"Овернские влюбленные" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)IVКомиссар поудобнее устроился в кресле. — А что, если вы расскажете нам все поподробнее, мэтр? — Хорошо… В первую пятницу каждого месяца я езжу в Польминьяк к вдове Форэ. У этой дамы весьма значительное состояние, и я веду ее дела с незапамятных времен. Точнее говоря, еще мой отец взял на себя заботу об интересах этой семьи. И вот сегодня я, как обычно, поехал навестить свою клиентку. У мадам Форэ очаровательная вилла чуть в стороне от деревни. Мы с мадам Форэ разговаривали, как вдруг услышали ужасный взрыв. Я бросился к окну и увидел охваченные пламенем обломки моей машины. Можете мне поверить, я был потрясен до глубины души! — Охотно верю. — Мадам Форэ всегда отличалась завидным хладнокровием, а кроме того, она в том возрасте, когда все волнения далеко позади. Поэтому она нисколько не утратила присутствия духа и немедленно позвонила пожарным. Они примчались довольно быстро, но все уже было кончено. Таким образом, меня спасла лишь счастливая случайность! — Мэтр, вы помните слова Макиавелли: «Случай управляет лишь половиной поступков, остальное — в наших руках»? — не замедлил вставить Лакоссад. — И что с того? — Легче всего объяснить все как случайность, мэтр. — По-прежнему не понимаю, куда вы клоните. — Скажите, каждую первую пятницу месяца вы выезжаете в Польминьяк в одно и то же время? — Точность — моя болезнь, инспектор, поэтому я выезжаю ровно в восемнадцать тридцать — ни минутой раньше, ни минутой позже. К своей клиентке я приезжаю в восемнадцать пятьдесят, покидаю ее в девятнадцать тридцать и в девятнадцать пятьдесят возвращаюсь домой. — А когда произошел взрыв? — В восемнадцать сорок. — Но если вы приезжаете в Польминьяк в восемнадцать пятьдесят, то должны были находиться в дороге? — Да, но сегодня я выехал на пятнадцать минут раньше. Мне хотелось вернуться еще до того, как моя жена уснет. — По-видимому, это решение спасло вам жизнь, мэтр. Теперь вы видите, что случай управляет далеко не всем. — Вы правы. Я сам себя спас. — Вот именно. — Блестящие логические построения Лакоссада, — заметил, в свою очередь, комиссар, — вполне очевидно доказывают, что преступник прекрасно знает все ваши привычки и имеет возможность, не привлекая внимания, подойти к машине. Иными словами, мэтр, это кто-то из вашего окружения. — Уж не намекаете ли вы, что преступником может быть кто-то из моих родных? Невероятно! Подобное предположение просто чудовищно! Ансельм Лакоссад не мог упустить случай прочесть нравоучение: — У датчан есть такая пословица: «Нет худших друзей, чем родня, — говорила лисица преследующей ее собаке». — Плевать мне на датчан и на их пословицы! Из всей родни со мной живут только жена и дочь! Вы ведь не станете утверждать, что… — Не волнуйтесь так, мэтр, — успокоил его комиссар, — я говорил не о родственниках, а об окружении. Кроме того, ваша жена и дочь, раз уж вы сами о них упомянули, не могли не знать, что вы решили выехать пораньше. Кстати, когда вы приняли это решение? — Почти перед отъездом. — Стало быть, преступник не знал об этом и полагал, что вы, как обычно, уедете в восемнадцать тридцать. Кто, кроме жены и дочери, может подойти к вашей машине, не вызывая недоумения? — Боже мой… — Позвольте ответить за вас: прислуга… — Абсурдно! — …или кто-то из служащих конторы… — Вы отдаете себе отчет, комиссар, что, по сути дела, обвиняете одного из моих клерков в попытке меня убить? Зазвонил телефон, и Шаллану передали, что с ним хочет поговорить жена. — Я слушаю… что случилось, Олимпа? — С чем тебе приготовить на ужин телячью отбивную — с лисичками или со сморчками? — Я занят и… — Занят ты или нет, но на вопрос-то ответить можешь. Так с чем? — Со сморчками. — Ладно, только если я положу сморчки… И пока нотариус обсуждал с инспектором леденящую кровь историю неудачного покушения, открывшую перед мэтром Альбером самые мрачные перспективы, Эдмон Шаллан и его жена ушли в дебри одной из тех бесчисленных кулинарных бесед, которые доставляли так много удовольствия им обоим. Когда комиссар наконец повесил трубку, глаза его блестели, словно он уже сидел над тарелкой и видел золотистую корочку котлетки, покрытой белым соусом бешамель, а сморчки распространяли тот волшебный аромат, от которого у любого гурмана заранее слюнки текут. Возмущенный таким равнодушным отношением комиссара к своей особе нотариус раскричался: — По правде говоря, я вас не понимаю! На мою жизнь покушались, и я все еще в опасности, ибо ничто не доказывает, что убийца отступится… — Можете не сомневаться, он не отступится, — вкрадчивым голосом перебил Шаллан. — …и вместо того, чтобы защищать, вы ведете разговоры о кухне? Неужели у вас совсем нет сердца? — Позвольте не согласиться с вами, мэтр, — возразил Ансельм Лакоссад, — и напомнить слова Вовенарга: «Только у человека с душой может быть хороший вкус». — Когда мы имеем дело с преступным умыслом, — снова заговорил комиссар, — самое главное, мэтр, — не утратить хладнокровия, только тогда есть шанс остаться в живых. Этот разговор с женой для меня своего рода профессиональная уловка. Таким образом я восстанавливаю равновесие и даю другим возможность обсудить положение. Теперь, мэтр, мой помощник и я сам, мы нисколько не сомневаемся, что по какой-то пока неизвестной причине (впрочем, некоторые подозрения у нас уже есть) кто-то вознамерился устранить одного за другим почти всех членов вашей семьи. Сегодня мы можем вам признаться, что инспектор Лакоссад всегда питал