"Вождь окасов" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА XLIV Отец

Дон Тадео провел большую часть ночи, отдавая приказания уничтожить следы сражения. Он назначил чиновников смотреть за городской полицией. Обеспечив насколько было возможно спокойствие и безопасность граждан, отправив несколько депеш в Сантьяго и в другие центры известие о том, что случилось, разбитый усталостью, он бросился одетый на походную постель, чтобы отдохнуть.

Он спал около часа беспокойным сном, когда дверь комнаты его с шумом растворилась; яркий свет ударил ему в лицо, вошло несколько человек. Дон Тадео вдруг проснулся.

– Кто там? – закричал он, стараясь, не смотря на свет, ослепивший ему глаза, рассмотреть тех, которые разбудили его так некстати.

– Это я, – отвечал дон Грегорио.

– Но вы не один, мне кажется?

– Нет, со мною дон Валентин.

– Дон Валентин! – вскричал дон Тадео, проводя рукою по лбу, как бы затем, чтобы прогнать последние тучи, затемнявшие его мысли. – Но я ждал дона Валентина утром; что заставило его ехать ночью?

– Причина серьезная, дон Тадео, – отвечал молодой человек мрачным голосом.

– Ради Бога, говорите! – вскричал дон Тадео.

– Будьте тверды! Соберитесь с мужеством, чтобы перенести удар.

Дон Тадео раза прошелся по комнате., потупив голову, нахмурив брови, потом остановился перед Валентином с бледным, но бесстрастным лицом. Этот железный человек преодолел себя, предчувствуя тяжесть удара, он приказал своему сердцу не разрываться от горя, своим мускулам не трепетать.

– Говорите, – сказал он, – я готов вас слушать. Когда он произносил эти слова, голос его был тверд, черты лица спокойны, Валентин, сам человек мужестве-ственный, был поражен.

– Несчастие, которое вы пришли объявить мне, не касается ли меня одного? – спросил дон Тадео.

– Да, – сказал молодой человек трепещущим голосом.

– Слава Богу! Говорите, я вас слушаю. Валентин понял, что не следовало подвергать душу этого человека более жестокому испытанию и решился сказать:

– Донна Розарио исчезла: ее похитили во время нашего отсутствия. Луи, мой молочный брат, желая защитить ее, упал пораженный двумя ударами кинжала.

Король Мрака походил на мраморную статую; никакое волнение не обнаруживалось на его суровом лице.

– Дон Луи умер? – спросил он.

– Нет, – ответил Валентин, все более и более удивляясь, – я надеюсь даже, что через несколько дней он выздоровеет.

– Тем лучше! – сказал с чувством дон Тадео. – Это для меня приятное известие.

И скрестив руки на своей широкой груди, он начал ходить по комнате большими шагами. Трое человек смотрели на него, удивляясь его высокому стоицизму, которого они не понимали.

– Неужели вы оставите донну Розарию у ее похитителей? – спросил его дон Грегорио тоном упрека.

Дон Тадео бросил на него взор, исполненный такой горькой иронии, что дон Грегорио невольно потупил глаза.

– Если бы ее похитители укрылись в недрах земли, я и тогда отыскал бы их, кто бы они ни были, – отвечал дон Тадео.

К нему подошел Трангуаль Ланек.

– Их преследует Курумилла, – сказал он, – он их найдет.

Молния радости осветила на секунду черные глаза Короля Мрака.

– О! – прошептал он. – Берегитесь, донна Мария!

Дон Тадео тотчас угадал, кто был виновником похищения.

– Что намерены вы делать? – спросил дон Грегорио.

– Ничего, – отвечал он холодно, – пока наш лазутчик не вернется; друг, – обратился он к Валентину, – не имеете ли вы еще чего-нибудь сказать мне?

– Почему вы предполагаете, что я не все сказал вам? – спросил молодой человек.

– А! – возразил дон Тадео с меланхолической улыбкой. – Вы еще не знаете, друг, что мы испано-американцы как ни стараемся выказаться цивилизованными, но все-таки остаемся еще полуварварами... мы ужасно суеверны...

– Так что ж?

– Между другими глупостями в таком же роде, мы верим пословицам, а не говорит ли одна из них, что «несчастие никогда не приходит одно»?

– Вы правы: да, действительно, я привез вам еще одно известие, хорошее ли, дурное ли, вы одни можете судить о том...

– Ну вот видите, я знал, что есть еще что-то, – сказал дон Тадео с печальной улыбкой, – сообщите же мне это известие, друг мой; я вас слушаю.

– Вы конечно знаете, что вчера Бустаменте возобновил мирный договор с ароканским вождем.

– Точно.

– Не знаю, какой лазутчик или перебежчик уведомил их о том, что произошло здесь; дело в том, что к вечеру они узнали о поражении и взятии в плен генерала Бустаменте.

