"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Гусев Валерий)Часть III НИЧЕГО НЕ БЫЛО… ВСЕ ЭТО МИРМУЛЬКИ…– Подбросить до города? – шутливо спросил Анчар, распахивая дверцу машины. – Денег нет, – буркнул я стыдливо. – Зачем деньги, дорогой! Споешь в пути хорошую песню – и в расчете. Обоим хорошо, да? Не до песен мне, сестрица. – С тобой поеду, – твердо сказал Анчар. – Нельзя одному. Правильно сказал? – Да, пожалуй, – вяло согласился я, подумав – какая разница? – Оружие возьмешь, да? – А зачем? Все равно отберут. И назад не получишь. А ты возьми. – Максимова? – Гранаты возьми и вот это. – Я отдал ему «трофейный» пистолет. Что-то на сердце тяжко, давит чем-то. На стоянке у гостиницы было почему-то пусто. Поле предстоящего боя очистили, видать. Я вольно поставил «Форд» так, чтобы можно было пулей вылететь и сразу в первый переулок влететь. А там – как Бог даст. – Второй этаж видишь? – спросил я Анчара. – Видишь, да. – Четвертое окно от угла… – Хорошо видишь. – Если я к этому окну подойду – брось в него две гранаты и сматывайся. – Один, да? – Арчи, кто командир у нас? – Где? – неумело придурился он. – В строю. Он подумал, положил гранаты на колени. – Ладно, я согласен. Врешь ты все, джигит. – Из машины не кидай, поближе подойди. – И я пошел к дверям палас-отеля по кличке «Лавровая ветвь». В холле на этот раз меня не встретили. Правда, кадка с пальмой на месте была. Вот и славно – за ней укроюсь и из-за нее отстреливаться буду. Другое дело – нечем. Ну и ладно, отберу у какого-нибудь криворукого лишний ствол. Если повезет. Я кивнул портье, проводившему меня задумчивым взглядом. Кроссворд, видно, разгадывал. Даже знаю, какое слово его в тупик поставило: глупый человек из пяти букв, первая «С». А можно и «Д». Одинаково правильно. Что и подтвердилось в дальнейшем. Нет, в ближайшем. В холле номера меня приняли все трое сатрапов. Двое из них резались в карты на шахматной доске, видимо, в «очко» на интерес, потому что у одного из них был красный распухший нос и слезились глаза. Этот особо в мой адрес усердствовать будет, если дело до силовых методов дойдет. Третий опять обыскал меня, и мы вчетвером ввалились в комнату. И распределились в ней так: прямо передо мной Боксер в стойке, по бокам – двое и сзади еще один. Уважают Серого. А что ж, он того стоит. Правда, вина ему нынче не выставили, не поднесли. На столике, где мы в тот раз хорошую водку пили, магнитофон стоял. Что-то другое, стало быть, поднесут. Половецкие пляски с саблями скорее всего. – Я обдумал ваше предложение. Имею встречное. В обмен на информацию вы получите не Мещерского, а вашего человека. – Добавил, чтобы не было сомнений: – Мы его взяли. В голове защелкало: Анчар, Вита, Светка… Все не то. Не то!.. – Ну что вам Мещерский? – продолжал издеваться Боксер. – Чужой человек. Ну деньги вам платит. Ну столуетесь у него. Вино с его джигитом пьете. На его машинах ездите по его делам. Не стоит это многого, верно? А вот это – стоит. Убедитесь! Он дал знак, и тот, что стоял сзади, включил магнитофон. – Серый! – ударил по нервам Женькин голос. – Не казни себя! Я знаю, ты страшно за меня отомстишь! Боксер был готов к моему прыжку. Но у меня подкосились ноги. Хорошо, что я без оружия, – пронеслось в голове, – ну, троих бы я успел уложить, а четвертый – меня. А Женька моя золотая, с ее дурацкой мечтой о тостере? – Давайте сядем, – постарался я скрыть свое состояние, – и обсудим вопрос спокойно. – И прикидывал: подойти к окну, упасть у стены – две гранаты здесь мяса наделают. Но опять же для Женьки – никаких новостей. – Обсуждать нечего, – он был прав. – Я жду ответа ровно минуту. Если «да» – я жду еще сутки, и мы производим обмен нашими интересами. Если «нет» – мы вместе едем за город. Развлекаться. А потом ты мне страшно отомстишь. Я думаю, у тебя получится. Я тоже так думаю. И кое-что еще. – Минута… – Да! – прервал я его. – Гарантии? – Честное слово, – усмехнулся Боксер. – Можете отказаться. Я даю вам дополнительные тридцать секунд. – Как мы произведем обмен? – Классически, – показал эрудицию. – Утром – стулья, вечером – деньги. – Не пойдет! – возразил я решительно. – Только одновременно. Причем, не скрою, если мне что-то не глянется, я тут же, на ваших глазах, уничтожу информацию. Помешать вы мне не сможете. А что? Положу в пакет с кассетой гранату – и всего делов-то, мало не покажется. – Тридцать секунд… – На все согласен. Безоговорочно. Завтра утром я буду здесь. – Проводите его. – Да, – я вспомнил, – а Мещерский? – А зачем он вам теперь? – усмехнулся. И правильно. Но не совсем… В холле, возле кадки с пальмой, из-за которой я собирался отстреливаться, сидел Монах-расстрига в цивильном платье и чисто выбритый. – Где Женька? – шепнул я, проходя мимо. – Очень быстро. Он едва заметно кивнул. Я сел в машину, положил голову на руль. – Что ты такой, да? – тревожно спросил Анчар. – Они Женьку взяли… Я едва успел схватить его за руку, почувствовав, что никакой силой не удержу его. Левой рукой я вцепился в ручку своей дверцы – сейчас я порвусь между ними. Обошлось – ручка оторвалась. Анчар выпал на асфальт. Покатились от него в разные стороны круглые гранаты – будто большой индюк снесся. – Где твое сердце? – рычал Анчар, лежа на земле. – У тебя есть кровь? Или холодная вода? Прохожие с интересом приглядывались и прислушивались. Здесь чужие скандалы любили. Особенно с гранатами. – Собери яйца и сядь в машину, – тихо сказал я. – Какие яйца? – смутился Анчар, вспомнил, видимо, испорченную «молнию», скосил глаза на ширинку. – Женька – моя женщина, – сказал я. – И я за нее отвечаю. – И я. Отвечаю. – Вот вместе давай думать. – Зачем думать? Стрелять надо. – Это потом, – и я рассказал ему о нашем разговоре с Боксером. – Может, он врет, да? – Сейчас проверим. Не доезжая до автовокзала, я вышел из машины и пошел дальше пешком. Раза два проверялся – все чисто. Да и зачем им слежка? Через диспетчерскую я без труда разыскал водителя того автобуса, в котором уехала Женька. Он неподалеку пил кофе под полосатым тентом и улыбнулся, узнал меня. – Привет, – сказал он. – Это ты – который сверху и снизу? – Это был пароль, – разочаровал я его. – Это была моя сотрудница. Я – директор частного охранного агентства. – Значит, это твои ребята ее увели? – с интересом спросил он. – На двадцатом километре? – Нет, почти на выезде. – Дисциплинка, – поморщился я. – Ничего нельзя поручить. – Я еще удивился: остановил меня гаишник, а уехали они в частной машине. – Да, это наш «мерс». – «Вольво», правда, была, – осторожно поправил он меня, начиная что-то соображать. – Да хрен с ней, с «Вольвой». Главное, что ее в город отвезли. Как приказывал… – Ну… наверное, не сразу. Сначала на дачу, верно? – Он посмотрел на меня и опустил чашку на блюдце: – Говори, что надо, не темни. – Сколько их было, как выглядели, куда пошла машина? – В салон вошли двое, не особо приметные, в белых пиджаках. Что-то ей сказали, она сразу встала и пошла на выход. Да же сумку было свою оставила, да один из них напомнил. А куда машина пошла, где мне знать? Видел я только – на Медвежье свернули. – И прямо спросил: – Плохо? – Номер машины, конечно, не запомнил? – Да к чему мне? Так, глазом скользнул – местный. – Ладно, спасибо тебе. Помалкивай в дальнейшем. – Себе не враг, – правильно рассудил он. И тут же сам себя опроверг: – Может, помочь чем? – Помоги. Если что еще вспомнишь или машина эта мелькнет, в горотделе Володе Стрельцову сообщи, скажи, для Серого. Нет, для Алекса. – Добро. Кофе хочешь? Алекс… – Водку впору пить. Он понял буквально: – Нет, у меня рейс еще сегодня. – Ну счастливо тебе. Спасибо. – Бывай, не отчаивайся. Девка-то стоящая. – Других у меня нет. Вот именно. – Что узнал? – Анчар топтался у машины, бросился мне навстречу. – Из автобуса ее взяли. Увезли в сторону Медвежьего. – Знаю, да. Там глухое место. Несколько дач в горах. Очень богатые люди живут. Туда не приедешь. Не пустят. – Щаз-з! – вырвалось у меня, и я чуть не застонал. – Если надо будет, от этих дач даже пепельниц не останется. – Как мужчина сказал! – похвалил Анчар. – Как мужчина сделай. Поехали за Максимовым. – Нет, Арчи. Все по-другому будет. Гони на виллу. – Я знаю, ты все правильно придумал. Ты извини, что я погорячился. Я Женечку очень люблю. Как сестру. Я тоже. Но не по-братски. Арчил сел за руль. Я закрыл глаза. Во-первых, мне нужно было сберечь оставшееся малое число нервных клеток, а во-вторых, подумать. Хоть я и глупый человек из пяти букв, на первую «Д». Или «М», стало быть. Что еще точнее. – Не загоняй машину, оставь у ворот, – сказал я Анчару, выскакивая. – Сейчас обратно поедем. Двери пока запри везде, сегодня не вернемся. – Молодец! Так и будем ездить туда-сюда, пока Женечку не спасем. Двусмысленная какая-то похвала, обоюдоострая. Я взял кассету Мещерского, чистую кассету, свой и его диктофоны. В кабинете Князя разыскал скотч и на чистую кассету прилепил золотой фирменный знак с черного конверта. Проверил батарейки, прихватил запасные. Бросил все это в пластиковую сумку с голой девушкой и туда же опустил свой «вальтер». Запасную обойму – в карман. Все, по коням. О Женьке я старался не думать. Чтобы не расслабляться жгучей до сердца тревогой. Когда я подбежал к машине с легкомысленной авоськой в руке, Анчар не сумел скрыть разочарования. Он надеялся, что я за Максимовым бегал. Ничего, Арчи, и до пулемета дорвемся! Постреляем. Мишеней много будет. – Гони, Арчи, еще быстрее! – Куда гони? – справедливо уточнил он. – В город. Психбольницу знаешь? Он подумал. – Я там не был. Но найду, да. Обратная дорога мне трудней далась. План созрел, детали проработаны, и нечем было отвлечься от диких виражей – слева скалы, справа пропасть, визг резины, вой сигнала, россыпь гальки из-под буксующих колес, квадратные глаза редких встречных водителей и их затихающий в горах мат. Совершенно нами заслуженный, надо сказать. Когда мы въехали в Майский, я сказал Анчару: – Теперь потише, не привлекай внимания. И постарайся пробраться к больнице всякими задворками. Не заблудиться бы. Хотя чем больше буем блудить, тем вернее хвост оторвется. Если он есть. Анчар с задачей справился, остановил машину метрах в двухстах от ворот больницы. Теперь мне надо справиться со своей. Сейчас начнутся ахи, пожатия плеч, всякие «видите ли, я полагаю, а вот Вита сказала…». Пусть только попробует! Рабочий день основного персонала заканчивался. Я присел на скамеечку напротив ворот, со своей авосечкой. Покурил раза два – вот он, ясновельможный пан. Идет к своей машине, а на руке его висит очередная пташка – видимо, доктор не укладывается в свою смену со своими сеансами. Что ж, можно только приветствовать такое добросовестное отношение к высокому долгу врача. Вот все бы так. Я пошел ему навстречу, поздоровался по-польски. – Вот, Лидочка, – сказал Пшеченков своей спутнице (пациентке то бишь), – это тот самый человек, который постоянно возникает на моем пути в самое неподходящее время. – И уже мне: – Напоминаю, мой рабочий день уже закончен. – И мой тоже, доктор. Но у нас с вами рабочее время ненормированное. Такие у нас профессии, нужные и важные. Он усадил свою милашку в авто, отвел меня в сторону: – Так что же такое – нужное и важное? – Во-первых, раз: мне нужно срочно навестить Мещерского, распорядитесь. Во-вторых, два: я и мой сотрудник ночуем сегодня у вас… – Это исключено, я имею в виду второе-два. У меня сегодня домашний прием, до утра. – Вы не поняли, док, я не напрашиваюсь в ваш дом, мне нужно ночевать в больнице. – Ах, вот как! – облегченно засиял «прошу пане». – Ну это, как вы говорите, мирмушки. – Мирмульки, – с трудом, с болью в сердце поправил я. – Вот-вот. Я сейчас. Он вернулся в проходную. А я той порой поперемигивался с его пациенткой. Но док был начеку – уже споро семенил обратно в сопровождении пожилой женщины в белом халате. – Вас проводят, – быстренько сказал он и, нырнув в машину, положил одну руку на руль, а другую на голую коленку. Не на свою, естественно. – Пойдемте, племянник, – сказала женщина. – Пойдемте, тетушка. – Не путай, вон твой дядюшка – коленки жмет. И ты такой же? – с надеждой в голосе. – Я вот не такой, а вот он – еще хуже, – и я свистнул Анчару. Женщина села в машину, кинув взгляд на Анчара, и мы въехали в ворота, начали петлять по ее кратким указаниям среди дерев, клумб и корпусов, пока не остановились перед симпатичным домиком, комнат на восемь, с бассейном и сауной. Вокруг дома настороженно бродили мрачные ребята в полной амуниции и с собакой. Умеют жулики беречь свой покой. Женщина провела нас в дом (холл, коридор), толкнула одну дверь и сказала Анчару с улыбкой: «Это для вас», толкнула другую и сказала мне без улыбки: «Это для тебя». – Где ваш главный пациент? – Я бросил сумку на постель. – Позовите его сюда. Одного. Я упал в кресло, вытянул ноги. Если Князь закобенится, запру дверь и не выпущу, пока он все не сделает. – Что случилось? – вошел Мещерский. – Люди Бакса взяли Женьку в заложницы. – Женечку? – Он перевел дыхание. – Боже мой! Как же вы допустили? Нужно немедленно действовать. – Я затем и приехал. Не скрою, мне было отрадно, что я, сомневаясь в Мещерском, недооценил благородное богатство его княжеской души. И я сказал ему, что нужно сделать. Он сразу же согласился: – Вы хорошо придумали, Алекс. Мы выиграем время. Может быть, даже несколько дней. (Интересно, что при упоминании таинственной кассеты он, как обычно, сохранил полнейшее к ней равнодушие. Даже фирменный знак с конверта не вызвал у него никаких эмоций.) – Садитесь, Князь. В этом диктофоне ваша кассета с информацией, в этом – чистая. Этот вы слушаете, сюда надиктовываете. Естественно, пояснительный текст – без изменений, цифры все перевираете. Чтобы не ломать голову, прибавляете к каждой, положим, тройку. Следите, чтобы не было накладок. Все ясно? – Все, Алекс, не беспокойтесь, я сделаю. Но вы не будете возражать, если я расположусь в кабинете, это удобнее и мне, и вам? Кстати, вам надо отдохнуть, восстановить силы. Вы плохо выглядите. – У него и здесь кабинет! Как же он на острове без него обходился? Загадка благородной души, стало быть. – Только попрошу вас, посидите это время с Витой. – Я могу ей сказать о нашей беде? Он на секунду задумался. И остался Князем: – Конечно. Ведь мы так полюбили Женечку… – Работайте, Князь. – И я откланялся. – Когда я вышел из своей комнаты, «тетенька» все еще безнадежно штурмовала Анчаровы двери, из-за которых доносился мощный фальшивый храп. – Вы понастойчивей, – посоветовал я. – Он не устоит. И вы не пожалеете. Какая-то странная клиника. Похоже, она специализируется на психоэротических отклонениях. И скорее всего инфекционного характера, так как даже персонал не избежал заражения этим сексовирусом… С Витой, несмотря на дурные вести, мы поболтали довольно мило. Она приняла меня в «будуаре», искренне обрадовалась. Была по-домашнему: в коротком халатике на голое тело, с распущенными волосами. Выключила видак, по которому увлеченно следила за приключениями близкого мне по аналогичным проблемам шекспировского героя – «бить или не бить»? Правда, наша последующая беседа дважды прерывалась, когда Вита, забрав таблетки и фужер с минералкой, уходила к Мещерскому. – У Саши опять усилились головные боли, – пояснила она, – практически стали постоянными. Меня это тревожит. – А доктор Макаров? Что-нибудь говорит? – Он звонил из Москвы. Обещал днями быть… Бедная Женечка! Вы ведь сделаете все, Алеша? – Мы уже делаем. Остается пустяк – уточнить, где она находится. Я уже распорядился, мой человек работает в этом на правлении. – Как сухо вы говорите… – Вы хотите, чтобы я рыдал и заламывал руки? Она улыбнулась своей удивительной улыбкой. Необыкновенно обаятельной. – Я хочу, чтобы вы со мной выпили. Мы ведь никогда не пили с вами вдвоем, правда? Удивительно, как интимно звучат самые обычные слова, когда их произносит красивая женщина. Впрочем, несмотря на все ее очарование, я никогда не видел в Вите женщину (да-да, именно в этом смысле). Меня вообще чужие женщины не волнуют. Мне бы со своими разобраться. Мы перешли в общую комнату. Вита достала из бара холодную бутылку водки, минеральную воду, сняла трубку внутреннего телефона: – Саша, не хочешь дернуть рюмку? Саша не возражал. – Как получается? – спросил я, когда он вошел. – Нормально. Только посторонние шумы ложатся. – Это не страшно. Главное, чтобы не легло в фон что-нибудь вроде: «Берлаге из седьмой палаты – клизму!» – Я слежу за этим, – кивнул Мещерский, – но вы тоже потом прослушайте. – Обязательно. Все должно быть безупречно. И Мещерский оставил нас. Разговор крутился в основном вокруг Женечки. – Я так рада, что познакомилась с ней. И с вами. Прежний наш круг, мой и Сашин… – Не надо об этом, – мягко прервал ее я. – Все это надо забыть как дурной сон. Все это далеко в прошлом. – Так можно говорить, – вырвалось у нее, – когда чего-то ждешь от будущего. Я положил ладонь ей на руку. Что я еще мог? Она благодарно улыбнулась влажными глазами. – Отдохните, Алеша. Вам это очень нужно. Хотите, я дам вам снотворное? – Пожалуй, вы правы. Спокойной ночи. Я зашел к Мещерскому и попросил разбудить меня, когда он закончит передиктовку. Когда я подходил к своей комнате, в Анчаровой осторожно приоткрылась дверь и высунулись в щель два уса и два напуганных глаза: туда-сюда, на меня (шепотом): – Ушла, да? – За монтировкой пошла. Анчар захлопнул дверь и, похоже, придвинул к ней платяной шкаф. Я прослушал готовую кассету (все хорошо, достоверно, тот же ровный тон, те же акценты; иногда вплетался голос Виты, но вполне естественно и безобидно) и опять уснул, наказав разбудить меня в семь утра. Я не стал бриться, не сменил рубашку (у меня другой все равно не было), только умылся и внимательно посмотрел на себя в зеркало: все путем, лицо усталое, в глазах – чуть ли не страх, под глазами – синие мешки, вокруг рта тревожные складки. Оно и понятно – всю ночь скакал на коне, боролся с тиграми, очень боялся не успеть. У гостиницы я был уже около восьми, наивно-нахально застучал кулаком в дверь номера – мне открыл сонный охранник, сказал по-человечески: – Очумел, спит еще! – Разбуди, я привез то, что надо. Он молча захлопнул дверь перед самым моим носом. Я б такого дурака и час бы у себя в команде не потерпел. Я спутался вниз, сел в машину рядом с Анчаром, велел ему запустить двигатель. Звонко в утренней тишине всхлипнул стартер. Тут же в четвертом или пятом окне от угла проявился г-н Боксер по кличке Логинов и замахал белым полотенцем. То-то, пан спортсмен, я еще дождусь, ты налетишь на мой нокаутирующий удар, брякнешься на помост и бесстрастный рефери откроет над твоим неподвижным телом бесполезный счет. Не до десяти, это уж точно… Не спеша (делай – раз, делай – два) я отлип от сиденья, выбрался из машины, поднялся в номер. Обыска не было – Боксер встретил меня в холле. – Я уж испугался, – пожаловался я, – что вы передумали. – И настучал: – Ваш секретарь прогнал меня. Теперь Боксер его прогонит. Боксер нетерпеливо протянул руку, я передал ему кассету. Он мельком взглянул на «товарный знак», буркнул: «Секундочку» – и исчез за дверью. Вернулся, сердце замерло – что скажет? – Эти сведения подлежат проверке. Ну и дурак. Из пяти букв. На это я и рассчитывал. – Ну вот… – сказал я с намеком, – а мой человек? – После проверки. – Мы не так договаривались. Утро – вечер, – напомнил я. – После проверки. Я не стал обострять отношения, сошел на доверительный тон и, учитывая его любовь к Ильфу и Петрову (единственная, наверное, любимая книга – двадцать лет в казарме читал), заискивающе поинтересовался: – А вот что это вас всех на воробьяниновскую мебель потянуло? Теперь уж не секрет? Он усмехнулся: – Я человек военный. Привык выполнять приказы, не рассуждая и не расспрашивая. Не знает! Это прекрасно! Этим я убью Бакса руками Боксера. Я еще потоптался в холле, спросил военного человека: – Я свободен? До двадцати ноль-ноль? Он подумал, насмешливо уронил: – Свободны, сержант… – Полковник частного розыска, с вашего позволения, – вежливо, но культурно поправил я. – Свободны… Двое суток. Не считая дороги. – Вы офицер, вы дали честное слово, – ткнул я кулаком в бетонный забор. И он отозвался: – Знаете, Серый, слухи о вашем профессионализме сильно преувеличены, по моему. – По-моему, тоже, – вздохнул я. – Как я узнаю о вашем решении, ведь пост наблюдения за виллой вы, кажется, сняли? – это к вопросу о моем непрофессионализме. – Вам сообщат. – – Как справился? – спросил Анчар. – У нас всего два дня, может, и меньше, – не ответил я. – Дальше – война. – Куда поедем? – В горотдел. …Володя был суров, но справедлив. – И на хрена ты мне повесил два убийства? По дружбе? Это еще начало, Вовик. Разборка предстоит крутая. Близкие осенние шторма будут выкидывать на пляжи труп за трупом. И не наша с тобой в том вина. – Так кого сняли-то? Тебе их жалко? Володя вздохнул. – Что тебе надо? – Машинку с нормальной кареткой… Потом, у тебя с ребятами из службы безопасности связи есть? Мне человек нужен по шифрам… – Найду. Что еще? – Невесту мою в заложницы взяли… – Доигрался. – Володя стукнул кулаком (хорошо – по столу). – Людей мне сможешь дать? – Пиши заявление. – Тогда не надо. – А где она? – Выясняю. Где-то в районе Медвежьего. – Ого! Туда только сунься. Заповедник авторитетов. – Какие подходы? Не знаешь? – Дорога туда одна, – стал припоминать Володя. – Причем в один конец… Это символично. – …На дороге – два поста. Подход один – горами. Ночью. Все владения обнесены общим забором, каждое имение – еще и своим. Караульные псы, звери. Ночью бегают свободно, меж заборами. – Охрана только на постах? – Как же! – по всем границам. – Все? – Что знал, то сказал. – Давай машинку. И звони своему шифровальщику. Володя притащил в кабинет «Оптиму» (своя у него была портативная, она мне не годилась), грохнул ее на стол. Я положил рядом диктофон и взялся за работу – по указаниям Мещерского сделал распечатку первого листа, больше пока не надо. Володя с интересом прислушивался. – Это то, из-за чего весь сыр-бор? – Да. – И что здесь заложено? – Точно не знаю, но догадываюсь. Если управимся – орден тебе обеспечен. А мне – пост почетного министра внутренних дел. Или бюст на родине героя. – Не надо! – испугался Володя. – Ты уже обещал. Знаю я теперь твои ордена. И бюсты. В дверь постучали, и вошел немолодой человек