"Звездный двойник" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт Энсон)

2

И чего, скажите на милость, смешного, когда человека мутит? Этим чурбанам с железными потрохами всегда весело – они и сломанную ногу собственной бабушки оборжут.

А меня, естественно, скрутило сразу же, как только Дэк убавил тягу и перевел посудину в свободный полет. Однако с космической болезнью я быстро справился – слава богу, с самого утра ничего не ел. Тем не менее, чувствовал себя все плоше и плоше – в предвкушении всех прелестей этой жутковатой экскурсии. С другим кораблем мы состыковались через час сорок три, что для меня, крота по природе, равносильно тысяче лет чистилища. Все это время Дэк находился в ускорителе по соседству, и, должен заметить, шуточек по моему поводу не отпускал. Будучи профессионалом, он воспринял мои мучения с безразличной вежливостью стюардессы – а не как эти безмозглые горлопаны; вы наверняка встречали таких не раз среди пассажиров лунных катеров. Будь моя воля, все дубиноголовые остряки живо бы оказались за бортом еще на орбите и уж там-то вдоволь повеселились бы над собственными конвульсиями в вакууме.

Как назло, в точку рандеву мы вышли гораздо раньше, чем я собрался с мыслями и смог бы задавать вопросы. Проклятая болтанка лишала всякого любопытства. Думаю, если б жертве космической болезни сообщили, что расстреляют ее на рассвете, ответом было бы:

– Да? Пере… дайте, пожалуйста, тот пакет!

Но наконец я оправился настолько, что неодолимая воля к смерти сменилась во мне хилым, еле дышащим, но все же желанием еще немного пожить. Дэк все это время возился с корабельной рацией, причем сигналы шли в очень узком диапазоне: с контролем направления он нянчился, как стрелок – с винтовкой перед решающим выстрелом. Слышать его или читать по губам я не мог – слишком низко склонился он над передатчиком. Похоже, держал связь с «дальнерейсовиком», к которому мы приближались.

Но в конце концов он бросил рацию и закурил. Я с трудом подавил тошноту, подступившую к горлу при одном виде табачного дыма, и спросил:

– Дэк, не пора ли вам, наконец, развязать язык?

– Успеется. До Марса – далеко.

– Ах так?! Да катитесь вы к черту со своим высокомерием! – довольно слабо возмутился я. – Не желаю на Марс! Знал бы, и слушать ваши бредни не стал!

– Да успокойтесь вы, никто вас силком не тащит!

– Э-ээ?

– Выход у вас за спиной. Хотите – топайте. Уходя, закройте дверь.

Насмешку я оставил без ответа. Он продолжал:

– Ах, я и позабыл, вы же без воздуха задохнетесь. Тогда выход у вас один – лететь на Марс. Уж я присмотрю, чтоб вы потом вернулись домой. «Одолей» – то есть, вот эта посудина – идет на стыковку с «Рискуй». «Рискуй» – сверхскоростной дальнерейсовик. И через семнадцать целых хрен десятых секунды после стыковки он стартует к Марсу – мы, кровь из носу, должны быть там в среду.

С раздражением и упрямством, на какие только способен тот, кого укачало, я ответил:

– Не поеду ни на какой Марс. Здесь останусь. Ведь должен кто-нибудь отвести корабль на Землю, я-то знаю!

– Корабль – да, – согласился Дэк, – но не вас. Потому что те трое, за кого нас должны были принять в порту Джефферсон, сейчас на борту «Рискуй». «Одолей» же, как видите, трехместный. Боюсь, место для четвертого здесь вряд ли отыщется. И кстати, как вы пройдете через контроль на «въезде»?

– Плевать! Хочу на Землю!

– Ага. И в кутузку за все грехи разом – от «попытки нелегального въезда» до «разбоя на космических трассах»? Не валяйте дурака! Вас в конце концов примут за контрабандиста, препроводят в тихий кабинетик, там введут иглу за глазное яблоко и выкачают из вас все! Уж они-то умеют спрашивать, и от ответа не отвертитесь. Однако на меня все свалить у вас тоже не выйдет – добрый старый Дэк Бродбент уже целую вечность не возвращался на Землю; это подтвердит куча самых достойных свидетелей.