– Что ж далее?

– Тогда ими овладело какое-то неистовое безумие, они держали большой совет.

– Словом, они нарушили договор, не так ли, друг мой?

– Да.

– И вероятно решились вести с нами борьбу?

– Я полагаю; четыре токи вырыли топор войны; вместо них был выбран один верховный токи.

– А! – сказал дон Тадео. – А знаете ли вы, как зовут этого верховного токи?

– Знаю.

– Кто же это?

– Антинагюэль.

– Я это подозревал! – вскричал дон Тадео с гневом. – Этот человек обманул нас; это лицемер, живущий только хитростью; безграничное честолюбие заставляет его при случае жертвовать самыми важными интересами и нарушать самые священные клятвы. Этот человек играл в двойную игру: он притворно выказывал себя союзником Бустаменте и нашим, основывая на нашей взаимной вражде свое будущее возвышение; но он слишком поторопился сбросить маску, и клянусь, я накажу его так, что его соотечественники будут это помнить и через столетие еще будут трепетать от ужаса.

– Берегитесь ушей, слушающих вас, – сказал дон Грегорио, указывая ему взором на ульмена, который бесстрастно стоял против него.

– Какое мне дело, – возразил дон Тадео запальчиво, – если я говорю таким образом, я хочу, чтобы меня слышали; я благородный испанец, язык мой произносит то, что я думаю. Ульмен может, если хочет, передать мои слова своему вождю.

– Великий Орел белых несправедлив к своему сыну, – отвечал Трангуаль Ланек печальным голосом, – не у всех арокан одинаковое сердце; Антинагюэль один отвечает за свои поступки; Трангуаль Ланек ульмен в своем племени; он знает как он должен присутствовать при советах вождей; что глаза его видят, что уши его слышат, сердце забывает, а язык не повторяет: зачем отец мой говорит мне эти оскорбительные слова, когда я готов употребить все свои силы, чтобы возвратить ему ту, которую он потерял?

– Это правда! Я несправедлив, вождь; напрасно говорил я таким образом; сердце у вас прямое, а язык не знает лжи; простите меня и позвольте мне пожать вашу благородную руку.

Трангуаль Ланек горячо пожал руку, искренно протянутую ему доном Тадео.

– Отец мой добр, – сказал он, – сердце его помрачено в эту минуту великим несчастием, поразившим его; пусть отец мой утешится: Трангуаль Ланек возвратит ему молодую девушку с лазоревыми глазами.

– Благодарю, вождь, я принимаю ваше предложение; можете положиться на мою признательность.

– Трангуаль Ланек не продает своих услуг; он вознагражден, когда друзья его счастливы.

– Вы достойный человек, Трангуаль Ланек! – вскричал Валентин, пожимая руку вождя. – Я счастлив быть вашим другом. Я расстанусь с вами на некоторое время, – прибавил он, обращаясь к дону Тадео, – поручаю вам моего брата Луи.

– Вы меня оставляете? – с живостью спросил дон Тадео.

– Да, так надо; я вижу, что ваше сердце страдает, несмотря на неслыханные усилия, которые вы делаете, чтобы выглядеть бесстрастным; я не знаю, какие узы связывают вас с несчастным ребенком, который сделался жертвою такого гнусного покушения; но чувствую, что потеря его вас убивает; о клянусь Богом, я возвращу ее вам, дон Тадео, или умру.

– Дон Валентин! – вскричал дон Тадео с волнением. – Что хотите вы делать? Ваше намерение безумно; никогда не приму я такой преданности.

– Позвольте мне действовать как я считаю нужным. Я парижанин, то есть упрям как лошак, и когда мне засела в голову мысль, дурная или хорошая, она уже не выйдет оттуда, клянусь вам; я только обниму моего бедного брата и тотчас уеду; вождь, отправимся отыскивать похитителей.

– Поедем, – сказал ульмен.

Дон Тадео оставался с минуту неподвижен: он глядел на молодого человека со странным выражением; в нем происходила сильная борьба; наконец человек одержал верх над государственным деятелем, он зарыдал и упал в объятия француза, произнеся голосом, полным горя:

– Валентин! Валентин! Возвратите мне мою дочь!..

Наконец высказался отец. Стоицизм разбился навсегда об отцовскую любовь. Но человеческая натура имеет границы, за которые не может переступить; нравственное потрясение, полученное доном Тадео, неимоверные усилия, какие он делал, чтобы скрывать его, совершенно лишили его сил; он упал на плиты залы, как горделивый дуб, пораженный молнией. Он был без чувств. Валентин с минуту смотрел на него с выражением горести и сострадания, потом сказал:

– Бедный отец, вооружись мужеством; твоя дочь будет возвращена тебе!

И он вышел большими шагами вместе с Трангуалем Ланеком, между тем как дон Грегорио, став на колени возле своего друга, хлопотал над ним.