в бородке и очках, ученый такой, мудрый. В шортах и майке-безрукавке с орлиным профилем на груди. Мы познакомились. Он назвался Иваном Андреевичем и, потирая руки, сел за стол, взял мой листок. Пробежал его глазами по диагонали, посмотрел зачем-то на оборот, разочарованно положил на стол, снял очки. – Ерунда, – сказал он. – Здесь элементарная двойная зашифровка. – Не поняли, – признались мы дуэтом. Он усмехнулся. – Я, наверное, тоже не все бы понял в ваших методах. Поясню. Буквы текста произвольно заменены цифрами. Это первое кодирование. Затем они вразброс собраны в колонки, а промежутки между ними заполнены другими цифрами, абсолютно случайными. Вот и все. Мы переглянулись: – А дальше? – будто он прервал сказку на самом интересном месте. – Второе кодирование, вернее, ключ к нему – перфорированная трафаретка. Вы накладываете ее на ваш лист и в отверстиях остаются только те цифры (в нужном порядке), которые соответствуют буквам. И по списку переводите. – А если у меня нет списка и трафаретки? Я, например, хотел расшифровать этот текст методом Холмса. Помните, «пляшущие человечки»? Определить наиболее часто употребляемые буквы, по ним какое-то слово, по нему – другие буквы и т. д. Напрасно? – Ну, почему? Можно было бы попробовать. Но вас бы сбили лишние цифры в колонках. Поэтому процесс дешифровки при определенной настойчивости можно было бы довести до конца, с достаточной степенью достоверности, лет примерно за семьдесят. – Нет, это нам не подходит. – Я так и думал. – Значит, безнадежно? Иван Андреевич засмеялся. – Странный вы народ, сыщики. По одному волоску можете отыскать человека с хроническим насморком, а такое простое дело вам недоступно. – Ну да – проще простого, с семи нот. – Проще простого – нужно заложить эти данные в компьютер… – Вот и все? – Вот и все. А если у вас есть предположения насчет каких-нибудь ключевых слов – пятнадцать минут, с трех нот. Ключевые слова есть, например, музей, коллекция, названия икон, имена художников. – Хотите, я это сделаю? – Нет, – поторопился я. – Это не сколько преждевременно. Тем более что информация нам не принадлежит. – Государству? – догадался ученый Иван Андреевич, в шортах, майке и очках. Когда он ушел, я скомкал лист и положил в пепельницу. Володя щелкнул зажигалкой. – Слушай, Леха, ты не хочешь на всякий случай скопировать запись? И копию оставить у меня в сейфе? С пояснительной запиской. – На имя министра? Мудрая мысль. Главное – откровенная такая. Я бы даже сказал, бестактная. Но ты недооцениваешь силу моей любви к жизни, как г-н Боксер недооценивает мой профессионализм. Оба проколетесь, спорим? Но копию я все-таки сделал и у Володи оставил. С запиской. На имя аж двух министров – внутренних дел и культуры. – Все теперь? – спросил Анчар, когда я сел в машину. – За Женечкой поедем? Так, да? Правильно сказал? – с такой надеждой в голосе, с таким нетерпением, что я чуть не обнял его. – Арчи, едем домой. Я жду сообщения о Женьке. И тогда будем переворачивать дачи. Обещаю тебе. – Какой ты человек! Терпеливый… Как столетнее дерево… На вилле я снова спрятал кассету, уже в другое место. Что ж, первый раунд я выиграл. По очкам. Причем выиграл так, что противник об этом еще не догадывался. А вот когда догадается… Но до этой поры нужно выиграть второй раунд. Уже хорошим нокдауном. Обязательно и непременно. И вот здесь я бы уже прекратил бой, собрал бы свою команду и дал бы хорошего деру. Но бегство – это поражение. Ну и что? Поражение! Полный разгром в бою что ли лучше? И с другой стороны – почему же поражение? Я даже перевыполнил свою задачу. Мещерских, считай, от опеки избавил и даже «конверт» к рукам прибрал, что мне в обязанности не вменяли, кстати. Вот тут я и подумал: а что бы мне ответили на это Мещерские, Анчар, Женька? И захлопнул книгу на самом интересном месте. Когда дочитал до Светкиных несправедливых слов: «Опять слинять хочешь, Серый?..» Анчар занялся совершенно заброшенным за эти горячие дни хозяйством, полез в виноградник, зазвенел стеклами парников. Я было подумал, что есть время и мне поработать над созданием надежной обороны. Но не мог ни думать, ни делать. Пока не добуду Женьку. И я забрался в библиотеку Мещерского, стал листать альбомы с репродукциями, обращая особое внимание на те, что снабжались скорбными пометками «Безвозвратно утерян» или «Находится в частной коллекции», а то и «Вывезен за рубеж». Убедился, что я на правильном пути, что с этого пути меня Баксу не свернуть. Иначе как… Вот именно. Анчар позвал меня обедать, поставил на стол супницу, полную винограда. – Ешь. Теперь будем простой виноград есть, без всяких градусов. Теперь вино пить не будем. Пока Женечку не спасем. А тогда… – Он мечтательно не договорил. Представляю, что будет тогда. Пострашнее боксеровых угроз. Особенно на следующее утро. – Шлепает кто-то, – прислушался Анчар и притянул к себе карабин. – На террасе. Слышишь, да? Сперва на террасе, а потом в гостиной послышались шлепки легких босых ног и в дверях появилась Светка в купальнике. Опять из моря. Дитя волны и лунного света. Я был ей рад. Я ждал ее. Как, пожалуй, не всякую любовницу ждут. Что за прекрасные слова она сейчас скажет? – Опять жрут! Такой человек в беде, а они застольничают. – Садись, зачем ругаешься? Будешь хороший гость. – Анчар придвинул ей стул и тарелку. – Кушай виноград. Я буду смотреть и радоваться. – Самое время радоваться, – буркнула Светка, но за стол села. – Радоваться надо часто. Тогда беда стороной идет. Она всегда веселого человека обходит. Боится. – Так что? – не выдержал я. Светка отщипнула ягоду, кинула в рот. – Серж сказал так. Женьку держат на вилле «Фрегат»; она вторая по счету от общих ворот, вплотную к горе. Дом двухэтажный, по второму этажу – сплошной балкон, другого такого нет, не спутаете… – Как с ней обращаются, не сказал? – Не сказал. – Врет, стало быть. – Держат ее в подвале – там гараж и всякие службы. Охраны – шесть человек. Двое дежурят, двое в караулке, двое спят. – Она откинулась на спинку стула, достала из кармашка купальника сложенную мокрую бумажку. – Вот план подвала. Просто волшебный кармашек. Всегда в нем находится самое нужное. В самое время. – Как туда можно пробраться, не сказал? – Сказал. По дороге – никак, глухо. А поверху, в обход, есть старая дорога, она давно непроезжая, вся завалена камнями. Оттуда можно спуститься прямо хоть на крышу виллы. Она будто потому и названа так, что как птица на скале сидит. Никогда не слыхал, чтобы фрегат на скалах сидел, впрочем, им там виднее. Ясно и то, что нужно разведку провести, нечего вслепую соваться – раз сорвется, другого раза не будет. – Засветло доедем? – спросил я Анчара. – Доедем, да. – Собирайся. Из оружия бери только пистолет. Света, пойдем, я тебя провожу, потрепемся еще разок. Мы вышли с ней на берег. – У тебя какие взрывные устройства, я ведь не специалист? – Всякие. А что тебе нужно? – Во-первых, на липучке или присосках что-нибудь найдешь? С дистанционным взрывателем. – Есть такая штучка, но не очень мощная. – Днище катера возьмет? – Нашего-то? Запросто, мягко говоря. Он же пластмассовый. – Ты сможешь такую мину на место поставить? – Смогу, я у них частый гость, почти член экипажа. Сколько раз с этого борта на охоту за тобой спускалась. А взрыватель тебе передать? – Мне. Он с какого расстояния берет? – Максимально? Двести метров им пульс. Ну если учесть еще слой воды, то где-то сто двадцать – сто пятьдесят. Годится? – Вполне. Только покажешь, как с ним управляться. И мне нужно еще что-то, что бы лаз из монастыря к дороге завалить. – Принесу. Анчар посигналил. – Кстати, дружок, ты как вывернулась из-за неудавшегося убийства Серого? Светка дернула плечом, мол, вспомнил: – Или я не женщина, как твоя Женька говорит. – Спасибо, Светочка. Ты поосторожнее там. Видишь, как иной раз получается… – Знаем, на что идем. – Она надела ласты, подняла с песка маску. – Ты акваланг-то где прячешь? – А вот, у причала, чтоб долго не искать. Иной раз, – поддразнила, – ведь как получается – и в черной воде его надевать приходится. Ну, ладно, пошла я. Удачи вам, ребята. – Мы чуть не проскочили поворот на Медвежье. Хорошо, я в тот момент оглянулся и разглядел заваленный набок указатель. Проехали еще верст с двадцать до едва заметной развилки: вправо настоящая дорога, влево – старая. Анчар свернул, и какое-то время мы еще смогли пробираться меж камней и трещин. Встали: дальше уже не дорога. – Разверни сразу, – сказал я Анчару. – Мало ли как обернется. Он заглушил двигатель, положил ключи под сиденье. Тоже верно. Дорога – или как ее назвать? – тропа архара, да? – сначала шла чуть заметно вверх, потом изогнулась, немного спустилась и опять полезла вверх, круто – так, что мы уже шли согнувшись, цепляясь за камни. Еще и еще круче, больше уж некуда, чуть не отвесно вверх – и кончилась. Обрывом, откуда заметно тянуло холодом. Хотя здесь, наверху, камни были еще теплые. Это мы чувствовали животами, когда ползли к обрезу обрыва. Осторожно высунули головы; открылся прекрасный вид сверху на бандитское гнездо, просто-таки подетальный план. Тут были всякие строения: в западном и восточном стиле, в национальном и интернациональном, дикие и симпатичные, но они не интересовали нас. Нам был нужен «Фрегат», присевший враскоряку на скале. Прямо под нами, чуть левее. Метрах в двадцати по прямой. Спуститься можно было (по канату, естественно) прямо на его крышу. Оттуда – на балкон, с балкона на первый этаж, передушить охрану, освободить Женьку, получить ее горячий благодарный поцелуй, а дальше что? Вверх не подняться. Положим, прорвемся без потерь через ближайший пост, а второй нас встретит боем, к нему уже готовый, потому что без шума мы первый не возьмем. Да, кроме того, вилла с трех сторон огорожена высоким сетчатым забором – такой и с разбегу не возьмешь. А с четвертой, я уже говорил – отвесная скала высотой с семиэтажный дом, нависающая козырьком. Да в воротах охранник. – Что думаешь? – нетерпеливо ткнул меня в бок Анчар. Хорошо, что в бок, а не в спину – уже лежал бы я на крыше «Фрегата». Беспомощный и одинокий. – Спустим веревку, да? – продолжал он. – Ты сначала Женьку привяжешь. Анчар ее как рыбку наверх выдернет… Золотую. – А потом тебя. И поедем домой вино пить. Что думаешь? А что тут думать-то, сказал прапорщик и срубил дерево. Я еще раз изучил диспозицию или дислокацию (не знаю точно), постарался все что нужно запомнить – ведь действовать придется в темноте, что там редкие фонари на виллах? Пожалуй, Анчар прав. Другого мы не придумаем. Правда, как и во всяком плане, слабых мест достаточно. Смогу ли спуститься по веревке, по силам ли Анчару вытянуть нас на такую высоту, что, если нас заметят? – и масса других вопросов. Все их надо обдумать, стало быть, и решить. А времени нам отпущено не так уж много… – Согласен? – спросил Анчар на обратной дороге. – Ну что с тобой делать? Придется тебе доверить наши жизни. Ты только не урони нас. – Женечку не уроню, знаю. Как можно ее уронить, да? – Он замолчал. – А меня? – Ну, если только один раз. Невысоко. И на том спасибо. Темнело. Иногда, когда дорогу зажимали с обеих сторон скалы, становилось совсем между ними темно, Анчар даже включал фары. – Я думаю, так надо сделать – к веревке железную палку привязать, как в цирке… Это уж точно. – …А на краю скалы мой кепок под веревку подложить. – Нет, – сказал я. – Лучше мокрую подушку от дивана. – Да, – сказал Анчар, – так лучше, да. Намыленной водой намочим. И по дороге до виллы мы, практически, решили все вопросы. И еще я сказал Анчару, что ему делать, если поднимется тревога. – Правильно, так, – согласился он. – Тебя в подвале искать не станут. Ты сядь в бочку и поспи до утра. Я один раз спал в бочке от вина, очень крепко. Ладно, посплю. После завтрака (без капли вина) мы забрались в кладовку, перерыли ее и отобрали все, что нам надо: бухту хорошей веревки, даже каната, я бы сказал, длинный стальной шток от якоря и плотно набитый кранец, обшитый парусиной (вместо подушки), брезентовые рукавицы. Один конец веревки мы расплели надвое и привязали шток – получилась трапеция. – Надо попробовать, – сказал Анчар. Мы пошли на берег, забрались на подходящий уступ. Метров шесть всего высотой. Я глянул вниз и зашатался. – Ничего, – успокоил Анчар, перекидывая веревку через плечо, – только первый раз страшно. Потом привыкнешь. Он спустил немного трапецию, надел рукавицы, твердо уперся расставленными ногами, откинулся назад. Я повернулся спиной к обрыву, лег животом на его край, нащупал ногами шток, вцепился в веревку. Анчар начал медленно травить ее, перекинутую через шею. Меня стало раскачивать, шток стремился вырваться из-под ног. – Лучше сядь, – тяжело дыша, прерывисто посоветовал Анчар. Легко сказать. Но я ухитрился – действительно, так получалось устойчивей, и я мог держаться не за одну веревку, а за две. – Как ты? – крикнул я Анчару, благополучно завершив спуск. – Так хорошо. Но шее больно. Надо кепок подложить, да! – И он втянул наверх трапецию. Я пошел вдоль берега, Анчар уже ждал меня, и мы пошли к дому. Кожа на его могучей шее была стерта до крови. Нужно что-то придумать, какой-то хомут изобрести. А то ведь и без головы останется. Но Анчар думал не о себе, не о своей шее. – Что хочу сказать? – Он остановился. – Ты мужчина, она – женщина, ей будет плохо на этой железке, так, да? Вообще-то, конечно. Двадцать метров на ней сидеть. – Нужно сиденье сделать. – Давай уж тогда лифт построим. Время есть. – Пойдем покажу, что придумал. Придумал здорово, признаться. В сарае, где было свалено разное барахло, он разыскал кресло рулевого, снятое Мещерским с яхты. Мало того, что оно было маленькое, легкое и прочное – так еще и со спинкой, и подлокотниками! Больше того, Анчар разыскал еще и старый страховочный пояс яхтенного рулевого, с хорошей пряжкой, которая защелкивалась и отпиралась одним движением руки. Можно было бы вполне использовать этот пояс вместо кресла, но у Анчара были другие на него виды. Он заложил его за спинку, пропустил под подлокотниками и успокоился: – Так хорошо. Женечке удобно будет. Я думаю… Ей даже понравится. Еще раз попросит. Перед отправлением я спустился в колодец и спрятал там кассету, завернутую в пакет. Пожалел, конечно, что поленился подобрать возле причала вынесенную морем банку из-под чая, за которую так переживал Анчар. И в которую Мещерский уложил кассету перед ее навечным, как он полагал, захоронением в братском крабовом могильнике. И которую выкинула за ненадобностью Светка. А может, и по другой причине выкинула – в кармашек купальника не влезала… Приехали много заранее. По дороге убрали ломиком несколько больших камней, так что смогли проехать вперед еще метров на триста. Может, и немного, но, когда погоня пойдет, каждый метр малым не покажется. Стали устраиваться на месте. Анчар расстелил бурку – ждать нам придется долго, уложил под рукой карабин, патроны россыпью, гранаты и табак с трубкой. Отдельно лежала монтировка с веревочной петлей. Начали вести наблюдение, по очереди. Все эти сутки, с того страшного часа, я старался думать только о том, как добыть Женьку, а вовсе не о том, что с ней могли сделать. Сейчас мне это уже не удавалось. – Вот! – прошептал Анчар. Я подполз к нему, свесил голову. Из дома вышел мужик с судками, в белом халате и колпаке – повар. Он прошел вдоль стены и рядом с гаражными воротами толкнул дверь в сводчатой нише. Просунул руку, видимо, включил свет. Значит, эта дверь не на запоре, уже легче. Вышел он неожиданно быстро, но с теми же судками, с оторванным рукавом халата и со сбитым набекрень колпаком. Ясно, Женька активную голодовку объявила. И правильно, нам вражеские деликатесы ни к чему. Тем более что дома своей жратвы навалом. Больше Женьку не беспокоили. Стало темнеть. «Фрегат» готовился к вечернему кайфу. Обслуга убралась (в смысле – разъехалась), остались хозяева и охрана. Окна были задернуты, звуки никакие до нас не доносились. Из караулки вышли двое. Один прошел к воротам и остался там. Другой подошел к сводчатой двери в подвал и запер ее на ключ. Ну, ему же хуже. Потому что ключ он положил в карман. Стемнело совсем. Я надел на руку веревку с монтировкой, сунул в карман фонарик, проверил пистолет и загнал патрон в ствол. Анчар спустил «за борт» нашу «люльку», уложил канат на кранец, перекинул через плечо, изготовился. В этот момент из дома вышел человек, остановился на крыльце, докуривая сигарету. В свете фонаря я узнал его – тот, что в «приемной» Боксера все время проигрывал в карты. Что-то мне в нем не понравилось. Он отбросил окурок, воровато огляделся и шмыгнул к подвальной двери, достал свой ключ. Ага, в карты не везет – решил любви попробовать! Сейчас тебе будет любовь. До гроба… Я заскользил вниз. И только тут подумал, какую дурацкую затею мы осуществляем. Охранник у ворот меня увидеть не мог. Второй пока тоже. Ему приспичило, и он застенчиво повернулся ко мне спиной. Но вот он застегнет брюки и пожелает взглянуть на звезды. Хорошо, если для начала просто меня окликнет. А что я ему скажу? Мол, стену крашу, вот! Бакс, мол, приказал к его приезду – непременно, чтобы скала не серая была, а голубая… А скорее всего снимет он меня одной хорошей очередью с моего гнездышка без всяких вопросов. И шлепнусь я, как лягушка, на жесткую спину «Фрегата». Или Анчар успеет вздернуть наверх мой труп, чтобы похоронить с воинскими почестями… Однако обошлось. Не зря, видно, говорят, что Бог бережет пьяных, дураков и влюбленных. В нашей-то команде все такие и есть. А уж Серый – тот всегда во всех трех ипостасях. Я легко ступил на крышу, «люлька» взвилась и исчезла. Так, теперь – все лишнее, кроме Женьки. И все лишнее на пути к ней надо убрать. Ключ от подвала, значит, не нужен, но и охранник у дома – тоже: если возникнут осложнения с Игроком, тот может поспешить на помощь или поднять тревогу. Первое предпочтительнее, стало быть. Я спустился на балкон, лег и просунул руку с монтировкой меж балясин. Дождался (с нетерпением, надо сказать), когда голова медлительного охранника оказалась подо мной, и от души ахнул по ней железкой. Он вздохнул, опустился на колени, завалился на бок. Я взял его автомат и нырнул в подвал. И столкнулся с Женькой. Она едва не застрелила меня – то ли от неожиданности, то ли от радости. И повисла у меня на шее. Это, повторяю, она умела. – Я человека убила, – шепнула Женька. – Он хотел меня обесчестить. – Значит, не человека, не переживай. Пойдем, глянем. Убедимся, стало быть. Женька провела меня в закуток, где ее «содержали под стражей». Игрок, обмякший, со спущенными штанами, лежал на спине, в крайне неудобном положении – на ножке перевернутого металлического стула. Я нагнулся над ним. – Жить будет. Ходить по бабам никогда. Он себе позвоночник повредил. Я перетащил его в дальний угол, бросил на него какое-то тряпье. Подобрал с пола разорванные Женькины трусики и заткнул ими на всякий случай его пасть вроде кляпа. Садист Серый. …Несмотря на предупреждение – не трогать заложницу до особого распоряжения, Игрок решил-таки попытать счастья. Он долго уговаривал Женьку, обещал помочь бежать отсюда, грозил всякими карами, сулил много добра и зла. Женька терпеливо выслушивала весь этот бред и наконец дала ответ, предельно ясный. И неприлично эмоциональный. Сожалею, что не могу привести его здесь. Игрок напал на нее сзади. Одной рукой зажал рот, другой обхватил горло. Женька обмякла в его руках, «потеряла сознание». Он с лихорадочным нетерпением избавился от своих штанов, перевернул Женьку на спину, задрал юбку и рванул трусики… И получил коронный удар в лоб, двумя пятками – со всей дури грохнулся спиной на тонкую ножку стула… – Пошли домой, – сказал я. – Мы по тебе соскучились. – Водку пьянствовать? – обрадовалась Женька. – А я знала, что ты не бросишь меня в беде. – Тебя бросишь, как же. – А ты страдал по мне, похудел даже. – В сухом полене жара больше, – буркнул я (так моя тетушка когда-то говаривала). – Посмотрим, – хихикнула Женька. И опять – на шею. У дверей я вырвался из ее объятий, придержал, осторожно выглянул. Теперь рисковать никак нельзя. – Подожди здесь. Я подобрался к караулке, заглянул в светящееся окошко. Двое охранников спали, как говорится, зубами к стенке, один валялся с газетой за неимением лучшего, четвертый чистил разобранный автомат. Вот бы все они, лентяи, занялись делом – привели бы оружие в порядок, да с полной его разборкой. Службы не знают, стало быть. Проучу!.. Я отыскал подходящий кол (он был привязан к засохшему саженцу, точнее, наоборот) и подпер им дверь. С удовольствием взял Женьку за руку, и мы на цыпочках поднялись на балкон по внешней лестнице, прислушиваясь к веселому говору и женскому визгу среди звона посуды в доме. Я стал на перила, сложил руки в замок, Женька легко перенеслась на крышу, протянула мне руку. И все это – под аккомпанемент ее поцелуев и объятий. Остановились перед каменной стеной, отвесно уходящей ввысь, к звездам. – Серый, – выдохнула Женька. – Я ведь ни за что на нее не залезу. Тем более без трусиков. Ты подглядывать будешь. – Ну и оставайся, – рассердился я и чуть мигнул фонариком в небо. – А я на лифте поеду. Но не поехал, не успел. Едва наша «люлька» повисла над крышей, очнулся и завопил поверженный мною охранник. Вот что значит не доводить дело до конца! В дверь каптерки заколотились его коллеги – выбросились в разбитое прикладом окно, рванули к дому. От ворот бежал еще один. Я усадил Женьку в кресло, пристегнул, бросил ей на колени автомат. – Пошел, Арчи! – Цепляйся, Серый! – завопила Женька, передергивая затвор. – Прикрою! Снизу ударили автоматы, полетели осколки камней. Веревку бы не перебили. Пригнувшись, я пробежал по крыше и свалился в какой-то куст, затаился в нем. С неба упала и рванула граната. Женька, по пути наверх, добавила злую, отчаянную очередь. Ничего, сейчас Анчар ее успокоит. Стрельба прекратилась – некуда было стрелять, ни одной цели. Выстрелы сменились матом, нелепыми командами, которые никто не выполнял, собачьим лаем. Но народ прибывал, сбежалась охрана с соседних вилл. И я, пока не поздно, смешался с толпой, помелькал там и тут, покричал вместе со всеми и, когда надоело, нырнул в подвал. Здесь Женьку искать не будут. Ну, заглянут разок, и все. Можно отдыхать. Под топчаном, на котором недавно маялась Женька. …А она тем временем мчалась в