Вот теперь мне действительно поплохело! К невыносимой тошноте добавился страх.

– Ты, значит, отдашь меня легавым?! Ах ты…

Я запнулся, не в силах сходу подобрать слово.

– Что ты, старина?! И не подумаю! Можно бы, конечно, скрутить тебе руки, а там думай обо мне что хочешь… Только – нужды нет. Парный брат Рррингрийла – Ррринглатх – наверняка в курсе, что старина Грийл в номер вошел, а обратно не вышел. Он и наведет. Парный брат – тебе такое родство и не снилось! Вообще землянину его не понять – мы ж не размножаемся делением.

И знать не желаю, как эти твари размножаются, – вроде кроликов, или там аист их приносит в маленьком черном узелке. Если верить Бродбенту, вернуться на Землю мне не светит вовсе. Об этом я и сказал. Он покачал головой.

– Вздор. Положись на меня – вернем в целости-сохранности, как и вывезли. Закончим дело – выйдешь через то же, или другое, все равно – поле, в пропуске будет сказано, что ты – механик, вызванный зачем-нибудь в последнюю минуту; загримируешься, возьмешь ящик с инструментом… Ты же актер – неужто механика не сыграешь?

– А… Конечно, но…

– И порядок! Держись старого, мудрого Дэка – с ним не пропадешь. Я восемь наших ребят на уши поставил, чтоб слетать на Землю и назад с тобой вернуться – кто мешает второй раз то же сделать? Но если наша гильдия не поможет – у тебя ни одного шанса. – Он усмехнулся. – Все дальнобойщики – вольные торговцы в душе. Искусство контрабанды, вот что это такое! И каждый из нас всегда поможет другому в маленьком, невинном обмане таможенной службы. Но с посторонними наша гильдия не сотрудничает.

Я все пытался призвать к порядку желудок и обмозговать ситуацию как следует.

– Дэк, это связано с контрабандой?

– Да нет! Вот разве вас мы вывозим беспошлинно.

– Я хотел сказать, контрабанда, по-моему, вовсе не преступление.

– А кто ж спорит?! Только те, кто делает деньги на зажиме торговли! А от вас требуется перевоплощение, Лоренцо. И вы – как раз тот человек, который нам нужен. Я же не случайно подсел к вам в баре – вас целых два дня выслеживали. И я, стоило мне сойти на Землю, тут же отправился к вам.

Дэк нахмурился:

– И хотел бы я быть уверенным, что достойный наш противник преследовал не вас, а меня.

– Почему?

– Значит, они просто пытались выяснить, что я замышляю. Тогда все – о'кей, счет ничейный, полная ясность. А вот если выслеживали вас, выходит, они знают, что мне нужен актер, способный сыграть эту роль.

– Но откуда им было знать? Или вы сами рассказали?

– Лоренцо, дело слишком серьезное. Гораздо серьезней, чем вы думаете. Я сам всех подробностей не представляю, и потом – чем меньше вы об этом будете знать, тем вам же спокойней. Одно скажу: подробные характеристики некоего лица были скормлены большому компьютеру «Бюро Переписи Населения» в Гааге, чтобы машина сравнила их с характеристиками профессиональных актеров – всех, какие есть. Всеми средствами это старались держать в секрете, но кто-нибудь мог все же догадаться и разболтать. Дело в том, что актер должен быть во всем похож на оригинал – отбор проводился строгий. И воплощение требуется – идеальное.

– Ого! И машина именно меня назвала?

– Да. И еще одного.

Вечно язык мой суется, куда не просят! Но я не смог удержаться, будто жизнь моя от этого зависела. Хотя – так примерно и было: кто же, интересно, мог сыграть не хуже меня?

– Еще одного? Кого это?

Дэк смерил меня взглядом. Он заметно колебался.

– Один парень, как его… ээ… Орсон Троубридж! Может, слыхали?

– Это пугало?!

От ярости даже тошнота на минуту прошла.

– Да? А я слыхал – он прекрасный актер…

Я был просто вне себя от мысли, что кто-либо может считать этого нелепого Троубриджа способным сыграть роль, которая под силу только мне:

– Эта… помесь ветряка с Демосфеном?