глубокие сомнения относительно самоубийства вашего брата. — Сомнения? — Инспектор считает, что его убили. Должен признать, то, что произошло вчера с вашей женой, а сегодня с вами, побуждает меня разделить его точку зрения. — Но это же безумие! Послушайте, ведь доктор Периньяк высказался вполне определенно! — Доктора Периньяка могла ввести в заблуждение тонко продуманная инсценировка. Вспомните, выстрела ведь никто не слышал! — Но доктор сказал, что мой несчастный брат обернул пистолет простыней. — Этого мало! Чтобы заглушить шум, нужна была более плотная ткань, и преступник — если таковой существует — унес ее. Разумеется, вы понимаете, мэтр, что это строжайшая тайна. Не исключено все же, что мы ошибаемся. А поэтому дайте мне слово никому не говорить о наших подозрениях, решительно никому! — Даю вам честное слово. — Благодарю. Если же мы с инспектором не ошиблись и вашего брата действительно убили, то опять-таки придется признать, что для преступника многое не было секретом: тайник с револьвером, открытое окно, крепкий сон жертвы и так далее. Стало быть, как и в вашем случае, это был кто-то из ближайшего окружения. Вы не согласны со мной? — Увы… Но представить, что кто-то из тех, кого я считал самыми преданными друзьями, мог попытаться прикончить меня и покушаться на моих близких… Комиссар вздохнул, показывая тем самым, что вполне понимает смятение нотариуса и глубоко сочувствует, а Лакоссад, как всегда, выразил занимавшие его мысли пословицей: — Еще наши далекие предки мудро заметили, что «рукоять топора обращается против родного леса». Франсуа Лепито плохо спал той ночью — ему снилось, словно в кошмарном бреду, что его рвут на части разъяренные фурии, похожие на Соню, Мишель и вдову Шерминьяк. В доме Парнаков тоже мало кто наслаждался покоем. Охваченный лихорадкой, нотариус вздрагивал от каждого скрипа половицы и с минуты на минуту ожидал появления некоего безликого убийцы, замыслившего стереть его семью с лица земли. Соня раздумывала над всем происшедшим, а Мишель вертелась с боку на бок, не в силах побороть подозрение, что Франсуа решил уничтожить ее отца как главное препятствие между ним и Соней. Комиссар Шаллан благодаря прекрасному пищеварению спал сном праведника и не видел снов, а инспектор Ансельм Лакоссад бодрствовал до поздней ночи — он обнаружил очаровательный сборник исламских пословиц. Софи Шерминьяк проводила время в раздумьях о том, как ей строить свое будущее, после того как она превратится в мадам Лепито. Никогда не упускавшая случая вздремнуть, Агата Шамболь мирно почивала и сегодня. Утром все изменилось. Встав спозаранку, Мишель отправилась на бульвар Монтион поджидать появления Франсуа. Увидев молодого человека, она с воинственным видом бросилась навстречу. — Вы, конечно, направляетесь в контору?! — О боже! Она опять за старое? — А вы? — Что я? — Хотите еще раз попробовать отнять жизнь у моего отца? — У вас явно не все дома! — Нет, это у вас не хватает мужества отвечать за свои поступки. Подлый трус! — Мишель, я очень хорошо отношусь к вам… — Ах, подлец! И как не стыдно говорить это, после того что было? — …я очень хорошо отношусь к вам, и мне бы не хотелось, чтобы вы заболели… Вам надо подлечиться. — Перестаньте крутить! Уж лучше сразу скажите, что я чокнутая! — Лучше возьмите себя в руки, иначе действительно этим может кончиться. И не вздумайте снова бить меня по лицу! Предупреждаю: на сей раз получите сдачу. — У меня достаточно здравого смысла, чтобы не связываться с убийцей! — С кем, с кем? — С убийцей! С «мокрушником», если вам так больше нравится! Ну что вам сделал мой бедный папа? Мало того, что вы пытаетесь увести у него жену, бесстыдник этакий! Имейте в виду, я никогда не выйду замуж за человека, на котором хоть капля крови моего отца! Я выдам вас полиции, слышите? Я все расскажу! И, оставив в очередной раз нокаутированного клерка, Мишель помчалась на частные курсы, где отнюдь не числилась среди лучших учениц. Всю дорогу до дома мэтра Парнака Франсуа не мог прийти в себя. Едва он коснулся двери конторы, как вдруг услышал, что кто-то тихонько зовет его. Молодой человек обернулся и увидел Соню, стоявшую на пороге своей комнаты. Молодая женщина знаком предложила ему войти. Клерк вне себя от смущения поспешил исполнить приказ. Мадам Парнак пропустила его в комнату и закрыла дверь. — Мой бедный Франсуа, — взволнованно спросила она, — вы до такой степени меня любите? Лепито подумал, что, должно быть, злой рок сегодня утром не дает ему понять ни слова из того, что говорят ближние. — Вы же знаете, Соня, я… я обожаю вас. — Но я никак не ожидала, что ваша страсть может быть так сильна! Мой бедный малыш, как же вы, наверное, страдали, если пошли на такое дело? — На какое? — Тс-с-с! Вы с ума сошли! Безумец! Оставим лучше эту ужасную тему! Незачем все это вспоминать… Хорошо? Слушайте, хоть вы этого и не заслуживаете, но я хочу навестить вас сегодня часов в пять. — Ах, Соня… — А теперь бегите, только посмотрите сначала, нет ли вокруг нескромных глаз. Вне себя от радости, Франсуа довольно ловко выскользнул за дверь, но тут же едва не растянулся в полный рост посреди коридора, так он был поражен, услышав шепот своей возлюбленной: — Только не пытайтесь убить моего мужа! Прошу вас! Мне не нужно никаких доказательств вашей любви!.. Сначала Мишель, а теперь еще и Соня подозревают его в каких-то мрачных умыслах против мэтра Парнака… Что все это значит? Тут он увидел Агату Шамболь — воплощение повседневности и домашних забот. Одно ее присутствие