машине с Анчаром. Развилку они проскочили вовремя – сзади мелькнули фары погони. Но попробуй догони Анчара в горах. Женька с восторгом вспоминала потом эту поездку. Ей это даже больше понравилось, чем качаться в кресле над бездной. Под пулями. Да без трусиков. – Один раз мы даже сорвались в пропасть, – врала она, – но Анчар схватился левой рукой за сосну и вернул машину на дорогу. Впрочем, кто знает, может, так оно и было. Анчар, во всяком случае, не отрицал этого факта. Еще до света они были в городе. Я устроился поудобнее, положил рядом пистолет. Шум в «осиновом» гнезде нарастал – взревели машины, погоня пошла. Наивные люди… Приблизился быстрый топот многих ног, озабоченный матерный говор. Пробежались по всем подвальным помещениям, сунулись в углы, но небрежно, даже не заметили под тряпьем своего отыгравшего Игрока. Я успокоился и уснул. И вот что мне приснилось. Будто бы наступило утро. И будто бы этим ясным утром к Медвежьему подъехала на нескольких машинах группа омоновцев при всем параде: в брониках, сферах, с палками и стволами. Старший вызвал председателя этого горно-садового товарищества, рассадника, стало быть. – По сведениям нашего информированного источника, – сказал старший, – на территории вашего поселка скрывается объявленный в розыск опасный преступник. Мы проведем розыск и задержание. А если потребуется, обезвреживание. Возражений не последовало. Тем более что причина возможных возражений уже не существовала. Началась прошарка. Неумолимо приближаясь к «Фрегату» с подрезанными навсегда крыльями. Захлопали двери, затопали тяжелые «берцы», заскрипела отодвигаемая мебель, зазвенела подвернувшаяся некстати дорогая посуда. – Здесь у вас что? Гараж? Отоприте! Двое стали на изготовку по бокам двери, трое вломились внутрь, рассыпались по подвалу, вышибли Серого пинком из-под теплого топчана, прихватили его пистолет… …На этом месте я проснулся. Меня вышибли пинком из-под топчана, насовали в ребра, надели наручники. Вывели на волю. – Там у вас, – сказал я хозяину, – еще один прячется. Инвалид. Меня провели по всему поселку, втолкнули в машину. – Попался? – сказал Володя, размыкая кольца кандалов. – Вот мы и посчитались. – Спасибо, – улыбнулся я. – И все? – возмутился он. – Ребята, сажайте его обратно. Халявщик! Я успокоил его как мог. Обещаниями хорошо вести себя впредь. На развилке мы расстались. Здесь меня ждали друг и любимая, которая тут же повисла у меня на шее, визжа и болтая длинными красивыми ногами. – А мы чуть дерево не свернули! Анчар как схватит его рукой… – Будет врать-то, – сказал я. Милицейские машины посигналили нам и тронулись. – Эй! Эй! – закричал Анчар и тяжело побежал за ними, прижимая к животу ящик с коньяком. Ящик подхватили, чья-то длинная дружеская рука надвинула козырек элегантного Анчарова «кепи» ему на нос. Мы сели в джип и поехали домой, водку пьянствовать. «По аэродрому, по аэродрому…» – напевал Анчар всю дорогу свою нескончаемую песню. Из двух слов. А больше ведь и не надо, а? Обреченный дом был полон радости. Тепла, света и любви. Мы все хорошенько вымылись, приоделись кто как мог и надолго уселись за стол. Анчар радовался как дитя. Он был неиссякаем. – Я всю жизнь любил только сестру и одного человека. Вы знаете. – В частности, сказал он. – Теперь я люблю вас тоже. Я думаю, много есть еще людей, которых можно любить. И защищать. Потому что много еще есть людей, которых надо ненавидеть. Так я сказал, да? Пусть Бог простит мне эти слова. Он сидел за столом в кепке, которая после всех своих приключений потеряла форму, но обрела содержание. Он теперь и спать в ней будет. – Вот, – сказала Женька, сияя глазами, – а ты ее носить стеснялся. Видишь, какая полезная оказалась. В самый разгар веселья, когда мы уже стали немного уставать, вынырнула из моря Светка и, переодевшись во что-то Витино, присоединилась к нам. – Как там Серж? – вежливо поинтересовалась Женька. – На больничном. Хочет слинять под видом язвы. – Так можно проще, – вставил я. – Мы можем ему справку сделать из дурдома. – Еще чего! – возмутилась Светка. – Себе сделай. – Да, – опять врезалась Женька. – Не нужна Сержу справка из дурдома. По нему и так видно. Анчар поднял ее со стула, подбросил, чуть не зацепив люстру, поймал и снова посадил на место. Успокоил, остановил. – Видала? – похвалилась Женька. – А тебя… – Свет, пойдем, пошепчемся, – я понял, что противников пора разводить по углам. – Только не в спальне, – строго предупредила Женька. – Знаю я вас. – Не знаешь. – Светка обняла меня за талию и положила голову на плечо. – Пойдем, милый. Вот, сказала она, когда мы вышли на терраску, и кивнула на стоящий на полу черный резиновый мешочек. Присела, распустила застежки, раскатала. – Это пульт дистанционного управления. Вот эту пипочку немного выдвинешь и направишь на объект. Тут шкала, прикинешь расстояние, сделаешь поправку. Две кнопки: черная – предохранитель, красная – импульс. Понял? – Понял. Мину когда поставишь? – Уже поставила. Только что. Катер опять здесь ошивается. Готовятся, похоже. – Я знаю. Я тоже готовлюсь. – Куда ты Женьку денешь? – В Москву отправлю. – Не поедет. – Поедет. У меня очень важное дело для нее. – Попробуй. – Она снова запустила руку в мешочек. – Это заряд, небольшой. Но тебе хватит. Это запал, он рассчитан на пятнадцать минут. Вставишь вот в это гнездо и повернешь вправо, до упора. И удирай. – Хорошо, спасибо. Если что полезное для меня узнаешь, сообщи. – Конечно. Серж собирается в монастыре с винтовкой засесть. – Посмотрим… – Хватит, что ли? – ревниво спросила Женька, стоя в дверях. – Пошли купаться. – Идите, я скоро. – Я собрал в мешочек Светкины подарки и убрал их подальше. – Мы сидели на скамье у моря. Анчар неподалеку жарил шашлык из свинины. – Ты опять что-то задумал. – Да, Женя, задумал. – Неужели ты надеешься, что я вас оставлю в такую минуту? – это она очень серьезно и строго спросила. – Знаешь, честно говоря, и мне бы хотелось, чтобы ты была рядом со мной. В такую минуту. Но мне очень важно послать надежного человека в Москву, к Светлову. Это генерал милиции, мой бывший враг, который стал моим другом. К сожалению, нас сдружила общая беда, а общих радостей у нас было мало. – Нужно передать ему кассету, – продолжил я, – и мои соображения на этот счет. Это очень серьезно. Это очень большое дело. Нам нельзя его сорвать. Поедешь? Женька помолчала. – А если меня опять схватят? Женьку не жалко – кассета пропадет. – Не схватят. Тебя Володя отвезет со своими ребятами. А в Москве тебя встретят. Я от него сообщу. – Встретят на «ЗИЛе»? – торговалась Женька. – И билет обратный чтоб взяли. – Умница, – облегченно вздохнул я. – Золото мое. – Ну уж и золото, – пококетничала она. – Анчар! Ты скоро? – Что торопишься? – Он махал кепкой над мангалом. – Очень сырое мясо любишь, да? – Женьку повез в город я сам. В надежде, что дорогу еще не блокировали люди Боксера. Собственно, еще рано. Им, конечно, в голову не придет, что я увез Женьку на виллу. Да и не нужна она им теперь. Сегодня-завтра будет неприятный ответ от Бакса. Тогда они и ринутся на нас. Разъяренные до посинения. Но попытку получить кассету не оставят. В общем, время у меня еще есть, а в целом – его уже нет. По дороге я еще раз проинструктировал Женьку, пытаясь отвлечь от мрачных мыслей. – Кассету отдашь только Светлову, в личные руки. Скажешь так: пусть по этим адресам изымет все ценности, устроит в МВД выставку и брифинг и скажет на нем речь, где обязательно упомянет Серого. Мол, вот сейчас, когда идет тотальное разграбление достояния республики, наши скромные и доблестные сотрудники сумели, не щадя своего здоровья, пресечь коварный замысел преступников, намеревавшихся вывезти за рубеж под видом выставочных экспонатов украденные у народа и государства бесценные образцы живописи, антиквариата, икон и церковного имущества, общая стоимость которого исчисляется многими десятками миллионов баксов. Кстати, о Баксе. Я со своей стороны кое-что предпринимаю в этом направлении. Но на всякий случай нужно продублировать… – Это на какой случай? – взвилась Женька. – Никаких таких случаев! А дом? С теплом и светом? – Я не это имел в виду. Я хотел пустить эту информацию через людей Боксера. Но кто знает, выйдут ли они живыми из боя. – Ничего себе, успокоил. – В общем, пояснишь Светлову, что эти ценности создавались бандитами на общие средства, а Бакс задумал воспользоваться ими один, слинять за рубеж и раствориться с ними в розовых далях… – Его же разорвут за это. – Оно так и задумано. Чем меньше, тем, стало быть, чище… Доехали мы спокойно. Машину я оставил у больницы. Тем более что собирался зайти к Мещерским. А сами пешком добрались до горотдела. У Володи все было готово. Он вывел нас на задний двор и усадил Женьку в «уазик», где уже ждали ее двое добрых молодцев. Сам сел за руль. И рядом еще одного посадил. – Будь осторожен, Серый, – сказала Женька на прощание. – А то кто же меня в следующий раз выручит. И не беспокойся, я все сделаю. – Я знаю, – сказал я. – И куплю тебе за это тостер. – На хрена он мне нужен? – отвернулась Женька, скрывая глаза. И они выехали в переулок. Я рассказал Мещерским о наших делах. – А где теперь Женечка? – с тревогой спросила Вита, – Я отправил ее в Москву. – Как же она согласилась? – улыбнулась она. – Она меня слушается. – И сделал знак Мещерскому, что нам надо поговорить наедине. – У вас неприятности? – спросил он меня, когда мы закрылись в кабинете. – У вас, – уточнил я. – Сейчас я жду ответного удара. Скорее всего они нападут на вашу виллу. – Ну и пусть, куплю другую. Если успеешь. – Нет, я взял на себя обязательства по охране ваших людей и имущества. И я не допущу этого. – Вы думаете дать им отпор? – Еще какой! Думаю, что после этого они оставят вас в покое. – А Бакс, его позиции? – Считайте, что его уже нет, я принял меры. – Знаете, Алекс, может быть, не стоит дальше рисковать? Остановимся на этом. – Вы сдаетесь? – Нет, просто есть вещи, более важные, чем яхты и виллы. – Верно, Саша, – я впервые назвал его так. – Дело вовсе не в яхте. Вы убедились. Он помолчал, пожал плечами. – Пожалуй, вы правы. Передайте Анчару, что он полностью в вашем распоряжении. Он опять помолчал. Мне показалось, что он сейчас скажет что-то подобное и в отношении себя. Возьмет свой пистолет и займет в нашей обороне место, которое я ему укажу. Но Князь – он и есть князь. – Вы известите нас, надеюсь, – он улыбнулся, – о вашей победе? Желаю удачи. Вот так. Но я не осуждал его. Пистолет был нужен Мещерскому совсем для другого. К тому же у нас с Анчаром были шансы, у Князя – никаких… Я открыто заехал в горотдел. Володя еще не вернулся, но звонил из аэропорта и передал для меня, что все в порядке. Я сделал еще один звонок в Москву, сообщил номер Женькиного рейса. Вернувшись на виллу, я прежде всего пробрался в монастырь и разыскал в самой дальней келье «запасный выход». Прежде это было, видимо, какое-то длинное помещение, вырубленное в скале. С равными промежутками в стенах были небольшие ниши, скорее всего для свечей. Когда-то в дальнем конце этого коридора, видимо, произошел обвал, и он частично вышел на поверхность, у самого края дороги. Ну сделаю еще один обвал, закрою этот «вход». Я заложил патрон в крайнюю нишу, поставил и включил взрыватель. Посидел немного в келье Монаха, где не осталось никаких следов его пребывания. Он даже не поленился расставить по местам черепа. Грохнуло прилично. Пробежала по монастырю тугая пахучая волна горячего воздуха, дернула заросли в окнах. Проверив сделанное, я вернулся на виллу. Собрал совещание. Я – председатель, Анчар – мой дружный коллектив. – Что мы имеем? – поставил я вопрос. Анчар поднял руку: – Максимова! – Верно. Карабин, три пистолета с общим счетом патронов около пятидесяти, гранаты… – Шашка, кинжал, – напомнил Анчар. Это да, это грозное оружие. Секретное, стало быть. Еще бы рогатки сделать. Из резинок для трусов. – Арбалет! – вдруг вспомнил Анчар. – Вах! Глупые мы люди. Надо было вчера его взять. Я бы стрелы отравил… – Помоями, что ли? – Зачем так говоришь? Здесь змея водится. Сильный яд. Один раз укусит, другого раза не надо. Насчет арбалета надо подумать. Неплохое оружие, главное – бесшумное. – Что делать будем? – напомнил Анчар повестку дня. – Думаю, так. Пойдут они скорее всего с моря. Десантом с катера. Могут и по дороге спуститься, к воротам. С катера наверняка артподготовку проведут. Сколько нас, они не знают. И как мы вооружены – тоже. В этом наша слабость. И сила, стало быть. Вот так и сделаем. Провозились мы до ночи. Оборудовали на берегу несколько явных оборонительных точек. В одну из них воткнули якорный шток, будто торчащий ствол, в другие – ножки от кроватей. На площадке перед саклей сложили камни бруствером, выкатили Максимова, постелили бурку. Анчар лег за пулемет, поводил стволом: – Хорошо, да! От ворот до причала берет. Мы наломали веток и замаскировали пулеметное гнездо. Потом пошли к воротам. Дорога здесь делала крутой изгиб, над которым нависала скала. Вот и славно. Я останусь у пулемета, Анчар заляжет на скале с гранатами и карабином. Мы не поленились и загромоздили дорогу под скалой грудой камней. На том наши приготовления себя исчерпали. Мы пошли на кухню пить вино и набивать «ленточки» патронами. – Мы плотно позавтракали и заняли свои места «согласно боевому расписанию». Я надеялся лишь на одно преимущество. Боксер проводил не только акцию возмездия. Он не терял надежды получить кассету. Иначе всеми средствами он мог превратить виллу в груду развалин, «восстановлению не подлежащих». Но под этой грудой навсегда бы скрылась надежда выполнить указание Бакса… Я развалился на бурке. У меня все было готово – лента заправлена, остальные под рукой, свернувшиеся ядовитыми змеями. Рядом – пультик, пистолет, несколько гранат. Но до них, думаю, дело не дойдет. Как до шашки и кинжала. Рукопашная нам совсем ни к чему. Нам, главное, держать их на дистанции. – Анчар! – крикнул я. – Не спи! – Почему? – отозвался он. – Я хорошо спрятался. Странный человек. Кто я ему? Кто ему Женька? Видно, большое, одинокое сердце. Нерастраченное. Готовое отдать друзьям не только последнюю кружку вина… Впрочем, он сам об этом вчера сказал. Он до конца пойдет. И вовсе не за имущество обожаемого им Мещерского… Ну вот, соизволили наконец-то. Давно вас ждем. Из-за косы показался катер. А у заваленного входа беспомощно топчутся и матерятся боевики наземного подразделения. Катер остановился метрах в трехстах от берега. В носовом люке торчал как козявка в носу ствол ручника. На палубе появился Боксер в бронежилете. Отсюда было не видно – насколько он разъярен. Но представить можно. Катер взревел сиреной, чтобы разбудить Анчара и привлечь наше внимание. Боксер поднес к лицу «матюгальник»: – Серый! – хрипло загремело над морем и ударилось в скалы. – Предлагаю тебе исправить ошибку. Подумай о своих людях. И о себе. Сдай информацию, и мы вас не тронем. Честное слово еще дай. Слово офицера. Бывшего. Жаль у меня мегафона нет, я бы знал, что ответить. Но я все-таки произнес эти слова с глубоким чувством. Для облегчения. С детства не люблю, когда собака на меня лает, а я ей тем же ответить не могу. Боксер ждал. Десантники, не теряя времени, изучали нашу оборону. С ухмылкой обнаружили наивные наши сооружения. Прикидывали: что, чем и в какую очередь долбать. Катер снова взвыл сиреной, пошел к берегу. На палубу высыпали боевики, двое стали с колена садить из подствольников по узловым точкам нашей обороны. Полетели вверх и в стороны камни, обломки и щепки досок, всякий хлам. Выше всех взлетел шток, покрутился в воздухе и упал в воду. Я взял в руки пульт, выдвинул «шишечку», нажал черную кнопку. Прикинул расстояние – самое то. Справа рванула граната – Анчар вступил в бой. Заработали автоматы. Машина боевиков – обычный открытый по южной моде «уазик» – почти уткнулась в нашу баррикаду и слегка дымилась. Экипаж, укрывшись за ней, злобно садил из автоматов по скале, на которой засел Анчар. Но достать его снизу было невозможно. Я хорошо видел, что он спокойно лежит, уткнувшись лицом в землю, среди роящегося крошева каменных осколков. Не уснул бы. Нет, не дремлет джигит. Он вытянул из-под себя гранату и, не приподнимаясь, швырнул ее вниз – машина качнулась и вспыхнула. Я обрадовался и нажал красную кнопку. Мина была хорошая. Она не приподняла катер, не разнесла его на составные части – он только чуть вздрогнул на полном ходу, клюнул носом и, как подводная лодка, пошел на погружение. Умница Светка приклеила мину в носовой части днища, и хлынувший встречный поток воды под напором движения сыграл двойную роль – открытых кингстонов и рулей глубины. Погружение шло так стремительно, что у почти скрывшегося под водой катера будто пушкой вышибло транец. Булькнуло, и все. Вскипели пузыри. Над водой появились головы, оружие. Десантники вплавь продолжили атаку. Развернувшись в цепь, устремились к берегу. Я мог бы, не спеша и методично, раскрошить их головы как пробковый круг. Но не стал этого делать – не сторонник силовых методов и бессмысленных жертв, предпочитаю мирное урегулирование конфликтной ситуации – и дал по ним длинную психологическую очередь, отделив фонтанчиками от берега. Сперва не поняли. Лишь несколько снизили темп своего массового заплыва. Пришлось потратить еще десятка полтора патронов. Поняли: резко изменили направление движения, под девяносто градусов – рвались к берегу, теперь к косе. Изредка я подстегивал отстающих короткими очередями. Это вам, братва, не над девушками измываться. И голым Мещерским. Ладно, «максимов», ладно. Теперь маханем наземный десант. И я повел ствол вправо, поймал в прицел распластавшихся боевиков, которые все еще не теряли надежды достать Анчара. Когда вокруг них дробно защелкали пули, они выбрали момент, вскочили и ретиво скрылись за поворотом. А машина дымно горела. Ну и пусть, мне-то что за печаль. Не я ее поджигал. Это все Анчар натворил. Деморализованный морской десант тем временем выбрался на косу и за отсутствием надлежащего стимула замедлил темп отхода. Пришлось снова вмешаться, внести соответствующие коррективы, превратить вынужденное отступление в позорное бегство. «Максимов» прошелся длинной строчкой вдоль косы, за спинами десантников. Брызги песка и ракушек прогнали их с косы, заставили вновь броситься в воду. Причем уже совсем без оружия: частью оно осталось на дне, возле катера, частью было брошено на песке. Только Боксер уходил с оружием. Противник вплавь покидал нашу акваторию. Каким счетом, не скажу. Сколько их было на катере – не знаю, сколько ушло – не считал. У меня не было к ним особой ненависти. Я не видел в них конкретное зло – так, абстрактные тени в тумане, несущие непонятную угрозу – не лучше ли их своевременно разогнать, пока они не сгустились во что-то более реальное и опасное. Противник пришел с моря и уходил морем, держа курс на «берег турецкий». А нам он не нужен. Нам и здесь хорошо. Когда вас здесь нету. Чем меньше, тем чище. Трех футов вам… под килем. Осиновый кол вам в глотку, стало быть. Не скрою, я испытал какое-то облегчение по завершении боя. И вовсе не потому, что не был уверен в его исходе. Нет, мне казалось, что сейчас что-то решилось, не разрешенное ранее. Вроде как ноющий зуб затих. Причем не постепенно, а сразу – отсюда и приятно ощутимое исчезновение утомившей боли… Подошел Анчар, бросил на бурку захваченный автомат с немного подгоревшим ремнем. Лицо его было сильно посечено острыми осколками камней – будто пьяная кошка драла. Или ревнивая любовница. – Какое хорошее дело сделали! – восхитился он, исчез в сакле, вышел с двумя наполненными рогами и с двумя большими мандаринами. – Какой «максимов» молодец! Джигит! Протянул мне рог: – За победу! Как я сказал, так она и пришла за нами. Помнится, это я говорил, а не он. Ну не спорить же из-за такой мелкой мирмульки в такой большой день. Анчар выпил вино, как жаждущий олень воду, перевернул рог, чтобы показать, что в нем не осталось ни капли, вытер и расправил усы, сказал немного неуверенно: – Сейчас я тебя поцелую. Мы обнялись, как два брата. Как два бойца, стало быть. И мне стало грустно, что я все время подшучивал над ним. Но я не хотел пускать этих людей в мое сердце. Я – не Анчар. Сердце у меня не такое большое и не такое доброе. Мы выпили еще, съели мандарины, покурили и взялись приводить территорию в порядок. Разобрали наши завалы и маскировку, забросали песком догоравшую машину – не я буду, если не заставлю боксеровых ребят убрать ее отсюда. Она здорово портила вид на красивые скалы. Да и дорогу перекрывала. А в остальном вилла не пострадала. В здание попало две-три шальные пули, одна, правда, в стекло (здание, понятно, берегли), а в саклю не было ни одного попадания. Вот и все. – Пойду соберу оружие на косе, – сказал я Анчару. – И можно ехать за Мещерскими. – Пойду соберу на стол, – в тон сказал он. – И стекло заменю в окошке. Я отстегнул швертбот, который благоразумно в битве не участвовал, и на веслах пошел к косе. Подобрав шесть автоматов и два уроненных в панике рожка, я решил спрятать их в пещерке, где до того прятал сумку с амуницией. Не знаю, как в дальнейшем сложатся мои отношения с виллой Мещерского, а тайный арсенал на стороне никогда не помешает. Впрочем, пару автоматов мы с Анчаром заслужили. Я сложил трофеи в лодку и обошел на ней косу, пристал к берегу почти рядом с пещеркой. Вытащил нос швертбота на берег, взял в обе руки автоматы за ремни. Захрустел усталыми ногами по гальке. – Здравия желаю, – сказало у меня за спиной. – Не поворачиваться. Не буду. – Оружие на землю. Руки за голову. Задом – шагом марш. Легкий толчок в поясницу остановил меня и дал понять, что Боксер выдернул из-за пояса мой пистолет. А щемящий, царапнувший по сердцу звяк показал, что он небрежно отброшен на камни. Вот сволочь, ведь моему старику «вальтеру» (дедов еще трофей) скоро шестьдесят, пенсионер уже. А как воюет! Тебе, подлецу, и не снилось. И всегда – за справедливость, за добро, против зла и неправды, заметь себе. – Шесть шагов вперед. Можешь обернуться. Что я и сделал. Боксер, все еще в бронике, стоял на большом плоском камне, расставив ноги и направив на меня ствол автомата. – Неплохо получилось, да? – улыбнулся он. – Откуда я знаю? – удивился я. – Еще не вечер. – Это смотря для кого. Резонно, по существу. – Я сяду, не