Я остановился: гораздо приличнее просто не обращать внимания на подобных «коллег». Но этот щеголь еще и страдал острейшей формой нарциссизма: если даже по ходу пьесы требовалось поцеловать даме руку, Троубридж обязательно обманывал публику и целовал собственный большой палец. Эгоист, позер, фальшивый насквозь человечишко – разве такому вжиться в роль?!

Вдобавок, по какой-то необъяснимой прихоти Фортуны, его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались – а настоящие мастера голодают…

– Дэк! Да как вы подумать могли, что он подойдет?!

– М-мм… Не то, чтоб он подходил, – он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, вы оказались «на воле». Получив ваше согласие, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.

– И правильно!

– Но знаете, Лоренцо, должен вам сказать: пока вы обуздывали свою требуху после торможения, я связался с «Рискуй» и дал команду продолжать переговоры с Троубриджем.

– Что?!

– Так вы ж сами просились. У нас как – раз уж дальнобойщик подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдет на попятный, когда корабль уже загружен! Вы сказали, берете эту работу – без всяких там «но» и «если». Выберетесь. И уже через несколько минут празднуете труса при первом шорохе. Потом – с космодрома сбежать хотели. И вот только что истерику закатили – хочу на Зе-е-млю! Знаете, может, вы и лучший актер, чем Троубридж, – я не разбираюсь. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в случае чего. И сдается мне, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся – заплатим вам и отправим назад. Ясно?

Более чем. Дэк вслух не говорил, но явно имел в виду, что я не тот партнер, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная, на что, – но я ведь согласился! Безоговорочно… А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.

Что бы ни случилось, играй до конца! – вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы ее и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой папаша соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да еще выходил на поклоны, прежде чем его отправили в больницу. Сейчас я словно видел лицо отца – лицо истинного актера, с презрением взирающего на горе-фигляра, готового без зазрения совести отпустить публику неудовлетворенной…

– Дэк, – неуклюже промямлил я, – извините, бога ради. Я был неправ.

Он пристально оглядел меня:

– Так вы будете играть?

– Да.

Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил об одной вещи, делавшей эту работу для меня вовсе безнадежной, вроде роли Белоснежки в «Семи гномах».

– Все – о'кей, я буду играть. Но…

– Что «но»? – презрительно спросил Дэк. – Опять ваша проклятая натура.

– Нет, нет! Но – вы говорили, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?

– Ну конечно, а то среди кого?

– А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но может получиться… понимаете?

– Э, если дело только в этом – плюньте и забудьте!

– Как «забудьте»? Я…

– Говорят вам – плюньте! Нам все известно – вы в таких вещах сущий чайник, Лоренцо. Эта боязнь марсиан – все равно, что детские страхи перед пауками и змеями, но – неважно. Мы все учли. Так что – не беспокойтесь понапрасну.

– Ну, раз вы… Тогда все в порядке.

Не то, чтобы он меня успокоил – слово «чайник» уж больно задело. Для меня чайниками всегда оставалась публика – в общем, этой темы я больше не поднимал. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и сказал:

– Одуванчик – Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».

– Дэк?.. – начал я, когда он отложил микрофон.

– После, – отмахнулся он. – Идем на стыковку. Может, тряхнет малость – нет времени рассусоливать. Сидите тихо и не суйтесь под руку.

И нас-таки тряхнуло. Когда мы оказались на планетолете, я даже обрадовался возобновлению невесомости – постоянная, но легкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космачей с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался – чего возьмешь с такого безнадежного крота вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:

– А где этот?

– Да вот! – отвечал Дэк.

– Этот самый? – вопрошавший будто глазам не верил.

– Он, он, – подтвердил Дэк, – только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в соковыжималку.

Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» – гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно, – на дальнерейсовиках ими пользуются при высоких ускорениях. Живьем таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе – «Нашествие на Землю», кажется, – среди декораций было нечто похожее.

На переборке была наляпанная по трафарету надпись: «Внимание! находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше трех g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем ее удалось дочитать. Меня уложили в соковыжималку. Дэк и его напарник торопливо пристегивали ремни, когда завыла сирена, и из динамиков раздалось:

– Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!

Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:

– Проектор и записи – готовы?