придавало каждой вещи весомость и рассеивало любые грезы. — Агата… это в самом деле вы? И я действительно стою тут, напротив вас? Она взглянула на него с невозмутимостью коровы, созерцающей уступы родных гор. — Господи, вас тоже выбило из колеи это преступление! — Преступление? — Разве вы не знаете, что нашего хозяина пытались взорвать? — Взорвать? — Представьте себе! В его машину засунули бомбу. И вот сидит он у дамы из Польминьяка, как вдруг — бум! — Бум? — Машина хозяина разлетелась на тысячу кусков. Счастье еще, что его там не было… Тот, кто это затеял, плохо рассчитал время… Ну, Иисусе Христе, есть же на земле такие злые люди! Франсуа в каком-то заторможенном состоянии, как сомнамбула, толкнул дверь в контору. Он совершенно ничего не мог понять. Разумеется, коллеги уже знали о происшествии, но, вопреки его ожиданиям, никто не проронил ни слова, и клерк прошел к своему столу в полном молчании. События превосходили всякое понимание. Каждый из этих людей привык жить в том мире, где даже мысли о преступлении не допускалось. И то, что в их размеренное существование вдруг проникло нечто страшное и отвратительное, о чем можно прочитать разве что на страницах криминальной хроники, совершенно не укладывалось в голове. Около девяти часов в контору вошел нотариус. Он появился с таким скорбным и мрачным лицом, какое, вероятно, было бы у Цезаря, если б он узнал о намерениях Брута. Мэтр Альбер замер посреди комнаты, пристально вглядываясь в лица служащих. Кто же из них убийца? Под чьей улыбкой прячется смертельная ненависть? Кто под подчительностью скрывает измену?.. — Мадемуазель, господа… Все положили перья и со смутной, почти болезненной тревогой воззрились на хозяина. — …вы не можете не знать о покушении и о том, что я лишь чудом избежал смерти… Я думал, меня окружают одни друзья, и вот… Голос нотариуса сорвался. — Мне мучительно думать, что кто-то из живущих рядом жаждет моей гибели… Никто не возразил. Взрыв бомбы заранее обесценил любые уверения в преданности. — Естественно, я обратился в полицию и попросил начать расследование. Я хочу знать своего врага. Пока же могу только сказать, что он трус. Мадемуазель, мсье… Полицейские обязаны предпринять определенные шаги. И я попрошу вас в меру своих возможностей облегчить им задачу. Заранее благодарю вас. Увидев, что мэтр Альбер собирается уходить, старший клерк вскочил. — Мэтр, я думаю, что выражу общее мнение, сказав, как все мы были потрясены, узнав… — Общее мнение, Ремуйе? — с горечью прервал его нотариус. — Боюсь, что вы ошибаетесь. И он, не желая больше ничего слушать, вышел из конторы. Антуан повернулся к коллегам. — Честное слово, он, кажется, подозревает кого-то из нас? — Так ли уж он не прав? — хмыкнул Вермель. Появление Агаты предотвратило грозу, которую едва не вызвало замечание старого клерка. — Хозяин ожидает мадемуазель Мулезан у себя в кабинете, и немедленно! Нотариус предоставил свой кабинет в распоряжение инспектора Лакоссада. В первую очередь тот решил выяснить, кто из служащих разбирается в механике. Если человек не смыслит в механизмах, вряд ли он сможет сделать бомбу и тем более установить ее в мотор, ничего не нарушив. Допрос мадемуазель Мулезан и Вермеля не отнял много времени. Первая даже не понимала, о чем ее спрашивают, а второй, напротив, стараясь показать, будто он в курсе всех современных технических достижений, с самым претенциозным видом изрекал невероятные глупости. Зато Антуан Ремуйе, не будучи специалистом, все же знал достаточно, чтобы инспектор оставил его в числе подозреваемых. Однако зачем все эти преступления старшему клерку? Напротив, все его надежды зиждутся на долголетии Парнаков. Он занимает в конторе привилегированное положение, а, кроме того, нотариус обещал помочь ему открыть собственное дело. Само собой, это обещание может быть выполнено только при жизни мэтра Альбера. Прикинув все это, Лакоссад решил, что подозревать Антуана не имеет смысла. Что до Франсуа, то он, как и все современные молодые люди, знал о механике все, что только можно узнать. Немного помолчав, полицейский спросил: — Вы догадываетесь, почему я вам задаю все эти вопросы, нисколько не связанные с юриспруденцией? — Полагаю, что это связано с покушением на мэтра Парнака. — Верно. И должен с грустью сообщить вам, что вы — основной подозреваемый. — Я? — Подумайте сами: покушение явно подготовлено здесь, в доме. О том же, что нотариус несколько изменил расписание, знали только домашние, стало быть, жену и дочь мы исключаем. Не думаю также, чтобы можно было всерьез рассматривать вопрос о виновности Агаты. Остаются служащие. Вероятно, вас нисколько не удивит, что я тут же отбросил мысль о мадемуазель Мулезан и Вермеле. Остаетесь вы с Ремуйе. К несчастью, из вас двоих только у вас есть мотив. — И какой же? — Мадам Парнак. — Какая глупость! — Ничуть. На редкость обычная история. Влюбленный убивает мужа в надежде занять его место. — У вас богатое воображение! — Нет, просто кое-какой опыт. — Я люблю мадам Парнак, это правда. И, судя по тому, с какой невероятной быстротой распространяются сплетни, скоро в неведении останется разве что муж. Да, я люблю ее, но не настолько, чтобы стать убийцей! — А может быть, вы оказались настолько дороги этой даме, что она готова даже пойти на преступление? Как говорят англичане, «мужчина ищет женщину до тех пор, пока она его не поймает». По-моему, вас уже изловили. Лепито только руками развел. — Ну что я могу вам ответить? Раз уж все так уверены, то я хочу прикончить своего