возражаешь? Устал. А ты постоишь. – Он сел на камень, оперся на него левой рукой; автомат на колене, правая рука – на рукоятке, палец – на спусковом крючке. – Разговор будет долгим. – Это зачем же? – Хочу узнать, откуда такие Серые берутся? – нагло соврал он. Совсем не к тому подбирается. – А это такие, как вы, нас порождаете. Диалектика так говорит, – пригодилось-таки словечко. – Ну да, – улыбнулся он. Любит улыбаться. Как Мещерский – плечами пожимать. – Зло порождает зло. – И наоборот тоже верно, – уточнил я, начиная скучать. Ну да ладно, потерплю. Может, в его трепе найдется щелочка, куда Серый сможет шмыгнуть – и был таков. – А все-таки. Мне непонятно. У тебя была возможность продать информацию… – Я друзьями не торгую. И принципами тоже. Я чуточку честный, – и добавил про себя: первым не стреляю, стреляю последним. – Гордый, – естественно, с усмешкой. – Я сяду, тоже устал. И вам спокойнее. – Скоро отдохнешь. Догадался бы Анчар, что я не случайно задержался. Снял бы его выстрелом в голову вон из-за того выступа. И еще бы один автомат заработали. – Где кассета? – в упор, без улыбки спросил Боксер. – Кстати, – попер я, – вам известно, что в ней? Вот именно. А ведь вы столько из-за нее трудились. Столько потеряли. Не жизнь ли? Он изо всех сил подталкивал меня взглядом. И я не разочаровал его. – В ней заложена информация о точках, где хранятся огромные ценности. Это страховые запасы организаций, нескольких мощных организаций. Запасы на все времена и на все случаи. Банально звучит, но я не подберу другого: им нет цены… Во взгляде его были не только живейший интерес и алчность, но и нескрываемое презрение к дураку Серому. Вечно пьяному и вечно влюбленному. Где же Анчар? Спит, негодяй. С трубкой в зубах и со стаканом в руке. – Раз уж мы расстаемся навеки, – я ли уйду, он ли, но натравить их напоследок на Бакса просто сам Бог велел, – скажу больше. Эти запасы созданы организацией за много лет. И ваш мудрый хозяин Бакс готовится к их реализации за рубежом. Своими руками и в свой карман. Он поверил. Да кто ж из них не знает Бакса? Да хрен с ним, с Баксом. Где Анчар? Времени в обрез. Сейчас он снова задаст главный вопрос. И я отвечу. – Где кассета? – В Москве. В МВД Российской Феде рации. У генерала милиции Светлова. С моей пояснительной запиской. Он обозвал меня словом из кроссворда. Из пяти букв. Для начала. – Какой же ты м… – убежденно повторил Боксер. – Таким нельзя жить. Они опасны для общества. Правая рука его дрогнула, я уже не сводил с нее глаз. И мне показалось, что ремень автомата сам по себе шевельнулся, изогнулся и шлепнул его по ладони. Боксер вскрикнул. Я уже был в прыжке и успел отбросить ногой автомат. Но ему было не до автомата. Ни до чего вообще. Он в ужасе смотрел на ладонь. Протянул ее мне. Змея, между тем, нашкодив, ускользнула в щель. Это была та самая, про которую говорил Анчар: раз укусит, другого раза не надо. Боксер, рыча, впился зубами в руку, прокусил, стал давить кровь из раны. – Что ты смотришь? – крикнул мне. – Помоги. – Зачем? – холодно спросил я. – И за что? За все зло, что вы творите в стране? За то, что ты собирался отдать мою любимую своим бандитам на растерзание?.. – Отвези меня в больницу, – он совсем потерял голову. – Мы успеем. – Что, больно? – посочувствовал я. – Скоро пройдет. Я собрал оружие и уложил в лодку (оставлять его в пещерке уже было неразумно; когда обнаружат труп Боксера, обыщут все кругом). Отыскал свой пистолет, сунул за пояс. Подошел к Боксеру. – А ведь ты бы мог закончить жизнь со всем по-другому, – сказал я на прощание. – Иди ты на … – прошептал он. Но я не понял. Не знаю таких грубых слов. Я столкнул лодку в воду, сел за весла. И тут появился Анчар, жуя на ходу. – Где ты был? – спросил я, подгребая к нему. – Стекло вставлял, да. Кушать готовил. – Он бросил взгляд на застывшее тело Боксера. – Опоздал, да? – Нет, почему же? Попрощайся. Это он убил Светкиного жениха. И похитил Женьку. Анчар запальчиво плюнул в сторону камня, на котором остывал труп Боксера. Непростительный для горца поступок. Отоспавшись, мы вычистили все добытое в бою оружие, смазали, уложили в ящик и спрятали в монастыре. Потом Анчар подогнал джип к сгоревшей машине и оттащил ее в сторону, чтобы освободить проезд. Мы заперли ворота и поехали двумя машинами за Мещерскими. Я застал у них доктора Макарова, не умевшего скрыть свою озабоченность. Позже надо поговорить с ним. Он это понял. – Я поеду с вами, не возражаете? – обратился он к Мещерскому. – Отдохну у моря, более подробно осмотрю вас. Тот пожал плечами и спросил меня: – А где Анчар? – В машине. Он боится сюда идти. Тут одна дама чуть его не изнасиловала. Мещерский слабо улыбнулся. Он постарел, осунулся. Даже немного поседел, чуть заметно. Аристократическая бледность сменилась болезненной. Но все-таки был хорош. И еще больше похорошел, когда вошла Вита. Она забросала меня объятиями и вопросами. Будто век не видались. Похоже, так и было. Я тоже по ним соскучился, как ни странно. – Можно возвращаться на виллу, – сказал я, – опасности больше нет. Остались одни удовольствия. – Значит, и Женечка может вернуться? – в один голос вскричали Мещерские. Ну и Женька! – Конечно, – ответил я, – но не сразу. Я поручил ей сложное дело. Которое она сделает за один час московского времени. Но я чувствовал, что это еще не все. По крайней мере, для меня. – Вы жестокий человек, – улыбнулась Вита. – И прежде всего по отношению к себе. Женечка – это сокровище. Я не возражал, но внес уточнение, желая быть объективным: – Склочница. Вы бы слышали, как она собачилась с подругой. – Она вас ревновала, – поставила диагноз проницательная Вита. – Я собираю вещи. Через несколько минут вошел, охранник и взял собранный чемодан, отнес его в джип. По пути к машинам мы хотели зайти к доктору Пшеченкову, попрощаться и поблагодарить за гостеприимство, но я прислушался у дверей кабинета и покачал головой. Ясновельможный пан проводил очередной сеанс сексотерапии, а нарываться опять на «как вы не вовремя» мне не хотелось. Мещерский написал ему записку, вложил ее в конверт с деньгами и отдал охраннику. Не обидев и его. Мы подошли к джипу. Анчар вылез из-за руля. Мещерский пожал ему руку, Вита поцеловала его. – Где ты был так долго? – спросила она. – Воевал, – приосанился джигит. – И здорово воевал, – похвалил я Анчара от сердца – он расцвел. Мы с Макаровым сели в «Форд» и тронулись вслед за джипом. – Как дела? – спросил я. – Плохо. Осталось совсем немного. Я передал Вите очень сильное лекарство от головной боли. Оно поможет ему, но ускорит негативный процесс. – Вы сказали ему об этом? – Он сам это знает. – Сможете задержаться на вилле? – Это необходимо. Я бы хотел понаблюдать его. Может быть, что-нибудь придумаю. В пределах возможного. – А что Вита? – Мы не посвящаем ее в подробности, но она, как любящая женщина, все понимает. – Держится она хорошо. – Они оба молодцы. И как же долго они могли бы быть счастливы. Короткое счастье сильнее, хотел сказать я, но понял, что не прав. Дом снова ожил на время – хозяева вернулись. Они обошли свои владения и ничего не заметили из повреждений, Анчар постарался. – Неплохо вы повоевали, – кивнул Мещерский в сторону сгоревшего «уазика». – Это еще не все. Мы рассчитались и за яхту. Вон там покоится на дне тот самый катер с пробоиной в днище. Мы можем поднять его и оставить у себя в качестве компенсации. – Сначала мы поднимем яхту, – сказал Мещерский. И это мне понравилось. – Отремонтируем, и я подарю ее вам, в качестве компенсации. – Вот это не понравилось. – Но мы об этом поговорим позже. Совсем плохо. Будто раздает имущество родным и близким. Мы поужинали. Вита поиграла нам на рояле. Анчар упрямо напевал про аэродром под все ее мелодии. Мещерский, как обычно, не сводил с нее глаз. Макаров – с него. Было в общем-то неплохо. Только всем сильно не хватало нашей Женьки. Перед сном Мещерский пригласил меня в кабинет. – Ковер придется заменить, – сказал я. – Они пытались вскрыть ваш сейф. Он пожал плечами и сел за стол, указал мне кресло. – Что вы сделали с кассетой? – Отправил в Москву, в министерство. – Я так и думал, – он задумчиво поиграл карандашом. – Вот что, Алекс. Вы не плохо справились со своими обязанностями. Сделали даже больше того, на что я мог рассчитывать. Я вам очень признателен… Я наклонил голову. Хотя мне хотелось пожать плечами. – …Наш договор потерял силу. Мне бы хотелось рассчитаться с вами. Более того, я считаю, что вы заслужили гораздо более высокое вознаграждение, чем предусмотрено договором. Яхту я отдаю вам. Не надо спорить, – в голосе появился металл. – Это бесполезно. Что еще? Что я могу сделать для Женечки? Я встал и пошел к двери. – Куда вы? – Собрать вещи. Вы позволите Анчару отвезти меня сейчас в город? Я заплачу ему. Или вам, как удобнее. Он помолчал, постучал карандашом о стол. – Простите меня, я оскорбил вас. Но от чистого сердца. От желания возможно полнее выразить свою благодарность. Как красиво сказано: оскорбил от чистого сердца. Диалектически. – В последнее время, – сказал я, – мы работаем на вас как друзья. – Я знаю. Меня это очень радовало. Что ж, сделаем по-другому. Но я пригласил вас не за этим. У меня есть еще одна просьба. Вы не могли бы еще немного пожить с нами? – Я сам хотел вам предложить это. Я привык работать с гарантией. – Тут другое… Мне бы хотелось, чтобы в трудную минуту вы были рядом с Витой. – Что вы имеете в виду? – грубо спросил я. – Ну мало ли… Всякое может случиться, – эта уклончивая фраза была тверда. Больше он ничего не скажет. Да, собственно, он все уже сказал. Я прошел к себе, сел в кресло, закурил. Почувствовал накопившуюся злую усталость. А впереди еще – неизбежное «мало ли что». Мне захотелось пойти сейчас к Анчару в саклю, сесть с ним рядом на пороге со стаканом в руке, слушать его «аэродром», неугомонных цикад и шелест волн под вечными звездами. Так я и сделал… Макаров пробыл у нас несколько дней, ничего не сказал и не сделал утешительного и собрался в Москву. – Надеюсь на вас, – отмочил он на прощание, когда я отвез его в город. – Звоните, если что… Если что что? Мудрила. Я поехал в «Лавровую ветвь». Вошел в номер Боксера. Здесь было несколько человек, двоих я знал. Но вели они себя сейчас совсем по-другому. Встали, когда я молча остановился в дверях, поставили наполненные стаканы: еще в коридоре я достал из сумки и повесил на плечо автомат, за поясом – мой любимый «вальтер». И красиво стоял на пороге – загорелый, мужественный, немного утомленный и неустрашимый. Непобедимый, стало быть. – А все почему? – сказал бы я им. – Все потому, что борюсь за правое дело, за справедливость. А вы все – наоборот. Но, думаю, они и так все поняли. В холле номера было смрадно. Пили уже не первый день, пили скучно, без тостов и шуток, вяло стуча стаканом о стакан. – Где Боксер? – нагло спросил я. – Погиб, наверное, – ответил тот, что меня всегда обыскивал. – Где, на охоте, наверное? Напряженное молчание в ответ. Сейчас я им скажу речь. – Вот что, козлы, вы там на виллу Мещерского притащили какую-то ржавую горелую железяку. Мне она мешает созерцать природу. Чтоб сегодня же убрали. – Сделаем, шеф, – сказал один. – Я тебе не шеф. Твой шеф на солнышке преет. А где этот жлоб, капитан затонувшего корабля? – В соседнем номере, – сказал другой, – справа. – Я зайду к нему минут на десять, а вы потом ему «Скорую» вызовите. – И вежливо добавил: – Пожалуйста. – Выпьешь с нами? – спросил третий и протянул мне стакан. – За упокой нашего бывшего шефа. – Покоя ему не будет: на его могилу Анчар плюнул. А я с такими, как вы, водку не пью. И правильно, подумали они, мы недостойные люди. И я сказал этим людям, какому еще более недостойному Баксу они служат. Потому что был уверен, что Светлов с ним строго по закону разберется. А этого мало, стало быть. И пошел в номер Капитана, поиздеваться над ним. А как же? Вы – нам, мы – вам. Серый никому ничего не прощает. С гарантией работает. Капитан тоже пил водку и собирал вещи. – Знаешь меня? – спросил я, закрывая ногой дверь. Он растерялся. – В бинокль видел. – На самом деле я еще хуже. Где Мещерский и его дама? – Клянусь, мы ничего дурного им не сделали. Высадили на остров, и все. Чтобы не мешали на вилле. – А яхту кто потопил? Вместе с пассажирами и экипажем. – Клянусь, – он прижал руки к груди. И совсем не был похож на того негодяя, о котором мне рассказывали Мещерские. – Клянусь, мы высадили их на остров. – Если не найдешь их в два дня, Анчар тебя зарежет, за два часа. Он умеет. – Я искал, я очень сильно их искал. Они убежали за границу. – В наручниках, – я прямо-таки убивал его своей осведомленностью. А он никак не мог сообразить от страха, что она идет от первоисточника. – На борту был пассажир, моя любимая. Где она? – Не было! – Он уже пузыри пускал. – Только Мещерский и его жена… – Ты сядь, успокойся. – Я положил автомат на столик, чтобы наши шансы были равны. – Так это с его женой ты хотел побаловаться? Да говорят еще, что в извращенной форме. Да в присутствии мужа. Какие-то вы все однообразные. Ладно, хватит с него. Он все понял и больше не будет. Я и ему рассказал для верности о Баксе. И набил ему морду. Очень. Всю. И на прощание сказал: – А Мещерского найди – проверю. Но он не услышал… С приятным чувством хорошо исполненного долга я вернулся на виллу. Правда, Анчар на меня надулся. Как-то по-детски. – Воевать вместе, да? А плоды пожирать один, так, да?.. Это он о мордобое в капитанском номере. На вилле было грустно. Тревога смешалась с печалью. Начались дожди. Море помутнело, сильно волновалось, выбрасывая на берег всякие вещи с катера. Почти все время мы проводили в гостиной, у камина, который стараниями Анчара жарко пылал весь день, то бросая по стенам яростные блики, то выбрасывая в комнату клубы дыма, когда задувал «плохой ветер». Вита часто садилась к роялю. А Мещерский, когда у него не болела голова, словно пробудившись, рассказывал нам много интересного из того прекрасного, что познал за последнее время. Я тоже с вниманием слушал его под вой ветра в каминной трубе и мерные накаты волн на берег. И узнал из его рассказов много новых слов. Вскоре вернулась хорошая погода, последняя в этом году. И мы с Мещерским занялись обследованием катера и откровенным мародерством. Трупов там не было, но было много полезного. Мы собрали еще оружие, правда, с ним пришлось повозиться – море его не щадило, покрыло ржавчиной, забило песком. Ныряя в каюты, мы вытаскивали из них все, что могло пригодиться и могло облегчить катер при подъеме, складывали все добытое в швертбот, и Анчар отвозил на берег. До осенних штормов мы надеялись, подняв катер, с его помощью поднять и яхту. Вита опять стала подолгу и далеко плавать, благо дельфины уже давно не показывались. И вот в один прекрасный вечер Мещерский рано ушел к себе, закрылся в кабинете. До этого мы очень хорошо проводили вечер, по полной программе, с музыкой, песнями и плясками. Князь, правда, чаще обычного незаметно, как ему казалось, запивал минералкой таблетки. А один раз громко сказал какую-то нелепицу и стал запихивать кусок недоеденного шашлыка в узкое горлышко графина. Но тут же опомнился и очень испугался. Через некоторое время он сказал просто и скучно: «Мне пора», извинился и вышел. Вита вышла за ним, но скоро вернулась. – Саша занялся в кабинете. Мы не будем ему мешать. – Она была спокойна. Мы разбрелись по своим углам, угнетенные, но не встревоженные. Потому что в последнее время Мещерский частенько чудил, но всегда умел деликатно поправиться. В кабинете Князя до утра горел свет. К завтраку он не вышел, а когда Вита отправилась к морю, в доме раздался выстрел. Мы с Анчаром одновременно вошли в кабинет. Не ворвались, не вбежали, а именно вошли, будто он позвал нас звонком настольного колокольчика. Мещерский лежал на спине посреди комнаты, раскинув руки, чуть отвернув голову, на которую было страшно смотреть. – Перехвати Биту, – сказал я Анчару. – Она в море. – Так, да, – сдавленно проговорил он и вышел из кабинета. Я прошел к письменному столу. На нем лежала записка с обычным в таких случаях содержанием (прошу, мол, в моей смерти никого не винить, ухожу из жизни сознательно и добровольно и т. д.). Ее я не тронул. Отдельно лежали два конверта. В записке на мое имя Мещерский благодарил за помощь, просил его понять и не судить слишком строго, а также просил позаботиться об Анчаре и Вите. Здесь же была пачка долларов (мой гонорар) и красивое женское кольцо – подарок Женечке, последний ей привет. Князь он и есть князь. Пожал плечами и застрелился. Письмо Вите я тоже положил в карман. Я понимал, что совершаю преступление, но мне слишком была дорога их любовь. Поняв, что результаты ночных трудов могут быть не только на столе, я заглянул в корзину для бумаг – она была полна клочков разорванных страниц. Я поворошил их, на глаза попался обрывок со словами: «…у меня было все, но у меня ничего не было…» Итог всей жизни талантливого и красивого человека. Зачем-то я положил и этот обрывок в карман, забрал корзину и вышел в гостиную. Выглянул в окно – в дали моря белела шапочка Виты. В камине тлели угли, и я вывалил на них все содержимое корзины. Следствию они вряд ли помогут, а Мещерскому так спокойнее. Бумаги начали чернеть, зашевелились и разом, торопливо вспыхнули – как взорвались. И тут же раздался еще один выстрел. Я подскочил к окну – белой шапочки в море больше не было. Перехватил абрек Виту… Я выбежал из дома. С крыши сакли спустился, плача, Анчар с карабином. – Ты с ума сошел! – Я зачем-то вырвал у него ружье. – Лучше, чтобы она повесилась, так, да?.. Или чтобы ее опять схватили грязные жадные руки… Как Сулико… После Саши, да… – Анчар говорил непривычно для него быстро, лихорадочно, слизывая слезы с усов. – Вита сказала: Арчи, я умру в один час с Сашей… И посмотрела на меня… Я не обманул ее… – И он зарыдал, припав к моему плечу, содрогаясь всем телом. Я обнял его. Мне было страшно. – Стыдно, – наконец сказал Анчар, вытирая ладонями лицо. – Арчи – не женщина. Скажи – кто виноват, и Арчи… – Никто, Анчар, – сказал я тихо. – Просто двое людей прожили свою жизнь. Спрячь карабин и езжай в город за милицией – Приехала оперативная группа, в полном составе. Во главе со следователем прокуратуры. Володя сделал мне глазами знак, чтобы я не очень афишировал наше знакомство. И не лез в бутылку. Пошла обычная в таких случаях работа. Медэксперт констатировал смерть от огнестрельного ранения в висок. Добавил, что, по его мнению, картина типичная для самоубийства. Следователь, поглядывая на меня, выразил сомнение. Мне это не понравилось. Не хватало еще осложнений с родной милицией. – А где же тогда оружие, посредством которого совершено это так называемое самоубийство? – И снова «проницательный» (я тебя насквозь вижу) взгляд на меня. – Ищите, – я чуть было не пожал плечами. – А вы пока помолчите. Вас еще не спрашивают. Вошедший сотрудник что-то шепнул ему на ухо. Следователь с еще большим интересом, я бы сказал, с многообещающим интересом взглянул на меня и вышел из кабинета. Быстро вернулся и обратился ко мне: – Как вы объясните пулевую пробоину в стене дома? Заделанную, кстати, весьма тщательно. И недавно замененное стекло. – И кто жег бумаги в камине? – бросил и свой вопрос сотрудник. – В какой последовательности отвечать? – Как вам удобнее, – ухмыльнулся следователь. – Хорошо, я отвечу. Но это мои последние слова без протокола. Бумаги скорее всего жег покойный. Разбитое стекло и пулевой след – результат недавнего нападения на виллу хулиганов. – И что же? – Он все-таки втянул меня в разговор. – Вы заявили в милицию? – Да зачем? Обычное дело – постреляли и ушли. – Так-таки и ушли? – И «поймал» меня «неожиданным» вопросом: – У вас есть оружие? – Откуда? Я мелкий частный детектив мелкой сыскной конторы. Мне не положено. Тем более что я на отдыхе. – Неплохо отдыхаете… – Намек такой прозрачный. – Все, – сказал я. – Отключаюсь. Да и Володя сделал мне знак глазами: не задирайся. Мне бы понять, что нужно следователю, тогда и защищаться можно конкретно. Или он работает по наводке Бакса, или хочет мужик выслужиться. На хрена ему какое-то самоубийство, если он может взять убийцу на месте преступления. Это, стало быть, разные вещи. – Ну, что же, – согласился следователь, – давайте знакомиться ближе. Принесите свои документы. – И, усевшись за стол Мещерского, достал бланки протокола. Предупредил меня, что допрашивает как свидетеля и об ответственности, естественно, за дачу ложных показаний. Просмотрел мои документы, ухватился: – Так что же вы отрицаете наличие у вас оружия? – торжествующе-уличающе потряс над столом моей лицензией. – Вот же, здесь же, прямо сказано: «Имеет право на хранение и ношение личного огнестрельного оружия…» Ваш ответ? – Лицензия просрочена, посмотрите внимательней. Повторяю, оружия у меня нет. И я бы просил вас вести расследование в установленном порядке. Явный обвинительный уклон, с которым вы его ведете… – Я замолчал, потому что Володя опять сигналил: не задирайся. А я и не задирался. Я отстаивал свое право на презумпцию невиновности: «Никто не может быть признан…» и т.