– Здесь, здесь!

– А лекарство?

Дэк, паря надо мной, сказал:

– Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Малость нульграва, остальное – стимулятор; это чтоб оставался на ногах и зубрил роль. Поначалу возможен легкий зуд – в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.

– Дэк, подожди! Я…

– Некогда, некогда! Нужно еще раскочегарить как следует эту груду металлолома.

Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:

– Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!

Я попытался осмотреться окрест, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы – тоже; нестерпимо зачесалась спина – но дотянуться до нее мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:

– Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от пинакля – пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!

Голос его пропал. На этот раз вместо сирены пошли первые аккорды Ad Astra, сочинение Аркезиана, Опус 61 до мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского Симфонического – у них там нотки «ужаса» на четырнадцатом такте несколько режут ухо.

Но на меня, оглушенного и раздавленного, музыка никак не подействовала – нельзя же намочить реку!..

В каюту вплыла… русалка. Так мне сперва показалось – именно русалка, правда, без рыбьего хвоста. Когда жжение в глазах малость стихло, я разглядел весьма интересную девушку – в шортах и с очень даже симпатичной грудью под безрукавкой. Уверенные движения ясно говорили, что невесомость для нее дело привычное. Деловито меня оглядев, она заняла соседнюю соковыжималку, положив руки на подлокотники и даже внимания не обратив на пристяжные ремни. Отзвучал финальный аккорд, и тут я почувствовал нарастающую тяжесть.

Вообще-то два g – ускорение не из смертельных, особенно в компенсаторе. Пленка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать кучу различных баек о космачах, отступавших лишь перед десятью g. Не спорю, может и правда. Но даже двойное ускорение в соковыжималке – начисто отбивает охоту двигаться…

С некоторым опозданием я понял, что раздавшийся глас небесный обращен лично ко мне:

– Лоренцо, дружище, как ты там?

– В… порядке.

Потраченное на ответ усилие меня доконало.

– А… на… долго… это?

– Ерунда, на пару дней!

Видимо, я застонал – Дэк расхохотался:

– Не хнычь, салага! Мой первый полет на Марс занял тридцать семь недель, и все это время мы болтались в невесомости на эллиптической траектории! А ты, считай, покататься поехал – два g пару деньков, а во время торможения – норма! Курам на смех! С тебя за это еще причитается!

Я хотел было сказать все, что думаю о нем и о его шутках, но вспомнил, что не у себя в гримерной, к тому же здесь была дама. Отец всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол весьма чувствителен к понятиям отвлеченным. С практической точки зрения факт сей более чем странен, но во всяком случае я никогда не распускал языка в присутствии дам. С тех самых пор, как тяжелая папашина рука однажды в кровь не разбила мне губы. В выработке условных рефлексов отец дал бы фору самому профессору Павлову…

Тут Дэк заговорил снова:

– Пенни, красавица моя, ты здесь?

– Да, капитан, – ответила девушка из соседнего компенсатора.

– О'кей, приступайте. А я разберусь с делами и тоже приду.

– Хорошо, капитан.

Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто:

– Доктор Чапек хотел, чтобы вы несколько часов отдохнули и посмотрели записи. Если возникнут вопросы – я здесь для того, чтобы на них отвечать.

– Слава богу, – вздохнул я, – наконец хоть кто-то готов отвечать на мои вопросы.

Она промолчала и, с некоторым усилием подняв руку, повернула выключатель. Свет в каюте угас, пошли первые кадры стереофильма. Я сразу узнал главного героя – кто из миллиардов жителей Империи не узнал бы его?!

Это был Бонфорт.

Тот самый, Его Светлость Джон Джозеф Бонфорт, бывший премьер-министр, лидер официальной оппозиции, глава Партии Экспансионистов – самый любимый – и ненавидимый! – человек в Солнечной Системе.

Потрясенное мое сознание заметалось в поисках разгадки и нашло единственно возможный ответ. Бонфорт пережил уже три покушения. По крайней мере, так утверждали газетчики. Два раза из трех спасался он лишь чудом. Но чудес, как известно, не бывает. Может, все три попытки увенчались успехом? Только старый, добрый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте, а?!

Много же актеров им потребуется!