хозяина, тащите меня за решетку. Это защитит его. — Вы сказали все? — Конечно, все. Сегодня утром Мишель обвинила меня в том, будто я пытался взорвать ее отца, чтобы он не мешал мне ухаживать за Соней. И Соня тоже в этом уверена. Она просто в восторге — думает, что только сильное чувство может толкнуть на такой поступок. Впрочем, мадам Парнак очень просила меня прекратить покушения на ее супруга. Похоже, что все, кажется, не видят ничего странного в том, что я вдруг стал убийцей… — Да, ситуация неприятная. Вам надо держаться настороже. Как говаривали в таких случаях в прежние времена на Руси, «Христа распяло общественное мнение». Что ж до вашего стремления за решетку, то мы об этом еще поговорим, если угодно. Но несколько позже. Покинув дом Парнаков, Лакоссад отправился докладывать о результатах комиссару Шаллану. Инспектор сказал, что всерьез подозревать можно пока только Франсуа Лепито, однако сам он не верит в виновность молодого человека. — Почему? — По-моему, я достаточно хорошо его знаю. Франсуа — человек мягкий, хорошо воспитанный и очень застенчивый… — Ну не так уж он робок, раз ухлестывает за женой хозяина! — Это как раз лишнее свидетельство его наивности. — Если не хитрости. — Честно говоря, не понимаю… — А вдруг вся эта его страсть к прекрасной Соне Парнак — сплошное притворство? Может, ваш Франсуа разыгрывает спектакль для отвода глаз? — Зачем? — Чтобы разбогатеть. — Не улавливаю… — Я долго думал обо всей этой истории, старина, и если мсье Дезире в самом деле убили, то цепь преступлений, начавшаяся гибелью первой жертвы, ранением второй и лишь чудом сорвавшимся покушением на третью, находит только одно объяснение: деньги. Давайте прокрутим все еще раз. Мсье Дезире умирает, и его деньги переходят к брату. После его кончины состояние обоих братьев в равных долях унаследуют жена и дочь. Со смертью Сони (а ведь это едва не случилось) все деньги получает Мишель. Может быть, крошка не прочь получить внушительное наследство? — А вам не кажется, что здесь небольшой перебор? Девушка убивает подряд дядю, отца, мачеху… Я, конечно, не слишком высоко ставлю человеческую породу, но тут все-таки вы хватили через край… — Я думал не о Мишель Парнак, а о Франсуа Лепито. — Но какого черта он мог… — Позвольте мне изложить вам свою версию, а уж потом высказывайте любые замечания. Жил-был неглупый молодой человек приятной наружности, любимец женщин… Короче, из тех, кто мужчинам внушает доверие, а в наших спутницах пробуждает материнскую любовь. Меж тем парень честолюбив, а скромное материальное положение не позволяет ему развернуться. Рядом оказывается состоятельная семья, и, к счастью для нашего честолюбца, в него влюбляется единственная дочка хозяина. Но предполагаемого приданого барышни ему мало. Парень хочет получить сразу все. Поэтому он изображает бешеную страсть к жене хозяина (на мой взгляд, эта любовь уж слишком демонстративна), чтобы, не вызывая подозрений, обогатить ту, на которой хочет жениться. Кому придет в голову обвинять воздыхателя Сони? Ведь в таком случае миллионы Мишель его нисколько не касаются. Зная о завещании мсье Дезире, молодой человек устроил его «самоубийство», потом попытался убрать Соню, а следом едва не отправил к праотцам и нотариуса. Мишель, возможно, действовала с ним сообща, но, по правде говоря, я склонен согласиться с вами, что они здесь ни при чем. Некоторые моменты настолько не укладываются в голове, что лучше воздержаться от этого предположения. Поэтому я готов ставить на полную невиновность девушку. А вот Соня наверняка знает, что ее ударил Франсуа, но не хочет ничего сказать, опасаясь скандала. По-моему, ей угрожает опасность. Лепито незачем оставлять мадам Парнак в живых, она одна знает о его преступлениях. Ну что вы об этом скажете? — Пожалуй, я слишком растерян, чтобы составить определенное мнение. Мне надо хорошенько обдумать вашу версию. Во всяком случае, если Франсуа виновен, ему бы следовало обмозговать испанскую пословицу: «Кто ждет богатства к концу года, не дотянет и до лета». Увидев в окно, как Франсуа Лепито возвращается домой с букетом цветов, Софи Шерминьяк подумала, что молодой человек наконец решился сделать признание, и сердце ее бешено застучало. Софи хотела выпить для храбрости капельку «Аркебюза», но, подумав, что ее ждет первый поцелуй, воздержалась. Мадам Шерминьяк уселась в свое самое красивое кресло, быстро поправила волосы и приняла позу, сочетавшую, как ей казалось, нежную покорность и чувство собственного достоинства, приличествующее владелице собственного дома. Софи ждала напрасно. Франсуа, не останавливаясь, прошел мимо ее двери и поднялся по лестнице. Если эти цветы не для нее, то кому же они предназначены? Змея ревности обвила сердце пылкой вдовы. Уходя из конторы, Франсуа предупредил Антуана, что плохо себя чувствует и поэтому не вернется после обеда. Чтобы скрасить ожидание, он решил навести порядок в комнате. Молодой человек расставил цветы, перелил в унаследованный от родителей хрустальный графин бутылку только что купленного портвейна и с особой нежностью разгладил складки на диван-кровати. Чем ближе подходил час свидания, тем больше он нервничал. В четверть пятого в дверь постучали, и Лепито окончательно растерялся. Почему Соня пришла на целых сорок пять минут раньше? Все надежды на успех вдруг улетучились. Прежде чем открыть дверь, Франсуа еще раз оглядел убранство комнаты — так генерал перед штурмом проводит последний смотр полков. Это оказалась не Соня, а Мишель. — Вы? — Я! — И, обведя