д. – Что вы делали на вилле? – Он не обратил никакого внимания на мою просьбу. – Гостили? – Исполнял свои обязанности. Охранника… – С просроченной лицензией? – перебил он. – Мог бы и вообще без лицензии. Эх, ворвалась бы сейчас сюда Женька, врезала бы ему двумя пятками с каблуками в лоб, выпрыгнули бы мы, обнявшись, в окно и спрятались бы в сакле, под буркой… Нет, под буркой жарко с Женькой… – Чем занимался владелец виллы? – Отдыхал. – Он крупный авторитет в прошлом, – вставил Володя, желая смягчить обстановку и «перевести стрелку». – Интересно. У вас, гражданин Сергеев, что, были общие дела с убитым? Все-таки с убитым. Козел упрямый! – Были, – я усмехнулся. – Он воровал, а я его ловил. Напрасно я это сказал – вырвалось. Дал ему «на почве неприязненных отношений…» – и большего не надо, мало не покажется. По довольному лицу следователя я догадался, что и его посетила эта радостная мысль. – Кто еще проживает на вилле? – Его товарищ Арчил, фамилии не знаю. Жена Мещерского, но, по-моему, они не зарегистрированы… – Сожительница, – злорадно по складам вписал следователь. – Где они находятся в настоящее время? – Мне это неизвестно, – наполовину соврал я. Арчил ведь еще до приезда милиции исчез, будто его никогда и не было. И правильно сделал. Мне б, дураку, тоже слинять. Вот-вот море вынесет тело Виты. Вот-вот обнаружат труп Боксера, правда, он убит не пулей, а ядом, но все равно мне легко не отвертеться. – Последний вопрос. – Следователь эффектно отбросил «перо», откинулся на спинку стула. – Мне все ясно. Ответьте: куда вы дели пистолет, из которого застрелили гражданина Мещерского? Где он? – громовым голосом Закона. – Под тумбочкой, – спокойно сказал я. – Отлетел после выстрела. – Вы лжете! – Он стукнул кулаком по столу. Но слишком сильно – ушибся. – Так не бывает. Вот именно – так и бывает в большинстве случаев, когда стреляют в голову, – рука еще держит пистолет, но уже слабо, и силой отдачи его отбрасывает в сторону. Даже медэксперт с недоумением взглянул на следователя. Сотрудник двумя пальцами поднял пистолет и положил перед ним на стол. – Все равно, – не сдался он. – Возьмите у него отпечатки пальцев. – На пистолете наверняка будут мои следы, – сказал я примирительно. Мне хотелось, чтобы они поскорее убрались. – Покойный показывал его мне. И они наконец убрались. Взяли с меня подписку о невыезде, забрали вешдоки: записку Мещерского, пистолет, гильзу, собрали в камине сгоревшие бумаги. Но вряд ли им это поможет, я успел разрушить пепел кочергой дотла. – Машину за покойным пришлите, – сказал я им вслед. – Что же ты опять меня одного оставил? – спросил я Арчила, который возник сразу после отъезда группы. – Они меня подозревают в убийстве Мещерского. – Я им скажу, чтобы не обижали, – сумрачно обещал Арчил. – Скажи, – вздохнул я, – да построже. Мы просидели остаток дня в гостиной, плотно закрыв дверь в кабинет. А ночевать ушли в саклю. Ночью штормило. И я с тоскою в сердце вышел утром на берег. Так и есть – возле причала покачивалось тело Виты с пробитой головой. Что было делать? Не прятать же труп? Мещерский бы этого мне не простил. Да я бы и сам себе этого не простил бы никогда. Я вынес Биту из воды и положил на песок… Переправил в монастырь свое имущество: бумаги, что оставил нам Мещерский, доллары, документы и пистолет. Я встретил группу у ворот, сообщил, что случилось. – Вот видите, – непонятно сказал следователь. Приехали они плохо: следователь, его сотрудник и двое оперативников в штатском, но с автоматами. Оперативники сразу же начали шарить по территории, видимо, имели какую-то информацию. Следователь пригласил меня в кабинет Мещерского. Спросил ключи от его сейфа, покопался в нем, посетовал, что нужны понятые – много денег, валюта. Поинтересовался, не появлялись ли сожительница и товарищ покойного? Явно тянул время. Дождался своего часа. Вошли оперативники и стали нашептывать ему с обеих сторон в уши. – Вот видите, – повторил он, выслушав их. – Неподалеку обнаружен еще один труп со следами насильственной смерти. Где уж они их разглядели? – Я навел о вас справки, – с каким-то лживым сочувствием бубнил следователь. – Странная закономерность повторяется. Где бы вы ни появились, там сейчас же – трупы. – Чьи? Можно уточнить? – Разные, – уклонился он. – И теперь вот здесь, на нашей территории. Труп Мещерского, труп его сожительницы, не опознанный труп на берегу, за Песчаной косой. Недавно к тому же доставлен в горбольницу пострадавший с переломом позвоночника. Очень странно… И вы, как рабатник правоохранительных органов, должны понимать, что простой случайностью, каким-то роковым совпадением объяснить это невозможно. Объяснение этим фактам есть только одно, и я, к сожалению, должен заключить вас под стражу. Вот постановление прокуратуры. – Почему же – с сожалением? – через силу улыбнулся я, думая о том, что трупов Виты и Боксера еще не было, а постановление уже было. – В вашем положении ирония совершенно неуместна. Прочтите документ. Что бы не было потом нелепых претензий. Знаю я эти штучки, сам проделывал. И я просто протянул вперед руки. Меня вывели и посадили в машину, а сами еще покопались в доме, опечатали двери и ворота. Когда выезжали, следователь кивнул на сгоревшую машину, обернулся ко мне, зажатому между оперативниками: – А это, кстати, еще что? – А это вовсе и не кстати, – буркнул я и отвернулся. – Машина влезла наверх и там, где крутым поворотом начинался спуск к вилле, откуда-то сверху раздался выстрел. Пуля попала водителю в плечо, но следователь успел перехватить руль и вывел машину из зоны огня. Еще одна пуля успела клюнуть заднее колесо, но, хромая и постанывая, «уазик» вырвался и скрылся за поворотом. Оперативники выбросились из машины, ударили из автоматов по скалам. Лишь звонкое эхо было им ответом. Они перевязали водителя, сменили колесо. Достали еще пару наручников и пристегнули меня к сиденью. Эх, Арчи, опять ты опоздал, милый… Отвезли меня в район, что худо: Володе протянуть мне руку помощи было сложнее. Но я на него надеялся, стало быть. Взялись за меня круто. Оно и понятно – киллера повязали. На допросах особо не церемонились, щадящий режим не предлагали. Убедительно отрицать свою причастность к убийствам я не мог, тогда пришлось бы рассказывать слишком много. А я не знал, для кого требуется выжать из меня информацию. Думаю, этого никто не знал, кроме следователя. Поэтому работали со мной ребята добросовестно, как и требовалось с матерым убийцей. Я упорно держался своей версии: Мещерский покончил с собой, а что касается Виты и Боксера – мне об этом ничего не известно. Ищите в другом направлении. В какой-то момент я расслабился и попытался привлечь их внимание к моему генералу Светлову. Надо мной сперва посмеялись, а потом еще больше разозлились – нечего, мол, порочить мундир правоохранительных органов, мол, ты уже достаточно много для этого постарался. К сожалению, Володе не было известно о нашей дружбе, и рассчитывать, что он свяжется со Светловым, не приходилось. Но Володя зашел с другой стороны. Ему удалось принять участие в моем допросе, он даже толково о чем-то меня поспрашивал, а когда утомленный моим упрямством очередной следователь на минуту вышел из камеры, шепнул мне: «Иди на сознанку. Требуй следственного эксперимента. Я добьюсь на месте, чтобы с тебя сняли наручники. Остальное – сам. Адрес мой знаешь». Я еще покобенился пару дней и сделал заявление. О чистосердечном признании, глубоком раскаянии и горячем желании помочь следствию в разоблачении такового монстра, каковым являюсь в силу ряда причин, которые могут облегчить мою участь. Пошла волна признаний. Да, я убил Мещерского. Выстрелом в упор. Бросил пистолет под тумбочку, зная, в силу профессионального опыта, что это будет выглядеть убедительно. Отпечатки пальцев с пистолета не убрал умышленно, надеясь такой деталью ввести следствие в заблуждение. Ведь многим людям было известно (товарищу Мещерского и его сожительнице, в частности – прости меня, Господи), что я неоднократно держал этот пистолет в руках. Мотив убийства? Деньги и ревность. (Простите меня, ребята, за эту чудовищную ложь, за невольное, вынужденное осквернение вашей любви и памяти. Но что делать – мне надо выкручиваться.) И я признался, что воспылал к гражданке Боровской (потерпевшей) роковой страстью. Она отвергала ее, и я полагал, что причиной тому – присутствие ее сожителя Мещерского. Ну и деньги. Мещерский был очень богат, а я очень беден. Получив его женщину, я получал и деньги. Так и созрел мой преступный замысел. Обстоятельства убийства? Тут я начинал расчетливо путаться. То я показывал, что убил Мещерского в его кабинете, то – в гостиной и перенес его труп в кабинет. То я говорил, что была ссора и я защищался (превышение пределов необходимой обороны, смягчение наказания), то доказывал, что выстрелил неожиданно для самого себя – в результате сильного душевного волнения (опять же – статья помягче). То я врал, что гр-ка Боровская застала меня на месте убийства, и мне пришлось заметать следы и выбросить ее в море. То убеждал следствие, что произошла ошибка, и Вита тоже покончила с собой, не вынеся смерти любимого человека. Следствие такие вещи не терпит, ему нужна полная ясность во всем, вплоть до пуговиц на кальсонах. Одного моего путаного признания недостаточно. И наконец настал день, когда один из следователей предложил: – Может быть, вы сможете более полно восстановить картину на месте… происшествия? Обстановка вам поможет освежить в памяти детали. День-два еще я поломался из осторожности (другого шанса не будет, а я уже слишком много взял на себя, что, кстати, нашло полное и подробное отражение в протоколах, которые уже собирались в тома уголовного дела по обвинению Серого по соответствующим статьям), просил понять, что мне психологически очень трудно пережить это заново, что мне каждую ночь снится одно и то же (снилась мне в основном Женька с тостером в руках), что я постараюсь и так все вспомнить в деталях. На меня стали немного поддавливать, и я согласился. Первый выезд ничего не дал. Со мной случилась истерика, я стал заговариваться, лишь только увидел пятно на ковре, мне сделали укол и увезли обратно. Недовольные, но расслабленные. Поняли, что сопротивление мое сломлено, и теперь мне остается только изо всех сил помогать следствию, чтобы смягчить свою незавидную участь. Поехали на следующий день, осведомившись, как я себя чувствую и в состоянии ли участвовать в качестве главного лица в предстоящем следственном эксперименте. Намекнули, что если он и в этот раз сорвется по моей вине, то отвечать придется не только перед законом. Поехали двумя машинами. Впереди подследственный, пристегнутый к добру молодцу сержанту, сотрудник, оперативник. Сзади – вся остальная команда, в том числе и Володя. Анчар, наверное, в своей засаде при виде такого почета опустил в отчаянии ствол своего карабина. А может, Володе удалось предупредить его? Я волновался по-настоящему. Почти как тогда, когда выручал Женьку. Кстати, горелой машины уже на обочине не было, выполнили-таки мое поручение боксеровы хлопцы. А я ведь на них разозлился, обещал себе, как выберусь, строго разобраться с ними. Почему-то я увидел в этом добрый знак. После необходимых формальностей начали с кабинета. Я показал, как неожиданно завладел пистолетом Мещерского и выстрелил в упор ему в висок. Как быстро отскочил уже в момент выстрела, чтобы не обагриться его кровью. Как бросил пистолет под тумбочку. Как положил на стол заготовленное заранее письмо, написанное Мещерским в шутку под мою диктовку. Как вбежала и замерла на пороге Вита, все поняла и попыталась скрыться. Как я начал преследовать ее и как она бросилась в море. Как я схватил карабин Мещерского и взобрался на крышу сакли… Вот тут стал получаться сбой. Мне никак не удавалось в наручниках повторить свой тогдашний путь. – Да снимите с него наручники. Он же в них не залезет, – вскричал раздраженно Володя. – Куда ему бежать, ограда кругом. С меня сняли наручники и опрометчиво дали в руки палку, чтобы я показал, как прицеливался в мелькающую в волнах голову. В белой шапочке. Я взобрался на крышу сакли, прицелился перед объективом видеокамеры в море и… спрыгнул у боковой стены. Стоящий здесь мент получил палкой по голове, но, падая, успел ухватить меня за ногу. Я тоже упал. И это спасло меня от загремевших выстрелов. – Не стрелять! – крикнул Володя. – Только живым брать! Куда он на … денется? Делся, однако. Я промчался десяток метров и с ходу бросился головой вниз в колодец. Летел я недолго. Но за это время две мысли последовательно посетили меня. Первая: не догадались бы они выстрелить в воду – тогда я без ушей останусь. И вторая, более актуальная: а где же сама вода? Позже, когда остался жив и даже имел время на размышления, я понял, что вода начала уходить после взрыва, видимо, что-то из-за него нарушилось в мудрых природных коммуникациях. Вода все-таки нашлась. Ее оставалось достаточно, чтобы спасти мне жизнь, но явно недостаточно, чтобы отделаться легким испугом. К тому же в колодце было так тесно, что я никак бы не смог вертикальное падение перевести у самого дна в более пологое. И потому в него врезался. Со всей дури. Руками и головой. Головой еще ничего, а с руками хуже, особенно с левой. Жгучая боль в кисти, однако, не остановила меня на полпути. Работая одной рукой, я проплыл тоннелем и вынырнул в монастыре. Стал на ноги. Воды было по грудь. Я побрел к ступеням, придерживая правой рукой левую. Анчар помог мне выбраться. – С приехалом, – серьезно сказал он. – Что ты руку держишь? – Повредил. – Потом починим, да? Сейчас надо быстро уходить в одно место. Я подошел к окну и, чуть раздвинув ветки, посмотрел вниз. Там все еще была суета. У колодца толпились, галдели, заглядывали, мешая друг другу, вниз, кто-то уже бежал с веревкой. Не так это просто, ребята. – Пошли, – торопил Анчар. – Что интересного нашел? Потом поглядишь, так, да? – Я через трещину не перейду. С такой рукой. – Арчи поможет. Бери свои вещи. Где прятал? Я понесу. Я вытянул из брюк ремень. – Очень хорошее время придумал, – разозлился Анчар. – Лучше потерпи. – Застегни, – попросил я. – Руку подвешу. Левая кисть сильно распухла в суставе, налилась синевой. Но болела немного меньше. Мы прошли коридором, вышли на свет, добрались до трещины. Анчар и здесь успел поработать: перекинул через нее два ствола, а над ними еще один – как поручень. – Если пройдешь на ту сторону, – обещал он, – тебе будет хороший сувенир. Анчар так сказал, да. Иди. Ну, ради «сувенира» – какой дурак откажется. Я вцепился здоровой рукой в верхний ствол, зажмурился на всякий случай и пошел по играющему под ногами мостику. Причем игра какая-то дурацкая: один ствол – вверх, другой – вниз. Как сговорились. – Если не пройдешь, – кинул мне в спину Анчар, – сувенир не будет тебе. Ну это понятно. Какой уж там «сувенир» на дне пропасти. На той стороне я перевел дыхание, полюбовался, как Анчар преодолевает препятствие. Ничего особенного. Я бы тоже так смог, если бы не рука. (Справедливости ради – у Анчара обе руки были заняты, в одной моя сумка, в другой ружье, хотя вполне его мог за спину закинуть.) – Теперь иди за мной. Долго. Не зря я Анчара в первый день архаром обозвал. Он по камням шел, как Мещерский по паркету, ступал легко и точно, каждой ноге – свой камень, свой уступ, своя трещинка. Если бы он шел вниз, я бы сказал, что бежит ручеек по самому удобному пути. Я начал отставать, несмотря на то, что помогал себе здоровой рукой. Анчар, к счастью, остановился, залег. Я добрался до него, упал рядом. – Устал, да? Отдыхать будем. Ждать не много. Мы лежали возле дороги. Ждали, когда пройдут милицейские машины – уже был слышен напряженный гул их двигателей. За подмогой поехали, за спелеологами и снаряжением. Когда они проезжали мимо, во второй машине я разглядел Володю. Он сидел у дверцы и был мрачен. Мне захотелось бросить в него сосновую шишку в утешение, да под рукой ее не оказалось. Мы перебежали дорогу, и снова началось скалолазание. Я уже начал жалеть о своем побеге, когда Анчар остановился у дерева, поставил мою сумку. – Здесь подожди, я машину посмотрю. – Какую машину? Где ты ее взял? – Там, – он неопределенно махнул рукой, – у гостиницы стояла. Вскоре он вернулся. – Поедем, да? По знакомой дороге. Где «Максимова» брали. Там хорошее место. Никто не найдет. Я иногда жил там один раз. – Да, – вспомнил я, – а «сувенир»? – Еще рано. Когда мы доехали до места, Анчар высадил меня и снова сел за руль. – Ты куда? – спросил я Женькиным тоном. – Машину немного назад верну. Зачем ей здесь стоять? Нас здесь нет, так, да? Предусмотрительно. Я только не понял, почему мы не могли просто выйти из машины заранее. Анчар пояснил: – Ты устал. Рука болит. Мне нетрудно немного походить по дороге. Как трогательно, стало быть. В самом деле. Вернулся Анчар, и мы полезли на скалу. Что это было – бесполезно объяснять, да и никто не поверит. И никому не пожелаю… Наконец мы выбрались на тропу. Отдохнули, покурили. – Скоро будем дома. Там хорошо. А то все плохо да плохо. Уже смеркалось, когда мы добрались до Анчарова логова. Это была небольшая уютная пещера. В очаге из сложенных кольцом камней приветливо и долгожданно горел огонь, освещал у стен две постели из веток и шкур. Стояло ведро с водой и кружкой, еще какая-то посуда, на колышках висели припасы в кожаных мешках. В изголовье одного ложа – арбалет с пучком боевых стрел. У костра сидела Женька и поджаривала на шампуре хлеб. Вот так тостер! Сувенир, стало быть… Я ничего не делал эти дни, благо времени для этого было достаточно. Отдыхал, приходил в себя. Готовился к новым разборкам. Тем более что руку Анчар мне вправил, обложил какими-то листьями, перевязал. И я скоро забыл про нее. – Ты куда? – теперь уже я сонно спрашивал Женьку по утрам, когда она выбиралась из-под шкуры. – За водой, – чаще всего был ответ. Она брала ведро (хотя к тому образу жизни, какой мы вели, больше подошел бы крутой кувшин на плече) и уходила к недалекому водопадику с хрустальной (или кристальной, ледяной, во всяком случае) водой, низвергающейся с заснеженных горных круч. Набрав воды, Женька мужественно и отважно принимала душ и возвращалась в пещеру – свежая, бодрая и холодная. Бралась за приготовление завтрака: разогревала остатки ужина, поджаривала хлеб – сбылась мечта… К этому времени обычно возвращался с охоты Анчар. И, как правило, приносил что-нибудь вкусненькое к обеду: либо козленка, либо пару куропаток, пробитых одной стрелой, либо сумку грецких орехов. А в один день притащил охапку форели. Еще трепещущей в мокром мешке. На вопрос: где взял? – ясный до предела ответ: там. Речка есть. Да. После завтрака я опять заваливался на постель и пытался заманить Женьку под шкуры, если Анчара не было поблизости. Она презрительно фыркала: – Тебе бы все с бабами валяться. А хозяйством кто заниматься будет? Привык на всем готовеньком. Я обижался, отворачивался к стенке и засыпал. И мне снилось то, что уже сделано, и то, что я еще не сделал. Но снилось плохо: под шкурой мне было жарко, я сбрасывал ее – меня трясло от холода. В душе, что ли? В один из вечеров я перечитал письмо Мещерского ко мне, еще раз убедился, что его нельзя было показывать следствию – слишком много возникло бы таких вопросов, от которых я просто был обязан оградить светлую память несчастного Князя и его подруги. Да и мне это вряд ли помогло бы. Некоторая двусмысленность (в частности, там, где он просил меня позаботиться о Вите) только добавила бы косвенных улик в мое дело: что он имел в виду, гражданин Сергеев? И не является ли убийство гражданки Боровской выполнением предсмертной воли покойного? Я вынул из конверта кольцо, отдал его Женьке, и она пошла поплакать в уголок, а письмо Мещерского Вите, не распечатывая, положил в огонь. И снова забрался под шкуру – потеть и трястись от озноба… Но вот как-то утром покой и приятные сновидения Серого были нарушены ощущением реальной угрозы. Я высунул нос и услышал такую фразу. – Вымыть его надо, – сказала Женька Анчару, кивая в мою сторону, будто меня здесь никогда не было. – От него тюрьмой пахнет. – И подстригать, – добавил Анчар. – Я его подержу. Чтобы не спорил. Я молча достал из-под подушки пистолет, и они на некоторое время оставили меня в моем туманном покое. Затаились, стало быть. Потом Анчар надолго отлучился и вернулся, зловеще щелкая огромными ножницами. – Барашков ими стригут, – пояснил он Женьке, игнорируя мой затравленный взгляд. – Но ему тоже понравится. Буду крепко держать, так, да? И они это сделали. Бороду, правда, оставили, а голову «подровняли». Хорошо, что у нас не было зеркала (Женькино в косметичке не в счет, что в него разглядишь, одни фрагменты), иначе я бросился бы в пропасть… Анчар выпустил меня из своих лап, отступил на шаг, чтобы во всем объеме оценить Женькино творчество (от слова натворить, полагаю). Я с гаснущей надеждой смотрел ему в глаза. Мне показалось, что он сейчас рухнет на колени в глубоком раскаянье. Но он устоял, только проворчал: – Ты ошибилась немного, Женечка. Лучше бы я тебя не пускал. Лучше бы подарила ему кепок. Как мне. Не так жалко. Так, да? Понятно: Сердце мое упало на самое дно организма. Конечно, Анчар прав – кепок можно снять и утопить, а изуродованную голову? Но Женьку ничуть не смутила такая оценка ее трудов (а что ее вообще смутить может?) – севильский цирюльник. Она сняла с очага ведро с горячей водой: – Раздевайся. – Ощипали, – безнадежно ворчал я, пуская слезы. – Теперь шпарить будут. А потом на шампур, да? И зачем я только бежал из-под стражи? Ради новых мук? – Какой шампур? – возмутился Анчар. – Какой шашлык? Ты посмотри на свои кости! Это не кости, да. Это две слезы. Сформулировал. После мытья Женька безжалостно погнала меня, голого, под душ. Вот этого я ей никогда не прощу. И ни за что на ней не женюсь. Я догадывался по утрам, что она мазохистка. Оказывается, она еще и садистка. – А теперь – бегом под шкуру, – скомандовала Женька, когда я закоченел под ледяной водой. – Вместе? – с надеждой спросил я, стуча зубами. Почище монастырского колодца, стало быть. – Вместе нельзя, – покачала головой Женька. – Этого тебе уже не выдержать. Я смирился. И проснулся бодрый, свежий, холодный – как Женька. Ясный – как месяц над морем. Все, отпуск по болезни кончился. Я встал со своего одра, присел к костру, прикурил от уголька сигарету. – Когда Мещерских хороните? – спросил Анчара. – Все узнаю, – успокоил он меня. – Зайди к Володе, он поможет. – Я отстегнул пачку долларов: – Все должно быть путем, Арчи. – Арчи не знает, да? – В одном месте, рядом. Памятник. Служба… – Это нельзя. Он сам себя убил, так? Тут я возмутился: – Нет, не так! Он не сам себя убил. Ты знаешь… – Жизнь всех убивает, – непонятно согласился Анчар. – А кто что знает? – поддержала меня Женька. – Возьмем еще и этот грех на наши души. Да и Вита с ним. – Возьмем, так, да! А что на камне напишем? На прощание. Я было подумал красиво: «У них было все. Но очень недолго», но мне стало стыдно. – Напишем так: «Мещерские – Вита и Саша». И день смерти. Анчар все время смотрел на меня. Каким-то непонятным взглядом. Но я его понял. – Арчи, все правильно. Они теперь вместе. – Все равно, – признался он, – большой камень на сердце. – Большой, – согласился я. – Тебе было очень тяжело. Но ты сделал, как тебя просила Вита. – Очень тяжело, – повторил Анчар. – Очень, да. Еще раз так тяжело. Будто маленькую сестру убил. И он вышел из пещеры. Следующим утром Женька надела на палец кольцо Мещерского, и