских везут, – засмеялась Женька. – Морем. В трюме катера. Бедные… Катер мчался, как лошадь, напуганная мотоциклом. Он проскочил косу и взял курс на город. Вот так. Долго они Князя искали. Все острова, наверное, обшарили. На дно морское спускались. А теперь думают, что он уже показания на них дает. В соответствующих инстанциях. Паника в рядах противника – это еще не победа, но в любом случае – отсрочка нашего поражения. А оно, конечно, неизбежно. Так пусть придет попозже. – Ты куда? – Женька села в постели. – В такую рань… Мне это уже стало надоедать. – Может, мы сначала оформим наши отношения? Дом построим. Тостер купим. А уж потом будем вопросы по утрам задавать. Однообразные. Как зевота со скуки. Нет, это, пожалуй, не у Женьки, а у меня нервы сдают. И я извинился. – Анчара надо по одному делу отвезти. – То-то. Тебя ждать? Или вставать? Опять вопросы… Анчар уже ждал меня у джипа. При полном параде: на ногах – какие-то мягкие сапоги, на поясе – полный патронташ, фляга, за плечами – карабин и котомка, через плечо – моток веревки. – Где это место? – спросил я, запуская двигатель. – Там, – мотнул головой Анчар в южную сторону. – В горах. Там хорошая пещера. Никто не знает. Только я и другой человек. Но он не скажет. Ехали долго. Может быть, и не так далеко, но дорога была ужасной. Мы даже менялись за рулем. – Один поедешь, – наказывал Анчар, – всегда отдыхай. Стань на краю, покури, посмотри на горы – очень красиво. Потом опять ехай, так, да? Наконец остановились в очень неприютном месте. Слева – обрыв, справа растрескавшаяся гора. Я с трудом развернулся. Анчар назначил мне время, оправил на себе снаряжение и исчез в трещинах, будто гора давно ждала его и жадно поглотила. Лишь два-три камешка скатились вниз и легли у моих ног. Да вспорхнула потревоженная птица. Как он с пулеметом спускаться будет?.. Вернулся я к обеду. Женька была одна. Грустна. Одета в дорогу. Мы перекусили на кухне, почти не разговаривая. Покурили на скамейке у моря. – Женя, не обижайся, тебе надо ехать. К тому же у меня опять к тебе просьба. Она подняла голову. – Результаты сообщишь телеграммой, на Володю. Женька опустила голову: – Слушаю. – Зайди к Прохору, выясни у него, какие буквы чаще всего встречаются в русском языке? – Подумаешь, – разозлилась она. – Я и без него знаю: «ху», «жо» и «бы». Я чуть не рассмеялся. Но мне было грустно. Я хотел бы в самое трудное время, чтобы она была рядом. – Женя, мне точнее надо, в процентах. Сделаешь? – Мирмульки это все, – вздохнула она. – Ты, кажется, повторяешь главную ошибку Мещерского. Тебе бы все воевать. А свет? Тепло? Воздух? – Тостер? – добавил я, понимая, что где-то она права. И сказал глупость, которой меня научили давно: – Все это надо сначала заслужить… – Ударным трудом на благо… – Пора, Женя, поехали. Она встала. – Имей в виду – я не буду с тобой разговаривать дорогой. И ты не приставай ко мне. С разговорами. – Подумала и добавила: – Козел! Я остановил машину у автобусной станции, взял Женькину сумку. Она буквально вырвала ее из моих рук и зашагала к автобусу, растолкала толпящихся у его двери пассажиров, села у окна и отвернулась. Отругивалась или меня дразнила. Я ждал, когда ей надоест. Дверцы автобуса шипнули и затворились, водитель посигналил. Женька вскочила как с гвоздя, высунулась до талии в раскрытое окно, распахнула руки. Сейчас она выбросит в окно свою сумку, порвет билет и вывалится в мои объятия. Однако совсем мы не знаем своих женщин. Даже если очень хорошо их знаем. – Серый! – завопила