комнату изучающим взглядом, она добавила: — Ну конечно! Весь в ожидании своей Сони, не так ли? — Зачем вы сюда пришли, Мишель? — Во-первых, сказать, что я больше не думаю, будто это вы пытались прикончить папу. — А, так, значит, все-таки не я? — А во-вторых, хочу сообщить, что вы — последний мерзавец! — Спасибо! — И наконец, что я не позволю вам изменять мне с этой шлюхой. — Мишель, я запрещаю вам… — Только попробуйте мне что-нибудь запретить, и я мигом все переломаю в вашем гнездышке! Будь вы таким, как я себе представляла, вас вряд ли тянуло бы на всякие гнусности, уже давно бы схватили того, кто покушался на папу! Тогда бы он точно согласился отдать вам мою руку! — Да не хочу я вашей руки! — Ах подлец! — и возмущенная девушка влепила Франсуа пощечину. — Тем не менее вам придется ее взять! — Господи боже мой! Откуда у вас эта привычка! Мне бы следовало устроить вам хорошую трепку! — О-ля-ля! Уж это мне не грозит! — Это почему? — Вы же меня не любите? А бьют, я знаю, только любимых женщин! — Ничего себе представления! Вас этому научили в монастыре? Неожиданно гостья расплакалась и рухнула на диван. Франсуа, вне себя от досады и не отводя глаз от часов, обхватил девушку за плечи. — Ну-ну, возьмите себя в руки и… уходите быстрей. — Оставьте меня! Вы радуетесь моим страданиям, да? Приятно смотреть, как я плачу? Это щекочет самолюбие, верно? — Да ничего они мне не щекочут, ваши рыдания! Эти слезы просто действуют мне на нервы, и особенно сейчас. Мишель поднялась и с решительным видом двинулась на Лепито. — Ну мне это надоело! Запомните хорошенько, Франсуа! Вам не удастся стать любовником Сони! — Ах, вот вы как, ну так знайте, барышня, что если у меня возникнет такое желание, то уж у вас я разрешения спрашивать не стану! — Барышня сумеет подпортить вам планы! Лепито рассердился и слегка струсил, но изобразил полное презрение. — Понятно… Решили шантажировать меня? Предупредить своего драгоценного папу, да? — Мне никто не нужен, я сама в состоянии помешать вашим шашням! — И, резко сменив тон, Мишель торжественно проговорила: — Франсуа Лепито, если вы не откажетесь от Сони, если вы сейчас же не поклянетесь просить у отца моей руки, то через несколько минут, войдя в эту комнату, мачеха найдет здесь мой труп! — Ваш… что? — ошалело переспросил молодой человек. — Мой труп! Девушка вытащила из сумки флакончик с прозрачной жидкостью и сунула его под нос строптивому возлюбленному. — Видите этот пузырек? Там яд! Он действует не очень быстро, но достаточно надежно. Смерть наступает примерно через час. Так что я еще успею высказать вам обоим все, что у меня накипело! — Мишель, не будьте дурочкой, отдайте мне флакон! — Никогда! Даю вам десять секунд: либо вы на мне женитесь, либо я умру. — Послушайте… — Ничего не хочу слушать! Решайте, куда вы меня повезете — в мэрию или на кладбище? Взглянув на часы, Франсуа едва не зарыдал от отчаяния. — Раз вы настаиваете, — сдался он, — обещаю вести себя с Соней самым почтительным образом. — Клянетесь? — Клянусь. Воспользовавшись тем, что торжествовавшая победу Мишель на секунду утратила бдительность, Лепито вырвал флакон у нее из рук. Девушка была так счастлива, что и не думала протестовать. — Вы любите меня, Франсуа? — Что за вопрос? Просто обожаю! — Я так и знала! — Ну а теперь, раз все уладилось, вам остается уйти. — Вы скажете Соне, что любите меня? — Ну разумеется! Именно для этого я ее и позвал. — Я сейчас еду к бабушке в Лимож. Надеюсь, к моему возвращению вы успеете поговорить с папой? — Несомненно. — Представляю, как он обрадуется! — Очень, он очень обрадуется… Мишель была так довольна, что без сопротивления позволила Франсуа выпроводить ее за дверь. Девушка прислонилась к стене и немного постояла, приходя в себя. Снедаемая ревнивым беспокойством, Софи Шерминьяк в закутке под лестницей ожидала ухода Мишель. Увидев девушку, она облегченно вздохнула. Тем не менее следовало все же потребовать у Франсуа объяснений. Считая себя невестой молодого человека, Софи видела свой долг в защите их любви от всех интриганок. Вдова на секунду заскочила в свою комнату, чтобы придать себе как можно более соблазнительный вид, и побежала выяснить, в чем дело, но у лестницы нос к носу столкнулась с Соней. — Будьте любезны, как мне найти мсье Лепито? — самым светским тоном спросила мадам Парнак. — Четвертый этаж, напротив, — механически отозвалась оглушенная новым ударом судьбы вдова. — Благодарю вас. Когда мадам Шерминьяк пришла в себя, Соня уже стучала в дверь Франсуа. Что понадобилось этой Иезавели? Ревность вдовы сменилась гневом. Уж не ошиблась ли она в маленьком Лепито? Может, он вовсе не романтичный и нежный влюбленный, каким она его себе воображала, а Дон-Жуан, задумавший пополнить ею список своих побед? Однако Софи настолько уверовала в свои мечты, что почла за благо проявить сдержанность. В конце концов эти женщины могут оказаться его родственницами. Девушка-то была в его комнате совсем недолго. И вдова решила подождать. Пока мадам Шерминьяк переживала эту внутреннюю бурю, Франсуа млел от восторга рядом с Соней. Молодой человек пытался выразить всю свою радость от того, что любимая наконец-то с ним, в его доме, но мадам Парнак одной фразой оборвала эти нежные излияния. — Вы знаете, я ведь только на минутку. — На минутку?! — воскликнул Лепито таким тоном, будто его окатили ледяной водой. — Я пришла поговорить с вами. Признаюсь, что ваш безумный поступок глубоко тронул меня как женщину. Но я никогда бы не одобрила его как