они с Анчаром ушли. Их не было полных два дня. Вернулись молчаливые, заплаканные. – Как добирались? – спросил, чтобы отвлечь их от печали. – На машине, как, – коротко ответил Анчар. – У гостиницы стояла, да? – Стояла, как догадался? Но совсем другая. Иностранная марка. Уж не та ли, что Женьку увезла? Она кивнула, чуть улыбнувшись. – Оставим ее себе, – решил я. – В угоне наверняка не будет числиться. – Какой угон, слушай? – возмутился Анчар. – Сами отдали. – А это как? Просто интересно, Анчар ведь без оружия уходил. – Как-как? – передразнила Женька. – Не знаешь, как? Выбрал Анчар тачку (я ему показала), сел за руль. Тут какой-то хмырь в белом грязном пиджаке выскакивает из гостиницы. Анчар говорит: это для Серого. Тот – в струнку и отдал честь… – И ключи, – добавил Анчар. – Уважают тебя. – Благодарны, – уточнил я. – За то, что я их на косе не положил. Из твоего «Максимова». Ладно, машина нам кстати. Вы цветы от меня догадались положить? – А то нет, – вскинулась Женька. – Все сделали как надо. Потом вместе съездим. Как тучи развеются. – Как там, на вилле? – спросил я Анчара. – Там нехорошо. Чайки улетели все. Вороны появились. Нехорошо. – Разгоним – время придет. А на Москве что? – это у Женьки. – Какие новости? – Светлов тебе привет передал. И наилучшие пожелания. К Баксу они уже подбирались, с другой стороны. Но он слинял. Предполагают, что где-то здесь он. – Где ж ему быть? А шифровка? – Все сделали, еще при мне. Как ты и предполагал, там были заложены координаты всех точек, по которым рассредоточена коллекция – музеи, частники, еще какие-то адреса и люди. Я уезжала, уже изъятие начали, Светлов мгновенно развернулся. Он тебя очень хвалил. – Женька помолчала – говорить ли? – Просил с ним связаться, дело к тебе есть. – Не могут без Серого? – Ну никак. Но я ему сказала: Серый на пенсию идет, женится и дом будет строить. Большой и светлый. Так, да? – это уже грозно, нахмурив брови. – Кто меня с такой прической возьмет? – Найдется дура, – успокоила меня Женька. – Ребята, спать хочу – не могу. Устала. Ты чем тут без нас питался? Акридами небось? Мы припасы привезли. Правда, часть по дороге спрятали, не осилили тащить. Вы перекусите. И Женька юркнула под шкуру. – Володя для меня ничего не передавал? – спросил я Анчара, когда он завесил вход в пещеру – в горах по ночам уже холодно было – и сел у огня. – Передавал, – он залез за пазуху, – вот. Телеграмма тебе из Москвы. Я развернул бланк: «Информация для Серого двоеточ ху тире сорок пять процентов зпт жо тире двадцать пять зпт бы тире шестьдесят тчк безумно любящая Женечка». Вот постаралась, от всей души. На три буквы сто тридцать процентов набрала. По ее раскладу выходит, стало быть, что остальные буквы в русском языке вообще не употребляются. Я улыбнулся, представив, какой шум Женька подняла, отправляя телеграмму, каких усилий стоило ей добиться, чтобы приняли этот бред. И здесь, наверное, головы поломали. Ладно, информацию приму к сведению, может, пригодится когда. – А на словах что Володя сказал? – Два слова сказал. Сиди в горах, как орел. Пока не скажу. – Все? – Все, да. – Он подложил в очаг дров и забрался под бурку. – Спать буду. До самого раннего утра. Самым ранним утром я изучил себя в Женькином зеркальце. Остался доволен: испугаться меня можно, а узнать – никак, стало быть. – Проводишь меня до машины? – спросил я Анчара, который еще нежился под буркой. И кепкой. Он на ночь клал ее на лицо – Женька за храп его ругала. – Ты куда? – оба, в унисон, дуэтом. – В город мне надо. – Давай, – сказала Женька, отбрасывая шкуру, – тебя там давно ждут. Ты уж иди прямо в наручниках. Анчар сказал (сквозь кепку): – Я тебя не пущу. Посажу в ведро и крышкой закрою. А что? Он может. И сверху сядет. – Дай мне мешочек, небольшой. И кепок свой одолжи. – Это несерьезно, Серый, – повела свою партию Женька, чувствуя поддержку Анчара. – В таком виде, на иномарке. – Оно и хорошо. Чем чуднее, тем невиннее. – Такая сказка есть. Русская, – задумчиво заворчал Арчи. – Про круглый пирожок… Он докатился… – Колобок, – уточнила Женька. – Да, – сказал Анчар. – Раз ушел, два раза ушел, а потом его лиса съела. Один раз. Зубами. – Вы тут друг другу сказки рассказывайте. Один раз, два раза… Пока я не вернусь. Они переглянулись. Анчар протянул мешок – не мне, Женьке. Женька швырнула его на пол. Я уложил пистолет с запасной обоймой, насыпал орехов, денег, нахлобучил Анчаров кепок. Потоптался у входа, ожидая Женькиного «счастливо тебе, осторожно», – не дождался. Она снова легла носом к стенке. – Стало быть, пошел, – сказал я ей в спину. И Анчару: – Вторые ключи от сейфа у тебя? Анчар молча отдал мне ключи от сейфа и от машины, стал собираться, «ворча сердито». Он проводил меня до дороги, показал, где спрятал машину. – Обратно сам горами пойдешь? Встретить? – Не надо, уже запомнил. Найду дорогу. – Ночью не иди. Еще не хватало. Я днем-то боюсь. Я бросил на сиденье свой багаж, включил зажигание. – Арчи, этот человек, следователь, знал, что я не виноват. Можно его простить? И он знает, где прячется Бакс. И я должен знать. И Саше будет спокойней. – Ты правильно сказал. Но я боюсь за тебя. Подождать надо. Я уже многих потерял. Тебя – не хочу. И Женечку. Сердце не выдержит. Я хочу на вас радоваться. – Вот добьем врага, тогда и порадуемся. – По дороге в город я заехал на виллу. На ней действительно было нехорошо. Каркали с хрипом вороны, рассевшиеся на крыше сакли, и уже бродил вокруг какой-то сообразительный бомж. Я пригрозил ему пистолетом, и он мгновенно исчез. Впрочем, вполне возможно, что он испугался не пистолета, а разглядел мою прическу. Ворота были заперты и опечатаны. Да на что мне ворота? Я побродил по дальнему краю пляжа, нашел местечко, вскарабкался на скалу – Анчарова школа – и спрыгнул вниз. На дверях дома тоже была пломба, я сорвал ее и отпер дверь. Она скрипнула и пропустила меня внутрь. Я пришел по делу. Но вместо этого сел в кресло и закурил. И пустил в душу все, что удавалось отторгнуть до этой поры. Воспоминания (уже! А ведь все было совсем недавно), сожаления, печаль, чувство вины. Дом наполнился тенями, светом, музыкой. Заиграли под ветром шторы, затрещали свечи и дрова в камине, побежали по стенам отблески его огня. Я слышал нежный, счастливый смех Виты, красивую речь Мещерского, звон бокалов. А потом – выстрел, который оборвал все… Нет, конечно, я прав. Я должен довести дело до конца, разогнать хриплых ворон. Я встал, стряхивая с себя все мирмульки, и прошел в кабинет… Мещерского. Опечатанный, но не запертый на ключ. Залитый кровью и прожженный ковер зачем-то скатали к стене. Но на полу, в солнечных лучах, оставалось роковое темное пятно. Я обошел его стороной, остановился перед сейфом – он тоже был опечатан. Еще бы! Я сорвал и эту пломбу, отпер его, отвел тяжелую дверцу – сейф был пуст. Ни бумаг, ни денег. Впрочем, это еще ни о чем не говорит. Но я разберусь, стало быть. И раздам, если что, всем сестрам по серьгам. А братьям – по мордам. Я закрыл и запер сейф. Задернул везде шторы. Запер за собой все двери. И поехал в город. Там я со своим мешком денег прошелся по магазинам и ларькам и купил все, что мне было надо. Рубашки, костюм, обувь, шикарную шляпу и галстуки, сигареты и зажигалку, даже подходящую к моему «вальтеру» плечевую кобуру. Купил Анчару табак. Женьке – мыло «Камей» для гладкой и бархатистой кожи, стало быть. И симпатичный чемоданчик под цвет моей машины и подходящего размера, куда и сложил все покупки. И поехал к Володе домой, дело к вечеру клонилось. Открыв мне дверь, Володя сунул было руку в карман домашней куртки, но вовремя узнал меня, посторонился, пропуская в комнату. – Кто это тебя так? Ты видел? – Женька, – слабо оправдался я. – Она, вообще-то, умеет. Но у нее не всегда получается. – Давай я поправлю. – А ты умеешь?.. – …Но у меня тоже не всегда получается. Рискнем еще раз? Терять-то нечего. Кроме волос. Рискнули. Вроде получилось. Володя сделал мне короткую прическу (третий день на свободе), привел в порядок бородку. И я сам себе понравился, когда переоделся: искатель приключений, из карантина. – А ты чего, собственно, приперся? – спросил Володя, когда мы сели за стол. – Нагулялся? – Поблагодарить тебя пришел. Что, нельзя? Как у тебя, кстати, обошлось? – А как обходится у того, кто с Серым связался? За отстрел задержанных и твой побег понизили в звании. Перевели в паспортный стол. На полгода. Я нырнул под стол, щелкнул замками чемоданчика, положил перед ним пачку долларов: – Компенсация. Володя встал, подошел к двери и распахнул ее: – Давай отсюда! – Ни хрена не давай. Ты работал на Мещерского. Это твой гонорар. – Я работал на тебя. Я помогал другу. Бывшему. – Только без истерик, – попросил я. – Не хочешь гонорар, возьми за стрижку. – За такую стрижку, – засмеялся Володя, – я сам тебе должен заплатить. Если честно. – Тогда так: ты продаешь мне информацию. – Служебную? – уточнил предусмотрительно Володя. – Отчасти, – уклонился я. – Сам решишь. – Серый, давай, я лучше возьму тебе билет. На самый дальний рейс. Поверь, все будут рады. – Бакс особенно. – Он здесь? – Володя привстал – вроде как стойку сделал. Недаром нас когда-то легавыми обзывали. – Похоже, что так. На месте решил разобраться. И он мне очень нужен, личные счеты. Но обещаю тебе, стрелять не буду. Сам, во всяком случае, – по существу, поправился немножко честный. – Ладно, что тебе нужно? По порядку. – Как мои дела? – Почти так же. Ты в розыске. Обвинение в убийстве Мещерского с тебя сняли, Боксера тоже: эксперты подтвердили, что смерть наступила от укуса ядовитой змеи, не запомнил, какой. Подлинность посмертной записки Мещерского подтвердилась. Правда, по поводу гибели Боксера кое-какие сомнения в твой адрес остались… – Ну, да, – я кивнул, – я ему змею за шиворот положил. И ущипнул ее за хвост, чтобы злее была. – …На разборе дела я пытался опровергнуть версию об убийстве Боровской, в основном из-за отсутствия мотивов. Не удалось, они уцепились за твое «признание» – корысть и низменные побуждения. Якобы ты за время пребывания на вилле соблазнился деньгами Мещерского и красотой его супруги… – Сволочи! – не выдержал я. – Но я тебе благодарен. Особенно за то, что ты назвал Виту его супругой. – Что ж я, совсем темный душой? – обиделся Володя. – Что еще? – С Анчаром твоим воевал. Он с повинной пытался идти, все на себя брать. Изолятор штурмовать собирался. Два дня разведку вел, пока я его не перехватил. Это ведь он тебя в горах пытался отбить? – Если не ты, то он. Больше некому. Женька твоя примчалась, быстрее своей телеграммы, такой нам разнос устроила… Славная девушка, надежная, – логически завершил Володя. – Деньги Мещерского конфисковали? Приобщили, так сказать, к материалам дела? – Вот этого не знаю. – Володя переставил солонку, не под ней ли эти деньги? – Когда тебя мотали, я смотрел дело. Была бумага по автомашинам и другому имуществу, это видел. По деньгам – ничего не попадалось. Обратил бы внимание. – Помолчал. – И большие деньги? – Очень. Все, что он за свою жизнь… скажем так, заработал. Не сомневаюсь, что он оставил соответствующее распоряжение. В духе порядочного человека. Пересмотревшего свою жизнь на пороге… вечности. – Ты хочешь их вернуть? – Правильно понял. Где этот, мой следователь, живет? В конторе-то я до него не доберусь. – У него свой дом за городом. Большая семья. – У меня тоже. Одних жен и наложниц без числа. А дома нет. Но я на эти деньги не рассчитываю. Адрес, Володя! – Точного адреса не знаю, не гостил у него. Где-то в поселке Космонавтов. – Ну не зря же тебя в паспортный стол посадили. Узнай завтра. Дело ведь не только в деньгах. – Ты через него на Бакса хочешь выйти? – понял Володя. – Думаешь, он по его наводке против тебя работал? – И это тоже. Да ведь и не прощать же ему, как он над Серым издевался. Долг, опять же, служебный нарушил. Взятку получил. Деньги государственные, по сути, присвоил. Стало быть, чем меньше – тем чище. Мне таких не жалко. Но и здесь тебе слово даю – пальцем его не трону. – Помолчал, сравнительно честный, признался. – Но морду, конечно, набью. Круто. Но это уже наши с ним дела, сугубо личные. Претензий у него не будет. Не успеет, подумал я, с претензиями. Я переночевал у Володи и, когда он ушел на службу, позвонил по коду в Москву, Светлову. – Удрал? – обрадовался он. – А я уже своих ребят хотел послать на выручку. – Своими силами, однако, управился, мой генерал. У меня тут ребят тоже хватает. И девчат. – Леша, ты большое дело провернул, спасибо… – Это случайно. Скучно было. – Не кокетничай. Какая помощь нужна? Тебе там виднее. – Помните, мой генерал, как Серый организовал в городе О, великий Центр по борьбе с преступностью? И как его прибрал к своим грязным рукам зеленый Бакс? И осмелился, сволочь, уничтожить моих друзей и соратников? – Много говоришь, Леша. Он в ваших краях, так? – Думаю, так. Значит, мне нужно… – Я понял, Леша. Ребят я все-таки пошлю. Успеешь до них управиться, твоя добыча. Не успеешь – никакой конкуренции. Все по этому вопросу, – уже с генеральской ноткой. – Но мне тоже нужна твоя помощь… Ты слушаешь? – Когда мне так говорят, я обычно свой бумажник из кармана в чемодан перекладываю, под нижнее белье. – …Так вот, я получил очень тревожную информацию, случайно. Хотелось бы, чтобы ты подключился к работе. Дело редкостное. Я бы сказал, страшное по своим возможным последстиям. В огромных масштабах. – Вы меня пугаете, я сейчас трубку брошу. А что же наши вездесущие спецслужбы? – Тут все очень непросто, Леша. Особенно по телефону. Приезжай, я жду. – Ну вот, – протянул я недовольно. – А я жениться хотел. Дом построить. Тостер купить. Хоть я его боюсь, вздрагиваю. Яхту со дна моря поднять. А на яхте – паруса, и – в открытое море, лет на десять, от всех этих мирмулек… – Потом, а? – жалобно протянул Светлов и напомнил: – Тебя ведь генерал просит. – Это вы там, своим, генерал. А мне вы не генерал. – Ломаешься? – загремел бас в лампасах. – Торгуешься? – Ну как вам сказать… – Что ты хочешь? – Так бы сразу… А то – генерал! Я, может, тоже полковник. Частного розыска. – Лешка, не хами! Выкладывай. – Вот этот следователь, что пытался повесить на меня три убийства, он очень, по-моему, нехороший человек… – Еще бы. – …Он ломал меня по указанию Бакса. За что и получил от него, да, собственно, не от него, тот ему «разрешил» присвоить деньги из сейфа Мещерского. Валюту. – Это серьезно. – Так вот, его надо размазать по служебной линии, так, чтобы он уже никогда не собрался. И чтоб другим было неповадно. – Я займусь этим. Сообщи мне попозже в подробностях. Лучше всего – в форме докладной записки. Причем даже не на мое имя. У нас теперь есть специальная комиссия. Она назначит служебное расследование, а потом – уголовное. Но ты не задерживайся, ладно? Можем опоздать. – И человечество нам этого не простит? – Не простит, – серьезно сказал генерал Светлов. – Да, собственно, у меня тут немного осталось. Деньги у следователя отобрать, передать их куда следует… Ну и так, какие-то мирмульки по линии Бакса. – Что за мирмульки такие? – Мирмульки, – пояснил я генералу, – это такие пустяки, которые не стоят вашего внимания… – Не зарывайся, Леша. – Первым стрелять не буду, мой генерал, обещаю. – Ну и вредный ты человек, Серый. – Вы еще не все про меня знаете, – успокоил его я. От всей души, стало быть. К обеду вернулся Володя. Шлепнул передо мной на стол бумажку с адресом следователя. – Я так понял, ты у меня задержишься, угол снимешь? – Поживу, если не возражаешь… – Не объешь, потерплю. – И он положил на бумажку ключи от дома. – Виноград только не воруй у соседей. – Больно надо. Я богатенький, как Буратино. Могу и на рынок сходить. – Вот я тоже по рынку походил, послушал, что люди говорят… – И говорят они… – Да, говорят они, что никаких денег в сейфе Мещерского отродясь не бывало. Одна старушка – она рваными галошами торгует – мне опись его содержимого показала. Там все есть, даже коробка со скрепками, аттестат зрелости и фотография любимой женщины, но денег в описи – ни копейки. И тем более – ни цента. – Вот видишь, кто был прав, стало быть? – Это еще не все. На него было два заявления – о вымогательстве. Хода им не дали. – Этих людей можешь установить и на меня вывести? Сделаешь? – Попробую сделать. – Попробуй не сделать. Я тебя расстреляю. Вот как вернусь – так сразу. – Ладно, напугал. Тогда прими еще информацию, бесплатно. Ко мне водитель автобуса заходил. Он снова похищенную девушку видел в той же машине, но уже с каким-то грузином в страшной кепке. Номер сообщил, я запомнил. – Ах, какое совпадение. – Я подошел к окну. – Не она ли? Володя выглянул, посмотрел на меня, еще раз на машину. Покачнулся. Я пожалел его: – Мне ее бандюки Боксера подарили. Когда его имущество делили меж собой, на память о безвозвратно ушедшем командире. – Так ты поехал? – нетерпеливо спросил он и признался: – Я больше не могу. Передохнуть от тебя надо. – Поехал, стало быть. И я опять поехал. В поселок Космонавтов. Что я там натворю, сам еще не знал. Установлю пока наблюдение, изучу его распорядок, привычки, а там уже – импульсивно, стало быть. Как Бог на душу положит. Поселок не больно далеко был, как раз на полпути между районом и Майским. Небольшой, уютный такой, совершенно дачный. Весь в садах и виноградниках. Частные домики, дома и домищи с бассейнами. Магазинчик, а вокруг него – базарчик с фруктами и тряпками. Три улицы всего – Первая, Вторая и Третья. Мой дом был на Второй, центральной, поэтому я поездил по Первой и Третьей, подходы намечал. Вокруг дома – каменная ограда, за ней хороший сад, в саду – беседка под виноградной лозой. Я остановил машину за несколько домов и вальяжно прошелся по улице, сдвинув шляпу на нос, посвистывая и постукивая по заборам сломленной веткой: собаки у следователя не было. Приближался вечер. Я выехал из поселка, поставил машину на площадку под большим орехом, поддомкратил, снял переднее колесо и утомленно присел на скамеечку, окружавшую ствол дерева. В девятнадцать тридцать две проскочил мимо меня зеленый «жигуль» с объектом моего наружного наблюдения за рулем. Стало быть, поборолся с сорняками на ниве справедливости, теперь домой поспешал: в садике повозиться, детишек потетешкать, жену приласкать и чайку перед сном выпить. Впрочем, об этом уже завтра. Не все же сразу. И я поставил колесо на место и поехал потрепаться к Володе. Заодно и переночевать. А к девятнадцати ноль-ноль, оставив машину на обочине, естественно, с той стороны поселка, откуда никак мой следователь не мог приехать, если только спьяну, переодевшись в старое и Анчаров кепок, срезав себе посох, закинув за плечо мешок, вступил на Первую улицу утомленным странником. Подошел к одному домику (ну понравился он мне, приветливый такой, и заборчик у него общий с одним домом, что на Второй улице), постучал в глухую калитку. – Хозяин! Передохнуть пустишь? До холодка. Хозяин оглядел меня от кепки до кроссовок, отворил калитку: – А украдешь чего? – А зачем? – Я встряхнул мешок за плечом. – У меня все есть. Вот водички если испить, не откажусь. – Ага, – заподозрил хозяин, – водички испить, а то так жрать охота, что и переночевать негде? – Не, – успокоил его я, направляясь в ту точку, где мне больше всего нравилось, – я вот здесь посижу чуток, а после дальше пойду. Мне сегодня в Майском надо быть – там и ужин, там и приют с лаской. Я снял мешок, расположился рядом с кустом роз, нюхнул одну, закатил глазки в восторге. Хозяин пошел за водой, а принес вина, расположился рядом. Лучше и не придумаешь. Расстелил на травке полотенце, разложил яблоки, кисть винограда, поставил кружки. Наполнил. Выпили за знакомство. – Ты кто ж будешь? – спросил он, яростно хрустнув яблоком. – Писатель. Хожу по земле, смотрю, как люди живут. То порадуюсь с ними, то огорчусь… – Чего же пешком-то? – Он опять на полнил кружки. А я услышал звук подъехавшей по Второй улице машины, хлопок дверцы, радостный визг детей. – А машины нет – вот и пешком. Да оно так интересней. Что там в окошко увидишь? В доме следователя зазвенела посуда. – Рассказал бы чего? Как, скажем, в других местах люди теперь живут? Давно нигде не был. – Что так? – А куда теперь поедешь? Заграница кругом. Деньги разные, цены не поймешь, народ злой… Я поддерживал разговор, прислушиваясь больше к тому, что происходило на соседнем участке, чем к словам собеседника, хронометрируя каждое событие на сопредельной территории. Около девяти завершился ужин, и следователь, в рабочей одежде, вышел в сад, и без того ухоженнный без меры, принялся бродить меж посадками и деревьями: там секатором чикнет, здесь тряпицей подвяжет, то на гусеницу ругнется, то лягушки испугается. – Сосед! – задиристо крикнул мой радушный хозяин, когда на полотенце не осталось ничего, кроме ощипанной кисти винограда и яблочного черенка. – Посиди с нами! Вина выпей! Это бы неплохо. – Не пойдет ведь, такая сволочь. Двадцать лет соседствуем – ни разу за стол не пригласил. И не откликнулся. – Серьезный человек? – Хрен его знает? Сейчас по саду пошляется и вон в тем окошке чай сядет пить. Водохлеб! – И хозяин в знак протеста пошел за вином. – А чего он в окошке чай пьет? – пошел я напролом. – Ишь у него беседка какая ладная, под виноградом. Пей – не хочу. В любимом-то саду. – Он в тую беседку нынче – ни шагу. Там, слышь, в винограде какая-то моль завелась, в чашки стала падать. А раз ему за шиворот попала – вот визгу-то было, всю улицу побудил. Чумной какой-то мужик. Я дождался, пока «чумной мужик» отпил вечернего чаю и захлопнул окно, поблагодарил хозяина и стал собираться в путь-дорогу. – А то заночуй, – предложил он. – Вино еще есть. А утром автобусом доедешь. Соблазнительно. Но уж больно наслежу, и хорошего человека могу подставить – кто знает, как мой визит обернется. – Не, сегодня обязан быть. Обещал. – Не иначе любовника застать хочешь? – хитро улыбнулся хозяин. Я тоже хитро улыбнулся, но ничего не сказал. – Дорога-то у вас спокойная? – спросил я за калиткой. – А чего у тебя брать-то? – посмеялся хозяин. – Да и не девка ты. Это уж точно! Совсем даже наоборот, стало быть. Я прошел чуток по дороге, свернул в темный проулок и пошел в обратную сторону к машине. Едва разыскал ее в темноте, переоделся и благополучно вернулся в Майский. Довольный и решительный. Володя понял меня превратно, попросил мой пистолет, понюхал ствол