Женька. Убедилась, что все обратили на нас внимание: – Мне хорошо было с тобою рядом! – Помолчала: – И под тобой и на тебе! Села и поехала. Это была ее маленькая месть старому Козлу, на которого весь отъезжающий автобус, едва не вываливаясь в окна, пялился во все глаза. И вся площадь… – Вот, – сказал откуда-то сверху Анчар, когда пулемет, покачиваясь на веревках, коснулся своими тележными колесиками дороги, – сувенир. И спрыгнул сам. Мягко, бесшумно. При его-то «беременности». Пулемет был настоящий «максим» – с ребристым кожухом, тупым рыльцем дула, деревянными ручками и гашеткой, похожей на чайную ложку. И самое приятное – с надежным щитком, за которым сразу же захотелось укрыться от вражеских пуль и закрыть глаза. – Он в машину не влезет. – Сзади прицепим. Тачанка будет. Я присел на корточки, стал припоминать уроки чапаевского Петьки: где тут эти самые «шчечки»? Разобрался – все было очень просто и надежно, – отсоединил пулемет от станка, уложил по частям в машину. Анчар тем временем спустил вниз цинку с патронами и мешок с «ленточками». Матерчатые ленты, как ни странно, не сгнили, только чуть тронулись ржавчиной заклепки на них. – Ты умеешь на него нажимать? – спросил Анчар. – Научимся. Сегодня же и попробуем. Устал? – Нет. Я в горах не устаю. Я в море укачиваюсь. Тем не менее я сел за руль. – Женечку проводил? – Проводил. – Я без нее не люблю. От нее свет идет. Веселый. Она будет хорошей женой. Дружеской. – Положил руку мне на плечо. – Ты не грусти. Мы сейчас вина выпьем. Из Максимова постреляем в кого-нибудь. – Тактично улыбнулся. – И ты выспишься. Мы так и сделали. Установили пулемет в дверях сакли, залили в кожух воду, набили одну ленту патронами. Анчар сбегал в кладовку, отыскал старый пробковый круг и забросил его в море. Я поднял рамку, заправил ленту, поста – – вил прицел на триста метров. Жаль катера поблизости не видно. Впрочем, оно и хорошо – им «сувенир» будет. Наверняка ведь с моря пойдут. – Давай, да? – сказал Анчар с нетерпением ребенка: очень хочется поскорей посмотреть, как забегает новая игрушка. Я лег за пулемет на бурку (ну вся красно-белая атрибутика налицо), Анчар примостился рядом, вторым номером. Круг (тоже красно-белый – за большевиков или за коммунистов?) лениво покачивался на волне. Я поймал его в прицел, нажал гашетку. «Максим» задрожал в моих руках, вокруг мишени вскипела вода, полетело крошево пробки. – Вах! Какой молодец! – Анчар щелкнул пальцами. – Теперь я. Тоже молодец буду, да? Он чуть опустил ствол вниз, ударил длинной очередью. К размочаленному кругу побежала строчка фонтанчиков, настигла его, разломила надвое. Анчар повернул ко мне счастливое лицо с блестящими зубами. – Какой хороший Максимов. За него надо поднять самый большой фужор. – Эй, командир, – раздался крик из монастыря, – перебрал, что ли? А я про него забыл совсем. Вышел из сакли. – Радиограмма тебе: «Консультации задерживаются. Решения еще нет. Необходима встреча. Сообщу. Логинов». Что отвечать? – Ответ: «Пошел ты на…!» – от души проорал я. – Впрочем, стой, погорячился. Давай так: «Жду сообщения. Алекс». – Добро! – И мой штатный радист укрылся в своей радиорубке. Мы закатили пулемет в саклю, оставили дверь открытой, чтобы вытянуло пороховую гарь, и спустились в дом. Там мы подняли «фужор» за «Максимова», потом за его «ленточки», помянули раздолбанный круг, пожелали Женьке мягкой посадки, Светке – теплой воды, Сереге – горячих объятий… – А патроны? – вспомнил Анчар, покачиваясь на стуле. – Сколько