супруга. Убийство мужа может только закрыть вам дорогу к моему сердцу! — Но… но я и не собирался этого делать! — Не лгите! Какой смысл обманывать! Я вас уже простила и обещаю хранить эту тайну. — Но клянусь вам… — Ладно, хватит! Я чувствую, что в конце концов разочаруюсь в вас и пожалею, что пришла. Оба умолкли, почти враждебно глядя друг на друга. Но Франсуа так долго ждал этого момента, что был готов на все, лишь бы она не ушла. — Ладно… если вам так хочется… не будем больше об этом… Но я ждал от нашей встречи совсем другого… — На что же вы надеялись? — А вы не догадываетесь? — Да, молодчина, переходите к действиям без задержек, — рассмеялась Соня. — Просто я вас люблю! — Милый мальчик, вам это просто кажется… вы еще слишком молоды, Франсуа… — Я бы хотел похитить вас, чтобы мы жили вдвоем, только вдвоем. Горячность молодого человека позабавила, а может, и немного тронула Соню, и она опустилась на диван, на что так рассчитывал негодник Лепито. — Ну, Франсуа, расскажите-ка же мне, куда вы собирались меня увезти? Словно герой любовного романа, Лепито опустился на колени рядом со своей возлюбленной и взял ее за руку. Соня не возражала. — Так куда же мы едем? — проворковала она. — В Венесуэлу! — Почему же именно туда? — Потому что там орхидеи растут прямо на стенах, как у нас плющ. — Да, это, конечно, серьезная причина. — Вы смеетесь надо мной! — Ничуть. Я тоже в детстве постоянно мечтала о путешествиях… Например, Мексика завораживала меня одним своим именем… — Мы поедем и в Мексику, и в Перу, и в Чили, и в Бразилию, и… — Хватит, хватит, малыш, я уже устала! Лепито хотел воспользоваться этой минутной слабостью и поцеловать молодую женщину, но она проворно ускользнула. — Ну-ну, успокойтесь, не то я рассержусь. Дайте-ка мне лучше попить! Раздосадованный клерк поднялся. — У меня есть портвейн… — Да вы, как я погляжу, не промах, встречаете по всем правилам… Желая увести разговор от опасной темы, жена нотариуса указала на принесенный ее падчерицей флакон. — А это что за пузырек? — Микстура. — Вы заболели? — Да нет же! Что за странная мысль! — Чего здесь странного? Кто ж еще принимает микстуру? — Да, конечно… У меня иногда немножко саднит горло… Это… это смягчающая микстура… А вы, наверное, подумали, что это что-то другое, да? Признайтесь! — Я? Да ничего я не подумала! Почему вы вдруг так разозлились, Франсуа? У меня тоже побаливает горло, но я же не злюсь из-за этого на весь белый свет! — Простите меня, Соня… но я так разочарован… Вы и представить себе не можете, как мне больно… Тихий стук в дверь оборвал защитительную речь Франсуа. — Вы ждете кого-нибудь еще? — с тревогой спросила Соня. — Никого, кроме вас. Не волнуйтесь, кто бы это ни был, я живо отправлю его восвояси. Лепито вышел и быстро закрыл за собой дверь. Перед ним стояла вдова Шерминьяк. — В чем дело? Я занят! — Вот именно, что занят! Кто эта Иезавель? — Простите? — Я хочу знать имя этой женщины! Зачем она сюда явилась? — Но, мадам Шерминьяк, вы, кажется, теряете рассудок? — О, прошу вас, не пытайтесь сбить меня с толку! Вы напоминаете мне покойного мужа — тот тоже как придет, бывало, в стельку пьян, так начнет уверять, будто это у меня в глазах двоится и что я же не стою на ногах! — Я весьма сочувствую пережитым вами страданиям, но, умоляю, отложим этот разговор на потом. — А если я скажу этой воровке все, что я о ней думаю? — Довольно, мадам Шерминьяк! — Нет, мсье Лепито, не довольно! Когда человек почти обручен, он не имеет права так себя вести! Франсуа решил, что эта маленькая негодяйка Мишель по дороге обо всем рассказала вдове. Должно быть, когда Соня поднималась по лестнице, они обе сплетничали в квартире домовладелицы. Но в таком случае каким образом мадам Шерминьяк проведала о приходе Сони? Впрочем, решил молодой человек, с этой загадкой можно разобраться и попозже. Сейчас гораздо важнее поскорей отделаться от навязчивой вдовы, а для этого надо успокоить ее насчет своих отношений с Соней. — Умоляю вас поверить мне, мадам Шерминьяк. Эта дама пришла ко мне по делу, и я не хотел бы, чтобы об этом узнал мой хозяин. Ему может не понравиться, что я работаю не только для его конторы. Что касается той, с кем я почти обручен, то успокойтесь, я нисколько не намерен изменить ей… Она одна занимает мое сердце! — Вы мне клянетесь? — Клянусь! — Ох, Франсуа, — нежно проворковала вдова, — и когда же вы официально объявите ей о своей любви? — Как только наберусь мужества… — А стоит ли тянуть, Франсуа? Если ваша нежность взаимна (а я в этом нисколько не сомневаюсь), то вам мгновенно пойдут навстречу! Не понимаю, ну что вас останавливает! Не будь у него сейчас Сони, Лепито непременно спросил бы у вдовы, не стыдно ли ей с таким упорством лезть в чужие дела. Но нужно было любой ценой избежать скандала. — Она богата, а я беден… — Какая разница, если она вас любит? — Если бы я мог быть в этом уверен, — лицемерно вздохнул клерк. — Но раз я вам это говорю, то не стоит сомневаться! — радостно произнесла вдова. Неожиданно, так что Франсуа не успел отстраниться, она наградила его звучным поцелуем и, напевая романтическую песенку, удалилась. Лепито ошарашенно смотрел, как она прыгает через ступеньку и пляшет на каждой лестничной площадке. На мгновение ему даже показалось, что мадам Шерминьяк вот-вот оседлает перила и таким образом спустится вниз. «Да, — сказал себе молодой человек, — видимо, ближе к пятидесяти годам на некоторых овернских вдов находят этакие странные помрачения». На вопрос Сони, кто приходил, Лепито