и пересчитал патроны в обойме, не поленился. – А чего ты тогда сияешь? – спросил он, возвращая мне «вальтер». – А вина на халяву нажрался, не повод?.. Еще пару вечеров я набегал в поселок, в разное время проехался мимо дома следователя. Убедился – он был размеренный человек и свои привычки не менял. Сердце мое нетерпеливо горело местью. К тому же по друзьям соскучился. Пора домой, стало быть. Под шкуру. Следующим вечером я простился с Володей, пожелал ему больших успехов в деле всеобщей паспортизации населения. – Где тебя искать, если надо? – спросил он. Как я объясню, если сам толком не знаю. Да и не хотелось мне открывать Ан-чарово убежище, даже Володе. – Я тебя сам найду. Подстрахуешь мои разборки с Баксом? Володя вздохнул: – Мне терять нечего. В крайности, постовую службу придется вспомнить… Перед выездом в поселок я еще пошарил по магазинам, ну что я за гостинцы ребятам приготовил? Как нищий, право. И я купил еще один чемодан, который набил всякими вещами, вплоть до полотенец – банных, личных, ножных, кухонных. За городом опять переоделся во все страшное и прибыл точно к завершению садоводом-любителем его вечернего обхода своих владений. Махнул через забор, укрылся в беседке, щипал со скуки виноградные ягоды и смотрел и слушал, как великий сыщик, едва не погубивший Серого, пьет в окне свой традиционный вечерний чай со «сникерсом». Задумчиво откусит, покатает во рту, прихлебнет со свистом из чашки и со значением смотрит в темноту сада. Все, пора. А то весь чай выпьет. Я скользнул из беседки, пригнувшись, шмыгнул к дому и – по стеночке – до окна. Включил в кармане диктофон. Перед окном резко выпрямился: – Здорово, мужик! Ну-ка, посторонись. – И махнул в комнату. Сначала он вскочил со стула, открыл рот и выронил непроглоченный кусок на рубашку. Постепенно закрыл рот, машинально вытер ладонью подбородок. Потом выбросил руку к пиджаку, висевшему на спинке стула. Довольно суетливо вытащил из кармана пистолет… и проводил взглядом его полет в окошко, в темный сад. Отступил в комнату. – Кто вы такой? – Для следователя довольно глупый вопрос, лучше звучит утверждение: мне все известно. – Спроси лучше, – подсказал я, – что вам нужно? Только не ори. – И я показал ему кусочек своего пистолета. – Что вам нужно? – автоматически повторил он. – Пришел продолжить наше знакомство. Мы остановились на самом интересном месте. – Гоша? – послышался за дверью женский голос. – Ты собираешься ложиться? Я успел защелкнуть дверную задвижку. В дверь, с той стороны, толкнулось что-то плотное. – Отчего ты заперся? – удивленно-подозрительно. – Я смотрю секретные документы, лапочка, – подсказал я лживым шепотом. Он повторил, не отрывая глаз от моего «вальтера». Я всегда считал, что пистолет с голым стволом гораздо убедительнее смотрится. – Не засиживайся, дружок. Я жду. – Хорошо, я скоро, – пришлось вновь просуфлировать. И грубо уточнить: – Сожительница? – Вы Сергеев? – догадался он, когда нас оставили в покое. Я не стал отпираться – бесполезно, такой проницательный, хваткий. От него не уйдешь, не отвертишься. Крутой мент. – Что вы хотите? – Хочу, чтобы ты извинился передо мной за гнусную клевету. – Я сел за его письменный стол, положил пистолет. Пусть получше поймет, что мы поменялись ролями. Теперь я буду его допрашивать. Применяя незаконные методы. – Извиняюсь. – Ну, – обиженно протянул я, – так не пойдет. В письменной форме. В газету. – Зачем же так?.. Я искренне… Я не поленился, встал, подошел вплотную, от души ткнул его пистолетом в лоб. Это он понял. – Садись, – я указал ему место напротив, за столом. – Пиши. Он послушно взял листок бумаги, выжидающе посмотрел на меня. – Так. «Я, такой-то, следователь районной прокуратуры, заведомо неправомерно возбудил уголовное дело в отношении гр. Сергеева А. Д. по обвинению в убийстве трех человек». Написал? Возражения, уточнения есть? Дальше: «Зная о его непричастности к этим преступлениям, в нарушение закона заключил вышеупомянутого Сергеева А. Д. под стражу и незаконными методами добивался от него фиктивного признания своей вины». Согласен? Согласен, вижу. Пиши: «В своих действиях глубоко раскаиваюсь и приношу Сергееву А. Д. свои искренние извинения. В пояснение моего поступка…» Вообще-то, это преступление. Ну, ладно, сойдет. «В пояснение моего поступка сообщаю, что меня вынуди ли к нему следующие обстоятельства…» Дальше – сам. Мне все равно, как ты будешь объясняться. Можешь, если не боишься, даже сказать правду: мол, меня заставил пойти на это (под угрозой или взяткой) крупный авторитет преступного мира, известный под кличкой… Бакс. Он выронил ручку. – Я не знаю никакого Бакса. Я напишу по-другому. – Да пиши что хочешь. Только убедительно и самокритично. Он долго сопел над листком, наконец протянул его мне. – Вслух, – потребовал я. Объяснение было невразумительное, да что от него требовать? Это было неважно. – Все, – сказал я, – молодец. Число, подпись. Я прекрасно понимал, что все это – филькина грамота, но в совокупности с диктофонной записью сработает где надо. – Я могу идти спать? – вежливо, с надеждой в голосе спросил он, когда я сложил листок и сунул его в карман. – Ты помнишь, как со мной работал? – Он стыдливо опустил голову, как первоклашка, уличенный в списывании со стены интересного слова. – Не торопись, еще не вечер. – Маша будет беспокоиться. – Что-нибудь придумаешь. Теперь его надо дожать до Бакса. – Где деньги Мещерского? – Какие деньги? – весь лоб в морщинах. – Не запирайся. Нам все известно. Деньги из сейфа Мещерского. – Вы что… грабитель? – Это он к моей совести апеллировать попробовал. Догадался, наивный. – Робин Гуд. Повторить вопрос? – Я снова поднял пистолет. – Человеку, которого обвиняют в тройном убийстве, совершить четвертое… – Ах, эти деньги? У меня их нет. Я сдал их в установленном порядке. – Начальству будешь врать. – Вы не поняли, – выкрутился он, запутываясь. – Эти деньги – да, мне обещали их в качестве… вознаграждения за вас… Как деликатно объяснился. – …Но после вашего побега их у меня изъяли. – Поправился: – Я их вернул. Честный какой. – Кому? – Одному человеку. Вы его не знаете. – И он меня тоже? Зачем же он так старался? Опять головку вниз, пальчиком край стола колупает. – Ну вот что, оголец. Мне пора – ехать далеко. А дороги у вас неспокойные. Все сведения о тебе, в том числе и заявления о вымогательстве, я передал в министерство. От меня зависит, что с тобой будет… Этого он не ожидал, чуть не расплакался. – Тебя Бакс на меня натравил? Он сильно и молча кивнул, едва лбом в стол не ударился. – Где он? Сколько у него людей? – Не знаю. Я с ним не встречался. На меня Боксер выходил. Тут уж я не выдержал и дал ему подзатыльник (на этот раз он крышку стола достал – носом): – Что ты опять врешь, сучонок? Боксер в это время уже пахнуть начал. Не понравилось, захлюпал носом. – Как ты держишь связь с Баксом? – повторил я. – Правда, не знаю. Когда я ему нужен, приходит его человек. – Всегда один и тот же? – Нет, разные. – Кого из них ты знаешь? Не молчи. – Администратора гостиницы… – «Лавровая ветвь»? – поторопил я его. Сейчас опять Маша ломиться начнет. – Да. Доверенное лицо, стало быть. – Завтра поедешь к нему и скажешь, взволнованно, с придыханием, что у тебя есть сведения о Сером. Лично для Бакса. – Он меня убьет… – А какая тебе разница, кто тебя убьет – он или я? Только, если ты сдашь мне Бакса, у тебя есть шанс. Если наоборот – ни малейшего. Это понятно? Не слышу. – Гоша! – завопила за дверью Маша. – У тебя совесть есть? – Отвечай, дурак, – спокойно сказал я. – Все тебе подсказывать надо. – Машенька, – завопил и он. – Я заработался. Завтра у меня очень сложный допрос. Потерпи, дружок, я уже кончаю. – Лучше бы в спальне кончал, да почаще, – буркнула Маша и ушла, зло шлепая задниками тапочек. – Ладно, хватит на сегодня, – сказал я, подходя к окну. – Нам обоим пора. С утра едешь в гостиницу, вечером я жду тебя у твоей конторы. Любая глупость с твоей стороны – последняя. И я махнул в окно, не набив ему морды. Пока, стало быть. Успею еще. И поехал с его пистолетом, за которым не поленился нагнуться в саду, и с гостинцами в горы, в родную пещеру, к своим снежным человекам. Которые уже наверняка волновались в связи с моим затянувшимся отсутствием. И торопился рассветным утром (как Женька говорит) по заоблачной тропе, как дурак из пяти букв, в шляпе, в пиджачной паре и с двумя чемоданами. Встретили меня в пещере радостно, в основном из-за чемоданов. Оценили мой «прикид», особенно отметили прическу. Накормили и уложили спать. До полудня. Потом Женька меня растолкала и спросила: – Когда домой поедем? – А чем тебе здесь плохо? – Здесь хорошо, – подтвердил Анчар. – Только вина нет. – Зато воды много, – сказала Женька, кивнув на вход, за которым лил дождь. Уже давно, вот почему так хорошо спалось. – Мне немного осталось, – сказал я. – Следователя нашлепать и Бакса разложить. – А чем же ты занимался эти дни? – возмутилась Женька. – Подготовкой, – гордо отрезал я. – Давай пополам сделаем, – предложил Анчар. – Следователя я нашлепаю, а потом вместе Бакса накажем. – Я подумаю, – пообещал я. – А вообще, Жень, ты права. Не место тебе здесь. Да и нам тоже. Тем более что все заботы мои – в населенных пунктах. К тому же сегодня дело мое прокурор закроет. С подачи моего раскаявшегося дружка. – И я показал им выбитую из следователя бумагу. – И что ты предлагаешь? – поинтересовалась Женька. – Отель нам не светит. – В психушку перебраться. Под теплое крылышко пана Пшеченкова. Анчар хотел что-то сказать, но удержался. – Решено, – подытожил я, вставая. – Только в монастырь по пути заглянем, пару автоматов прихватим. – И «Максимова», – твердо сказал задумавшийся о своем Анчар. Вероятно, хотел обезопасить себя от той пожилой «тетушки», что всю ночь ломилась к нему в комнату. Но ее, пожалуй, и «Максимовым» не остановишь. Мы собрали вещи, перетащили их к машине. Анчар на всякий случай замаскировал вход в пещеру, где .оставались еще кое-какие припасы и арбалет. Заехали по пути в монастырь. Анчар пошел туда один, сказал, что так быстрее получится. Скоро вернулся, с автоматами на плече и бочонком под мышкой… С Пшеченковым проблем не было. Он предоставил нам прежние апартаменты Мещерских и даже выделил укромное место для машины. Обещал Анчару, на время нашего пребывания, делать успокаивающие уколы страстной даме. Я оставил ребят устраиваться и помчался в район – времени до встречи со следователем оставалось в обрез. Правда, успел по дороге завернуть в паспортный стол и попросить Володю навести справки об администраторе гостиницы «Лавровая ветвь», любителе кроссвордов. Я поставил машину напротив конторы, где не так давно нескучно проводил время – когда в одиночестве, а когда в энергичной компании. – Я подброшу тебя до дома, – любезно предложил я следователю, когда он сел рядом. – Лучше не надо, – признался он. И достоверно пояснил, не роняя достоинства: – У меня своя машина. Я не могу ее оставить здесь. – Мне бы твои заботки, – отрезал я. – Как мое поручение? – Он уклонился от разговора. Сказал, что позвонит мне позже. – Ничего тебе нельзя поручить, – рассердился я. – Никуда ты не годишься. Придется и это самому делать. Как же ты работаешь? Впрочем, это я знаю. Он еще ниже опустил свой распухший нос. – Верните мне пистолет, пожалуйста. У меня будут неприятности. – Подумаешь, – философски отмахнулся я. – Одной – больше, другой… – тоже больше… Что за счеты, в самом деле? – Утрата табельного оружия… – прошептал он, страшась договорить. – Мне он самому очень нужен. Я их коллекционирую. Как-нибудь заезжай ко мне, в подмосковное имение – покажу свою коллекцию. К тому времени там найдет свое достойное место и пистолет Бакса. Из которого он застрелится. Кстати, сколько людей здесь у Бакса, тоже не узнал? – Двести! – мстительно объявил он. Я разочарованно присвистнул: – Только-то. Вот почему он меня боится. Я никак не мог понять. – Верните мне пистолет, – опять занудил он. – Слушай, – подивился я такой тупости. – Ты что, не понял, с кем имеешь счастье общаться? Ведь ты же справку на меня заказывал. Там, внизу последней страницы, есть маленькая сноска: «Не рекомендуется связываться». Проглядел? Какой же ты невнимательный! А еще следователь. Правда, бывший. – Вот мой дом. Спасибо. – Сиди. Сначала в Майский заедем, в гостиницу. А до этого в горотдел. Он съежился и взялся за дверную ручку. – А по морде? – ласково спросил я. – Я ведь с тобой еще не за все рассчитался. – И на всякий случай заблокировал дверцу, вывалится еще сдуру. Собирай его потом… Володя вышел из здания и подошел к машине, наклонился к окошку. – Данных на администратора особых нет, – сказал он вполголоса. – Гостиница – в сфере влияния Бакса. Администратор – ее владелец. Весь персонал – тоже свои люди. Бакс, похоже, там. Ты поаккуратнее. Своих ребят я предупредил, подстрахуют. – Он кинул взгляд на бывшего следователя, спросил в полный голос: – А этого… чего с собой таскаешь? – До первого обрыва, – я потянулся. – Выкину и вслед плюну. Собственно, так и будет. К сожалению, в переносном смысле. – Ладно, будь здоров, – кивнул я Володе. – Поеду в «Лавровую ветвь» – запишусь к Баксу на прием. – Пойдешь со мной, – сказал я, останавливаясь у гостиницы. – Вы что! – У него даже голос прорезался. – Не много ли для одного человека? – завернул. – Человека? – удивился я. – Ты посмотри на себя. Ты подумай о своем поведении. Пошли… человечек! Человечишка, стало быть. Администратор (кличка Портье) занимался в тиши и прохладе любимым делом – вписывал в клеточки разные слова. Вполне приличные. Я подошел к стойке, таща за рукав своего несчастного. Портье поднял на меня глаза. Спокойные такие, нездешние, все в загадках и отгадках. – Вы что себе позволяете? – капризно спросил я. – Я посылаю вам своего человечка, – я дернул за рукав бывшего следователя с белым лицом и остановившимся взглядом, – требую встречи с Баксом, а вы в кроссвордах погрязли? – Не понимаю вас. – Он свернул газету. – Вы наш постоялец? Недовольны обслуживанием? Есть претензии? – Хватит придуриваться, – посоветовал я. – Я – Серый. А то он не знает. – Это фамилия? – Партийная кличка. – Ну, если вы тот, за кого себя выдаете, вы должны знать, что подобная аудиенция дорого стоит. – Это угроза? Или намек? Он что у вас – министр, член правительства? Персона нон-грата? (Что означает последнее ругательство, к стыду своему, до сих пор не выяснил, но подействовало, стало быть.) Портье тонко улыбнулся. Отдавая дань моему нахальству и подчеркивая дистанцию между мной и Баксом. Следователь (бывший) между тем начал мягко, но настойчиво оседать на пол. Я выпустил его рукав. Стало легче. – Видите, что вы натворили? – Ну хорошо, хорошо, – опять с улыбкой, – я доложу. Вам назначат. – Никаких назначат. Звоните ему сейчас. Я знаю, он здесь, – рискнул я. – И дайте ему нашатыря, – я кивнул куда-то вниз. – Звоните, звоните, я не буду подглядывать. У нас был сотрудник, который по звуку телефонного диска мог определить набираемый номер. Я так и не научился. Как и стилю «дельфин», кстати. Да зачем мне его телефон! Я не собираюсь дружить с ним домами. – Николай Иванович, – сказал Портье в трубку, – здесь, внизу, какой-то серый добивается встречи с вами. – Не какой-то, – важно поправил я, вырвав у него трубку. – Не какой-то, а Серый Штирлиц, Николай Иванович. Мне надо побеседовать с вами. О ваших делах. – Удивительно, – ответил спокойный и, я бы сказал, доброжелательный голос. – Мне тоже. О ваших. Я жду вас завтра. В одиннадцать вам удобно? – Я хочу сейчас. – К сожалению, – в голосе мягкое извинение, – у меня дама. – Голос еще понизился, до интимного шепота, – и надеюсь, она останется до утра… – Ну, ладно, – согласился я. – Тут трудно что-либо возразить. – Я рад, что мы поняли друг друга. До завтра, Алекс. – До завтра, Ник. Только предупредите ваших братьев-разбойников на входе, что бы меня не шмонали, не прощаю. – И я положил трубку. Портье тем временем привел в чувство «моего человека». – До завтра, – сказал я и пошел на выход, подталкивая следователя в спину. По шелесту я определил, что Портье просто развернул газету, а не вытащил из-под нее длинноствольный «магнум». Углубился в кроссворд и сказал мне вслед: – Прекращение жизнедеятельности организма. По горизонтали. Пять букв. – Забастовка, – подсказал я. – – Может, хватит с меня? – спросил следователь, когда мы выехали за город. – Я собирался тебе еще морду набить, – признался я. – Куда уже больше, – вздохнул он. – Куда теперь денусь? Ни к нашим, ни к вашим. – Не люблю предателей, не жалею. Не прощаю их. Развелось вас, сволочей. Руки до всех не доходят. Ну сколько успею, столько сделаю. Чем вас меньше, тем нам чище. Я притормозил, достал его пистолет – он вздрогнул, – вынул обойму и выкинул в Бросил пистолет ему на колени: – Подавись! Провез его еще немного и высадил. Ну его на… И поехал в психушку. Водку пьянствовать. По случаю новоселья. Мы посидели вечерок за столом. Было не очень весело – в комнатах еще витал печальный дух Мещерских. – Когда домой-то? – спросила Женька, закуривая. – Послезавтра, – ответил я. Все устали. От боев, от бед, друг от друга. Пора расставаться, стало быть. – Я с вами хочу, – сказал Анчар. – Что я здесь? – Поедем. У меня под Москвой имение есть, шесть соток и дом-развалюха. Неподалеку птицеферма, охотиться будешь. – А наш дом? А тостер? А яхта? – всполошилась Женька. – А любовь? – Потом, – отмахнулся я. – Это всемирмульки. – У тебя все – мирмульки, – обиделась она. – Кроме стрельбы. – И стрельба – мирмульки. – Ты устал, – сказал Анчар. – Во врага стрелять – радость. – Посмотрим, – сказал я. – Завтра. И тут погас свет. Во всем особняке. «Отрубили», – успел подумать я, валя Женьку на пол, за спинку дивана. Зазвенели стекла во всех окнах, застучали об пол влетевшие гранаты. Загремели взрывы, осколки крушили мебель, посуду, лопнул, как пузырь, кинескоп телевизора, осыпалась напольная ваза. Завоняло дымом. Стало тихо. Только капало со стола из разбитой бутылки. В окне напротив меня появилась голова с глазами – посмотреть, проверить. Так уж меня подмывало расколоть ее одним выстрелом! Или одного глаза лишить. Вместе с мозгами. Удержался. Более того – протяжно простонал, прерывисто вздохнул и – умер… Опять. Мы валялись долго. Терпеливо. Потом ощупью перебрались в соседнюю комнату. Заложили окно подушками с тахты, зажгли свечи. В дверь постучали. Я стал с ней рядом, поднял пистолет. – Эй! Вы живые? – голос охранника. – А тебе-то что? Разбудили? – ответил я. – Звони в милицию. – Как же, побежал! Завтра мебель поменяем, и все. Спите, раз уж так. Мы до утра от окон не уйдем. Свет сейчас сделаем. Обормоты! Свет действительно сделали. Анчар вернулся на место побоища, разыскал и принес не погибшую бутылку. – Кружки нет, – пожаловался он. – И стакана нет. Все взорвалось. Одни мы остались. – Фужор есть в ванной, – подсказала Женька, пытаясь «запахнуть» распоротую осколком штанину джинсов. – Да сними ты их совсем, – посоветовал я. – Щаз-з! Чтоб вы пялились на мои голые ноги? И коленки щупали? А без купальника ходить – это ничего, стало быть? Анчар принес из ванной пластмассовый стакан для зубных щеток, с розочкой на боку. – Ты бы еще мыльницу притащил, – упрекнула его Женька, стягивая брюки. – За что выпьем-то? А то не за что! За кувшинки на черной спящей воде. За месяц в небе. За соловья в кустах. Ну и за все мирмульки разом. В том числе и за эти, стало быть. С рассветом, задолго до одиннадцати, я приоделся, «причесался», сунул за пояс пистолет, вспомнил, что у меня есть кобура. Но махнул рукой – так привычнее. Женька помогла мне справиться со шляпой, выбрала галстук. Проводила до машины, за рулем которой уже сидел Анчар. – Штаны мне купи, если успеешь, – сказала она на прощание. – Себе-то купил. – Старые заштопаешь, – не сдался я. – Позвони Володе, скажи, я выехал. Пусть пожарных вызывает. И труповозку на двести персон. – – Ты один много ходил уже, – сказал Анчар, паркуя машину под сенью «Лавровой ветви». – Мало что получилось. – А я один и не собираюсь. Не телок снимать. Анчар вышел из машины, подтянул патронташ, потянулся сам, снял с плеча карабин, погремел в кармане гранатами. Прохожие с интересом на него глядели: кино будут снимать. Еще какое! Мы вошли в холл. Портье выпучил глаза и уронил газету. – Я же сказал: забастовка, – напомнил я. – Анчар, ты зачем со мной напросился? Арчи перегнулся через барьер, сгреб любителя кроссвордов и выбросил его из-за стойки на пол. Я взял у Анчара карабин, чтобы он не стеснял его движения, и отвернулся. Не потому, что было неинтересно. Просто по ковровой лестнице уже сыпались двое молодцов, размахивая дубинками. Я выстрелил чуть поверх их голов, у них за спинами нежно зазвенело и покрылось сетью трещин большое зеркало в резной дубовой раме. И сделал шаг вперед. Они остановились. Я выстрелил еще раз. И еще ниже. В то же зеркало. Они повернулись и скачками помчались наверх. За подмогой, стало быть. За стойкой зазвонил телефон. Я снял трубку. – Здесь Серый Штирлиц. – Здравствуйте, Алекс. Передайте, пожалуйста, трубку Портье. Я распоряжусь. – Вообще-то я уже сам тут распорядился. – Здесь было слышно, – по голосу – он улыбнулся. – Недоразумение, бывает. – Эй, из пяти букв, – окликнул я Портье, – вставай, шеф на проводе. Сможешь? Анчар за шиворот подволок его к стойке, поставил на ноги. – Слушаю вас, Николай Иванович, – сдерживая кряхтенье, отозвался он, – что значит лакейская выучка. – Хорошо. Он положил трубку, сделал жест рукой, поморщился от боли в ребрах. – Прошу вас. Пошел впереди, прихрамывая. Доверенное лицо. Распорядитель кредитов. Я бы, жестокий, ему еще пару тяжелых чемоданов в руки дал. За Женькины брюки, за лишний расход на новые. Я ведь, между прочим, не краду, я тяжелым трудом зарабатываю. Ну иногда, правда, конфискую. Но исключительно у бандюков. И только в мирных целях. Когда мы проходили мимо бывшего номера Боксера, я задержался – за дверью привычно звенели стаканы, остановиться не могут. Общежитие устроили. Я просунул голову в дверь, подмигнул: – Гуляете, ребята? Не надоело? Они уже разбавили компанию веселыми гостиничными шлюхами. – На обратном пути загляну. Девок – вон, стаканы – отставить. Дело есть. – Обрадовал, стало быть. Прикрыл дверь, за которой стало тихо. Как в детском садике после обеда. Николай Иванович