их? – За каждый в отдельности, что ли, будем пить? – обрадовался я. Анчар задумался. – Нет, нельзя. Вина не хватит. И мы выпили разом за всю коробку. Потом «посошок», потом «стремянную». Потом я нетвердо пошел в кладовку. И забыл – зачем? Присел там на обломки серфера, погрустил немного, вспомнил – за раскладушкой. Не стану я сегодня ложиться в свою постель, которая вся еще дышала Женькиным теплом. Я вытащил раскладушку на террасу (с трудом, признаюсь) и застелил ее (тоже с проблемами). Анчар посидел рядом на ступеньках, с трубкой, думал. Наверное, вспоминал – за что еще мы забыли выпить. Хорошо, что не вспомнил. Право, хорошо. – Спи, – сказал он. – Пусть тебе Женечка приснится. Ага, согласился я молча, проваливаясь во тьму сна, – в крабовых бусах и в твоей кепке. И больше ни в чем… Утром, «на свежую голову», я вытряхнул из амфоры кассету и прокрутил ее. После оркестрового вступления в виде классической музыки (а то я знаю – какой?) – монотонный, бесцветный голос Мещерского, диктующего «завещание»: «Лист номер один. Полтора интервала. Три удара между колонками. Левое поле – четыре сантиметра. Колонка из восьми строк. Верхний ряд, слева направо – сорок четыре, двенадцать один…» и так далее. Я терпеливо прослушал все десять листов этого бреда, стараясь понять, зачем это сделал Мещерский. Ясно же – не для себя. И почему нужна такая точность в размещении цифр на листе (кстати, он даже размер листа указал)? На первый вопрос туманный ответ мне дала заключительная банальнейшая, но, видимо, выстраданная фраза: «Приходит время отвечать за ошибки и зло; единственный ответ – изменить то, что еще возможно исправить» – во загнул, почище Серого! Сразу видно: в твердом уме и светлой памяти. Стало быть, разбрасывал камни – теперь собирать спохватился. Второй вопрос я Володе задам. Если, конечно, он не успеет выхватить пистолет и решить одним выстрелом все проблемы Серого. Я вынул кассету, прошел в гостиную и воспользовался хозяйским музцентром «Сони» в личных целях – переписал для себя одну страницу мещерских надиктовок. И наконец-то подумал о себе. С горечью и сожалением. Даже с сочувствием. Теперь, когда я дал недвусмысленно понять, что шифровка практически в моих руках и что я не могу не догадываться о ее содержании; когда потребовал соблюдения правил игры: ты – мне, я – тебе; когда вывел из игры Мещерского и сделал «шах» его фигурой, – я загнал себя в угол, сосредоточил на своей персоне направление главного удара. И пусть это случилось по моей же воле – никто теперь, стало быть, не даст за мое здоровье и дохлого сухого краба… Вечером я получил «радиограмму»: «Встреча завтра. В то же время, в том же месте. Логинов». Немного стало холодно. Не в доме, а в душе. Потому что это могло означать многое. Они могли взять Мещерского, они могли решить попросту вздернуть меня на дыбу, распотрошить и вырвать из моего бедного сердца роковую тайну, они могли… Впрочем, вариантов хватает. В любом случае – это начало конца. Неплохо звучит. Или еще лучше – конец начала. И на хрена мне все это нужно? Чуть позже – еще одна новость от Монаха: его отзывают с поста. Вот это подзатыльник! А я-то надеялся, что в случае боя у меня надежный тыл. Выбрал же местечко Мещерский! Стратег! (Но все это – и возможная дыба и голые тылы – мирмульки по сравнению с тем, какой «сувенир» меня ждал в «Лавровой ветви». Оставалось одно – сдаваться. Без всяких попыток изменить ситуацию – слишком дорого бы мне это обошлось. И главное – не только мне…) |
||
|