ответил, что это якобы один его знакомый, за которого он обещал похлопотать, когда мадемуазель Мулезан или мсье Вермель уйдут на пенсию. Приятель-де хотел выяснить, не решился ли наконец кто-то из стариков уступить место. Франсуа так разволновался, что почти без сил опустился на диван. Соня решила, что начинающего соблазнителя удручает ее холодность, и ласково погладила его по лбу. — Ну-ну, прогоните эти мрачные мысли… Нельзя же получить все сразу… Знаете, то, что я пришла сюда, и так чудо! Ради вас я рискую своим добрым именем! Вы думаете, я бы пошла на это, если бы не испытывала симпатии к некоему Франсуа Лепито? Клерк мгновенно пришел в себя и попытался обнять Соню, но та опять увернулась и при этом случайно уронила флакон Мишель. Франсуа подхватил его на лету и хотел снова поставить на камин, как вдруг заметил, что пузырек наполовину пуст. Молодой человек оцепенел от страха. — Только этого не хватало! — с ужасом произнес он. — В чем дело? — удивленно уставилась на него мадам Парнак. — Это вы… выпили то, что… было в пузырьке? — Пока вы отделывались от незваного гостя, у меня пересохло в горле — вот я и отхлебнула вашей микстуры. Вы ведь говорили, она смягчает горло. Мне не следовало этого делать? — Нет, не следовало… и вы даже не догадываетесь, до какой степени не следовало! — побледневшими губами прошептал бедный влюбленный. — Послушай, малыш, ну что за трагедия, если я отпила немного микстуры? — К несчастью, это именно трагедия, — чуть не плача похоронным тоном проговорил он. Соня схватила молодого человека за руку и, смеясь, потащила к дивану. — Пойдемте, я хочу послушать, что мы стали бы делать в Венесуэле. — О, вы знаете, Венесуэла очень далеко… — Что это с ней случилось? Только что была рядом. Неужто она так отдалилась за эту пару минут? — Вы даже не представляете себе, насколько… Мы вечно мечтаем о всяких путешествиях, а потом в конце концов начинаем жалеть о родном доме. — Что это на вас нашло, Франсуа? Не мог же он признаться мадам Парнак, что жаждет сейчас только одного: чтобы она поскорее ушла и отправилась на тот свет где угодно, но никак уж не здесь. — Нам надо быть очень осторожными, Соня, — постарался как можно убедительнее произнести не на шутку встревоженный Франсуа. — А что, если ваш муж… — Минуту назад вы хотели уехать со мной в Венесуэлу! Нам надо обсудить все… подробнее… Я думаю, часика нам вполне хватит, а? — Боюсь, вам придется уйти раньше… — Что это с вами, Франсуа? Вы что, хотите, чтобы наше первое свидание стало последним? — О, умоляю вас, не говорите так! Не говорите так! Соня никак не могла понять столь резкой перемены в своем воздыхателе. Он зачем-то стал показывать ей цветы, трогательно расставленные по всей комнате. — Как вы думаете, сколько времени они еще проживут? — Цветы? Не знаю и знать не хочу. — Пять-шесть дней, не больше, а потом начнется угасание… С каждой минутой эта красота будет все больше вянуть… Порой спрашиваешь себя, стоит ли жить дальше… Молодую женщину вдруг охватила смутная тревога, и она подозрительно уставилась на Лепито. — Но цветы по крайней мере оставят в памяти воспоминание о свежести и красоте, не тронутых тлением, — продолжал молодой человек. — Умереть молодым! Не это ли лучший выбор, если мы хотим оставить живыми прекрасные воспоминания? — Франсуа… мне что-то страшно… я чего-то боюсь… — И вы правы, любовь моя… Послушайте, вот если бы вам сказали, что через полчаса вы умрете, разве это вас не обрадовало бы? — Обрадовало? Да вы с ума сошли, честное слово! Я вовсе не хочу умирать! Лепито грустно вздохнул. — Увы, черная гостья уводит нас, не спрашивая согласия… У вас и в самом деле нет желания умереть, Соня? Я бы сохранил о вас самые нежные воспоминания, и осенью, когда желтеют и осыпаются листья, я бы ходил молиться над вашей надгробной плитой… Беспокойство мадам Парнак мгновенно сменилось яростью. Она никак не могла понять причин омерзительной комедии, которую вдруг вздумалось разыгрывать Франсуа, и это доводило ее почти до исступления. — Человек может, конечно, вести себя нелепо, но всему же есть предел! Прощайте! Мы больше никогда не увидимся! — Увы! Я в этом не сомневаюсь! — простонал Лепито, провожая ее до двери. Соня уже почти переступила порог, но неожиданно передумала. — Ну нет! Еще никто не позволял себе так издеваться надо мной! Она снова захлопнула дверь и, выйдя на середину комнаты, заявила: — Я не уйду, пока вы не признаетесь, что побудило вас вести себя так глупо и мерзко? Ну говорите, я жду! Лепито почувствовал, что это самая тяжелая минута в его жизни. — Соня… я ничего не хотел говорить вам… но время идет… и вынуждает меня к откровенности… придется открыть ужасную истину… Мадам Парнак задрожала от мрачного предчувствия… — Та микстура, которую вы пили… — Ну? — Она… она была… — Да что же, в самом деле? — …отравлена… Соня пошатнулась, это слово поразило ее. — Отравлена… отравлена… отравлена, — лишь тупо повторяла молодая женщина, пытаясь сообразить, кому и зачем это было нужно. — Будьте мужественны, дорогая… не пройдет и часа, как вы покинете этот мир… — Через час?.. — Теперь даже меньше. Жену нотариуса внезапно охватил животный страх. — Это неправда! Неправда! — вскричала она и, опустившись на диван, горько зарыдала. Потрясенный Франсуа обнял молодую женщину. Она прижалась к нему. — Франсуа… маленький Франсуа… он так меня любит… но долго ли продлится эта любовь? — До самой смерти! Соня резко высвободилась из его объятий. — Не так уж долго! — с горечью заметила она. Мадам Парнак