Бакс устроился еще лучше покойного Боксера. Номер был шикарный. Как квартира «нового русского». А приемная – почище министерской. Тут тебе и видак, и факс, и столики с телефонами и пишмашинками, селектор. И секретарша, блин, красивенькая. И рота охраны. – Не бей их, – сказал я Анчару, – пригляди только, чтоб не расползлись по зданию, пока ОМОН не прибыл. И вошел к Баксу. И вначале он разочаровал меня. Я-то, наивный, ожидал: настоящий Босс, широкоплечий, с большой седой головой, может, даже с сигарой в зубах. А вот и нет, пацан какой-то. В возрасте, правда; кривоватый на одно плечо, желтое лицо с синими мешками под глазами, тяжело набрякшие веки – одно непроизвольно дергается; волосы болезненно-редкие, зачесаны двумя жидкими прядями от уха до уха. Не показался он мне, нет. Единственно что – улыбка сильная. Дружеская, откровенная, я бы сказал, объединяющая с собеседником, мол, мы с вами, горячо уважаемый, одной крови, за одним столом. Только я на стуле, а вы на тарелке. Мы сели в кресла, лицом к лицу. Мой пистолет – за поясом, его – в кармане. – Ну, здравствуй, Алекс, – взял он первую ноту. – Рад, что ты опять жив. – Здравствуй, Ник, – в тон ему ответил я и предупредил: – У нас мало времени. Он кивнул, соглашаясь: – Зачем ты искал меня? Не буду же я ему врать! – Кое-что выяснить и рассчитаться с тобой. Ты меня достал своими покушениями. И другими плохими поступками. – Но ты же все время мешал мне, – с очаровательной непосредственностью, даже с некоторым недоумением пояснил он то, что и так ясно. – А вчера? – О! Это был импульс, вполне объяснимый. И простительный для пожилого человека с нервами, измотанными неким Серым. Мне как раз доложили, что это вы похитили и исказили секретную информацию, которую я доверил Мещерскому. Он, видимо, умышленно перешел на «вы». Но таким тонкостям я уже обучился на службе у Князя. – О, да! – Я внутренне воздел руки. – С моей стороны это тоже был импульс. Вполне простительный для человека, который… Впрочем, Ник, вы не только не поймете мотивов моего поступка – вам они покажутся смешными и нелепыми. Так, любезностями обменялись. Пора сходиться. Он начал первым. – Вы знаете, что это за информация? Сколько она стоит? Я кивнул. Мне было ясно, что последует за этими наводящими вопросами. Так примитивно, даже обидно. Он чуть наклонился вперед, положил руку мне на колено. Произнес с нажимом: – Еще не все потеряно, Алекс. – Не понял, извините. – Раньше вы мне мешали, теперь вы мне нужны. И, поверьте старому человеку, вы никогда не пожалеете, если… – Ой! Что вы, что вы! – Я даже ручками смущенно замахал, как старушка, которую вдруг пригласили на б…ки, извините, на дискотеку, – Что вы, Ник! Я на преступников не работаю. Не предлагайте, бесполезно. – А Мещерский? Ему вы служили. Профессионально и преданно. Хватит играть, подумал я, утомительно. Да и не за тем я пришел. Почему он не зовет людей? Не исчерпал доводы? Уверен, что подлинная кассета все еще у меня? – Ну, во-первых, Мещерский – жертва, – убежденно сказал я. – Ваша, Ник. А во-вторых, он того стоил. В отличие от вас. Дернулось веко, сжались челюсти. Я нанес первый свой удар: – Подлинная кассета в Москве: Материалы ее расшифрованы. Ценности изъяты. Люди, причастные к их хищениям и хранению, задержаны. Вот-вот арестуют и вас. Он сразу поверил. Выдержка на секунду изменила ему, и он обозвал меня словом из пяти букв. Но я уже стал к этому привыкать, надоело, правда, немножко, и я вежливо предупредил, что если он еще раз сорвется, то застрелю его. – И никто мне не помешает, – добавил я. – Я позже объясню, почему. Но главного я пока ему не сказал. У меня еще оставался долг перед Сашей. И потому Бакс должен застрелиться сам. Он быстро справился с собой. Сейчас он начнет тянуть время, чтобы принять решение. Возьмет прежний тон. Будет меня прощупывать. – Ну раз уже мы не обречены на сосуществование, позвольте поинтересоваться вашими претензиями ко мне. – И подчеркнул: – Личными. В политике я не силен… Так ли уж? – …Часть вы уже высказали, хотелось бы послушать дальше. Что я мог ему сказать? Что он погубил моих друзей и соратников? Что он и его свора губят страну, в которой мы живем? Что он сеет в ней несчастья, страх и безнадежность? Что я вижу в нем не какие-то там расплывчатые тени в тумане, а конкретное воплощение тупого, беспощадного зла? Зачем ему говорить об этом? Поздно, бесполезно, бессмысленно. Да и не за тем я пришел, подумал я снова. Хотя кое-что ему можно высказать. Это касается главного. – Скажите, Бакс, почему ваши люди так нерешительно действовали против Мещерского? Ведь вы могли раскрошить его виллу в пять минут. Взять ее обитателей, и Серого в том числе, и выбить из нас все, что вам нужно. Тем более что рядом с нами были любимые женщины. Первую половину ответа я знал уже давно: в огне и бою могла погибнуть сама конечная цель нападения. О второй догадывался. И было странно думать, что эта причина могла быть сильнее первой. Бакс задумался: стоит ли говорить? Но, видно, что-то стронулось и в его черной душе. – Видите ли, – медленно начал он, – я берег Сашу. Я двойственно относился к нему: я завидовал ему и любил его. В нем я видел то, чем обделила меня Судьба. Ну взгляните на меня? – В улыбке, с которой он это сказал, было что-то смущенное, жалкое. – Душераздирающее зрелище, не правда ли? – Да, глаз не радует, – бестактно признался я. – И душу не греет. – А Саша? Аристократ по духу и крови. Красавец, умница. Все, что он делал, даже самое обыденное, вроде прикуривания сигареты, было исполнено какого-то особого изящества, естественной грации. Я даже пытался подражать ему, старался так же улыбаться, держать авторучку, пожимать плечами. – Бакс говорил все быстрее, голос его вибрировал, стал чуть похрипывать. Странно, что такая зависть не перешла в ненависть. – Но этому не научишься, это от Бога. Редкий дар. Мы одновременно закурили. Бакс долго молчал. Погрузившись в воспоминания, стало быть. – Знали бы вы, как гениально, с каким изысканным вкусом Саша проводил наши операции, сколько ума, таланта, гибкости он вкладывал в наши дела. – Он вздохнул. – Да, я берег его. Я знал, что он нездоров, что он многое забыл, и я не хотел причинить ему лишнюю боль… – Вы знали, что… – попытался я перебить его. Не удалось. – …Я знал, что дни его сочтены. И надеялся получить свой конверт по возможности деликатным путем. Я обращался к Саше; я установил наблюдение за виллой, за всеми ее обитателями, рассчитывая по каким-то косвенным признакам определить местонахождение тайника; я изымал – поверите ли? – всю его корреспонденцию, благо ее было очень мало. Он поднял глаза на меня. – Но тут вмешались вы. И пришлось применить те методы, которые могли дать результат. Ну вот, договорились… Они, понимаешь, воруют, прячут, ищут, сводят свои запутанные счеты, а виноват, стало быть, Серый! Недурно. И Бакс, словно прочитав мои мысли, подхватил их и развернул до абсурда (сдвигаться начал, не иначе, от своей неудачи). Сунул руку в карман – я видел, как она напряглась перед следующим судорожным движением. Выстрелит прямо из кармана. – Это вы убили Мещерского? – брякнул он. – Из-за своих принципов. Из-за любви к Родине… – Это вы убили Мещерского, – брякнул я. – Из-за безмерной любви к деньгам и власти. – И продолжил, сдержав бешенство: – У меня было время и были возможности разобраться в этом деле, я работал не один. Это вы, Бакс, поставили Сашу на путь преступлений. Вам были нужны его талант, его ум, его обаяние. Его своеобразная честность, наконец. Вы использовали его редкие качества в своих грязных целях. Сидите, сидите спокойно. Вы не убьете меня, Бакс, – я всегда стреляю последним. – И я продолжил: – У меня была возможность разобраться и в природе его заболевания. Вот вам оно не грозит. Потому что вызывается постоянным, изматывающим разладом человека с самим собой, бесплодными угрызениями совести, невозможностью избавиться от духовных терзаний, на которые вы его обрекли. И последнее, что я ему сказал: – Ты долго от меня уходил, Бакс. Теперь я предусмотрел все. Здание блокировано, люди ждут моего сигнала. А твои люди уже знают, что ты пытался сделать, и жаждут до тебя добраться. Выбора у тебя нет. Сдаться властям ты не успеешь. От своих не уйдешь. Я встал и пошел к дверям, остановился, оглянулся на его застывшую в кресле маленькую фигуру. – Стреляйся, Бакс. Хоть в этом ты чуть приблизишься к своему идеалу. А пистолет твой я не возьму в свою коллекцию, стало быть. Побрезгую. – Стреляйся, Бакс. И еще я напомнил ему, чтобы распорядился деньгами Мещерского по назначению. В приемной все смирно сидели по стеночкам на стульях. Один Анчар сердито сидел в кресле, поставив карабин между ног. – Пойдем, Арчи, – сказал я. – У нас еще много дел. Штаны нужно Женьке купить. И тостер. А это все – мирмульки. Из здания мы вышли беспрепятственно. Направились к машине. Кругом все было тихо и мирно. Умеют ведь, когда надо. Следом за нами, с тайно-агрессивными намерениями, из гостиницы попытались выйти двое. Наивных, простых таких. И тут же двое других, штатских прохожих, вежливо, культурно и бесцеремонно закинули их обратно. Вот так вот… А третий прохожий подошел к нам и тоже вежливо и культурно спросил у меня: – Вы Сергеев? Вас просил прокурор зайти к нему. Он сейчас в горотделе. Мы с Анчаром переглянулись – еще одно дело появилось. Мирмулечное, правда, как прокисший суп. Но и здесь решать надо – то ли прокипятить его и собаке отдать, то ли выплеснуть… Прокурор сидел в кабинете начальника, встал мне навстречу, протянул тяжелую десницу. Как я понял, на этот раз не карающую, отнюдь. – Алексей Дмитриевич, – начал он красиво (а то все – Алекс да Алекс), – я приношу вам извинения за действия моих работников. Свою вину тоже признаю, не доглядел, не проконтролировал должным образом. Это мне понравилось. И я великодушно не стал напоминать ему, что постановление о моем задержании, а потом и аресте он подписывал той самой тяжелой десницей, что дружески протянул сейчас мне. Надо этим воспользоваться. И я, приоткрыв дверь, втянул в кабинет за рукав упирающегося Анчара – как шкаф двигал. – Вы не возражаете, он здесь побудет? Это мой водитель. Прокурор откровенно и открыто, ну, прямо рубаха-парень, рассмеялся: – А вы предусмотрительны… Не в этом дело, друг мой. Я ведь хочу купончики постричь. – …Да нет, – продолжил он, – какие возражения, какие у нас секреты? Так вот, Алексей Дмитриевич, дело в отношении вас прекращено, обвинение снято, извинения принесены. С трагической гибелью Мещерского все ясно, с гражданином Логиновым – тоже, нелепый несчастный случай. А вот по поводу убийства гражданки Боровской возбуждено уголовное дело… Для этого я и втащил Анчара. Пусть послушает. – …И у меня к вам, Алексей Дмитриевич, есть просьба. Вы находились, так сказать, в гуще событий, непосредственный их участник, – это было сказано без тени иронии. – Вы – опытный работник правоохранительной системы. – Он помолчал. – В связи с этим мне было бы полезно выслушать ваши соображения по этому делу. У нас есть версия такого содержания. Мещерский, как нам удалось установить, страдал специфическим заболеванием мозга… Районный прокурор, похоже, тоже. – …Возможно, в предсмертном бреду он решил не оставлять здесь то, что ему дорого… Ну да, спалить виллу, затопить яхту. Серого повесить. Зря я Анчара-то позвал. – …Но есть одно несоответствие. Мещерский застрелился калибром 9 мм, а из головы Боровской изъята пуля 7, 62. Ах, зря я Анчара позвал. Впрочем… – Вы знаете, что на Мещерского велась охота? – перебил я. Он кивнул многозначительно – прокурор знает все. – Вы знаете, что на виллу было осуществлено вооруженное нападение? И мы отбили его своими силами. Опять кивнул, но уже не так уверенно. – Часть боевиков мы отбросили за Песчаную косу, а часть застряла в горах. Так вот, когда они сыпались с подбитого катера, я видел у двоих-троих семимиллиметровые карабины. – Вы полагаете, это их рук дело? Вот как? Интересно. А что? По сути ведь верно. Однако сколько же врать приходится ради истины. И справедливости. Что на мой взгляд, понятия суть равнозначные. Анчар сделал шаг вперед и открыл рот. – Арчи, – сказал я мягко и строго, – иди в машину, сейчас поедем. – Ну что ж, Алексей Дмитриевич. – Прокурор снова поднялся из-за стола, вышел ко мне и протянул руку. – Отпуск ваш закончился. – Он улыбнулся. – Провели вы его не скучно. Собираетесь домой? – Собираюсь. – Еще раз – извините. Передавайте мой привет и наилучшие пожелания генералу Светлову. Он ведь, насколько мне известно, не только генерал милиции, но и советник юстиции, коллега, так сказать. Прокурор должен знать все. И, провожая меня к дверям, он выдал «посошок»: – Генерал Светлов ваш родственник? – Побратим, – сказал я. Вот оно что! А я и не врубился сразу, человек из пяти букв. Такой расклад грех упустить. И я сказал ему насчет Володи. – Стрельцов? Нет вопроса, – чеканно отрезал прокурор. – Ошибки надо исправлять. Верно, Алекс? Верно. Но лучше их не делать. С тем я и вышел из кабинета. С тем мы и поехали искать Женьке новые штаны с тостером. Для светлого дома. Дел было действительно много. И чем ближе к концу, тем больше они уплотнялись. Мы опять перебрались втроем на виллу и занялись подъемом вражеского судна. Я довершил ту работу, что мы не успели сделать с Мещерским, и выпотрошил катер как консервную банку, не снял только двигатели. Затем я завел за носовую утку трос, другой его конец мы прицепили к джипу и выволокли катер на берег. Два дня мы потратили на то, чтобы залатать пробоину, поставить на место транец и привести в порядок движки. А на третий день, захватив заправленный акваланг, отправились на катере к затонувшей яхте. Я детально обследовал ее положение на дне и понял, что оно не безнадежно. Глубина, правда, приличная, метров десять с лишним, но яхта стояла на твердом дне, на ровном киле. И ее уже обживали морские обитатели. Вопрос с технологией подъема решился неожиданно. Благодаря Анчаровой скупости, что ли. Оказывается, он все время, что жил на вилле, кропотливо не выбрасывал тару от всех выпитых «пепси» и «колы» и хлопотливо складывал ее про черный день за дальним сараем. Мы до отказа загрузили катер пустыми баллонами с плотно завернутыми пробками, даже на палубе сложили, и опять пошли к яхте. Бросили якорь. И я стал нырять и закладывать внутрь яхты наше понтонное изобретение. Забивал им все, что можно: форпик, рундуки, платяные шкафы, а после просто набивал ими обе каюты, и бутылки ретиво всплывали к потолку. Не скажу, что это было просто: погружаться без свинцового пояса с двумя-тремя пустыми пластмассовыми бутылями. Мало того, что они строптиво рвались наверх, так они еще не давали погрузиться и мне. Но в конце концов мы приспособились: поднимали якорь катера, привязывали к нему мешок с бутылками и бросали обратно в воду, стараясь попасть поближе к яхте. Не всегда это удавалось – катер сносило, но мы доперли выбросить с палубы яхты сигнальный буй, и теперь якорь ложился точно в кокпит. И все это время под водой мне казалось, что вот-вот мелькнет в зеленой дали изящная тень Мещерского, спешащего мне на помощь красивым стилем «дельфин». Ах, Князь, Князь! Когда я закончил эту работу, набил судно как банку шпротами и закрыл двери кают, яхта еще не всплыла, но уже покачивалась под водой, пытаясь оторваться от дна. Анчар призвал на помощь местных рыбаков, и они пришли на двух баркасах. Я завел под нос и корму канаты, и под «раз-два – взяли», под «майну и виру» яхта легко всплыла и осталась на поверхности, надежно зачаленная меж двух судов. Я подвел под пробоины заранее заготовленный пластырь, мы откачали воду и отбуксировали яхту катером в город, где в местном яхт-клубе Володя договорился, чтобы нам выделили отдельный эллинг. Куда мы и закатили яхту лебедкой по слипу, закрыли за ней ворота. – Ну вот, – сказал Володя, отдавая мне ключи, – теперь, если придет нужда слинять за кордон, тебя будет ждать оснащенный корабль с бывалыми головорезами на борту. – Это все мирмульки, Вовик, – ответил я, – это не главное. – А ты знаешь главное? – восхитился он. – Не знаю. Но хотел бы знать. Чтобы жить полегче. – Так не бывает, не надейся. Успокоил, стало быть. Мы вернулись на виллу. Я сбрил бороду и переоделся. И на нас нахлынули Светка с Сержем (приехали на машине, а не вылезли, всплыв, из колодца) – она в белом платье, он – в черной паре. Она – с цветами, он – с улыбкой до ушей. Они, оказывается, подали заявление, расстриги, и заодно обручились. Ну что ж, совет да любовь, стало быть. Событие радостное, наконец. И мы сели за стол поздравлять жениха и невесту. Начала Женька, как обычно: – Люди тут трудятся, корабли затонувшие спасают, а ты только о себе думаешь. – А о ком еще думать? – не осталась в долгу Светка. – Обо всех остальных на свете наша Женечка заботится. Женька ответила по своей внутренней логике: – Горько! И долго скептически наблюдала, как они целуются. Повернулась ко мне: – Да, Серый, молодежь нынче никуда не годится, скажи? – Не знаю, – выкрутился я. – Я со Светкой не целовался. Встал Анчар с «фужором». – Мы много потеряли, да, – сказал он. – И, стало быть, много нашли. А скоро нас будет, – он со значением посмотрел на жениха с невестой, потом на меня с Женькой, – скоро нас будет еще больше. И ни какие враги нас не напугают в темноте. И если каждый справится с одним врагом, – торжественно заявил он, подняв бокал над головой, подумал и вывел: – То на земле останутся одни друзья. Будет очень весело, так, да? Правильно сказал? Стало быть! Мудрец. Мы не очень долго сидели в доме. Все чувствовали пустоту, отсутствие хозяев. И было неловко. Будто мы кому-то мешаем своими разговорами и смехом. И потому пошли на берег, захватив с собой вино и виноград. Сидели на скамье. Женька со Светкой по обыкновению собачились, Серж с интересом прислушивался. Анчар о чем-то думал, что-то трудно решал, глядя, как мелкая морская рябь дробит лунную дорожку. Я подумал – хорошо, что он едет с нами, нельзя ему оставаться одному. С такой пустотой в сердце он долго не проживет.' Для кого ему жить? Светка и Серж неохотно поднялись. Мы проводили их до машины. – Ты извини, – сказал я Монаху, – я иногда был груб с тобой. – Ничего, – улыбнулся он, ласково притягивая к себе Светку, – я внакладе не остался. К тому же меня обратно на службу берут, к нормальным людям, в горотдел. – Я рад за тебя, – я подал ему руку. – Я тоже, – ответил он. – Спасибо тебе. Знаешь, за что. Светка открыла дверцу. – Стой! – вдруг воскликнула Женька и помчалась в дом, вылетела обратно, прижимая к груди коробку с тостером. – Вот! Это вам в подарок. Чтобы был дом, с теплом и светом. Ну вот, начало положено. Правильно сделано. Боюсь я этих тостеров. Вздрагиваю, когда они выстреливают горелым хлебом. Всегда неожиданно и за спиной. Девчонки расцеловались, Серж развернул машину, и она полезла в гору. Мелькнули и исчезли красные габаритки, затих шум мотора. Утром я собрался ехать за билетами. Анчар подошел к машине, начал топтаться возле нее. – Что, Арчи? – помог я ему, обо всем догадавшись. – Стало быть, – сказал он, – я не поеду. Останусь здесь. Буду для вас виллу охранять. Как Серый, стало быть. Виноград растить. Вино делать, да? Бедный Арчи. – И вас буду ждать. С детьми. – Он улыбнулся, блеснув зубами. – Они меня будут звать дедушка Арчил. Будут любить меня, да? За усы дергать. Женька, которая любит подслушивать, бросилась ему на шею. Он гладил ее по золотой голове, и они оба плакали. Я сел в машину и рванул с места, разбрасывая гальку колесами. Невыносимо… Анчар отвез нас в аэропорт, и больше мы его не видели. Управившись с делами, я выбрался-таки в Майский. Женьку отправил к Светке, а сам зашел в горотдел к его начальнику Володе Стрельцову. Мы обменялись новостями, вспомнили былое. – Виллу Мещерских все-таки раздолбали, – сообщил Володя. – В бессильной, так сказать, ярости. Почти сразу после вашего отъезда. – А Анчар?.. – Исчез. Бесследно. Вот так, стало быть, да? Не дождался ни нас, ни наших детей. – Ты можешь дать мне машину? – Конечно. С водителем? – Зачем? – Я забыто пожал плечами. – Совсем ни к чему. – Понял, – сказал Володя. – В дороге мне вспомнился коньяк в стакане, пронизанный солнечными лучами, мандарин, похожий на солнце. Многое вспомнилось… Не доезжая скалы, с которой Анчар бросался гранатами, я остановил машину и пошел дальше пешком. Грустная картина открылась мне. Ограды не было – груда камней. Сорванные ворота лежат на песке, уже взятые красной ржавчиной. От сгоревшего дома остался только зарастающий зеленью фундамент. Со дна пустых бассейнов тоже поднялась молодая поросль. Сакля осыпалась камнями. И только скамья, вырубленная Анчаром, стояла на прежнем месте. Море волновалось, обрушивалось на беper, шипело, утопая в песке, оставляло на нем желтую мутную пену. Скамья была теплой. Она всегда была теплой. Я сидел на ней, курил и, наверное, думал. Наверное, о том, что не было, нет и не будет ответа на главный вопрос: почему? Я думал, наверное, и о Мещерском. И о том, что где-то сейчас летает Вита. Как в светлом сне. Надеюсь – легко и свободно, не чувствуя тяжести своего сердца… Сзади, неслышная в шуме моря, подошла Женька, положила руки на плечи, спрятала мое лицо в волне золотых волос. – Откуда ты взялась? – Меня Серж подвез. Говорит, пожалей его, он там наверняка на развалинах терзается. А их кто вспомнит и пожалеет? Впрочем, все это мирмульки. Как говорит Женька. Мелкие неприятности, которые не стоят долгих слез и уж, во всяком случае, не влияют на беспощадный ход жизни. Было все и ничего не было… Трудно построить большой и светлый дом, где много тепла и любви. Говорят в этих краях, что в горах иногда слышался одинокий раскатистый винтовочный выстрел. И виднелась струйка дыма. Потом выстрелов не слышали, а дымок все-таки появлялся. Говорят, что люди иногда встречают в горах странного, заросшего седыми волосами, снежного человека с арбалетом в руках. В накинутой на плечи шкуре. Говорят, что он иногда, пробираясь крутой тропой, бурчит себе под нос, будто напевая однообразную песню. Из двух слов. Его не боятся, он никого не обижает. Только если он встречается взглядом с человеком, в глазах его появляется тихая, вопрошающая грусть. Он словно что-то вспоминает и хочет спросить: почему? Стало быть, так, да? Правильно сказал?.. |
||
|