подошла к камину, взяла пузырек и долго разглядывала его. Потом дрожащим от волнения голосом спросила: — Вы и в самом деле меня любите, Франсуа? — Как вы можете сомневаться? Соня протянула ему пузырек. — Я не хочу уходить одна, Франсуа… мне страшно… — Но… и я тоже… оч… чень боюсь… смерти… — Значит, вы такой же, как все… И, сделав столь грустный вывод, Соня шатаясь подошла к дивану. Клерк следил за ней глазами, полными стыда и тревоги. — Может быть, вам… лучше вернуться домой? Подумайте, какой поднимется скандал, если вас найдут в моей комнате? — Нечего было меня сюда заманивать! — Если бы я только знал… — Хам! Франсуа сел рядом с молодой женщиной. — Простите меня, Соня, я немного потерял голову… Поверьте, наконец, что во всей этой истории лишь одно остается истинным — моя любовь к вам… Я никогда вас не забуду — вы останетесь моей первой и последней любовью. Умоляю, поверьте мне… Я сумел бы сделать вас счастливой! Подумать только, все обратил в прах этот флакон! Он же здесь совершенно случайно!.. — Случайно… — задумчиво повторила Соня и тут же глаза ее загорелись гневом. — И как я не подумала об этом раньше? Вы ведь знали, что я выпью этот пузырек, не правда ли? — Я? — Теперь мне все ясно: если бы я сама не отхлебнула вашей микстуры, то вы бы заставили меня силой! — Вы с ума сошли! — Согласитесь, что в подобных обстоятельствах это нетрудно! — Но, послушайте, зачем бы я стал это делать? Зачем мне желать вашей смерти? — Потому что это входит в вашу программу! — В мою… что? — В вашу программу или, если угодно, планы. Вы хотели убить меня, как недавно пытались прикончить моего мужа! — Я?.. Прикончить… вас, вашего мужа? — Вот именно! Ну не станете же вы отрицать, что я пришла сюда, чтобы умолять вас пощадить жизнь Альбера? — Клянусь вам, Соня, я… — Да перестаньте притворяться! Вы убийца, Франсуа Лепито! — Умоляю вас, Соня, успокойтесь! — Клянусь Богом, все это не пройдет вам даром! Жена нотариуса встала с дивана и пошатываясь побрела к тумбочке, где стоял телефон. Франсуа с тревогой наблюдал. — Что в-вы с-собираетесь… делать? — заикаясь пробормотал он. — Позвонить своему мужу! — Нет! Нет! Только не это! — Вы за все заплатите! Говорю вам, за все! Я вспомнила: это вы тогда ударили меня в саду! — И вы можете так чудовищно лгать? — Вы тогда только сделали вид, будто ушли, на самом же деле тихонько подкрались сзади! Вы хотели убить меня и ударили по голове! К несчастью для вас, рана оказалась легкой. Тогда вы решили действовать по-другому и на сей раз пустили в ход яд! — Нет, это просто безумие! Франсуа ухватил молодую женщину за плечи. — Соня, что вы такое говорите? — Я вижу, вы способны расправиться даже с умирающей? Дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся мадам Шерминьяк. — На помощь! На помощь! — закричала Соня, как только увидела ее. — Что происходит? — остановилась несколько сбитая с толку Софи. — Он хотел меня убить! — Браво! — Он отравил меня ядом… Я сейчас умру, мадам! И все из-за него… — В добрый час! — Да неужели до вас не доходит, что я умираю, что я убита, загублена этим чудовищем? — Просто превосходно! Отлично! Всякие Иезавели вроде вас только сеют смуту и нарушают идиллии чистых душ! Франсуа любит и любим! И нечего было сюда соваться! Это не ваше дело! — Ах, вот как? Так вы его сообщница? Вдова с лучезарной улыбкой посмотрела на Лепито. — Все зависит только от него. Но Франсуа был сейчас совершенно не в состоянии что-либо решать. Действительность с каждой секундой становилась все кошмарнее. Что тут можно выбрать? Эти женщины доконают его! Одна, казалось бы, вот-вот умрет, о вечном должна бы думать — так нет же, жаждет навлечь на его голову все возможные беды и навсегда лишить надежд на будущее. И другая не лучше: помощница, черт ее побери, лезет не в свои дела… Эта бабы просто осатанели! Ничего с ними не сделаешь! Словно подтверждая его мысли, Соня с яростью кинулась на вдову: — Как я вижу, чары мсье Лепито не оставляют равнодушными перезрелых красоток! Правнучка лесоруба, Софи Шерминьяк, не могла безнаказанно спустить насмешку, а уж тем более оскорбление. У вдовы была неплохая реакция, она мгновенно отвесила сопернице оглушительную затрещину. — Это чтоб показать вам, моя красавица, что у перезрелой дамы еще довольно крепкие руки! — Старая хрычовка! Тоже, видно, считает, что я зажилась на этом свете? Соня бросилась к телефону, схватила трубку и быстро набрала домашний номер. Франсуа в последний раз попытался смягчить ее: — Умоляю вас… Но сил уже, видимо, не оставалось, и молодой человек прилег на диван. Софи Шерминьяк присела рядом и с материнской нежностью положила его голову себе на колени. — Никто не посмеет вредить вам, пока я тут! — шепнула она. Услышав, что мадам Парнак разговаривает с мужем, Франсуа в бессильном отчаянии развел руками. Что поделаешь, такова воля судьбы! — Алло! Это ты, Альбер?.. Да, да… Где я? У Франсуа… Как у какого? Да у твоего клерка… Что я здесь делаю? Умираю!.. Ты не понимаешь? Меня это ничуть не удивляет! Франсуа Лепито только что убил меня! Ведь это он, оказывается, напал на меня тогда, ночью, у нас в саду! Бомба в машине — это тоже его работа! Я сошла с ума? Шучу? Приезжай быстрей, и ты увидишь, шучу ли я! Что? Мне придется дать тебе объяснения? Мне бы очень хотелось, но, увы… скорее всего, другие тебе все расскажут, мой зайчик… Вот-вот… Поторопись все-таки, если хочешь услышать мой последний вздох! Соня повесила трубку и, обернувшись к мадам Шерминьяк и Франсуа, торжествующе бросила: — Он едет! |
|
|